"Темная Звезда" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)

Глава 3

Очевидно, Роман все-таки заснул, так как не заметил, когда началась суматоха. Виновником ее оказался коронэль Диман Гоул. Ветеран был вне себя. Оказывается, ночью один из воинов, находившийся к тому же под особым надзором “второго я” адмирала, отправился-таки на поиски приключений. Молодец был назначен в караул со стороны леса, и на рассвете его преемник обнаружил пустое укрытие. Исчез и конь. По утренней росе удалось проследить дезертира до зарослей лещины, где след терялся окончательно. Рене молча выслушал доклад и только потом осведомился:

– Кто-нибудь вчера заметил за Инрио какие-то странности сверх его обычных выкрутасов?

– Наоборот, после Фекры[45] он вел себя абсолютно спокойно.

– Мне тоже так казалось. На очередную интрижку его выходка явно не похожа, не в Белый же Мост он вернулся... Как ты думаешь, куда он мог отправиться?

– Ну, уж точно не в Таяну. Знай он, где нашли покойницу, я бы поставил меч против дохлой кошки, что он собрался поохотиться на здешнее чудище.

– И то верно, после того, как он оскандалился в прошлый раз, парень спит и видит совершить подвиг. А тут такая возможность – настоящее чудо-юдо... К тому же он, похоже, здорово обиделся, что я взял к себе этого Зенека, вот и решил нос всем утереть.

– Ну, попадись мне этот дурень...

– Будем надеяться, попадется, – кивнул Рене и обратился к возникшей словно из воздуха Лупе:

– Вы можете показать нам короткую дорогу в пущу?

– Конечно. Через эту рощу. На юге она как раз смыкается с Ласковой пущей. А речка, из которой сейчас поят лошадей, и вовсе вытекает из Лебяжьего. Вдоль берега идет тропа, которой может пройти конь... Правда, за озером придется идти пешком – очень густой подлесок....

– Если желаете, подождите нас здесь, я оставляю в лагере поклажу и при ней охрану.

– Нет, я пойду с вами...

– Ну, как годно...

Тропа весело бежала вдоль речки. Щебетали птицы, остро пахли влажные цветущие травы. Мрачные ночные мысли испарялись вместе с утренней росой.

– Разумеется, не найдем мы здесь никакого дракона, – выразил общее мнение Диман, – а этому красавцу я задам, будет до конца похода при мне. И никаких отлучек!.. Только бы найти паршивца.

– Похоже, нет здесь никого, – откликнулся Рене Аррой, рассеянно следя за стрекозами. – Проклятый бы побрал этого осла, хоть бы следы какие отыскались...

– Жаль, у нас нет собак, – внес лепту в общий разговор и Роман. – Лупе, вы представляете, где нашли Панку?

– С того края пущи, что примыкает к Белому Мосту, туда мы доберемся только после полудня.

Но следы нашлись намного раньше. Первыми забеспокоились кони, потом и всадники почувствовали сладковатый запах разложения, тянущийся из густых зарослей лещины.

– Надо посмотреть, – неохотно проговорил Рене.

Двое воинов повернули к кустарнику, однако адмирал опередил их. Подъехав вплотную к кустам, он раздвинул ветки, затем махнул рукой всем оставаться на местах и подозвал Романа и Димана. Зрелище, открывшееся их глазам, поражало какой-то злобной нелепостью. Очевидно, не так давно в кустах была дневная лежка оленя, теперь же бедное животное представляло собой кучку клочков мяса и костей, валявшихся в луже запекшейся крови. Череп с мягкими весенними рожками был разломан так же, как и череп Панки, мозг был не тронут. Оленя растерзали дня два назад, причем, насколько можно было судить, не пропал ни один кусок мяса. Более того, не только в изобилии водившиеся в лесу мелкие зверушки, но даже муравьи и мухи не зарились на даровое угощенье. Самым же страшным было то, что рядом с оленьими останками лежали совсем свежие куски мяса, еще ночью бывшие молодым эландским дворянином и его конем. Единственное, что отсутствовало, – человеческая голова.

– Бедный дурак. Он наконец встретил своего дракона, но тот оказался ему не по силам, – прошептал Диман. Роман потрясенно молчал. К действительности его вернул голос адмирала:

– Надо посмотреть, есть ли тут след, и как-то похоронить... останки. Я думаю, все надо сжечь...

– Но по Закону...

– Закон разрешает – сразу же сжигать тела погибших от эпидемий. Это тоже эпидемия – эпидемия жестокости и безумия. Если даже муравьи не могут к этому прикоснуться... Дим, распорядись насчет костра, и, пошли нам Великие Братья забвенье того, что мы увидели. Роман, прошу вас со мной.

