"Башня Ярости: Всходы ветра" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. NON LICET IN BELLO BIS PECCARE[21]ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Анри Мальвани любил повторять, что хороший полководец любую кочку сделает крепостью, а плохой любую крепость — ловушкой. Оставалось выяснить, кто из полководцев лучше — его сын или Ипполит Аршо-Жуай. Оба — и ифранский маршал, и оргондский герцог — рвались к одному и тому же месту, туда, где Ньер широко разливался по плоской, как тарелка, Лоакской равнине. Лето выдалось жарким, и знаменитая мель, отчего-то именуемая Поросячьим бродом, уже кварту как стала проходимой для конницы. Сезар не сомневался, что его противник прекрасно осведомлен, что к его услугам мост, который не разрушишь и не подожжешь. Было совершенно очевидно, что Жуай решился на битву, осознав, что, не разбив Мальвани, к Лиарэ ему не пройти. Ифранцы могли себе позволить потерять большую часть второй армии, ведь у них оставалась первая, а если Жоселин раскошелится, появится третья. Сезар на подкрепление не рассчитывал, а посему было нужно не только расколотить Аршо, но и сохранить не меньше двух третей своих людей. — Что вы думаете от этом месте, сигнор? — граф Гартаж указал рукой на реку, отражавшую полыхающие закатные облака. — Куда важнее, что о нем думает наш ифранский друг, — пожал плечами Сезар. — Это очевидно: если не перейти Ньер здесь, придется тащиться до Святой области, а святые отцы хоть и любят ифранское золото, будут от этого не в восторге. Им же положено войну порицать. Да и времени у Аршо нет — дарнийцы появятся у Лиарэ со дня на день, так что придется рискнуть. — Похоже на то, — Сезар приподнялся в стременах, разглядывая поле будущей битвы. С пологого холма открывался очаровательный вид. Теплый вечерний ветерок колыхал созревающие хлеба, по разгороженным живыми изгородями пастбищам бродили коровы и овцы, а вдали сквозь буйную зелень черешен и слив просвечивали черепичные крыши: село Поросячий Брод было большим и богатым. — Мы загубим им весь урожай, — вздохнул Эжен Гартаж. — Лучше пожертвовать пшеницей, чем свободой. — Для нобиля, безусловно, а для крестьянина… — Оргондские крестьяне не хотят становиться Ифранскими, — Сезар Мальвани ловко прихлопнул усевшегося на шею его коня овода. — Ни для кого не секрет, сколько шкур дерет со своих подданных Паучиха. Но пшеницу мы и впрямь вытопчем, никуда не денешься. Ладно, оставлю взамен трофейных лошадей, но сначала придется победить. — Как называется эта речонка? — Лягва. Очень подходящее имя, к слову сказать: не берега, а сплошное болото. — Конница не пройдет? — Куда там! Здесь глина почти на поверхность выходит, не земля, а кисель! — Значит, одна стена у нас есть, — улыбнулся Эжен Гартаж, — дело за тремя остальными. — За тремя? Вам не нравится холм, на котором мы стоим? — Слишком пологий. — Ничего, сгодится, — Мальвани еще раз оглядел рябой от ветра Ньер, ядовитую зелень болотной травы в устье Лягвы, широкий луг между болотом и холмом. Природа сделала все, что могла, теперь дело за людьми. Герцог подозвал аюданта: — Сержи, поезжайте в деревню, соберите крестьян. Нужно за ночь укрепить берег. Ничего особенного: плетни, деревянные щиты, кое-где разрушите спуски к воде. Передайте старосте, если мы победим, их труд будет оплачен — и оплачен хорошо. Насчет плотов помните? — Монсигнор! — Не надо обижаться, я себя спрашиваю чаще, чем других. Отправляйтесь. Виконт Терован привстал на стременах, отдавая честь, и поскакал вниз. Сезар перехватил взгляд Гартажа, и тот опустил глаза. Мальвани понял, о чем, вернее, о ком он думает. На Гразском поле остался единственный сын Эжена, теперь после смерти графа титул перейдет к дальним родинам, если, разумеется, Гартаж не женится второй раз. Он еще не стар, может рискнуть. — Сезар, даже если мы победим… — Это никого не вернет? Не вернет, но наша победа нужна и им. — Не пытайтесь меня утешить, вам не веселее, чем мне. Скажите лучше, как вы нашли новые алебарды? — Великолепно. Тут тебе и бронебойная пика, и крюк для всадников, и серп для коней хотя лошадиные ноги мне жаль. — Мне тоже. Люди сами выбирают свой путь, кони — нет. — Людей тоже запрягают. Ифранцы о последней выдумке Сандера еще не осведомлены? — С арбалетчиками? Нет, хотя странно, как до этого раньше никто не додумался. — Александр умел заменять хорошее лучшим. Мы с вами в одной упряжке, Эжен. Нас обоих не было у Гразы, зато теперь есть только мы. — Вы не верите, что Кэрна и Александр найдутся? — Я даже в Триединого не верю… Вы хотите, чтобы два самых заметных человека в Арции за год не дали о себе знать? Добрался же Луи до Гвары! — Не представляю, как вам удалось об этом узнать. — Как бы Тартю ни обнаглел, задерживать посланцев кардинала он не смеет. Брат отца со слов Базиля Гризье утверждает, что Рафаэль Кэрна в месяце Зеркала был жив и здоров, а тело короля так и не нашли и выдали за него младшего Трюэля. Похоже, Жорж этому «пуделю» верит, но с тех пор прошло десять месяцев, граф! Десять! Но Марта все еще надеется. — Гризье сейчас в Ифране, не так ли? — Да. С позволения сказать, посол. — Сезар, вы не думаете, что письмо, которое нам так помогло, написал он? Базиль был у Гразы, и он как будто дружен с Морисом Саррижским, родичем графа Вардо? — Я скорее поверю в Темную Звезду, чем в то, что сын Элеоноры станет мне помогать. Кто-то скачет… Молодой мириец с красно-черной лентой в волосах лихо осадил коня и весело сообщил, что ифранцы утром выйдут к броду. Сезар улыбнулся, он только теперь понял, как хочет этого боя. НЭО РАМИЭРЛЬ Невероятно высокий потолок был свинцово-серым и давил на душу, как давят низкие осенние облака. Свет тоже был гниловато-предзимним, а в глубине непонятно зачем выдолбленных ниш клубился разноцветный туман, не давая рассмотреть, что же за ним кроется. Что поражало, так это отсутствие каких бы то ни было светильников, курильниц, идолов, икон и прочих вещей, столь любезных клирикам. И не похоже, что все это было, но истлело и рассыпалось в прах. Здание было чудовищно огромным и столь же чудовищно пустым, и Роману это очень не понравилось. Эльф-разведчик никогда не испытывал пристрастия к храмам, а мунтский храм Триединого откровенно ненавидел, но здесь таилось нечто большее, чем обычное для церковников желание поразить воображение паствы. Сам Нэо Рамиэрль в посредниках между собой и небесами не нуждался даже тогда, когда числил себя человеком, а узнав про Исход и прочие прелести, и вовсе пришел к выводу, что боги не так уж и отличаются от людей, гоблинов и орков и молиться им нет никакого смысла. Те из высших сил, кто хочет и может помочь, помогут и так. Тех, кто не желает вмешиваться или вознамерился наказать или поработить, свечками и куреньями не умилостивить. Что до церковников, то они, за исключением таянцев и южных гоблинов, которых и клириками-то можно было назвать с натяжкой, бывали не менее лживыми и корыстными, чем дарнийские менялы. Конечно, были священники, радевшие не за себя, не без этого. Того же Евгения Арцийского Роман очень уважал и сделал все, чтобы старик прожил подольше, но верой здесь и не пахло. Кардинал служил своей стране там, где мог, и так, как мог. Его оружием стала Церковь, и оружие это было сильным. Тарра была оставлена богами, но разумным созданиям тяжко отвечать за себя самим, им нужно одобрение небес или страх перед ними, вот люди и выдумали себе богов и пророков, а гоблины вцепились в память о давно утерянном. Лишь эльфы не закрывали глаза на то, что случилось, но у бессмертных и вечно юных другие печали. Во время своих скитаний Рамиэрль-разведчик повидал немало храмов и капищ. Адепты зла украшали их в меру своей испорченности, изображая все самое мерзкое, что приходило в их не совсем здоровые головы. В величественные храмы Церкви Единой и Единственной, крытые лазуритом атэвские массалы[22] и многовратные святилища Хаона свозили самое ценное со всего мира. Но и кантисские храмы Триединого и монтайские храмы Ройгу были зданиями из камня и дерева, задуманными, построенными и украшенными людьми, пусть и с помощью магии. К найденному Ангесом сооружению человеческая воля и человеческий разум не имели никакого отношения. И еще оно поражало своим бездушием, если, разумеется, так можно сказать о храме, но, как бы то ни было, нужно было идти. Раздражающий, ядовитый след вел в глубь здания. Только бы это был след той твари, что обосновалась в Тарре, а не ее собрата! Огневушка дернулась идти вперед, но Нэо ее остановил. Первым должен идти он, и ему же вступать в бой, если тут есть с кем сражаться. Эльф бесшумно ступал по пластам застывшей лавы, заменявшей здесь пол, чувствуя за спиной присутствие товарищей и жар лльямы. Они шли быстро и при этом словно бы стояли на месте, уж больно невыразительны были чудовищные стены, заполненные радужным маревом ниши повторяли одна другую, а дальний край храма по-прежнему терялся во мгле. Сначала это раздражало, затем заставило думать о том, что они УЖЕ покинули погибший мир. Отвратительная, пульсирующая нить, за которую держался Нэо, стала толще и ярче, а затем эльф увидел подобие портала и в нем… крысу. Каменную. Огромную. Изваяние возникло неожиданно: многоцветный туман слегка рассеялся, и на пришельцев воззрилась чудовищная обсидиановая морда с оскаленными зубами. Зверюга была ростом с болотного льва, но выполнена так, что казалась живой, и лишь слепые каменные глаза немного успокаивали. — Во имя Света, они что тут, крысам молятся?! — не выдержал Аддари. Нэо начал было рассказывать, что смертные порой поклоняются таким тварям, о которых в Луциане и не слыхали (к счастью для луцианцев), но оборвал себя на полуслове. Гигантские обезьяны, гайенны, даже змеи и скорпионы, изваяний которых он насмотрелся, шатаясь по Суру, были воплощениями божеств хоть и злобных, но несуществующих. Здесь же была крыса как таковая. Хитрое, нечистое, злобное животное, не более того. Звездный Лебедь! Воздвигнутый нелюдскою мощью храм скрывал изображение мерзкого грызуна! И не только… Портал, за которым виднелся еще один бесконечный зал, стерегло четыре монстра, причем Крыса казалась самой приятной. Два изваяния прятались в нишах, до поры до времени скрытые туманом, а еще одно свисало с потолка. Даже самый великий скульптор без помощи магии не прицепил бы к монолитным серым сводам каменного нетопыря размером с хорошую лошадь. Нэо невольно остановился, разглядывая каменный зверинец. Крыса торчала прямо на пути, слева из мерцающего марева выступало жуткого вида шестиногое существо с длинными клешнями, по правую руку возвышалась колоссальная улитка, вытянувшая в сторону прохода уродливую башку, увенчанную четырьмя рогами, самый короткий из которых был длиной с человеческую руку. — Дракона на нее нет, — прошипел Роман, — что делать будем? Монстры выглядели безжизненными. Блестящий черный камень уродливых тел казался обычным обсидианом, но Рамиэрль в некоторых случаях предпочитал не верить собственным глазам и, как выяснилось, был абсолютно прав. Каменные бестии были стражами, караулившими некую черту. Стоило ее перейти, и обсидиановый зверинец ожил. Первым сдвинулась с места улитка. Отвратительное существо медленно, волосок за волоском поползло к нарушителям древнего запрета. Дойдя до какой-то, одному ему ведомой границы, монстр развернулся и двинулся по кругу, в центре которого оказались путники, не отрывавшие взгляда от жутковатой улитки. Вторым ожил шестиногий и клешнявый, которого Нэо для удобства окрестил ракотараканом. Этот преодолел расстояние до уже обозначенной Слизнем межи одним стремительным броском, достигнув которой пустился вслед за улиткой. Крыса и нетопырь продолжали изображать из себя творения неведомых гениев. Трое эльфов замерли, обмениваясь недоуменными взглядами. Нэо был близок к тому, чтоб попробовать проскочить мимо пока еще не пробудившейся крысы, но в дело вмешалась лльяма. Огневушка решила заняться ракотараканом — бросившись к твари, она дыхнула жаром и отскочила назад. Взметнулось и тут же погасло багровое пламя, но монстр как ни в чем не бывало продолжал ползти по кругу, разве что пару раз недовольно дернув клешней. — Видимо, ты не из «светлых», — проворчал Нэо. — Вверх, смотри вверх! — в голосе Аддари звучал страх. Вскинув голову, Нэо увидел нетопыря, мчавшегося прямо на него. Со шпагой Рамиэрль не расставался, но что сталь против камня?! Танцующим движением Нэо ушел в сторону. Монстр довольно ловко развернулся, взмыл вверх и снова нацелился на добычу. Краем глаза эльф заметил, что таракан придвинулся поближе. Боится опоздать? Что же, голубчик, сейчас ты будешь доволен. Хотя ты слишком быстр, а вот Слизень… Дракон должен знать обо всем, что творится во всех мирах. Пусть порадуется за свою ползучую «любимицу», а то она что-то слишком разрослась! Стараясь держать в поле зрения всех монстров, Рамиэрль двинулся к улитке, около которой крутилась озверевшая лльяма. Молодец, Волчонка, отвлекай ее! Прыжок, и он наверху. Улитка была или глупа, или излишне задумчива, она и не заметила, что несет на себе всадника, зато это прекрасно видел нетопырь. Взвыв дурным голосом, тварь завалилась на крыло и пошла вниз. Нэо спрыгнул в последний момент, когда чудовищный летун уже не мог свернуть. Хафаш всем своим немалым весом врезался в панцирь ползуна, брызнули блестящие, черные осколки. Улитка, не обладавшая, по-видимому, никаким разумом, но обалдевшая от боли и неожиданности, взвизгнула на пределе человеческого слуха и дернулась, придавив незадачливому летуну крыло. Нетопырь забыл об эльфе, обратив свою ярость на нового врага. Каменные чудища сплелись в смертельном поединке. Зрелище было захватывающим. Разбивший при ударе и без того отвратную морду хафаш изо всех сил пытался освободиться, бешено колотя свободным крылом по рогатой башке, и заставил-таки противницу втянуть рога, на которых, видимо, помещались глаза. Ослепшие чудища старались, как могли — столкновение каменных тел подняло шум, достойный хорошего обвала. Во все стороны летели каменные брызги. Судя по всему, у тварей не было ничего похожего на кровь, потому что жуткие раны оставались сухими. Стоя в нише, некогда принадлежавшей улитке, Нэо лихорадочно прикидывал, что делать. Аддари и Норгэрель, укрывшиеся в бывшем обиталище ракотаракана по ту сторону сражающихся, смотрели на своего предводителя, явно ожидая указаний. А если с ним что-то случится, они соизволят начать думать или будут ждать приказа Волчонки? Улитка с летучей мышью слились в гремящий черный ком. Крыса упорно не подавала признаков жизни, зато ракотаракан не дремал. Умишка у него не было вовсе, он напрочь забыл, для чего его тут поставили. Приглядевшись, Роман с отвращением увидел, что гадина не просто наблюдает за битвой — она обедает. Отлетавшие куски каменных тел моментально подбирались здоровенными клешнями и отправлялись прямехонько в пасть. Воистину плох тот бог, что взял в слуги столь жадное и безмозглое создание! Ракотаракан вошел в раж, и одна из клацающих клешней вцепилась в шею Слизню, но попала под удар перепончатого крыла. Возмущенный шестиног цапнул второй клешней хафаша за развороченное пузо и немедленно был укушен. Теперь уже три переплетенных чудовища бились в корчах, разрывая друг друга на куски. Нэо рискнул и, проскочив мимо кучи-малы, присоединился к товарищам. Трое эльфов с сомнением смотрели на последнего из стражей, однако у крысы в голове, похоже, что-то было. Она не желала ни присоединяться к схватке, ни в одиночку встречать незваных гостей. Тварь дернулась, и взору Романа предстал отвратительный исполинский хвост, исчезавший в расступившейся стене. Им повезло! Присущая крысам, не до конца загнанным в угол, трусость открыла возможность, о которой мечтает любой воин: ворваться в чужую крепость на плечах удирающего врага. Роман что было сил припустил за монстром, не сомневаясь, что спутники последуют его примеру. Обсидиановая туша двигалась проворно, но от преследователей оторваться не могла. Создаваемый мчавшимся монстром коридор сгибался, как змея, поворачивал назад, опускался и сразу же поднимался. Нэо не знал, сколько времени прошло с тех пор, как отвратительный грызун решил покинуть поле боя, но ухваченная им магическая нить становилась все толще. Значит, он бежит туда, куда нужно, если, разумеется, Ангес нашел след обитателя Серого моря, а не другой, хоть и подобной твари. АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО Чумные флаги[23] на башнях было видно издалека, и Рито стало страшно. Мириец не боялся ни бычьих рогов, ни мечей, ни магии, но умирать отвратительной, грязной, неотвратимой смертью, смертью, которой нельзя бросить вызов, мягко говоря, не хотелось. Кэрна осадил коня на речном берегу, не в силах оторвать взгляда от черного полотнища с алым кругом посередине. Оно не было ни мороком, ни ложью, Эгон не стал бы так шутить. Так вообще не шутят, чтобы не накликать… Мысли толкались и спотыкались, как овцы в слишком тесном загоне. Выходит, болезнь все-таки пришла на север?! Пришла вопреки всему, очередной раз опровергнув неубиенный довод «так не бывает». Тартю не врал, чумные заставы были выстроены не для того, чтоб предотвратить мятеж. Капустная приживалка, прыгнувшая со страху в постель к мирийскому авантюристу, боялась не зря. Но он не заболел, надо думать, и она тоже, так что в деревне, куда их загнали, болезни не было. Да и по дороге в Гран-Гийо ему ничего такого не попадалось, хоть он и старался ехать проселками. Откуда синяки и стражники узнали про чуму и как зараза дошла до Гран-Гийо, пощадив Мунт, Аганн, Батар? Или и вправду есть вещи, с которыми не шутят, ублюдок придумал мор, чтобы удержаться у власти, а беда пришла на самом деле. Беда, в сравнении с которой все войны и перевороты — ничто. Заразу остановит только время и зима, ее не убьешь, не уговоришь, не обманешь. Разум подсказывал, что надо бежать, а потом, стиснув зубы, заняться тем, что еще можно сделать. Он же не остался на Гразском поле дожидаться, пока его прикончат, он ушел, И сейчас нужно уходить, с чумой танцевать нельзя! В детстве Рафаэль Кэрна наслушался легенд о «чумных замках», десятилетиями стоявших на высоких холмах и по берегам рек. Замках, в которых не осталось ни единой живой души. По медленно разрушавшимся крышам стучали дожди, ветры завывали в разбитых окнах, стены разрывали корни растений, а в опустевших залах и дворах лежали непогребенные, чьими могильщиками становились птицы и крысы. Только через семьдесят восемь лет под мертвые своды рисковали зайти монахи-эрастианцы, совершавшие над давным-давно умершими погребальные службы, и лишь затем туда могли вернуться люди, если, разумеется, хотели. Таких, впрочем, находилось немного. Последний раз мышиная чума бушевала в Эр-Атэве триста лет назад, а в Мирии и того раньше. Кэрна любил читать о войнах, но не о моровых поветриях, он не слишком хорошо представлял, с чего начинается болезнь и как идет, но спастись от чумы можно было лишь бегством. Конь повел ушами и затанцевал — устал стоять. Небо над обреченным замком наливалось алым — завтра будет ветреный день. Вечер наползал медленно и равнодушно, серый камень темнел, башни и стены сливались в единый темный силуэт, словно кто-то вырезал из черной замши крепость и наклеил на алый бархат. Алые круги на знаменах исчезли, и те превратились в тревожные пляшущие тени. Опять та же песня, что и под Гразой. Он вновь остался один. Эгон, Клотильда, Шарло, Катрин, Яфе, Николай — им он тоже не помог, как не помог Юверу и светловолосому парнишке, имя которого так и не узнал. Ему здесь нечего делать. Чем скорее он уберется, тем лучше, говорят, зараза передается и через воду, и через ветер. Рафаэль Кэрна усмехнулся и погнал коня в сторону Гран-Гийо. Застоявшийся жеребец легко мчался по жесткой, выгоревшей траве, ему было все равно, куда скакать, лишь бы не стоять на месте. Лошадям чума не страшна, лошади не умеют думать о смерти. Маркиз Гаэтано о ней думать тоже не умел. Черный силуэт стремительно вырастал, отрезая всадника от полыхающего неба, ночь словно бы неслась навстречу — душная, летняя ночь. Завтра будет ветер, а возможно, и гроза. Он ее еще увидит, капустная дрянь сказала, что от чумы умирают, самое малое, кварту. Мост был поднят, Эгон не хотел рисковать чужими жизнями. Ров был выкопан на совесть — глубокий, с отвесными стенами, облицованным камнем берегом. Что ж, Алко[24], придется нам здесь проститься. И, кстати, надо будет отпустить всех замковых лошадей, не умирать же им в конюшнях от голода! Кэрна спрыгнул на землю, и жеребец, словно понимая, что они расстаются, потянулся к нему мордой. Этого еще не хватало, он не герой баллады, который два часа прощается со своим конем и просит его что-то кому-то передать… Рафаэль быстро расседлал скакуна и бросил сбрую под мост, туда же отправился тюк с доспехами, сапоги и верхняя куртка. Алко обиженно заржал, Рафаэль обернулся и потрепал друга по шее. — Беги, нечего тебе тут делать. Постарайся попасться какому-нибудь нобилю поприличнее, а то крестьяне имеют обыкновение на лошадях пахать. Вряд ли Алко понял, но уйти он и не подумал. Что ж, пускай остается, его право. Травы тут хватит, с водой хуже: вроде и близко, а не спустишься. Захочет пить, уйдет. Рито проверил кинжалы (могут пригодиться, если ворота заперты, а привратник мертв) и, больше не оглядываясь, прыгнул в воду. Переплыть речку для мирийца было парой пустяков, труднее было в кромешной темноте подняться по почти отвесному склону, но он сделал и это, оказавшись у наглухо запертых ворот. АРЦИЯ. МУНТ Серпьент Кулебрин добрался до Мунта позже, чем собирался. Так уж вышло, что по дороге ему попались аж четыре бродячие труппы, причем в одной из них актер, игравший кровавого горбуна, попытался сварить суп из крапивы. Подобное кощунство нельзя было оставлять безнаказанным. Серпьент не успокоился, пока актеришку не побили пьяные возчики. Пусть знает, что есть вещи священные и неприкосновенные! Крапива тебе не какая-нибудь капуста или репа, которые годятся только в похлебку! Товарищам горе-повара тоже досталось. Потом были другие дела, не менее важные, так что в столицу Повелитель Всея Крапивы въехал в фургоне с треском провалившейся в Бэрроте труппы лишь в последний вечер месяца Лебедя. Хозяин театрика со старательно замазанным синяком на скуле немедля отправился к господину Бриану Перше, не обратив никакого внимания на увязавшуюся за ним бабочку. Брат сочинителя пиес и хозяин королевской труппы жил в уютном двухэтажном домике. Пока дурак с разбитой мордой дергал дверной колокольчик и препирался со слугой, Крапивник влетел в открытое окно на втором этаже и очутился в комнате, заваленной свитками. За столом у окна сидел худощавый, лысоватый человек и, глядя в стену, грыз перо, а перед ним лежал измаранный лист хаонгской бумаги, стояли чернильница, нетронутый обед и алая роза в высоком кубке темного стекла. Серпьент с трудом сдержал торжествующий вопль — перед ним был бумагомарака, написавший гадости про короля, которого повелитель крапивы взял под свою защиту, и к тому же здесь явно было, где размахнуться. Для начала обернувшийся гусеницей Крапивник изуродовал розу, хотя на вкус она была просто омерзительна. Когда дело было сделано, затаившийся меж продырявленных лепестков Кулебрин задумался, прислушиваясь к поэтическому бормотанию. — Арман Перше вздрогнул и оглянулся по сторонам. Никого. Обед совсем остыл. Брат прав, он слишком много работает и слишком много пьет, но что делать, если он и впрямь не украшает этот мир? Увы! Человек слаб и тщеславен. Что стоит правда в сравнении с успехом, с тем, что из безвестного сочинителя он превратился в знаменитого поэта. Вино кончилось — и хорошо. Он больше не станет пить, по крайней мере, с утра. Сейчас он поест, и все пройдет. Это просто роза, она не может разговаривать, тем более стихами, так похожими на его собственные. Поэт пододвинул себе миску и даже взялся за ложку, но тут его осенило, и Арман с чувством провозгласил: Жить иль не жить, ответа не найти, Так, может быть, достойней умереть? — — Кто на Тагэре напраслину возвел, — тоном судьи вопрошал цветок, — кто из Тартю спасителя Арции сделал? Кто променял правду на домик с садиком? Не ты, проешь тебя гусеница?! Арман Перше безумными глазами вперился в собеседницу. Это, конечно, бред, но как сильно! Заговорившая роза! Красная Роза, Роза Совести… Да, конечно! С принцем будет говорить Роза и только Роза! Именно этого и не хватает его новой трагедии. Призраки, ведьмы, черепа уже были и не раз и всем приелись, но цветок — алый, как невинно пролитая кровь, — заставит зрителей рыдать! — С принцем будет говорить роза, — вслух произнес Арман Перше. — Не будет, — осадил расходившегося поэта цветок и завывающим голосом добавил: — И никто не будет. И принца тебе никакого не будет. И пиес! А ну, повторяй за мной! Бей меня крапивой, по чему — неважно, Чтобы я быть перестал шкурою продажной! Бей меня крапивой по голому заду, Потому что заслужил, потому что надо! — Что? — дрогнувшим голосом спросил Арман и, выронив ложку, схватился за перо, собираясь записать пришедшие на ум строки о розе, но рука самочинно вывела: — Это — твое проклятие! — наставительно сказала роза. — Пока ты не искупишь свою вину перед Тагэре, ты не напишешь ни строчки! — Это несправедливо! — Надо же, — хмыкнул цветок, — о справедливости заговорил. Нетушки. Око за око, а за брехню — крапивой! — Я умру, если не смогу писать. — А мне-то что? Плакать не стану. — Роза не может быть столь жестока! — Еще как могу! — заверила та. — Кровь Тагэре и кровь детей Филиппа взывают к отмщению. — Да, да… Невинная кровь, превратившая белые лепестки в алые. Позволь мне написать об этом сонет. — Мало, — возмутилась роза, — как врать, так пиесами, а как правду говорить, так сонетом отделаться хочешь? Нет уж. За «Кровавого горбуна» с тебя… бум-бум-бум… Две пиесы! Про Тартю со всеми его потрохами и убийствами и про его родичей, гады те еще были. О! Про первого Лумэна накалякай, как он трон захапал, короля убил и с любовницей при живой жене жил! Ну и сонетов с десяток. Не, лучше двенадцать. Вот как напишешь, проклятие с тебя и снимется. — Как же я напишу про Тартю, если я проклят? — На правду проклятие не распространяется. — Это будет трагедия в четырех, нет, в пяти актах! — глаза поэта сверкнули, и он лихорадочно набросал с десяток строк. — Я ее назову «Кровавый бастард»… И там обязательно будет говорящая роза. — Будет, будет, — качнулась роза. Послышались шаги, и на пороге возник Бриан. Младший из братьев Перше был явно не в духе. Прямиком подойдя к столу, он взял в руки верхний лист бумаги, и лицо его побагровело. — Так этой песенкой мы обязаны тебе?! И как я не сообразил… Ты понимаешь, что натворил? Если Ее Иносенсия узнает, нам конец! А это что?! Ты собрался писать пьесу про Александра Тагэре? После того, как нам наконец повезло? Неблагодарный дурак! Да где б ты был без Тартю?! — Тартю — убийца, — пробормотал поэт. — Тартю нас кормит! — хозяин труппы был вне себя. — Если ты не в состоянии написать ничего путного, пей свое вино и марай свои вирши и пиески, а я буду их доводить до ума, но чтоб такого больше не было! — Бриан выхватил огненный камень и поджег злосчастный лист. — Ты сейчас напишешь оду королю, все равно какому, имя я вставлю. — Нет! — прошептал Арман. — Мы прокляты, брат, прокляты красной розой за ложь и клевету. Я позволил тебе использовать мой дар во зло, и пока не искуплю… — Ах, розой?! — Бриан схватил и не подумавший сопротивляться цветок и вышвырнул за окно, в которое немедленно влетела рыжая бабочка и уселась на занавеску, но братьям Перше было не до насекомых. — Приличные люди пьют до говорящих жеребцов, а мой братец допился до говорящей розы! Ты немедленно забудешь о своих выдумках! — Выдумках?! Поэзия не терпит подлости! Это послужило последней каплей. Бриан топал ногами, брызгал слюной, махал перед носом у брата пальцем, его лицо покраснело, словно обданное кипятком. Арман, наоборот, побледнел. Он больше не спорил, только молчал, с тоской глядя на недоступную бумагу. Внезапно младший брат осекся на полуслове и уставился на свои руки. Они на глазах покрывались красными пятнами. — Ты поднял руку на розу, — выдавил из себя старший, — и она отомстила. — Никчемный дурак! Это от ягод… — Нет, Бриан. Это от лжи, — поэт с силой оттолкнул от себя поднос с остывшим завтраком. Тот свалился на пол, но Арман этого даже и не заметил, — я все равно напишу свою трагедию, и она станет лучшей моей вещью, потому что в ней все будет настоящим! Это будет жизнь, Бриан, наша жизнь, а не выдуманные хаонгские тираны… — Я тебе запрещаю, — взвился брат, остервенело расчесывая руку, и сам себя перебил: — А, впрочем, пиши, но НИКОМУ не показывай, слышишь?! А то тебе башку свернут да и мне заодно… Нам пиесу и оду к рождению наследника заказали, вот и займемся. Я — твоим старьем, а ты своими розами, пусть будут. Я, конечно, не верю, что Тагэре вернется, но мало ли… — Ты не понимаешь, — в голосе старшего неожиданно зазвучала сталь, — я ДОЛЖЕН сказать правду. — Да кому она нужна, твоя правда?! — руки Бриана Перше чесались все сильнее, что отнюдь не улучшало настроение. — Твое дело сидеть тихо и писать, а куда девать твои опусы, решать мне… ОРГОНДА. КРАКОЛЛЬЕ Ультиматум был коротким. Командующий первой ифранской армией граф Габан писал командору Краколлье, что ему известно о том, что герцог Мальвани покинул лагерь. Ифранец сообщал, что получил подкрепление в лице десяти тысяч дарнийцев и предлагал сдать Краколлье, полагая дальнейшее сопротивление бессмысленным. Габан был прав, командор Паже это прекрасно понимал. Что ж, свое дело они сделали, и сделали неплохо. Ифранцам и в голову не пришло, что лагерь защищают ополченцы и горстка арцийских рыцарей, а оргондская армия ушла вслед за Аршо-Жуаем. Надо полагать, сигнор маршал был крайне раздосадован, обнаружив Мальвани у Кер-Женевьев. Теперь Краколлье никому не нужен, судьба Летней кампании решается в другом месте. Сезар, прощаясь, просил остающихся сохранять благоразумие, и Паже его сохранит! Зря гибнуть и впрямь глупо, а кое-как обученным ополченцам против дарнийцев не продержаться и дня. Пока ифранцы думали, что им противостоит большая армия, они соблюдали осторожность. В конце концов, им было велено сковывать Мальвани, пока Жуай прямым маршем движется к Лиарэ. Не вышло, теперь им нужно сорвать злость и предъявить Паучихе хоть какую-то победу. Хоть какую-то… Андре Паже налил себе вина, подошел к висевшему на стене старенькому зеркалу, чокнулся со своим изображением! Вы хотите победу, лапчатые-перепончатые?