"Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)ЧАСТЬ ВТОРАЯ AUT VIAM INVENIAM AUT FACIAM [14]Девятилетний Шарль-Роман-Аларик, виконт Тагрэ, любил всех своих кузенов, но больше всех Филиппа, но тот, будучи старше на шесть лет, давно прекратил брать уроки у зануды Карпуса. Старший сын Филиппа Четвертого и Элеоноры Гризье нисколько не печалился, что оказался бастардом. Отец сделал его графом Рунским, и Филипп страшно гордился своим титулом. Еще бы, ведь его носил легендарный Эдмон Тагэре, а кузен если не фехтовал и не упражнялся в верховой езде, то читал о прошлых подвигах и победах. Счастливчик, он уже вырвался из лап наставников и вот-вот станет оруженосцем отца. Ларрэну такое вряд ли светит, он и на лошади толком сидеть не умеет! Его братец Леон Ро поживее, но в голове у него – сплошные каверзы. Шарло не имел ничего против сыновей Жоффруа Ларрэна, которых отец восстановил во всех правах, но уж больно толстяк Этьен не походит на будущего короля, хотя его и объявили наследником. Что поделать, если Эдмон умер, а Филипп с Алеком и они с Кати – бастарды. Все знают, что на троне Арции им не место, ну и пусть… Скорей бы вернулись отец и сигнор Рито, без них во дворце пусто, да и наставник начинает полагать о себе больше, чем нужно, и затягивать занятия. Вообще-то виконт Тагрэ любил уроки по землеописанию, но сегодня слушать учителя было невмоготу. Господин Карпус, размахивая указкой, рассказывал о природе Черного Сура. Это было как сказка – непроходимые вечнозеленые леса, под покровом которых живут странные звери; растения, состоящие из одного, но огромного цветка и присоски, лианы с длинными, похожими на белых змей воздушными корнями, бабочки размером с летучую мышь и летучие мыши размером с бабочку, питающиеся нектаром. «Рассказывают, в самом сердце черных лесов лежат озера с зеленой водой, – читал Наставник, – среди которых в незапамятные времена исчезнувшие ныне народы соорудили святилище своим несуществующим богам. Сейчас никто не помнит, кому они поклонялись, откуда пришли и куда ушли, но здание по-прежнему стоит среди буйной тропической зелени…» В любой другой день заброшенный храм в сердце непроходимой чащи надолго бы завладел воображением виконта, но сегодня ему было не до дальних стран. Никогда еще за всю свою девятилетнюю жизнь незаконный сын короля Арции не чувствовал себя таким одиноким и растерянным. Шарло честно пытался взять себя в руки – отец говорил, что победа над врагами и судьбой начинается с победы над собой, но в ушах бился короткий, словно бы захлебнувшийся женский крик, полный неизбывного отчаяния. Мальчик не сомневался, что неизвестная женщина умерла. Умерла в тот миг, когда он с младшими кузенами входил в комнату для занятий, но никто ничего не слышал. Шарло не удержался и спросил Алека, но брат Филиппа только широко раскрыл глаза. Неужели почудилось? – Шарль, виконт Тагрэ, какие животные встречаются на берегах Зеленых озер? – Наставник навис над ним неожиданно, но Шарло не растерялся: – Полосатые хирафы, господин Карпус, затем пятнистые, низкорослые дикие лошади, именуемые также цебриллами, серые элефанты, леопарды, пегие дикие свиньи, у которых, в отличие от наших кабанов, две пары клыков… – Хорошо, виконт, вы, как всегда, усвоили урок. Но правильнее говорить не «в отличие от наших», а «в отличие от встречающихся в Арции кабанов». Алек, виконт Ланже, продолжайте… Усвоил урок? Просто летом несколько раз перечитал подаренную отцом книжку о дальних странах. Это пригодилось, но удовольствия от того, как ловко он провел нудного Карпуса, не было. Равно как и от того, что старательный, но не шибко умный Алек не смог ответить на вопрос. Младший брат Филиппа, которого, чтоб не путать с отцом, никогда не называли Александром или Сандером, а только Алеком, «брал» задом, а не головой и, если не мог вспомнить урок, путался и, как птица папагалло, повторял любую чушь, которую ему подсказывали. Он так и не привык к шуточкам кузенов и воспринимал все за чистую монету. Вот и сейчас брякнул, что подсказал Леон. Дескать, в Суре живут летучие кокодриллы, а потом пошел красными пятнами и разревелся. И это в без малого десять лет! Тоже мне беда! Беда – это совсем другое. Когда умерли Эдмон и Жаклин, это была беда, и сегодня… А что сегодня?! Никто ничего не слышал, наверное, ему просто почудилось. – Мои сигноры, можете быть свободны до завтра. Учитель важно выплыл из комнаты, подметая пол длинным зеленым одеянием и не заметив подсунутую Леоном под воротник бумажку с намалеванной рожей. Время книги кончилось, наступило время меча, которое обожали все, кроме толстяка Этьена. Единственным оружием, с которым наследник престола ладил, были столовый нож и ложка. Шарло, хоть и был моложе на пять лет, справлялся с кузеном меньше чем за десятинку, чего уж говорить о красивом и ловком Филиппе. Когда отец решил, что мальчики Тагэре должны расти вместе, капитан гвардии Артур Бэррот взялся учить их военным премудростям. Рыцарь обещал Шарло, что со временем он станет драться не хуже Руна, но пока шестилетняя разница дает себя знать. Артур говорит, что возлагает на них с Филиппом большие надежды, и Шарло ему верит. Бэррот никогда и никому не лжет, так говорит отец, да и сам Шарло видит, что капитан – человек слова. Он сказал, что научит их всему, что знает сам, значит, научит, а Рито Кэрна сделает его байланте и покажет атэвские конные трюки… Когда отец вернется, нужно попробовать сесть на Садана, и будь что будет! На учебную площадку Шарло прибежал первым. И это было странно, обычно Артур Бэррот их уже ждал. Капитан гвардии никогда не позволял себе опоздать, но прошла десятинка, другая, третья, а Бэррота все не было. Подошли Филипп с Этьеном и тоже удивились. Обрадованный Ларрэн уселся прямо на сухую траву у разогретой каменной стены, вытащив какой-то свиток, Алек с Леоном затеяли шуточный поединок, а Филипп приветливо улыбнулся младшему кузену: – Попробуем на шпагах? Еще бы! Странный крик был забыт, продержаться против графа Рунского хотя бы десятинку – уже победа! Шарло весь отдался бою и понял, что что-то не так, лишь когда Филипп резко отступил назад, повернулся и опустил вниз шпагу, прекращая сражение. Виконт Тагрэ убрал клинок в ножны и, обернувшись, увидел лейтенанта Паже, замещавшего Артура Бэррота, когда тот отсутствовал. – Мои сигноры, – обычно веселый офицер выглядел прямо-таки убитым, – я должен вам сообщить… Случилось несчастье. Монсигнор Артур умер. – Когда? – Шарло сам не понял, как у него вырвались эти слова, тем более ответ он уже знал. – Около двух ор назад. Так и есть! Но почему кричала женщина? – Сигнор Паже, – Филипп уже справился с собой, – как это произошло? – Неизвестно, – отрезал лейтенант и с явным отвращением добавил: – Там медикусы, городская стража и синяки… – Убийство? – предположил всезнайка Леон. – Ерунда… Не знаю… Да, Проклятый меня побери! – рявкнул дипломатичный вояка. – Все умерли.,. Капитан, его сигнора и канцлер в придачу… Короче, плохо дело. Так что до возвращения Его Величества и с завтрашнего дня с вами заниматься буду я, а сегодня не получится, да и гроза собирается… Гроза и вправду собиралась. Небо стало черным, низким и хмурым, зато стены дворца сверкали прямо-таки ядовитой белизной. Сочетание клубящейся, давящей тьмы и нестерпимого света пугало, а может, дело было в жутком известии. Артур Бэррот мертв. Убит, как сказал лейтенант Паже, но у Артура не было собственных врагов. Только враги короля и королевства. Шарло растерянно посмотрел на Филиппа. – Плохо, – кузен был не на шутку расстроен, – мне это не нравится… Закончить ему не дали. На оружейном дворе появилась Элеонора Вилльо со старшим сыном, и мальчику захотелось оказаться где-то в другом месте. Нет, робким виконт Тагрэ не был, но в присутствии этой женщины ему было мучительно неловко, причем не за себя, а за нее. Бывшая королева была лживой во всем, начиная с краски на лице и кончая улыбкой. Говорят, когда-то она была красавицей. Наверное, если ее дочери похожи на нее; но если они через сорок лет станут такими, как мать, лучше бы им походить на кого-то другого. Элеонора медово улыбалась, она была даже более ласкова, чем обычно. – Мои дорогие, как я рада видеть вас всех! Филипп, Алек, я приехала за вами. Его Величество разрешил мне провести оставшиеся до его возвращения дни вместе с вами в летней резиденции. – Но, матушка, – Филипп отнюдь не казался обрадованным, – дядя Александр нам ничего не сказал, а у нас занятия… – Ваш брат Жорес поможет вам овладеть рыцарской наукой не хуже, чем Артур Бэррот, – возразила Элеонора, – а мое письмо Его Величество получил, уже покинув Мунт. Я могу показать ответ, но если сын не верит матери… – Я верю вам, матушка, просто это несколько неожиданно. Может быть, мы с братом приедем к вам завтра или послезавтра? – Неужели мое общество вам в тягость? На это мог быть лишь один ответ. Бедный Филипп свято исполнял данное отцу обещание уважать и поддерживать мать, хотя давалось это ему непросто, а единоутробных братьев он откровенно ненавидел, особенно Жореса Аганнского. Кузен хмуро кивнул и вместе с Алеком последовал за Элеонорой, но с полдороги вернулся. – Шарло, знал бы ты, как мне ехать не хочется, но я должен. Ты… Ты проводишь Артура? – Если меня пустят, но до приезда отца его не похоронят, ты же знаешь. Они были друзьями, а сигнора – сестра Рафаэля. – Знаю. Скажи, ну почему я должен врать?! Я не хочу ехать к матери, а братцев Гризье терпеть не могу. Хорошо тебе… – Филипп! – Бывшая королева с нетерпением смотрела на сына, тот вздохнул и сжал плечо Шарля: – Когда я вернусь, закончим наш поединок. – Конечно. Кузены ушли, лейтенант Паже тоже. Леон задирал Этьена, тот, не обращая на младшего братца никакого внимания, продолжал читать, а Шарло никак не мог оторвать взгляда от обитой медью калитки, за которой скрылся Филипп. На душе было мерзко, и он сам не понимал почему. Сверкнуло, оглушительно ударил гром. Виконт Тагрэ поднял голову. Небо стало совсем жутким, солнце скрылось, ветер взметнул тучи пыли и листьев, чуть ли не вдвое согнув молодой тополек, но дождя, дождя еще не было. Пестрая птица с длинным хвостом и горбатым черным носом громко заорала над самой головой. Отвратительная птица, большая, сварливая и нелепая, так не похожая на арцийских соловьев. Хотя дело не в птице, а в ожидании и в месте, насквозь пропитанном древней бедой… Пущенный меткой рукой орех угодил черноносой в бок, и та, напоследок испустив особенно мерзкий вопль, соизволила улететь. Рене Аррой проводил разобиженный комок перьев взглядом и повернулся к спутнику. – Ждать больше нечего. Я пошел. – Это слишком большой риск. Мы знаем, что здесь что-то не так. – Мы знали об этом и раньше, – пожал плечами Скиталец, – потому и пришли. Другое дело, стоит ли тебе меня ждать; в таких норах может быть все, что угодно, в том числе и нелады со временем. Я бы не хотел, чтобы ты надолго оставлял Арцию. – Я буду ждать кварту, потом уйду, – не стал спорить эльф. – В Арцию? – В голубых глазах Рене Арроя мелькнуло подозрение. – Обещай, что внутрь не пойдешь, что бы ни случилось. – Обещаю. – Вот и хорошо. Гиб, не позволяй этому эльфу делать глупости. – Рене мимоходом потрепал своего скакуна по шее и, не оглядываясь, пошел вперед. Клэр, держа стрелу на тетиве, смотрел, как Счастливчик, легко ступая, пересекает пустошь, направляясь к развалинам. Эльф был готов поклясться, что Аррой полез в старый храм не только по необходимости, но и из-за своего неуемного любопытства, от которого бывшего маринера не излечило ничто. Рене нынешнего, по крайней мере на первый взгляд, не отличить от сумасшедшего императора-адмирала, с которым рыцарь Осени познакомился много весен назад. Если не знать, что случилось, ничего не заподозришь. Тот же смех, та же манера встряхивать головой, решаясь на очередное безумство, та же отвага и то же умение видеть недоступное другим. О том, что творится у Скитальца на душе, Клэр не знал – они были соратниками, и не более того, да и нет у него права читать в чужом сердце. У каждого своя боль и свои тайны, а тайны Рене не из тех, что можно перекладывать на чужие плечи. Адмирал был уже у самых руин. Причудливая колонна казалась высеченной из порфировой глыбы совсем недавно, но подпирала она не своды храма, а равнодушное ядовито-синее небо. Рене остановился, тронул узкой, как у эльфа, рукой багровый камень – то ли задумался о чем-то, то ли готовился к последнему шагу. Они провели у здешних развалин не меньше кварты. И за это время оттуда никто не появился и туда, кроме удиравшего от хищника «кабана», никто не вошел. Скиталец еще немного помедлил, словно бы прислушиваясь, выхватил отточенным жестом шпагу и бросился в темный проход. Эльф напрягся, как струна, ожидая сам не зная чего, но со стороны храма не донеслось ни звука. Жаркий липкий зной заливал и сами развалины, и окрестный лес, было тихо, пока не вернулась черноносая птица и, словно издеваясь, не повисла на цветущей ветке вниз головой, щелкая клювом и время от времени испуская хриплые вопли. Дальний раскат грома вывел Шарлотту из задумчивости. Мунтская бланкиссима никогда не любила гроз, к тому же ее в последнее время раздражало все. Сестра Аквилина шпионила в пользу Анастазии, Леона после Заклятия Нежизни ударилась в покаяние, Тереза со своей вечной услужливостью вот-вот предаст, и вообще, что сейчас творится в Гразе? Элеонора Вилльо по уши в заговоре. Если «подруге» не повезет, то она, Шарлотта Мунтская, разделит участь кардинала Клавдия, которого Александр третий год не пускает в Арцию. Конечно, в то, что бланкиссима подбила Элеонору на убийство Жаклин и наследника, никто не поверит, да бывшая королева и не признается, и все-таки не стоило доверять покойному канцлеру! В смерти семьи Бэрротов многое настораживает, теперь нужно затаиться и выждать, чем кончится. С Анастазии станется, если что не так, свалить все на мунтских сестер. Эта змея всегда выкрутится. – Сестры ждут свою бланкиссиму. – Голос Терезы источал мед, и Шарлотте захотелось убить любезную сестру или, по крайней мере, послать к Проклятому. Но вечерняя служба – это вечерняя служба. Те, кто ею пренебрегает, очень быстро оказываются на задворках. Равноапостольная велела своим последовательницам собираться за час до заката и читать по три раза четыре Великие молитвы и по разу семь Малых. Обычно бланкиссима любила это действо с проходом по белой ковровой дорожке от тканой иконы с оленем над главным входом к Возвышению, торжественным запиранием дверей и поочередным покаянием сестер друг перед другом и перед бланкиссимой, но приближающаяся гроза и неизвестность выбивали из колеи. Шарлотта спокойно посмотрела на Терезу. – Во имя Равноапостольной будь благословенна. Я иду. Они вышли из кельи и проследовали к храму ордена, стоявшему посреди примыкающей к обители обширной площади. Вдали вновь заворчало, но причуды погоды службе помешать не могут. Горожане, среди которых были и прихожанки храма Святой Циалы, торопливо разбегались по домам. Тем, кто живет далеко, придется помокнуть, переждать ненастье в Храме она не позволит никому, это запрещено Уставом. Вечерняя служба лишь для сестер. Как душно… Шарлотта украдкой глянула вверх. Небо затянула плотная свинцовая пелена, ветра не было. Над городом повисло тяжкое безмолвие. Странное дело, кажется, что над храмом тучи темнее всего… Легкий порыв ветра настиг бланкиссиму и ее спутницу на самом пороге, они успели заметить лиловую вспышку, но гром догнал их уже внутри здания. Заполненные лучшим маслом светильники, колонны, резной алтарь, лики святых, ковровые дорожки, запах курений, золотистый свет… Привычная обстановка отогнала непрошеные мысли, Шарлотта, слегка наклонив голову, приветствовала сестер. Почему нет Анны и Корделии, понятно. Ежемесячное недомогание, во время которого посещать храм – грех, но где же Юнна? Завтра она с нее спросит, а Леона стоит как наказанная. Если так пойдет и дальше, от нее придется избавиться. Дюз или серая лихорадка? Нет, не стоит пускать к себе ищеек Анастазии, пусть сестра с миром уйдет в мир иной. Опять гром, и как близко! Бланкиссима уверенным голосом начала первую из Великих молитв, благословляющую испытания, посылаемые свыше. Слова привычно лились, сплетаясь в витиеватые и, по мнению Шарлотты, не самые умные фразы, но чувство тревоги вернулось и больше не проходило. Наоборот, понемногу – очень медленно – усиливалось, становясь чем-то осязаемым, сдавливая виски. Возраст или волнение? Что бы ни было, после службы надо выпить отвар зеленушки и полежать с закрытыми глазами. Не сегодня-завтра в Гразе все решится, с горбуном будет покончено, а с Тартю они с Элеонорой при помощи малышки Норы управятся. Внешностью девочка удалась в мать, но ума не больше, чем у курицы, и это радует… «Мы полны скверны, омывающей нас, как море омывает остров. Нет нам прощения, ибо несем мы на себе печать Первого греха и являемся сосудами Последнего…» Все шло как и подобает. Произнося вторую из молитв, бланкиссима возвела очи горе, вперив взгляд в цветные витражи под самым потолком. Золотистые стекла не могли скрыть нависших над храмом мрачных туч, которые, казалось, чего-то ждали. Как душно… Сильный порыв ветра ударил во все окна одновременно, что-то сверкнуло, и тут же оглушительно проревел гром. Языки пламени в светильниках дрогнули, витражи жалобно задребезжали. Гром прервал молитву, заглушив пение, но Шарлотта справилась с собой и как ни в чем не бывало продолжила: «Нет кары, аще как от Триединого, ибо нет ни того, ни той, кто не был бы виновен в глазах Кастигатора». До завершения третьей Молитвы оставалось четыре строфы. Сестры пели, и бесстрастные, хорошо поставленные голоса поднимались вверх, к разноцветным стеклянным картинам, за которыми затаились облачные звери. Шарлотта уже собралась произнести последнюю фразу, но не успела. В купол храма, развалив его на куски, ударила молния, а громовая волна превратила витражи в кучу осколков и стеклянного крошева. Обломки камня, балки, разноцветные, режущие не хуже ножей стекла, тяжелые светильники – все это рухнуло внутрь, раня, убивая, калеча… В образовавшемся провале бешено вращались раздираемые молниями черно-серые тучи. Гром неистовствовал, перекрывая шум от падения обломков. Вряд ли те, кто был застигнут несчастьем, успели понять, что произошло, а сверху из самого центра облачного вихря ударила вторая молния. Ветвистый олений рог ворвался внутрь прогневившего небо здания, пламенеющие отростки пропахали по стенам, обрушив несколько колонн, и выплеснувшееся из светильников пылающее масло подожгло то, что пощадил небесный огонь. Деревянные панели, пол, ковры, тканые и рисованные на драгоценных палисандровых досках иконы – «пищи» для пламени хватало, а ураганный ветер с хохотом врывался через проемы выбитых окон и дыру в потолке, раздувая пожар. Шарлотта пришла в себя первой, успев отскочить от обезумевшей Фернанды, чьи волосы и одеяние горели. Леона умудрилась швырнуть живой факел вниз и сбить огонь; лучше б позаботилась о себе, Фернанде все равно не жить… Сестры бестолково метались среди рухнувших колонн. Новый удар потряс храм до основания, обрушив чудом державшийся на обломке потолочной балки центральный светильник. Четыре женщины – Теона, Эльвира и кто-то – еще упали там, где уже вовсю полыхало. Одна из сестер так и осталась лежать, трое, кое-как поднявшись, слепо бросились в стороны. Теона на бегу столкнулась с другой сестрой, сбила ее с ног, свалилась сама и принялась кататься по ковру, пытаясь сбить пламя. Две или три дурищи бросились на колени, пытаясь молиться, но заслужили удар потолочной балки. Хотя, возможно, это и было милосердием, так как смерть молельщиц была быстрой. А пламя разгоралось, черный дым рвался вверх к пляшущим в проломе тучам, трещало, шипело, в сумраке вспыхивали и гасли багровые искры, словно изображенный на одной из тканых икон ад выплеснулся за пределы картины. Капитан городской стражи Жозеф Клеман с удовольствием смотрел на хлеставший за окнами дождь, представляя, как ругаются те, кому выпал вечерний обход. Короля в городе не было, но заведенный еще Обеном Трюэлем обычай неукоснительно соблюдался – в любую погоду городская стража утром и вечером проходила по главным улицам, дабы жители доброго города Мунта чувствовали себя под защитой короны и знали, за что платят налоги. Конечно, от злоумышленников это не спасало, но порядок есть порядок, и стражники в синих плащах с нарциссами честно топали по городу, гремя оружием и подмигивая хорошеньким служанкам. Но в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выгонит, а кошка и сама не пойдет. Клеман прикидывал, не перебежать ли через улицу в «Синюю овцу» или лучше дождаться с обхода этих мокрых куриц, и тут в дверь – нет, не постучали, а забарабанили. Жозеф кивнул своему помощнику, которого в подражание гвардейцам называл аюдантом, и тот исчез в коридоре. – Кто идет? – Голос юноши ломался, но он старался казаться бравым воякой. Не будь здесь начальника, наверняка бы брякнул что-то вроде: «Кого нелегкая принесла, Проклятый побери!» Что ему ответили, капитан не слышал, но по звуку торопливо отодвигаемого засова понял – дело и впрямь спешное. Накинув кожаный плащ – никогда не помешает показать, что ты готов к любым неожиданностям, – Клеман вышел навстречу вечернему гостю, буквально ввалившемуся внутрь. Жозеф всегда гордился своей памятью на лица и сразу узнал краснорожего никодимианца, собиравшего пожертвования перед вечерними службами. Кажется, его звали брат Жан, но в каком он был виде! Мокрый, как мышь, и задыхался, как новобранец на плацу. Видать, бежал всю дорогу, обокрали его, что ли? Не иначе! Из-за чего еще клирик станет бегать под дождем? – Заходите, брат Жан. Вот сюда, к огню, Поль, согрей гостю вина… Но монах – небывалое дело – отказался от дармовой выпивки. Выкатив и без того рачьи глаза, он набрал в грудь побольше воздуха и проблеял: – М-м-молния! П-п-потом еще од-д-дна!