Либр был прирожденным следопытом. Не были новичками и сам Рене, и молчаливый крепыш по имени Гард-Роан, носивший кинжал Первого Ловчего Идаконы. И все равно единственные найденные следы принадлежали несчастному оленю и лошади погибшего Инрио. Отыскался и меч, отброшенный чудовищной силой в самую гущу кустарника. Но меч этот так и не покидал ножен. Ни следов монстра, ни головы несчастного искателя приключений нигде не было. К полудню поиски прекратили.

– Я думаю, что бы это ни было, оно ушло отсюда, ведь лес вокруг кишит живностью...

– Но живность эта не пересекает какую-то известную ей черту. Да и птиц почти не видно.

– Зато мы все черты пересекли и ничего не нашли. Неужели оно все время тут сидело после того, как убило оленя, и ушло только сейчас?

– Непохоже. Панка погибла совсем в другом месте.

Думаю, если как следует пошарить по пуще, мы найдем еще кого-нибудь.

– Легко сказать хорошо пошарить...

И тут Роман решился. Он отозвал Рене в сторону и в ответ на вопросительный взгляд признался, что знает, как вызвать Хозяина пущи.

Лесные духи вообще-то давно считались несуществующими. Так же как эльфы, гномы и прочая нелюдь, но, если с ними заговаривали на языке Перворожденных, Хозяева откликались. Признаваться герцогу в умении колдовать было верхом неосторожности, и тем не менее Роман решился. Бард чувствовал, что он и Рене уже связаны веревочкой, которую распутает только смерть или победа. Его самого удивляло доверие, испытываемое им к человеку, встреченному меньше суток назад. Адмирал же при известии о том, что лесные духи все же существуют и скоро, если получится, он увидит одного из них, и бровью не повел. Только велел Диману увести отряд к месту ночевки и не искать их без крайней на то необходимости. Ветеран выслушал приказ с неодобрением, но смолчал.

Какое-то время Роман колебался, потом велел Лупе уйти со всеми. Герцог и бард съехали с тропы, пробрались через заросли буйно цветущего барбариса и остановились на небольшой круглой полянке, заросшей отцветающей земляникой. Что-то подсказывало Роману, что страшный гость пущи уже далеко и не смотрит в их сторону. И вправду, будь он поблизости, птицы бы смолкли.

Роман сосредоточился и произнес древние, как сами леса, слова. Зная норов Хозяев, он был готов взывать не раз и не два, постепенно усиливая силу заклятья, но ответ пришел мгновенно. Прошелестел легкий ветерок, и на поляну вышел невысокий, кряжистый юноша в серо-коричневой тунике. Кроме непривычной одежды, от людей его отличали лишь темно-зеленые блестящие волосы и избыток пальцев на руках.

– Я Хозяин пущи, имя мое Кэриун а Роэбл а Дасто. Ты звал меня, и по слову Перворожденных я пришел.

– Я хочу спросить тебя, Кэриун а Роэбл, что за чудовище пряталось в твоем лесу?

Юноша совсем по-детски мигнул серо-зелеными глазищами и прошептал:

– Я не знаю...

Если б его целью было удивить Вопрошающего, он ее достиг. Известно, что Лесной Хозяин видит глазами всех живых существ, обитающих в его лесу, и слышит всеми ушами. Да, когда его вызывают, он обретает почти человеческое тело и вынужден отвечать на заданные вопросы (не более семи), и хотя делает это не больно охотно, солгать не может. Но НЕ ЗНАТЬ, что произошло у него под носом, Хозяин НЕ МОЖЕТ еще в большей степени.

Роман был далек от того, чтобы предположить, что среди духов завелись лжецы, и он растерялся, как растерялся бы человек, столкнувшись с горячим снегом или водоплавающей бабочкой. Выручил адмирал. Рене не знал как того, что Хозяин может чего-то не знать, так и того, что Вызванный отвечает только Вопрошающему, и вмешался в разговор. Бард опешил еще раз: лесовик с готовностью заговорил с человеком и рассказал, что хозяином Ласковой пущи он стал лишь на рассвете этого дня, наследовав прапрапрадеду.

Поскольку Хозяином пущи может стать только Брат дуба, а дубы в этих краях – большая редкость, ему, Кэриуну, несмотря на юный возраст, пришлось взвалить на себя бремя ответственности за Ласковую пущу, а это очень тяжело и страшно. Нет, что случилось с прежним Хозяином, он не знает. Просто вдруг перестал его чуять и осознал, что того больше нет. А до этого на рощу нахлынул страх и безумие. Кэриун а Роэбл а Дасто никогда не чувствовал себя хуже, ему казалось, что его поглощает, растворяет в себе какая-то чуждая сила.

Это было как поздней осенью, когда лес теряет листву, но намного страшнее, быстрее и безжалостнее. Краешком меркнущего сознания Кэриун услышал призыв старого Хозяина ко всем подвластным ему Хранителям[46] и содрогнулся от силы нанесенного ими удара... После этого он ничего не помнит.