[25] Вы ее получите, и вы ее надолго запомните! Командор Краколлье не спеша допил свое авирское, спросил горячей воды, тщательно побрился, открыл окованный медью сундучок и вытащил платье лейтенанта арцийской гвардии. Если б он не уехал из Мунта, все было бы иначе, но он как мальчишка попался на удочку Гризье! Пока Андре Паже гнал коня к отцовскому замку, Жорес Гризье опоил и разоружил гвардейцев и ввел в Мунт аганнских мерзавцев. О Гразском разгроме и предательстве Андре узнал в родительском доме, когда безбожно хвастал перед отцом своими успехами. Выслушав гонца от графа Гартажа, старик ничего не сказал сыну, только покачал головой и заказал по погибшим поминальную службу. Стоя в маленьком темном иглеции с тающей свечкой в руке, Паже понял, что отпевают не только погибших рядом с королем, но и его самого. Ночью Андре присоединился к Эжену Гартажу и тем арцийцам, которые решили уйти к Мальвани. Эжен был готов прорываться с боем, но остановить лучшего по обе стороны Табита командира авангарда никто не посмел. Теперь Гартаж — правая рука Сезара, да поможет им обоим святой Эрасти. Паже еще раз пробежал глазами письмо Габана и усмехнулся — есть вещи, которых ифранцам никогда не понять. Следующие оры командора Краколлье были наполнены суетой и сборами. На раздумье Габан дал полсуток, и Андре выжал из отпущенного времени столько, сколько мог. К ночи все было готово. Готовые к походу защитники лагеря выстроились во внутреннем дворе. Им все было ясно. Здесь они сделали все, что могли, но война только начинается. Паже глянул вверх, где в розовеющем небе развевался флаг с оргондским трилистником, и поднял руку. — Защитники Краколлье, — Андре никогда не был мастаком говорить, но сегодня знал, что должен сказать, — мы сделали то, что от нас требовалось. Пока Габан торчал под нашими стенами, герцог Мальвани гнался за Аршо-Жуаем. Вчера до лапчатых дошло, что они сторожили свой, скажем так, хвост да еще и подмогу выписали. Десять тысяч дарнийцев! С ними нам не справиться, да мы и не станем! Господа ополченцы, вы свободны. Благодарю вас от имени монсигнора Мальвани. Как стемнеет, уходите через плавни, об этом проходе ифранские… знать не знают! Что дальше — ваше дело, присяги вы не давали. Хотите — идите по домам, хотите — догоняйте монсигнора или лупите лапчатых, где попало, чем попало и по чему попало! Война только начинается, на ваш век утятины хватит. Хоть жареной, хоть пареной! Оргондцы! Отныне вами командует лейтенант Лутен. Мой последний приказ — прикрывать ополченцев, пока те не разойдутся, а затем идти на соединение с основной армией. Арцийцы, наш король мертв. Теперь нам приказывает наша совесть. Каждый решает за себя, что делать и куда идти. А теперь все свободны, и да хранит вас святой Эрасти! Через две с половиной оры защитники Краколлье потянулись к прорытому еще при Анри Мальвани ходу. Утром они будут далеко. Паже отчего-то был уверен, что никто из уходящих не вложит меч в ножны. Последними лагерь покидали арцийские рыцари. Андре от всего сердца пожелал им дожить до конца войны и до победы, потому что эта война кончится или победой, или смертью последнего, сохранившего верность Тагэре. — Сигнор, лагерь пуст, — доложил аюдант. — Хорошо, Реми. Благодарю вас за службу, вы тоже свободны. — Сигнор, мы направляемся в Лиарэ или к Кер-Женевьев? — На вашем месте я б отправился в Лиарэ. — Я поеду с моим сигнором. — Это невозможно, Реми. Я никуда не еду. — Мой сигнор! — Однажды я уехал, тогда как должен был остаться. За все надо платить. Утром Габан увидит сигну с белыми нарциссами. Посмотрим, скольких он положит, прежде чем до нее доберется! — Я тоже останусь — Реми, я вам запрещаю! — Мне может запрещать лишь мой король и моя совесть, — твердо сказал юноша. Андре Паже махнул рукой и отправился к себе. Когда командор Краколлье уже в плаще лейтенанта арцийской гвардии поверх доспехов вышел из дома, его ждали. — Сигнор лейтенант, — имя высокого русоволосого парня из Эльты Андре, как назло, запамятовал, — мы догадались, что вы задумали, и вернулись. Одного мы вас не бросим, и не надейтесь! Драться, так драться. АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО Гран-Гийо была хорошей крепостью, но до Кер-Септима ей было далеко. И стены пониже, и щели между камнями пошире. Рафаэль задумчиво тронул рукой теплый шершавый камень — забраться наверх просто, только вот назад дороги не будет. Крикнуть? Может, все-таки откроют… Окажись тут Серпьент, он был бы вне себя от гнева, так как его ученику и в голову не пришло прибегнуть к магии, чтобы узнать, есть ли рядом кто живой. Столкнувшись с бедой, мириец напрочь позабыл все уроки Крапивника — у ворот обреченного замка стоял не маг и даже не рыцарь, а байланте. Не больше, но и не меньше. Байланте, не мудрствуя лукаво, ударил ногой калитку, звук был странно глухим. Рафаэль ударил еще раз и понял, что Эгон замуровал вход изнутри. Значит, надежды и впрямь нет. Кэрна запрокинул голову: небо было совсем черным, но по нему чья-то рука щедро рассыпала ожерелья созвездий. Там, где кончались бриллиантовые россыпи, начиналась стена. Тоже чернота, только без звезд. Невдалеке заржала лошадь. Алко! Он здесь, еще можно повернуть назад, вряд ли он успел подхватить заразу, можно выждать кварту в поле и вернуться… Куда? В Мирию? В Мунт? «Логуэ це кведа логуэ»[26], — сообщил сам себе Рафаэль Кэрна и всадил первый кинжал в расщелину между гранитными глыбами. Он поднимался спокойно и уверенно, не забывая проверять камни, выбросив из головы мысли о том, что его ждет в Гран-Гийо. Точно так же десять лет назад маркиз Гаэтано лез в Кер-Септим, но тогда он шел за победой, а сейчас за смертью. Ну и пусть! Шарло и Катрин он не бросит… И Яфе с Эгоном тоже. Путь наверх оказался короче, чем думалось. Рито последний раз подтянулся, ухватился за край стены и уселся, привалившись к нагретому за день зубцу. Днем с этого места было видно всех, кто подъезжает к замку, сейчас внизу царствовала непроглядная темень, и лишь вода во рву серебрилась, отражая сияние звезд. Рафаэль сидел долго, может, ору, а может, и две. Было очень тихо, не перекликались караульщики, не лаяли собаки, не звонил, отсчитывая время, сигнальный колокол. Отчетливо пахло сгоревшей смолой и чем-то еще — острым и терпким. Надо было идти и кого-то или чего-то искать. В темноте Рито видел хуже кошки, но лучше большинства людей, опасность свалиться ему не грозила. Байланте встал и двинулся вдоль стены, намереваясь спуститься по первой же лестнице, но лестниц не было. Эгон не хотел рисковать — вдруг кто-то, обезумев, бросится со стены и отравит своим телом воду в реке. Верхние двери в башнях тоже замуровали. Кэрна шел быстро, ощущая себя то ли призраком, то ли котом. У высокого дерева, росшего невдалеке от восточной стены, он остановился. Дерево барон не тронул — вряд ли кто-то мог подняться по нему на такую высоту и тем паче перескочить оттуда на стену, разве что с помощью веревки, но об этом Эгон не подумал, равно как и о том, что кто-то полезет в зачумленный замок. Мириец прикинул расстояние, разбежался и прыгнул. Тополь не подвел, ветка выдержала, и вскоре Кэрна стоял во внутреннем дворе. Он не знал, что его ждет в зачумленной крепости, старые сказки были всего лишь старыми сказками. Больше всего о мышиной чуме знали атэвы, жаль, но ему и в голову не пришло расспросить Яфе, кто же мог подумать, что проклятая зараза вернется на арцийскую землю, что она придет в Гран-Гийо?! Окажись на месте Рито другой, он не преминул бы вообразить чудовищные картины, но Кэрна помнил первый закон байлы: если хочешь победить, освободи голову и сердце от лишнего груза. А что может быть тяжелее страха и сомнений? Рафаэль проверил кинжалы, потрепал по стволу выручивший его тополь, словно тот был лошадью или собакой, и пошел вперед мимо распахнутых дверей конюшен. Пусто! Значит, Эгон сделал то, что собирался сделать и он — отпустил коней. Отпустил, прежде чем замуровать ворота и окна башен и сломать ведущие на стены лестницы. Неужели барон мертв? Хватит, Рито! Во время байлы думают лишь покойники… Вернее, те, кто ими вот-вот станет. Кэрна прошел под низкой аркой, отделявшей конюшенный двор от оружейного. Здесь полыхали два немалых костра, а рядом высилось несколько поленниц, стояли бочки со смолой и какие-то чаны. И снова никого, но дверь в казарму открыта и занавешена мокрой дерюгой. Значит, кто-то жив, кто-то, зажегший костер и намочивший тряпку, чтоб защитить дверь от искр. И никаких следов паники, никаких разбитых винных погребов и трупов, валяющихся вперемешку с пьяными, как рассказывают легенды. Странно, что у костров нет часовых… Рафаэль немного постоял у открытой двери, но оттуда никто не появлялся. Охваченное огнем толстенное полено, больше похожее на бревно, треснуло и осело, к небу рванулся сноп искр, навстречу ему покатилась звезда, потом другая, третья. Звезды сыпались сплошным дождем, налетевший порыв ветра взъерошил огненные вихри, подхватил и закружил пепел, дохнув в лицо нестерпимым жаром. Рафаэль стиснул рукоятку подаренного Сезаром Мальвани кинжала. Это было глупо — сталь против чумы, огня и ночи, но она придавала уверенности хотя бы в том, что он жив, он здесь и все происходит на самом деле, а не во сне. Очень давно в Кер-Эрасти Рито видел подобное — пустой замок, костры, искры, летящие навстречу осыпавшимся с неба звездам, иссушающий жар и горящее сердце на протянутой ладони… Тогда он умирал от хаонгской лихорадки. Его спас Лючо, вырвавший герцогского сына из лап медикусов и пустивший в ход единственное средство — горчичных скорпионов, чей яд убивал здоровых, но иногда спасал больных. Когда наследник пришел в себя, он увидел у своего изголовья старого байланте и, кажется, спросил, где огонь. — Огонь в тебе, — ответил Лючо, — и будет гореть долго. — Ты научишь меня байле, — потребовал он. — А что мне остается… С тех пор прошло двадцать лет… Нет, двадцать три! Лючо давно мертв, а то, что Рафаэль видит, не горячечный бред, а истина, столь же смертоносная, как армская сталь. Но где же все, Проклятый их побери?! Кэрна не стал отдергивать мокрую и тяжелую занавеску, отчего-то показавшуюся отвратительной, и пошел вдоль дома, ощущая спиной жар костра. Вот и покои баронов Гран-Гийо — приземистые, прочные, сложенные из могучих каменных глыб, он так и не удосужился узнать, сколько им лет, но уж никак не меньше шести или семи сотен. Дверь была запертой, а окна темными, но это ничего не значило. Палач стоит в зените, значит, третья ора пополуночи. Живые спят, а мертвым… А мертвым свет не нужен! Рафаэль стоял у двери, думая, идти ли ему дальше или взломать одно из окон второго этажа, когда услышал крик. Катрин! Жива! Крик повторился, он даже различил слово «нет» и что-то еще, кажется, «убирайся!» Кати жива, но с ней что-то не так… Окна племянницы выходили на восток, и они были темными, а крик, крик донесся с южной стены, оттуда, где раньше была спальня Клотильды. Рито кинулся за угол. Так и есть! Окно на третьем этаже открыто и светится даже сквозь спущенные занавеси. Тоже мокрые, Проклятый их побери… Если б у Рафаэля Кэрны выросли крылья, и то он вряд ли б быстрее оказался на вожделенном подоконнике. Мокрая, пахнущая какой-то дрянью ткань облепила лицо и руки, и мириец с остервенением рванул ее. Что-то хрустнуло, видимо, не выдержала планка, к которой крепились портьеры. Рито швырнул мокрый тяжелый ком вниз и сиганул в комнату. Свет полыхавшего, несмотря на жару, камина и нескольких свечей падал на растрепанную Кати, заслонившую собой кровать со спущенным пологом. Такой племянницу Рито еще не видел. Котенок при виде опасности изгибается дугой и топорщит шерсть, становясь больше чуть ли не вдвое. Кати тоже словно бы выросла. Отчаянной ярости, бившейся в ее глазах, хватило б на пяток взрослых воинов, в руках девчонка сжимала что-то похожее на хлыст, а перед ней замер кто-то массивный и широкоплечий. Выяснять, чего он хочет, Рито не стал. Кинжал свистнул и воткнулся в спину чужаку. Кэрна еще ни разу в своей жизни не промахнулся, но здоровяк даже не покачнулся. Он повернулся медленно, словно исполняя церемониальный ифранский танец, и Рито столкнулся взглядом с… Жоффруа Тагэре! Вот так и сходят с ума! Жоффруа мертв уже восемь лет, он не мог оказаться в спальне Клотильды Гран-Гийо, но оказался. И армская сталь не причинила ему никакого вреда. Маркиз Гаэтано и герцог Ларэн смотрели друг на друга, похоже, братец Сандера отнюдь не был обрадован. Кати вновь закричала громко и отчаянно. Она хотела, нет, требовала, чтобы Рито бежал. Бежать от этой дряни?! — Рито! — похоже, девочка сорвала голос. — Уходи! Он — чума! Чума! — Да хоть холера, — прорычал байланте, — Нейора байла ес байла гон морта[27]. Это ты уходи! — Нет, — выдохнула племяшка. В отца пошла… Жоффруа стоял, набычившись, как всегда, когда злился, но был недостаточно пьян, чтобы полностью потерять страх. Он и впрямь его боится, выходит, старая опаска пережила даже смерть? Стоит и смотрит, ноздри раздуваются, а шея и лицо остаются бледными. Раньше Ларэн, когда был в ярости, походил на взбесившийся доматтин[28]. Как же эта тварь вернулась?! И зачем? — Рито, ты ничего не сможешь… — Ничего?! Ну, это еще вопрос… Кто-то застонал… Не Катрин, на кровати… Конечно же, девчонка кого-то защищала, кого-то, за кем пришла эта падаль! А нож ему нипочем! Какая жарища, а они еще камин разожгли… Как тогда у Рено… Глаза Ларэна нехорошо блеснули, он хотел что-то сказать, но с толстых губ сорвался лишь визг, в котором не было ничего человеческого. Так визжит стекло, когда по нему проводят железом… Улыбнулся, если это можно назвать улыбкой. Да он словно бы хмелеет на глазах, хмелеет без вина… Рито стоял вполоборота. Совершенно спокойно, заведя одну руку за спину. Спасший их Капитан тоже вернулся из-за Грани, он рассказал об этом. Скиталец был сильнее и смелее любого из людей, но он и в жизни был первым. А Жоффруа? Что подарила смерть ему? Быстроту? Ловкость? Неуязвимость? Или яд? Сейчас ты все узнаешь, Рито Кэрна. Ты привык танцевать со смертью, вот и танцуй! Пляши до упаду! Жоффруа двинулся вперед, Рито остался на месте. Еще шаг, и еще. Между ними опрокинутый пуфик для ног. Перепрыгнет? Споткнется? Обойдет? Наступил… Как на гриб. Как медленно он приближается, и эта улыбка… Проклятый! Неужели он и раньше так ухмылялся? Тогда Филипп был прав… Прав… Кэрна увернулся и отпрыгнул, когда белая, ничем не защищенная рука была на расстоянии ширины клинка. — Что ты тут делаешь, Жоффруа Тагэре? Уходи! — старый Лючо говорил, что прогнать призрак можно, назвав его по имени, которое он когда-то носил. Если, конечно, Жоффруа стал призраком… — Кому говорят, Жоффруа! — повторил Рафаэль, отступая к стене, у которой приткнулся комод, на крышке которого стоял великолепный тяжелый подсвечник. — Ты меня знаешь, я шутить не стану! Брат Александра, похоже, расслышал, так как ухмылка на творожистой физиономии стала еще шире. Жоффруа остановился, как-то неловко вывернув ногу, а затем все так же неторопливо повернулся к своему врагу. — Неймется? Ты и раньше не понимал, когда с тобой обращались по-человечески… Подсвечник угодил в висок, такой удар свалил бы и быка, но Ларрэн лишь пошатнулся, как пошатнулся бы шкаф, в который со всей силы залепили железякой. Не показалось ни капли крови, да что там кровь! На отвратной башке ни осталось даже следа, а будь Ларрэн ожившим мертвецом, которым в Дарнии детей пугают, его череп лопнул бы, как гнилое яйцо, другое дело, что мертвяка такая неприятность не остановила бы. Покойный Штефан говорил, что на них действует Знак и молитва… — Кати, — Рито еще раз увернулся, и между ним и Ларрэном оказался пресловутый комод, — ты должна помнить… молитвы… Попробуй! — Какие? — пискнула племянница. — Проклятый, да любые! — Я… я уже бросила в него настенным Знаком… Не помогло! — Я так и думал, что молиться без толку, — Кэрна продолжал безумный танец, всякий раз упреждая Ларрэна на волосок. Кати все же собралась с мыслями и громко и отчетливо бубнила все известные ей молитвы, до которых не было дела ни Жоффруа, ни святым, не говоря уж о Триедином. Клирики болтают, что детская молитва особенно угодна Калватору… Может, и угодна, только он занят. Он всегда занят, когда приходит беда. Но что же это за напасть такая, которую ни Сталью, ни Посохом не проймешь?! Чем же тебя прикончить, Проклятый тебя побери?! Золотом? Серебром? Осколками от зеркала? Вряд ли, но где наша ни пропадала… — Кати, кончай с молитвами. Разыщи что-то серебряное, лучше острое и тяжелое. И золотое… Прыжок через стол, затем на подоконник… А ведь, пожалуй, Жоффруа его не догонит… Не догонит и не хочет догонять! Ему НУЖНО, чтобы он ушел, так же, как и пришел… Уже хорошо! И даже замечательно, отпускают, когда боятся. Или, по крайней мере, не уверены в своих силах. А Катрин — молодец, в такой свалке раскопала нож для фруктов, надо полагать, чистое серебро, и какие-то булавки… Для байланте не штука перемахнуть с подоконника на опрокинутый стол, выхватить у племянницы «оружие», оказаться за спиной у неспешной, бледнокожей гадины и садануть ее сначала серебром, а потом и золотом! Другое дело, что без толку, а вот сам Рито едва увернулся от толстых пальцев с обломанными ногтями. Следующей неудачей оказалось зеркало. Мириец разбил его одним ударом, но, пытаясь подхватить осколок побольше и одновременно увернуться от не знавшего устали противника, задел об острый край. Порез был ерундовым, но враг байланте не должен видеть его крови! Рито остановился. Ларрэн тоже. Неужели он все-таки нашел и тварь боится осколков? Кэрна бросился вперед, удар был точен, но Жоффруа не отпрянул с располосованной щекой, как обычный человек, и не истаял на месте, как чудище из сказки. Отбросив бесполезные осколки, Рафаэль вновь отступил к окну, а Жоффруа вновь остановился. Если б эта тварь полезла за ним, он бы столкнул ее вниз на плиты двора, но Ларрэн не собирался нападать. Более того, на сей раз он остановился подальше, ненамного, всего на шаг, но подальше. И улыбки на физиономии больше не было… Стало тихо. Кати смотрела на них широко открытыми глазами, ее ноги топтали драгоценности и зеркальные осколки. Вновь послышался стон. Там, за пологом кровати, кто-то умирал, кто-то, кого защищала Катрин. В отблесках потухающего камина девочка, может быть, впервые в жизни, напомнила Дариоло. Та так же смотрела в ночь санданги, когда они прыгали через огонь… Ну, если и это не поможет! — Катрин, Вьего! Да ра Огуэра! Таде бриза![29] — Понимает ли эта тварь по-мирийски? Хотя чего тут понимать… Катрин сорвалась с места. Первой в топку отправился толстенный том, надо полагать, Книга Книг, дальше Рито не смотрел. Спрыгнув с подоконника, он ринулся вперед. Жоффруа двинулся наперерез, явно намереваясь зайти слева. Годится! Это не береника[30], но похоже. Так… Шаг вперед, два в сторону, полшага назад… От смерти тяжелеют или нет? Внешне кабан кабаном… Пожалуй, нужно ближе… Еще ближе. — Катрин, в простенок! Живо! — Ну, Рито Кэрна, вот она твоя красная ставка![31] Проклятый порез, сколько крови, ну да Проклятый с ним! Броситься вперед, схватить Жоффруа за оба предплечья и, подминая под себя, опрокинуть в пылающий камин… Безумие? Но безумием была вся жизнь маркиза Гаэтано. Умные поступки ему редко удавались, умные поступки это для умных — для Сандера, Луи, Штефана Игельберга… Левую руку пронзила чудовищная боль — не ожог и не рана, а что-то куда более страшное, пальцы разжались сами собой, выпуская добычу, но правая, хоть и раненая, оказалась сильнее. Ларрэн вырваться не сумел, оба — байланте и Вернувшийся рухнули в разгоревшийся огонь. Жара Рито не почувствовал, напротив, зимней ночью в эскотских горах и то ему не было так холодно, но главным было другое — ненавистное лицо стало таять, оплывать, словно было слеплено из снега. Ларрэн извивался, как огромный сом, в лицо Рафаэлю пахнуло зловонной сыростью, мириец едва не разжал рук, но не разжал. Вокруг плясали какие-то отблески — рыжие, алые, золотые, что-то гудело и звенело, раздался испуганный крик. Кати! — Катрин, — масла сюда! Живо! Масла из лампады… Услышала! И поняла! Умница! Эта тварь горит, нет, не горит, а тает… Рыжая огненная грива взметнулась, багровым оком глянула раскаленная Тьма… Черное, жаркое копыто расплющило ненавистное лицо. Тело Жоффруа оседало под руками Рафаэля, растекалось слизью… Наконец-то! Тварь исчезла, заледеневшие руки мирийца сжимали черные угли, по которым еще пробегали алые сполохи. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Вот и пришли. Битва будет именно здесь, нравится это маршалу Аршо-Жуаю и герцогу Мальвани или нет. Поросячий Брод — не единственное место, где можно перейти Ньер, но лишь тут нападающие рискуют немногим больше, чем обороняющиеся. Жуай и хотел бы поверить, что на детях великих природа отдыхает, но сын Анри Мальвани родился тигром, а не помойной кошкой. Конечно, непобедимых нет и судьба Александра Тагэре тому пример, но голову волку свернули интриганы и клирики, а охотиться за тигром отправили военных. В начале кампании Ипполит не сомневался в успехе, но прогулка вдоль реки изрядно охладила пыл его воинов, а неудача у Кер-Женевьев и проклятые конники в тылу подорвали в войсках и уверенность в победе, и доверие к командующему. Жоселин тоже недовольна. Еще бы, пришлось раскошелиться на целую армию, дарнийцы с Фобаном наверняка возьмут ставший ненужным лагерь, а потом куда? К той же Кер-Женевьев! Нужно их опередить, иначе с жезлом[32] придется расстаться… Ипполит Аршо-Жуай спрыгнул с коня и подошел к самой воде, на мокром песке четко отпечатались следы маршальских сапог. Завтра — бой, то есть уже сегодня. На том берегу оргондцы, которые не хотят становиться ифранцами, и арцийцы, готовые на все, лишь бы отплатить за Гразу, а командует ими сын маршала Мальвани и друг горбуна. Сезар ищет сражения, но головы он не потерял. Более того, за всю кампанию герцог не допустил ни единой ошибки. Оргондская армия подошла к Поросячьему броду одновременно с ифранской, но это ничего не значит, Мальвани, несомненно, озаботился послать кого-то вперед. То, что берег укреплен, очевидно, но это явно не все… Герцог задумал какую-то каверзу, а то и несколько, нужно заставить его раскрыть карты, но как? Ифранский полководец раздраженно вгляделся в темноту. Лучше Поросячьего брода места для переправы не найти, но и у него есть два изъяна. Во-первых, заболоченная речонка, через которую перебраться труднее, чем через сам Ньер, и, во-вторых, — холм. Сама по себе горка ерундовая, пологая, за нее не закрепишься, но за ней можно скрыть резерв. Сам бы он поставил там тяжелую кавалерию и ударил бы с фланга по переправившимся. Никогда нельзя считать противника глупее себя, особенно если он носит фамилию Мальвани… Ифранец изо всей силы наподдал ногой ни в чем не повинной снулой рыбине, и так выброшенной на берег. Та, как смогла, отомстила: в нос шибанула отвратительная вонь, что отнюдь не улучшило настроения и вызвало в памяти образ почившего Паука. Маршал отпрянул от дохлятины и старательно вытер сапог о траву. Нет, не зная брода, он в воду не сунется. Если единственный способ проверить, что задумал противник, пожертвовать частью армии, он сделает это, благо саррижские разгильдяи ведут себя из рук вон плохо. Вот их он и пошлет. И нечего откладывать, пускай прямо сейчас и отправляются. Аршо-Жуай подозвал аюданта и продиктовал приказ. Саррижские полки должны перебраться через Ньер ниже брода. На чем — их забота, у реки должны найтись лодки и плоты, а нет — на пригорке село, пусть хоть ворота с петель снимают, но чтоб через три оры были готовы. Разумеется, их отобьют, но зато он узнает, успели ли оргондцы укрепить берег и как именно. АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО — Ты — дурак, — строго сказал Серпьент Кулебрин, — причем безнадежный. Говорил же я тебе… — На изломе эпох случайностей не бывает, — покачал седой головой Аларик. — Называй меня Сандер, — попросил герцог Эстре. — Рито, какой же ты добрый… Даро?! Малявка? Она же мертва… Умерла недавно, совсем взрослой. Проклятый, куда это его опять занесло? — Рито, Рито… Пепел… Почему здесь так много пепла? Камни и пепел, как на Берегу Злобы, где горы дышат огнем… Берег Злобы… А за проливом Берег Бивней, куда он так и не попал. — Рито! Маркиз Гаэтано приподнялся, взметнув облачко пепла. Однажды его здорово помял бык, но и тогда он чувствовал себя лучше. Проклятый, что же с ним случилось? Катрин? Ах да, он же в Гран-Гийо, и здесь чума. — Кати, тут и правда был Жоффруа или мне показалось? — Жоффруа? Никакого Жоффруа здесь не было. Здесь была чума, но ты ее сжег. В камине. А я тебе помогла. — Ну, значит, чума и была Жоффруа или Жоффруа чумой. А где все? Погоди, глоток воды у тебя найдется? — Нет… Мы не пьем воду, только вино и еще чернолист завариваем, но их надо пить сразу. — Тогда дай вина, — Кэрна привалился к камину и оглядел разгромленную комнату. Ночь еще не кончилась, значит, он был без сознания не так уж и долго. — А оно вылилось… — Я долго тут валялся? — Рито с тоской взглянул на красную лужицу авирского в углу. — Совсем не валялся. Я только тебя позвала, и ты встал. — А где все? Хотя я уже спрашивал… Но ты все равно не ответила. — Шарло и Эгон с больными… И Николай там же. Они нам запретили туда ходить, а в доме мы одни. С Ильдой. Она тоже больная, а этот… за ней пришел. Я закричала… — Чем ты с ним воевать собралась? — Поясом. У него пряжка тяжелая… Тут ничего другого не было, а Ильда больная. Мы тоже заболеем и умрем. — Прекрати… Эту тварь кто-то, кроме тебя, видел? — Не знаю… — Но почему Жоффруа? — Рито поднес к глазам руки. — Я и впрямь в огонь полез? — Да. Ты еще мне крикнул, чтоб я масло туда… — Надо же, какой я умный… Тогда почему со мной все в порядке? Или нет? — В порядке, — подтвердила Катрин, — только ты весь в золе. — Золу я переживу, — мириец подошел к свече, протянул руку и сразу же отдернул, — жжется!.. Огонь как огонь. Ничего не понимаю, — Кэрна осмотрел свои руки, неимоверно грязные, но целые. — Я еще об осколок порезался, куда все делось? Ни царапины, ни ожогов… Кати, глянь, как Клотильда. Клотильда была плоха. Очень белые лицо и шея были испещрены малиновыми пятнами, словно бы присыпанными пудрой, губы потрескались. — Когда? — вопрос был задан глупо, но Катрин поняла. — Позавчера… Она умрет послезавтра вечером. — Ты знаешь и это? — Знаю. Нам Яго рассказал. Он атэв, а не мириец… От мышиной чумы умирают на пятый или на шестой