… б-б-быстрей! – Молния? Какая, к Проклятому, молния? Пожар, что ли? – Ск-к-корее!… Г-г-горит-т!!! При необходимости Клеман умел действовать решительно. Схватив гостя за шиворот и как следует встряхнув, чтоб пришел в себя, он гаркнул: – Где горит?! Встряска помогла, во всяком случае дар речи к брату Жану вернулся. Вместе с жаждой. – Циалианское подворье горит. – Монах умильно глянул на кувшин в руках аюданта. – Как вдарило, так купол и рухнул… Полыхает – страсть, а двери завалило. Дальше капитан не слушал. Пожары – дело городской стражи. Король третий год ежегодно приплачивает каждому стражнику по три аура, а Клеман не терпел, когда его и его подчиненных обзывали тунеядцами, и потом, в храме остались люди… Хорошо, хоть капустницы, а не кто другой. Эти по вечерам к себе никого не пускают, а вот у эрастианцев сейчас яблоку и тому упасть негде – кто молится, кто от дождя прячется. Впрочем, где бы ни горело, его дело – тушить. Клеман, приказав трубить сбор, бросился на конюшню. Управились быстро: ребята знали, когда надо спешить. Несколько запряжек вылетели из широко распахнутых ворот и галопом помчались по Синей улице, разбрызгивая возомнившие себя озерами лужи. Хорошо, что дождь, – поможет гасить или, по крайности, не даст огню перекинуться на другие дома. Впереди тревожно загудел Черный Колокол [15], ему откликнулись городские звонницы. Да, похоже, полыхает не на шутку. Был ранний вечер, но из-за дождя и низких облаков не было видно ни зги, а шум ливня глушил все звуки, кроме раскатов грома и несущегося над городом набата. Стражники пронеслись по Синей, свернули на Кривую, вылетели на площадь Всех Скорбящих, и Клеман невольно осенил себя знаком. Дома на дальнем краю поливало как из ведра, но центр площади, посредине которой высился обезглавленный храм, был сух, как пустыня Гидал. Капитан с ужасом уставился на выбитые окна и разбросанные тут и там обломки купола, самый большой из которых подпирал главный вход. Изнутри слышались частые глухие удары и вопли о помощи. Верхняя часть строения была вся в дыму, а выше… От такого и атэв себя Знаком осенит! Обезумевший ветер вопреки тому, что ему положено от века, дул с разных сторон, его бешеные порывы были нацелены на храм, и только на храм, отчего тучи над развороченным куполом крутились, словно их размешивали чудовищной ложкой. Жозеф Клеман был смелым человеком, но тут ему захотелось оказаться подальше от полыхающего здания. Хотя бы и на поле боя или с кухонным ножом против осеннего кабана, все безопаснее. Но дело есть дело, и капитан заорал: – Фертье, кошачий хвост, чего пялишься? Пожара не видел?! А ну, бери десятерых и дуй ко второму входу! Люваль, ты что, с кобылой справиться не можешь?! Симон, живо за подмогой, гони всех сюда! – Душераздирающий вопль прервал капитана на полуслове, и удары прекратились… В свалке у заваленного входа первой погибла толстенькая Мауриция, следом затоптали еще шестерых. Шарлотта попыталась призвать к спокойствию, но ее перестали слушать. Сестры больше не верили бланкиссиме и не боялись ее, на смену покорности пришла ненависть и животное желание выжить, все равно как, но выжить! Циалианки бросались на резные створки, лупили по ним кулаками, орали, визжали, отпихивали и оттаскивали друг друга за волосы. Пламя приближалось, а проклятые двери оставались безгласными и недвижимыми, как небеса, к которым столь часто взывают гибнущие. Бланкиссима вовремя поняла, что ее власть рухнула, и ловко вынырнула из толпы перед самым началом свалки. У Леоны и Терезы хватило ума последовать ее примеру. В их положении единственным спасением было не потерять головы и держаться друг друга, ненависть – это потом… Языки пламени, летящие искры, рассыпающиеся в прах изображения святых, которые не только не спасали себя и своих служительниц, но и подкармливали беспощадный огонь. А тот, словно морской лилион, выпускал все новые и новые щупальца. Сколь многое может гореть в храме! Прав был отлученный от Церкви Комморий, призывавший Церковь отказаться от бархата, шелка и раскрашенных промасленных досок. Огненный спрут дотянулся до огромного гобелена с оленем, висевшего над парадным входом. Тканые иконы были гордостью арцийских сестер, но Триединый не одобряет гордыни. Пестрая ткань занялась сразу, пламя наступало справа и сверху, неотвратимо приближаясь к толстому витому шнуру. Первой опасность заметила Шарлотта, но промолчала. Ломящихся в заваленные двери безумиц было не остановить, но Леона все же попробовала, изо всех сил закричав: – Назад! Гобелен! Сейчас упадет гобелен!! Назад! Какая-то из сестер (неужели эта волчица в растерзанной одежде кроткая Люсилла?!) обернулась и дико захохотала. Леона попятилась, пылающее полотнище рухнуло, и немногие уцелевшие с ужасающим воплем отхлынули от главного входа. От паствы Шарлотты осталось десятка полтора сестер, не более… Бланкиссима затравленно оглянулась. Центр храма завален, но сверху больше ничего не сыплется, видимо, все, что могло упасть, уже упало. – К Покаянной двери, быстро!! – прохрипела Шарлотта, но ее, как ни странно, услышали. Сестры, на бегу обходя пламя, бросились к проходу за алтарем. Двум добежать не удалось, но остальные прорвались. Пожар, по счастью, сюда еще не добрался… Засов был тяжелым, но страх удесятеряет силы. Дверь открыли в считанные мгновения, и Шарлотта, стараясь придать лицу благочестивое выражение праведницы, спасенной вмешательством святой, толкнула резные створки. Они не шелохнулись. – Сигнор капитан, там-от тоже завалено, но каменюка поменьше, – доложил Фертье. – Ребята ее пихают, но пока, растудыть ее через хвост в ухо, никак. – Ясно. Если кто и жив, то с той стороны. Ага! Заорали, слава Эрасти. А ну, кидай веревки! Обвяжем эту проклятущую глыбу. Люваль, нашел время дрыхнуть! Давай Ночку с Парнем ко второму входу, шевелись, Проклятый вас побери! Люваль шевелился, как мог, но все равно получалось медленно, вернее, медленней, чем хотелось. Тем не менее телегу, запряженную самыми сильными лошадьми, поставили напротив второго выхода. Угрюмые стражники столпились вокруг, засучив рукава, готовые толкать и тянуть. За завалом закричали с новой силой; пронзительные, воющие голоса не могли принадлежать надменным, холодным сестрам. Видимо, это пришло в голову не только Клеману, так как Люваль пробормотал: – Словно будто и не капустницы. – А когда горит, все бабы – просто бабы, – согласился Фертье, закрепляя последнюю веревку, – помогла им их святая, держи карман шире. А ну, милые, пшшли!!! Кони напряглись, но не сдвинулись ни на шаг, к ним присоединились люди. Жозеф подумал, что, когда все кончится, напьется, чтобы забыть о проклятых воплях и сбесившихся тучах над головой. – Спаси-и-и-ите!! – Откройте!!! – Будь ты проклята! Проклята! Проклята! Кого это? Товарку по несчастью, оказавшуюся ближе к выходу? Бланкиссиму? Святую? Судьбу, загнавшую неизвестную монахиню в эту мышеловку? Дверь мелко задрожала от ударов изнутри, Ночка, Парень и три десятка стражников навалились изо всех сил, и камень слегка подался. Между створками появилась щель, потянуло дымом, сразу же защипало в горле, на глаза навернулись слезы. – Скорее! Во имя всего святого! Неужто сама Шарлотта? Хотя все кричат одинаково… – И-и-и-и раз! И-и-и-и-и раз!! – в унисон кряхтели стражники, изо всех сил толкая телегу… – Держитесь, сестры! – на всякий случай заорал Клеман. – И святая Циала поможет вам! А ну, черти пегие, наддайте! Послышался стук копыт. Так… Первыми подоспели гвардейцы, а народишко-то не спешит помогать, по домам сидит. То ли тучи этой клятой боится, то ли капустниц не жаль никому. – Плохо? – осведомился лейтенант Паже, хватаясь за пеньку. – Сами видите… Надо б хуже, да некуда… Они тянули и толкали, не зная, что там внутри. Щель стала шире, а валивший из нее дым – чернее и едче. Как же там внутри, Проклятый побери?! – Похоже, пламя приближается, – пропыхтел Паже. Клеман не ответил. Зачем? И так все ясно. Стражники и гвардейцы, к счастью для себя, не видели, как обезумевшие женщины в когда-то белых, а теперь пятнистых серо-черных одеяниях одна за другой задыхались и падали. Погибших за что попало оттаскивали в сторону, бросали и вновь обезумевшими кошками кидались на заваленную дверь. Судьбе было угодно, чтобы последними оказались Шарлотта, Тереза и Леона. Они молча смотрели на дразнящую спасением щель, которая не желала становиться шире. Затем Тереза упала, и сразу же за ней – Леона… Бланкиссима взвыла и замолотила кулаками по окованному металлом дереву. Подол платья на ней тлел, женщина с силой рванула тонкую материю и, не удержавшись на ногах, свалилась на тело Терезы, и почти сразу же сверху обрушилась полыхающая балка. Вопль бланкиссимы Шарлотты, более приличествующий терзаемой демонами грешной душе, был последним криком, услышанным стражниками. Возбуждение понемногу улеглось, наползла усталость. Как же давно он не уставал, разве что от ожидания и тоски, но это совсем другое. Эрасти почти равнодушно взглянул на потухающий костер, в котором заживо сгорели какие-то женщины, которых он никогда не видел, но которые заслужили свою участь. По крайней мере, некоторые из них. Та, что его призвала, просила отомстить мунтской бланкиссиме. Завещание Воззвавшего свято, Проклятый не мог его не исполнить, но испытанное при этом наслаждение удивило его самого. Удивило и испугало – он не должен ненавидеть, не должен вниз головой бросаться в жизнь Тарры, только тогда он сможет что-то сделать, Карать и спасать направо и налево – значит не только не предотвратить обвал, но вызвать его раньше срока. Нужно держать себя в руках, как бы он ни ненавидел то, что скрывалось под увенчанными оленями белыми куполами. Он нанес первый удар с Тропы Отчаянья. Теперь нужно подождать и посмотреть, чем и как он отзовется, тем более у Эрасти есть дела более неотложные, чем уничтожение обители. Церна задумчиво тронул сапогом тлеющий обломок. Никем не узнанный и не замеченный Проклятый смотрел, но огонь и падающие обломки не могли причинить вреда сильнейшему магу Тарры. Сильнейшему ли? Это-то и предстояло выяснить. В разрушенной обители была Сила, не похожая на ту, с которой он имел дело. Безликая, холодная, вязкая, словно жидкая грязь, глядя на нее не скажешь: то ли перед тобой грозящая страшной смертью бездна, то ли жалкая лужа, опасная лишь обладателю новых башмаков. Сила эта, однако, циалианкам не помогла, правда, Эрасти ударил неожиданно и сильнее, чем требовалось. Но получилось отменно! Бьющие в одно и то же место молнии, ливень, гасящий искры на расстоянии вытянутой руки от пожара, над которым не пролилось ни капли. Пусть теперь гадают, что это – случайность, божья кара или черное колдовство. Гадают и принимают меры, а он посмотрит. Хотя нет, некогда ему смотреть. У него дела и Геро, Геро, ушедшая по алой закатной тропе… Пройти в один Проход вдвоем невозможно, он знал это и решил слить со слабеющей силой Воззвавшей свою собственную. Это было рискованно, но необходимо. Проклятый был готов удержать закрывающуюся дверь, но Тропа Отчаянья внезапно раздвоилась. Выбирая дорогу, они с Геро не колебались, и теперь он понимает почему. Голос крови звучит громко, а воззвавшая к Проклятому женщина приходилась ему родней, мужчина же был как-то связан с Геро… Жаль, он не успел понять и его: воин слишком быстро ушел за Пределы. Эрасти надеялся, что Эстель Оскора догадалась, во имя чего отдал жизнь арцийский рыцарь, а последние мысли женщины были ясны и яростны, как горная река. Дариоло из рода Кэрна жила столько, сколько любила, и это была истинная любовь, поднявшаяся выше смерти, выше страха, выше древних запретов, выше всего. Дариоло любила короля… Геро тоже умеет любить, ведь она прошла всеми кругами ада во имя своего Рене. А ему, ему просто не повезло, он влюбился в Циалу… Почему? Что он в ней нашел? Бессердечная, красивая дрянь. Красивая? Или она лишь казалась такой? Странно, он больше не помнит ни ее лица, ни ее голоса… Каким же дураком он был! Угасший было огонь вновь поднял рыжую гриву, и к темному небу взметнулась туча искр… Это отсвет его ярости? Да, именно так. Нужно успокоиться, мстить некому, Циала давно мертва. Но где же Геро? Куда завела ее темно-алая тропа? Что она делает? Тоже убивает или уже убила? И кого? У Дариоло был брат – лучший друг ее короля, они оба погибли, так сказал спесивый болван, который тоже был виновен и умер первым. Женщина хотела отомстить – и отомстила, а мужчина? Мысли Эрасти вернулись в светлую комнату с золотистым атэвским ковром, на котором лежали два тела. Они были красивой парой, чернокудрая мирийка и арцийский рыцарь, но она его не любила, вернее, она любила не его. Эрасти было жаль человека, которого, как он теперь знал, звали Артуром Бэрротом. Его любили все, а он любил короля, жену и свою честь. «Смерть – ничто, честь – все» – так, кажется, говорил Альбер Малве, погибший в одном из первых боев с солдатами Пурины. Сколько веков прошло, но честь остается честью, а смерть – смертью… Только вот Альбер вряд ли бы догадался и сумел воззвать к Проклятому, слишком уж он был простодушен, но жизни ему было не жаль. Как и Артуру. Да и Проклятого тогда еще не было. Эрасти вздохнул, подняв глаза к звездному небу, на фоне которого обглоданный череп бывшего храма казался особенно жутким. Отчего-то ему казалось очень важным разгадать загадку погибшего рыцаря. Итак, Артур Бэррот узнал, что его король предан, и предан его, Артура, отцом. Но король – воин, он будет сражаться до конца. Право на последний бой, пусть отчаянный и безнадежный, у воина не отнять. Артур вряд ли отдавал себе отчет в своих чувствах, но всем существом рвался туда, где погибал его друг и сюзерен. Душу и жизнь в обмен за возможность встать с ним спина к спине! Душу, жизнь и посмертие… И так уж вышло, что в Бэрротах течет кровь Арроев, а значит, и Ямборов, и Годоев. Старая Кровь, кровь Эстель Оскоры. Налицо все. Сила. Отчаяние. Страстное, неистовое желание. Готовность к жертве. Не хватает лишь одного – Зова! И тут Дариоло воззвала к Проклятому. Остальное вышло само собой, и Тропа Отчаянья раздвоилась… Значит, Геро сейчас там, куда рвался умерший рыцарь. Рядом с мертвым королем и не менее мертвыми победителями. Эстель Оскора способна разнести в клочья любую армию, если же она это не сделала, значит… Чувство опасности заставило Эрасти отступить, словно бы сливаясь с дымящимися развалинами. На пожарище пожаловали те, кого он ждал. Церна со странной смесью любопытства, отвращения и благоговения смотрел на высокого клирика, чье аскетическое лицо, освещенное багровыми сполохами, казалось старой иконой, где из тьмы выступает золотистый лик, отрешенный, жестокий и столь совершенный, что кажется чудовищным. Да, дело зашло очень, очень далеко. Тот, кто стоит за пришедшим на пожарище, опасней Тьмы, Света и Хаоса, вместе взятых, потому что лишен всего и вместе с тем преисполнен уверенности в своей полной и окончательной правоте. Такого врага нельзя ни убедить, ни уничтожить, ни испугать, только вынудить уйти, но сделать это непросто. Клирик на развалинах что-то говорил окружавшим его людям, те кивали и суетились, ничего не понимая и полагая, что главной угрозой являются непрогоревшие деревяшки. Проклятый стиснул зубы, борясь с искушением прямо сейчас подойти и сказать: «Уходи. Тарра не твоя. Я тебе ее не отдам. Мы тебе ее не отдадим!» И он бы сказал, но говорить было некому. Клирик был лишь предтечей, зеркалом, отражающим чужие лучи, правда, с помощью зеркала можно поджечь поленницу, дом или целый мир. Да, в непростые времена ты вернулся, Эрасти Церна. Но ты вернулся, и ты должен удержать на плечах небо, если это потребуется! Если здесь умеют любить, как Геро и Дариоло, и помнят о чести и долге, как Артур, Тарра будет жить. Мы справимся со своими бедами сами и не пустим чужаков, какими бы сильными они ни были и какими бы благостными ни прикидывались! – Арде! – Губы Эрасти шевельнулись, повторяя пришедшее из тьмы веков слово. Проклятый и святой, он принимает бой со всеми и за всех. Он и Геро. И все остальные, кому не наплевать на Тарру и кто судит себя строже, чем других, и не склоняет головы ни перед судьбой, ни перед силой, даже если та мнит себя высшей. Покойная Эмильенна Рогге принадлежала к тому редкому типу женщин, которые терпеть не могут кошек. Баронесса частенько говаривала, что эти твари бывают либо бедными кисками, либо наглыми котярами, третьего не дано. Селестин не столь часто имел дело с хвостатым племенем, чтобы составить о нем собственное мнение, но Пьер Тартю подтвердил правоту матушки, за несколько ор превратившись из бедного изгнанника в наглого узурпатора. Кошачье отродье! Новоиспеченный маршал Стэнье-Рогге знал своего пасынка четырнадцать лет, но не предполагал, что худосочный тихоня поднимет хвост на тех, перед кем еще вчера расстилался. Что же будет, когда он и впрямь станет королем? Заведет атэвские порядки с ползанием на брюхе и лобызанием пола, по которому ступают сапоги повелителя? Пьер Шестой был слабоумным, но ни Филипп Тагэре, ни Рауль ре Фло, не говоря уж об Александре, не унижали своих соратников, тем более оказавших им услуги, а этот же… Селестин не сомневался, что хлебнет горя и с пасынком, и с женой. Да и ифранцы с циалианками своего не упустят. Теперь граф жалел о горбуне, но отступать было поздно. Если Тагэре вернутся, он, Селестин Стэнье-Рогге, не жилец, поэтому, как это ни печально, он привязан к обнаглевшему ублюдку. Александра так и не нашли, пропал и Робер со своими людьми. Предали? Не может быть. Единокровному братцу Селестин верил, как самому себе… В том смысле, что, пока Роберу выгодно, он сделает все и больше, а когда ветер подует в другую сторону, ударит в спину и скажет, что так и было. Но пока бастарду расположение и благодарность знатного родича нужны как воздух, вот он и рыщет по окрестным деревням в поисках горбуна. Да уж, хороший подарочек сделал братцу покойный Филипп. Говорят, жеребец из конюшни калифа может таскать на себе покойника квартами, не позволяя к нему приблизиться ближе чем на полет стрелы. Роберу придется побегать за своим титулом, а Тартю – поволноваться. Любопытно, что будет в Мунте, сумеют ли Вилльо исполнить свои