Странное оцепенение схлынуло совсем недавно. Он стал звать Хозяина и Хранителей, но никто не откликнулся. Они все мертвы. Он это знает так же точно, как и то, что Осенний Кошмар на рассвете покинул Ласковую пущу. Что это такое, ему, Кериуну, не понять, а спросить некого. Хуже всего, что он уверен – жуткий пришелец ушел не потому, что был побежден Хранителями и Хозяином, а потому, что сделал свое дело.

Кэриун оказался единственным выжившим из родни прежнего Хозяина. Вероятно, потому, что его не призвали на помощь. То ли забыли, то ли пожалели, то ли решили, что от него не будет по молодости никакого проку. Теперь же он в ответе не только за деревья и зверье, как прапрапрадед, но и за озеро, камни, птиц и насекомых, которыми раньше занимались Хранители и с которыми он не представляет, как управляться.

Новоиспеченный Хозяин выглядел растерянным и подавленным. Казалось, он вот-вот расплачется, хотя плакать лесным духам вроде и не положено. Роман слушал эту невероятную историю с возрастающим волнением. Какой же силой должен обладать этот Осенний Кошмар (менестрель поймал себя на том, что это имя как нельзя лучше подходит тому, с чем они столкнулись), чтобы сгубить охранные силы заповедной пущи. Горе молодого Хозяина было ему понятно: блюстители земель приходились ближайшими родичами Перворожденным, а эльфам знакомы и страх, и боль, и горечь. Лесные Хозяева к тому же совершенно не переносили одиночества, жили семьями в окружении подчиненных им Хранителей. Лишившись близких, молоденький дух повел себя как любое мыслящее и чувствующее создание, – он растерялся и отчаянно нуждался в поддержке и сочувствии. Первыми, кто с ним заговорил, оказались люди. Ничего удивительного, что лесной парнишка вцепился в них мертвой хваткой.

Рене, похоже, оценил положение, в котором оказался новоявленный Хозяин, по-своему. Герцог разговаривал с Кэриуном ласково и уверенно. Упомянув, что и ему, Рене Аррою, после гибели отца и братьев пришлось возглавить осиротевший дом, он настойчиво втолковывал лесному духу нехитрую человеческую истину насчет того, что глаза страшат, а руки делают. Затем герцог и дубовичок углубились в деловой разговор, из которого явственно следовало, что дела государственные и дела лесные ведутся примерно одинаково. В конце концов Роману сообщили, что в ночь назначено прощание с прежним Хозяином Ласковой пущи и коронация нового, куда, помимо соседей, приглашены и они.

Рене явно знал, что ни людям, ни даже эльфам не место на сборищах лесных духов. Знал ли это Кэриун, оставалось тайной, но дубовичок был таким трогательным, что Роман оставил свои сомнения при себе, объясняя собственную сговорчивость тем, что во время шабаша можно узнать что-то важное. К сожалению, ожидания его не спешили оправдаться.

Собравшиеся с приходом темноты гости, из уважения к новому Хозяину, пребывавшему в человечьем обличий, и его друзьям, явились в таком же виде. Были они озабочены трагедией, терялись в догадках, но, кроме неясной тревоги, тем более сильной, чем ближе находились их владения к Ласковой пуще, и жутких ощущений, один к одному повторяющих испытанное Кэриуном а Роэбл а Дасто, окрестные Хозяева ничего не поняли. Все были убеждены как в том, что сейчас Осенний Кошмар покинул округу, так и в том, что через владения соседей он не проходил, а просто исчез. В то, что старый Хозяин, погибая, прихватил с собой неведомое зло, не верил никто, хотя попытки убедить в этом себя и других предпринимались. Впрочем, их весьма резко пресекла Болотная матушка.

Госпожа и Хранительница примыкающего к пуще гигантского болота, тянущегося на юго-востоке аж до Последних гор, а на западе сливающегося с родной Роману Озерной Пантаной, явилась в облике сгорбленной старухи с буро-коричневым грубым лицом и неожиданно прекрасными глазами цвета весенней листвы. Матушка вызвалась, пока суд да дело, приглядывать за осиротевшим Лебяжьим озером и лесными ручейками, за что снискала огромную благодарность дубовичка.

Во время поминального пира, устроенного у корней увядающего на глазах неохватного дуба, служившего обиталищем прежнему хозяину и мерилом его силы и власти, болотница помалкивала, хитро оглядывая неожиданных гостей. Роман-Александр готов был поклясться, что старуха что-то знает. Другие гости (а собралось их не так уж и много) чувствовали себя не в своей тарелке. Страшная судьба Хозяина и Хранителей Ласковой выбила нечистую силу из колеи. Может, впервые за минувшие со времени битвы Духов тысячелетия они столкнулись с угрозой и растерялись. Ни Хозяин Каменной осыпи, ни Хозяйка Соснового холма, ни другие не знали, что им теперь делать. Их мир, казавшийся таким простым и незыблемым, мир, которому могли угрожать только люди, да и то не сейчас, а много-много лет спустя, покачнулся. Неудивительно, что так же, как утром Кэриун а Роэбл, они признали за пришельцами право задавать любые вопросы и с готовностью на них отвечали.