день, а самые заразные в первый день и в последний, когда язвы потемнеют и из них потечет гной. — Кати помолчала и добавила: — Я заболею завтра, а умру через кварту, а ты… Если ты не уйдешь, то заразишься от меня, так что уходи… Сейчас я еще не больная, а от Тильды ты не заразишься, если не будешь ее трогать. Она уже не кашляет, а гноя пока нет… — Проклятый, какая ерунда! — Рито молча смотрел на больную. — Ты за ней все время ухаживаешь? — Конечно. Она же нас спасала… — Катрин, откуда пришел Жоффруа? — Не знаю… Отовсюду. Он же чума… Ты его совсем сжег? — Вряд ли, — Кэрна оглядел разгромленную комнату в тщетной надежде отыскать что-то выпить. — Но прогнал, это точно. Хорошо бы чумой и впрямь был Жоффруа Ларрэн. — Почему? — Потому что раньше он был трусом и дураком. Трус может расхрабриться от безнаказанности, но, если получит по шее, очень быстро вспомнит, кто он такой… Если Ларрэн меня узнал, он не вернется. — Значит, мы не умрем? — Проклятый его знает, — Кэрна наморщил лоб, пытаясь вспомнить уроки Крапивника, — если убить колдуна, иногда кончается и колдовство… Если прикончить воина, он больше никого не убьет, но тех, кого он уже убил или ранил, это не поднимет. Да и не мог я совсем убить такую тварь. Кто он, а кто я… Кстати, почему ты кричала? — Чтобы не было страшно. Он не должен был забирать Ильду раньше времени. И меня тоже… Рито, что теперь будет? — А я откуда знаю? Ты побудь с Ильдой, а я пойду Эгона поищу. Или знаешь что… Нельзя ее в таком тарараме оставлять. Твоя комната в порядке? — Да! Что ты делаешь?! — Глупости, Кати. Разумеется, я делаю глупости… — Кэрна поудобнее подхватил бесчувственную женщину, — открой дверь, пожалуйста. АРЦИЯ. МУНТ Оставив позади разгорающуюся ссору, Серпьент Кулебрин отправился на новые подвиги. В глубине души Крапивник чувствовал, что был не прав, гоняясь за теятерами и оставив без присмотра дурачка Рафаэля и прочих обитателей Гран-Гийо. Да и толку-то от этих актеришек! Нужно было сразу шуровать в столицу, ведь поганый король и авторы подлой пиесы обитают именно здесь. Задним числом Серпьент понял, что, пока он занимался мелюзгой, настоящая добыча сидела в Мунте и даже не думала чесаться. Да, он сглупил, но он наверстает! Поэт и его братец не скоро помирятся, а думать о чем-то, кроме зуда во всяких разных местах, Бриан не сможет до осени, но Крапивнику этого было мало. Во время своих театральных похождений Кулебрин выучил «Кровавого горбуна» чуть ли не наизусть и пришел к выводу, что все, кого писаки выставили хорошими, — негодяи, предатели и мерзавцы, проешь их три гусеницы в четыре стороны! Серпьент твердо вознамерился восстановить справедливость хотя бы в части чесания. Это не дело, что всяким Рогге да Клавдиям жизнь кажется цветочками. Никаких цветочков! Крапива и только крапива! Повелитель великого растения и всего сопредельного не сомневался, что за парочку кварт доберется до всех. Вот смеху-то будет! Пристроившись на кусте каких-то придурочных роз, Серпьент сосредоточенно прикидывал план кампании. Главным было решить, с кого начинать. Очень хотелось немедля взяться за Пьера, но набравшийся театральной премудрости Крапивник знал, что преступных королей положено убивать в конце пиесы, чтобы те видели, как кара раз за разом настигает их сообщников, и трепетали в ожидании возмездия. Крапивник вздохнул и решил начать с кардинала Клавдия и даже не глядеть в сторону дворца, но потом его осенило. Негодяю может явиться призрак и сообщить, что грядет расплата, тогда он начнет дрожать немедленно! Серпьент был не слишком высокого мнения об уме Рафаэля, но в том, что мириец говорил, не сомневался, а говорил он, что Пьер Тартю — трус. А трусы, проешь их гусеница, для того и созданы, чтоб их пугать. Решено, он сейчас же напугает короля, а потом возьмется за Клавдия! Серпьент покинул свое пристанище, с неприязнью оглядел ухоженный садик, засаженный совершенно бесполезными растениями, не удержался и вырастил прямо напротив ворот преотличнейший крапивный куст, а в розы запустил сотню волосатых гусениц. Сразу стало легко и приятно, Кулебрин преодолел сильнейшее искушение дождаться, пока обитатели особнячка проснутся и увидят его работу, и полетел во дворец, по дороге сочиняя пугательный монолог. Простые песенки тут не годились, уважающие себя призраки не поют, а несут заумную чепуху. Нужно долго трепаться о загробном мире, намекать на всякие глупости, и только потом можно браться за предсказания. Я — дух, я — твой издохший дед, который должен по ночам шататься, А днем сидеть в крапиве без штанов, — вдохновенно сочинял Крапивник, — пока мои поганые делишки на этом свете вовсе не протухнут и гусеницы их не проедят. Когда б ни тайна, я б такую пакость тебе поведал, что тебя б стошнило, как будто ты за ужином объелся свое перележавшей ветчины. Начало получилось не хуже, чем у Армана Перше, только вот у призраков не могло быть штанов. Строчку было жалко, но Серпьент решил не уподобляться некоторым и не жертвовать правдой во имя поэзии. А днем сидеть в крапиве голым задом — тоже не то… О! Возмущение утонуло в запоздалом раскаянии. Разумеется, Кэрна ищет его, Серпьента. С байланте станется вообразить, что с ним, великим и бессмертным, что-то случилось, и броситься на выручку. Ладно уж, раз заявился, пусть остается, посмотрит на возмездие. Крапивник, трепеща рыжими крылышками, запорхал к приятелю и шмякнулся ему на плечо со словами: — Ты чего здесь делаешь, горе мое? Сильная, очень сильная рука накрыла разговорчивую бабочку, и чужой голос тихо произнес: — Рене, кажется, нам повезло. АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО Вчерашний закат не солгал — утро было ветреным и недобрым. Ильда спала, Кати тоже заснула, едва он уложил ее на брошенные на пол подушки и сел рядом, взяв за руку. Рито смотрел, как по желтому от зари небу наперегонки мчатся клочковатые облака, он так устал, что не мог ни спать, ни думать, ни действовать, только сидеть и смотреть в окно. Катрин что-то пробормотала, повернулась, но руку не выпустила, наоборот, прижалась к ней щекой. Клотильда застонала и попросила воды, Рафаэль осторожно высвободился из цепких пальчиков племянницы и поднялся, с трудом сдержав стон — Жоффруа, или как его там, все же здорово его отделал. Клотильда позвала еще раз, Рито оглядел ночной столик, воды не нашел, но вино, которым его поила Катрин, стояло на видном месте, и мириец плеснул в стакан темно-красную, пахнущую югом жидкость. Женщина была в сознании и сразу его узнала. — Ты с ума сошел, — она говорила очень тихо, но внятно, — зачем ты вернулся? — Захотел и вернулся, — Рафаэль приподнял Клотильду, приобняв за плечи, — где тут у вас вода, я не знаю. Это вино, авирское, насколько я понимаю, но сносное. — А где… — Все живы, — жизнерадостно соврал Рафаэль, — они внизу, а Катрин спит. — Ты не должен меня трогать, — печально проговорила баронесса. — Если б я делал только то, что должен, я бы по сей день торчал в Мирии. — Кэрна опустил больную на подушки и поставил кубок на стол. — Пока вы тут спали, мы с Катрин с чумой воевали. По-моему, я его отсюда выставил. — «Его»? — изъязвленные губы недоверчиво дрогнули. — Эта тварь вообразила себя герцогом Ларрэном и так вошла в роль, что пришлось швырнуть ее в камин, — объяснил Кэрна, — так что никакой чумы в Гран-Гийо больше нет. А раз нет чумы, я имею полное право обнимать женщин, тем более Эгон нас не видит. Клотильда не выдержала и улыбнулась. — Ты неисправим. — Арде! Первый раз я сей приговор услышал от своей матушки, и было мне от роду года четыре. Сигнора, вам больше ничего не нужно? А то я хочу спуститься вниз. — Ничего, — Клотильда посмотрела на свои руки, — странно, я думала, уже… — Уже? — Язвам уже пора открыться. — Глупости, — сверкнул глазами Кэрна, — никаких язв! Жоффруа убрался, так что извольте пойти на поправку. До встречи, сигнора, я скоро вернусь. Ильда молча кивнула, Рито, совершив еще одну глупость, поцеловал женщину в лоб, допил вино и вышел. Уже совсем рассвело, ветер немилосердно трепал тополя, но Кэрну от него защищал каменный выступ. Мириец немного достоял, держась рукой за тяжелую бронзовую ручку. Все казалось каким-то бредом — хижина в болоте, неожиданное решение вернуться, дура, попросившая сделать ее женщиной, бешеная скачка, вырастающий из заката черный замок, ночная схватка, пустой двор, по которому ветер кружит золу и до срока опавшие листья… Хотелось упасть прямо здесь, на крыльце, и закрыть глаза, в которые словно бросили горсть горячего пепла, но надо было идти, искать Эгона, Шарло, Яфе с Николаем, всех остальных. Рафаэль отпустил дверь и вышел из укрытия, ветер немедленно швырнул ему в лицо пригоршню какого-то сора, но это было правильно. Ветер в лицо на стороне тех, кто не сдается. Рито пересек двор, завернул за угол и столкнулся с человеком, закутанным в черное. Этого еще не хватало! Еще одна чума? Керна сделал шаг назад, рука сама собой метнулась к кинжалам. — Во имя Баадука! — «черный» тоже отступил назад. — Во имя Проклятого! Яфе! — Я и впрямь вижу сына твоего отца? — атэв наклонил голову, но отступил еще на шаг. — Радость нашей встречи омрачена… — Да знаю я, чума и все такое прочее. Мне Катрин рассказала. — Мы просим сильных, чтобы они прикрыли слабых. Ты был в доме нашего хозяина, он еще чист? — Не так, чтобы… Яфе, что на тебе за тряпки? Так надо? Ты здоров? — Баадуку угодно, чтобы я проводил к Его Мосту многих и многих. Обычай моего народа требует скрывать свое горе под черным плащом. Милосердный судит приходящих к нему по их последним мыслям и читает о них в сердцах тех, кто остался. Те, кто жил в этой крепости, достойны любви сребровласых девственниц и покорности облачных коней. — Кто уже умер? — тихо спросил мириец. — Из тех, о ком сильнее всех болит твое сердце, никто. С тех пор как мы ушли к больным, мы боялись смотреть на дом, в котором оставили женщин, но сын Эссандера жив. Жив и мой удрученный жестокостью своего бога спутник, но Баадуку вновь потребовались лучшие из лучших. Он счел уместным призвать к себе хозяина крепости. — Эгон?! — День и две ночи назад он не смог подняться. Воля Эгона сильнее девяти пар быков, но тело его во власти чумы. Юный Шарлах стал настоящим господином. Когда пришла беда, хозяин хотел его увезти, но сын дея сказал, что Тагэре решают сами, когда уйти и с кем остаться. — Сандер бы им гордился… — Сердце Шарлаха — лучшая награда породившему его. Но как ты вернулся и нашел ли ты то, что искал, и где тот, кто называет себя деем жгучей травы и поедающих ее червяков? — Скорее я нашел то, чего НЕ искал. Теперь мы точно знаем, что Александр жив, свободен и в безопасности. Серпьент нас найдет, когда будет нужно, а сейчас он идет по следам тех, кто пытался навести на Север отвратительные чары. — Вы нашли спустившего с шести цепей шелудивого Садана, рассыпающего чуму? — Нет, я о другом, хотя… Как я об этом не подумал! Это не простая чума, Яфе! — В год Беды все исполнено смысла, — согласился атэв, — но что сестра юного Шарлаха и жена нашего хозяина? — Катрин здорова. Клотильда больна, но ей лучше, чем можно надеяться. — Старый Абуна писал, что один из сотни здоровых не подвластен заразе, и два из сотни больных возвращаются с Порога. Да будет Баадук милостив к Эгону и благородной Лоттил. Но что ты будешь делать? — А что сейчас делал ты? — Я отдал огню тех, кто ушел ночью, и шел к тем, кому я нужен днем. — Надеюсь, я тоже пригожусь. Проклятый, я должен увидеть Шарло и сказать ему про отца! ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Ифранцы попробовали переправиться ниже брода, это было откровенно глупо, но все глупости делятся на две части. Бескорыстные и преследующие какую-то цель. Аршо-Жуай был далеко не прост, и полторы тысячи вояк на жалких деревяшках, полезшие в воду ниже широкой и удобной переправы, могли означать лишь одно — Ипполит боится, или, вернее, опасается. Маршалу нужно знать, что его ждет, когда он влезет в дело всерьез, вот он и играет в поддавки. Разумеется, бедолаг, плывущих чуть ли не на садовых калитках, к берегу не пропустили ближе, чем на арбалетный выстрел. Сезар был прав, дав в помощь каждому арбалетчику дюжего ополченца, который таскал и устанавливал щит с прорезями для стрельбы и перезаряжал во время боя арбалеты. Вчерашние крестьяне быстро освоили эту нехитрую науку, что и доказали в первом же бою. Впрочем, долго наблюдать за подвигами стрелков не пришлось. Ифранцы развернули свои бревна и лодчонки и погребли назад. Теперь, надо полагать, маршал ждет ответного угощения. Отчего бы не уважить старого знакомого? Мальвани положил руку на плечо виконту Теровану. — Сержи, как ты относишься к утренней верховой прогулке? Я так и думал, что с полным одобрением. Скачи к Гартажу, пусть начинает. И учтите, чем больше брызг, тем лучше. Терован умчался, и почти тотчас вдалеке запела сигнальная труба. Герцог Мальвани подобрал брошенный на траву черный, подбитый оранжевым плащ. С точки зрения политики, ему стоило надеть цвета Оргонды, но Аршо был у Гразы, и его ждет не травка, а тигриные когти![33] Оргондцы поймут, а арцийцы… Проклятый, он видел, какими глазами они на него смотрели, когда у Кер-Женевьев он вышел в отцовских доспехах. Отец говорил, что в Оргонде они защищают Арцию. Сегодня Оргонда — это все, что осталось от Арции и у Арции. Герцог глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться: когда-нибудь, когда он столкнется лицом к лицу с Тартю и Вилльо, он, может быть, и станет тигром, но герцог Оргонды и главнокомандующий такой роскоши себе позволить не может. Его дело уничтожать армии, а не рвать чужие глотки, как бы этого ни хотелось. К небу рванулась испуганная птица, снова взревели трубы, перекрывая стрекот кузнечиков, множество копыт мерно били по высохшей земле, поднимая золотившуюся в солнечном свете пыль. Левофланговая кавалерия двинулась вперед красиво и слаженно. Всадники по двенадцать в ряд влетели в теплую, прозрачную воду, подняв тучи сверкающих брызг, невысокие волны обиженно выплеснулись на плоский берег. Отдохнувшие, сытые кони мчались вперед с радостью, утреннее купание распалило и всадников, и лошадей. Десять конных сотен стремительно проскочили брод и обрушились на болтавшихся у воды ифранцев. Аршо подобной наглости не ожидал. Гартаж сыграл отменно, умело опрокинув стоящий у переправы полк. Ифранец тоже не подкачал, бросив на помощь часть кавалерии второй линии. Сезар не мог рассмотреть консигны, но это явно были не худшие части. Теперь на одного арцийца приходилось два, а то и три противника, но драки не получилось. Гартаж и Сержи сделали то, что им велели, а именно — развернулись и помчались назад по собственным следам, увлекая за собой раззадорившихся преследователей. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Жуай умел ценить и чужую удаль, и чужую выучку. Оргондцы… Маршал пригляделся: нет, не оргондцы! Арцийцы, и не просто арцийцы! Своими дальнозоркими глазами Ипполит сразу же заприметил рыцаря, мчавшегося в первых рядах. Воин на гнедом жеребце с белой передней бабкой был Эженом Гартажом, непревзойденным командиром авангарда или, если приходилось отступать, арьергарда. Эжен никогда не водил за собой большие армии, в этом ему с Тагэре и Мальвани было не тягаться, но исполнить их замысел, став щитом или наконечником копья, лучше не мог никто. Узнав о предательстве Вилльо, смерти Александра и решении Церкви, Эжен увел несмирившихся в Оргонду. У него к ифранцам особый счет: среди «волчат» был и его сын Одуэн… Ипполит со странным чувством смотрел на легендарного графа, рядом с которым трепетала сигна с орлиной лапой, известная всем, кто знал, как держать меч и копье. Гартаж еще ни разу не подвел в бою ни своих солдат, ни своего сюзерена, он не из тех, кто с горя теряет голову, но мстить будет, пока жив или пока по земле ходит хоть кто-то из виновников Гразы. «Орлиная лапа» маячила уже совсем близко. Опрокинув растерявшихся от неожиданности «Куропаток», арцийцы повернули к реке, но, видимо, поняли, что погони нет и, развернувшись на середине Ньера, вновь понеслись к ифранскому берегу. Всадники изображали из себя морской прибой, то выскакивая на сушу и сбивая подвернувшихся под руку недотеп, то отступая, они носились туда-сюда по мелководью, поднимая тучи брызг, и при этом умудрялись не сбиваться в кучу и не мешать друг другу. Ипполит махнул рукой одному из полковников. — Пусть «Черные стрижи» атакуют, а за ними пойдут «Соловьи». Командир «Стрижей», квадратный человек с унылым носом, был отнюдь не дураком. — Монсигнор, нас явно провоцируют на атаку через реку, видимо, за холмом засада. — Наверняка, — согласился Аршо-Жуай, — но вы все равно атакуйте… — Вы бросаете нас на оргондские копья, и все потому, что полгода назад… — Не будьте слишком злопамятным, барон, — в голосе маршала зазвенел металл, — это вам не идет… Если на вас навалятся большими силами, вы отойдете, только и всего. Неужели вы не в состоянии сделать то же, что делает Эжен Гартаж? Командир «Стрижей» не ошибся. Атака арцийцев — ловушка. Старая, как мир, но не ставшая от этого менее опасной. Воины, особенно кавалеристы из привилегированных полков, не так уж и далеко ушли от борзых. Увидят убегающую добычу, и вперед! Догнать и затрясти. В лучшем случае принести хозяину, в худшем — сожрать самим. Только тяжелые конники не зайцы и даже не лисы, преследователь сам рискует остаться без хвоста, а то и без головы… — Сигнор маршал, я полагаю… — Барон, меня не волнует, что вы полагаете. Ваше дело выполнять приказ! Барон скрипнул зубами и поскакал к своим. Он был и прав, и не прав. Ипполит Аршо-Жуай не был ни злопамятным, ни мстительным, и уж точно маршал не стал бы посылать на верную гибель один из лучших полков только потому, что в прошлом году один из лейтенантов непочтительно отозвался о нем как о полководце. Но для того чтобы узнать, что задумал Мальвани, нужно было кем-то пожертвовать. «Стрижи» для этого вполне подходили, к тому же это был знаменитый полк, увидев их сигну, Сезар поймет, что ловушка сработала, и пустит в ход, что задумал… ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД С каким бы удовольствием герцог Мальвани сейчас мчался вперед, а не смотрел из укрытия, как дерутся другие, но он потерял это право, надев на себя герцогскую цепь. Да; короли и герцоги тоже уходят в бой, но лишь тогда, когда они — последний резерв, который есть у их подданных. Александр на Гразском поле рубился во главе обреченного отряда и был прав, а вот ему до поры до времени придется оберегать собственную голову. Сезар приподнял руку, защищая глаза от солнечных лучей. Что ж, у Мелового было еще жарче и еще безнадежнее, а эту битву он выиграет, и это станет началом большой войны. Герцог холодно улыбнулся, глядя, как его авангард пляшет по взбаламученной реке. До Поросячьего брода вода была чистой и прозрачной. Ниже ей не побрезговало бы разве что давшее мели имя животное. Эжен Гартаж и его ребята трудились на совесть, но Ипполит медлил. Ничего никуда не денется, переправляться в другом месте еще хуже, а врасплох оргондскую армию ему не застать, он это понимает, да и Диего со спины не сбросить, мирийцы вцепились в добычу намертво. Ага, зашевелились! И кто это у нас? Идут хорошо, слаженно, не медленно, но и не слишком быстро. Что за сигна? Против солнца и не разглядеть, но полк не из последних, это точно. Или «Сойки», или «Жаворонки», или «Стрижи»… Но один полк — это маловато! Ага, пошел второй да еще те лопухи, что стояли на берегу. Так он и думал, три полка. Ипполит — опытный лис, половину пустил вперед, половину держит при себе. Ну и пусть, дойдут руки и до них… Ифранцы почти догнали Гартажа, который, разумеется, скакал в последних рядах. Старый упрямец, ведь ему же было сказано! У возникающих из солнечного сияния темных силуэтов не было ни сигн, ни тем более лиц, но Сезар узнал и Эжена, и Сержи, отстававшего от графа на полкорпуса. Сандер бы послал в погоню конных арбалетчиков, но в Ифране воевали по старинке. Впрочем, он и сам играл в поддавки, загнав в реку тяжелую конницу. Диего расстроился, ну да его время еще наступит. Высыпавшие на широкий луг всадники пошли широким полукругом, и герцог смог наконец рассмотреть плащи передних. Да, «Стрижи», один из лучших ифранских полков, а за ними «Соловьи» и обглоданные «Куропатки»! Мальвани судорожно сжал рукоять хлыста. Ждать и догонять тяжело, но всего тяжелее смотреть, как дерутся другие.. Арцийцы, пролетев мимо холма, быстро развернулись и ударили по «Стрижам», а из-за холма выскочил дождавшийся своей оры оргондский полк. Рыцари с трилистниками на щитах лихо ударили во фланг наступавшим, благо луг был прямо-таки создан для конных поединков. Сезар невольно сжал конские бока, и застоявшийся жеребец с готовностью двинулся вперед. Герцог со вздохом натянул поводья, это был не его бой. Одно утешение, все только начиналось. Два с половиной ифранских полка — это далеко не все, что есть у Аршо. Ага, отступают, чтоб не сказать — бегут! ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Конница за холмом, и все! Никогда еще Ипполит Аршо-Жуай так не радовался при виде вражеских всадников. Мальвани действовал грамотно и умело, но не более умело, чем он сам. Луг оказался чистым, без волчьих ям и проклятых «ежиков», калечащих лошадям ноги. Оргондцы готовы к схватке, выиграть ее будет не просто, потерь не избежать, но на то и война. Он должен уничтожить кавалерию Мальвани, и он сделает это. Маршал отдал приказ, и три с лишним тысячи тяжелых всадников спешно выстроились на правом фланге. От их побывавших в битве товарищей осталась едва ли треть, но остатки «Стрижей» и «Соловьев», вырвавшихся из ловушки и не утонувших в Лягве, без лишних разговоров присоединились к товарищам. Известные своим пристрастием к ярким побрякушкам «Райские птицы», прозванные злопыхателями «Сороками», «Корольки», куда по извечному армейскому остроумию определяли самых высоких, вечно готовые к драке ради драки «Бойцовые петухи» и щеголявшие в сине-зеленых куртках «Саррижские павлины». Все они были хорошими воинами, хоть и уступавшими арцийцам Гартажа, но превосходившими большинство оргондцев и вооружением, и опытом. К тому же на одного конника Мальвани придется два, если не три ифранца. Это был беспроигрышный расклад. Как у Александра Тагэре на Гразском поле, Проклятый бы их всех побрал. Ипполит Аршо-Жуай пышных речей не любил. Быстро проехав мимо готовых к бою всадников, маршал громко и внятно произнес. — За рекой наш старый друг Сезар Мальвани. Он — хороший воин, но до отца и покойного друга ему далеко. Сейчас вы перейдете Ньер и столкнетесь с конницей Оргонды. Их осталось не более полутора тысяч, из которых внимания заслуживает лишь полк Эжена Гартажа. Тот, кто захватит или убьет старика, окажет ифранской короне большую услугу. «Черные стрижи» проверили поле боя, там все чисто, можете смело разгонять коней, только чур не забывать про речонку справа. Берега у нее топкие, не вздумайте передать привет тем дурням, что там уже завязли. Все, отличившиеся в бою, получат двойное жалованье, а «Стрижи» и «Соловьи» — тройное. Ее Высочество на вас надеется (за «двойное жалованье» Жоселин его не поблагодарит, но заплатить придется. Дарнийцы дарнийцами, но не кормить своих нельзя). Принесите мне победу! Кавалерия, — Ипполит сделал паузу, — пошла! Полковники отдали честь и опустили забрала. Грянули трубы, знаменщики гордо выехали вперед. Первыми к Ньеру спустились «Сороки», «Стрижи» на сей раз шли замыкающими и, кажется, больше на своего маршала зла не таили. Ипполит с законной гордостью наблюдал, как ифрайская конница покоряла оргондскую реку. Более пятнадцати тысяч копыт вспенили и без того взбаламученную воду. Ньер обиженно выплескивался из берегов, поднятая со дна илистая муть желтым облаком медленно плыла к Кер-Женевьев. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Эжен Гартаж, сжав зубы, смотрел на прущих вперед ифранцев. Первые всадники уже выходили на оргондский берег, а сигны последних еще терялись в поднятой пыли на том берегу. Переправившиеся торопились, освобождая прибрежную полосу для тех, кто шел следом. Молодой оргондец с двумя золотистыми конями на щите то и дело оборачивался к Эжену. По мнению «жеребенка», ифранцев нужно было сбросить в Ньер. В этом был свой смысл, но Гартаж ждал, пока «Райские птицы» выберутся из воды и построятся в боевой порядок. — Сигнор, — а это уже не выдержал старый товарищ, помнивший еще первое оргондское изгнание, — неужели после Гразы вы считаете их рыцарями? — Не считаю, — покачал головой командир арьергарда. — Рыцарей в Ифране не осталось, эти дерутся за ауры, у них даже родовых сигн на щитах нет. — Тем более… — Успокойтесь, всему свое время. Пусть выходят. Уклон тут небольшой, но гнать коней в гору все равно неприятно. «Сороки», в полной мере воспользовавшись предоставленным им временем, разомкнули ряды, заняв все пространство от холма до болотца, в спину им уже дышали «Корольки». И ифранский рыцарь, за которым развевалось полотнище с пестрой, сверкающей птицей, послал коня в галоп. Гартаж прикинул расстояние и повернулся к «жеребенку». — Пора. И, Проклятый вас побери, не зарывайтесь. Чтоб никто не смел лезть вперед меня! Поняли? Гнедой жеребец с белой бабкой взял с места в карьер, Эжен мчался навстречу врагам, как делал десятки раз, сначала оруженосцем, затем рыцарем и, наконец, полководцем. Разноцветный, блестящий строй приближался. Эжен поудобнее перехватил древко, целясь в забрало намеченному врагу. Ифранцы тоже приготовились. Тяжелые копья остановили «Райских птиц». Рыцари отбросили ненужные обломки и схватились за мечи и секиры. Стремительный конский бег сменила неистовая рубка, в которой нобили мало чем отличались от презираемых ими простолюдинов-дровосеков, разве что атакованные деревья не имели обыкновения отвечать ударом на удар. Бой шел на равных. Да, арцийцы, принявшие на себя удар «Райских птиц», были вооружены и обучены немного лучше, к тому же их вела ярость и желание отплатить за Гразу, но их было меньше. Возможно, напади они первыми, они бы и отбросили ифранцев назад, за реку, но Гартаж упустил момент, и теперь авангарду оставалось только держаться. «Птицы» ломились вперед и не только потому, что хотели победить: в спину их подпирали конные тысячи, столпившиеся у брода. Нападающие давили всей мощью, обороняющиеся стояли насмерть. Трещали и ломались щиты, шлемы и наплечники, принимавшие удары вражеских мечей, кони топтали упавших, то путаясь в разорванной чужой сбруе и плащах, то скользя по закованным в железо телам. Людские и лошадиные крики, лязг, грохот, плеск были слышны и в окрестных деревнях, и далеко за рекой. Эжен Гартаж не отступил ни на шаг, он не просто рубился с лезшими вперед «Сороками», многие из которых потеряли не только перья, но и головы, но и умудрялся приглядывать за теми, кто был слева и справа. Меч столкнулся с мечом, полетели искры, «жеребенок» рубанул своего противника по шлему, тот отклонился, голова осталась целой, но пышный султан полетел под конские копыта. Кто-то вышедший в бой в цветах Тагэре вздыбил коня, и тот обрушил копыта на голову ифранской лошади, которая рухнула, подминая не успевшего выдернуть из стремян ноги всадника. Щит Эжена треснул, и граф, швырнув обломки в голову одному из нападавших, обмотал руку сорванным с другого плащом, та еще защита, но на безрыбье… Кто-то счел его лакомой добычей, но Гартаж изо всей силы ткнул наглеца мечом в живот, пробив доспех. Рядом сверкнул меч, разрубая блестящий предплечник, — «жеребенок» пришел на помощь, и вовремя, Проклятый бы его побрал. Оруженосец с запасным щитом как-то умудрился пробиться к сигнору, потом надо сказать спасибо обоим. Сбоку кто-то упал… Если ранен, под конскими копытами не выжить, и Эжен послал коня вперед и влево, чтоб не топтать своего. Рядом возник оргондец с трилистником на щите, но без меча: то ли потерял, то ли сломался. Рыцарь, однако, не растерялся — перехватил за руку кого-то из нападающих и вздыбил лошадь, выдергивая противника из седла. Ага, это уже не «Сороки», значит, с одним полком покончено… Вторыми идут «Корольки». Эти дерутся не хуже арцийцев, только вот умирать им не за что, а значит, не очень хочется. Потерявший меч оргондец завладел чужим мечом и зарубил им бывшего хозяина… Кто же у них пойдет за «Корольками»? В этом столпотворении ничего не разглядеть, кроме нависших над тобой противников… Арцийцы и оргондцы стояли насмерть, но на смену упавшим ифранцам подходили новые и новые, с нетерпением ожидавшие очереди выбраться из осточертевшей реки. Копыта вязли в ставшем ненадежным песке, кони недовольно фыркали и взбрыкивали, но застрявшим посреди переправы всадникам оставалось лишь неистово ругаться да любоваться на конские крупы и спины мающихся впереди товарищей. Казалось, время остановилось, но усталость и численный перевес были надежными союзниками маршала Аршо-Жуая. Оргондская конница хоть и медленно, много медленнее, чем хотелось напиравшим друг на друга Ифранцам, стала пятиться назад. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Сезар спрыгнул с коня и кинул поводья аюданту. Он не любил сражаться пешим, но ничего не поделаешь. Если ты задумал нечто немыслимое, покажи другим, как это делается. Сандер поступал именно так. Собственно говоря, мысль о том, что пехота может не только останавливать конницу, но и атаковать, пришла в голову Александру. Они как-то болтали обо всем и ни о чем, и Сандер заметил, что вовремя сделанная глупость перестает быть глупостью, жаль только, что сработать она может лишь раз. И добавил, что было б занятно ударить сверху во фланг кавалерии, потом они заговорили о чем-то другом, но, когда Мальвани увидел поле между холмом и болотом, он сразу понял, что сделает. Ифранскую конницу нужно загнать в мешок. Речка Лягва с ее топким берегом для кавалерии непреодолима, а с холма он пустит пехоту, но этого мало. Чтобы алебарды сделали свое дело, нужно превратить преимущество, которое дают кони, в недостаток. То, что ифранцы не смогут двигаться вправо и влево, хорошо, но позволить им миновать холм и развернуться нельзя. Нужно устроить свалку между склоном и болотом, да такую, чтоб яблоку негде было упасть. Сезар поговорил с Гартажем, и тот, с ходу поняв, что от него требуется, обещал в точности исполнить. Эжен рассчитал все до мелочей. Задние ифранцы лезли на берег куда с большей скоростью, чем передние продвигались вперед, к тому же дальше от Ньера поле несколько сужалось, и раззадоренные всадники сами загоняли себя в горшок. Какое-то время Гартаж продержал их на одном месте, потом начал медленно отступать. Застоявшиеся вояки радостно навалились на тех, кто был спереди, и тут Мальвани, вооружившись алебардой, бросился вниз по склону, увлекая за собой пехоту. Сезар первым обрушился на ошалевших от неожиданности ифранцев. Одного герцог заколол, второго стащил с коня, благословив про себя новую выдумку эльтских оружейников. Сдавленные между рекой, болотом, конницей и пехотой, ифранские кавалеристы повели себя не умнее баранов в загоне: бестолково толкались, мешая друг другу. Задние, не понимая, что творится впереди, продолжали лезть в ловушку, те, кто были в середине, не только не могли пустить коней на нового противника, но даже поворачивались к нему с большим трудом, а передних свои же намертво прижали к арцийским всадникам. Это еще не было победой, но она уже отчетливо маячила впереди. Находясь в гуще схватки, Эжен Гартаж не мог видеть, что произошло, но по раздавшимся сбоку крикам понял, что Сезар бросил в бой пехоту. В успехе их предприятия граф не сомневался: он не раз видел, как численный перевес из залога победы превращается в причину поражения. Атакованные ифранцы перепугались и растерялись, но перепуганный и растерянный противник может натворить немало бед, если позволить ему прорваться. Да, часть ифранцев повернет назад через многострадальную мель, кто-то влетит в болото, но те, кому отступать некуда, будут пробивать стену лбом, благо стена не столь уж и толстая. Сейчас главное не отступать и держать линию. Слава святому Эрасти, его люди это понимают… Ага, ифранцы поперли со всей силы! Ничего, надолго вас не хватит, надо думать, алебардщики уже положили немало народа. Еще бы, такой пикой в бок… Армский доспех, может, и выдержал бы, но когда это Пауки заказывали оружие в калифате?! За время боя Гартаж изрядно устал и теперь берег силы, позволяя себе бить лишь наверняка. «Корольки» вперемешку с кем-то там еще пытались прорваться, но кони не могли взять разгон, а мечи и секиры противников безжалостно делали свое дело. Перед людьми Гартажа лежали груды убитых, тем, кто рвался вперед, приходилось пробираться между трупов, что обороняющимся было лишь на руку. Их дело остановить, а добивать будет пехота. Крики сбоку становились громче, герцог все рассчитал правильно. Отчаявшийся «Королек» поднял коня на дыбы, намереваясь достать графа мечом, но не принял в расчет «жеребенка», по-прежнему сражавшегося рядом. Оргондец ударил не всадника, а коня, и тот завалился на бок, подминая седока и еще больше затрудняя проход. Защищая предводителя, рыцарь неловко повернулся, чем не замедлил воспользоваться всадник в залитом чужой кровью плаще. Блеснул меч, юноша не успел отбить удар и, раненый или мертвый, припал к шее коня. Это было последнее, что заметил Эжен Гартаж, прежде чем потерял голову от прорвавшейся наконец ярости. Граф бросился на ифранца так, словно перед ним был убийца Одуэна, и, в известном смысле, так оно и было. Оргондский мальчишка, защищавший у безымянного холмика своего командира, и погибший под Гразой сын слились для Гартажа в одного, за которого должно отомстить. Эжен мощным ударом развалил вражеский шлем вместе с черепом и набросился на новую жертву. Уцелевшие арцийцы и ифранцы восприняли рывок командира как сигнал и ринулись вперед. Это стало последней каплей — не прошло и десятинки, как отчаявшиеся ифранцы один за другим стали опускать оружие. Арцийцы пленных брать избегали, не прошедшие через предательство оргондцы проявляли больше милосердия. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Сезар с сожалением выбрался из схватки и сменил окровавленную алебарду на привычный меч. Ифранской коннице конец, по крайней мере, здесь, но есть еще пехота и господин маршал Ипполит Аршо-Жуай, стоявший под Гразой на холме рядом с Пьером Тартю. Есть первая ифрайская армия, застрявшая у Краколлье, а может, уже взявшая его и форсированным маршем идущая к переправе, есть Лиарэ, которую осадили дарнийцы, и со всем этим надо что-то делать. Мальвани вскочил на коня и, спустившись по противоположному склону, скрылся в зарослях ивняка, где расположился Диего Артьенде. Мириец в легких доспехах и без шлема смотрел в сторону брода, где на превращенной тысячами копыт в кисель переправе барахтались остатки ифранской кавалерии. Увидев герцога, он слегка улыбнулся. — Потому-то мы и предпочитаем легкие доспехи, — смуглая рука с кольцом указала на ифранцев, — я всегда мечтал посмотреть на знаменитые зыбучие пески Элла. Прелестное зрелище. Вы сварили из врага прекрасный гороховый суп, монсигнор. С клецками. — Если б тут был Луи Трюэль, он бы с тобой не согласился, — покачал головой Мальвани, — ифранцы в латах, значит, это скорее устрицы. — Я слышал про деда нынешнего графа Трюэля. Он переписывался с главным поваром монсигнора Энрике. Его внук не может не знать, что гороховый суп с устрицами малосъедобен. К тому же устрицы умирают смирно, руками и ногами не дрыгают. Рыцари в броне скорее похожи на раков. Да, Сезар, на первое вы сварили гороховый суп с раками по-оргондски… Видимо, приготовить второе блюдо должен я? — Именно. Я очень на вас рассчитываю. Диего, вам придется спуститься вниз по течению, перейти реку и атаковать с тыла ифранскую пехоту. Я понимаю, что вода грязная… — Зато наши намерения чисты, — засмеялся мириец, в который раз напомнив Сезару пропавшего Рафаэля, — куда нам отходить после того, как мы подадим жаркое по-ньерски? — Никуда. Дождитесь третьего блюда. — Прелестно… Значит, предполагается еще и десерт? Вы задумали настоящее пиршество. — Ифранцев нужно накормить досыта, — зло бросил Сезар, — заслужили. ОРГОНДА. ПОРОСЯЧИЙ БРОД Кавалерию он погубил, но кто же знал, что тигриное отродье бросится с алебардами на всадников! Арцийцы всегда были сумасшедшими, а Тагэре с Мальвани и вовсе. Маршал с ненавистью взглянул на реку, ставшую могилой ифранской конницы. Жоселин изрядно сэкономит на жалованье, хотя это вряд ли ее обрадует. Сезар Мальвани теперь встанет на том берегу, и будь он, Ипполит Аршо-Жуай, проклят во веки веков, если удастся снова погнать армию через свинячью переправу на арцийские копья, да и гнать-то особо некого. Даже когда осядет песок, хотя Проклятый его знает, когда он осядет. Одно хорошо — через Ньер никому не перебраться, так что можно отдохнуть и зализать свои раны. Мальвани, как бы он ни хорохорился, тоже изрядно досталось. Он бросил в бой всех, кого имел. Сейчас это помогло, но рано или поздно он нарвется… Как бы то ни было, брод непроходим. У Сезара выбор небогатый — стоять здесь или, пользуясь тем, что сейчас его не догнать, отступать к Лиарэ. Он еще успеет войти в город до того, как замкнется кольцо. А дальше что? Сидеть и смотреть, как твою страну делят между Авирой и Кантиской? Это не для Мальвани. Значит, он останется здесь и через день-два попробует развить сегодняшний успех… От размышлений маршала отвлекла странная суета и вопли в тылу. Кричали по-разному. Одни громко и слаженно, хотя что именно, было не понять, другие — зло ц растерянно. Что там у них произошло, Проклятый их побери? Неужели какой-то дурак погнал к переправе стадо? Нашел время! Хотя свежее мясо сегодня — это то, что нужно, чтобы поднять настроение. Мясо и вино. По тазе[34] на человека, как раз. Не слишком много, чтобы забыть о том, что враг рядом, но достаточно, чтобы вернуть уверенность. Шум в тылу нарастал и приближался. Нет, это не стадо, но что тогда?! От необходимости посылать аюданта Аршо избавил всадник на обозной лошади, заоравший: «Снова! Ночные!». Сезар Мальвани решил закрепить успех и бросил в бой цветочных головорезов. Поняв, кто перед ним, маршал смог разобрать, что нападающие кричат «Вьего э Кэрна!»[35]. Значит, все-таки мирийцы! Вот уж некстати! Кончено, эту свору не так уж и трудно отбросить, но то; что они успели сотворить с обозами, представить тошно. Ифранец вполголоса выругался, сообщив своему коню все, что он думает о мирийском герцоге и его подданных, а также об их родственных связях с атэвами, быками и прочими конями, и приказал развернуться лицом к новому врагу. Усталая и раздосадованная поражением пехота выстраивалась для отражения конной атаки, но островитяне заявились не воевать, а танцевать. Выжав все, что можно, из неожиданности, смяв и порубив растерявшихся и зазевавшихся легких стрелков и обозников, мирийцы отошли, но недалеко. Пользуясь каждым пригорком или рощицей, они носились вдоль Ифранских позиций, умудряясь гадить именно там, где их в данный момент ожидали меньше всего. Легкие, свежие лошади с удовольствием перепрыгивали опрокинутые возы и трупы своих же товарок, всадники, крича что-то оскорбительное, бросали дротики, швырялись зажженными факелами, стреляли из атэвских луков и арбалетов, не преступая какую-то им одним ведомую черту. Ифранцы первый раз видели своих ночных недругов при свете дня, зрелище было весьма красочным, но ужасно неприятным. Мирийцы с наслаждением изводили противников, и это не говоря о том, что они оставили армию без запаса стрел, ужина и сносного ночлега. Неизвестно, сколько шуточек оставалось в запасе у разодетых в черное и алое всадников, ибо конец их выходкам положил Мальвани, начавший переправу. Ипполиту показалось, что он сходит с ума, но из прибрежного ивняка ниже злосчастного брода отошли плоты, и это были отнюдь не жалкие калитки и связанные кое-как бревна, на которых пытались перебраться саррижские пехотинцы. Крепко сколоченные и устойчивые платформы, предназначенные для перевозки скота во время высокой воды, были надежно защищены разборными щитами, в которых проделали амбразуры для стрелков и отверстия для шестов и весел. Ошарашенные ифранцы не могли даже сосчитать новых врагов, по мере приближения начавших методично осыпать вражеский берег стрелами. Когда первый плот ткнулся в песок, на нем запалили какую-то гадость. К небу бодро повалил черно-желтый дым, послуживший сигналом для мирийцев, которые перестали дурачиться и тремя клиньями ударили в стык между ифранскими полками. Защищенные легкими доспехами, черно-алые в ближнем бою оказались куда более сильными противниками, чем казалось. Мирийская уязвимость была таким же обманом, как надежность мели и безопасность холма. Атэвские клинки с легкостью прорубали ифранские латы, а специально обученные лошади помогали всадникам шипастыми боевыми подковами. Ифранцы не знали, куда смотреть — вперед или назад. Оттолкнуть плоты от пологого песчаного берега было невозможно. Нападавшие осыпали стоявших на берегу стрелами, затем с грохотом падали защитные щиты, давая дорогу тяжелой пехоте, за спиной которой продолжали орудовать стрелки. Не прошло и оры, как пятящиеся от берега налетели на тех, кого теснили мирийцы, и ифранцев охватила паника. АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО Шарло Тагрэ сидел у старой казармы и рассматривал серую, сложенную из булыжников стену. За ней сейчас решалось, жить или умереть человеку, который называл его сыном, но которого он ни разу не смог назвать отцом. Вечером надежды не было, утром вернулся Рафаэль, и Николай сказал, что на нем благословение. Сам Рито ничего не обещал и ничего не объяснял, просто сжал плечо племянника и скрылся за дверью, а Шарло остался ждать. За две последние кварты он повидал больше смертей, чем за всю свою жизнь, это было страшно, но по-другому. Он боялся чумы, боялся, что заболеет сам или Кати, или Клотильда, но не барон. Эгон не дал обитателям Гран-Гийо сойти с ума, перепиться, наброситься друг на друга с мечами, разбежаться, разнося заразу по окрестностям. Барон сказал, что, если они будут делать, что надо, кто-то может уцелеть, и ему поверили. Конечно, помогли Николай и Яфе, они знали о мышиной чуме больше других, ведь зараза родилась за Проливом. Атэв ничего не боялся, он взял на себя самое страшное — выносить и сжигать в специальных ямах трупы, но ямы вырыли по приказу Эгона, который своей рукой убил троих мужчин и одну женщину, решивших вырваться из замка с оружием в руках. Убил и сказал, что те, кто останется, в любом случае переживут тех, кто попробует уйти. Потом они с Яфе выгнали лошадей и собак, и Эгон сам поднял мост. Кто-то замуровывал ворота и ломал лестницы, кто-то пек хлеб, чтоб его хватило надолго, кто-то копал могилы, кто-то готовил дрова для костров, ведь Яфе и Николай сказали, что зараза боится огня и соленой воды. Но, что бы ни делалось в замке, за всем стоял Эгон Фарни. Шарло как мог помогал ему, нельзя сказать, чтобы от него было много толка, но воины говорили, что сигнор не прячет сына. Сначала больных было трое, затем — семеро, потом болезнь стала косить людей десятками. Взявшийся за ними ухаживать Николай не справлялся, и ему пришлось помогать. Хлеб был испечен, дрова разрублены, ямы вырыты, но рабочие руки убывали быстрее, чем работа. И снова барон заставил тех, кто оставался на ногах, делать то, что нужно. Заболевшие сразу же уходили в отведенные им Старые Казармы, у которых ни днем ни ночью не гасли огромные костры. Те, кто был на ногах, как могли помогали эрастианцу и женщинам, не побоявшимся взглянуть в глаза чуме. В замке Гран-Гийо каждый занимал свое место. Шарло не знал, когда Эгон спит, сам он по приказу властителя Гран-Гийо в одиннадцатой оре пополудни отправлялся в маленькую комнатенку, когда-то принадлежавшую обшивавшему стражников колченогому портному. Иногда к мальчику заходил наставник и рассказывал о Войне Нарциссов. Он не знал, что «Анри» был сыном Александра Тагэре и, как и все в Фарни, был верен дому Лумэнов, но в рассказах ветерана отец оставался рыцарем и непревзойденным воином, хотя Туссен и сожалел, что «младший из Тагэре» был верен своему брату. — Но, — заключал свои рассказы воин, — если б Эстре его предал, он перестал бы быть самим собой. Потом наставник исчез, и Эгон не стал скрывать, что он заболел. Это, был самый страшный день, в который свалилось тридцать шесть человек, а умерло около сорока. Эгон хотел помочь Яфе хоронить мертвецов, но атэв отказался. В черном плаще, который он сделал себе сам, Яфе походил на вестника смерти. Шарло с колокольни замкового иглеция, на который иногда поднимался, видел, как он зажигал погребальные костры на бывшем оружейном дворе, как прощался с каждым. Они так решили — Николай отвечает за живых, а атэв — за мертвых. Они не боялись ничего и верили, что не умрут. — Мы призваны, мой брат, — сказал Николай в первый же день, — и никто нам не помешает исполнить свой долг. — Да не развяжется завязанное, — подтвердил Яфе. — Тогда он еще был одет, как арциец, только перестал бриться. — Мы знаем, что должны, а дальше все в руке Баадука. Все, кроме нашей совести и нашего слова. Когда в Гран-Гийо пришла чума, эти двое перестали спорить о боге и истине, они были как… Как два крыла у птицы, но ее сердцем был Эгон. Третьего дня Шарло заметил на Провалившихся щеках барона багровые пятна, он прекрасно знал, что это такое, но не поверил. Этого не могло быть, как же они без Эгона?! Но барон запретил ему к себе приближаться, а на следующее утро ушел в дом, где раньше жили воины, а теперь умирали все. Шарло стоял и смотрел на запертую дверь, к горлу подступали слезы, он не знал, что ему делать, пока к нему не подошла жена одного из стражников, ставшая после смерти косой Жанны старшей стряпухой. Она искала Эгона, чтобы узнать, сколько чернолистника заваривать для больных. Он ответил, что барон «ушел в казармы», и дура завыла в голос, что вот сейчас-то им всем и конец. И тогда Шарло в первый раз в своей жизни ударил женщину. По лицу. Изо всей силы. Стряпуха осеклась, а он ровным и спокойным голосом приказал приготовить питье в двух котлах. Женщина поклонилась и ушла, потирая рукой покрасневшую щеку, а «Анри» сделал то, что каждое утро делал барон, — обошел всех, объяснив каждому его задачу. Ежедневные приказы Эгона повторялись почти слово в слово, и Шарло все прекрасно помнил. Он не понимал, зачем напоминать то, что и так всем известно, но людям от этого становилось легче. Мальчик целый день ходил по замку, отдавая распоряжения. Его спрашивали, он отвечал, и люди делали то, что им было велено. Так «Анри» стал хозяином Гран-Гийо, его слово было законом. Утром Шарло казалось, что он что-то сделает не так, что у него не получится, но день проходил, проходил незаметно, разодранный на части мелкими делами, без которых они все уже были бы мертвы, и к вечеру он понимал, что справился. А завтра все начиналось сначала. По ночам они разговаривали с Яфе, когда тот, покончив со своим делом, сбрасывал черный балахон и, пройдя чуть ли не сквозь огонь, присаживался на корточки у закопченной стены. Их разделял ревущий костер, но атэв был единственным, которому Шарло мог рассказать, как он ничего не понимает, как не знает, что делать завтра. — Не нужно думать о болотном льве, когда едешь по песку, — улыбался сын Усмана, — думай о неотложных делах, а не о будущих бедах. Каждый день несет свои заботы и стирает вчерашние. Рассказывают, что… Яфе знал множество сказаний и легенд, но больше всего Шарло любил слушать про клятву Льва и Волка, про Забытую Войну и про Смертные Звезды, которые скоро взойдут на востоке. «И тогда придет то, что придет, но мы срубим дерево ада, как бы ни были глубоки его корни… « Шарло представлял себе это дерево: без листьев, но усыпанное мясистыми, пупырчатыми цветами, от которых шел тошнотворный сладкий аромат, аромат грязной, бесславной смерти… Прошлой ночью Яфе не рассказывал о прошлых битвах и будущих бедах. Он сидел и молча смотрел в огонь, и Шарло спросил то, о чем спрашивать в Гран-Гийо было запрещено: — Ты болен? — Моя звезда все еще выше смертной звезды Эр-Арсий, — откликнулся атэв. — Ты — Шарлах, сын Эссандера, я смотрю на тебя, и мое сердце гордится твоим. Но тот, кто дал тебе и дочери твоего отца имя и кров, завтра вечером уйдет по Мосту Баадука. Мои слова не больше, чем тень бегущего облака, но названному Эгоном будет легче пройти на Синий берег, если он еще раз увидит твои глаза. — Эгон зовет меня? — Хозяин этого дома молчит и ждет неизбежного, но в таком большом сердце легко читать. — Я пойду к нему, — Шарло вскочил. — Не теперь. Завтра. Если ты придешь сейчас, он в свой последний день будет винить себя в твоем безумии, а твои подданные должны услышать твое утреннее слово. Ты придешь проводить его на закате. Ты успеешь, клянусь своими глазами. Яфе поднялся и ушел к своему коню. Дженнах оставался единственной лошадью в крепости, атэвские боевые скакуны не могут пережить своих хозяев. Шарло немного посидел у огня и отправился к себе. Он не спал и спал одновременно, такое с ним в последнее время случалось почти каждую ночь, наконец он задремал и проснулся от голоса Рафаэля. Кати все же сумела до него докричаться! В эту ночь никто не заболел, и это было добрым знаком. По замку пошли слухи, что у сигнора «легкая рука». Какой-то стражник клялся, что у него жгло горло и глаза и он уже собирался «уйти в казармы», а мирийский сигнор на него взглянул, и «как рукой сняло». Как-то так вышло, что настоящее имя Рафаэля сразу же стало известно всем. Стряпуха сказала про благословение Эрасти, и здоровые обитатели замка бросились к родичу святого. Мириец коснулся каждого, а потом ушел к больным. День был ветреным и холодным, но Шарло казалось, что светит солнце и поют птицы, хотя в Гран-Гийо остались только вороны. Шарль еще раз обошел дворы, улыбаясь уцелевшим, которых тоже охватила радость, а потом пришел к казармам и стал ждать чуда. Постепенно затихли все звуки, наступила ночь, а он все еще сидел, глядя на кружащиеся звезды. Потом дверь открылась и вышел Рито. Казалось, что он в одиночку только что разгрузил несколько телег с камнем, и он не улыбался. АРЦИЯ. ПОРОСЯЧИЙ БРОД В жизни Сезара Мальвани были и победы, и пленные, а вот от поражений судьба его старательно уберегала. Он влезал в безнадежные дела и бросался спасать тех, кого было не спасти, прощался с жизнью, но удача всякий раз подставляла ему плечо, только вот отца он не спас. И Сандера… Вот и сегодня. Так долго ждали сражения, и так быстро и легко все кончилось. Слишком простая победа, слишком малая цена, а может, дело в том, что после Гразы он во всем видит подвох. Великий герцог Оргонды позволил Сержи снять с себя доспехи, вздохнув, отказался от протянутой ему фляги с вином, что-то сказал белозубому Диего, умудрившемуся приколоть к распахнутой короткой куртке цветок дикой розы. Проклятый побери этих мирийцев, они слишком любят жизнь, чтобы бояться смерти! — Монсигнор, — воин, принесший известие едва держался на ногах, — пленные доставлены. — Благодарю. Сержи, налейте гонцу авирского. Диего, идем со мной. Сезар Мальвани видел Аршо много лет назад после штурма Кер-Септима, но ифранец изменился мало, разве что слегка обрюзг. Пленник стоял спокойно и казался очень уставшим, хотя кто сегодня не устал… За спиной глухо кашлянул Эжен Гартаж, над самой землей пролетела, предвещая дождь, ласточка, вдали заржала лошадь. Надо было что-то говорить… — Вы проиграли, маршал. — Я не ожидал, что вы рискнете атаковать с холма пешим строем. — А Александр Тагэре не ожидал, что его дважды предадут. Я обыграл вас, сигнор, но как воин, а не как нечестный купец. — Если вы думаете, что я получил под Гразой удовольствие, вы ошибаетесь. Эта победа была грязной. — Но она была, и вам придется за нее отвечать. Впрочем, не сейчас. — Могу я узнать, что ждет меня и моих людей. — Вполне. Я обменяю вас на тех, кто мне нужен. А если наши дела пойдут неудачно, казню. Мы выиграем войну с Ифраной, можете не сомневаться. И знаете почему? Потому что одним из нас нечего терять, а другие, глядя на вас, видят, что они могут потерять. Оргонда не сдастся, а Арция поднимется. — Вы это говорите мне или себе? Если мне, то не стоит беспокоиться, я знаю, что некоторые вещи высасывают удачу. Нас победите не вы, а ваши мертвые, если вы понимаете, что я говорю. А пытаться нас продать не стоит, Жоселин не покупает испорченные вещи. — Пока у нее есть новые, возможно, но их у нее скоро не будет, — Сезар обернулся к своим военачальникам, — вы желаете что-то сказать? — Все, что мог, я сказал во время боя, — отрезал Гартаж. — Я должен принести вам свои соболезнования, граф, — Ипполит собрался с силой и взглянул в лицо Эжену, — ваш сын и его друзья погибли более, чем достойно. — Я в этом не сомневался, — командир авангарда повернулся и пошел вниз по истоптанному склону, не спросив разрешения у своего герцога. — Атэвы говорят, что умереть сумеет только тот, кто умел жить, — Диего Артьенде коснулся цветка в петлице, — без смерти жизнь пуста, а смерть без жизни невозможна. Значит, — мириец ослепительно улыбнулся, но черные глаза остались серьезными, — это смерть зависит от нас, а не мы от нее. — Видимо, я должен представить графа Артьенде, — Сезар вежливо наклонил голову, — с его всадниками, маршал, вы познакомились в Кер-Женевьев. — Я как мог старался заменить маркиза Гаэтано, — улыбка сбежала с лица мирийца. — Мы останемся с его друзьями до самого конца, и никто не скажет, что мы отступили и отступились. Сердца горят не только у Кэрны, хоть вам этого и не понять. Вы променяли огонь на золото, но золото — это зола… АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО Почему-то Шарло представлял себе мрачный подвал, где на соломе рядами лежат больные и умирающие. Это было глупо, ведь он не раз бывал в Старых Казармах, да и Эгон никогда не позволил бы людям валяться вповалку на холодном, грязном полу. Наверное, все дело в страхе: достаточно испугаться чего-то, чего не видишь своими глазами, а остальное возьмет на себя воображение. Старые Казармы встретили полумраком и острым, горьковатым запахом чернолистника. Двери в коридор были открыты, но занавешены влажными рогожами, и у входа в них дымились неизбежные жаровни. Шарло, хоть на него никто не смотрел, шел, глядя прямо перед собой и слегка вздернув подбородок. Так его учили: нельзя опускать голову, как бы ни было грустно или страшно. Рито был рядом, и мальчику очень хотелось схватить его за руку, но он держался. Мириец остановился у девятой или десятой двери и взялся за занавеску, Шарло с надеждой посмотрел на брата своей матери. — Я — Кэрна, Шарло, — шепнул Рафаэль, — но я не святой Эрасти… Николай ошибся. Я могу убивать, но целитель из меня никакой. — Значит… ты… — Мы пришли прощаться. Соберись! Или уходи… — Я готов. Кэрна кивнул и отступил, пропуская Шарло вперед. Когда-то здесь лежали запасные доспехи, а теперь стояли два грубо сколоченных топчана и стол, на котором стояла жаровня. У выходящего в ночь окна, скрестив руки на груди, высился Яфе в своем балахоне. Свет масляной лампы отражался в черных глазах атэва, превращая его в сказочное существо. — Маркиз, ты сошел с ума, — Эгон охрип, но Шарло все равно узнал бы его голос из тысячи. — Это его право, Эгон. Ты же не хочешь, чтоб он жил, презирая себя. — Я хочу, чтоб он жил! Жил! — Я буду жить, — услышал собственный голос Шарло, — со мной ничего не случится. И с Кати, и со всеми остальными. — Это так, — подал голос Яфе, — те, кто был отмечен, уже смотрят на ту сторону Реки. Юный Шарлах остается на этом берегу. Ответить атэву не успели. В коридоре послышался шум, и в комнату ввалилось шесть или семь воинов во главе с капитаном замка и стряпуха, на щеке которой багровел внушительный синяк. Сзади Шарло заметил Николая. Эрастианец, как всегда, стоял, опустив глаза, близкий и далекий одновременно. — Сигнор, — пробормотал капитан, — брат Николай нам сказал… — Что я умираю? Похоже на то… — Эгон зашевелился, пытаясь приподняться на локтях, и Шарло его поддержал, опередив даже Рафаэля. Барон исхудал, его тело было покрыто язвами, но гной из них уже не сочился, ранки подсохли и покрылись темными корками. Их было не так уж и много, но мальчик знал, что это хуже всего. Те, у кого много мелких язв, имеют больше шансов выжить. Эгон больше не пытался прогнать «сына» — то ли не хотел показаться слабым перед своими людьми, то ли поверил Яфе. Властитель Гран-Гийо все еще был страшно тяжел. Изо всех сил удерживая барона, Шарло не мог видеть его лица, вынужденно глядя на тех, кто пришел к своему сигнору. Так они и замерли — девять человек у двери, двое на постели и двое у окна. Первым подал голос Николай: — Да воздаст тебе по заслугам святой Эрасти, брат мой. — Это его дело, — закашлялся барон, — вы, у входа… Подойдите, раз уж пришли… Яфе… говорит… это последний прилив сил… Но мы эту заразу победили… Кто-то еще умрет, но главное позади… Оноре! Я тебе говорю! Капитан Гран-Гийо отчеканил два с половиной шага, как на плацу, а