обещания? Рогге так, для собственного удовольствия, проследил, как по мунтской дороге друг за другом ускакало три гонца. Первым умчался один из Белых рыцарей. Вице-командор Нерюж сообщал в Фей-Вэйю об исходе битвы. Затем ускакал красавчик Гризье, а следом за ним с охраной в два десятка человек отправился какой-то ифранец в цветах Тартю. Надо полагать, в его сумке было три письма – Ее Иносенсии, Жоселин и все тем же Вилльо-Гризье, которые должны провернуть дельце в столице. Любопытно, кошкин сын пишет о смерти короля или о его исчезновении? Первое дальновиднее, хотя никогда не стоит кукарекать до рассвета. Будем надеяться, что горбуна отыщет именно Робер… – Монсигнор! – Аюдант был бледен и возбужден. Видимо, родственничек заработал свою консигну. – В чем дело, Гилле? – Монсигнор, лошади сигнора Робера… – Лошади? Что с ними? Волки их, что ли, съели? – Не их… Сигнор Робер… – Где он?! – рявкнул новоиспеченный маршал. – Его нет… Никого нет… Лошади… – Что «лошади»? – Их нашли. Всех. А всадники пропали. – Бред! Где кони? – В двух весах от оврага. – Хорошо, едем. Нет, бредом это не было. Три десятка оседланных коней бестолково топтались на убранном поле. Два или три слегка прихрамывали, словно бы провалившись в кроличью нору. Больше никаких повреждений цевские жеребцы не получили, но вот наездники куда-то подевались. Ничего не понимая, Стэнье-Рогге попытался разобраться в следах и понял только, что сначала всадники шли галопом, словно кого-то преследуя, потом что-то произошло: то ли лошади взбесились, то ли наездники враз упились, то ли из лесу вышел бука и всех сожрал. Селестин был человеком дошлым, и у него был Кристалл Поиска, но, судя по нему, ничего запретного и нехорошего в здешних краях не творилось. Объяснить, куда делись король, его конь и тридцать два здоровых, хорошо вооруженных мужика, магический инструмент не мог. – Монсигнор, – ифранский лейтенант вскинул руку в приветствии, – вас срочно требует Его Величество. Я вас едва нашел. – Хорошо, что нашли, – буркнул Селестин. – Я вот своих людей найти не могу. – Дезертировали? – посочувствовал ифранец. – Не похоже. Преследовали горбуна, и как корова языком… Лошади здесь, а сами пропали. Чего угодно Его Величеству? – Узнать, как идут поиски. Велено искать хоть до Темной Звезды… Шарло оделся, сел на кровать и задумался. Обычно он засыпал сразу же, едва голова касалась подушки, но ни в прошлую ночь, ни в эту сон не шел. Мальчик сам не мог понять, что его тревожило. Смерть Артура? Странный крик? Отъезд Филиппа с Алеком, вчерашний пожар или что-то еще? Шарль Тагрэ рос среди рыцарей, а не среди плаксивых теток и презирал суеверия и трусость, но каждый воин слышал о чувстве опасности, от которого нельзя отмахиваться. Отцу, Рито, Луи, Штефану, даже Артуру можно было объяснить, что что-то не так, но напыщенные дворцовые павлины ничего не понимают, а кузенов, как назло, увела нагрянувшая Элеонора. Сигнор Карпус, конечно, знает много, но при этом глуп, как бубен, и верит только в то, что написано в его книжках. Что же делать? Отец говорил – если ты уверен в своем решении, делай, что решил, и ни на кого не оглядывайся, а он уверен, что им с Катрин нужно бежать. Куда и почему, мальчик не думал, захватившее его ощущение тревоги властно толкало на то, что воспитатели, без сомнения, назовут безобразной выходкой, а отец… Отец поймет. Скорей бы только он разбил этого Тартю и вернулся! Тогда все сразу наладится, а так все плохо… Артура убили, а он был замечательным человеком. И очень, очень добрым. Во дворце шепчутся, что капитана гвардии отравили. В столицах часто травят, граф Трюэль говорит, что это называется политикой, но почему Артура? Неужели за то, что он любил отца? Лейтенант Паже тоже любит короля, но Артур Бэррот был готов за него умереть, Шарло слышал, как об этом говорили Рито с Луи, и был с ними согласен. Скорей бы они вернулись… Конечно, все очень расстроятся из-за Артура, а Рито… Жена капитана была его сестрой, но он с ней из-за чего-то рассорился. Этого Шарло не понимал. Катрин иногда бывает ужасной дурой, но он никогда не махнет на нее рукой, что бы та ни натворила. Однажды он спросил у отца, почему Рито не разговаривает с сигнорой Дариоло, тот долго молчал, а потом обещал рассказать позже. Значит, расскажет. Он никогда не врет – не то что наставники. Если будет больно или горько, все равно скажет как есть. И правильно, мужчина должен знать, что его ждет, и идти навстречу будущему с открытыми глазами. Хоть бы отец и Рито вернулись поскорее, но раньше чем через полторы кварты не получится. Гонец, конечно, появится раньше, дней через пять. А может, отец прискачет вместе с ним? Ему же сообщили и про пожар, и про Артура с канцлером… Странно, как у такого противного человека, как граф Бэррот; сын вырос настоящим рыцарем, хотя случается всякое. Родители могут быть хуже детей, а дети – хуже родителей. Дядя Жоффруа был мерзким человеком, это все знают, а его сыновья очень даже хорошие, особенно Этьен. Только вот стесняется Филиппа. Конечно, из Этьена король как из Садана клирик, но, может, отец еще женится… То, что он сам родился бастардом, Шарло не мучило никогда. Сколько он себя помнил, рядом были отец и его друзья, не делавшие никакой разницы между ним с Кати и маленьким Эдмоном, сыном Жаклин. Да и сама Жаклин… Отец и Рафаэль объяснили, что жена отца – слабая и несчастная и ее надо защищать. И Эдмона тоже. Шарло это делал, причем с удовольствием, а когда брат и мачеха умерли, переживал их смерть вместе с отцом, к которому привязался еще сильнее. Виконту Тагрэ и в голову не приходило пенять на судьбу, он не нуждался в слюнявой жалости, которой допекали его служанки, когда он был совсем маленьким. То, что у него нет и никогда не было матери, мальчик принимал как данность. Зато у него был отец. Самый лучший. Самый сильный. Самый добрый. И был Рито Кэрна, которого и в голову не могло прийти называть сигнором. Мириец все время пел, смеялся и потихоньку учил их с Филиппом байле. Кузенам было хуже, потому что их родичей никто не любил. Шарло искренне сочувствовал Филиппу и Алеку, когда им приходилось навещать мать. Филипп никогда не рассказывал об этих посещениях, но воспринимал их как наказание. Не в чем было завидовать и Ларрэнам! Сыновья дяди Жоффруа не имели кошачьих лап, но они были круглыми сиротами. Шарль немного подумал о том, чем бастарды отличаются от небастардов, но мысли упрямо возвращались к побегу. Умом мальчик понимал, что делать этого нельзя, а внутренний голос твердил, что не только можно, но и необходимо. Шарло вздохнул, закрыл глаза, просчитал до тридцати двух (именно столько лет сейчас отцу) и решительно встал. Будь что будет, но они с Катрин убегут. Юный виконт все делал с умом. Помогли бесконечные игры «в Мирию». Когда-то Жаклин рассказала, как Рито с сестрой убежали от капустниц в горы, а потом их подобрал корсарский корабль. Эта история поразила воображение шестилетнего Шарло, и он не отстал от Рафаэля, пока тот, сначала с неохотой, а потом – все больше увлекаясь, не рассказал о своих приключениях. Гор и моря в Мунте не было, но окна, карнизы и столетний дикий виноград имелись. Этого хватило, остальное доделало воображение. Кати нравилось, когда он ее спасал. Правда, не от циалианок, а от злого жениха или дракона. Шарло соглашался – девчонка, чего взять! Правильно говорит господин Игельберг, что никакой опыт не бывает лишним. То есть он говорит не совсем так, а с какими-то дарнийскими вывертами, но смысл именно такой. Шарло столько раз «убегал» по ночам, что, когда игра перестала быть игрой, совершенно не волновался, действуя чуть ли не по привычке. Мальчик зажег свечу, поставил ее на пол (свет есть, а загляни кто в окно, не увидит) и начал одеваться. Дни стояли теплыми, но осенняя ночь – это осенняя ночь, тем более от ночевки под открытым небом зарекаться нельзя. Из своих одежек Шарло давно отобрал те, что потемнее, потеплее и попроще. Плащ, сапоги и берет он наденет, когда выберется из дворца. Так… Огненный камень, кинжал, запасная рубашка… Жаль, подаренная отцом книжка по военному искусству слишком тяжелая, да ничего с ней Не случится, а вот фигурку тигра он возьмет с собой и обломок мирийского коралла тоже. Написать записку? Да ну его… Лучше от этого не будет, а отцу он все объяснит. Что «все», мальчик не задумывался, занятый куда более важным вопросом. Свои пожитки Шарль сложил в подаренный господином Игельбергом настоящий заплечный мешок (дарнийские наемники молодцы, придумали много нужного!), открыл окно и легко пошел по Широкому карнизу, слегка придерживаясь за оплетающий стену дикий виноград. Комната сестры была через два окна, в которых мерцал свет. Мальчик осторожно заглянул в щель между занавесками. Так и есть! Онорина болтает с гвардейцами, а на столе гора всякой снеди и два кувшина. Значит, на лестницу ход заказан, придется выбираться через отцовские покои, но как же это некстати! Хорошо, хоть он приучил сестрицу открывать на ночь окно. Шарло слегка толкнул раму и проскользнул внутрь. Кати дрыхла, завернувшись с головой в одеяло и, разумеется, при свете. Ну это-то как раз пригодится. Только б не развизжалась спросонья. Мальчик осторожно присел на краешек кровати и положил руку на розовый мягкий холм. – Кати! Сопение и дрыганье ногой, ну чистый сурок! – Кати! Просыпайся! Кому говорят! – М-м-м-м-м, не хочу… Поздно. – Кати! Одеяло было безжалостно сорвано, и девочка, моргая, уставилась на брата. – Шарло! Ты чего? – Того, – находчиво ответил виконт Тагрэ, – вставай, мы уходим. – Куда? – Туда. Вставай и одевайся. Так надо! Кати зевнула и уселась, замотавшись в одеяло. – Мы сегодня не договаривались, и вообще, завтра вставать рано… – Кати, я серьезно. Нужно удирать. – Не понарошку? – Светлые глаза сестрицы широко распахнулись. – А зачем? И папы нету… – Если б он был, мы бы не убегали. – Лучше подождем, – не согласилась девочка, – когда он дома, ругать нас или не ругать, решает он. Ему нравится, когда ты в окна лазаешь. А когда его нет, нас заедят. – Нас не поймают. Ты что, не понимаешь? Мы в самом деле убегаем. Мы пойдем навстречу отцу. – Ладно, – решилась Кати, – я по нему соскучилась. И по Рито тоже, и, раз нас не будет, мы в храм к Иллариону не пойдем, я туда не хочу. Только мог бы раньше сказать, а то Онорина вчера летние вещи убрала. Кати, все еще зевая, встала и начала собираться. Разумеется, она копалась, как стая куриц. Хуже всего было с волосами, которые могли бы быть и покороче, и пожиже. Сама Катрин отродясь кос себе не заплетала, и за дело пришлось взяться брату, обладавшему немалым опытом по части приведения в порядок лошадиных грив и хвостов. Несколько раз сильно дернув и трижды переплетя косу (первый раз вышло слишком туго, второй – слишком слабо), Шарло довел дело до конца и взялся за одежду. Разумеется, лезть в окно сестре было не в чем. В комнате были только дурацкие девчоночьи тряпки. Пришлось, велев ей собирать самое нужное, вернуться за штанами, курткой и плащом, а заодно еще раз убедиться, что Онорина и ее кавалеры и не думают ложиться. Пока он ходил, Кати свалила на кровать целую гору хлама вроде лент, туфелек, заячьих хвостиков, кукол и прочей дребедени, но Шарло был неумолим. Несмотря на дрожащие губы сестрицы, из кучи были выдернуты расческа, зеркало, несколько лент, жемчужное ожерелье (подарок Рито, надо взять с собой) и платье попроще, а все остальное безжалостно засунуто в сундук. Не прошло и оры, как Катрин была готова, теперь оставалось самое трудное – добраться по карнизу до отцовского балкона. Друг к другу они ходили запросто, но здесь придется прыгать. Для него это пара пустяков, но Катрин… Шарло лихорадочно соображал, с чего начать урок по скалолазанию, когда его что-то толкнуло в ногу. Кошка! Ну надо же! И какая Славная! Большая, черная, остромордая. Наверняка крысоловка. – Киса! – соизволила заметить и Кати. – Хорошая киса, иди сюда… кис-кис-кис… Киса подошла, деловито и коротко потерлась о коленки и направилась к стене. Вспрыгнула на сундук, встала на задние лапы и, уцепившись передней за балдахин кровати, потянулась второй к резной гирлянде, шедшей поверх деревянной панели. – Киса, – вопросила Кати, – глупая, ты чего? Кис-кис-кис… Кошка обернулась, как показалось Шарло, досадливо глянула на них и вновь взялась за свое. Мальчик, сам не зная почему, подошел. Кошка пыталась дотянуться до изящной розетки слева, хотя прямо над ней была точно такая же. Шарль машинально тронул резное дерево, но кошка неожиданно сиганула вниз, с силой ударив его под колено. Стараясь удержаться на ногах, мальчик оперся о стену, и… панель поехала вниз. Кошка довольно мяукнула. Ну надо же! – Умница, – от души поблагодарил Шарло ночную охотницу, а та, еще раз приглушенно мявкнув, юркнула в щель. – Пошли и мы. – Кати кивнула и улыбнулась. Она совсем проснулась, и ночное приключение начинало ей нравиться. Шарло вынул из настольного шандала три свечи и сунул в карман. Затем взял одной рукой стоящий у кровати ночничок, а другой – теплую ладошку сестры и первым протиснулся в потайной ход. Наверное, они задели какую-то пружинку, потому что дверца тут же захлопнулась, и они оказались в кромешной темноте, в которой сверкали золотистые кошачьи глаза. Ночная гостья была не одна, в проходе ее поджидало по меньшей мере полдюжины товарок, что вызвало у кошколюбивой Катрин приступ восторга. Но надо было идти. Звери, похоже, придерживались того же мнения, так как двинулись первыми, то и дело оглядываясь и испуская дружелюбное урчание. – А кисы нас зовут, – восторженно прошептала расхрабрившаяся Катрин. – Ну и правильно, – согласился Шарло. Дорога была долгой, изобиловавшей множеством лесенок, развилок и переходов. Без кошек они бы десять раз заблудились, но звери уверенно вели их за собой. Наконец повороты и спуски кончились, и брат с сестрой оказались в длиннющем сводчатом коридоре. Он тянулся и тянулся; Шарло начало казаться, что они никогда не выберутся, но дорога пошла вверх, потянуло свежестью и горьковатым запахом осенних костров. Кошки вежливо потерлись о ноги и исчезли. – Вылезаем. – А где киски? – Пошли домой. Нам сюда. Катрин не спорила, сюда так сюда. Они оказались в каком-то садике, под ногами была мягкая, недавно вскопанная земля. – Наконец-то! – Знакомая фигура шагнула навстречу, и только теперь Шарло понял, что на самом деле ему было очень страшно. Белый плащ вошедшего казался серым от дорожной пыли, глаза же были красными и слезились. Гонец гнал коня всю ночь. – Ваша Иносенсия! [16] Срочные известия из Мунта. – Как вас зовут? – Анастазия протянула руку для поцелуя. – Гийом, Ваша Иносенсия! – Говори, Гийом! Что погнало тебя в дорогу? – Да пребудет Ее Иносенсия в радости! Мунтский храм Равноапостольной сожжен грозой! Бланкиссима Шарлотта и большинство сестер погибли. – Как это произошло? – Гроза пришла вечером и бушевала всю ночь. – Дальше. – Ваша Иносенсия! Над храмом не было дождя. Был черный вихрь, пронизанный молниями. Он прошел по улице Анхеля и обрушился на обитель. Теперь там борозда, как от плуга, запряженного драконом. – Не стоит упоминать драконов, сын мой. Это отголоски эландской ереси, за которую нечестивцы были наказаны, – голос Ее Иносенсии оставался тихим и мелодичным, – так ты говоришь, что дождя не было? – Над храмом не было, – уточнил Гийом. – Если мне будет позволено заметить, то он шел рядом с горящей обителью, но не над ней. – Ты наблюдательный человек. Что еще? Надеюсь, ты начал с худшей из вестей. – Станет ли Ее Иносенсия слушать о скоропостижной смерти семейства Бэррот? – Семейства? Они погибли все? – Отец, старший сын и его супруга. – Подробнее. – С разрешения Ее Иносенсии. Я не был допущен в дом Бэрротов. – Но что-то ты должен был слышать. – Рассказывают, канцлер покончил с собой, бросившись в открытое окно. Внизу была решетка в виде перевитых лозой копий. Они очень ею гордились… – Ты хочешь сказать… – Да! Копья прошли насквозь. – А что супруги? – Их нашли мертвыми в той комнате, откуда выпал старик. – Виконтесса могла умереть от ужаса, – предположила Анастазия. – Она не отличалась крепким здоровьем. Отчего ты молчишь? – Ее Иносенсия не может ошибиться, но я сказал не все. Тот, кто мне рассказал, видел покойных. У обоих были счастливые лица, словно они спали и видели чудесный сон. Мой человек, да простятся мне эти слова, сравнил умерших со святой Евлалией [17]. По Мунту идет слух, что капитана гвардии отравили враги короны, его жена оказалась случайной жертвой, а канцлер не мог перенести смерть сына и наследника. Говорят, в древние времена был яд, именуемый «счастливой смертью». – Хорошо, – кивнула Анастазия, – можешь идти. Я довольна твоей преданностью и твоим благонравием. Сейчас тебя накормят и проведут в комнату для отдыха. Завтра у тебя будет новое поручение. В том, что капитана отравили, Андре Паже не сомневался, равно как и в том, кто это сделал. Вилльо. Больше некому, но поди докажи! Бывшую королеву и ее многочисленную родню лейтенант терпеть не мог, но, будучи сыном небогатого нобиля из Ларрэна, своих чувств не выказывал. Элеонора была злопамятна и дружила с бланкиссимой. На месте короля Паже запер бы вредную бабу вместе с братьями и сыновьями от первого брака в Речном Замке. Если уж нельзя их передушить, пусть хоть за решеткой будут, но Александр или был полностью уверен в себе, или же, прости, Святой Эрасти, слеп. Гвардеец надеялся на первое, но боялся второго. Король офицеру нравился. Тагэре был хорошим воином и славным человеком, не драл три шкуры с провинций, заплатил долги Филиппа, ввел пошлины на ифранские и эллские товары, отчего арцийские ремесленники и мелкопоместное дворянство вздохнули с облегчением, навел порядок на дорогах. За три года Арция подняла голову, но Александр ничуть не возгордился. Он по-прежнему знал в лицо и по имени всех выборных и, что с точки зрения Паже было важнее, всех гвардейцев, был доступен и не делал различия между «своими» и выходцами из провинций, почитавшихся лумэновскими. При Филиппе Паже вряд ли мог рассчитывать на титул, а при Александре – вполне. Лет семь безупречной службы – и ты барон! Стал же бароном здоровенный дарниец без роду и племени. Лейтенант надеялся на хорошую карьеру, и все равно привезенный Базилем Гризье приказ его удивил. Его, Андре Паже, назначали командором городской стражи. Это было повышение, о котором он и мечтать не смел, но Андре предпочел бы получить его из рук самого короля или хотя бы когда тот был в городе. Хорошо, хоть на этот раз Гризье обошелся без своего обычного ерничанья, зубы, что ли, у него болят? Базиль был самым пустым местом из всех «пуделей», но это ничтожество чуть ли не в шестнадцать лет стало графом Мо, и все потому, что его матери удалось подцепить покойного короля. Паже охотно признавал первенство Тагэре, Мальвани, Бэрротов, Гартажей, Фло, но Вилльо-Гризье были и останутся выскочками, каких бы титулов и поместий ни нахватали. И вот теперь один из них, Жорес Аганнский, сменял его на посту лейтенанта гвардии! Александр, похоже, рехнулся, неужели он думал, что этот ублюдок уживется с Артуром? Король, может, и думал, а вот Вилльо – нет и принял собственные меры. Паже разрывался от злости, но пришлось вести себя сообразно обстоятельствам. Наступив на горло собственной песне, новоиспеченный командор предложил «любезному гостю» вина. Тот отказался, и это было странно – выпить Базиль любил. Видимо, этот, с позволения сказать, «граф» не считал честного дворянина себе ровней, ну да пес с ним! Гризье убрался, и Андре с нежностью перечитал приказ о своем назначении. Конечно, неудобно перед Клеманом, но тот должен понять. Они поладят, они уже поладили на пожаре, вот уж нет худа без добра! А дел в городе море разливанное. Король и так затянул с назначением командора, хотя это-то как раз понятно. Обен Трюэль отошел от дел лет двадцать назад, но умер только в прошлом году, а звание ему было дано пожизненно. Конечно, вторым Трюэлем не стать никому, но можно стать первым Паже! Командор Мунта смотрел на написанные знакомым быстрым почерком строки. Его Величество разрешает