Ночь перевалила за половину, когда Роману и Рене удалось кое-что выудить. Хозяйка Соснового холма – высокая, стройная, с янтарными глазами и роскошным плащом серебристо-зеленых волос – вспомнила, как несколько дней назад бор заполонили тысячи чужих птиц. Крылатые беглецы были насмерть перепуганы, в их головенках запечатлелись туманно-серые змеи, душащие за шею, выпивающие яйца, вползающие в гнезда. Водяной, обитающий в речке Быстрице, куда впадал вытекающий из Ласковой пущи ручей, чуть не задохнулся от принесенного с водой страха, стоившего жизни немалому числу рыб и рыбешек. Всей его силы (а Быстрица – река немалая) едва хватило, чтоб обезвредить отраву. Погибшую рыбу пришлось сплавить вниз по течению Хозяину Больших Вод, потому что даже самый завалящий рак не желал ее есть. Владелец Каменной осыпи рассказал о промчащихся в страхе оленях и кабанах. Но самым важным свидетелем оказался молодой пылевичок, живущий на проезжей дороге. Бродяжка поведал, как однажды утром вдоль тракта скользнуло НЕЧТО.

Что это было, он не понял, но его охватил холод, от которого бедняга оправился только на следующий день. Высказавшись, духи сразу успокоились, как дети, рассказавшие о беде старшим, которые могут все исправить. Кэриун прищелкнул пальцами, и меж корней засыхающего дуба прорезалось холодное голубое пламя, мгновенно охватившее гигантский ствол. Молодой Хозяин вскочил, выбежал на залитую мечущимся колдовским светом поляну, на какое-то время замер, а потом резко подпрыгнул, приземлился на одно колено, вскинул руки вверх и вновь подпрыгнул, перекувыркнувшись в воздухе и издав пронзительный звенящий вопль.

Роману, привыкшему к изысканным эльфийским балетам, веселой человеческой пляске и гномьим танцам-шествиям, прыжки Кэриуна показались дикими и нелепыми. Но только сначала. Танец захватывал. Хозяин пущи издавал резкие ритмичные крики, которым стали вторить все остальные. С места вскочил водяной и присоединился к пляске, двигаясь на свой манер, но странным образом его быстрые текучие движения сочетались с движениями Хозяина пущи. Ритм убыстрялся, все больше Хозяев втягивалось в танец. Образовался круг, в середине которого бесчинствовал Кэриун. Другие отплясывали кто во что горазд, придерживаясь, однако, заданного дубовичком темпа.

Роман изо всех сил сдерживал себя, чтобы не присоединиться к беснующейся нечисти, Рене же счел скромность излишней. Бард с удивлением смотрел, как адмирал, оказавшись между Хозяином осыпи и водяным, обнял соседей за плечи, заставив двигаться в едином порыве. Водяник с готовностью обхватил за шею Хозяйку сосен, та, тряхнув серо-зеленой гривой, положила точеную руку на плечо пылевичку, в свою очередь обнявшему соседа. В мгновение ока круг замкнулся. Танцующие понеслись в безумном хороводе, выкрикивая какие-то одним им понятные слова. А посредине продолжал взлетать к небесам в прихотливых прыжках новый хозяин Ласковой пущи.

Роман, не отрываясь, следил за невероятным зрелищем, в глубине души презирая себя за эльфийские предрассудки, не дающие ему слиться с танцующими, и дивясь странному единению духов и человека.

– Кто бы мог подумать, не правда ли, эльф? – Низкий бархатистый голос вывел его из транса, и Роман вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним на залитой голубым светом траве сидела старая болотница – единственная, кто не принимал участия в пляске.

– Кто бы мог подумать, – повторила старуха, – что человек поведет за собой Пляску Ночи...

– Он не обычный человек, матушка, – откликнулся Роман.

– Хорошо, что ты это понимаешь...

– Но откуда о нем знаешь ты?

– Знаю, и все. Когда я вас увидела, я поняла, что началось...

– Что началось, матушка?

Болотница какое-то время не отвечала, следя глазами за безумствующим хороводом, потом повернулась к Роману и, сверкнув зелеными очами, властно сказала: “Идем!”

Бард решительно вложил пальцы в протянутую ему сморщенную широкую ладонь. Он уже ничему не удивлялся. В глаза бросились звездные брызги, раздался тонкий мелодичный звон, как от лопнувшей струны, и они оказались на поляне, заросшей ровной мягкой травой и желтыми пушистыми цветами.