затем грузно бухнулся на колени. Ветеран заразы не боялся, он вообще ничего и никого не боялся, кроме умершей позавчера жены. — Оноре Годи, за безупречную службу я произвожу вас в личные нобили с правом выбора сигны и консигны. Принимаете ли вы из моих рук это звание и клянетесь ли честью нобиля… — Эгон с шумом втянул воздух, Кодекс Розы был слишком пространен и многословен для его сгоревших легких, — честью нобиля служить дому Фарни? — Клянусь, сигнор, — выдохнул новоиспеченный дворянин. — Какую сигну вы избираете? — К-к-костер, сигнор. И над ним молодую луну… Как сейчас на небе… — Да будет так… Маркиз Гаэтано… свидетельствуете ли вы присягу сигнора ре Годи? — Свидетельствую, — быстро произнес Рафаэль положенную фразу, — да будет честь дома Кэрны порукой, что путь избранного будет путем чести. Если сигнор ре Годи свернет с него, его покарает моя рука. — Арде… А теперь, капитан, слушайте… Я всегда служил Арции и Лумэнам, но Лумэнов больше нет… В Мунте сидит узурпатор и детоубийца… Но этого мало. Север послал его куда подальше… Тартю и его капустницы колдовством наслали на нас чуму… Север должен восстать и вернуть на трон… наследников Александра Тагэре. Я думал сделать это сам… Не смогу. Но с нами тот, кто годится для этого лучше меня… Рафаэль Кэрна, маркиз Гаэтано… Он поведет вас… Отправьте Тартю с капустницами и синяками в преисподнюю… Они это заслужили… Рафаэль, именем святого Эрасти клянись, что ты… — Эгон замолчал, судорожно хватая раскрытым ртом воздух. — Я, Хозе Рафаэль Николас Мартинес Кэрна ре Вальдец, маркиз Гаэтано, — Шарло впервые слышал, чтобы Рито называл все свои имена и титулы, — старший сын и наследник герцога Энрике, клянусь, что Пьер Тартю и его сообщники будут наказаны за все. Я найду их хоть в Кантиске, хоть в Сером море. Александр Тагэре жив. Он снова будет королем, клянусь сердцем Кэрны! Огонь в лампе вспыхнул ярко и светло, превратившись в некое подобие охваченного огнем сердца. — Святой Эрасти услышал клятву, — отчетливо произнес Николай. — Да не развяжется завязанное, — эхом отозвался Яфе. Руки Шарло совсем затекли, но мальчик не мог и помыслить передать свою ношу другому или попросить помощи, но барон Эгон Фарни неожиданно сильным движением освободился из державших его рук и развернул «сына» лицом к себе. — Я называю вас своим наследником… Тагэре, когда вернется, подтвердит ваши права. Все! Я благословляю вас, Шарль, виконт Тагрэ… Вас и Катрин. Шарль… Именем дома Фарни… Служи Арции и Тагэре. Бросившийся на помощь Яфе успел подхватить мертвого барона и бережно положить на постель. — Сигнор Тагрэ, — новоиспеченный нобиль, шмыгнув носом, выхватил меч, — сталью и жизнью клянусь в верности! — Я принимаю вашу клятву, — горло Шарло сдавил горячий ком, — Тагэре для Арции, а не Арция для Тагэре! — Вернем Арции Тагэре! Смерть Тартю и капустницам! Пламя вновь взметнулось вверх, став алым, как кровь или закатное солнце. Шарло Тагрэ встал на колени у тела Эгона, — Спасибо, сигноры. А теперь я должен проститься. Его послушался даже Яфе. Последним выходил мириец, но Шарло схватил его за руку — Рито… Что теперь делать? — Ты же только что все сказал, — тихо сказал Кэрна. — Мы не святые и не всемогущие, но мы должны победить, и мы победим. И для начала покончим с чумой! НЭО РАМИЭРЛЬ Рамиэрль не отставал от мчавшейся крысы и молил всех богов Света и Тьмы, чтобы его друзья тоже выдержали неистовую гонку. Это было похуже радужных троп, там хотя бы имелись островки, на которых можно передохнуть, а сине-зеленые лучи придавали странникам междумирья сил. Здесь все было иначе. Крыса бежала сквозь пульсирующую мглу, впереди ничего не было, сзади тоже. Каменная тварь то ли знала дорогу, то ли ее вело чутье, или же она различала нужный голос в дикой, разрывающей барабанные перепонки какофонии. Нэо не сомневался, что здесь нет пути ни для кого, кроме служащих неведомым силам мерзких созданий, на след одного из которых они стали. Ни вернуться, ни пойти другой дорогой было нельзя, оставалось бежать и бежать, стараясь ничего не слышать и не видеть, кроме мелькающего впереди блестящего голого хвоста. Рамиэрль не мог знать, куда выведет их, если выведет, невольная проводница. Ангес полагал, что в храме обитало нечто, воспользовавшееся обрушившейся на безымянный мир бедой и удравшее в Тарру, но Воин мог ошибиться. Никто не мешал крысе припустить, скажем, в место, населенное своими товарками, но тут уж ничего не поделаешь! Если падаешь в пропасть, поздно думать о веревке. Роман по праву считал себя выносливым, но в любом другом месте он бы уже валялся на земле. Что было с его спутниками, особенно с Норгэрелем, было страшно и подумать. Крыса взвизгнула, словно сковородка под ножом чудовищного повара, и припустила еще быстрее. Нэо, проклиная все на свете, ускорил бег, понимая, что скоро сломается, но тварь неожиданно прыгнула вперед и вниз. Рамиэрль последовал за ней. Что-то еле слышно хрустнуло, словно разбилась тоненькая ледяная пластинка. Этот звук вытеснил все остальные и оказался последним, наступила тишина. Кто-то с налету ткнулся Нэо в спину, и он подхватил споткнувшегося Аддари, державшего за руку Норгэреля. Дохнуло жаром — лльяма тоже умудрилась протиснуться сквозь исчезающий Проход. Хвала Звездному Лебедю, все живы и все вместе! — Где мы? — широко раскрыл глаза Солнечный принц. И впрямь, где? Трое эльфов и огненная тварь теснились в небольшом круглом помещении, соединенном низкой аркой с другим, похожим и не похожим на покинутую ими обитель обсидиановых бестий. Под самой аркой валялась куча щебенки, в которую превратилась каменная крыса, и воздух над ней дрожал, как в лесу над костром. Передний зал был большим, но его размеры хотя бы не сводили с ума. Слева от входа громоздилось нечто вроде разрушенного алтаря, засыпанного камнями и камешками, на полу виднелись отвратительные пятна, справа не было ничего, окон и дверей тоже не наблюдалось. Нэо задумчиво шевельнул ногой каменную крошку, мгновение назад бывшую отвратительным хвостом, поднял глаза и вздрогнул при виде черного отпечатка на гладкой сероватой стене. — Вот мы и дома, эмикиэ! Добро пожаловать. Нас даже встретили, не цветами, конечно, но жаловаться грех. — Дома, — выдохнул Норгэрель, — с чего ты это взял? Неприятное место, в Тарре ничего подобного нет и быть не может. — Здесь и правда поработали чужие силы, — кивнул Рамиэрль, — но это — Тарра. Мы в Черном Суре, под тем самом храмом, о котором писал Майхуб. Мы прошли по следу бывшего узника, а вернее всего, по следу его тюремщиков. Ангес был прав. — Солнце Всемилостивое! — Аддари, подошедший посмотреть на то, что осталось от их странного проводника, с ужасом и отвращением воззрился на выжженную мужскую ладонь. — Это хуже, чем смерть! — Иногда, чтобы победить то, что хуже, чем жизнь, нужно быть более чем мертвым, — пробормотал Нэо, благословляя выходку Рене Арроя — не бойся, это привет от друга. — Это зло, запредельное зло! Я слышал об этом. Вернувшиеся несут в себе смерть, и они сами — смерть. Миры, оскверненные подобными созданиями, обречены. Даже боги оттуда уходят, не смея спорить с вестниками Конца. — Не суди дельфина, повидав кэргору, — пробормотал Норгэрель эландскую поговорку. — Именно, — подтвердил Роман, — твои слова — это слова Арцея или кого-то ему подобного. Им, похоже, не впервой удирать, бросая то, что должно защищать, на произвол судьбы. Может, отпущенные из-за Грани и предвещают закаты миров, но Рене вырвался и вернулся по собственной воле. — И не погубит, а спасет, — вмешался Норгэрель, блестя глазами, — если придут те, о ком ты говоришь, они будут иметь дело со Скитальцем. То, что ты чуешь, не зло, а Сила, и она послушна лучшему сердцу Тарры. Когда ты узнаешь Рене, ты поймешь. Ты не в Луциане, Аддари, где Зло — это Тьма, а Тьма все, что не Свет… — Я давно так не думаю, — перебил Солнечный, — С тех пор как мы встретились, я повидал немало Зла, но истинную Тьму не встречал. Просто мне страшно… Я даже не знаю, как назвать эту… Эту дыру в ткани Жизни. — Ну и не знай, — прекратил разговор Роман, — придумывать имена тому, чему нет названия, будем позже. Если Тарра не превратится в… Звездный Лебедь! Тому, что мы видели по ту сторону Прохода, названия тоже нет. Похоже, они дружно спятили: накативший на всех троих смех явно был подобен безумию. Ничего не понявшая лльяма не преминула усугубить суматоху, завертевшись волчком, плюющимся багровыми искрами. Нэо трясся от хохота, прислонившись к холодной, скользкой стене и стараясь не изжариться живьем по милости разгулявшейся огневушки. Эльф иногда позволял себе помечтать о том, как они с Норгэрелем возвращаются домой. Это обязательно происходило лунной весенней ночью с высокими звездами, запахом черемухи и птичьим щебетом. Вдалеке шумела река, а у Врат, положив руку на холку Гиба, стоял Рене. Да уж, Нэо, воображение барда — вещь страшная. Вместо Гиба — каменная крыса, вместо неба — серый подвал, угадал он только с Рене. Скиталец и Клэр, как и собирались, прошли по следам старой легенды и добрались до заброшенного храма в сурианских джунглях, весь вопрос когда… ИФРАНА. АВИРА То, что регентша родилась летом, было глупостью и несуразицей. Жоселин больше подходила или поздняя слякотная осень, или затяжная, холодная весна, полная грязи и появившихся из-под снега нечистот, хотя всего лучше было б, если б ифранка вовсе не являлась в этот мир. Равно как ее батюшка и другие достойные представители семейства Пата. Тем не менее они существовали, и Базиль Гризье был вынужден на них любоваться и даже поздравлять. Лето в Ифране было жарким и душным, а посему празднества устраивали по вечерам. Базиль не сомневался: будь на то воля Жоселин, она бы никогда не стала тратить деньги на свечи, закуски и вина, но обязанности регента требовали собирать знать и иноземных послов на торжественные приемы, и ифранка это делала. Разумеется, посол Арции, он же брат Ее Величества Элеоноры, принимал в этом участие, то есть одевался в черное и сиреневое, вешал на шею графскую цепь и толкался с бокалом вина среди скучающих нобилей, говоря обо всем и ни о чем. Здесь не танцевали, не пели и почти не пили, хотя музыканты играли, а Большой зал королевского дворца вмещал до пятисот танцующих пар. При отце и деде Жозефа в Авире проигрывали войны и веселились, затем здесь научились побеждать и разучились радоваться. Глядя на регентшу и топтавшегося рядом с ней серенького короленыша, Базиль не мог отделаться от мысли, что такой моли, как Пьер Тартю, самое место при ифранском дворе и что Мунт лет через пять, если не раньше, превратится в подобие Авиры. Арциец обернулся, выискивая тех, с кем можно поговорить хотя бы о погоде, не опасаясь вывихнуть себе от скуки челюсти. В соседнем зале в окружении десятка-полугора подхалимов и шпионов стоял Альбер Вардо, которому на сей раз пришлось явиться с Антуанеттой: день рождения принцессы требовал присутствия всех знатнейших дам. Базиль изящно поклонился эллскому послу, берет которого приходился арцийцу как раз на уровне воротника, и, лавируя между гостями, направился в сторону Альбера. Разумеется, тот его окликнул. Дружеские отношения арцийского дипломата с Морисом Саррижем и его знаменитым дядей были всем известны, но Базиль полагал, что Жоселин остается в счастливом неведении о его участии в заговоре. В то, что регентша не догадывается о том, что ей противостоит довольно-таки сильная партия, Гризье не верил — дочь Паука была умна и проницательна. Она боялась Вардо, но на Мориса смотрела как на вертопраха, а на его арцийского приятеля как на «пуделя», что и требовалось доказать. «Собачья» репутация Базиля была заговорщикам на пользу, а самого графа мысль, что он ходит по лезвию ножа, предавая двух монархов сразу, грела, как хорошее вино. Если б только Морис не был любовником жены Вардо или хотя бы ничего об этом не говорил приятелю! Хотя, какие глупости! Они и подружились-то из-за этой истории. — Монсигнор! — Здравствуйте, Базиль. Слышали новости? — Для того чтобы ответить, я должен понять, что вы имеете в виду. — Оргондскую кампанию и арцийскую чуму. — Что ж, о существовании и первого, и второго я осведомлен, но о подробностях нет. Итак, что слышно из Оргонды? — Новости из Арции вас интересуют меньше. — Разумеется, — Базиль взял у проходящего слуги кубок, — ведь меня сейчас в Арции нет. Что до чумы, то, как мне кажется, она еще только начинается. Граф Вардо внимательно взглянул на своего собеседника и заметил: — К нашему большому сожалению, маршал Аршо-Жуай пока не оправдал возложенных на него надежд. — Или Сезар Мальвани оправдал возложенные на него опасения? — Можно сказать и так, но охотника на тигров из Ипполита не получилось. Мальвани обвел наших Стратегов вокруг пальца и заставил прогуляться вдоль Ньера. Сначала Аршо хотел обойтись без генерального сражения и сразу же двинуться к Лиарэ, но, побегав наперегонки с Мальвани, стал мечтать о драке. — Ну, драться для Тигра одно удовольствие, — заметил Базиль, — маршал Аршо получит то, что хочет. — И потеряет маршальский жезл, — встрял в разговор какой-то сплетник, — из-за его нерасторопности Ее Высочеству пришлось принять условия дарнийцев. Кстати, хочу сообщить вам приятное известие: оргондский лагерь наконец-то взят. Вернее, — сплетник внимательно посмотрел на графа Мо, — следует говорить арцийский. — О нет, — покачал головой Базиль, — ни в коем случае, иначе мне пришлось бы называть арцийцами и правящую в Лиарэ семейку, а это неприятно, учитывая их происхождение. Пусть лучше остаются оргондцами… — Имена Мальвани и Тагэре столь ненавистны послу Его Величества? — В каждом государстве есть имена, раздражающие слух монарха, а значит, и тех, кто ему служит. У Жоселин была мерзкая привычка подходить незаметно, хотя Пьер Тартю со своей манерой сидеть на троне и требовать почестей для своей тощей задницы был еще хуже. — Сигнор Мо, — регентша была сама любезность, — граф Альбер уже попросил вас об услуге? — Я с радостью ее окажу, если это не ущемит интересов моего короля, — фиалковые глаза арцийца были совершенно безмятежными. — Дело в том, — продолжала мурлыкать Жоселин, — что супруга господина графа обеспокоена судьбой своего брата. Видите ли, ей снятся дурные сны. — Это очень печально, — согласился Базиль, не понимая, к чему клонит Жоселин, но чувствуя, что вступает на тонкий лед. — Вы, видимо, знаете, что Антуанетта приходится мне кузиной? — Кузены и даже братья есть почти у всех монархов. К счастью, — простите Ваше Высочество, за оговорку, — к моему глубокому сожалению, Его Величество король Арции по воле судьбы лишен братской и сестринской любви. Короткий взгляд Альбера предупреждал об осторожности, но Базиль знал, что делает. Тот, кто что-то затевает, на словах должен быть очень осторожен — мать слишком часто это повторяла, чтобы он понял: так думают все интриганы. Значит, тот, кто дерзит, останется вне подозрений! — Некоторые (регентша подчеркнула это слово) нобили полагают, что брат Антуанетты имеет определенные права на престол. К несчастью, юноша очень слаб здоровьем и вынужден жить в уединении на попечении антонианцев. Это порождает неприятные слухи. Мы с графом Вардо были бы весьма признательны, если б посол Арции, как лицо непредвзятое и чуждое здешних политических интриг, согласился встретиться с моим кузеном Роланом, переговорить с ним наедине, передать письма от сестры и привезти ей ответ. Надеюсь, это послужит веским доказательством того, что в затворничестве Ролана нет ничего противоестественного. — Я счастлив служить высокой сигноре, — Базиль почтительно поднес к губам неопределенного цвета ленту, показывающую, где у Жоселин должна быть талия. Хотя зачем она ручке от метлы? — Но не проще ли сигноре Антуанетте самой проведать брата? — В антонианскую обитель нет хода женщинам. — В таком случае, я готов. Надеюсь, к моему возвращению я смогу поздравить вас с победой. — Нас, граф, — Жоселин блеснула острыми беличьими зубками, — победа над Мальвани — это окончательная победа над Тагэре. К несчастью, муж Марты оказался слишком проницателен или, — регентша помедлила, — сумел найти друзей там, где не ожидал. — Вы имеете в виду поступок Энрике Кэрны? — деловито уточнил Вардо, и Базилю стало очень неуютно. Лично он слова Жоселин «не понял», их вообще не следовало замечать. — Это как раз вполне объяснимо, — заметила регентша. — Энрике желает отомстить за сына и дочь. К тому же выставить с острова две с половиной тысячи самых горячих голов всегда полезно. Нет, я о другом. Сезар Мальвани угадал, что и как мы станем делать. — Вот уж ничего удивительного, — пожал плечами Гризье, — я очень уважаю маршала Аршо, но он слишком хорошо обучен, чтобы воевать с диким тигром. Все, кто читают книжки по стратегии и тактике, поступают очень умно, но одинаково. — А вы читаете военные труды? — поинтересовался Альбер. — Упаси святая Циала, я почти год, как бросил читать! Вот мой младший брат зачитывался историей Леонарда. Это вредно сказалось на его здоровье. — Мои соболезнования, граф. Наверное, это было для вас ударом. Ведь несчастья становятся несчастьями, лишь когда мы про них узнаем. — Не буду лгать, сударыня, — Базиль слегка улыбнулся, — мы с Филиппом не ладили. Он вел себя, как волчонок, и мог вырасти в матерого волка… Лучше оплакивать невинную жертву, чем самому стать таковой. Те короли, которые это понимают, иногда правят долго и успешно… А иногда и нет. Горбун был наказан за свои, скажем так, ошибки. Я думаю, Его Величество Пьер их учел. — Когда вы собираетесь на родину, граф? — Согласно этикету, я должен присутствовать при именовании своего племянника. Его еще нет на свете, и я готов помолиться о здравии моей сестры в антонианской обители. А также о том, чтобы оргондская кампания завершилась наилучшим образом. — Надеюсь, Ее Величество чувствует себя хорошо. — Благодарю вас, все в порядке. В порядке? Кто знает… Он не видел Нору со свадьбы, а ее пустенькие записочки были явно написаны под диктовку, да другими быть и не могли. Удивляло другое: отсутствие писем от матери. Похоже, он ее, наконец, довел или Жорес полностью завладел ее мыслями, вытеснив даже политику. Если б он мог написать Доротее! Но его письмо будет прочитано самое малое трижды, а об условных словах они не договорились. НЭО РАМИЭРЛЬ Аддари с сомнением взглянул на крысиные останки. Нэо его понял, он и сам думал, не постигнет ли их подобная судьба, если они попробуют выйти. — Волчонка! — лльяма прекратила вертеться и повернулась к обожаемому повелителю. Лучше всего ее поведение подошло бы под определение «смотрит собачьими глазами», разве что жаркие провалы в черноту не слишком походили на глаза. — Иди вперед. Туда! Если огневушка погибнет, он себе этого не простит, но кто-то должен идти первым. Как хорошо странствовать в одиночестве, тогда ты никого не можешь послать на смерть, кроме самого себя. Он бы и сейчас пошел, но на его шее Аддари с Норгэрелем, не считая других долгов. Рисковать нельзя, не рисковать отвратительно. Лльяма недовольно заурчала и брезгливо затрясла тем, что, видимо, считала передней лапой. — Вперед, Волчонка! Огневушка укоризненно фыркнула, по ее спине побежали оранжевые огоньки, и Роман, не выдержав, сделал шаг. Лльяма, устыдившись своей трусости, прыгнула вперед, обдав эльфа жаром, и выскочила в большой зал. С ней НИЧЕГО не произошло. Конечно, отродье Бездны и эльфы были разными силами, но Свет созвучнее Тьме, чем силе, создавшей крысу, и Нэо уверенно шагнул сквозь дрожащую завесу. Ему показалось, что сквозь него смотрит кто-то старый и хитрый, но ощущение было слишком мимолетным, чтобы понять больше. Очутившись рядом с гордой собой лльямой, Рамиэрль обернулся и махнул рукой, подзывая Норгэреля и Аддари, но подзывать было некого. Перед ним была гладкая серая стена! Морок? Нэо бросился назад, его пальцы коснулись чего-то прохладного и скользкого. Звездный Лебедь! Как же это?! Они с лльямой выбрались, а друзья не смогли?! Нет, выходят. Аддари с Норгэрелем возникли из ничего и тоже оторопело уставились на мерцающую поверхность. Угадать место Прохода можно было лишь по каменной куче, отдаленно напоминавшей переднюю часть чудовищного грызуна. — Похоже, эта дорога в одну сторону, — пробормотал Аддари, — слышал об этом. — Ничего не понимаю, — признался Норгэрель, глядя на незримый дрожащий занавес, услужливо переместившийся вместе с ними и теперь разделявший большой зал на две неравные половины. Выход из одной отметила ладонь Скитальца, и там же оказались все замеченные эльфом пятна, в торце другой располагался алтарь, на который вдохновенно рычала лльяма. — Тут и понимать нечего, — откликнулся Роман, — выйти отсюда можно, войти — нет. С той стороны видна только стена, потому-то Рене и повернул назад — для него путешествие было закончено. Эти пятна, несомненно, на его совести, и хорошо. Вряд ли при жизни они были приятными созданиями. — Рамиэрль, — Аддари тронул разведчика за плечо, — ты знаешь больше меня и больше Норгэреля, а говоришь с нами, как с равными. Я понял, что твой друг, привязавший к себе свою смерть, побывал здесь. Его дорога ведет наверх? Мы можем по ней выйти? — Можем и выйдем, — заверил Рамиэрль, глядя на мертвый алтарь, — интересно, что за идолы там стояли? — Крысы? — предположил Норгэрель. — Нет, — покачал головой разведчик, — крысы и прочая нечисть, без сомнения, стражи. Их дело охранять проход и сообщить хозяину, если что не так. — А кто прикончил эту тварь? — Норгэрель кивнул на бренные останки, принявшие тот же мертвый серый оттенок, как и все в этом месте. — Узник, когда освободился. Боялся, что за ним придут, и принял меры — поставил ловушку, разрушил алтарь. Не терплю тюремщиков, но, если б эти делали свое дело получше, наш «друг» до сих пор сидел бы здесь, а не в Вархе, а мы обошлись бы без Ройгу и прочих подлостей. Эмикиэ, мы так и будем стоять и думать о Зле, Добре и том, что было до Великого Исхода? — Не злись, — примирительно сказал Аддари, к которому присоединилась пискнувшая что-то умильное лльяма. Стало жарко. — Прости, — улыбнулся Нэо. — Ничего, — кивнул Солнечный. — Нэо, если мы отсюда выйдем, дороги назад не будет. Вдруг нам нужно что-нибудь сделать? Еще как нужно, потому он и злится… Роман с тоской посмотрел на угольный отпечаток. Один шаг — и они дома. Воду они найдут быстро, позовут Гиба, он придет за ними один или с Рене, и прощайте радужные тропы и здравствуй, Тарра. Орел и Дракон были правы, он — хороший разведчик и неплохой воин, но в обычной войне он, в лучшем случае, будет лучшим из многих; сейчас же ему выпал шанс сделать то, что не сделает никто, но как же не хочется! Рамиэрль обошел остатки алтаря, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся еще отвратительнее. Вряд ли прорвавшееся в Тарру неведомое существо добиралось до Серого моря вплавь, и уж тем более невероятно, что оно проскочило в Варху под носом у Эмзара и не кажет оттуда носа по собственному желанию. Если отбросить то, что лежит за пределами вероятности, есть лишь один ответ, объясняющий все. Древние пути — те самые, которыми они с Кризой ушли с Седого поля. Из храма или его окрестностей должен быть ход в Серое море, а оттуда — в Варху. Он уже ходил этими тропами, и это не лучшее воспоминание в его жизни. Рамиэрль прикрыл глаза, вызывая полузабытое ощущение дороги, в кромешной тьме отражаемой во множестве зеркал. Там еще был странный, казавшийся живым слабый ветер, а далеко впереди летел огонек, за которым надо было бежать. Ветер… Он коснулся лица, как слепец, желающий узнать, с кем имеет дело. Можно открыть глаза и выйти вон, но тогда Хозяин Вархи останется недоступен, а эльфы будут связаны своей стражей. Отступать нельзя, он пройдет этим путем, потому что, кроме него, некому. Вспышку Нэо увидел даже сквозь сомкнутые веки. — Свете Всемилостивый, — почти простонал Аддари, — что это?! — Этим путем отсюда ушел наш «приятель», — быстро проговорил Роман, — сначала в Серое море, потом в Варху. Все, эмикиэ. Прощаемся. Аддари, Норгэрель, ступайте дорогой Рене, он сделал это подземелье безопасным. Норгэрель, когда выберетесь, пошли весточку Гибу, тот всегда найдет Скитальца или, если он в море, придет сам. Скоро вы будете в Вархе. — …к которой я, по словам того же Рене, не должен приближаться, — усмехнулся Норгэрель. — Я знаю, что ты задумал, Нэо. Ты решил схватить тварь в ее же логове, и не думай, что я отпущу тебя одного. — А я не отпущу вас обоих, — не допускающим возражений тоном заявил Аддари. — А, — махнул рукой Нэо, — бездна с вами! — Ну, — засмеялся Солнечный, указывая на насторожившуюся лльяму, — бездна-то как раз с тобой. АРЦИЯ. МУНТ Предоставленный самому себе парк за особняком Бэрротов изрядно разросся. Сильные растения глушили слабые, необрезанные ветки торчали во все стороны, а сорвавшийся словно с цепи бесов вьюн превратил столь любимый покойным Антуаном лабиринт-каприз в непроходимую чащу. Пьер Тартю подарил оставшийся без хозяев дворец Его Высокопреосвященству, но Клавдий боялся этого места, как чумы. Его многие боялись. Кто-то слышал, как в заколоченном доме звучала мирийская гитара, кто-то видел две тени — женскую и мужскую, кому-то привиделся огромный черный конь, рывший копытом воду старого пруда, словно это был песок. Кардинал, чья знаменитая трусость была подвергнута серьезнейшему испытанию не менее знаменитой жадностью, обращался за помощью и в Красную Палату, и к Предстоятелю антонианцев. Камилл Дюбар лично обошел дворец и парк с Кристаллом Поиска, но ничего не нашел. Илларион же посоветовал Клавдию молить Триединого о прощении, а не думать о мирском на краю пропасти. Кардинал, расценив это как совет держаться подальше от здания, предыдущие хозяева которого в одночасье погибли необъяснимой и страшной смертью, вывез из комнат все, что представляло хоть какую-то ценность, заколотил окна и двери и запер ворота. Так стремительно зарастающий парк оказался в полном распоряжении бродячих собак, кошек, птиц и насекомых. Никто и не подумал обратить внимание на крупную бабочку, перелетевшую через высокую ограду и устремившуюся в центр запущенного лабиринта. Когда-то там бил фонтан, украшенный скульптурой мраморной лисицы, теперь бассейн был сух, а на его краю сидели двое. Стройный голубоглазый человек задумчиво поигрывал кинжалом, его собеседник, как две капли воды похожий на снящегося всем арцийским прознатчикам и стражникам маркиза Гаэтано, грыз травинку и смотрел в выгоревшее летнее небо. — Рене, — окликнул он приятеля, нехорошо улыбнувшись, — а ведь уже полдень! Книга Книг опять соврала. — Арде, — голубоглазый вбросил кинжал в ножны. — Итак, Антипод, коему после свершения Последнего Греха должна была достаться Тарра, так и не явился, и отпущенные ему семь месяцев, семь дней и семь ор прошли. Жаль, но, похоже, любимое пугало церковников сродни Звездному Старцу[36]. Зря я задержался. — Ты успеешь, им еще плыть и плыть. — Верно, — откликнулся Рене, — но пойти на поводу у этой писанины было глупо. О, кого я вижу! — Меня, — сообщила бабочка, спускаясь на траву и принимая человеческий облик. — И что б вы без меня делали? — Серпьент, — золотисто-зеленоватые глаза «маркиза Гаэтано» слегка сузились, — ты был в храме? — Был, — самодовольная физиономия Крапивника сразу поскучнела, — отвратительное место. Дохлое. Елка, и та завянет. — Ты сделал все, как надо? — Если не доверяешь, сам бы и лез в эту осень, — огрызнулся Кулебрин. — Этот ваш лиловый ночи напролет стоит на коленках, пялится на стенку и себе под нос бормочет. — А что со стенкой? — Мокрая она. — Мокрая? — Ага, в потеках. Развалится эта дрянь скоро, точно говорю! Вот шуму-то будет… Хорошо б этого лилового придавило, ненавижу. — Почему? — быстро переспросил Скиталец. — А потому, проешь его гусеница, что важный очень. И тупой, как замшелый пень. Жизни нет давно, а торчит, да еще дрянь всякая в нем гнездится. — Серпьент, — спокойно сказал Рене, — смотри на меня. Внимательно смотри. Что ты видишь? — Бум-бум-бум, — Крапивник нахмурился. — Врешь! Быть не может! — Может, — губы Скитальца дрогнули в улыбке, — ты сказал, в Илларионе нет жизни? Он похож на меня? Хоть чем-то? — Нет, — Кулебрин был на удивление краток, — ничего похожего. Ты все равно наш, таррский, а этот чужой. Такой чужой, что чужее не бывает. Может, ты и умирал, но ты живой, а этот хоть и не сдыхал, а дохлый. А больше ничего сказать не могу. Разит там чем-то, внизу особенно. — Не кровью? — Кровь была, но высохла, только пятна на стенках остались… Много пятен. Ну, не знаю я, что там такое! Слушайте, может, вы все это спалите, а? А я