сигнору Паже съездить на родину и награждает его тысячей ауров. Неужели знает, в каком состоянии их несчастный замок? Может, и так – королю на людей не плевать, а вот на себя… Жениться б ему – сколько можно одному, да и наследник нужен. Так ехать или не ехать? С одной стороны – приказ есть приказ; когда все произошло, он уже не был гвардейцем. С другой стороны, король не знает, что Артур мертв, циалианскую обитель сожгла гроза, а Шарль и Катрин отправились путешествовать. Паже не сомневался, что беглецы найдутся, но гвардейцы и городская стража облазили дворец и его окрестности и так и не поняли, как брат с сестрой выбрались наружу. Было ясно, что Шарло с Кати ушли добровольно, прихватив с собой нужные, по их мнению, вещи. С Шарло станется отправиться навстречу отцу. Может, их напугали пожар или смерть Артура? За ребят отвечали другие, но бывший лейтенант чувствовал и свою вину – прежде всего потому, что из, казалось бы, прекрасно охраняемого дворца можно спокойно выбраться. Выходит, остаться до возвращения Александра и не подпускать Аганна к гвардии? При необходимости Паже пошел бы на это без колебаний, но после бегства детей охранять стало некого, обитель так и так сгорела, а старый замок на берегу Ирпеи отчаянно нуждался в ремонте. Отец так обрадуется успехам сына и свалившимся на голову аурам! Андре Паже решился. Он отправится, как только получит в казначействе деньги, а отпуск сократит так, чтобы появиться в Мунте сразу же за королем. Тогда и начнется новая служба, и первое, что сделает новый командор, – это расскажет Александру о своих подозрениях насчет Аганна. В этот день наконец зацвела белая фуксия, и Клотильда ре Даннэ, с детства наделявшая самые незначительные события глубоким смыслом, задумалась, к чему бы это. В последние дни мысли женщины были заняты бароном Фарни, имевшим насчет добродетельной вдовы, сохранившей почти девическую свежесть, самые серьезные намерения. Славный барон был далеко не первым, кто заглядывался на статную светловолосую женщину с добрыми глазами, но Клотильда запретила себе даже думать о мужчинах. Пусть ее тайну не знал никто, кроме священника и Филиппа, она не могла впасть в грех двоемужества. Случилось, однако, так, что король Арции Филипп Четвертый Тагэре умер. Умер, так и не вспомнив ни о ней, ни о дочери, которой она не в добрый час открыла правду. Маргарита возненавидела отца, а через него и всех Тагэре. Потом встреча с циалианками – и все… Клотильда осталась совсем одна. Дочь в последний раз она видела несколько лет назад: перед тем как принять постриг, согласно уставу ордена, Маргарита должна была две кварты провести дома, дабы удостовериться в правильности избранного решения. Мать попыталась образумить девушку, но не смогла. Если бы Марго решила посвятить себя богу, Клотильда могла бы с этим смириться, но веры в дочери было не больше, чем в котенке жалости к пойманному воробью. Маргарита хотела занять место, с которого можно бросить вызов отцу и его новой семье. Девушка пылала местью, и Клотильду это пугало. Хорошо, хоть дочь не раскрыла тайну своего происхождения, желая добиться всего своим умом… А вот секрет Клотильды все равно выплыл наружу. Старик-священник не смог взять на душу грех и рассказал все. К счастью, предъявленные им доказательства видели немногие, а в Гран-Гийо так и не узнали, кто двадцать пять лет прожил рядом. Во вдове обедневшего нобиля никто не угадал молоденькую Клотильду Лагар, законную жену графа Марцийского. И она предпочла остаться тем, кем была все эти годы, хотя брат Филиппа ее нашел, и она была ему за это благодарна, особенно за то, как новый король это сделал. Александр Тагэре предполагал, что она могла за эти годы связать с кем-то свою судьбу, и, не желая разрушить еще две жизни, разыскал ее тайно. Когда Тильда влюбилась в красавца Филиппа, его горбатому братишке было лет шесть, теперь перед ней стоял бесконечно усталый молодой мужчина с ясными серыми глазами, смотревшими с неподдельным уважением и теплотой. Король предложил невестке титул герцогини, владения в той части Арции, в которой она захочет, и признание при дворе. Александр очень сожалел о решении Маргариты, но Тильда отговорила его от встречи с девушкой, не желая, чтобы та выплеснула свою ярость и обиду на невиновного. Самое удивительное, что король понял ее совершенно правильно. Он ни на чем не настаивал, лишь оставил письмо, предписывавшее допустить подательницу сего к Его Величеству в любое время дня и ночи, где бы тот ни находился, и (это особенно тронуло женщину) отдал ей кольцо Филиппа, с которым тот никогда не расставался. На прощание Александр сказал, что, если Клотильда изменит свое решение, любая ее просьба будет исполнена. Больше она короля не видела, ему было не до вдовы брата, не желавшей покидать провинцию. А потом умерла баронесса Фарни, и сегодня у барона истек срок вдовства. Завтра он, несомненно, придет с визитом, и ей предстоит решать… Эгон Фарни заслуженно считался очень славным человеком, а ей следовало подумать и о себе. Первый раз Клотильда встретила барона в иглеции десять лет назад, когда тот вернулся с войны и зажил жизнью провинциального нобиля. Эгон был серьезен и надежен, с женщинами не путался, дебошей и гулянок не устраивал. С Клотильдой он заговорил лишь спустя полгода после возвращения. Потом барон каждую кварту провожал ее от иглеция до дому. Женщина не протестовала, Эгон вызывал у нее симпатию и доверие, он же, похоже, влюбился не на шутку. Жена барона была больна, и все в округе решили, что, когда баронесса покинет бренный мир, тот женится на Клотильде ре Даннэ. Соседки искренне желали обоим скорейшего счастья. Тильда, по их мнению, засиделась во вдовах, несмотря на очевидную красоту. В ней были уверены – белокурая красавица никогда не посягала на чужих сыновей, братьев и тем более мужей, окружив себя мягкой, но непреодолимой стеной. Вдову ре Даннэ уважали, а после того, как ее единственная дочь, наделенная дерзкой, неистовой красотой, вместо того чтоб кружить головы окрестным парням, ушла в монастырь, стали восхищаться. Эгон Фарни тоже был всеобщим любимцем, как же было не пожелать двум хорошим людям счастья? Чувства барона, как это часто бывает с сильными и простодушными людьми, лежали на поверхности, и Клотильда изо всех сил пыталась разобраться, как она к нему относится. То, что она чувствовала, ничем не напоминало ее первую любовь, но в присутствии Эгона было легко и спокойно, а что еще нужно в ее возрасте и положении? Он, несомненно, придет просить ее руки, и она скажет «да». Недаром белый цветок распустился именно в этот вечер, это добрый знак. Женщина улыбнулась и поправила и без того безупречные занавески… В конце концов, нужно на что-то решаться. Но что это? Почему постучали в окно, а не в дверь? Наверное, потому, что здесь горит свет. Гран-Гийо был спокойным городком, и Клотильда, выглядывая в окно, не испытывала никакого страха. Внизу стоял человек в плаще; лица ночного гостя было не рассмотреть, но блеснувшая в свете луны рыцарская цепь показала, что к ней явился не простой посетитель. Знатных знакомых, кроме короля, у Клотильды не осталось, может быть, ей прислал весточку Александр? Тогда понятно, почему ночью и не с парадного входа, он же обещал сохранить ее секрет. Женщина кивнула незнакомцу, накинула шаль, взяла свечу и, спустившись к черному ходу, открыла символический замок. – Входите, сигнор. Кто вы? Я вас знаю? – Склонен думать, что вы меня видели, хотя не уверен, что узнаете, – голос рыцаря звучал глухо и устало, – простите, что я вас потревожил, но у меня не было другого выхода. – Не нужно извиняться, – она уже поняла, что случилась беда, – заходите же! – Благодарю вас, но я не один. Со мной двое детей, мальчик и девочка. Им грозит опасность, и я подумал… – Где они? – перебила Клотильда. – Здесь. Я оставил их с конем недалеко отсюда. Мальчик понимает почти все, а девочка боится и плачет. – Я приготовлю все, что нужно, – Клотильда не колебалась ни минуты, – ведите их сюда. – Вы одна в доме? – Разумеется, – усмехнулась женщина, – кто здесь может быть в такую пору? Служанка придет только утром. Незнакомец вернулся быстро, она едва успела зажечь свет в бывшей комнате Марго и расстелить постель. Девочку рыцарь внес на руках, мальчик шел сам. Им было лет по девять. Близнецы? – Она спит или больна? – Просто устала… Ее зовут Катрин, а это Шарло. – Я думаю, вы устали не меньше, – вздохнула Клотильда, – я их уложу, а вы позаботьтесь о себе сами. В доме есть все необходимое, поговорим потом. Вечер тянулся и тянулся. Погода и та решила предаться унынию. Монотонный дождь и низкие, угрюмые тучи лишили единственной радости – прогулок по окрестным лесам. Приходилось сидеть под крышей в обществе родичей, от которых, за исключением Алека, Филипп предпочел бы оказаться подальше. Если б не слово, данное сначала отцу, а потом дяде Сандеру, он ни за что бы не поехал, но он обещал не огорчать мать и старался изо всех сил исполнить обещанное. Это было непросто, так как матушка была человеком тяжелым и ненавидела дядю Александра. Разговоры в ее доме так или иначе сводились к потерям, которые понесли Вилльо в последние годы, и все попытки Филиппа объяснить матери, дядьям и старшим братьям, что они сами виноваты, приводили к ссорам и обидам. Правильнее было вообще не разговаривать, но это было невозможно. Этот же их приезд оказался еще хуже предыдущих – Жорес на всех рычал, Базиль куда-то уехал, мать была раздражена, ее брат Фернан Реви, которого приходилось называть дядей, если не смотрел в окно, то ругался со старшим племянником и зло шутил с младшими, а сестры еще больше поглупели. Особенно Элеонора. Филипп испытывал жгучий стыд за эту грудастую дурищу с куриными мозгами, которую мать и Жорес второй год подсовывали дяде Александру, а тот от нее шарахался, как кошка от апельсина. Хотя королю и впрямь стоит жениться. Филипп Рунский ничуть не жалел об утраченной короне, но видеть наследником толстяка Этьена было обидно. Молодой Ларрэн – славный малый, только вот король из него как из свиньи конь, и это понимают все… Нора тоненько захихикала над очередной шуткой Аганна. Нет, точно рехнулась – воображает, что будет королевой, а Жорес тоже хорош, подначивает эту дуру. Да ей мужа нужно не в Мунте искать, а за Проливом. Для атэвов чем глупее женщина, тем лучше. Филипп с тоской посмотрел в окно. Дождь и не думал переставать. Пойти почитать, что ли? В Летней резиденции оставалось довольно много отцовских книг, некоторые из них были интересными. Воровато глянув на перешептывающуюся с дядюшкой мать, Филипп выскользнул из-за стола. Его не остановили, и на том спасибо. Второй удачей был список «Повести о доблестном герцоге Леонарде» [18], о которой граф. Рунский много слышал, но в руках не держал. Раскрыв книгу, юноша утонул в подвигах и приключениях легендарного Леонарда. Судьба была к нему несправедлива, но он неизменно отвечал на подлость благородством. Ора летела за орой, но Филипп ничего не замечал. Летняя резиденция уснула, дождь прекратился, сквозь прорехи в облаках выглянула ущербная луна, но юноша был далеко и от осени, и от надоевших родственников. Он еще никогда не читал подобного. Сердце Филиппа было с герцогом, по приказу злодейки-императрицы заключенным в тюрьму. Когда хитрый, самоуверенный интриган, заправлявший во дворце, предложил узнику свободу и жизнь в обмен на смирение и признание несуществующей вины, тот отказался, хоть и был изранен и измучен, но это оказалось не самым страшным. Леонарду пришлось выбирать между своей честью и жизнью сына… Филипп забыл, что минуло чуть ли не две тысячи лет: люди, которых давным-давно не было на свете, были для него куда более живыми и близкими, чем те, что шептались за стеной. Кулаки бывшего принца сжались: если б только он мог вломиться в темницу, проткнуть мечом брюхо уверенного в себе мерзавца, спасти обреченного герцога или хотя бы умереть вместе с ним. Ну почему, почему он тут, в глупой, сытой безопасности, когда на свете есть такая несправедливость?! Клэр честно намеревался исполнить просьбу Рене, но у Гиба было свое мнение. Водяной Конь и не подумал уйти, и эльф охотно смирился. Ждать так ждать. Роскошный сурианский лес успокаивал, заставлял забыть и о прошлых потерях, и о нынешних заботах, и Клэр взялся за кисть. В последнее время это ему удавалось редко, да и рисовал он все больше по необходимости. Фрески, гадальные карты, миниатюры в книгах были прикрытием для волшбы, а свесившуюся с дерева золотисто-багровую орхидею он писал просто потому, что ему этого хотелось. С каждым днем лес манил все сильнее и все дальше уходила странная война, затопившая Тарру. Что он делал все эти годы среди людей, как мог променять кисть на меч и лук? Убивать просто, создавать труднее; он художник, а не разведчик, и тем более не убийца. Рене рожден для скитаний и схваток, а Рамиэрль… Да, он поклялся заменить сгинувшего в Ночной Обители Нэо, но это смешно. Ему никогда не стать вторым Романом, потому что тот рос среди людей и ощущал себя человеком. Клэр Утренний Ветер взглянул на распустившийся под его рукой роскошный цветок. Как бы он хотел всю жизнь рисовать гроздья рябин и листья наисских кленов. И чтобы рядом была Тина, чтоб она заглядывала ему через плечо и, стесняясь, говорила, что на самом деле листья не такие красные… – Ты не должен был бросать это ради призраков и крови. Звездный Лебедь! Он так замечтался, что не заметил возвращения Рене. – Прости, задумался. – Не беда, пока рядом Гиб, по сторонам можно не смотреть. – Рене опустился на землю. – Красивый цветок. Не знаю, как зовут их здесь, но те, кто живет на западе Сура, дали им имя «Золото, окропленное кровью богов». – Ты что-то нашел? – Нашел. Надо было наведаться сюда раньше. – Что там было? – Древняя беда и еще кое-кто. Их я убил, впрочем, это было нетрудно. Ни разума, ни воли, только голод и злоба. Помнишь тварей, которые чуть не погубили Шандера Гардани? Они отсюда. Были. – И что ты с ними сделал? – Ничего, – пожал плечами Аррой, – просто позволил им заняться привычным делом. Да не смотри ты на меня так, для меня финусы опасности не представляли, а вот я для них, и не только для них, – смерть, если не хуже. Раньше это меня расстраивало, а теперь я сам себе оружие, чем и горжусь, хотя побеждать шпагой мне все равно нравится больше. – «Нравится», – пробормотал словно бы про себя Клэр и повторил еще раз: – «Нравится…» – Да, – твердо сказал Скиталец, – я создан для того, чтобы идти вперед и побеждать. Ты – для того, чтобы рисовать. И я не хочу врать и делать вид, что «так вышло», а так бы я жил с любимой в хижине среди цветущих яблонь. – Геро это знает? – Думаю, да. Я ей никогда не лгал, она меня приняла таким, какой я есть, а я принял ее. Эстель Оскора и Скиталец… Мы отражение друг друга, до тихой гавани нам не добраться, да и не нужна нам тихая гавань. Но хватит об этом, пора возвращаться. Нужно заехать в Кер-Рене, вот уж учудили мои землячки с названием… Потом – в Мунт и в Варху. – Да, конечно, – Клэр с сожалением взглянул на золотой цветок, – ты прав, мы слишком задержались. Но ты видел больше, чем рассказал. – С чего ты взял? – поднял бровь Рене. – Ты заговорил о вещах, никак не связанных с этими мерзкими развалинами, но ты был со мной слишком откровенен. Значит, что-то произошло. – Вот и скрывай что-то от художника, – Рене тряхнул серебряными волосами и улыбнулся, – да, я там кое-что понял – вернее, кое о чем догадался, но эти догадки пока останутся при мне. А тебе лучше остаться с Эмзаром. Мы прогоним тех, кто точит зубы на Тарру, но мы не сможем вернуть ей красоту, а ты сможешь. Я следил за тобой довольно долго – заставлять тебя шпионить глупее, чем возить на Гибе дрова или колоть орехи об Жана-Флорентина. – Когда мы победим, тогда я с радостью… – Никакого «когда мы». Это твое последнее путешествие, Клэри. Дальше каждый будет делать то, для чего он родился. Я убивать, а ты спасать Красоту. – Спасать Красоту? – Ну, наш каменный друг как-то брякнул, что мир спасет Красота. Что-то в этом есть, но, чтобы Красота спасла нас, мы должны спасти Красоту… – И все же, Рене, что ты там нашел? – Я нашел то, что нашел, и большего не скажу ни тебе, ни Эмзару… Дождь кончился, но похолодало. В такую погоду днем лучше всего сидеть у камина, попивая подогретое вино, а ночью спать под меховыми одеялами и видеть сны о лете. Только безумцам могло прийти в голову в такой холод ночевать на открытой террасе, довольствуясь лунным светом, но изнеженная Элеонора Вилльо упрямо дрожала в кресле у засыпанных листьями ступенек, наблюдая, как ее брат мечется по мраморному полу. Наконец сигнора не выдержала: – Фернан, прекрати бегать. – Если я сяду, ничего не изменится. Твой сын должен был объявиться еще прошлой ночью. – Дождь, – подал голос Жорес, оседлавший балюстраду, – развезло дороги, ничего страшного. – Ты сам не веришь в то, что говоришь. – Если ты будешь бегать, а мать на всех бросаться, Базиль не появится. Мы в любом случае уже или выиграли, или проиграли. Нужно ждать. – А больше ты ничего не посоветуешь? – огрызнулся граф. – Больше? – Жорес засмеялся. – Могу и больше. Выпей вина с мяуном [19] и ложись спать. Даже если Тартю разбит, ну и что? Мы-то здесь при чем? Что мы сделали дурного? Приехали, не сказавшись, повидать мальчишек, так это еще не измена. Да, мать обманула Филиппа, но горбун знает, что без его драгоценного приказа племянники никуда не поедут, а бедная вдова надеялась, что, проведя с ней пару кварт, сыновья станут к ней добрее… – Ага. Горбун прослезится, глядя на ее горести, а потом спросит о Бэрротах. – Ну тут сам Проклятый ногу сломит, – огрызнулся Аганн, – хотя я за них рад, хорошо, что сдохли! Жаль, не раньше, но я тут ни при чем, чтоб вы это знали. Может, Рогге постарался или святые сестрицы… С них станется. – Рано, они не могли получить никаких известий. – А я мог?! Почему я, а не какая-нибудь дура, от несчастной любви траванувшая красавчика Артура и его жену? Бывают же совпадения… Ответить Реви не успел: послышались торопливые шаги и голос Базиля. Граф Мо никогда не умел разговаривать тихо, особенно если был взволнован или пьян. – Можете возрадоваться, – вместо приветствия прокричал младший из братьев Гризье, – Тартю будет здесь дня через четыре, я заезжал в Мунт, потому и задержался! Что у вас тут, Проклятый побери, творится?! Пожары, похищения, убийства… – Сначала расскажи, что в Гразе! – прикрикнул Жорес. – Мы его ждем, а он… – А он выполняет приказы Их Величеств. Новых, разумеется. Да и не мог я позволить Трюэлю себя опередить, если его понесло в Мунт. – Трюэль жив? – быстро переспросила королева. – Который? И кто еще? – Больше, чем вам хотелось бы, матушка. – Базиль поцеловал Элеоноре руку, взял из рук дядюшки кубок с вином и залпом выпил. – Устал… Холод, грязь, спать хочу, пропадаю. – Хватит паясничать, – велел Аганн, – говори. – Все получилось, хотя был момент, когда Тартю небо с овчинку показалось. Фронтерцы не довели дело до конца и бросились грабить обоз из Гартажа, Рогге колебался, а король собрал всех, кого мог, и бросился в атаку. Клянусь, Тартю обгадился! Вообще-то наша Нора заслуживает супруга покрасивее; я уж не говорю о том, что сомневаюсь в его мужественности, – борода у него почти не растет, и… – Базиль! – Оттого, что вы будете на меня орать, Тартю не перестанет вонять. Видели бы вы, что творили покойные «волчата», жаль, я не менестрель. Половины циалианцев как не бывало, да и ифранцев потрепали. Если б Рогге мог спокойно видеть чью-то спину и не ударить в нее, нам был бы конец. – Значит, Стэнье… – В последний момент вступился за пасынка. – А что король? – Узурпатор, матушка, узурпатор. Упаси вас святая Циала ошибиться, ваш будущий зять ужасно разгневаются. Ведь король – это они. По крайней мере, им хочется так думать… – Базиль, да что с тобой? – прикрикнул Жорес. – Со мной? Ничего… Просто я видел, как умирают рыцари… И видел победителей. И знаю, как и почему они победили. Не бойтесь, матушка, я достаточно подл, чтобы промолчать и получить причитающийся