Яркий лунный свет заливал окрестности, и Роман увидел, что поляна эта постепенно переходит в бугристую равнину, местами заросшую гибким тростником. Неистовая луна позволяла рассмотреть на краю луга серебристые метелки путеводной травы илиссиса, растущей на болоте там, где человек может пройти, не рискуя утонуть. И тут он понял, что находится в самом сердце топей, что под ним бездонная пропасть, заполненная вязкой грязью, а прелестные золотые цветы не что иное, как слезы елани, вырастающие, как гласят легенды, из глаз утонувших. Однако ноги Романа твердо стояли на земле, хотя к зеленой магии он не обращался. Не веря себе, бард оглянулся на свою спутницу. Та засмеялась:

– Верно, эльф, мы в самой середке Кабаньей топи. Сюда иногда добирались люди, но без моего разрешения еще никто не выходил. Это место все еще принадлежит мне, и только мне...

– Значит, ты?

– Да, я Уцелевшая[47], – старуха засмеялась, – о нас еще помнят, это приятно.

– Помнят, но считают не более чем легендой.

– Для людей вы, эльфы, тоже не более чем легенда...

– Это правда. Но как ты...

– Не будем вспоминать то, что было... Или не было. Поверь, я с удовольствием многое позабыла. Поговорим о том, что есть, вернее, о том, что может случиться.

Меня мало волнует, за что убивают друг друга люди, почему и куда делись эльфы и кто из духов жив, а кто ушел в небытие... Любая часть мира вольна исчезнуть или измениться, но сам мир должен жить... Даже без нас. Даже без вас... – старуха требовательно уставилась на Романа, и тот пробормотал что-то вроде “Да-да, я понимаю”.

– Ничего ты не понимаешь... Ничегошеньки. Вот поживешь с мое, тогда, может быть. Короче, я чувствую, что что-то сдвинулась, и не успеет эта трава поблекнуть и покрыться снегом, как все повиснет на волоске.

То, что произошло утром, – первое дуновение пробуждающегося зла. Я пока не уверена, что узнала его, все слишком расплывчато, но не сомневаюсь, что корни, как им и положено, таятся в далеком прошлом. А раз так, мы его постигнем. Это первое, что я хотела тебе сказать. Второе. Правильно ли я поняла, что тот человек, которого убил... м-м-м... Осенний Кошмар, – родня твоего друга?

– Адмирал Аррой мне пока не друг.

– Друг до последнего дыхания, и ты это знаешь не хуже меня. Так кто был погибший?

– Как будто внебрачный сын его племянника.

– Значит, кровь одна. Можешь назвать меня выжившей из ума жабой, если тварь не подстерегала именно герцога Арроя. Чудище обманулось, но его хозяева быстро поймут, что произошла ошибка, так что готовьтесь к худшему.

– Но чем им мешает Рене? Если бы речь шла о политике, я бы понял, но магия... Какое он к ней имеет отношение?

– Сейчас мы с тобой договорим, и я приведу сюда еще и Рене. Возможно, удастся узнать о нем даже то, чего он сам о себе не подозревает, а пока закончу с тобой.

Болотница что-то невнятно пробормотала, и трава расступилась, явив окно черной блестящей воды. Затем озерцо взволновалось, вода с тихим плеском расступилась, и из глубин поднялся камень. Белый, полупрозрачный, с фиолетовыми прожилками и точками.

Роман смотрел, как стекают по переливающимся аметистовым граням посеребренные луной капли. Старуха пробормотала еще что-то, и камень окутался холодным лиловым огнем. Эльф не мог отвести взгляда от танцующих языков пламени, он даже не почувствовал, как ему на плечи легли руки старухи.

Невиданный костер разгорался, рвался вверх. Потом в вихре пламени стали проступать очертания фигуры. Они становились все более четкими, более конкретными. Роман уже мог рассмотреть высокого осанистого воина в каких-то странных доспехах. Он явился из такой тьмы веков, что проживший не одно столетие эльф рядом с ним ощутил себя бабочкой-поденкой, родившейся нынче утром. Пришелец напоминал статую, изваянную из лилового огня. Можно было разглядеть узкое надменное лицо, обрамленное короткой бородой, руку, лежащую на рукояти меча, и даже богатую насечку на панцире.

Воин молчал. Глаза его были закрыты; наконец тяжелые веки дрогнули и приоткрылись. Роман почувствовал, что его сковал леденящий ужас, он не мог ни пошевельнуться, ни крикнуть, ни вздохнуть, подчиненный глядящей на него Вечностью. Сколько прошло времени, он не понял; из небытия его вырвал глухой голос:

– Ты вовремя призвала их, Верная. Еще немного, и я не смог бы говорить.

– Кто ты? – хотел спросить Роман, но губы его не слушались. Позже он так и не сможет понять, действительно ли слышал все эти слова, или кто-то иным образом навеки впечатал их в обнаженную душу барда, вырванную на время из тела и увлеченную в какое-то немыслимое место, где нет ничего и где начало всему.

– Я – тот, кого вы, эльфы, зовете Прежними, или Ушедшими, хотя все это ложь! – В бездонных глазах полыхнула тысячелетняя ярость. – Мы не Ушедшие, мы – уничтоженные вашими хозяевами, которые затем бросили наш мир на произвол судьбы и подло бежали!