потом сверху крапиву выращу, и всем хорошо будет. Или хотя бы клирика этого прибьете? — Мы подумаем, — очень серьезно ответил Рене, — правда, Эрасти? — Обязательно. А что женщина? — Ведьма, — припечатал Серпьент, — и тоже дохлая, но иначе. Я у нее чуть не завял, но теперь все знаю! И что бы вы без меня делали?! — Серпьент, — поднял бровь Проклятый. — Ладно уж… Ведьма эта путается с другой, посильнее. Та, то есть то — нет, ее можно вызвать, но сначала кто-то должен завянуть. — Завянуть? — переспросил Рене. — Умереть, — пояснил Эрасти. — Анастазия открывает кому-то Проход чужой жизнью. — Этой ночью завяло трое, — добавил Крапивник, — в том же доме. И еще там цветы не живут. — Весело, — присвистнул Рене, — меня вот цветы не боятся. — А чего тебя бояться? Так вот, эта ведьма, проешь ее гусеница, запирается, надевает на себя мерзкие штуки и зажигает ими свечи. — Ими? — Угу. Тронет свечку кольцом, та и загорится, только огонь неправильный. Там все неправильное, и сама она неправильная, а уж зеркала у нее… В одно вторая и залазит. А с ней зверь, хуже не придумаешь. — Белый олень? — Может, вы его как оленя и видите, но тварь эта травку есть не станет. Только недолго я на него любовался, хозяйка его в другое зеркало отправила. К ведьме, что все это затеяла, и они куда-то ускакали. Фу, пакость! В одном зеркале пусто, в другом — чужачка эта, а посредине ваша Анастазия торчит — то ли спит, то ли померла. — Долго так продолжалось? — Долго, я желтеть начал. Из-за свечек этих осень наступает, да еще та, в первом зеркале, бормотала. — Что?! Что она говорила?! Ты запомнил? — Не, — покачал головой Серпьент, — тихо и не по-нашему. Но она довольна была, проешь ее гусеница. — Что было, когда вернулся олень? — А ничего. Свечки погасли, зеркала стали зеркалами, а ведьма проснулась, сняла камни и пошла себе. Ну, а я за ней. Может, вы хотя бы ее убьете? — Их убью я, — жестко сказал Эрасти, — обеих, но сначала ты туда вернешься и посмотришь, что будет делать Анастазия и с кем говорить. Вряд ли она каждый день жертвует тремя сестрами, видимо, ей что-то было очень нужно. — Ладно, — буркнул Крапивник, — если ты потом ее прикончишь, я готов. Только она в храм поперлась до вечера. Можно, я пока во дворец слетаю? — Можно, — засмеялся Рене, — но ведь ты там уже напакостил. — Я хочу посмотреть, как он чешется, — на лице Серпьента появилось мечтательное выражение. — Этот Пьер, проешь его гусеница, заявил, что болячки у него в наказание за грехи страны, и он их искупает. Искупает, как же! Шестерых медикусов в тюрьму отправил… И главного повара заодно. Ну, я полетел. — Серпьент, — Эрасти был очень серьезен, — хочешь смотреть — смотри, но никуда не встревай. Если Тартю вылечат, не беда, главное, чтоб о тебе никто не догадался. Твое дело — Анастазия. — Учи ученого… Если ты похож на моего друга, это еще не значит, что… АРЦИЯ. МУНТ О приходе Бекко Ее Иносенсии всегда докладывали незамедлительно, как бы занята она ни была. В этот раз мириец появился, когда Ее Иносенсия молилась, вернее, думала о чем-то своем, глядя на изображение святой, у ног которой лежал белый олень. Когда прознатчик вошел, Предстоятельница опустила плотную ткань, скрывшую изображение. Последнее время взгляд святой не то чтобы раздражал, но Анастазия предпочитала заниматься земными делами, занавесив икону. Бекко, как всегда, обжег свою сигнору обожающим взглядом, Ее Иносенсия протянула любимому шпиону руку для поцелуя. — Я полагаю, вы из Оргонды? Война еще не закончилась? — Да возрадуется Ее Иносенсия! Война только началась. — О разгроме Аршо-Жуая я наслышана. Тигр оказался удачливей волка… — Чтоб не утомлять мою сигнору, с чего мне начинать? — С того, что случилось после взятия Краколлье. — Извольте. Жоселин собрала еще одну армию. Эллские наемники и пожелавшие выслужиться нобили. Регентша преувеличивает численность и мощь своей покупки. — Не сомневаюсь, что Бекко ре Бейра знает правду. — Знает, — поклонился прознатчик, — в третьей ифранской армии, которой командует маршал Фобан, четыре тысячи тяжеловооруженных конников, шестнадцать тысяч пехотинцев и шесть тысяч стрелков. Эти достойные господа воссоединились с теми, кто брал Краколлье. К слову сказать, бой, который дали оставшиеся в лагере арцийцы, неприятно поразил цвет ифранского рыцарства. Они начали бояться. — Я знаю про Паже. Он поступил глупо… — Ее Иносенсия никогда не ошибается. Андре Паже и его люди могли сохранить свою жизнь, уйдя с ополченцами, но, умерев под «волчьими» и «тигриными» сигнами, напомнили нашим ифранским друзьям, что есть нечто подороже денег. — Похоже, вы на стороне погибших. — Я — мириец, моя сигнора, и ценю танцующих со смертью дороже бегущих за золотом. — Не отвлекайтесь. Что делают первая и третья Ифранские армии? — Ловят Тигра за хвост, — блеснул зубами Бекко. — Опасное занятие. — Арде. Маршал Фобан сделал то, чего не сделал бедняга Жуай, а именно: форсировал Ньер у Кер-Женевьев. Переправился он довольно лихо, обложил цитадель и предложил сдаться. — Что ему ответили? — Эти слова не годятся для слуха Ее Иносенсии. Скажу лишь, что оргондцы были весьма грубы и, без сомнения, читали письмо Гварского Лося Пьеру Тартю. Фобан испугался, так что смерть Паже, по большому счету, оказалась не столь уж глупой. Ифранцы не рискнули с налета штурмовать старую крепость, в которой хорошо, если бы было пять сотен воинов и тысячи две ополченцев. Ее Иносенсия будет смеяться, но они перешли к осаде, оказавшейся, впрочем, недолгой. На третью ночь подошел Сезар Мальвани, деблокировал крепость, вывел гарнизон и растворился в тумане, засыпав Фобана цветами. — Энрике сделал Мальвани щедрый подарок. Говорят, все букеты Диего Артьенде имеют смысл. — Да, Фобан получил стрелолисты, златоцветы и гвоздики четырех сортов. На языке цветов сие означает надежду на будущую встречу и извинение за то, что предыдущее свидание было недолгим. — Где Мальвани? — Везде и нигде. Фобан направился к Лиарэ, а оргондская армия исчезла. Тигр неглуп. Разбить ифранцев в сражении, сохранив войска, ему не под силу, но сделать жизнь Фобана невыносимой он может. И он это сделает, даже если падет Лиарэ. — Марта Тагэре в столице? — И Миранда Мальвани тоже. Они вывезли только наследника. Шарль-Анри в Мирии под защитой герцога Энрике. — Значит, Сезар рискнул женой и матерью. — Скорее эти дамы рискнули собой сами. Вдова Анри после смерти маршала не боится ничего, а Марта — Тагэре, и этим все сказано. — Кто выиграет войну? — глаза Анастазии требовательно сверкнули. — Я бы поставил на Тигров. Коня против мула. Если, разумеется, уцелеют вожди. — Бекко, — Анастазия вновь была сама невозмутимость, — пусть спор Мальвани и Пата решит судьба. Ты останешься здесь. — Слушаю Ее Иносенсию. — Ты вернулся из опасного путешествия, так возблагодари Триединого за то, что он тебя сохранил. — Моя сигнора хочет, чтобы я заказал благодарственный молебен в храме Триединого? — Это было бы уместно, Бекко. Его Высокопреосвященство Илларион произносит блистательные проповеди, но, говорят, он нездоров. Будет жаль, если вы упустите возможность его услышать… — Я немедленно отправлюсь в храм. — Отчего же немедленно? Вы только что сошли с коня, а забота о душе не должна губить тело. АРЦИЯ. МУНТ Нужно было возвращаться во дворец. Ее Величество ждала свою наперсницу, отлучившуюся к Ее Иносенсии, а Ее Иносенсия оказалась занята. Сестра Теона передала, что аудиенция отменяется, так как прибыл сигнор Бекко. Мария прекрасно знала влюбленного в Предстоятельницу мирийского красавца, он был умен, циничен и весел, как все мирийцы. «Все мирийцы»? Она и видела-то лишь двоих. Мария около оры проболтала с сестрами, выслушав ворох никому не нужных глупостей. Ее не должны считать выскочкой и задавакой, ведь самые опасные враги — это обиженные подруги. Колокол отзвонил два раза, и сестра-наперсница с недовольной гримаской поднялась. Это не было ложью, она и впрямь устала от дворца Анхеля, вернее, от короля и королевы, занявших и осквернивших чужое место. Нора была жалкой и глупой, у нее не имелось ни гордости, ни ума, только слезы и живот. И то и другое вызывало у сестры-наперсницы отвращение. Маргарита всегда была скрытной и сдержанной, но после незадавшегося путешествия эти качества начали стремительно таять. Впору было браться за успокоительные настойки или… за царку, как в той подлой гостинице, как же она называлась? Молодая женщина поправила покрывало и спустилась вниз, где несли дежурство рыцари Оленя. Кто-то из них проводит ее во дворец — циалианская сестра никогда не ходит без защиты. — Приветствую сестру Марию. Бекко. Конечно же! К Анастазии только что поднялась настоятельница Фэй-Вэйи, прибывшая за телами умерших сестер. Предстоит долгий разговор, затем начнется прощание. Мария не желала знать, почему в обители так часто умирают… — Я рада видеть сигнора. — Все входят, а сестра Мария выходит? — Меня ждут во дворце. — Я могу проводить сестру, если мне одолжат рыцарский плащ. Разумеется, плащ появился немедленно: Бекко ре Бейра был не последним человеком в ордене Оленя, хотя с разрешения Ее Иносенсии обычно носил светское платье. Мария была рада его обществу, Бекко был куда занятней маявшегося в приемной молодого Мишеля Кадр с его щенячьими глазами. Ре Бейра в белом плаще, берете с пером авеструса и кохалонговом ожерелье на плечах был великолепен. Мария оперлась на поданную ей руку, и они вышли на улицу. Мириец развлекал благочестивую сестру разговорами об оргондской войне и ифранском дворе, благочестивая сестра улыбалась и задавала вопросы. На перекрестке улиц Святого Мишеля и Мясной Мария споткнулась, спутник ее подхватил и отпустил на мгновение позже, чем требовала учтивость. Бедный Бекко, он выходит от Анастазии и отправляется на поиски шлюхи. Ее Иносенсия как-то сказала, что прознатчик никогда не выбирает женщин, похожих на нее, и это — признак истинной любви. Предстоятельница водит мирийца на поводке больше десяти лет и ни разу ему не уступила. Анастазия никого не любит и никогда не любила. Сестры уверены, что она — девственница. Раньше Мария считала также, но теперь ей кажется, что Предстоятельница вкусила запретных радостей. — Сестра всегда так задумчива? — поинтересовался Бекко, галантно придерживая спутницу под локоток. — Мне кажется, дворец Анхеля не самое веселое место в мире. Как же он был прав! — Я бы сказала, самое невеселое, — подтвердила Маргарита Тагэре и почувствовала, как бедро рыцаря на мгновение прижалось к ее бедру. Следовало отстраниться и обдать наглеца зимним холодом, но Мария предпочла «не заметить». — Скажи, каков твой дворец, и я скажу, что ты за король, — засмеялся мириец, — я слыхал, ваше новое величество скупее всех скупых и при этом требует, чтобы с ним носились, как с атэвским калифом. Бедная Арция! Что он знает об Арции, этот южанин?! Это она каждый день видит на троне Волингов кошачье отродье. На своем троне! — Вы правы, сигнор ре Бейра. Пьер Тартю уже не «Ваша Милость», а только и исключительно «Ваше Величество». Он — господин, остальные — слуги. — Что ж, если не можешь быть первым среди равных, стань шишкой на ровном месте, — заключил Бекко. — Тагэре мог себе позволить сидеть на подоконнике и перекусывать на ходу. Волк и в яме — волк, а крыса и в золотом ящике — крыса. Этот образчик бережливости и в самом деле ввел рацион для придворных? — Да, и прескверный. Свита королевы получает к завтраку три рэны[37] сидра. — Никогда не поверю, что прелестные дамы пьют крестьянский напиток. — В том-то и дело, — следовало рассмеяться, а она едва сдерживается от крика, — что не пьют. Теперь те, кто несет службу при дворе, посылают слуг в ближайшие трактиры, разумеется, за свой счет, а невыпитый сидр достается гвардейцам. — Только не говорите, что охрану Тартю тоже не кормит. Не поверю. — Охрану кормят, и хорошо. Король боится вашего соотечественника. — Маркиза Гаэтано? — уточнил мириец. — Правильно делает, что боится. Я видел его глаза, когда он шел убивать Дафну, а ведь старуха всего-навсего наложила лапу на его сестру. Пьер ударом ножа не отделается. — Я не знаю Кэрну, — Мария с тоской взглянула на дворцовые ворота, за которыми ее ждали Нора и ненависть, — но он не торопится со своей местью. — Значит, у него есть дела поважнее. Готов поклясться, неистовый Рафаэль отыскал или Александра, или, что вероятнее, его детей, но он вернется. Байланте платят не только свои долги, но и долги друзей, а Кэрне придется расплачиваться за целую стаю. Неужели маркиз Гаэтано в Гран-Гийо? Бред, она перемудрила в своем желании всех обойти. Мириец среди северян заметней, чем вороной конь на снежном поле. Бекко — лучший прознатчик Ее Иносенсии, он не ошибается. Кэрна где-то прячет детей Тагэре, но это не может длиться вечно. Он вернется и прикончит Тартю. Вот тогда-то она и откроет свою тайну. Жаль, маркиз Гаэтано ненавидит циалианок. — Сигнора, мы пришли. — Простите, я задумалась. — О чем, если не секрет? — О ваших земляках. Они ненавидят орден. — Можно ненавидеть орден и делать исключение для некоторых сестер, — Бекко крепко сжал локоть своей спутницы. — Приходите после вечерней службы на улицу Цветочниц в трактир «Зеленая повозка» и скажите хозяину, что вас ждут. — Вы с ума сошли! — Не забудьте надеть плащ с капюшоном, — сильные пальцы разжались, — вы придете, потому что вам скучно так же, как и мне. Мария высвободила руку и гордо вошла в ворота. Подмывало оглянуться, но она удержалась — мирийский прознатчик и принцесса Тагэре ночью в жалкой гостинице?! Смешно… Бекко давно исчез в паутине городских улиц, и сестре-наперснице стало не до него. Она выслушала очередные причитания Норы, подержала руку на ее животе, с трудом сдерживая тошноту, побеседовала с Его Величеством о здоровье Ее Величества и Ее Иносенсии, полюбовалась на безгубую рожу маршала Рогге и лиловые шелка его супруги. Крысы даже в золотом ящике крысы, Бекко прав. Это ее дворец, ее корона, ее королевство, но всем завладели крысы. Ничего, на каждую крысу найдется кошка! Кэрна убил Дафну, а она была сильной колдуньей, одной из сильнейших в ордене. На байланте защитная магия не действует. Он доберется и до Тартю, и до Рогге, и до уцелевших Вилльо, а пока нужно сцепить зубы и ждать. Вечером Мария набросила плотный плащ и отправилась на улицу Цветочниц. Она прекрасно знала, что произойдет, но клин вышибают клином. Странно, что Хозе и Бекко — земляки, хотя Бекко и постарше. Мирия — маленькая страна, возможно, они даже из одного города, но ре Бейра — нобиль, а Хозе — авантюрист. Авантюрист и наглец, воспользовавшийся ее глупостью. Любопытно, почему он так ненавидит циалианок, хотя кто их любит? Люди всегда ненавидят сильных, она согласна на ненависть в обмен на силу и власть, но власть мирскую. Маргарита Тагэре должна взойти на трон предков, цель поставлена, а средство она отыщет. Проще всего признаться во всем Анастазии, но расстаться со своей тайной означает из игрока превратиться в игрушку, в племенную кобылу, как Элеонора Вилльо. Если терпеть такого слизняка, как Пьер, так лишь для того, чтоб, родив наследника, пойти по стопам Иволги, но Нора способна только хныкать и расставлять ноги. Маргариту аж передернуло — после ландейского приключения отвращение сестры-наперсницы к Тартю стало чуть ли не осязаемым, но она дождется, пока мириец расплатится с долгами. Улица Цветочниц оказалась совсем небольшой. Харчевню Мария увидела сразу — пузатый, гостеприимный дом за низким забором; перед домом — цветничок, посредине которого торчит выкрашенная в зеленый цвет телега. Молодая женщина воровато оглянулась и вошла. В общем зале сидело несколько мещан, а у стойки протирал кружки пожилой человек в зеленом фартуке и зеленых же нарукавниках. Мария сказала, что ее ждут, и хозяин равнодушно приоткрыл маленькую дверь за стойкой. Девушка поднялась по узкой скрипучей лестнице. Бекко услышал и распахнул дверь. Принцесса рода Тагэре шагнула в низкую опрятную комнату с широкой кроватью и придвинутым к ней столиком, на котором стояло вино. Ре Бейра без лишних слов снял с нее плащ, рывком поднял гостью на руки и бросил на постель лицом вниз. Мария попробовала перевернуться, ей не позволили. Бекко был сильным, умелым и прекрасно знал, чего хочет. Второй раз он взял ее обнаженной, заставив долго и медленно раздеваться, а в третий раз вынудил его просить, и она бесстыдно умоляла, забыв обо всем, даже о том, чьей дочерью была. Ночь пролетела быстро и не так уж плохо, но лошади на цветущем лугу в этот раз Маргарите не снились, может быть, потому, что она пришла к Бекко трезвой, думая не о смерти, а о троне. Мириец ушел первым, оставив в ее полном распоряжении комнату и сказав, что будет ждать здесь же ровно через кварту. Маргарита гордо промолчала, но Бекко и не ждал ответа. Он отвесил глубокий, церемониальный поклон, громко рассмеялся и исчез. Мария допила оставшееся в ее кубке вино и потянулась к платью. Оно было измято, но не слишком сильно, зато волосы… Молодая женщина с непонятно откуда взявшейся злостью принялась за спутанные пряди. В Мирии волосы у женщин черные и жесткие, с ними легче, а она — блондинка. Проклятый бы побрал этого Хозе… Хозе? Он-то тут при чем? Мария отбросила гребень и закусила губу. В дверь постучали. Пожилая служанка принесла горячую воду и предложила свои услуги. Руки у нее были опытными и равнодушными, как и у Бекко Покончив с работой, старуха спросила, что подавать на завтрак. Похоже, они знают ре Бейру не первый год, но для них он сигнор Роберто. Интересно, сколько женщин побывало в этой комнате до нее и многие ли носили белое покрывало? Бекко любит одну, а спит с десятками. Маргарита Тагэре — одна из многих любовниц мирийского прознатчика! Слава святой Циале, он у нее тоже не первый, хотя Хозе ничем не лучше. Маргарита позавтракала, накинула плащ и вышла из гостиницы. Город просыпался, высунувшаяся из окна служанка торговалась с зеленщиком, на углу бранились две толстухи, к воротам пекарни подъехала повозка с мукой. Законная дочь Филиппа Четвертого брела по утреннему Мунту. Через кварту она вернется к Бекко. Будь мириец в нее влюблен, она б с ним не связалась, но она ему нужна не больше, чем он ей. Ре Бейра — умелый любовник и толковый собеседник, но с ним придется держать ухо востро. Бекко помешан на Анастазии и ради ее благосклонности предаст кого угодно. Да и она сама, случись что, не задумываясь, откупится головой любовника. Она — не лебедь и не волчица, а кошка, у нее один долг — перед самой собой. ЭСТЕЛЬ ОСКОРА Так уж вышло, что Луи Трюэля первой встретила я. Граф прискакал глубокой ночью, когда не спали только стражи, кошки с хафашами и ваша покорная слуга. Сандер воевал в краях, почитавшихся моими родными, а я мало-помалу отвыкала от привычек спать, мерзнуть, уставать и так далее, вновь становясь тем странным созданием, которое из меня слепили судьба и милая привычка плыть против течения. Ликия могла любить и ждать, Эстель Оскора ждала только боя. Ночи я чаще всего коротала на Арсенальной башне, то воюя с лезущими в голову глупостями, то пытаясь услышать Ройгу, то следя за летучими мышами, которых в Высоком Замке развелось видимо-невидимо. Они про меня знали, стража — нет. Одинокого всадника я увидела издали и почти сразу же узнала. Луи был горд и счастлив, радость из него прямо-таки рвалась. Что бы там ни говорили, прочитать чужие мысли без согласия собеседника невозможно, зато совсем нетрудно «подслушать» обуревающие человека чувства. Я легко сложила «два» и «два». Счастливый Трюэль был вестником победы и никем иным. Сандер и Анджей послали в Гелань именно его, потому что здесь была Беата, но она глубоко спала. Может, ей и снился жених, но просыпаться даненка не собиралась, и я ее разбудила. Внушить девушке непреодолимое желание одеться и выйти, нет, выбежать во двор было проще простого. Я не отказала себе в удовольствии посмотреть на встречу влюбленных, в конце концов, это я ее устроила. Без моей помощи Луи и Беата свиделись бы лишь поздним утром да еще на чужих глазах. Вышколенные Анджеем стражники по моему наущению нагло пренебрегли своими обязанностями. Они пропустили Луи в замок, не удосужившись ни проводить его до конюшен, не поддержать стремя. Во внутренний двор граф въехал один-одинешенек, и в это время на крыльцо вылетела Беата. Это было красиво, как в песне. Луи соскочил с коня, они бросились друг к другу и застыли, облитые звездным сиянием. Она то смеялась, то всхлипывала и рассказывала, как что-то ее заставило проснуться и выйти навстречу, он целовал ее волосы и руки, говорил самые правдивые и самые прекрасные слова в мире. Я тихонько, хотя они никогда бы меня не заметили, отступила назад и поднялась к себе. Утром «разбудившая» меня Ванда восхищенно тараторила, рассказывая о победе и подвигах дана Шандера. Луи и Беата прямо-таки лучились счастьем, впрочем, в этот день в Высоком Замке я заметила только одно злое лицо Разумеется, это была Гражина. Я смотрела на разъяренную, никому не нужную красавицу и тонула в прошлом. За спиной арцийского графа и таянской даненки маячили Клэр и Тина, а Эанке, глядя на них и на меня, исходила ядом. Все повторялось — и любовь, и зависть, и ненависть. Луи и Беата не могли наглядеться друг на друга, а Гражина, по выражению Ванды, только что не кусалась, и ничего хорошего это не обещало. Я не понимала, откуда в таком молодом и, в общем-то, красивом создании столько злости. Беата была слишком счастлива, чтоб обращать внимание на шипение сестры, других это даже забавляло. Других, но не меня, и я начала следить за Беаткой, когда та оставалась одна. Несколько дней ничего не происходило, но мое подлое предчувствие и не думало исчезать, отравляя и радость победы, и ожидание Сандера. Последний из Королей, оказывается, успел побывать в Вархе. Эмзар его принял и признал, уж не знаю, о чем они там говорили, но Александр не был бы Александром, не передай подаренное ему Лебединым Королем кольцо мне. Я прекрасно помнила этот перстень — очень темный звездчатый сапфир в окружении черных бриллиантов, как и все эльфийские кольца приноравливающийся к руке хозяина. Когда Луи надел мне его на палец, я чуть себя не выдала. Не будь Трюэль столь влюбленным, он бы наверняка что-то заподозрил. На мое счастье, его проницательность глубоко спала, зато моя подозрительность, на его счастье, бодрствовала. Именно она погнала меня в Закатный садик, куда имела обыкновение уходить Беата со своим вышиванием. Девушка закончила «волчий» плащ для жениха и взялась за такой же для Сандера. Луи обожал своего короля, а Беата была зеркалом, отражающим чувства любимого. Я со стены рассеянно наблюдала за сосредоточенно склоненной над синим шелком головкой, когда через единственную калитку в садик ворвалось несколько огромных горных псов. Днем этих зверей, подчинявшихся только псарям-гоблинам, держали в специальных загонах, а на ночь выпускали во внешние дворы. Беата закричала и бросилась бежать, но бежать было некуда. Выход из Закатного садика был лишь один, а спастись от таких собак бегством мог разве что эльф. Псы знали, что те, кто бегут и кричат — враги, которых нужно хватать и рвать. Раздумывать было некогда, и я отшвырнула собак от насмерть перепуганной девушки. Вожак стаи оказался самым невезучим, его проволокло по земле и шмякнуло о единственный дуб, росший в садике, остальных просто отбросило к стене. Я не дала псам опомниться, оглушив их другим заклятием, на сей раз эльфийским. Теперь их хозяйкой была я. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие собачье обожание, но не убивать же злосчастных сторожей из-за того, что они слишком рьяно исполняли свои обязанности. Бежать к башне, где имелась лестница, было слишком долго, и я, оглянувшись по сторонам, прыгнула со стены, надеясь, что Беате не до того, чтоб вертеть головой. Оказавшись на земле, я приказала собакам подойти ко мне, и, видимо, перестаралась, потому что бедняги поползли на брюхе, жалобно поскуливая. Я велела им лечь и совсем было собралась успокоить Беату, но опоздала. Возле нее уже суетилась какая-то женщина и двое стражников. В Закатный садик повалили люди, и одной из первых прибежала Ванда. Кто-то предложил перестрелять собак, но это было неправильно и несправедливо. Появилась королева Данута, примчался смертельно бледный Луи и следом за ним наспех одевшиеся псари, отсыпавшиеся после ночи. Я с наслаждением вернула зверей тем, кому положено. Собаки, поджав хвосты, поплелись за гоблинами, за ними потянулись и остальные. Данута была настоящей госпожой, стоило ей поднять бровь, и обитатели замка поняли, что их присутствие излишне. Нас осталось пятеро. Луи обнимал дрожащую Беату, Ванда угрюмо молчала, королева тоже не сияла счастьем. Вернулся один из гоблинов и что-то прошептал. Данута кивнула головой. Псарь ушел, и жена Анджея повернулась к нам. — Кто-то бросил в собачий загон кошку, а потом отпер дверцу и прикрыл ворота, ведущие в другие дворы. — Кто-то? — буркнула Ванда. — Гражинка, больше некому. — Может быть, но если ее никто не видел и она не признается, наше подозрение так и останется подозрением. — Если б не Ликэ, — пролепетала Беата, — они бы меня загрызли. — Вряд ли, — попробовала улыбнуться я, — просто сбили бы с ног и испачкали платье. Луи прижимал к себе девушку, глядя на меня такими глазами, что я была готова провалиться сквозь землю. Я отнюдь не была уверена, что удостоюсь подобной благодарности, если и впрямь остановлю обещанное нам в будущем году светопреставление. Тишину нарушила Данута: — Луи, Беата, будет неплохо, если вы навестите Стефана и сами пригласите его на свадьбу. На границе сейчас тихо, а вам надо развеяться. — Мы с Ликией тоже поедем, — захлопала в ладоши Ванда. — Я соскучилась по Стефку, и потом… Дана Ликия, вы покажете мне Тахену? Про нее столько говорят, но никто ничего не знает. Раз Тахена вас пропустила, она вас любит. Она нас пустит? — Разумеется, пустит, — подтвердила я, — но сначала тебя должна пустить мать. — Пусть едет, — улыбнулась Данута, — в четырнадцать лет самое время посмотреть на чудо. — Тогда решено, — радость Ванды захлестнула и меня, — я покажу тебе Тахену, но только тебе. — А другие сами не пойдут, — заверила Ванда. ЮЖНЫЙ КОРБУТ. ГАР-РЭННОК Садан наверняка обиделся, да и сам Александр чувствовал себя неуютно, но спорить не приходилось. Орки во что бы то ни стало решили внести его в свою столицу на щитах. Отказать горцам в этом удовольствии означало нанести им огромную и незаслуженную обиду. Пришлось, поручив черногривого заботам Ежи (влюбленного Луи они с Анджеем отправили в Гелань с вестью о победе), подняться на живой помост, и гоблины вступили на заполненные народом улицы. Дома были разукрашены ветвями лиственниц и треугольными черными флагами с Белой Стаей. Под ноги победителям бросали цветы, люди что-то кричали, смеялись, махали руками. Сандер не сомневался — скоро девушки начнут подбегать к воинам и целовать их, а к вечеру все будут пить, петь и плясать прямо на улицах. Так бывает всегда, в какой бы город или село ни возвращались победители. «Зубры» двигались размеренным шагом, не похожим на их походную волчью рысцу, волынщики и барабанщики играли что-то торжественное, чего Сандер раньше не слышал. Стоя на плечах союзников между черными знаменами с Белой Стаей, Сандер вынужденно смотрел только вперед, на заросшую вековыми лиственницами гору, на склоне которой высился храм, в сравнении с которым детище Иллариона казалось… покойным Муланом в сравнении с эльфами! Удержаться на щитах было не так уж и трудно, орки шли слаженно, а их медвежьей силы хватило бы, чтоб протащить на себе Штефана Игельберга вместе с племянником. Странный обычай, но Марграч объяснил, что так в горах почитают истинную доблесть. Воины поднимают на свои плечи не королей, а тех, кто умом и мечом добыл победу. Когда-то, много лет назад, на месте Александра побывал и сам Марграч, тогда еще простой воин, в одиночку защищавший раненого наследника от дюжины северян. Кого поднять на щиты, решают все вышедшие из боя, и спорить с их решением нельзя. Оно свято. Теперь Александр Тагэре получит право украсить свой щит и плащ Белой Стаей, а в его честь в храмовой роще будет посажена серебряная лиственница. Что поделать, до орденов в горах Корбута еще не додумались, и слава святому Эрасти! Филипп одарил брата всеми высшими наградами Арции, и каждая из них — память о какой-то боли. Не надо думать об этом! Ссоры, ошибки, непонимание остались в прошлом, а у его новой победы нет привкуса горечи. Впервые, уходя в бой, Александр не ждал удара в спину, не боялся, что скрестит меч с другом, не