мне кусок. Мы, «пудели», не гордые! – Ты пьян! – Трезв, к сожалению. Но напьюсь. – Ты будешь рассказывать или нет? – Буду, – ровным голосом сказал Базиль, – Тартю победил. Командора циалианских рыцарей убили. Александр Тагэре пропал без вести. Маркиз Гаэтано и Луи Трюэль тоже. Их ищут, но без толку. Остальные «волчата» мертвы, кроме Эжена Трюэля. Он тяжело ранен и в плену, вряд ли дотянет до Мунта. Дарнийские наемники перебиты. Они, видите ли, сочли уместным хранить верность тем, кто их нанял. Эти дарнийцы так сентиментальны. Но передовой отряд под командованием племянника барона Игельберга, бившийся отдельно от остальных, вырвался. Они двинули в Гвару, а Лось не похож на труса и предателя. Все. – «Без вести»? – повторила Элеонора. – Но так не должно быть. – Ах да, – все тем же ровным голосом произнес Базиль, – я и забыл. «Принесите мне голову горбуна, я съем его глаза…» – Щенок, – граф Реви навис над племянником, – как ты с нами разговариваешь? – Как «пудель» с «пуделями». Мы победили, можете радоваться, а мне нужны ванна и постель. – Шут, – прошипел вслед брату Жорес, – утром я с ним поговорю. – Утром он придет в себя, – возразила сыну Элеонора, – а твое дело – исполнить нашу часть договора. – Вы правы, матушка. Я немедленно еду в столицу, с вами остаются дядя и Базиль. Постарайтесь, чтоб он говорил поменьше, нам достаточно Филиппа… Новый командор рыцарей Оленя ожидал неприятного разговора, но действительность превзошла самые худшие опасения. Предстоятельница была вне себя и все недовольство выплеснула на голову преемника убитого Бавэ, хоть и знала, что Нерюж к происшедшему не имеет никакого отношения. Переговоры вели кардинал Клавдий и покойный командор, сражением командовали ифранский маршал и опять же Бавэ, у которого хватило глупости схватиться с арцийским королем. После смерти командора Нерюж, как мог, исполнял его обязанности, но полномочий у него не было. Теперь же ему приходится отдуваться за всех, начиная от размяукавшегося Пьера и кончая преставившимся Бавэ. – Ее Иносенсия недовольна, но ведь дом Тагэре пал. – Вы безмерно преувеличиваете свои достижения, граф… – Но, Ваша Иносенсия! – Какие могут быть «но», – Анастазия презрительно махнула рукой, и рубиновый перстень, знак ее сана, полыхнул закатным солнцем, – вы упустили горбуна. – Он погиб! – В таком случае где тело? Насколько мне известно, исчезли не только он и его лошадь, но и три десятка воинов. Их кони вернулись без седоков, и вот они-то погибли наверняка. – Даже если Тагэре жив, – новоиспеченный Белый командор пожал плечами, – с ним покончено. Горбун, без сомнения, ранен, и ранен тяжело, иначе он не покинул бы поле боя. Мы бы взяли его, но атэвы так выезжают своих коней, что те скачут с раненым или мертвым всадником, пока не упадут от усталости. Тагэре повезло заполучить атэвского жеребца; к сожалению, наши лошади не столь быстры и умны. – Мы говорим не о лошадях, сигнор. – В глазах Анастазии плескалось холодное бешенство, и известному своей храбростью и жестокостью Нерюжу захотелось оказаться подальше от этой утонченной красавицы в белом. Честное слово, на поле боя куда уютнее… Граф отвел глаза, а его собеседница продолжала как бы про себя: – Этот урод мне не нравится. Начнем с того, что он вообще не должен был появиться на свет, но он родился и выжил. Астрологи обещали, что он умрет в младенчестве, и что же? Он вырос и прикончил в поединке Мулана, почитавшегося непобедимым. Возможно, тот недооценил своего противника, но дело было сделано. Александр Тагэре сначала стал героем, потом – полководцем, затем – протектором и, наконец, королем. Вы знаете, скольких усилий нам стоило вернуть корону Лумэнам, и что я слышу? Горбун исчезает без следа… – Ваша Иносенсия! – Вы мало знаете, Нерюж. – Предстоятельница покачала головой. – Раньше это казалось разумным, но сейчас я переменила свое решение. Белый командор не должен делать ошибок, а для этого ему нужно понимать, что происходит. Если вы хотите носить фибулу с Оленем, вам придется не только драться, но и думать. Мариетта – неслыханное дело – присела в подобии реверанса, лукаво глядя на свою госпожу. И чего та так волнуется? С бароном все понятно, никуда не денется… – Сигнора, к вам господин барон Фарни. – Проси… Служанка исчезла, и тут же свет заслонила внушительная фигура. Эгон Фарни был мужчиной солидным во всех отношениях. Не красавец, но с приятным мужественным лицом, русоволосый и сероглазый, он ничем не напоминал украшающий его сигну странный цветок. Ему бы скорей подошло изображение дуба или быка. Видно было, что барон взволнован, а парадный костюм и дорогое оружие красноречиво свидетельствовали как об окончании срока траура, так и о серьезности его намерений. Клотильда, бледная и встревоженная, смотрела на ставшего столь нежеланным гостя. Пока дети спят, но что будет, если они проснутся и выйдут? И Мариетту нужно сплавить… Сколько же вокруг любопытных глаз, а ей всегда казалось, что она совершенно одна. – Я рада вас видеть, сосед, – голос женщины звучал ровно и приветливо, – не желаете вина? – Я… с удовольствием, – выпалил барон, схватившись за стакан, как за спасение, – хорошее вино. Очень хорошее. – Я его купила прошлой осенью, это атэвский сорт, но выращен в Южной Чинте. – Почти не отличишь, – заметил барон и, помолчав, добавил: – В этом году удивительно теплая осень. – Да, – охотно подтвердила Клотильда, прикидывая, не разбудит ли баронский рык детей, хотя Шарло кажется разумным – возможно, догадается не показываться на глаза нежданному гостю и сестренку успокоит. – Но скоро похолодает, – выдавил из себя Фарни, – в Мунте наверняка идут дожди… – Думаю, что да, а в Тагэре скоро выпадет снег. Вы бывали на севере, барон? – В Тагэре? Нет… – Великан вздохнул, набрав полную грудь воздуха, и выпалил: – Сигнора! Я… Я прошу вас стать моей женой. Вот оно. Сейчас она ему откажет, и все будет кончено. Но другого выхода у нее нет. Только теряя Фарни, Клотильда поняла, как он ей нужен, но Эгон всегда служил Лумэнам и считал Тагэре узурпаторами. Она не может рисковать… – Барон, – голос женщины не дрогнул, – выраженные вами чувства чрезвычайно лестны для меня, но принять ваше предложение не могу, по причине, которая вас не касается. Я бы была рада предложить вам свою дружбу, но в создавшихся обстоятельствах это вряд ли возможно. Святая Циала, как же трудно смотреть ему в лицо. Он ее любит, это совершенно ясно. И он ничего не понимает, а она не может объяснить. Не имеет права. – Сигнора… Клотильда, но почему? Я свободен, вы свободны… Я думал… Мне казалось… – Мне жаль, что я причинила вам боль. Вы, к сожалению, не правильно истолковали мое поведение, я… Я видела в вас друга, но я не могу выйти замуж ни за вас, ни за кого другого. Барон озадаченно и грустно посмотрел ей в глаза. Из-за гигантских размеров и спокойствия его полагали тугодумом, но он ни в коем случае не был глупцом. Клотильда убедилась в этом еще раз. – Я не уйду отсюда, сигнора, – Эгон Фарни грузно опустился в кресло, – пока вы не объясните произошедшую с вами перемену. Когда вы вчера разрешили мне нанести вам визит, вы вели себя совершенно иначе. У вас что-то произошло. Произошло за то время, пока мы не виделись. Да, теперь я ясно вижу: вы бледны, у вас заплаканы глаза… – Голос барона потеплел: – Клотильда, дорогая моя, доверьтесь мне, я постараюсь вам помочь. Если бы она могла ему довериться! Но он сторонник Лумэнов. – Благодарю вас, барон. У меня все в порядке, я дурно спала ночь и немного нездорова. – Что ж, – он грузно поднялся и наклонил голову, – в таком случае разрешите откланяться. Уверяю вас, что по-прежнему остаюсь вашим преданнейшим слугой. С вашего позволения, я как-нибудь навещу вас. – Буду рада, барон. Мне, право, очень жаль… – Не стоит. – Фарни неловко поцеловал протянутую ему ледяную руку и вышел, задев головой дверную перекладину. Все было кончено, но сейчас ей нужно думать о другом. Детей нельзя скрывать до бесконечности… Что же делать? Просто так их появление не объяснишь. Значит, придется продать дом и уехать из Гран-Гийо. Она еще достаточно молода, чтобы выдать себя за вдову с двумя детьми. Да, именно так она и поступит. Ее отказ от замужества – веский повод для скоропалительного отъезда, на все про все уйдет дней пять. Хорошо, Шарло и Катрин уже достаточно большие, на мальчика можно положиться, он уже сейчас во всем похож на отца. Кроме увечья, разумеется. Это хорошо, так как с ним не будет никаких трудностей, и плохо, потому что его могут узнать. А может, его покрасить? Серые глаза и белокурые волосы, как у нее. Да, это выход. Краску она купит у здешнего «печатника», скажет, что хочет закрасить седину, благо она у нее есть. Дети – погодки, а она скажет, что близнецы. И все, их никто не узнает! Клотильда отпустила изнывающую от любопытства Мариетту и поднялась наверх. Шарло и Катрин не спали. Девочка смотрела на нее, надув губы и прикидывая, плакать или нет, мальчик ласково улыбнулся, и у Клотильды сжалось сердце. Именно так ей улыбнулся на прощание король во время их первой и последней встречи. Будь что будет, но детей Александра она спасет. У нее все получится, не зря же именно вчера расцвела белая фуксия. Горбуна нужно отыскать, где бы он ни был. Отыскать и уничтожить. Тартю не справился, Бавэ и Нерюж тоже, да и чего еще ждать от этих самодовольных мужланов? Меч – вещь полезная, но Последнего из Королей с эрметной доски интригами и войной не смахнешь. Она попыталась, и неудачно. Слишком много совпадений, так что пора взглянуть правде в глаза, какой бы неприятной та ни была. А правда заключается в том, что Александр Тагэре выходит целым и невредимым из всех передряг, всякий раз поднимаясь на одну ступеньку выше. Она должна была забить тревогу шестнадцать лет назад, но пропавший Гуго убедил ее в том, что Мулан погиб по собственной глупости. И пошло-поехало. Она объясняла удачи горбуна сначала совпадением, потом вмешательством вернувшегося из-за Грани отца и, наконец, покровительством седого хаонгского колдуна, как сквозь землю провалившегося после учиненного им в Лиарэ переполоха. А вдруг дело в самом Александре, появившемся на свет благодаря ее собственной магии? Конечно, тогда сестра Анастазия была слабее и глупее, но заклятие Нежизни – второе по силе в арсенале ордена. Рожденный при его помощи за счет жизни её собственного ребенка горбун мог оказаться неуязвим для магии Оленя – особенно если унаследовал отцовские способности. Александр пару раз чудом избегал покушений… Чудом? Или же дело в том, что яд на него не действует? Но железо его ранит, с эскотской войны герцог Эстре вернулся хромым. Он смертен, но и она пока смертна, и покойный Орест не сподобился вечной жизни. А кони, вернувшиеся без седоков, – плохой знак, очень плохой… Итак, что мы имеем? Горбун разгадал интригу, бросился в бой и чуть было не одолел судьбу, но Рогге все-таки сдержал слово. Большинство рыцарей Александра погибли, а сам он исчез. Бежал? Бросил своих? На него не похоже, он помешан на чести и дружбе, как и его отец, к тому же он король. Нет, бежать Тагэре не мог! Но среди мертвых его нет, нет и двоих его дружков, по странному стечению обстоятельств – самых опасных. Кэрна – брат Дариоло. Сумасшедший байланте или нечто большее? Граф Трюэль – внук своего деда. Как боец он поплоше Александра и Рафаэля, но с головой у Луи, в отличие от них, более чем в порядке. Кэрна и Трюэль могли вытащить раненого короля из боя, не спрося его согласия, но смогли бы они справиться с погоней? Нет! Вернее, нет, если речь идет об уничтожении ВСЕХ преследователей. Предположим, Александр без сознания, с ним Кэрна и Трюэль, а сзади люди Рогге. Что предпримут беглецы? Луи укроет раненого в безопасном месте, а Кэрна встанет у какого-нибудь моста и остановит погоню. О, этот запросто уложит десяток обычных воинов. Может, и полтора десятка, но никоим образом не всех, а тут вернулись только кони, и на них не было ни кровинки. Магия? Но чья?! Кто мог сотворить такое? А если сюда добавить Мунт… Сгоревший храм, уничтоженные Бэрроты, пропавшие дети. Как все это увязать друг с другом? Предположим, это дело рук Седого, но зачем? Если тому не нравится Пьер Тартю, он свернет его в бараний рог и не заметит! Или пожар – предупреждение? Тогда оно адресовано ей. Дариоло Кэрну она берегла для своих заклятий, а мирийка ускользнула туда, откуда не возвращаются… На пожарище видели Иллариона… Иллариона, после смерти Ореста ставшего Предстоятелем антонианцев и перенесшего главную резиденцию ордена в Духов Замок. Конечно, было б странно, если бы клирик такого ранга не обратил внимание на несчастье, случившееся с храмом столь почитаемой святой, но все же связь антонианца с Седым более чем вероятна, а пущенные в ход в Гразе и Мунте заклятия при всем своем различии отличаются силой и точностью. Невредимые кони и исчезнувшие без следа всадники, невредимые окрестные дома, уничтоженная обитель и пропавшие дети… Кому они понадобились? Они исчезли, когда о Гразском разгроме не знала даже она. Заговорщики не стали бы действовать столь опрометчиво – значит, Вилльо, Рогге и ифранцы здесь ни при чем. Сколько вопросов – и ни одного ответа. Но главное – где Александр? Его смертью, смертью Последнего из Королей, открывается новая эпоха. Прежде чем действовать, Анастазия должна знать, что с ним. Пьер и Рогге ищут, но пока не преуспели. Говорят, когда-то маги могли создавать зеркала, в которых отражалось все, что нужно, но ей такое не под силу. Пока. Нет у нее и возможности пустить по следу Гончих, так как нет нужной крови. Что ж, придется положиться на ищеек Тартю и Рогге, по крайней мере в этом мире. Пусть рыщут по болотам, предлагают крестьянам награду, берут заложников, а она попробует достать Последнего из Королей иным способом. Итак, исходим из того, что горбун мертв или тяжело ранен и вынесен с поля боя Трюэлем и Кэрной. Если он мертв, остается возрадоваться и заняться делом. Если без сознания или спит, она до него доберется и сделает Так, чтобы он никогда не проснулся. Это трудно, но возможно… Ее Иносенсия задумчиво тронула роскошные черные волосы. Нельзя сказать, чтобы она любила мир Оленя, но его дороги вели к цели. Главное – получить Дозволение и помнить, ГДЕ ты, КТО ты и ЧТО тебе нужно, и ты получишь, что хочешь. Год назад Святая не разрешила ей начать охоту, но, возможно, сегодня у нее будет другое мнение. Анастазия, как всегда, с наслаждением, распустила и расчесала волосы, надела свежее белое платье и рубины и вынула из резного ларца вырезанную с необычайным искусством фигурку Оленя, привычно подивившись ее холоду и тяжести. Интересно, кто из сестер утром не проснется, если святая сочтет нужным открыть Предстоятельнице призрачные тропы? Прошлый раз это были Юстиния и Ларина. Бланкиссима и послушница, старуха и девчонка. Ее Иносенсия пыталась понять, кого избирает Олень, но, похоже, это было делом случая. Анастазия с удовольствием взглянула на свое отражение и взялась за дело. Три пары Рогов [20] по углам начертанной на полу гексаграммы, два зеркала, глядящих друг в друга, и в центре магической фигуры – она в рубинах Циалы с крохотным белым Оленем на протянутой ладони. И больше ничего. Ни крови, ни длинных, путаных заклятий. Стой и жди, Святая ответит. Если сочтет нужным. Свечи вспыхнули одновременно, неподвижные языки пламени сами напоминали темно-алые драгоценные камни. Стало холодно, но неприятных ощущений это не вызывало, скорее наоборот. Разве больно воде, когда она становится льдом? Она обретает форму и силу, способную разрывать сталь и камень, это радость, а не страдание. Анастазия любила это ощущение, хотя первый раз немного испугалась: тогда прошлое в ней еще поднимало голову. Женщина напряженно вглядывалось в зеркало, но видела лишь себя, прекрасную и холодную, несмотря на обливавшее ее алое сияние. А потом появилась Она. Анастазия видела происходящее чужими глазами, глазами, которые к утру погаснут. Видела себя, стоящую внутри рубиновой шестилучевой звезды, видела свое отражение в зеркалах. Ее Иносенсия ждала, когда заднее зеркало заживет собственной жизнью. Каждый раз это происходило иначе. Предстоятельница полагала, что все зависит от сестры, чья жизнь, истекая, открывала дорогу Святой. Свершилось! Исчезла женская фигура, стало меркнуть изображение комнаты, а с краев надвинулось странное радужное мерцание, из которого проступило изображение красавицы в струящемся алом платье, положившей точеную руку на шею белого Оленя. Женщина, в сравнении с которой красивая Анастазия была не более чем блеклой тенью, улыбнулась вишневыми губами и отпустила своего спутника. Олень исчез, и в тот же миг у ног отражения Предстоятельницы во втором зеркале опустился на колени мерцающий рогатый зверь. Анастазия по-прежнему неподвижно стояла в центре магической фигуры, но ее отражение оседлало Оленя, и призрачная всадница исчезла в зеркальной глубине. Пропала и Циала, и Ее Иносенсия осталась одна, замерев между двух ослепших стекол. Это было последним сном инокини Ирэны, чье тело медленно остывало, пока Предстоятельница верхом на белом Олене мчалась по мерцающей тропе к дальнему лесу. Ее Иносенсия не раз проходила тропами Оленя, но так и не поняла, подчиняется ли ей великолепное создание, следует ли за ней по приказу святой или же во имя собственных целей. Олень приходил тогда, когда позволяла Циала, но шел туда, куда хотела всадница, при этом Ее Иносенсия чувствовала в своем белорогом спутнике собственную волю и стремление. Если не раб, то союзник? Или… хозяин? Могло быть и так, но он поможет отыскать Тагэре. Они благополучно перешли Барьер, и странное существо замерло, словно бы принюхиваясь. Все это было иллюзией, мороком, сном. Ее Иносенсия прекрасно помнила, что стоит в своей комнате перед зеркалом, грезя наяву. Главные события происходят в настоящем мире, но и то, что творится здесь, тоже очень важно. Слабых людей легче всего ломать во сне или в бреду, а сильных… Тут нужна осторожность и умение. В другое время она бы трижды подумала, прежде чем посягнуть на разум и душу Последнего из Королей, но после поражения и гибели друзей он уязвим. Его душа тоже ранена – даже сильнее, чем тело, а значит, он не сможет сопротивляться. Олень нашел след. Как он это делал, Анастазия не понимала, да и призывала его, чтобы отыскать тех, кто ей мешал, лишь дважды. Первый раз это было просто. Жертва, потеряв голову от страха, бежала от преследовательницы, пока не пересекла ту черту, из-за которой не возвращаются. Второй раз было труднее: следовало не просто убить, но и допросить, а Елена оказалась крепким орешком, кое-чего она так и не рассказала. Но с Александром ей говорить не о чем. Пусть отправляется прямиком на Серые Равнины. Кэрна и Трюэль без него опасны разве что для Рогге или Тартю, а если эти ничтожества также отбудут к праотцам, она плакать не станет. Анастазия оглянулась по сторонам. Олень уверенно бежал среди странных деревьев с черными раскоряченными ветвями. Шел дождь, и одновременно светило солнце, под копытами ломались сочные стебли, но было тихо. Здесь листья не шепчутся, ручьи не звенят, а птицы и звери немы; здесь не скажешь, близко дерево, река, гора или далеко и там ли они, где их видишь. Здесь трава кажется то огненной, то туманно-белой, то черной, то лиловой, иногда она шевелится без ветра, а иногда неподвижна, какая бы буря ни бушевала, здесь растения и камни могут ходить и даже летать, а животные – неподвижно стоять, врастая в камень. Здесь никогда не знаешь, что есть небо, а что – земля, здесь нет дорог, и вернуться назад можно, лишь идя вперед. Кто знает, каким видели этот мир другие, но Анастазии он казался миражом, возжелавшим обернуться истиной, а для этого нужно убедить истинное, что его на самом деле не существует. Если хочешь убраться отсюда живым, нужно не смотреть на чёрные облака и мокрые звезды под ногами, а сосредоточиться на своей цели. Неважно, что Олень выследит добычу не хуже своры гончих, думай об охоте, чтобы не дать себя заморочить, запутать, чтобы не потерять голову, не спрыгнуть в ставшие вдруг бледно-лиловыми