Ты, Рамиэль, последний разведчик потерянных эльфов, и тебе предстоит увидеть восход Темной Звезды. Кровь... Мистерия древней крови. И у каждого свое назначенье. Если не угадаете, впереди ждет лишь пустота, наполненная страданием, ибо Творец давно позабыл об этом мире без богов. Мы не можем спасти его, ведь нас больше нет. Остались лишь позор и боль. А теперь смотри, эльф. Смотри и запоминай!

Ушедший поднял свой щит, нежданно сверкнувший зеркальным блеском, и Роман увидел себя. Растрепанные золотистые волосы, удивленные глаза, разорванный где-то колет. Изображение помутнело, а затем в зеркале возникло другое лицо.

Человек, а это, без сомнения, был человек, а не эльф или гном, умирал. Он был жестоко изранен, темные пряди прилипли к испачканному лицу, из полуоткрытого рта текла струйка крови. Раненый лежал, привалившись к потрескавшемуся серому камню, и, по-видимому, был в глубоком обмороке. Хлынул ливень, смывая грязь и кровь. Человек пошевелился, приходя в себя. Раскрывшиеся глаза были необычного золотисто-зеленоватого цвета, в них светились воля и ум. Безуспешно пытаясь подняться, незнакомец повернулся к наблюдателю боком, зеркало вновь пошло рябью, последнее, что заметил Роман, – точеный профиль умирающего.

Горную расщелину сменил берег моря. В зеркале темнело ночное небо, по которому плыла огромная луна, ее свет дробился и колыхался на спокойной бесконечной воде. По берегу медленно шли двое. По плавным, грациозным движениям и особой соразмерности пропорций, не встречающейся больше ни у кого из двуногих, Роман узнал своих соплеменников, но эльфы были слишком далеко, чтобы можно было различить лица. Один что-то настойчиво втолковывал другому, но тот в ответ лишь качал головой. Наконец первый выхватил кинжал. Его собеседник перехватил занесенную руку, вырвал оружие и зашвырнул в море, после чего отпустил противника, повернулся и быстро зашагал прочь. Оставшийся без сил опустился на напоминающий лежащего пса камень и закрыл лицо руками.

Свет погас и вновь вспыхнул, выхватив из неведомых бездн пышный чертог, в котором застыли в разных позах семеро немыслимо прекрасных и величественных мужчин и женщин, окруженных дивными животными. Один, рыжеволосый и чернобородый, словно бы привставал с высокого трона, сжимая рукой невиданное, но грозное оружие. Напротив него, гордо вскинув голову, высился воин в синем плаще с ослепительным мечом в руке, плечом к плечу рядом с ним стояла женщина с золотыми волосами, а чуть в стороне в смущении и страхе наблюдали за поединком взглядов еще четверо. Потолка над чертогом не было – вверху клубились черные облака, прорезаемые молниями, но зал был залит нестерпимо ярким светом.

Роман, хоть и рожден был в Свете, не вынес нестерпимого блеска и на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, увидел дремучий лес, по которому из последних сил несся белоснежный олень, по пятам преследуемый четырьмя огромными волками. Следом на могучих боевых конях мчались всадники, казавшиеся родными братьями и сестрами призрачного воина. Олень выскочил на берег реки и помчался по песчаной косе, видимо, намереваясь спастись вплавь, но навстречу ему из воды поднялись три вороных коня с оскаленными пастями и по-кошачьи прижатыми ушами. Загнанное животное заметалось между неумолимо приближающимися преследователями...

...Роман очнулся на той самой поляне, где Кэриун праздновал свое вступление в должность и поминал сгинувшего пращура. Небо светлело, короткая весенняя ночь близилась к концу. Старое дерево исчезло, словно его никогда и не было, но в центре поляны шелестел только что распустившимися листьями молодой кряжистый дубок. Несмотря на неистовую ночную пляску, густая трава не была даже примята. Либр потряс головой, прикидывая, уж не приснилось ли ему все – Рене Аррой, ведьма из Белого Моста, растерзанные тела, шабаш, старуха-болотница. Кто-то тронул его за плечо, Роман оглянулся и увидел Лупе, а рядом робко улыбающегося Хозяина.

– Ты проснулся?

– Да. Где все?

– Твоего друга увела Болотная матушка. Она велела их дождаться.

– А то я бы встал и ушел... Давно я тут лежу?

– Нет, пол-оры, не более.

– А куда делись другие?

– Как только Глаз Иноходца[48] скрылся за верхушками деревьев, наше время кончилось...

– А ты?

– Я – другое дело. Ты меня призвал и не отпустил. Да и не мог же я оставить ее одну, – дубовичок указал на притихшую Лупе. – Она пришла на рассвете – искала вас.

– Как же вы ушли от Димана?

– А он не знает, что я ушла, он меня видит. То есть видит он березку, но ему кажется, что это я.

– Так вы умеете насылать мороки?