думал о том, на чьей стороне правда и стоит ли победа пролитой за нее крови. В Корбутских горах он не прорубал себе дорогу домой, как думал вначале, он схватился со злом, о котором даже не догадывался. Теперь с Билланой и Тарской покончено, Таяна и стражи Вархи в безопасности. Больше никто не будет похищать и приносить в жертву клыкастому оленю людей, гоблинов и эльфов. Рука с мечом, много лет занесенная над восточными землями, отрублена и не отрастет. До того как они с Ежи верхом конь о конь ворвались в главное капище Монтайи, Сандер думал, что его друзья преувеличивают ройгианские зверства, а они преуменьшали. Белые жрецы пытались разбудить своего бога и умолить его вступить в войну и не щадили ради этого никого. Захваченных таянцев и южных орков не хватало и в ход пошли свои. Александр собственными глазами видел, как на алтаре исходили кровью белокожая билланка и смуглая орка, а в углу с позволения сказать божьей обители были свалены десятки, если не сотни обескровленных девичьих тел. Орка еще была жива, и ею занялся один из вбежавших вслед за ними эльфов-разведчиков, а трое северных гоблинов встали рядом с целителем, готовые, если что, прикрыть его собой. Сандер с ними не остался — во дворе капища шел бой, стражи храма огрызались до последнего. Меч сам скользнул в руку Александра Тагэре, он убивал — нет, не с наслаждением, с чувством того, что так нужно и правильно, и никто не должен уйти. Именно ему удалось зарубить огромного гоблина в молочно-белых доспехах, на шее которого болталось опаловое ожерелье. «Белый» сражался как бешеный, спереди его защищала груда трупов, а по бокам кружили «Зубры», словно гончие, травившие матерого секача. Тагэре не помнил, как сиганул на кучу мертвецов и скрестил свой меч с мутным клинком «рогатого».. На мгновение Сандеру показалось, что в руках у него не сталь, а черный луч, в глазах противника мелькнул ужас, и он, даже не пытаясь отразить удар, рухнул на колени и склонил голову. Александр хотел было остановиться — пленник представлялся важной персоной, но не смог удержать разогнавшийся клинок. Голова покатилась по камням, и по странному совпадению в тот же миг с крыши храма обрушились венчавшие его чудовищные рога. Все было кончено. Последние из защитников кто упал на колени, прося пощады, кто бросился на собственный нож. Сандер все еще рассматривал свою добычу, когда подошел Ежи и сказал, что Тагэре ждут корбутцы. Их глаз Александр не забудет никогда. Марграч говорил о крови Инты, Истинных Созидателях, клятве Уррика и грядущих походах, а за спиной горел храм Ройгу. Тагэре не сомневался, что подожгли его эльфы, уж слишком быстро охватило каменную громадину пламя, а в рыжей огненной гриве нет-нет, да мелькали небесно-синие пряди. Это был конец одной войны и начало другой, предсказанной старым Эриком, но между ними будет полгода мира и счастья, именно счастья, хотя Сандер и понимал всю неуместность этого слова. Время было кровавым, будущее — туманным, но Последний из Королей хоть и отдавал себе в этом отчет, но жил, как в волшебном сне. Отлученная от Церкви Таяна сразу стала для него близкой. Здесь чтили понятные ему законы чести, друзья были друзьями, а враги — врагами. В Гелани и Гар-Рэнноке не было места Рогге, Тартю, Батарам, Вилльо, эта земля их просто бы отринула. Он же среди всех этих Ласло, Золтанов, Ежи, Грэддоков чувствовал себя как рыба в воде… Дорога кончилась у подножия горы, и воины остановились, не доходя десятка шагов до встречной процессии. Что от него требовалось дальше, Сандер не знал: гоблинский этикет был арцийцу внове, и он боялся невольно обидеть союзников и, что было много важнее, друзей. Настоящих, до последней капли крови. Александр Тагэре стоял на черных, поднятых над головами щитах и смотрел, как к нему приближаются двое орков средних лет и совсем молодой. Воины, державшие щиты, слаженно опустились на колени, а подошедшие протянули руки. Сандер мог спрыгнуть и сам, но послушно принял помощь. Между двумя огромными горцами он чувствовал себя хрупким подростком, но это не унижало. — Горы склоняются перед кровью Инты, — низкий, рокочущий бас старшего был достоин его внушительной фигуры, — пришло время вернуть долги. Мы тебя ждали, и ты пришел. — Горы склоняются перед доблестью воинов, взявших Монтайю, — мягко возразил Александр, — Я счастлив дружбой твоего народа. — Мы помним все, — торжественно сказал Горный Король. ЭСТЕЛЬ ОСКОРА Предосенняя Тахена казалась зеленой стеной — непролазные заросли барбариса, за которыми виднелись увешанные созревающими ягодами рябины. Войти в лесную крепость можно было либо с помощью топора, либо с помощью магии: Я мило улыбнулась воинам, взяла Ванду за руку и шагнула вперед. Колючие, густые ветви расступились, узнав меня, как собака узнает хозяина. Я была в здешних краях всего однажды, но прекрасно знала, куда идти. Это были мои владения, мой дом, моя колыбель, где бы ни родилось мое тело и откуда бы ни прилетела моя душа. Где-то здесь по звенящей от птичьего щебета чаще бродит Лупе, защищая заповедный край от чужаков, трогает отягощенные ягодами ветви, гладит рыжих лисят. Я должна исполнить просьбу Шандера и передать этому счастливому созданию слова, которые оно не поймет. Могла ли я, Эстель Оскора, хотя б на миг пробудить в Хозяйке Тахены человека и хотел бы этого Шани? — Я никогда не видела такого леса, — шепнула Ванда, не выпуская моей руки, хотя сторожевые заросли кончились и мы шли по невысокой, мягкой траве среди старых рябин. Обилие ягод обещало суровую зиму. — Тахена — не лес, — объяснение было глупым, но девочка, похоже, поняла, что я имела в виду. Год неминуемо катился к осени, свечи лета[38] отгорели, и по воздуху плыли их семена — маленькие, оперенные серебром стрелы, в наконечниках которых таилась будущая жизнь. Сквозь заросли все еще цветущей таволги замерцало одно из множества озер. Мы спустились к таинственной, темной воде. Водяные лилии горделиво белели среди крупных кожистых листьев, а дальше, на чистой воде, резвились молодые лебеди, сменившие серенький детский пух на роскошные белоснежные одеяния. Ванда замерла от восторга, и я воспользовалась этим, чтобы вырвать девочку из настоящего. Теперь королевна будет грезить наяву — лес, заросший цветами берег, словно вырезанные из белого камня лилии, горделивые птицы — все это станет ее сном, лучшим сном расцветающей жизни. Тахена не тронет ту, что находится под защитой Эстель Оскоры. Ванда в полной безопасности, а я могу делать то, зачем пришла. …Кэриун меня ждал на поляне у границы топей. Я бы никогда не узнала в этом богатыре прежнего худенького юношу. Лицо последнего Хозяина Тарры изменилось мало, но больше о его эльфийских предках не напоминало ничего. Тахена взяла свое, и Кэриун казался порождением Древней Тарры. — Я приветствую Хозяина окрестных лесов, — произнесла я ритуальную фразу. Дружба дружбой, но призванный не может первым заговорить с призывающим. — Леса склоняются перед Эстель Оскорой. Твоя дорога оказалась долгой. Долгой, очень долгой и очень страшной. Сейчас мне дарована передышка, но скоро я вновь пойду в никуда, переступая через смерти и не оглядываясь назад. Да смилостивятся Великие Братья над теми, кого я оставлю… — Здравствуй, Кэриун. Ты прав, я задержалась дольше, чем следовало. Где другие Хозяева? Как вышло, что Тарра осиротела? Я опустилась на траву и протянула руку. На нее тут же уселась соловьиха — серенькая, с блестящими темными глазками. Скоро она отправится в Мирию, Эрасти рассказывал о птицах, отдыхающих на острове, прежде чем пуститься дальше, за Сартахену, но соловьи и иволги зимуют возле Кер-Эрасти… — Хозяева ушли в осень и не вернулись. У них не стало сил проснуться, остался только я, ведь меня приняла Тахена. Прежней силы больше нет, разве ты не слышишь? Я слышала, но не сумела связать воедино очевидное. Хозяева вели свой род от одиноких эльфов, отказавшихся от своей сущности и слившихся с природой, но эльфы были детьми Звезд, чужаками, пришедшими со Светозарными. Те ушли, и Свет ослабел. Лебеди и Лунные сумели это пережить, но Хозяева были сродни растениям, которым не обойтись без воды и не дойти до нее. — Кэриун, я понимаю, что ты хочешь сказать, но почему все произошло так быстро и так сразу? Владыка леса не знал. Ответ нашли, если нашли, только Эмзар и Роман, но разведчик, как оказалось, исчез в Ночной обители. Кэриун рассказал немало важного, и новости были одна хуже другой. Сам он не покидал своих лесов, но Прашинко бывал и дальше. По словам Хозяина Дорог, мир за Гордой был отравлен. Люди там как-то жили, хоть, судя по тому, что творилось в Арции, не слишком счастливо, но магическим созданиям было плохо, по крайней мере, тем, кто появился, когда Тарра еще была чиста. — Гнезда не могут долго пустовать, — Кэриун посмотрел на меня так, словно все зависело от меня, — вместо ушедших в осень земля родит новых, но я не знаю, какими они будут. На отравленной земле растут сорняки, а не дубы. — Значит, сначала родятся Хозяева бурьяна… Повелителю дубов моя шутка не понравилась, но еще меньше ему нравилось то, что творилось в мире людей. Кэриун и Прашинко умудрились ввязаться в войну, и вышло у них неплохо. Луи рассказывал про то, что случилось с фронтерскими предателями, но кто именно «удружил» Жисю, я поняла лишь сейчас, а до того грешила на Романа. Неужели бард погиб? Или, как и я, потерял память и его носит по чужим мирам в поисках единственной дороги или слова, что сорвет повязки со старой раны, и тогда кровь прошлого отворит дверь домой? Беззвучный, исполненный смертной муки крик полоснул меня, как ножом. Рядом погибал человек, но откуда он здесь взялся?! — Хозяйка любит играть, — словно бы извиняясь, сказал Кэриун. Вот как… Лупе и впрямь стала зверьком, забавляющимся с добычей. Сбить с пути, заморочить, утопить… Болотные духи развлекаются во всех мирах, но Лупе родилась человеком, очень добрым человеком, хоть и несчастным. Я быстро ее обнаружила, но оторвать Хозяйку Тахены от добычи оказалось невозможно. Она слышала мой зов и она придет, когда покончит с игрушкой. Кто пытался отобрать у котенка пойманного воробья, тот знает, как это трудно. Я ощущала животную радость, переполнявшую возлюбленную Шани, и ужас ее жертв — человека и коня. Кэриун с грустью смотрел в небо, он чувствовал все, но не ему было перечить наследнице Эаритэ. Мы не знали, кого она убивала, но оставить все как есть я не могла. Спорить с Лупе не было времени, и я отдала приказ Тахене. Травы дружно склонились к земле, деревья качнули вершинами, по воздуху поплыли первые желтые листья, разом смолкли птицы и насекомые. Хозяйка была не на шутку рассержена, но игрушка ей больше не принадлежала… Любопытно, кого и зачем понесло в это гиблое место? Тахена властна лишь над теми, кто вторгается в заповедный край, а, насколько я поняла, таких безумцев нет ни по ту, ни по эту сторону Горды. — Что ты сделаешь с этим человеком? — спросил Кэриун. — Для начала вытащу из болота… Он ведь не первый? — В это лето Хозяйка забрала многих. Она зовет, и они идут, но таянцев она не трогает… Не трогает, значит, помнит, что в Таяне живут друзья. Запрет пережил все — и доброту, и сострадание, и разум… Хозяйку Тахены мы встретили на краю болота в окружении стайки желтых бабочек. Увенчанная живой золотистой короной Лупе казалась волшебным видением. Говорить с ней было не о чем и незачем, но я все же спросила: — Зачем ты убиваешь? — Слезы елани[39] должны цвести. Топь хочет тепла, ее дочери ждут поцелуев… Ты уйдешь дорогой осени искать весну. Ты возьмешь, что хочешь и кого хочешь… Оставь нам наше… Она смотрела жалобно и немного кокетливо, ни один мужчина не устоял бы перед таким взглядом, но я была женщиной. — Ты не должна зазывать в Тахену людей. Тебе принадлежат лишь те, кто по доброй воле нарушил запрет. — Они не идут сюда сами. Они боятся. Я их зову, я умею звать… Им хорошо, когда они идут за мной… Одни ждут поцелуев, другие — золота. — И находят и то и другое… Ты им не дашь ничего… Тебе они не нужны, твои избранники не слышат моего зова… Им не нужно золото Тахены, о них будут плакать другие. Золото цветов, поцелуи в мертвые губы… — Лупе! Вспомни! Вспомни Шандера! Вспомни Луи! Я приказываю тебе! А эори Эаритэ а Омме! А элое Эстель Оскора! Меймоэ! Лэопина! Меймоэ аельти! Худенькое личико исказила боль, Хозяйка Тахены с жалобным криком упала в покрывшиеся инеем травы. Не отпусти я ее, она б умерла. Лупе добровольно связала свою память со смертью, потому что, помня, не могла жить. Великие Братья, неужели и для меня память станет такой же пыткой?! Но я ее не отдам, лучше ходить с ножом в сердце, чем улыбаться цветам, выросшим из мертвых глаз! Я оставила ту, что когда-то была Леопиной, на умирающих травах — к ночи она очнется, ничего не помня и ни о чем не жалея. Это создание следовало убить, но Тахена не могла остаться без хозяйки, тем более накануне войны. Кэриун молча смотрел в землю, ему было не по себе, мне — тоже, но дело следовало довести до конца. Тахена послушно держит пленника между жизнью и смертью, нужно его найти и вывести на твердую землю. Одного из многих, которому повезло, ведь он попался тогда, когда меня занесло в здешние края. Я уйду, и Хозяйка возьмется за свое… ИФРАНА. КЕР-АНТУАН Место для своей обители святые братья выбрали прелестное. Светлый буковый лес, зеленый луг, озеро, из которого вытекала то ли небольшая речка, то ли полноводный ручей, все это нежно шептало о великой благодати, ниспосланной небом, да и сам сложенный из светлого камня монастырь, строгий и соразмерный, как нельзя лучше дополнял живую красоту этих мест. Тут и впрямь хотелось благодарить Триединого за то, что он создал всю эту красоту. К несчастью, Базиль Гризье был слишком циничен для того, чтобы благодарить бога за цветущие ромашки и хорошую погоду, ведь кроме ромашек господь насадил в своем саду цикуты и болиголов, а на смену солнечному лету обязательно придет дождливая осень. Базиль был далек от того, чтобы роптать на небеса за зимние холода и человеческую подлость, но благодарить их он тоже не благодарил. Осадив коня, арциец повернулся к худому, вежливому нобилю, состоявшему в должности младшего секретаря при особе регентши. — Виконт, почему вы не хотите идти со мной? — В моем присутствии герцог Ролан может ощущать себя скованно, — резонно заметил секретарь, — сигнора графиня пожелала, чтобы с монсигнором говорил непредвзятый человек, причем наедине. — Вы могли бы, пока суть да дело, перекусить и отдохнуть. — Нам приказано не переступать порог обители. Мы будем ждать сигнора на постоялом дворе в деревне, через которую проезжали утром. — Ждите, — пожал плечами Гризье, направляя коня к воротам. Младший сын Элеоноры Вилльо с детства не терпел клириков и в бытность свою сыном королевы как мог отлынивал даже от обязательных для члена августейшей фамилии служб. После падения Вилльо и воцарения Александра граф Мо хорошо, если был в иглециях раз шесть, да и то с матерью. Надо было уезжать в Ифрану, чтоб в итоге оказаться в монастыре, да еще и антонианском! Базиль еще раз пожал плечами (за эту привычку ему немало доставалось от родичей) и постучал в аккуратную калитку, украшенную изображением Посоха. В решетчатом окошечке тотчас возникла благостная физиономия, осведомившаяся, откуда приехал дорогой брат. Гризье едва удержался от того, чтобы сообщить привратнику, кто тому, по его мнению, является братом на самом деле, и вежливо объяснил, что с разрешения Его Величества прибыл к Его Светлости герцогу Авирскому. Страж ворот оказался воистину божьим человеком, так как поверил гостю на слово. Ворота открылись, и Бретер, благочестиво помахивая хвостом, вступил в обитель. Благодать царила не только снаружи аббатства, но и внутри. Все прямо-таки дышало миром и набожностью. К Базилю вышел молодой послушник и проводил к благообразному седому настоятелю. Настоятель извиняющимся голосом попросил у Базиля письмо Его Величества, удостоверился в его подлинности и самолично проводил арцийца в монастырский сад. — Наш гость сейчас придет. Вы можете беседовать сколь угодно долго. Здесь вам никто не помешает, — ласково улыбнулся клирик и был прав: среди залитых солнцем низких кустов, усыпанных созревающими ягодами, могла укрыться разве что кошка. Брат Антуанетты появился спустя десятинку или полторы. Худощавый молодой человек чем-то походил на Мориса. Темные глаза смотрели настороженно и печально, но больным Ролан не казался, скорей испуганным. — Мне передали, что со мной хочет говорить посол Арции. Зачем я вам? — Ваша сестра просила передать вам послание. — Сестра? — Разумеется, — улыбнулся Базиль, — сестра хочет знать о здоровье брата, что может быть естественней? — Я здоров, — тихо сказал герцог. — Я рад. — Вы меня не поняли. Я совсем здоров. Я всегда был здоров, и я никогда не хотел здесь жить. Я ненавижу это место, этих лжецов в рясах! — Но обитель кажется такой уютной и мирной. — Именно, что кажется! Она и должна казаться. Прошлый раз меня навещал эллский посол, и ему это гадючье гнездо тоже показалось голубиным. Я здоров, сигнор Базиль. Я не сумасшедший и не припадочный! Они мне дают яд, это да. Когда нужно, чтобы я при свидетелях свалился на землю в конвульсиях. Потом они прибегают и начинают блеять про приступ, про то, что меня взволновало чужое лицо… У нас очень мало времени, сигнор. Десятинку или две они подождут ваших криков о помощи, потом придут проверить, чем мы заняты и почему я на ногах, если должен биться в припадке. — Откуда вы это знаете? — Утром в моей келье трогали кувшин. Прошлый раз было так же, я догадался и стал ставить его на маленькую царапину на столе. Совсем незаметную, но я теперь знаю, когда туда что-то подсыпают… — Ваш рассказ, герцог, весьма поучителен. Итак, вас решили опоить. — Да, ягоды бувиалиса… — Я что-то о них слышал. — Если выпить их настой, а потом оказаться на солнце, да еще в зарослях цветущей масляники, у человека начнется приступ падучей болезни. Даже медикус не отличит истинно больного от отравленного. Три раза сюда приезжали послы иноземных держав. И три раза они видели готового вцепиться в глотку добрым клирикам эпилептика. Жоселин меня не выпустит, сигнор Гризье. — Странные вещи вы говорите. Вы мне верите, но почему? Откуда вы знаете, что я это я? А даже будь я тем, за кого себя выдаю. Арция и Ифрана сейчас союзники. — Да, я знаю, что Тагэре свергнут. Он был моей последней надеждой. — Вот как? — разговор становился все интереснее. — Да! Я мечтал, чтобы горбун разбил Жоселин, тогда б меня или убили, или вытащили отсюда, но эта ведьма обошла меня и здесь, — Ролан скрипнул зубами. — Увы, я не могу разделить ваших сожалений. Моя семья принимала участие в свержении горбуна, а моя сестра стала королевой Арции и матерью будущего наследника. — Тогда я понимаю, почему вам разрешили меня увидеть. Мы — враги. Те, кто на стороне узурпаторов, всегда сбиваются в стаи, а те, кого предают, остаются в одиночестве. — Возможно, — не стал спорить Гризье, — вы будете читать письмо сестры? — Разумеется, — герцог выхватил свиток, по мере чтения его лицо разгладилось, принимая мечтательное выражение, — когда-то мы были очень дружны с сестрой. Очень… Она хотя бы счастлива со своим мужем? Я слышал, он старик? — Не сказал бы. Граф Вардо очень крепкий человек и очень влиятельный. — И тоже держится за место у краденого трона! Вы не сказали мне ничего обнадеживающего, вы служите предателю, но ваше лицо… Отчего-то вы мне кажетесь честным человеком. — Вы ошибаетесь, сударь. Я — мерзавец, в Арции об этом знает каждая курица. — Я вам не верю, — Ролан улыбнулся в первый раз за время их странной беседы, — подлец начал бы мне поддакивать, а потом продал с потрохами. Подлец никогда не назвал бы себя подлецом. И, самое главное, Туанон никогда бы не поручила подлецу такое письмо. Она пишет, что вам можно верить. — Сигнора еще молода и неопытна. — Вы заблуждаетесь, сестра всегда была умнее меня. Мы были еще детьми, когда она придумала: если кто-то из нас якобы случайно не назовет кого-то по титулу, значит, это друг. Вы для нее просто Базиль Мо, значит, вы друг. И вы ей расскажете правду. — Возможно, но какую? — Меня сведут с ума, — просто сказал Ролан, — способов много: не давать спать, подливать в питье всяческие зелья. Я замечал, что они собирают волосы с моего гребня, а это дурной знак. — А вы не ошибаетесь? Зачем сводить с ума, если можно просто отравить, ведь всем известно, что вы давно и тяжело больны. — Пока я жив и в руках Жоселин, Туанон и ее ребенок ей не опасны, но если я умру… — Я — рыцарь, а не нотариус и плохо разбираюсь в ифранских законах. — Если вы рыцарь, вы мне поможете. Вы передадите Туанон мое письмо? — Разумеется, я за этим и приехал. — Жоселин его у вас отберет. — Вот как? — Выкрадет, когда вы будете спать или что-то в этом роде. Вы ведь путешествуете не один? Нет, я не стану ей писать. Вы передайте ей, что я ее люблю и помню. И что, если она хочет меня спасти, пусть поторопится. А теперь я выпью отраву, и вы сами увидите, что будет. Роланд вытащил из кармана пузырек с золотистой жидкостью, быстро проглотил его содержимое, сунул склянку Базилю и наклонился над кустом масляники, вдыхая острый аромат. Какое-то время ничего не происходило, потом лицо герцога покраснело, глаза вылезли из орбит, на губах проступила пена, и он в корчах рухнул на траву. Зрелище было жутковатым, но любоваться на него Гризье не собирался. Чем бы ни был вызван припадок, его нужно снять, и чем скорее, тем лучше, и Базиль бросился к ближайшему зданию, откуда уже спешило несколько монахов с горестными лицами. ЭСТЕЛЬ ОСКОРА Отвоеванный у Лупе всадник был молод и хорош собой, несмотря на то что его облепили тина и жидкая грязь. Бедный конь принялся кататься по траве, стирая с себя болотную жижу, человеку было хуже. Я подмигнула Кэриуну — гулять так гулять — и пустила в ход один из тех пустячков, благодаря которым эльфы кажутся волшебными видениями. Высушенный чужак оказался даже лучше, чем я думала. Смуглый, широкоплечий, с дерзкими карими глазами и темными, но не черными волосами, обстриженными в кружок, он явно не был таянцем, хотя такие черты в здешних краях не редкость. Вот будет мило, если я спасла фронтерского лазутчика. Признаться, мне не улыбалось тащить спасенного к Стефану. Во-первых, выдавать врагам кого бы то ни было — подло, уж лучше, если нет другого выхода, убить, а во-вторых, «утопленник» видел вещи, про которые таянцам знать не обязательно. Лучше всего его расспросить и выставить во Фронтеру, и пусть Кэриун его проводит. Я прикидывала, с чего начать разговор, но парень заговорил сам. Он и вправду оказался фронтерцем не из простых и не из пугливых. Звали его Степаном, и был он сотником у самого господаря. Степан сразу сообразил, что я — ведьма, но это его не испугало. Нашу многообещающую беседу прервала Ванда. Оно и не удивительно: заорав на Лупе, я спугнула свое скромненькое заклятие, девчонка очнулась и прибежала на шум. Хорошо хоть она не видела, как я выуживала из болота тонущего всадника, зрелище было еще то. Королевна с любопытством смотрела на нас троих, а Степан пожирал глазами королевну, и, будь я проклята, тут было чем любоваться! Ванда распустила волосы и надела венок из белой амаполы, а Тахена подарила ее глазам эльфийскую зелень. Это была красота нежного весеннего утра, предвещающая роскошный, бесконечно долгий день. — Хто ты, дана? — в шепоте несостоявшегося утопленника слышалось благоговение. — Ты русалка лисова? — Я Ванда Гардани, — важно ответило зеленоглазое чудо, — дочь короля Таяны Анджея, а кто ты? — Степан… — хрипло выдохнул фронтерец, — сотник дана Тодора. — Ты наш враг? — в голоске Ванды послышалось возмущение. — Ни… Я не можу буты ворогом даны. Я ее слуга, ее раб. Як шо дана схочет, я вырву серце з грудей и витдам йий. Я поняла, что Степан пропал, причем навсегда. Если Ванда пожелает, он бросит все и всех и пойдет за ней, забыв и про Фронтеру, и про Тодора, и про родичей, если таковые у него имеются. Подобная любовь вспыхивает не часто, но если вспыхнет, прошлое в ней сгорит без следа. — Мне не нужно твое сердце, — улыбнулась королевна. А из девчонки выйдет толк! Знает, как посмотреть! Я думала, у таянских рыцарей в запасе два года спокойной жизни, я ошиблась. Осенью Ванда соберет первый урожай. — А що хоче дана? — поэты в один голос утверждают, что любовь делает человека красивее, и ведь не врут! Степан и так был парнем хоть куда, а сейчас и вовсе превратился в сказочного красавца, но моя даненка не повела и бровью. — Я хочу, чтоб вы нам не мешали, — обнаружила государственный ум принцесса из дома Гардани, — и чтоб вы не пугались с арцийским ублюдком. Как ни странно, Степан все понял. — Господари Тодар погнав, як тих псов всих, хто порушив клятву и перекинувся до нового арцийского круля… — Разве они вернулись? Каюсь, мне ужасно захотелось подразнить Кэриуна. — Трохи больше за четыре сотни. З ными нихто й знаться не хоче. Правду казаты, Жись завжды гадом й зрадныком був. Не треба було йому довиряты, у нас, як вин в Арцию пишов, нихто не плакав. Нам до арцийцив дила нема, де они, а де — мы, но Жись своей зрадой розбудыв давне лыхо. Нихто з наших тепер ныколы тому арцийцу допомагаты не буде. Похоже, Кэриун с Прашинко знали, что делали. Фронтерцы из игры выпали, это радует. Я глянула на розовеющее небо, пора было возвращаться. С одной стороны, не мешало б прихватить сотника с собой, с другой, кто его знает, как поведут себя таянцы при виде старого врага, тем паче, если тот распетушится, а Степан распетушится. — Как ты оказался здесь? Заблудился? Если б заблудился! Лупе играла наверняка, она заставила коня, предав и всадника, и самого себя, сойти с тракта и понестись в болото. Фронтерцу повезло, что хозяйка решила вырастить свои цветы здесь, а не на другом конце топей, где его б никто не услышал. — Возвращайся в Таяну, Степан. Наш друг тебя переведет через болота, и старайся держаться подальше от Тахены, особенно ночами. — А що скаже даненка? — он не хотел уходить, мучительно не хотел. — Возвращайся к Тодору, — приказала Ванда без всякой жалости. — Я не зможу житы без даненки. Я решила вмешаться. — Приезжай с миром в Высокий Замок, Таяна и Фронтера в Войне Оленя стояли рядом, пора об этом вспомнить. — Да, — подхватила королевна, — приезжай, если тебе будет, что сказать. Кэриун взял под уздцы фыркнувшего коня, красавец-сотник в последний раз взглянул на Ванду. Мне было его жаль, но если фронтерец и впрямь влюблен, то сумеет достучаться до своего Тодора. — Вы еще встретитесь, — сказала я, когда Степан и Кэриун скрылись из виду, — он пройдет огонь и воду, чтобы увидеть тебя еще раз. — Пусть проходит, — Ванда пожала плечиками, — мне не жалко. — Неужели он тебе не понравился? Он ведь красив, да и воин, судя по всему, отменный. — До дана Шандера ему, как зайцу до коня. Лучше его нет и не будет! Вот и разгадка. Таянская принцесса влюблена в арцийского короля. Будь девочка на пару лет постарше, она б меня возненавидела, но пока я не стена между ней и сероглазым изгнанником, а мостик. Сандер для нее лучше и Степана, и всех таянских рыцарей. Ванде — четырнадцатый, Александру — тридцать четыре. Когда я поняла, что люблю Рене, мне не было двадцати, а ему исполнилось сорок восемь, так что у моей королевны все не так уж и страшно. Через несколько лет Последний из Королей взглянет на таянку так же, как Уррик на Кризу, если я… Если я окажусь не слабее Романа. Великие Братья! Я должна сделать то, что сделал он, и я сделаю. Только сначала нужно выжить и спасти Тарру. Такие пустяки… — Ванда, ты знаешь про Герику Годойю и Счастливчика Рене? — Они любили друг друга и сгинули в Сером море… — Можно сказать и так… У Рене до их встречи была бурная жизнь, в ней случалось всякое, кроме любви, а дочь Годоя и вовсе думала, что с ней все кончено. Ты видела Эмзара? — Лебединого Короля? Конечно. — У него был младший брат, отец Романа Вечного. Они очень похожи, но Астен… Астен Кленовая Ветвь не был странником… — Откуда ты знаешь? — Откуда? — переспросила я. А в самом деле — откуда? — В Таяне помнят и знают то, что забыли в Арции, но и в Арции остались песни, неизвестные за Тахеной. Герика Годойа и Астен встретились. — И полюбили друг друга? — с восторгом переспросила Ванда. Как же у нее все просто. — Не успели, — я покачала головой. И зачем я ей это рассказываю? Ах да… Я должна подумать о тех, кто останется. — Астена убили. — Кто его убил и за что? — Сестра Романа. Астен считал, что эльфы должны сражаться за Тарру, а Эанке (так ее звали) Тарру ненавидела, а