"Темная Звезда" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)

Глава 11

– И все-таки ты сошел с ума! Связаться в одиночку с этим негодяем?!

– Отнюдь, – Рене сверкнул ярко-голубыми глазищами. – я ничем не рисковал.

– С герцогом был я и уверяю вас, это стоит целого отряда тупых и безответственных стражников, – влез в разговор Жан-Флорентин.

Философский жаб прекрасно понимал, что стал героем дня, и пользовался этим в полной мере.

– Именно, – подтвердил Рене. – Кстати, именно Жан надоумил меня обмануть Годоя.

– Я знаю прецедент, – пояснил жаб. – Однажды, чтобы разоблачить преступника, некий властелин сделал вид, что умирает. В мире нет ничего нового, все повторяется, поэтому было бы непростительно отвергнуть опыт предков. Мудрость древних – это великая вещь. К тому же я знаю все симптомы отравления ядами, к которым мог иметь доступ Годой, и то, как развивается процесс во времени. Мы продумали все до мелочей.

– Безусловно, – кивнул адмирал. – Короче, из дневников Иннокентия я понял, что самый вероятный похититель яда – Михай. Да я и раньше был уверен, что он – преступник и мерзавец, только доказать не мог. Помог Стефан. Оказывается, Герика призналась ему, что ей показалось, что губами Зенона говорит ее отец. Девушка узнала его манеру выражаться, когда он говорит сам с собой.

В том, что во главе заговора стоит Михай, я не сомневался. Но улик не было. Заставить его признаться, но как? И я позволил себя “отравить”. Поглумиться над умирающим, беспомощным врагом – что может быть приятнее для человека ироде тарского господаря! Он был уверен, что единственный, кто знает, где я, – принцесса Ланка, которая, если что и поймет, то не раньше утра.

– А Гардани? Ему ты доверился?

– Он просто получил записку и ключ.

– Но все знали, что он потерян.

– Кроме меня. Акмэ часто пользовалась этим ходом, когда хотела забыть, что она королева, и поговорить по душам со своим единственным другом.

– Иннокентием?

– Да. В его дневнике говорится о ключе и о ходе из исповедальни в Старую оружейную. Как видишь, Шандеру довольно было зайти со своими людьми в церковь.

– И все-таки ты рисковал.

– Да я был осторожен, как столетний клирик! Я напялил на себя столько кружев, что Годой не заметил ни то, что делал Жан-Флорентин, ни кольчугу из Эр-Атэва. На шпагах со мной Михаю не тягаться, он это знает, а в засаде было с десяток злющих “Серебряных”. Я все предусмотрел, кроме выходки Иланки.

– Если бы ты мне доверился, я бы следил не за тобой, а за ней.

– Прости, виноват, но я хотел, чтоб ты до отъезда разобрался в свитках...

– Знаешь, Рене, я решил не ехать с клириками – они поползут, как страдающие животом черепахи, а нам каждый час дорог.

– Но с ними ты был бы в безопасности.

– Я и так буду в безопасности, потому, что Топаза и Перлу никто не догонит.

– А Белый Олень?

– Ну, я могу его и не встретить.

– Если он не будет тебя поджидать. Михай, конечно, в наших руках, но в заговор наверняка замешан кто-то из клириков, кто-то из баронов, какие-нибудь праздношатающиеся колдуны и проповедники. Не мог Годой один натворить столько дел. Кто-то же должен был подмешать отраву в кубок для гостей, пробраться в резиденцию Инко. Следующим можешь оказаться ты, если поедешь один. Я не могу тебя отпустить!

– Рене, я пришел в этот мир задолго до тебя и научился ходить по канату. Чем быстрее я доберусь до Кантиски, тем раньше вернусь. Любой спутник будет меня задерживать. К тому же после Архипастыря я должен встретиться с Преступившими и нашими магами. Может быть, они подскажут, как лечить Стефана и Зенона. Нет, я должен ехать один, и как можно быстрее. Со мной ничего не случится, уж я-то знаю.

– Уговорил! Я все время забываю, что ты четыре сотни лет учился заметать следы. Но пока ты еще тут, скажи, что мы действительно знаем и что нам только кажется?

– Я знаю, что ничего не знаю, – внес свою лепту в разговор Жан-Флорентин и добавил:

– “Многие знания есть многие печали”.

– А малые знания и вовсе могила, по крайней мере, в нашем случае, – со вздохом добавил Рене.