– Только очень простые и редко. После этого я несколько дней не могу сплести даже самого простого заклятия. Но что все это значит?

– Не знаю, Лупе. Что-то очень скверное. И мы должны с этим совладать, потому что больше некому. Только я не знаю, как...

– А герцог, он тоже не знает?

– Герцог, Лупе, непостижимый человек. Простите за игру слов, но я не знаю, что он знает, а что – нет.

Маленькая волшебница мечтательно улыбнулась:

– Я никогда не думала, что увижу хоть одного из вас. Золотой Голос Благодатных земель и Первый Паладин Зеленого Храма... И где?! Здесь, в Ласковой пуще. Мир действительно сошел с ума.

– Я и раньше догадывался, а теперь это мне очевидно. Вы знаете слишком много, чтобы быть всего-навсего деревенской колдуньей.

– Не надо об этом. Пока не надо. О, хвала Эрасти....

Болотная матушка и адмирал появились неожиданно. Мгновение назад у молоденького дубка никого не было, а потом из ничего возникли две фигуры. Старая болотница даже не пыталась скрыть волнение. Рене с трудом переставлял ноги, волосы на лбу и висках были мокрыми, он тяжело дышал, но лицо оставалось спокойным.

– Берегите его, – выпалила старуха, обращаясь к Роману и Лупе, – он должен дожить до восхода Темной Звезды, иначе она не взойдет, и все навек погрузится в туман.

– Это самое непонятное пророчество из всех, которые я слышал, особенно, если добавить к этому увиденное мною.

– А слышал ты немало, Роман. Тебе будет полезно знать еще одно – Судьба над твоим другом не властна, но его будущее в руках его спутников, а в его руках будущее всех. Осенний Кошмар это знает и цену за голову герцога Арроя назначит немалую.

Первый удар не попал в цель – посланец ошибся. У них еще нет сил для того, чтобы долго хозяйничать в этом мире, так что следующий удар нанесет человеческая рука. И очень скоро.

– Ну, к ударам в спину я привык, – подал голос Аррой, кривовато улыбаясь.

– Ладно, будем надеяться, что от ножа ты как-нибудь убережешься, а вот насчет яда... С жабьим камнем ты будешь чувствовать себя спокойнее.

– А разве он есть, жабий камень? Я думал, это сказки.

– То, что люди болтают на сей счет, верно – сплошные глупости. Никаких камней в жабьих головах не бывает и быть не может, как и философских камней, которые любую гадость в золото превращают (вот уж бесполезная вещь, как мне представляется). И сделать их никакой колдун не сможет, как бы ни старался... – Старуха хитро улыбнулась, и Роман подыграл ей:

– Матушка, ты нас совсем запутала... Согласен, философских и жабьих камней нет, но ведь что-то наверняка есть, иначе ты об этом бы не заговорила.

– Есть философские жабы. Они любое в любое превращают. Могут дрянь в золото, могут яд – в противоядие. Одна беда, поболтать любят, и имена у них – язык сломаешь, но твари добрейшие. У меня в болоте живет одна семейка, так младшенький только и думает, как бы отправиться подвиги совершать. Вот я его с вами и пошлю – с ним любую отраву кубками пить можешь... И не спорь.

Рене и не думал спорить. Болотная матушка с довольным видом разжала корявую ладонь, на которой оказалась небольшая, словно бы высеченная из кровавика, жабка со сверкающими прозрачно-голубыми глазами.

– Прошу любить и жаловать. Андр.., Андрио... Анд...

– Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, – с достоинством представилась жаба, вернее, жаб. – К вашим услугам.

Надо отдать должное Рене, он умудрился сохранить серьезность:

– Я рад, что ты согласился нам помочь.

– Можете называть меня просто Жан-Флорентин. Это имя мне нравится, оно звучит достаточно рыцарски. Наши же имена для иных существ труднопроизносимы и непривычны. Даже Величайшая Хранительница Самого Лучшего Болота и та сбивается.

– Хорошо, я буду звать тебя Жан-Флорентин, а ты можешь называть меня Рене. И что, ты действительно можешь превратить простой металл в золото?

– Могу, но не хочу, ибо почитаю сие бессмысленным. А называть тебя я буду адмирал, это звучит более возвышенно. Если у вас возникнет острая необходимость в презренном желтом металле, можете рассчитывать на мою помощь. Ибо никакие принципы нельзя доводить до абсурда.

– К счастью, пока золото у меня свое. Зато матушка полагает, что мне предстоит столкнуться с ядом.

– Это намного интереснее. Ибо тогда мне предстоит узнать, что заставляет одушевленное создание желать смерти ближнему. Вопрос жизни и смерти всегда будет волновать мыслящие существа...

– Манзака, – перебила Болотная матушка, – наши друзья успеют насладиться твоим красноречием по пути. И умоляю тебя, не втягивай ты их в философские споры, у них есть дела поважнее!