травы, навеки оставаясь между сном и бредом. Я играла со своим найденышем, он был десятилетним мальчиком, немного мечтательным, но счастливым. А я была кошкой. Маленькой серой кошкой, почти котенком, серой, с белыми лапками. Я гонялась за солнечными зайчиками и рыжими бабочками, а мальчик смотрел на меня и смеялся. Я не знала и не хотела знать, кто он. Нельзя лезть в обнаженную чужую душу. Кто знает, какую боль пережил спасенный мной рыцарь, прежде чем потерять сознание, кого потерял, что проиграл. Он не должен об этом помнить, не должен об этом думать, тогда он вернется в нашу жестокую, подлую жизнь, не потеряв себя и не возненавидев. Я могла увести его в радость – и увела. Не будь бедняга горбуном, я бы оставила его среди деревьев, которые кажутся большими, в мире самой зеленой травы, самого яркого солнца и самого высокого неба, но детство калеки редко бывает счастливым. Нельзя позволить вернуться старой боли, обидам, неуверенности в себе, и я пошла за ним в сотворенный мною же сон. Я давно научилась гулять по призрачным дорогам – это не так уж и трудно, а на этот раз мне было хорошо и легко. Кем бы ни был темноволосый рыцарь, в нем не было ни следа зависти, злобы, ненависти. Светлая душа, такие редко встречаются… Хорошо, что я его спасла. Вернее, почти спасла, потому что ему еще предстояло пробуждение и осознание горькой правды. Это будет больно, и, чтобы он пережил эту боль и не сломался, я обливала его душу радостью, не забывая и о себе. Нам было хорошо среди высоких зрелых трав, в которых алели красные ягоды. Здесь не оставалось места сомнениям, грусти, плачам по несбывшемуся, как в саду Адены, несмотря на всю его красоту. Я правильно сделала, что привела своего нового друга на Поляну. Не знаю, откуда и как я узнала дорогу, ведь неизбывная радость этого места принадлежала какой-то другой жизни, бесконечно далекой и от Тарры, и от прочих миров, которых я повидала немало. Возможно, я была родом именно отсюда, но было это так давно, что забылось все, кроме счастья. Если так, то это была тень моего детства, радостного и беззаботного. Или не моего? Какая разница, если моему гостю здесь было хорошо. Желтый мотылек пролетел над малиновыми шишечками клевера, я подскочила высоко вверх, пытаясь его поймать, но не поймала, хотя могла бы, а, перекувыркнувшись в воздухе, свалилась на спину, дрыгая лапами и ловя свой собственный, не так чтобы роскошный полосатый хвост. Мальчик весело рассмеялся, блестя серыми глазами, которые я уже где-то видела… Видела? Не сметь вспоминать! Память – это тревога, тоска, сожаление, забудь о них. Моя память, если проснется раньше времени, разбудит и его боль. Пока мы здесь носимся за бабочками, в домишке посредине Гразских топей спит раненый рыцарь. И чем лучше нам здесь, тем быстрее заживают раны. Придет время, и я его разбужу, а пока пусть валяется на траве и смеется над моими проделками. Здесь нет боли и беды, а только радость, только солнце, только тепло… Тепло? А это еще откуда?! Я ощутила холодную струйку, не просто холодную, но словно бы затхлую. Как будто я в раскаленный летний день спустилась в темный, сырой подвал. Вроде бы и прохладно, но не свежо, а тяжко… Случайность? Нет! Я повернулась к моему спутнику. Худенькое лицо стало серьезным и напряженным, он зябко поежился. Ему было холодно, и объяснение было лишь одно. За ним шла охота! Разбудить? Это просто, но он проснется с ощущением кошмара, сны для него станут пыткой, а мне придется сидеть рядом и держать его за руку, и все равно рано или поздно до него доберутся. Охотники знали, что делали. Проигравший сражение, раненый, в снах и бреду не менее уязвим, чем в настоящей жизни. Там его убил бы и ребенок, здесь… Здесь это сложнее, хоть и возможно, но эти умники не приняли в расчет меня! Мальчик вздохнул, решительно запахнул темную куртку, пригладил волосы, проверил кинжал в кожаных ножнах и двинулся вперед, в зеленеющие заросли. Не испугался – или испугался, но решил проверить. Рене говорил, что лучший способ справиться со страхом – пойти и заглянуть ему в глаза. Похоже, мой новый друг крепче, чем кажется, а мое место в любом случае рядом с ним. Мы быстро шли по узкой тропинке, не глядя на радостных стрекоз и пахучие метелки трав, которые никогда не росли в Тарре. Вот и Берег. Там, за медленной черной водой раскинулся мир Обмана, зыбкий и переменчивый, в котором можно встретить все, кроме истины. Я ходила его тропами, и не раз, иногда это пьянило, чаще отталкивало. Там не было ничего и было все, и за нами, вернее, за моим рыцарем пришли именно оттуда. Что поделать, сон всегда смыкается с Обманом, поэтому спящие так уязвимы. Охотников было двое. Женщина, от которой веяло холодом небытия, и огромный белый олень. Не Ройгу, это я поняла сразу. Не Ройгу, но его двойник, полный силы, злобы и коварства. Они глядели на нас, а мы – на них. Десятилетний мальчик и серая кошка на берегу, заросшем золотистыми ирисами, и женщина с оленем среди бледно-лиловой извивающейся травы, мертвой и чужой. Между нами была темная река, и преграда эта была непреодолимой. Мы не боялись, мы были сильнее и смелее, мы любили жизнь и хотели жить… В темных глубинах вспыхнула синяя искра, погасла и вновь вспыхнула. Мальчик не отрывал взгляда от гнусной парочки на дальнем берегу, а я смотрела в воду, которая становилась все темнее, и все ярче были прорезавшие ее синие сполохи. Черное и Синее, две верные мне силы, Непокорство и Любовь, ветер и облако, отражение звезд в ночном море, отражение моря в небесах… Желтые ирисы по-прежнему кивали головками, но милая, мирная речка превратилась в застывший обсидиановый поток, охваченный пламенем. Синий огонь и черный камень. Первый раз я поставила такой Барьер в… Где же это было? Тогда я спасала каких-то влюбленных, все получилось случайно, но я запомнила. Я могла пройти сквозь зажженный мной костер. Я могла, наши враги – нет. Злоба старит, бессилие убивает, всадница на олене стремительно обретала сходство с тем пугалом, которое малюют во всех мирах, называя Смертью, хотя истинная Смерть – отнюдь не старуха с косой верхом на понуром четвероногом скелете. Как же мне хотелось свернуть голову этим мерзким тварям, но мое время еще не пришло. Сейчас я должна защитить своего рыцаря. Ох, не случайно пересеклись наши пути! Я не знала, какими нас видят враги, это дело воображения, но немного вранья не помешает. Силу не скрыть, но пусть с того берега главной опасностью кажусь не я, а мой товарищ. Я посмотрела на напряженную стройную фигурку у пылающей воды. Мальчик не видел, не мог видеть ту бучу, которую я подняла, защищая его. Для него река оставалась просто рекой. Мой найденыш проводил глазами исчезнувшую в лиловой чаще наездницу и повернулся ко мне. Его лицо было бледным и очень серьезным. – Кошка, нам пора возвращаться. Мы нужны дома. Он решил вернуться, и я не стала его удерживать, тем более он был прав. Его раны заживают хорошо, а душа… Он выдержит, он все выдержит, в этом я теперь не сомневалась. Что-то мягкое и пушистое коснулось щеки, и Александр проснулся. А он и не думал, что спит, ему казалось, что он умирает. На всякий случай – а вдруг он в плену? – король не стал открывать глаз. Сквозь ресницы он видел свет – значит, на улице день. Ноздри щекотал горьковатый запах вянущей травы, под ухом что-то умиротворяюще урчало. Кошка! Вряд ли, окажись он в руках Тартю, его бы оставили в тишине, которую нарушает лишь кошачье мурлыканье. Выходит, он у друзей? Но где и с кем? Последнее, что он помнил, был воин в желтом и резкая боль, взорвавшаяся снопом белых, нестерпимо сияющих искр. Тогда он был в доспехах и верхом, а рядом дрался прорвавшийся к нему Рито. Он и вытащил его из самой гущи проигранного (в этом Александр не сомневался) боя, снял изломанные доспехи, перевязал, спрятал в каком-то укромном уголке. Рафаэль, больше некому! Но где он и где они оба? Последний из Тагэре попробовал пошевелиться. Нога, к которой были привязаны какие-то палки, не действовала. Похоже, опять сломана. Тело пронзила мучительная, ноющая боль, но Александр был воином и знал, что в этом как раз нет ничего страшного. Ушибы и две раны, не считая ноги. Не смертельно. Он быстро открыл глаза. Над ним нависал низкий потемневший потолок из кое-как обработанных бревен, между которыми белел высохший мох. В распахнутое оконце, на котором стоял глиняный кувшин с ветками рябины, лился яркий солнечный свет. Мягкий удар вызвал новый приступ боли, но, поняв его причину, Сандер рассмеялся. Кошке надоело лежать на подушке, она перепрыгнула человеку на грудь и подползла к самому лицу, сосредоточенно обнюхивая нового знакомца. Кошка (он сразу понял, что это кошка, а не кот) была маленькая, короткошерстная, с неожиданно роскошными усищами. Наверное, она все время была с ним, оттого ему и снились кошки. Кошки и что-то еще, очень хорошее… Правда, потом что-то произошло, но он забыл. Король нерешительно тронул зверушку, ты ответила дружелюбным урчанием, загадочно глянула человеку в глаза и спрыгнула с кровати. Александр остался один, но ненадолго. Кошка вернулась, и с ней вошла молодая светловолосая женщина в платье из грубого холста. – Вам лучше, сигнор? – Где я? – В Гразских болотах. У меня. А зовут меня Ликия. – Ликия? – Это имя не дают при Приятии, – женщина улыбнулась, но серые глаза остались оценивающими и непроницаемыми, как и у ее кошки, – я ведьма. Лесная ведьма, и живу там, куда у святош не дотягиваются лапы. – А… – Александр помедлил, но решил пока не расспрашивать подробнее. – А как я здесь оказался? И где… мой друг? – Я не видела вашего друга, – в глазах ведьмы мелькнуло что-то похожее на сочувствие, – я ходила в село. Иногда я выхожу из леса. У меня есть что предложить крестьянкам, а они взамен дают то, что здесь не найдешь. – Ликия поправила волосы, и Александр невольно удивился тому, какие у нее красивые кисти рук… Слишком красивые для лесной ведьмы, да и говорит чисто и правильно. – На опушке я увидела коня, а на нем потерявшего сознание рыцаря. Я не знала, что мне делать, но почти сразу услышала голоса и поняла, что сигнора ищут, и отнюдь не друзья. С ними был, – лицо женщины передернулось от отвращения, – циалианец. Я решила спрятать сигнора. Назло Белым и потому, что нельзя бросить того, кто не может себя защитить. Я знаю тайную тропу через топь и могу заставить слушаться самую норовистую лошадь. – Спасибо. Вы меня спасли… – Не стоит благодарности. Сигнор что-то хочет? – Какой сегодня день? – Не знаю. Я забыла и месяцы, и годы, но нашла я вас кварту назад. – Значит, сегодня семнадцатый или восемнадцатый день месяца Собаки… Что со мной, Ликия? – О, ничего страшного. Если бы не нога, сигнор через несколько дней встал бы. Вас сильно ударили по голове, но шлем выдержал. Раны не опасные, вытекло много крови, но у меня есть хорошие травы. – А нога? – Нога? Она срастется к зиме, перелом нехороший… – Но что… – Что вы будете делать? Лежать и ждать, когда сможете встать. Здесь вас никто не найдет. – Но я ДОЛЖЕН знать, что произошло. – Что ж, – Ликия не стала спорить, – послезавтра я дойду до деревни и, что смогу, узнаю. А друг ваш, я уверена, жив. Поводья коня обрезаны нарочно, чтобы их не могли схватить. Тот, кто это сделал, хотел вас спасти, но за вашим черногривым другим лошадям не угнаться. Тот, кто отпустил коня, на это и рассчитывал, а сам скорее всего укрылся в овраге. Теперь выпейте это и постарайтесь уснуть. У Александра не было сил сопротивляться, когда Ликия обняла его за плечи и поднесла к губам какое-то терпкое варево. Сразу стало тепло и спокойно. Последнее, что он заметил, засыпая, были раскосые кошачьи глаза, всезнающие и равнодушные. Такого она не ожидала! Мир Оленя путает и сбивает с толку, но сильный в нем остается сильным, а слабый – слабым. Можно обманывать смертных и даже магов, но не этот переменчивый и капризный поток, в котором купаются души, пока спит разум. Анастазия не хотела верить самой себе, но не верить не могла. Она нашла Александра, но не растерянного, не побежденного, не слабого, а готового к бою. И он был не один! Ее Иносенсия ощутила страх и ярость Оленя при виде воина в вороненых доспехах и синем плаще, у ног которого скалилась серебристая рысь с черными пятнами на шкуре и серыми женскими глазами. В мире Оленя Александр не был горбат, а это значит – он победил свое увечье и оно для него не существует. Последний из Королей уверен в себе, он не только не сломлен, но исполнен неистовой жажды жизни, радости и любви. Ее Иносенсия рассчитывала найти раненого, быть может, умирающего, а встретила победителя, и еще эта Рысь… Кто она? Откуда? Что это за ревущая черная вода, разделившая их, вода, через которую им не перейти, хотя серебряную кошку эта преграда не остановила бы. Что же стоит за Последним из Королей? И кто он на самом деле? Где искать разгадку? В древних рукописях, в храме Триединого, в хаонгских обсерваториях? Олень уныло плелся по шевелящейся траве, он казался старым и облезлым; Ее Иносенсия глянула на свою руку и не узнала ее. Сморщенная, сухая, старческая лапка. Проклятая река высосала их силы, медлить нельзя. Нужно возвращаться – и немедленно, иначе она из охотницы превратится в добычу. В этом мире Тагэре недоступен, придется действовать земными способами, не забывая следить за всем необычным, которое случилось или случится. В мире Оленя горбун силен, но в жизни он не смог одолеть Тартю – значит, он ничего не знает ни о своей истинной Силе, ни о ее природе. Так же как и отец. Лучший способ борьбы с ним – не магия, а сталь и предательство, а уж в этом на Рогге и Тартю можно положиться. Над особняком Бэрротов развевался траурный лиловый флаг. Этого еще не хватало! Кто? Пусть это будет Антуан, хотя все равно не вовремя. Артур маркизу Гаэтано нужен живым. Ему и Сандеру. Столица потеряна, это Кэрна понял уже на Ближней Заставе. Вилльо времени даром не теряли… Рафаэль с растущим беспокойством вглядывался в наглухо закрытые, несмотря на белый день, окна и двери. Проклятый, что же там произошло? А может, хитрый канцлер вывесил флаг, а сам подхватил сынка с невесткой и – вон из города? С него станется. Старый лис наверняка узнал о Гразской битве до того, как предатели сделали свое дело и здесь, а Антуану с Тартю не по пути. В любом случае торчать у запертого дома и привлекать внимание незачем. Дарнийцы говорят, что месть – это не огонь, а лед, и Кэрна в кои-то веки решил прислушаться к умному совету. Шарло и Кати куда важнее поганых «пуделей». Он рассчитывал на Артура, но, видимо, недооценил Аганна. Маркиз Гаэтано проехал мимо дома с лиловым флагом и остановился у небольшого кабачка, из окон которого был виден и особняк Бэрротов, и часть улицы. Денег он не считал – кошель Штефана был полон, да и у него самого имелось золотишко. Простой плащ с капюшоном и дорожные доспехи делали Рафаэля похожим на мелкопоместного нобиля, сорванного с места войной и странными слухами. Дородный хозяин внимательно посмотрел на гостя, но этим и ограничился. Спросил только, будет ли монсигнор ужинать в общем зале или в своей комнате. И то и другое имело свои преимущества. Внизу можно прислушиваться к чужим разговорам и следить за входом в дом, наверху порасспросить того, кто принесет еду. Немного подумав, Рито выбрал второе. Весть о поражении по городу и так разнеслась, так что пол-оры никого и ничего не спасут. Поднос с едой притащил сам хозяин. Молча поставил на стол миску с дымящимся, вкусно пахнущим мясом, кувшинчик с подливкой, нарезанный толстыми ломтями хлеб, тарелочки с сыром и приправами и бутыль вина. – Монсигнор доволен или что-нибудь еще? – Все в порядке. Я давно не был в столице, ты не знаешь, – Рито решил быть подипломатичнее, – что случилось в доме напротив? Почему там траур? – Ой, монсигнор, – толстяк колыхнулся всем своим внушительным телом, – тут такое было… Как раз в день, когда битва была. Старый граф из окна вывалился прямехонько на копья, а виконт с сигнорой в одночасье померли. Видать, отравили, в Бэрротах ведь кровь Арроев есть, и законная, без кошатины. А может, боялись, что Артур «пуделям» помешает, вот и порешили их, а старик увидел, что с сыном и невесткой, и с собой кончил. – Отравили? – Говорят, так. Синяков было немерено, лейтенант Паже приезжал, да кого тут только не болталось. – Похороны были? – Простите, монсигнор, чьи? – Бэрротов. – Нет, – удивился трактирщик. Разумеется, никаких похорон не было и быть не могло, ведь не прошло и десяти дней. Какой же он все-таки дурак, знает же арцийские обычаи. Даро сейчас в домовом иглеции вместе с мужем и свекром. При желании он может ее увидеть. Мертвую. – Графа, того не жалко, гордый больно был и себе на уме, – продолжал трактирщик, – а про виконта и сигнору слова плохого не скажу. Он – рыцарь лучше не придумаешь. А сестра ваша, уж вы простите, монсигнор, вроде звездочки была. Хоть и высоко, не дотянешься, а посмотришь – душа радуется. Так что сочувствуем мы вам… – Ты меня узнал? – Да, но я никому не скажу. Мне кошачье дерьмо не нужно, я за законного короля. – Тогда расскажи мне то, что знаешь. Садись… – Благодарю, монсигнор, – трактирщик с готовностью уселся на один из тяжелых стульев, – но что я могу сказать? Я человек маленький, вы знаете больше меня… Наступают поганющие времена, монсигнор! Видать, крепко мы Триединого прогневали, что он оставил нас без короля. Говорят, когда последний из Волингов падет в битве, Проклятый вырвется на свободу и взойдет Темная Звезда… Толстяк рассказывал еще что-то про грозу, которая сожгла циалианский храм, про то, как в полночь на западе зажглась заря, про крыс, ушедших поутру из города и запрудивших все улицы, ведущие к реке, про то, как пропал лейтенант Паже, а Жорес Аганнский хитростью разоружил гвардию и привел в город своих людей, но Рито не слушал. Ему казалось, что он вычеркнул сестру из своей жизни, и вот она умерла, умерла, и он больше никогда ее не увидит. Он так и не выслушал ее, а теперь поздно. А раз поздно, нужно думать о том, что еще можно спасти. – Я оставлю здесь коня и доспехи? – Разумеется, монсигнор… Но, может, вам лучше уехать? Домой или, уж простите, к Лосю… Времена сейчас нехорошие, прямо скажем… А вы были на стороне Тагэре. – Я и сейчас на стороне Тагэре, – сверкнул глазами Рито, – потому и приехал. Я должен сделать одну вещь. – Да хранит вас Святой Эрасти, монсигнор, – вздохнул толстяк, – вас и короля, а на дядюшку Клода можете положиться, живите хоть до Темной Звезды. И деньги уберите, не возьму я их, не упырь… – Сестра, – девчонка-послушница почтительно наклонила голову, – вас просит бланкиссима. – Спасибо, Алина, – сестра Мария приветливо кивнула вестнице. Девушка хотела, чтобы ей доверяли все – от Ее Иносенсии до последней прислужницы, не говоря уж о рыцарях Оленя. Когда-нибудь она соберет урожай любви, который столь старательно сеяла. Мария понимала, что великие цели достигаются неустанным трудом. Конечно, если повезет и судьба даст шанс, его нельзя упускать, но рассчитывать на везение и тем более лезть напролом нельзя. Молодая монахиня знала, что нужно казаться проще, чем ты есть, пусть каждый видит в тебе то, что хочет. В свои двадцать пять Мария достигла немалого, но поручения Анастазии не мешали ей исправно заниматься повседневной работой. Она по вечерам читала в храме перед вечерней службой, а по утрам занималась с девочками, только-только вступившими под крышу обители. Большинство из них вернется к своим семьям, обученные хорошим манерам, древним языкам, музыке и домоводству. И никто, в том числе и они сами, не будут знать, что кроме благонравия они вынесут из монастыря кое-что еще. Некоторые останутся и примут обряд послушания, а потом и вступят в сестринство. У них будут свои наставницы, в большинстве своем холодные и жестокие, и память о доброте и внимании сестры Марии не только их поддержит, но и сделает верными сторонницами, когда она начнет действовать. Правда, будет это лет через десять. Девушка понимала, что слишком рано себя обнаружить – значит проиграть. Но и медлить нельзя. Ее красота должна сыграть немалую роль в