людей презирала. Она была очень красива, в ее жилах текла кровь эльфийских владык, ей хотелось власти, поклонения… — Гражина такая же, — перебила меня Ванда, — она злится, потому что не принцесса и потому что Беатку любят больше, чем ее. Мама говорит, Гражину нужно поскорее выдать замуж. — Я бы на твоем месте за ней приглядывала. — Чего ее бояться, она же дура! Ну, спустила собак, так сама же перетрусила. Ванда Гардани еще не знала, что злые, вернее, злобные дуры — одни из самых опасных, но королевне говорить про Гражину было скучно. Она хотела слушать про Рене и Герику, и я рассказала, что могла. Великие братья, я не забыла ничего! Ни своего прихода в Эланд и последних слез, ни дурацкой размолвки на берегу ныне исчезнувшей реки, ни встречи в лесу после кантисской битвы. Я жила своей любовью, как же вышло, что я, не разлюбив Рене, полюбила Сандера? Пусть по-другому, но полюбила, или у любви бессмертных свои законы — для того чтоб родилось новое, старому умирать не обязательно. — …Вот и все, Ванда. В роду Арроев были и другие истории. Внучка Рене, дочь его сына и Белинды Гардани, полюбила Анри Мальвани, хотя он был старше ее на двадцать лет. Они жили долго и счастливо. — Ликия, — голосок Ванды дрогнул, — зачем ты это говоришь? — Чтоб ты знала, что нет ничего глупее слов «не может быть», особенно в любви. Скоро начнется война, кто-то погибнет, а кто-то вернется, потеряв что-то или кого-то… — Ты думаешь, тебя убьют? — странно, почему она так решила, хотя если под смертью понимать вечную разлуку, меня, безусловно, убьют. — Но ты — женщина, а не воин. — Ванда, эта война будет непростой. Армии будут сражаться с армиями, но у наших врагов очень сильные союзники. — Что же ей сказать, чтоб не обмануть и не запугать? — Ты слышала о циалианках? — Они — ведьмы, — уверенно сказала Ванда, — и ты тоже. Ты справишься с ними? — Я постараюсь, Ванда. Я уйду вместе с армией, но, возможно, мне придется расстаться и с ними. Может быть, мне придется врать или прятаться. Если я не вернусь, ты, когда все закончится, объяснишь Александру, почему я это сделала, и постараешься ему помочь. Обещаешь? — Ты гадала? — С чего ты взяла? — Ты ЗНАЕШЬ, что с тобой будет! — Да, я знаю, что со мной будет. Я отпущу Александра в счастливую, человеческую жизнь, пусть радуется, надеется, имеет наследников… — Гадание — это глупости. Судьба не всесильна, что бы про нее ни говорили, но Александр Тагэре должен знать, что я его не предала. Я хочу, чтобы рядом с ним была ты, а не, скажем, Гражина. — Ты — ведьма, — повторила Ванда, — ты узнала, что я поклялась не выходить замуж, потому что нет никого лучше дана Шандера, а он любит тебя. Но я не хочу, чтоб тебя убили циалианки. Не хочу! — Я тоже этого не хочу, но ты все-таки обещай. — Честью Гардани клянусь, если ты не вернешься, я скажу дану Шандеру, что ты его любишь, и… — И заставишь его полюбить жизнь и тебя. Ты это сможешь. ЮЖНЫЙ КОРБУТ. ГАР-РЭННОК Александр Тагэре долго смотрел на казавшееся настоящим закатное небо, в котором кружила Белая Стая, и не мог наглядеться. Окажись он в храме Ушедших, ничего не зная об эльфах, он бы точно сошел с ума от красоты и золотой осенней грусти. Здесь орки почитали, погибших богов, вождей и героев, среди которых были не только горцы, но и люди, и эльфы. Теперь Сандер знал, кто нарисовал столь поразившую его святую Ренату в храме Триединого и карточную колоду, найденную им во Фло. Клэр Утренний Ветер — так звали художника, расписавшего храм в память обо всех погибших. Александр надеялся с ним познакомиться, но сейчас Утренний Ветер, заменивший исчезнувшего Романа, где-то скитался. Где-то? Скорее всего, в Арции. — О чем задумался? — Ежи Гардани тронул гостя за рукав, — Посмотри лучше, как Инта похожа на Ликию, а сын Омма на твоего предка! Это неспроста — Год Трех Звезд просыпается и Старая Кровь ищет друг друга. — Ты о чем? — Ты — потомок Рене Счастливого, значит, в тебе течет кровь Первых Владык Тарры. А Ликия — одно лицо с Интой, значит, и она тоже. Теперь понял? Ваш союз не случайность, и неважно, где ты ее встретил, в Тарре нет рода выше, чем дети Инты. — Мне все равно, какого она рода, — улыбнулся Александр, позволяя Ежи увлечь себя на улицу, — давно хотел тебя спросить, ты веришь в гоблинских богов, твой отец — тоже, но в Гелани полно иглециев… — Ах, ты об этом, давай погуляем, я тебе все расскажу, все равно до пира делать нечего. Лучше нам как следует проголодаться, а то вечером по целому кабану придется проглотить. Со шкурой и копытами. Сандер усмехнулся. Разумеется, таянский принц не заменил да и не мог заменить ни Сезара, ни Рито, ни погибших на Гразском поле, но Ежи стал ему другом, и дружба эта уже прошла испытание войной. Арциец с удовольствием последовал за Гардани на гору Памяти. Сначала они шли, болтая о всяких пустяках, потом подъем стал круче и разговоры сами собой увяли. Друзья карабкались по узкой тропинке, то и дело норовившей выскользнуть из-под ног. Шуршали осыпавшиеся камешки, доцветал горный шиповник, на солнце грелись ящерицы с рыжими пятнами над глазами. Александр с детства обожал лазать по скалам, и прогулка вызвала у него очередной приступ глупого, необузданного счастья. Ему было стыдно, ведь тем, кого он оставил за перевалом, приходилось невесело. Сезар воюет, Рито ходит по лезвию ножа, что с Шарло и Катрин — неизвестно, страной заправляет ничтожество, с которого клирики и ифранцы за помощь сдерут семь шкур, а отдуваться придется Арции. В такое время король не может быть счастлив, а ему хочется петь. Ликия вернула ему не только жизнь, но нечто большее… Надо же, они — родичи, он ей расскажет об этом, когда вернется в Гелань. Тропинка затерялась в кустах ежевики, но рыцари продолжали идти вперед, хотя колючие плети изо всех сил цеплялись за одежду. — Чего ей надо? — возмутился Ежи, пытаясь освободиться от особо нахальной ветки. — Наверное, хочет нас угостить. Смотри, сколько ягод. — А ведь верно. Они лакомились терпко-сладкими ягодами, как мальчишки, и им улыбалось солнце позднего лета. Большой глянцевый уж, обитавший в гуще ежевичника, не выдержал поднятого шума и, возмущенно шипя, отправился прочь, вызвав очередной приступ веселья. Когда арциец и таянец выбрались из ягодника на вершину, солнце начинало клониться к закату. Первые серебряные лиственницы у храма были посажены шесть сотен лет назад, но огромное дерево на вершине горы было старше. У его корней лежал растрескавшийся валун, на котором попытался найти приют несчастный уж. Бедняге вновь пришлось спасаться бегством. — Хочешь? — Ежи протянул плоскую фляжку с царкой, верную спутницу каждого «Серебряного» или «Золотого». Тагэре отпил из горлышка и вернул приятелю. — Ты хотел поговорить о святых и прочей дребедени? — Хотел, — кивнул головой Тагэре, любуясь облитыми золотом горами, — ваши края у нас называют Отлученными, но в прежние времена Таяна и даже Тарска были в лоне Церкви Единой и Единственной. — Были, до Тиберия, — подтвердил Ежи, — знаешь про него? — Нас учили, что он был благочестивым и невинно убиенным, но тут я узнал… — …что Тиберий был мерзкой тварью, с потрохами продавшейся Годою. Один ублюдок самочинно провозгласил другого кардиналом, а на самом деле Архипастырь Феликс отдал посох Эланда, Таяны и Тарски Максимилиану. Во время Войны Оленя тот принял сторону Рене Арроя, но потом… — Ему очень захотелось стать Архипастырем? — предположил Сандер. — Так захотелось, что Феликс заболел и умер. Роман Ясный считал, что смерть не была случайной, но бросить обвинение в лицо Максимилиану никто не решился. Доказательств не было, а поставить все на кон и сцепиться с бывшим союзником, ставшим убийцей, император не рискнул. Завладев Посохом, Максимилиан начал правдами и неправдами укреплять власть Церкви, но у него было два сильных противника. Иоахиммиус Гидалский и кардинал Таяны, Тарски и Эланда, поставленный покойным Феликсом. Он был таянцем по происхождению и состоял в родстве с Шандером Гардани, а герцог не мог простить Максимилиану Феликса и лжи. — Как звали таянского кардинала? — В миру Балаж Ракаи, после пострига он принял имя Бенедикта. Когда Максимилиан сначала осторожно, а потом все нахальней принялся переписывать историю, а циалианки стали ему помогать, Бенедикт выступил против. Один из всего конклава. Он тоже был должен умереть, но Роман был рядом, и у Максимилиана ничего не вышло. Стало ясно, что Кантиска становится опасным местом для тех, кто не согласен с Его Святейшеством. С тех пор Бенедикт Таяну не покидал, между ним и Максимилианом началась тайная война. Низложить своего врага Архипастырь не мог, это вызвало бы слишком большой шум, к тому же был кое-кто, кого Максимилиан боялся. — Эльфы? — Да, и особенно Роман. Он настаивал на том, что с Максимилианом и его политикой нужно кончать, в Эланде и Таяне считали так же. — А в Арции? — Император почти согласился пойти против Церкви, но тут очень кстати умерла его жена, Белинда Гардани, и Рене Смелый отступил. В Арции Церковь продолжала гнать свою линию, но в Эланде и Таяне ей воли не давали. Сын Шандера Гардани Стефан был сильным человеком. Поняв, что в империи творится что-то странное, он сделал то, что нас и спасло. Стефан провозгласил себя королем, хоть и союзным Арции, но суверенным, а Бенедикт объявил, что таянские клирики выходят из-под руки Кантиски. — Но отлучены вы были много позже. — Верно. Максимилиан до колик боялся появления в Святом граде «Божьих вестников», но эльфы были заняты Вархой, а Роман и Клэр не могли воевать с Церковью без поддержки Мунта. Так тянулось еще двести лет, Арция потихоньку сходила с ума и распадалась на куски, мы держались. Потом на нас натравили Западную Фронтеру. — Западную? — Восточная — это почти что Таяна, разве что имена отличаются да и то не слишком. Завгородни и Лодзии — фронтерцы, но они — свои. — Я понял, — кивнул головой Александр, — но я спрашивал о другом. Не о том, как вас отлучили, а о том, во что вы верите? — А вы? — лукаво улыбнулся Ежи. — Мы? — Сандер немного растерялся. — В Триединого, наверное. — Ты веруешь в «Триединого, всемогущего и всеблагого, жизнью нас одарившего» и так далее? Ты ему молишься? — Сейчас — нет. Раньше, когда был маленьким, — Александр собрался с мыслями, — я просил Триединого сделать меня таким, как все, просил вернуть отца и брата, а потом как-то перестал… Может, дело в том, что я встретил Романа Ясного, хотя нет… Тогда я уже не молился. — Не молился или не верил? — Я понял, что мне никто не поможет, но дальше как-то не думал. Моя семья всегда принадлежала Церкви Единой и Единственной, хотя теперь я вижу, мы просто исполняли то, что заведено. — Сандер задумчиво накрутил на палец темную прядь. — И все же очень многим в жизни я обязан именно клирику. Евгений был кардиналом Арции, но о Триедином со мной не говорил, только о земном… Верил ли отец, не знаю, но матушка верила, хоть и не любила циалианский орден. — Триединого нету, Шандер, — просто сказал Ежи, — это выдумка. И Баадука с его Всеотцом нет, и хаонгского Созерцателя, и сурианских божков… Тарру создали боги гоблинов, потом пришли другие, привели с собой эльфов и истребили первых богов. Чужаки правили Таррой, потом куда-то ушли, бросив все на произвол судьбы, но люди не могут не молиться, и они придумали себе таких богов, которые им понятны, а клирики появились сами. Был бы мед, а мухи найдутся… — Но в Гелани на каждом углу иглеции. — Верно, — таянец вынул саблю и начал что-то чертить на песке, — в семье Гардани заведено смотреть правде в лицо, но это не значит, что нужно лишать надежды других. Без богов обойтись можно, без церкви — нет. Надо именовать детей, хоронить покойников, соединять молодоженов. Рысьи когти! Человеку нужно место, где можно поплакать, пожаловаться, прощения попросить. Наши клирики страну не губят, а людям с ними легче, проще и понятнее. Поговори с отцом, если хочешь, или с Геланским епископом Львом, я могу только за ними повторять. — Повтори, — улыбнулся Сандер. — Изволь. Отец говорит, что одному, чтобы не украсть, хватает совести, другому нужен стражник, а третьему — страх божий. Кто-то может тащить свою беду на себе, кто-то ее свалит на соседа, а кто-то на бога. Беды от этого никакой. — Ты так думаешь? — Александр закинул голову, подставляя лицо заходящему солнцу. — Наверное, ты прав, когда говоришь о людях вообще, но некоторым легче знать правду. Какой бы она ни была. Я мало думал о Триедином, но раз ты говоришь, что мы одни… — Одни? — Анджей вбросил саблю обратно в ножны. — Если бы это было так! То, что мы знаем, мы знаем от эльфов. Думаю, отец не рассказал тебе всего, потому что Лебединый король это сделает лучше. — Об этом мы с ним не говорили. — Значит, поговорите. Триединый — выдумка, зато есть другие… — Другие? И кто же? — Всех не знают даже Лебеди, но, похоже, это не боги нам помогут, а мы им. Все это слишком сложно, я мало что понимаю, но Тарра висит на волоске, и этот волосок — мы. Даже странно, — таянец невесело улыбнулся, сразу став старше своих двадцати семи, — мы, и вдруг — спасители всего сущего. — Наверное, — предположил Тагэре, — это потому, что Триединого нету, а мы — есть. Я бы хотел, что б и вправду над нами был кто-то мудрый и милосердный, я всегда хотел быть вассалом достойного сюзерена, а не королем, не вышло… Если не будет другого выхода, придется держать Тарру на плечах, но, может быть, все не так страшно? — Может быть, — не стал спорить Гардани, — я не силен в этих вещах. Правду сказать, мне и самому в голову не лезет, что Тарра может погибнуть, но ты спросил, во что мы верим, а мы верим в то, что со злом нужно драться самим, а не просить помощи у тех, кому и так тяжело. ИФРАНА. АВИРА Базиль умудрился напиться, когда до столицы оставалось всего несколько вес. Он и так держался всю дорогу до антонианской обители и обратно, но в таверне «Зеленый рыцарь» было слишком хорошее вино и слишком хорошенькая служаночка, и арциец сорвался. Намеки скучного ифранца не помогли, граф Мо закутил со всей страстью истомившейся души. Утром красотка любовалась кольцом с бирюзой, а у гуляки нещадно болела голова. Выехать смогли только к вечеру, и тут в Гризье проснулось запоздалое раскаяние. Он не только попросил прощения у секретаря Ее Высочества, но и заявил, что будет ехать всю ночь, но поспеет к утреннему докладу. Ифранец попытался объяснить, что задержка на сутки не так уж и важна, но Базиль уперся, и эскорту ничего не осталось, как всю ночь нахлестывать лошадей. В десятой оре утра запыленные всадники осадили коней у дворца. Ее Высочество как раз выслушала военные известия и доклад казначея и в окружении придворных вышла в приемную. Базиль Гризье шагнул вперед и преклонил колени. — Вы вернулись, граф? — Жоселин протянула руку для поцелуя. — Вижу, вы только что сошли с коня? Неужели дела обстоят так печально? — Похоже на то. — Что с герцогом? — Моя сигнора, герцог Ролан производит впечатление совершенно здорового и разумного человека, но ему грозит серьезная опасность. Он просил передать своей сестре, что надзирающие за ним монахи медленно травят его настойкой, вызывающей безумие, и что, если она хочет его спасти, нужно действовать немедленно. Более того, он мне предъявил весьма убедительные доказательства, на моих глазах выпив принесенную с собой настойку, которая вызвала приступ. Я очень сожалею, если расстроил Ее Высочество, но я обещал рассказать правду о том, что увижу. Если бы граф Вардо мог убивать взглядом, Базиль Гризье был бы уже мертв, однако такой способностью Триединый Альбера не наделил. Ифранец перевел дух и чужим голосом спросил: — Ваше Высочество, могу ли я узнать, привез ли сигнор письмо своей сестре? — Конечно. Граф, написал ли герцог Ролан графине Вардо? — Нет, моя сигнора. Он опасался, что письмо украдут или тайно прочтут, поэтому все передал на словах. — Герцог был весьма неосторожен, — улыбнулась регентша. — Отнюдь нет, ведь в письме сигноры был известный ему с детства тайный знак, согласно которому я был достоин доверия. — И вы его оправдали, — глухо сказал Вардо. — Несомненно, — склонил голову Базиль, — я всегда оправдываю все возложенные на меня надежды. — Мы благодарим вас за оказанную ифранскому престолу услугу, — милостиво улыбнулась дочь Паука, — и будем рады видеть вас вечером. Жоселин подобрала юбки и проследовала в свои покои. Базиль ослепительно улыбнулся белому от ярости Вардо. — Засвидетельствуйте мое почтение вашей супруге. Я всю обратную дорогу вспоминал ее прелестные голубые глаза. — Вы весьма любезны, сударь, — Альбер побледнел еще сильнее. — Не стоит говорить таких вещей нашему дорогому графу, — герцог Фьонне с дружеской иронией посмотрел на Вардо, — он ужасно ревнив. — Я полагаю, ревнивцам не следует жениться, — подошедшая Аврора обожгла Базиля изголодавшимся взглядом. — Не согласен, сигнора, — арциец галантно поцеловал поясную ленту своей любовницы, — неженатый ревнивец еще опаснее. Семейный очаг защищает Церковь, а у любовника есть только кинжал. — Какие ужасы вы говорите, — улыбнулась герцогиня, — теперь я никогда не осмелюсь изменить супругу. — Это действительно ужас, — в фиалковых глазах мелькнула едва заметная насмешка, — но я не смею и далее шокировать вас своим запыленным платьем. Долг перед Ее Высочеством я исполнил, на очереди долг перед самим собой и моим несчастным конем. Разрешите откланяться. — Я тоже ухожу, — обронил Вардо, — нам ведь по дороге, сударь. — О да, — наклонил голову Базиль, — несомненно, нам по дороге. ОРГОНДА. ЛИАРЭ Раненых было не слишком много, возле них хлопотали медикусы и цирюльники, которым помогали женщины, менявшие воду в тазах, подававшие куски полотна, бинты, квасцы, арнику. Десятка три убитых унесли в иглеции. На стенах суетились каменщики и плотники, сменившие воинов, безошибочно почуявших, что на сегодня осаждающие иссякли. Лиарэ опять выстояла, в чем Марта Мальвани и не сомневалась. Осаждающие мало походили на тех, кто готов умереть, но водрузить победную сигну на вражескую крепость. Наемники и есть наемники, они могут честно сражаться, но, налетев на тех, кто дерется за нечто большее, чем полный кошель, становятся осторожны. Герцогиня в сопровождении нескольких гвардейцев и Мишеля Монтрагэ обошла раненых и поднялась на стены. Во время штурмов Марта оставалась во дворце, как ни в чем не бывало занимаясь повседневными делами, которых в осажденном городе было немало. Оборону возглавлял Арно Монтрагэ, его опыту и его смелости можно было полностью доверять. Конечно, если угроза прорыва будет реальной, Марту Мальвани увидят на стенах. Не потому, что она великий полководец или хороший боец, а потому, что присутствие монарха делает безнадежный бой менее безнадежным. Струсивший король или герцог то же, что брошенное знамя. Воинам становится нечего защищать, они чувствуют себя обманутыми и сдаются или бегут, но в роду Тагэре не принято бросать своих людей, спасая собственные шкуры. Марта шла по привыкшему к войне городу и улыбалась, отвечая на бурные приветствия гордых очередной победой воинов и горожан. Жители Лиарэ рвались в бой. Орест разбудил в добродушных обывателях воинский дух, а Аларик и не подумал его погасить, а может, не смог. Как бы то ни было, оргондцы воевали со страстью, не забывая насмехаться над застрявшими у стен крепости ифранцами. Все шло хорошо, Лиарэ без особых усилий и потерь продержалась два месяца, оружия и продовольствия хватало, да и море всегда выручит: блокада блокадой, но свежая рыба в городе не переводилась. Дарнийские корабли были слишком тяжелы для того, чтоб болтаться у самого берега, и рыбаки вновь стали выходить в море. Ловить рыбку на мелководье под самым носом у врага стало для них сплошным удовольствием. По вечерам на площадях пели, танцевали и смеялись над потратившейся Паучихой, но Марте отчего-то в последнее время было неуютно. Она сама не знала, чего ждет, но дочь Шарля Тагэре видела слишком много подлостей, чтобы радоваться белой полосе, не думая о приближении черной. Даже весть о победе Сезара ее не столько обрадовала, сколько насторожила, — если прибыло в одном месте, в другом обязательно убудет. Арно Монтрагэ отыскался в Рыбном городе. Командор Лиарэ был подтянут и свеж, словно командовал парадом, а не отражал третий штурм за кварту. — Сигнора, — Монтрагэ подал герцогине руку, помогая подняться на невысокую башенку, — должен вам сообщить, что изрядная часть наших «друзей» нас покинула сразу же после штурма, если это действо можно так назвать. — Вы полагаете, нас пытались обмануть? — Не без этого. — Подкоп? — Вряд ли, но я велел поставить во всех подходящих местах тазы с водой и барабаны, на которые насыпан горох. Дозорные проверяют их каждые полчаса, но вода пока не дрожит, а горошины не пляшут. Нет, моя сигнора, подкоп они не введут. Да и что б он им дал? Двадцать человек, даже прорвись они в город, ничего не смогут, если, разумеется, это не «волчата». Конечно, они могли бы попытаться убить вас, вашу свекровь или меня, но нас охраняют и, смею сказать, надежно. — О да, Арно, — улыбнулась Марта, — на мой взгляд, даже слишком надежно. Так куда, по-вашему, ушли ифранцы? Навстречу Сезару? — Не думаю. После Поросячьего брода они опасаются герцога, к тому же легче поймать тень от облака, чем отыскать монсигнора. Это было правдой. Сезар на месте не стоял. Оргонда с ее холмами, перелесками, небольшими городами и проселочными дорогами как нельзя лучше годилась для «малой войны», которую развязал герцог, но в которую втянулось чуть ли не все население. Ифранцы, собравшиеся сковать основные силы оргондцев в Лиарэ и Краколлье и прибрать к рукам беззащитную страну, с громким плеском сели в большую и глубокую лужу, распугав всех жаб и лягушек. Пусть Лиарэ была в осаде, но Сезар и его армия, благополучно прикончив Аршо-Жуая, не пошли на лобовую схватку с превосходящим по численности противником, позволив ему отправиться к Лиарэ, оставляя в городах и городках небольшие гарнизоны, и ударили по тылам. Марта знала, что неугомонный Диего Артьенде и его «хвостатый эскадрон» творили в якобы завоеванной стране, показывая пример крестьянам и горожанам, почувствовавшим в своем кармане загребущую ифранскую лапу, и раздавая им отобранное оружие. Оргонда кипела. Дневные хлебопашцы и лавочники ночью превращались в форменных разбойников. Не прошло и кварты, как ифранские фуражиры и курьеры стали передвигаться лишь днем с большой охраной, да и это не всегда помогало. Партизанскую войну Паучиха проигрывала вчистую, а Сезар, совершая стремительные переходы, появлялся в самых неожиданных местах, уничтожая вражеские гарнизоны. Искать герцога в разбушевавшейся Оргонде было то же, что волка ночью в лесу, но если ифранцы охотятся не за ним, то за кем же? — Арно, я вижу, вы для себя на этот вопрос ответили. — Да, хотя мне ответ очень не нравится. Если захватчики не могут спать спокойно ни в одной деревне, то рано или поздно они примутся резать всех подряд. Мы не можем выйти из города, в поле нас слишком мало, а горожане без прикрытия стен против опытных солдат и вовсе ничто. Сигнора, я поставил себя на место ифранского маршала и учел ошибки бедняги Аршо, — И как бы вы завоевали Оргонду, Арно? — улыбнулась Марта, хотя ей отнюдь не было весело: — Я бы проутюжил прилегающие к Лиарэ земли, чтобы не ожидать удара з спину. Все, что мне нужно, мне бы подвозили с моря. Затем я бы взялся за город. Сделать нашу жизнь невыносимой трудно, но можно. Для начала я бы покончил с рыбаками, затем измотал ложными ночными штурмами и тревогами, а потом настал бы черед подсылов. Лиарэ верит своей герцогине, но предатели и мерзавцы всегда были, есть и будут. Через месяц или два я нашел бы Сезара и порадовал его картинами из городской жизни, вынудив пойти на прорыв по выжженной земле, и разбил бы на глазах горожан. Когда врага ждут и на одного воина приходится три, разгром неизбежен… — Хватит! — оборвала герцогиня. — Слава святому Эрасти, вы ифранской армией не командуете, а Сезар, надеюсь, не пойдет в ловушку. Гибель Лиарэ — это только гибель Лиарэ, а потеря армии и герцога — это конец. — Сезар Мальвани не оставит вас погибать. — Мальвани всегда ставили долг впереди любви, если вы об этом. И Тагэре, к слову сказать, тоже. Я хотела сказать, истинные Тагэре. Отец, Эдмон, Александр… Но вы правы. Я напишу герцогу и попрошу его сначала думать об Оргонде, а потом обо всем остальном. Вы проследите, чтобы письмо его нашло. — Обязательно, сигнора. Но, боюсь, если я прав, оно будет последним. Обратно моему человеку вряд ли удастся пройти. — Тогда тем более поспешите… Что это?! — Это? — командор поднял старинный окуляр, и лицо его стало жестким. — Это, моя сигнора, корабли ортодоксов. ИФРАНА. АВИРА Вардо и Гризье прошли анфиладой дворцовых комнат и сели на коней. Все это время арциец непринужденно рассказывал о поездке, а ифранец сухо кивал. Когда дворцовые ворота захлопнулись за двумя всадниками и кони, голова в голову, пошли по Утиной улице, Вардо, не поворачиваясь к собеседнику, бросил: — Как вас только земля носит! — С трудом, граф. Особенно после Гразы. — Жаль, я не могу убить вас на месте. — Да, это было бы неприлично и вызвало подозрение, но вы всегда можете нанять убийц. Вы ведь их нанимали в день, простите, в ночь нашего знакомства, а цены с тех пор выросли не так уж и сильно, несмотря на войну. Кстати, что нового слышно в Оргонде? Ее Высочество явно не в духе. — Прекратите мне заговаривать зубы и отвечайте, — Вардо не выдержал и повернулся к собеседнику. Он был вне себя, но Гризье в ответ на яростный взгляд лишь пожал плечами. — С наслаждением, но я все рассказал Ее Высочеству, мне почти нечего добавить. Разве что герцог Ролан сожалеет о Тагэре. — Какой же вы негодяй! — Арцийский, — улыбнулся Базиль. — А вот вы — ифранский дурак. — Что?! — рука графа потянулась к хлысту. — Я не понимаю. Вы собрались опровергнуть мои слова или доказать? — Вам придется объясниться! — Я это уже сделал. Я сказал, что всю дорогу вспоминал о голубых глазах вашей супруги. Голубых, граф. А у герцога Ролана, поведавшего мне в пустом саду душераздирающую историю про отраву и конвульсии, глаза были карими. — Что за чушь! — Это не чушь, сигнор. У Жоселин глаза — если то, чем она смотрит, можно так назвать, — серо-голубые. У Жермона — тоже, Паук и его супруга были серыми, как мыши. Брат Паука и отец Антуанетты и Ролана походил на человека, но красками его Творец тоже обидел. Вы в своей галерее вывесили не только своих предков, но и родичей Антуанетты. Проклятый! Там не было никого с темными глазами. Никого! А герцог Ролан оказался кареглазым. — Вы думаете, это самозванец? — Что вы! Самозванец сам берет чужое имя и сам всем доказывает, что он принц или король. Нет, этот молодой человек — подсадная утка. Жоселин хотела, чтобы вы кинулись спасать родича и стали государственным изменником. Писать «сестре» «братец» не стал, потому что не был уверен, что как следует подделает почерк и подпись. Да и с содержанием могла выйти промашка. Они каким-то образом узнали один секрет Антуанетты, но их могло быть несколько. — Похоже на правду, но если это все-таки он? Если Проклятый пошутил… или пошутила мать Ролана? — Вы согласились бы променять законного королевского внука на бастарда? — Не знаю… Но если он брат Туанон хотя бы по матери, его все равно нужно спасти. — Альбер, — Базиль вздохнул, — вы очень умный человек, но, когда речь заходит о вашей супруге или о вашем заговоре, вы теряете голову, а это неправильно. Будь это настоящий Ролан, нас никогда не оставили бы наедине, за какого бы дурака и шута меня ни держали. Если бы его на самом деле травили, ему бы не удалось обвести тюремщиков вокруг пальца. Это не дурацкий роман из тех, что читал мой покойный племянник, а жизнь, причем поганая. Против вас готовится заговор, Альбер. Вас вынуждают на безумный шаг, чтобы потом казнить. Жоселин боится, хоть и ничего не знает. К слову сказать, если Ролан жив и его и впрямь травят какой-то дрянью, им придется это прекратить и предъявить живого и здорового герцога. И ваше дело устроить все так, чтобы там оказались люди, видевшие Ролана хотя бы в детстве. Меня, надо полагать, туда больше не пустят. — Простите меня, Базиль. Вы спасли всех нас. — Пустяки, сударь. Может быть, теперь вы скажете, что творится в Оргонде? — Лиарэ в осаде, но держится. Но Лиарэ — это еще не Оргонда. — То есть? — Мальвани и его армия не дают Жоселин стать в стране хозяйкой. — Бедная Жоселин! Надо полагать, это ее очень огорчает, — сочувственно вздохнул Гризье. Альбер Вардо внимательно посмотрел на арцийца и расхохотался. |
||
|