– Я тоже полагаю, что невежество не украшает, – неожиданно легко согласился философский жаб, – однако мне хотелось сказать вам что-нибудь приятное.

– Не волнуйся, именно приятное ты и сказал, – успокоил эльф. – А сейчас, пожалуйста, помолчи и подумай о вечном.

– Что ж, – не стал возражать жаб, – у меня на примете есть несколько императивов, которые следует обдумать. – И он погрузился в размышления.

– Рене, Михай говорил правду? – воспользовавшись тишиной, осведомился Роман.

– Там, где он клянется мне “в любви”, я ему верю, – адмирал снял кольцо с левой руки, повертел перед глазами и надел на правую, – беда в том, что негодяй – всего лишь орудие в непонятно чьих руках. Да, он умен, нагл, где-то нахватался магии, но что за всем этим стоит и чем обернется, непонятно. Михаю на все плевать, кроме собственных амбиций. Для достижения его цели надо перешагнуть через труп Стефана, и он пытается его убить.

Затем, видимо, настанет черед мальчишки и старого Марко. Это подло, но объяснимо. Возможно, он хочет не мытьем, так катаньем прибрать к рукам Таяну, а затем – вперед к сердцу империи, подминая город за городом. Вполне обычный план. Я ему этого не позволю, значит, долой меня! Тоже можно согласиться, но дальше, Роман, дальше! Как нам объяснить Осенний Кошмар, намеки Болотной матушки, исчезновение и возвращение Зенона, вцепившуюся в Стефана тварь и так далее?!

– Рене, мне надо встретится с Архипастырем!

– Да кто ж спорит. Мы же все обсудили. Письма я ночью напишу. Теперь заговорщики подожмут хвост, но я на всякий случай останусь в Таяне до твоего возвращения. Не думаю, чтобы Стефану что-то грозило теперь, но береженого и судьба бережет.

– Если позволишь воспользоваться одним из твоих “подарков”, беречь его будет не только судьба. По крайней мере, если я правильно расшифровал записи.

– А если не правильно?

– Тогда я, вероятно, превращусь в жабу.

– Не надо. Жана-Флорентина вполне достаточно, чтобы довести до экстаза любого.

Роман вышел на поляну, посредине которой стоял одинокий бук. Сбоку змеилась промытая ручьем глубокая ложбина, заросшая отцветающей таволгой, пахнущей старым медом. Что ж, место вполне подходящее, чтобы посмотреть, покорятся ли ему заклятия Темных эльфов. Конечно, лучше было бы привести сюда самого Стефана, но принц все еще слаб, хотя и начал разгуливать по Высокому Замку. Ну да ничего. Он, Роман, не так уж долго будет связан с Преданным. Какое счастье, что дремучие леса подступают так близко к Гелани...

Роман аккуратно свернул плащ и положил его рядом с собой на землю. Рядом легла сумка. Интересно, как отнесется Топаз к необычному наезднику, которого он возьмет в седло, если все получится? Сосчитав до полусотни, чтобы успокоиться и выровнять дыхание, Роман развел небольшой костерок и выплеснул в него сваренное накануне зелье. Закрыл глаза и нараспев произнес странные слова. Ему показалось, что он оказался в кругу звенящей тишины – даже ручей притих. Какое-то время не происходило ровным счетом ничего. Роман открыл глаза и с волнением осматривал поляну. Никого. Но вот ветви на краю поляны раздвинулись, и оттуда, шатаясь, как пьяный, вывалился здоровенный вепрь.

Роман никогда еще не видел такого огромного кабана. Секач был в расцвете своей тяжеловесной мощи. Отъевшийся после зимних невзгод, темно-бурый, с острейшими клыками, он стоял, широко расставив ноги, и жадно втягивал ноздрями дурманящий запах. Затем вепрь грузно шмякнулся на землю, пару раз прокатился по траве и затих, блаженно прикрыв глаза. Роман, усилием воли оторвавшись от созерцания гостя, окинул взором поляну и увидел, что она полна зверья.

На зов пришел огненно-рыжий Лис, на дальнем конце поляны застыл великан Сохатый, не обращая внимания на соседство огромного одноухого Волка. Мягкий шлепок о землю заставил оглянуться – рядом с кабаном стоял гигантский самец Рыси, а из-за деревьев выламывался солидных размеров медведь.

Роман колебался. Он послал зов лучшим из диких и теперь должен был выбирать. Кабан и Лось отпадали. То же относилось и к Медведю – вряд ли ему дозволили бы жить в дворцовых покоях. Жизнь же Стефана следовало оберегать денно и нощно. По той же причине не подходил и Лис. Он стал бы прекрасным сторожем и разведчиком, но не смог бы справиться даже с одним человеком. Оставались Волк и Рысь.