– Что может быть важнее поиска истины?! – возмутился Жан-Флорентин, однако тут же перешел к делу:

– Есть ли у тебя браслет, адмирал?

– Нет, да и зачем мне он? Побрякушки – это для женщин и придворных бестолочей.

– Ты прав. В мире есть множество вещей, которые нам не нужны. Я думаю, мы легко поймем друг друга. Но в нашем конкретном случае браслет не роскошь. Он нужен из соображения твоей безопасности. Будь добр, сорви вот это ползучее растение и обмотай его несколько раз вокруг правого запястья. Вот так. Очень хорошо.

Философский жаб с достоинством переполз с руки Болотной матушки на руку адмирала и устроился на сорванном побеге. По блестящему телу амфибии пошла сияющая рябь, а изо рта вырвалась ликующая весенняя трель. Рене ощутил легкий толчок и обнаружил у себя на руке браслет червонного золота немыслимо тонкой работы, ибо неведомый ювелир удивительно точно скопировал плеть лесного вьюнка, не упустив даже самых тонких прожилок на листьях.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Жан-Флорентин. – А говорят, Мидас, Мидас... Вот как надо.

– Но зачем мне браслет?

– А как я, интересно, буду незаметно нырять в твой кубок, если у меня возникнет предположение, что содержащаяся в нем жидкость содержит компоненты, опасные для жизни? Чтобы произошла трансформация, я должен вступить в непосредственный контакт с трансформируемой средой. Теперь же я буду восприниматься окружающими как логическое завершение ювелирного изделия. – В подтверждение своих слов философский жаб испустил еще одну трель, и в золото браслета вросла золотая же жабка с алмазными глазами, усыпанная мелкими изумрудами...

– Ну теперь, если меня не убьют разбойники, дабы разжиться золотишком, я могу быть спокоен за свою жизнь, – заметил Рене. – А тебе, приятель, удобно?

– Удобно. Но в любом случае благодарю за заботу. Я преисполнен уверенности, что мы прекрасно дополним друг друга.

На этот раз адмирал не нашелся что ответить.

В лагерь возвращались молча. Они слишком устали, чтобы обмениваться впечатлениями. Рассвело. Лошади продирались сквозь кусты, задевая боками мокрые от росы ветки, капли падали на путников, но их прикосновение не было неприятным. Вдалеке заржала лошадь, и вороной конь адмирала откликнулся на приветствие.

– Подъезжаем, – заметил Аррой, – и хорошо, а то я промок насквозь, – он задумчиво перебирал поводья. Роман гадал, скажет он что-то важное или подождет. Рене повернулся к собеседнику и заметил:

– Духи оказались настолько вежливы, что предстали перед нами в почти человеческом обличий, а не в виде каких-нибудь коряг или булыжников.

– Нет, монсигнор, они не были любезны. Они были настолько напуганы, что не могли скрывать свой истинный облик. Вы, разумеется, не знаете, что когда-то Хозяева и эльфы были одним народом – Перворожденными. Потом их дороги разошлись. Большинство... (Роман запнулся, потому что чуть не сказал “большинство из нас”), большинство эльфов предпочли вести ту же жизнь, что и люди. Возникали поселения и города, развивались ремесла, плелись интриги...

Перворожденные отгораживались стенами от дикой природы, душой которой они были изначально. Но некоторые становились отшельниками, храня и оберегая те места, в которых жили, – леса, холмы, реки, озера... Постепенно они отдалились от себе подобных, как бы растворясь в окружающем их мире. Хозяева приобретали все больше черт, роднящих их с местом, которое поклялись оберегать их предки. Даже сама внешность эльфа и человека им опротивела, они стали менять свой облик в соответствии с тем, что их окружало, но в минуту смертельной угрозы вновь стали самими собой. То, что Хозяева охотно показались нам, – знак того, что в мире что-то случилось. Вы – политик и воин, адмирал Рьего, скажите, когда возможны союзы между врагами?

– Когда всем грозит еще более сильный враг...

– Так вот, нам сейчас угрожает нечто такое, что Хозяева забыли свой тысячелетний раздрай не то что с эльфами – с людьми! Они по своей природе куда более чуткие, чем мы, и почуяли опасность раньше остальных Страшно даже вообразить, что могло их подвигнуть на это .

К несчастью, Хозяева теперь слишком неповоротливы, слишком привязаны к своему обиталищу, которое дает им силы и саму жизнь. А угроза пришла откуда-то извне, и действовать предстоит нам... – Роман запнулся, но пока не стал обрушивать на Арроя свою собственную историю и закончил – Нам, людям...

– Ну, мы тоже в стороне не останемся, – заверил Жан-Флорентин.

– Знаешь, друг Роман, – герцог натянуто улыбнулся, – если мы в начале нашей дороги нашли Болотную матушку и имеем честь путешествовать в обществе философской жабы, то что ждет нас в конце? Золотой дракон с голубыми глазками?

– Не знаю, – медленно и очень серьезно ответил либр, – не знаю, но все может быть...