осуществлении задуманного, а значит, к сорока годам она должна получить рубины Циалы. Сделать это можно, опираясь на рыцарей Оленя, которые, хоть и дали обряд безбрачия, остаются мужчинами. Пусть каждый из них думает, что именно он владеет ее душой, а если они победят, будет владеть и телом. И Мария научилась смотреть мимо мужчин в белых плащах, но так, что каждому казалось, что она только что смотрела именно на него и в смущении опустила глаза. А глаза Марии достались от отца – огромные, опушенные длинными загнутыми ресницами, синие и спокойные, как речной омут в месяце Лебедя. Тот самый омут, в котором водятся черти. Однако сейчас, спеша на встречу с Ее Иносенсией, сестра Мария постаралась выглядеть как можно безмятежнее и холодней. Анастазия ей доверяла так, как женщина может доверять женщине, а потерять такое доверие очень просто. Наскоро затянув волосы, чтобы золотые локоны, упаси святая Циала, не вылезли из-под покрывала, циалианка постучала в дверь Предстоятельницы. Та ее ждала. – Входи и садись. Девушка очень прямо села на краешек жесткого стула, положив руки с коротко остриженными ногтями на колени. – Ты, вероятно, уже слышала о том, что произошло в миру. – Анастазия, однажды с ней объяснившись, предпочитала не ходить вокруг до около. – Мы достигли поставленной цели, хотя не обошлось без ошибок и потерь. До сих пор неизвестна судьба свергнутого короля и его детей. Не удалось найти и нескольких приближенных к нему рыцарей, из которых особенно опасен Луи Трюэль. Кроме того, в Мунте сгорел храм ордена. Несчастье произошло во время вечернего чтения, и бланкиссима Шарлотта и приближенные к ней сестры погибли. Без сомнения, кто-то из Рыцарей поспешил с тобой поделиться новостями. Впрочем, ты права. Мужчины часто узнают важные новости первыми, и очень хорошо, если сообщают их тому, кому нужно. Но кое-чего ты не знаешь. Я переношу главную резиденцию ордена в столицу Арции. В Мунте больше не будет бланкиссимы, но это – мое дело. А твое – новая королева, наперсницей которой ты будешь. Мария чуть шире раскрыла глаза, что у нее означало удивление, и Анастазия сочла уместным пояснить: – Пьер Тартю скоро женится на дочери Филиппа Тагэре и Элеоноры Вилльо. Королевская шлюха и ее выводок оказали ублюдку услугу, а женитьба была частью сговора. – Но Ее Иносенсия знает, – только многолетняя дрессировка позволила девушке выглядеть равнодушной, – что брак Филиппа Четвертого признан незаконным. – Об этом забудут. Ублюдок возьмет в жены девицу, отмеченную кошачьей лапой. Два сапога пара. Тартю полагает, что это сделает его трон крепче, особенно если уничтожить принятую Генеральными Штатами и Советом Нобилей нотацию о вступлении на престол Александра Тагэре. – Тогда королем становится не Пьер, а брат его жены, хотя он несовершеннолетний… – Вот потому я тебя и выбрала из всех, – довольно улыбнулась Анастазия, – Пьер не самый умный человек, но и глупцом его не назовешь. За три года он успеет «позаботиться» о братьях супруги, но это его дело. Ты станешь наперсницей молодой королевы. Слушай, сочувствуй и запоминай. Не думаю, что ее общество будет тебе приятно. То, что я знаю о семействе Вилльо, заставляет преклоняться перед долготерпением горбуна. Граф Мо с усмешкой смотрел на сестру. Элеонора выросла потрясающей красавицей и непробиваемой дурой, что отчасти скрадывалось добрым нравом и покладистостью. Лучшей жены для Тартю не придумать, равно как и худшего мужа для сестрицы. Королева из нее никакая, но сидеть на троне и потрясать воображение иноземных послов Нора сможет, а говорить Пьер ей, надо полагать, не позволит. В этом крысеныше много такого, о чем вряд ли родная мать знает. Базиль с усмешкой поклонился. – Матушка, сестрица, я готов сопровождать вас. Бывшая королева, разряженная, как в лучшие времена, церемонно протянула сыну руку. Она была в восторге от совершенной сделки и готовилась занять почетное место тещи Его Величества. На красивом личике Норы читался естественный для девушки интерес к венценосному жениху. Пьера Тартю она еще не видела, и граф Мо искренне посочувствовал сестре. Конечно, сердце женщины – вещь малопонятная, но Тартю вряд ли может вдохновить девичьи грезы. Нельзя сказать, что Базиль так уж сильно любил единоутробных братьев и сестер, но представить Нору в постели с этой вонючкой было унизительно. Хорошо, хоть она ни в кого не влюблена. – Не скрою, сестрица, ты прелестна. Боюсь, про твоего суженого такого не скажешь. – Базиль! – Что «Базиль»? Пусть знает, кого увидит, а то расплачется еще или рожицу скорчит, а Тартю такого не любит. – Дочь моя, Базиль шутит. Ваш будущий супруг, по крайней мере, не горбун. – Матушка, вы великолепны. В таком случае у жениха масса достоинств. Он не только не горбун, он не кривой, не хромой, у него, видимо, нет хвоста, и он не чернокожий. – Ты становишься невозможным. – Разве? – поднял бровь младший из Гризье. – В Арции нашу семейку полагают невозможной уже лет двадцать. Я в сравнении с дядюшками и Аганном – щеночек. – Ты неблагодарная дрянь, – холодно сказала мать, – кем бы ты был, если б не был моим сыном? – Не знаю, – пожал плечами Базиль, – но «пуделем» бы не был, это точно. После коронации и свадьбы я уеду. – Это лучшее, что ты можешь сделать. Я хочу, чтобы ты взял с собой Филиппа. – Матушка боится, что ее сын убьет ее зятя? А она не боится, что я ему помогу? – Твои шутки перешли всякие границы. – Как говаривал в юности нынешний герцог Оргонды, а есть ли границы, которые уже не переступило наше милое семейство? Хорошо, я заберу Филиппа в Аганн и уговорю его не делать глупостей, а не удастся – посажу на цепь. Плетью обуха не перешибешь. Так мы едем? – Базиль, – пискнула Элеонора, – а разве Пьер такой уж противный? Дядю Александра я видела, он был ничего, а матушка вот сказала, что Пьер лучше. – Нора, – прикрикнула Элеонора Вилльо, – ты не должна вспоминать при ком бы то ни было о брате твоего отца, и особенно о наших планах! Поняла? – Поняла, но… – Никаких «но», сестричка, – серьезно сказал Базиль, – время шуток кончилось. Это даже я понимаю. Забудь об Александре, это лучшее, что ты можешь сделать, а Пьер… Внешне он просто никакой. Больше на лакея похож или на лавочника, чем на нобиля. У него, как у всех Лумэнов, слабый желудок и скверный характер. Но он умный и, сдается мне, хитрый и жестокий. Недаром его пригрел Паук, а потом и Жоселин. Так что готовься слушаться и молчать, а если будет противно, закрывай глаза. – Что ты говоришь сестре?! – Правду, которая ей, может, пригодится, а может, и нет. Все. Нас ждут. Базиль подсадил женщин в карету, закрыл дверцу, проследил, как заняли свои места кучер и лакеи, и вскочил на загарцевавшую лошадь. Ненастье сменилось теплом, Летняя резиденция тонула в многоцветной осенней роскоши, солнце старалось вовсю, но граф Мо предпочел бы дождь и ветер в лицо. Проклятый, как же ему все надоело! Дядюшка Клод только что на колени не падал, уговаривая своего постояльца подождать, пока все уляжется. Когда толстяк пошел по третьему кругу, маркиз Гаэтано просто положил руку ему на плечо, и бедняга осекся на полуслове. – Мне нужно идти. Не бойся, ничего со мной не случится. Я, если нужно, бываю терпеливым. Сегодня не мой день, но я должен его запомнить. Огорченный трактирщик принялся призывать на голову мирийца благословение всех известных ему святых. Когда дошло до святого Эпоминонда, Рафаэль уже завернул за угол, смешавшись с не столь уж и многочисленной толпой. Он старался быть неприметным, и его усилия увенчались успехом. Проклятое везение, не оставлявшее мирийца с раннего детства, в последние дни отзывалось в сердце горечью. Он жив и даже не ранен, но все, кого он любил, погибли или исчезли. Выбраться из ада, вернуться в Мунт за сестрой с детьми и Артуром – и найти два трупа и плачущую Онорину, это ли не насмешка! Из слов бывшей камеристки Жаклин стало ясно, что на следующую ночь после Гразы Шарло с Кати сбежали. Лейтенант Паже, на помощь которого рассчитывал Кэрна, получив подложный приказ, уехал и не вернулся, после чего Аганну ничего не стоило с помощью еще одной фальшивки разоружить гвардию и городскую стражу. Мунт упал в лапы Вилльо, как созревшая груша. Рафаэлю повезло, что его никто не узнал, и он сразу же проехал к Бэрротам, а потом заглянул в харчевню. Мириец сам не знал, почему ему так хочется увидеть Тартю со всей его сворой. То, что заговор много шире, чем ему казалось в Гразе, Рафаэль понял, едва лишь обрел способность соображать, изменившую ему при виде траурного флага у особняка Бэрротов. Более того, никогда еще голова байланте не была такой ясной. Новая боль задушила старую, уступив место холодным, четким мыслям. Добряк Клод мог не беспокоиться, маркиз Гаэтано не бросится с мечом на армию Лумэнов, его ненависть слишком сильна для подобных глупостей. Кэрна в неприметном темном плаще спокойным шагом добрался до перекрестка улицы Святого Мишеля и Цветочной и, чтобы лучше видеть, оседлал каменную ограду, оказавшись рядом со стайкой уличных мальчишек, не обративших на него не малейшего внимания. Чутье времени маркиза не подводило никогда, не подвело и на этот раз. Не прошло и трех десятинок, как звук фанфар возвестил о приближении победителей. Рафаэль стиснул зубы, но сдержался. В самом деле, он спокоен, спокоен, как перед байлой. Пьер Тартю, а вернее, его мунтские приспешники и ифранские толстосумы постарались на славу. Подобного королевского выезда Мунт не видел со времен Пьера Четвертого – впрочем, тот то, же был узурпатором. Перед глазами Рито, извиваясь, ползло многоцветное, длинное, блестящее чудище. Герольды, трубачи, сигноносцы, пажи, менестрели, девицы с корзинками астр и поздних роз и гвоздик, засыпающие путь победителей цветами. Циалианские рыцари с ожерельями из кахалонга поверх туник, ифранцы в серо-красном, рыцари Лумэнов в алом и золотом, какие-то придурки с невозможной консигной, где на алом поле странное золотое животное, одновременно похожее на льва, коня и крылатого змея, попирало поверженного волка, изрыгая огонь, распадающийся на три золотых нарцисса… Рито не сразу сообразил, что такова консигна свежеиспеченного короля, а с ним, надо полагать, новая гвардия, которой командует подонок Жорес. Сам Тартю – верхом на белой лошади, в алом одеянии и алом же, подбитом золотом плаще – походил на помершего своей смертью, но зачем-то освежеванного кролика. Рафаэль не помнил, видел ли он раньше виконта Эмразского, но вид нового короля его потряс. И это – победитель Александра Тагэре?! Человека, который в двадцать с небольшим победил Короля Королей, с дюжиной воинов взял казавшуюся неприступной крепость, швырнул на колени Джакомо и фронтерцев и добился дружбы гварского Лося? Будь Пьер хотя бы таким, как ехавший со своими молодчиками Жорес Аганнский, Кэрна еще мог бы поверить в случившееся, но эта дохлятина?! Выражение, с которым Тартю взирал на толпу, по его мнению, может, и было королевским, но сидевшие рядом с Рито сорванцы решили, что король опился уксуса. Зато Вилльо светились, как новенькие монетки. Элеонора-младшая сияла юностью и красотой, а старшая – драгоценностями. Рядом с очаровательной невестой жених выглядел еще непригляднее, а Нора с глуповатой улыбкой глазела то по сторонам, то на своего убогого кавалера. Рито никогда бы не поверил, что ему может не понравиться красивая блондинка, но Нора ему была не нужна и через порог, так же как и обе ее сестры. А вот с ее матерью и «пуделями» он еще поговорит. Рафаэль смотрел и запоминал все. Фернан Реви повернулся к брату и улыбнулся во всю пасть, а тот поправил шитую золотом перевязь и засмеялся, сверкнув белоснежными зубами. Жорес взмахнул рукой, и новые гвардейцы завопили здравицу в честь нового короля, а Аганн уверенным жестом удержал коня, дожидаясь, пока девы в белом кончат разбрасывать цветы. Нужно было его убить прямо на турнире или в Оргонде. И его, и его братца… Кэрну передернуло от отвращения, когда младший из Гризье послал воздушный поцелуй стайке разряженных дур с корзинками и те засуетились, наклоняясь друг к другу и глупо хихикая. – О, – конопатый пацаненок явно повторил чьи-то слова, – кому и кобель за льва сгодится. – Кому-кому, – хмыкнул паренек постарше, – сучкам, вестимо. – А если сучку с котом случить, что будет: щенки али котята? – Сукины коты будут, – со знанием дела объявил конопатый. Его приятели засмеялись. Им было весело. Рито не сомневался, что завтра на улицах будут распевать о «пуделихе» и сукином коте. У Луи когда-то были ученые собачки, потешавшие полстолицы… Как же все «волчата» тогда были счастливы, не понимая этого. Как они были счастливы, проходя вот по этой самой улице полтора месяца назад. Правда, тогда народу было больше, и приветствовали их от души, а не за ифранские деньги. Сандера любили, но Тартю Мунт проглотил, это Рито видел ясно… Да, они будут сочинять фривольные песенки, будут за ужином со вздохом вспоминать пропавшего короля и ругать нового и, разумеется, «пуделей», капустниц и ифранцев. Кто-то что-то напишет на стенке, кто-то спьяну в кабаке даст в морду какому-нибудь стражнику или новому гвардейцу, если те, разумеется, будут ходить по простым кабакам. И все. Арция была слишком сыта и довольна жизнью, чтобы взбунтоваться. Кэрна сам не знал, был бы он рад, увидев горящий город, баррикады на улицах, горожан под копытами ифранских коней, головы Вилльо на Новом Мосту и головы бунтовщиков на площади святого Мишеля. Сила и внезапность были на стороне Тартю и его сообщников, Мунт было не удержать, но вот так, по-коровьи принять навязанного исконными врагами ублюдка?! Посетовать, почесать в затылке и с кукишем в кармане глазеть, как его осыпают цветами, прикидывая, сколько завтра будет стоить пиво? В этот миг маркиз Гаэтано ненавидел арцийцев чуть ли не больше, чем Вилльо и Тартю с капустницами. Даже дядюшку Клода, не взявшего с него денег. Милейший трактирщик откупался от своей совести, потому что в глубине души готов жить при ком угодно, лишь бы сытно было и тихо. Рито с детства ненавидел как клириков, собиравших деньги на спасение души, так и тех, кто эти деньги платил, покупая прощение и место в Свете. Как просто: заплатил – и ты праведник. Не взял денег за постой, не донес – и спишь спокойно, да еще гордишься своей смелостью и бескорыстием. Короли Тагэре отучили арцийцев от страха. Каким бы ни был Филипп, при нем не хватали кого ни попадя и не тащили в Духов Замок, про Александра и говорить не приходится. В Мунте забыли время первых Лумэнов, когда сосед доносил на соседа и, желая друг другу доброй ночи, никто не был уверен, что встретит утро в своем доме, а не в лапах у синяков по обвинению в заговоре или оскорблении величества. Рито почти хотел, чтобы Тартю тряхнул как следует самодовольных, уверенных в себе горожан, чтобы они, Проклятый их побери, поняли, кого потеряли! …"Король" с приспешниками давно скрылся за поворотом, прополз и хвост процессии. О торжестве победителей напоминали лишь изломанные астры и гвоздики да кучи свежего конского навоза. Толпа разбрелась очень быстро, дольше всех на улице толкались синяки и переодетые стражники, и как же их было много! Пьер Тартю и посадившие его на трон были не из тех, кто рискует своей шкурой, надеясь на любовь подданных. Кэрна еще раз взглянул вслед победителям и соскочил со стены. Мимо, громко разговаривая, прошло несколько новых гвардейцев, до молодого человека в плаще с капюшоном им дела не было, что их и спасло. Теперь дворец Анхеля принадлежал ему! Пьер Тартю с чувством собственного достоинства поднялся по покрытой коврами парадной лестнице мимо мраморных воинов с поднятыми мечами на второй этаж. Он здесь не был более семи лет! Отсюда ушел, почти бежал бедный родственник, которого или терпели, или не замечали, а вернулся король! Это все его: его трон, его корона, его залы, оружие на стенах, ковры, зеркала, статуи, лакеи… Он может делать все, что пожелает. Для начала синее и серебро нужно заменить на красное с золотом. Никаких Тагэре! Хотя это и дорого. Выбрасывать столько денег на какую-то обивку?! Но не ходить же ему среди серебряных нарциссов! Король медленно шел по дворцу, заглядывая во все углы. Это был его дворец. Здесь все его. Все! А почему чехлы на этих стульях натянуты криво? И шнуры на занавесях слабо подвязаны, бархат касается пола, это не правильно! Семенящий рядом с Его Величеством гофмейстер истово кивал, пытаясь запомнить все распоряжения. Он был глуп, толст, краснолиц и вспотел от усердия и страха. Он боялся, это было очевидным. Зрелище чужого страха бальзамом проливалось на избоявшуюся душу Пьера. Отныне он – хозяин не только занавесей и кресел, но и жизней и судеб всех этих людей, и они знают это. Он заставит их даже во сне называть его только Его Величество Пьер Седьмой Лумэн. Все, кто когда-то хихикал ему в спину или не замечал его и мать, свое получат. И эти выскочки Вилльо тоже, но не сразу. Ему нужна свадьба с молодой Элеонорой и клан Вилльо, чтобы расправиться со сторонниками Тагэре, по крайней мере, с теми, кто не смирился. Конечно, Ифрана, Фей-Вэйя и Кантиска его не оставят, но удачное начало – это только начало. Мунт брали все, кому не лень. Усидеть на троне труднее, чем на него забраться, уж это-то он понимает. Пьер Тартю прошествовал через Зал Знамен, в котором через три дня устроит большой прием, и вошел в Зал Нарциссов, примыкающий к Тронному. Здесь стены украшало старинное оружие и портреты Арроев, начиная с Рене Второго, и здесь он повесит и свое изображение, как только ему найдут подходящего художника. Тартю с достоинством шел по паркету из черного дерева, инкрустированного пластинами янтаря, старательно поддерживая на лице выражение, долженствующее показать, что он законный преемник арцийских властителей. Там, в конце галереи, были и портреты Лумэнов. Тагэре их не вынесли, и зря! Победители должны уничтожать прошлое, если не хотят, чтобы оно их настигло сзади. А, вот они… Пьер и Агнеса. Оба в ало-золотых одеяниях, он с мечом и в короне, высокий и суровый, она без усов, в роскошном бархатном платье, с золотыми нарциссами на настоящей, пышной груди. Нужно узнать, жив ли художник… Хорошо нарисовано, очень хорошо. Взгляд Пьера метнулся вперед и остановился, прикованный последним портретом. Александр, в боевых доспехах, но без шлема, опирался на меч, глядя не вперед, не в глаза подданным и потомкам, как другие монархи, а куда-то мимо и вдаль, словно видел нечто, недоступное посторонним. Не было ни мантии, ни короны, ни прочих символов королевской власти. Сталь, а не золото. Единственная роскошь – пожалованный братом за Эскоту орден Подковы да зеленый камень в рукояти меча. Слегка растрепанные темные волосы, сжатые губы, серые, очень спокойные глаза… Вроде бы ничего страшного, но Пьеру стало холодно, словно он вновь оказался на холме за спинами ифранских наемников и к нему рвался всадник на белом черногривом коне, рвался, чтобы убить. Это его, Пьера Тартю, смерть смотрела мимо него со странного портрета. Пока мимо. – Гофмейстер! – И без того высокий голос Пьера прозвучал вовсе по-бабьи. – Немедленно снять и вынести узурпатора. Немедленно! Толстяк, дрожа хомячьими щеками, выкатился из зала, но, прежде чем притащили лестницу и двое дюжих слуг принялись снимать картину, Пьер невольно рассмотрел и навсегда запомнил руки в латных перчатках, уверенно лежащие на черной рукояти, витражи с волчьими головами за спиной короля, синий плащ с консигной и лицо, лицо, от которого при всем желании невозможно оторваться. Проклятый горбун, он же мертв! Мертв, иначе его бы уже нашли. Отчего же так жутко? Слуги делали свое дело умело и споро, им было все равно, что снимать или вешать – шпалеру, картину или же люстру. Портрет был убран в считанные десятинки, осталась лишь затянутая синим бархатом пустая стена. – Ваше Величество, портрет Филиппа Тагэре также убрать? Филипп… Стройный, золотоволосый красавец, любимец женщин, отважный воин, двоеженец и убийца… – Филипп Четвертый имел определенное право на трон, и он сделал для Арции достаточно, чтобы заслужить право остаться в Зале Нарциссов. То, что