И того и другого природа наделила грозным оружием, прекрасным чутьем и выносливостью. Волк при необходимости к тому же мог сойти за собаку, обладал неутомимостью и мог собрать и возглавить стаю себе подобных. Рысь умела ходить бесшумно, при нужде могла выпрыгнуть из окна, часами ждать в засаде и к тому же была живым гербом Таяны. Роман выбрал. Взяв в руки черный ошейник, он подошел к застывшему дикому коту и застегнул на его шее пряжку вороненой стали.

В последний раз оглянулся на пришедшее на его зов зверье (огонь погаснет, и они мирно разойдутся) и пошел к привязанной в лощине лошади. Топаз не подкачал.. Пятнистый хищник, как привязанный следующий за хозяином, не произвел на жеребца никакого впечатления. Так же как и перспектива провезти кровопийцу на своей спине. Этого хочет повелитель? Значит, ТАК НАДО. Рысь же, все еще одурманенная зельем, беспрекословно запрыгнула на коня и устроилась перед всадником, как будто раньше не чем иным, как ездой верхом, и не занималась. Роман послал Топаза в галоп.

Стража с удивлением смотрела на именитого гостя, везущего в седле огромную кошку. Но Роман успел заслужить всеобщую любовь, да и о его колдовских способностях были наслышаны. Появление ручной рыси никого не удивило. Эльф спокойно привел дикого кота в спальню Стефана, который с удивлением уставился на желтоглазое страшилище.

– Что это?

– Преданный.

– Что?

– Мне надо срочно уехать, Стефан. Похоже, беда гонится за нами по пятам. Надеюсь когда-нибудь тебе все объяснить. Но бросать тебя одного я не могу.

– Что со мной может произойти? Я почти здоров; Михай, хвала Творцу и Руи, в башне. Не хотел бы я смотреть на казнь отца Герики, хватит на ее век горя, но что поделаешь... Отец здоров, со мной Шандер, а твои “красные стражи” отбили охоту у кого бы то ни было забираться ко мне с кинжалами.

– И все-таки, Стефан, ставки велики, твоя жизнь кем-то ценится на вес... не знаю чего. Лишняя осторожность не помешает. К тому же Преданный, по свидетельствам... летописцев – величайший дар. Это друг на всю жизнь, твое второе “я”, любящий тех, кого любишь ты.

Пусть ты в относительной безопасности, но ты сам вчера признался, что боишься то за Герику, то за Ланку. А этот кот при необходимости защитит и их. Кроме того...

– Что кроме того...

– Нет, ничего. Просто он, в конце концов, очень красив и является живым талисманом.

– Уговорил, – Стефан улыбнулся. – И что мне делать, чтоб Преданный меня признал?

– Дай руку.

Принц покорно протянул Роману худую руку, и либр защелкнул на запястье черный браслет – точную копию ошейника.

Крик Стефана слился с рычанием рыси. Когда принц поднял взгляд на эльфа, в нем сквозил восторг и благодарность.

– Так вот что ты имел в виду под “кроме того”... Мы с ним теперь единое целое. Это божественный подарок, Роман.

"Это подарок Темных эльфов, – подумал бард, – но у нас нет другого выхода”.

Роман сдерживал Топаза, приноравливаясь к иноходи вороного. Адмирал поехал его провожать, хотя смысла в этом не было, все было говорено-переговорено. Это было данью дружбе, но не здравому смыслу.

Молчаливый эскорт следовал сзади, не приближаясь к друзьям. Наконец Рене остановил коня на вершине одного из пологих холмов:

– Больше не буду тебя задерживать. Надеюсь, свидимся. На всякий случай запомни, что в Эланде тебя всегда ждут.

– Спасибо. – Эльф был не на шутку взволнован и постарался это скрыть, заговорив о делах:

– Я подарил Стефану рысь, если я правильно прочитал записи, твои друзья нашли способ навсегда привязать зверя к человеку. Это как-то защитит принца...

– Но Михай больше не опасен.

– Пока да, но Проклятый меня побери, если я, возвращая ему жизнь, не колебался. Может, лучше было бы позволить этому уроду подохнуть...

– Марко хочет любой ценой излечить Зенона, а тайну знает только Годой, хотя... – Рене наморщил лоб, – знаешь ли, я не раз убеждался в том, что не стоит сдерживать порывы, идущие от сердца. Если ты не хотел его спасать, не надо было этого делать. Впрочем, чего теперь сожалеть, дело-то сделано..

– Молю Творца, чтоб во мне говорило только отвращение. Стерегут эту тварь хотя бы надежно?

– Гардани глаз не спускает.

– И все же боюсь я за Стефана... Он все еще несвободен от этой мерзости!

– Как ты думаешь, может, попросить Жана-Флорентина защищать не меня, а его? С Преданным он подружится...

– Исключено. – Жаб был категоричен. – Мы присягаем один раз. Ты мой сюзерен, я поклялся охранять твою жизнь, и я это сделаю. К тому же, Проклятый меня побери, она представляется мне куда более ценной, чем жизнь принца!

Адмирал привычно пожал плечами – опровергать жабьи сентенции он уже не пытался, утешаясь тем, что поступал по-своему.

– Что ж, будем надеяться на рысьи когти и преданность Гардани. Роман, ты не очень задерживайся у Филиппа и у этих своих мудрецов. Знаешь, те, кто много плавал, знают, что у любой бури есть “глаз”, где рождаются все вихри. Во мне все кричит, что “глазом бури” стала Таяна. И потом, ты так мало пел..

– Обещаю, когда все кончится, буду петь, пока тебе не надоест.

– Когда все кончится... Что ж, ловлю на слове. – Рене стиснул руку эльфа. Он улыбался, но Роман понял, что эландец не слишком-то надеется на скорую встречу.

Помахав рукой и изобразив самое беззаботное лицо из имеющихся в его арсенале, эльф тронул коня. Обрадованный Топаз пошел легким галопом. Неоседланная Перла как пришитая следовала за супругом. У поворота дороги менестрель оглянулся. Герцог все еще смотрел ему вслед. У эльфа сжалось сердце, он не мог не думать об охоте, развязанной прислужниками Осеннего Кошмара за теми, кого он оставлял в Таяне. И все равно Роман был убежден – никакие Пророчества не исполняются, если находятся те, кто бросает вызов судьбе. Возможно, в лице Архипастыря он найдет могущественного союзника, а Рене, что ж, он может за себя постоять, тем более теперь, когда заговор обезврежен.

Адмирал и принц не одни, с ними Преданный и Жан-Флорентин, у которого, при всей его сварливости и навязчивости, ума поболе, чем у сотни телохранителей. И все же... Все же это проклятое ощущение, что он предает их, что в конце пути по его, Романа, милости Рене и Стефана ожидает нечто более страшное, чем обычная смерть.

Эльф встряхнул головой, отгоняя пакостные мыслишки, и заставил-таки себя думать о делах более насущных, чем мутные предсказания старой Болотницы. До Кантиски месяц и неделя конного пути, но Топаз доберется за две дюжины дней. Oт Святого города до Пантаны еще полторы дюжины. Какое-то время придется ждать приема у Архипастыря, да и с Примеро за один день не разберешься. Затем месяц на обратный путь. Роман тронул поводья, и кони перешли на великолепную рысь. До осени он должен вернуться... До осени...

Астен Кленовая Ветвь аккуратно отложил в сторону белоснежное перо и с удовольствием перечел написанное. Только что законченное стихотворение завершало двойной венок сонетов, который Астен создавал несколько лет. Подождав, пока серебряные чернила высохнут, эльф бережно положил свиток в резную буковую шкатулку и вышел на улицу.

Близился вечер, и небо над Убежищем окрасилось нежными розовато-сиреневыми тонами, над белыми и розовыми цветами примул кружили первые ночные бабочки, в небе проступил бледный лунный серп. Астен с тихой радостью смотрел на причудливые облака, с удовольствием припоминая наиболее удачные строчки родившегося стихотворения.

Из блаженного состояния его вырвали слова “Приветствую вас, отец”. Голос, произнесший их, был нежным и негромким, но для Астена он прозвучал подобно скрежету железа по стеклу.

Будь его воля, младший брат Местоблюстителя Лебединого трона отменил бы эти мучительные еженедельные встречи, но Нанниэль и ее дочь (он с трудом верил, что является отцом девушки) были фанатичными приверженцами старинного эльфийского этикета, родившегося в те дни, когда раса Перворожденных была хозяйкой Рассветных земель, как тогда называли нынешнюю Тарру.

Сам Астен давно не надевал ярких изысканных нарядов, нелепых на затерянном в болоте острове, где дожидались своей судьбы несколько сотен эльфов, отставших от своих собратьев в день Великого Исхода. Непритязательность Астена в одежде ставилась дочерью и женой ему в вину не меньше, чем судьба Нэо Рамиэрля, Нэо Звездного Дыма, первого за несколько веков эльфа-разведчика, по мнению матери и сестры, загубленного родным отцом и чародеями-людьми

Сам Кленовая Ветвь так не считал. Более того, когда выросший среди смертных сын наконец был приведен в убежище магом Уанном, Астен с радостным удивлением обнаружил, что он и Роман понимают друг друга с полувзгляда.

Сын, как и отец, был предан музыке и слову, жил настоящим и будущим, а не вздыхал по безвозвратно ушедшему величию эльфов. Если бы Астен мог так же свободно, как и Роман, чувствовать себя среди смертных, он наверняка бы променял добровольное заточение на острове на странствия по дорогам Благодатных земель. Увы! Астен не был способен сыграть роль человека, а посему его жизнь состояла из занятий магией и поэзией, разговоров с Преступившими и помощи, которую он по мере своих сил оказывал брату, вот уже двенадцатую сотню весен оберегавшему затерявшихся эльфов.

Астен Кленовая Ветвь привык к такой жизни и даже находил в ней светлые стороны. Все было бы хорошо, если бы не тихая, но непреклонная Нанниэль, на которой он так опрометчиво женился, уступив настоянию Светлого Совета, и не Эанке Аутандиэль, Эанке Падающая Звезда, его дочь, с которой он вел постоянную войну, не выходя при этом из жестких рамок допотопного этикета. Вот и сейчас Астен, подавив вздох, протянул девушке точеную руку, которую та поцеловала, преклонив колени.

Эанке, как всегда, была одета по древнему обычаю. Длинные черные косы перевиты жемчужными нитями, голову украшает изысканная диадема, к которой крепится тончайшая вуаль, а платье цвета закатного неба стянуто золотым пояском. Длинные ресницы Эанке неодобрительно дрогнули при виде простой зеленой туники отца. Разумеется, она ничего не сказала – почтительная дочь не смеет делать замечания родителю, но Астен не сомневался – завтра же к нему явится с визитом Нанниэль и своим нежным музыкальным голосом ору, а то и две, будет перечислять его прегрешения, среди которых будет и сегодняшний костюм. Он же, как всегда, будет покорно выслушивать весь этот бред неудовлетворенной жизнью женщины.

Для себя Астен давным-давно понял, что поведение Эанке и ее матушки объясняется одним. Незаурядная красота обеих вкупе с высоким положением в клане, властными характерами, обилием свободного времени и старинными эльфийскими предрассудками заставляли их тосковать по прежнему величию расы.

Обе жаждали придворных интриг, поклонения, турниров в свою честь, внимания принцев и королей сопредельных держав, а вместо этого были обречены прозябать в Убежище среди горстки соплеменников, которых знали вдоль и поперек и которые в большинстве своем примирились с порядком вещей.

Временами неудовлетворенность Эанке выплескивалась в диких истериках, благодаря которым она лишилась даже того общества, которое могла бы иметь. Отец ее жалел, когда долго не видел, но к концу встречи обычно готов был либо убить своими руками, либо, зажав уши, бежать куда глаза глядят. В глубине души он был уверен, что Эанке платит ему той же монетой.

Астен не ошибся. Он просто недооценивал ситуацию. Дочь его ненавидела. Ненавидела она и мать за то, что та не смогла обеспечить ей положения, к которому она стремилась. Но Нанниэль была единственной союзницей, и Эанке не выказывала своих истинных чувств. Отец же был одним из главных виновников незадавшейся жизни.

Вместо того чтобы искать дорогу, по которой ушли Перворожденные, и молить далеких богов о прощении и принятии Заблудившихся в свое лоно, Астен и его старший брат Эмзар Снежное Крыло пытались привязать их к этому миру. Более того, на острове появились люди. Люди, которые были лишь пылью в сравнении с эльфами. Еще немного, и они получат в Убежище равные права с детьми Звезд! Если так пойдет и дальше, Эанке никогда не сможет получить то, чего она жаждет.

Она не раз хотела поговорить с отцом начистоту и поставить его перед выбором. Или он ищет Дорогу, или она объявляет ему войну. Решение созрело давно, но слова почему-то не произносились. Вот и сегодня, глядя в лучистые холодные глаза Астена, Эанке смутилась и ничего не сказала. А он ни о чем не спросил.