он получил корону благодаря поддержке клана Вилльо, а дочь Филиппа и Элеоноры скоро будет его королевой, Тартю не сказал. Это никого не касается, на людях он будет произносить лишь те слова, которые можно записывать для потомства. – Ваше Величество, – на этот раз побледневший гофмейстер задал терзавший его вопрос, – будут ли какие-то распоряжения насчет портрета узурпатора? – Сжечь. И немедленно. Пьер с трудом удержался от искушения посмотреть, как горит проклятая картина. Отчего-то казалась, что, увидев это, он освободится от противного, леденящего ощущения, не покидавшего свежеиспеченного короля, несмотря на победу. Увы, смотреть, как уничтожают изображение предшественника, недостойно государя. Тартю прочел достаточно исторических книг и философских трактатов, чтобы это понять. Он и так поступил необдуманно и недальновидно, но видеть эти серые глаза было выше его сил. Единственным недостатком Марты аре Ги ре Мальвани была привычка спать до полудня. Правда, в пользу герцогини говорило то, что ложилась она далеко за полночь и лишь переделав все намеченные дела. Привыкший не только рано вскакивать, но и засыпать в относительно пристойное время, Сезар смирился с неизбежностью, благо венценосным супругам по оргондскому этикету полагались разные спальни. Когда муж вставал, жена еще спала, но это никому не мешало. Сезар с Мартой умудрялись любить и при этом не портить друг другу жизнь. Никто не старался никого переделать, может быть, поэтому за почти два года супружества они ни разу не поссорились. В семейной жизни оргондские владыки пошли в Мальвани, а не в Тагэре. «Тигры» женились поздно, но зато удачно. Отец был счастлив с матерью, он был бы рад за сына… Маршал Анри погиб, пытаясь защитить Марту, но истинным спасителем оказался легендарный Скиталец. Мальвани сам не понимал, почему нынешним утром его мысли то и дело возвращаются к загадочному капитану, дважды оказавшемуся на его пути. Первый раз Скиталец спас Филиппа Тагэре и его рыцарей от дарнийских сторожевиков, второй раз уничтожил Ореста. Став мужем Марты и герцогом Оргонды, Сезар пытался разузнать хоть что-то про их спасителя, но не услышал ничего нового в сравнении с тем, что одиннадцать лет назад рассказали дарнийские моряки. Как же их звали? Здоровенного северянина – Отто, а вот южанина… Он был эллец, но имя… – Монсигнор, – дежурный аюдант выглядел раздосадованным, – к вам рвется какой-то моряк. Говорит, вы его знаете и должны принять. У него важные известия. При Марке подобная наглость была бы немедленно наказана, но Сезар Мальвани завел новые порядки. Гвардеец допускал, что монсигнор и впрямь примет настырного капитана, и, хоть и кипя от негодования, доложил о визитере. – Он назвался? – Да, он сказал, его зовут Жозе Влозу… Конечно же! Жозе Влозу. Худой, смуглый, быстрый, как удар шпаги… Колдун он, что ли? Иначе чем объяснить, что именно его имя герцог пытался вспомнить все утро. Или мы чувствуем, когда кому-то очень нужны? – Я приму его. – Слушаюсь, монсигнор. Жозе Влозу почти не изменился, разве что у висков заблестела седина да складки у тонких губ обозначились четче. – Мои приветствия монсигнору герцогу. Вы сняли камень с моей души. – Камень? – Если б к вам пришлось прорываться силой, я мог бы причинить кому-то вред. – То есть? – улыбнулся Сезар. – Вина хотите? – Не откажусь, только лучше бы монсигнор налил себе. Некоторые новости лучше запить. – Что-то случилось? – Вот письмо. Кое-что мне передали и на словах, но это потом. Почерк – если эти жуткие каракули можно было назвать почерком – Сезар узнал сразу, равно как и печатку с пылающим сердцем. Рито Кэрна, он же маркиз Гаэтано! Мальвани видел мирийца последний раз на своей свадьбе. Рафаэль влюбил в себя половину двора и сбежал с какой-то служанкой в портовую таверну, где всю ночь пел под гитару мирийские песни, к вящей радости простонародья. Писать письма Кэрна терпеть не мог, да и незачем ему было это делать. И все-таки написал. Сезар медленно поднял глаза на моряка. Жозе Влозу пристально изучал надпись, выбитую по краю полного кубка, но не пил… Барон Обен тоже не пил, когда рассказал отцу про Эльтскую резню. Проклятый, что за бред в голову лезет! Сезар решительно впился взглядом в скачущие буквы. "Сезар, – Рито никогда не ходил вокруг да около, – нас предали, продали и разбили. Фронтерцы и Рогге. В Арции хозяйничает Тартю с циалианками и всей сволочью, которую они смогли собрать. Сандер пропал. Надеюсь, он жив и в безопасности, но где и с кем – не представляю. Уцелевшие прорываются в Гвару, а я пока в Мунте. У меня дела, которые за меня сделать некому. Мне повезло встретить капитана Жозе, он обещал помощь, и я ему верю. На всякий случай – твой подарок еще у меня, и я не изменил свое мнение. Это был Изар, и никто другой. И не смешите меня! Как и что сказать Марте, думай сам, но я бы сказал правду. Если услышишь, что я мертв, не верь. Раньше Тартю и Рогге я умирать не намерен. Р.". Будь проклят этот мир, в котором все повторяется. Все подлости. Все жестокости, все предательства. Мальвани избрали своим девизом «Придут лучшие времена». Избрали чуть ли не тысячу лет назад, но лучшие времена так и не пришли. Ни боли, ни горя не становится меньше. Сезар тихо положил бумагу на стол. – Где вы видели маркиза Гаэтано? Это – правда. Правда, Проклятый побери! Можно подделать подпись. Можно украсть печать, но не их безумный ночной разговор о подаренном кинжале, который слышали только звезды, одну из которых атэвы называют Изар… – В Мунте, в речном порту. Мне сказали, что какой-то парень ищет капитана. Я маркиза в лицо не знал, но сразу понял – мириец. Он спросил, помню ли я встречу со Скитальцем и Александра Тагэре. Про Гразу в Мунте уже знали, хоть и не все. Я решил, что он хочет бежать, и предложил взять его на борт, но он задумал другое. – Что именно? – Разумеется, какое-то безумие. Байланте остается байланте. – Этого он не сказал. Думаю, поговорить кое с кем по душам. Похоже на Рафаэля. Один за всех, против всех! Кто же будет его быком? Тартю? Рогге? Аганн с братцем? Или он начнет с корешков, а не с вершков и схватится с Фей-Вэйей? Сумасшедший, он ничего не добьется, ничегошеньки! – Жозе, что он сказал о битве? – Почти все «волчата» и большая часть дарнийцев погибли, а король исчез. Его, Кэрну и Луи Трюэля ищут, но безуспешно. Еще бы, кому бы пришло в голову после того, что случилось, полезть в пасть к гаенне, а Рито полез! Но где Луи? И что теперь делать ему? Осенью «паучата» начать войну не рискнут, но весной Оргонде не поздоровится. – Что маркиз Гаэтано просил передать на словах? – Что его отец должен встать рядом с Оргондой, что у каждого своя война, а Берег Бивней – еще и берег чести. Рыночная площадь оставалась рыночной площадью, кто бы ни сидел во дворце Анхеля. Люди продавали, покупали, глазели, толкались, галдели, ссорились, били друг друга по рукам, на ходу перекусывали. Все как всегда, а может, и не как всегда. Маркиз Гаэтано раньше не болтался в чужом плаще среди простонародья. Если ему и случалось бродить по городским тавернам, то под своим именем, но сейчас это было бы глупо. Кэрна купил у булочника пирожок с курицей и, ловко лавируя, выбрался из толпы. Хватит, пора заканчивать поиски, он в Мунте чуть ли не кварту, но не нашел и следа племянников, разве что на Тартю полюбовался да на предателей вроде капитана Клемана, с легкостью необыкновенной сменившего синий плащ на алый. Луи, тот, может, и разыскал бы в многотысячном городе удравших детей или хотя бы их след, но из байланте ищейки не выйдет, а спросить некого, он один. Так что, милый, решай. Или ты убиваешь Тартю и прощаешься с бренной жизнью, или выбираешься из города и ищешь Сандера. Ему здорово досталось – надо думать, лежит пластом в каком-нибудь лесном домишке. Нет, бросать Александра нельзя. Решено, он возвращается в Гразу. Что будет потом, Кэрна представлял довольно смутно, но в его голове последние дни крутились безумные мысли о Береге Бивней и спасшем их с Даро капитане, о котором он не думал лет десять. Нет, мириец не забыл ни бегство, ни появившийся словно бы из ниоткуда корабль, ни седого ясноглазого моряка, но и не вспоминал о нем, а теперь в мозгу колоколом бились слова Аларика. «Молодость кончается быстро, а у тебя, боюсь, кончится еще быстрее, чем у твоих сверстников, так что постарайся быть посчастливее и повеселее… Пока сможешь». Свою молодость Рито Кэрна зарыл в овраге у Гразского поля в одной могиле со светловолосым мальчишкой, имени которого так и не узнал. Аларик обещал найти его, когда придет время, неужели оно еще не пришло? «Слушайте, слушайте, слушайте! И не говорите, что не слышали!» Троекратный вопль герольдов, которым наплевать, о чем кричать, оторвал мирийца от размышлений о седом капитане. Любопытно, что собрался поведать народу ублюдок Тартю? Повысит награду за их с Сандером головы? Чтобы лучше видеть, Рафаэль вскочил на основание решетки, окружавшей ратушу. В одежде наемника он был неузнаваем, а искать в Мунте его никому и в голову не приходило. Устроился Кэрна удачно: с облюбованного им места открывался прекрасный вид не только на Коронный помост с ведущими к нему пологими ступенями, но и на саму площадь и вливающуюся в нее улицу, по которой двигалась какая-то процессия. Первыми шли герольды и с десяток городских стражников, затем в окружении ифранских тяжеловооруженных воинов кардинал Клавдий – Проклятый бы побрал эту свиньищу – и Жорес Аганнский. Сзади ползла какая-то упряжка, но Рафаэль не мог отвести взгляда от сынка Элеоноры. Гнусь! Тварь! Иго денна Подра! [21] Чтобы не Наброситься на одного из главных виновников беды, маркизу Гаэтано пришлось собрать в кулак всю свою волю. Не дождетесь! Он поклялся не умереть, а отомстить, причем всем. Сегодня придется отпустить этих подонков, он еще сдерет с них их паршивые шкуры. Герольды завопили что-то еще, и привычная ко всему столичная торговая площадь подозрительно затихла, словно с нее хлыстом согнали привычный дневной шум. Не будь Рито занят поединком с самим собой, он бы заметил опущенные глаза горожан, налившийся красным нос у продававшей упитанных уток крестьянки, побелевшее лицо однорукого торгового пристава, в память бывших воинских заслуг направленного приглядывать за порядком на рынке. Люди уже поняли, ЧТО произошло, а Кэрна все еще был занят своей ненавистью, и только одинокий, горестный женский вопль заставил его перевести взгляд на въехавшую на площадь телегу. Сандер! Он все-таки не смог его спасти… Маркиз Гаэтано закрыл глаза и быстро открыл. Ничего не изменилось. Замершая площадь, герольды и трубачи, крестьянская телега у помоста, два одра, отгоняющие облезлыми хвостами последних осенних мух, тело на грязной соломе… Ифранцы равнодушно подхватили Александра Тагэре за руки и ноги и поволокли на помост. Темноволосая голова безвольно болталась; победители сорвали с убитого короля не только латы, но и одежду, и Рито видел запекшиеся раны. Еще раз страшно закричала женщина. Другая. Тело бросили на помост, на голый камень. Трубачи трижды протрубили, и герольд радостно проорал, что жители доброго города Мунта видят труп узурпатора, скрывавшегося на болотах у некоей беспечатной ведьмы и выданного истинным сыном церкви Единой и Единственной, преисполненным рвения, усердия и чего-то там еще… Рафаэль мало что расслышал, не в силах оторвать взгляда от воскового лица. Проклятый, он ведь был уверен, что Сандер в безопасности; глупое сердце твердило об этом, и он поверил и подался в Мунт на поиски детей, вместо того чтобы облазить все Гразские овраги, но найти. А Сандера продали еще раз. Продали и убили вместе с приютившей его женщиной, и теперь эти мерзавцы торжествуют. Рафаэль видел благостное и довольное лицо Клавдия, если это рыло, конечно, можно назвать лицом. Видел, как Аганн щегольским сапогом повернул голову мертвого короля и что-то сказал ифранскому нобилю. Церемония закончилась. Александр Тагэре три дня останется на Коронном помосте, чтобы все желающие убедились в его смерти, после чего его закопают, как узурпатора и еретика, за внешней оградой кладбища. Восемь ифранцев остались сторожить – арцийцам не доверяли. Клавдий влез в подъехавший кардинальский возок, а Аганн под руку с ифранцем зачем-то отправился в ратушу. Он шел, и люди расступались, как расступаются перед палачами или прокаженными. Тишина стояла кладбищенская, и красивый голос Жореса был слышен далеко. «Право же, любезный маркиз, горбун должен нас благодарить, лучше быть мертвецом, чем уродом!» Граф громко и вкусно рассмеялся собственной шутке, которая ему так понравилось, что он повторил ее трижды. Он был совсем близко, и Рито забыл обо всем на свете, кроме сына Элеоноры и его подлых слов. Рядом стояла карета эркарда, на козлах которой восседал кучер, как и все, слишком пораженный увиденным, чтоб смотреть по сторонам. Рафаэль Кэрна отбросил ненужный плащ и, сиганув с каменного выступа на подножку, вырвал у обалдевшего возницы кнутовище. Новый прыжок – и вот он, Жорес, граф Аганнский! Но сначала его спутник, он – враг, не более того. Пусть умрет. Удар был стремителен и точен – оставшийся безымянным маркиз вряд ли понял, что видит свою смерть. Вогнав окровавленный кинжал Сезара обратно в ножны, Рито взялся за кнут. – «Лучше быть мертвецом, чем уродом?!!» – орал Рафаэль, нанося удары. – Ты будешь жить, паскуда! Долго жить! Долго! Долго! То, что вытворял с кнутом Кэрна, было чудовищным. Мирийцы и атэвы могут снять кнутом муху с уха лошади, разбить десяток выстроенных в ряд кувшинов, выбить оружие. Рито задался целью изуродовать. Первый удар располосовал холеную щеку, этого было мало, мириец целил по глазам. Под взглядами сотен арцийцев маркиз Гаэтано полосовал корчащегося графа Аганнского эллским хлыстом, как заведенный повторяя одно слово: «Долго!» «Долго!» И сквозь прореху в дорогой золотистой ткани хлынула кровь. «Долго!» Лопнула кожа на руке, Жорес попробовал откатиться назад, но возможности защищаться или бежать Рито ему не оставил. «Долго!» Хлыст раз за разом обрушивался на руки, плечи, голову извивающегося в пыли рыцаря. Оставшиеся возле тела Александра ифранцы бросились на помощь, но продираться сквозь толпу, то ли перепуганную, то ли намеренно мешавшую, было непросто. Дикий вопль ослепленного Жореса застал ифранцей на полпути. Пнув напоследок ногой окровавленное лицо, осатаневший Кэрна отшвырнул хлыст, бесполезный против закованных в латы воинов, и взялся за меч. Марта выдержала. Не заплакала, не упала в обморок, не разразилась бессильными проклятиями. Просто надолго замолчала, рассматривая фамильное кольцо. Их было четверо. Они с Мартой, мать и Жозе. Моряк рассказал все, что знал, и замолчал, разглядывая загорелые руки. Первой опомнилась Миранда. – Капитан, что с детьми Александра? – С детьми? Не знаю… Надеюсь, живы… Даже Тартю не поднимет хвост на детей, они ведь даже не наследники. – Они НЕ БЫЛИ наследниками, Сандер – человек чести, он не запятнал бы корону кошачьими лапами. – Миранда нервно теребила подол серебристо-серого платья. Половина души матери умерла вместе с отцом, но она не носила траур. Есть горе, которое не нуждается в фиолетовых тряпках. – Но Пьер не Аррой, ЕМУ они соперники. – Тогда и дети Филиппа тоже… – У них есть мать, которая спуталась с Тартю. Вот пусть и защищает своих щенков, – нехорошо засмеялся эллец. – Я помню Пьера Тартю, – вдова маршала вздохнула, – как мужчина – полное ничтожество, но глаза у него неглупые, а подлость у него в крови. Боюсь, Элеонора перемудрила. Сандер ей ни в чем не отказывал, а Эмраз – это кукушонок. Если усидит на троне, то возьмется за тех, кто его на этот трон посадил. Вилльо еще наплачутся… – И…,… с ними! – выразил свое мнение моряк и осекся, глядя на двух сигнор. Миранду слова капитана не оскорбили, а Марта, казалось, их не расслышала. – Рафаэль должен вытащить детей, – тихо сказала Миранда. – Ну, – пожал плечами Жозе, – может, он и впрямь об этом думал. Моя шебека и я, многогрешный, вам нужны или… – Капитан Влозу, – Марта внезапно подалась вперед, – вы готовы нам помочь? – Да, – просто сказал моряк, – не люблю подлостей, да и судьба моя такая. Нас Скиталец повенчал прямо-таки. – Вы согласны стать послом Оргонды? – Послом? – Влозу был ошарашен. – Да какой из меня, к кэргорам, посол? Этикета не знаю, ляпну что-нибудь не то, а то и за нож схвачусь. – Там, куда я попрошу вас отправиться, нужны именно вы. Рафаэль Кэрна прав. Я поняла, что он хотел сказать. Мы попросим помощи у Берега Бивней. – Марта, – Миранда с тревогой взглянула на невестку, – захотят ли они нас слушать? Маринеры прокляты; если мы обратимся к ним, на нас бросятся все. – На нас все и так бросятся, – подал голос Сезар, – после переворота в Арции мы остались одни. Дарнийцам вступаться за Оргонду не резон, Наджед о клятве Майхуба забыл. На кого мы можем рассчитывать? На Энрике Мирийского, если он очнется от спячки? Но мы не продержимся даже вместе с ним. – Если маринеры придут, игра стоит свеч, но просить их о помощи нужно тайно. Так что скажете, капитан? – Я не ходил за Запретную Черту, но начать никогда не поздно, – спокойно сказал Жозе Влозу. Странный воющий клич перекрыл шум драки, Рито инстинктивно отскочил в сторону, и, как оказалось, более чем вовремя. Птицей перелетев через прилавок, защищавший Кэрну со спины, в самом центре схватки приземлился всадник на белой тонконогой лошади, ловко сбив самого рослого из нападающих. Взметнулась рука со странным изогнутым мечом, под ноги ошалевшему ифранцу скатилась голова его товарища, а обезглавленное тело отчего-то не упало, а село, привалившись к решетке. – Эгей! – Всадник, рубанув еще одного ифранца, оборотил смуглое лицо к Рафаэлю. – Прыгай назад… Быстрей! Это было бредом, нелепой сказкой, из разряда тех, что рассказывают вечерами у походных костров, но Рито было некогда думать, откуда взялся его спаситель и кто он. Отшвырнув с дороги растерявшегося ифранца и заехав эфесом в чью-то перекошенную физиономию, мириец, ухватившись за протянутую ему руку, взлетел на коня и уцепился за пояс всадника – по всему самого настоящего атэва! Тот что-то вскрикнул, конь вскинулся на дыбы и обрушил передние копыта на замешкавшегося стражника, отпрянул назад и развернулся. Они перелетели через пару прилавков, пронеслись краем замершей площади и выскочили на улицу Старейшин. Спаситель знал, что делал, – прямо перед ними растерянные слуги в ливреях Аганна держали лошадей покойного маркиза и Жореса. Рито прекрасно знал серого жеребца с подрезанным хвостом, он был хорош – быстр и вынослив, но на нем ездила аганнская падаль, и мириец с крупа белого атэвского скакуна перескочил на каракового ифранца. Удивленный жеребец присел на задние ноги. Рито рисковал, но конь подчинился сразу, а ошалевший лакей покорно выпустил поводья. Странный атэв обернулся. – Я здесь чужой! – крикнул он на чистейшем арцийском. – Мне нужно забрать товарища, он сейчас в главном храме. Ты знаешь короткую дорогу? – Давай за мной, – кивнул мириец, и они очертя голову полетели к Эрастианской площади. – Глупцы, – прошипел Пьер. Новый командор городской стражи Жозеф Клеман поморщился, но сдержался. Новый король не производил впечатления человека, способного прощать, и к тому же был прав. По-своему. Мириец Тартю опасен, а то, что Кэрна сотворил с Жоресом Аганнским, с точки зрения новой власти было безусловным преступлением. Беда была в том, что в глубине души Клеман симпатизировал Рафаэлю, хоть и прельстился новой должностью. Ублюдок не доверял нобилям и искал помощников попроще. При Арроях Жозефу командорство не светило, но дело свое он делал неплохо, будет делать и дальше. Воры при любой власти – воры, и их надо ловить. И пожары нужно тушить. Совесть, правда, ворчала, но не очень сильно. По крайней мере, пока не пришлось ловить маркиза Гаэтано. Вольно ж было «пуделю» пинать мертвого волка. Теперь мерзавец остался без глаз, и поделом. – Кто этот атэв? – Не могу знать, Ваше Величество. – А какое оно, к хаонгским демонам, величество! Кошачья задница [22] – она и есть кошачья задница! – Городская стража, Ваше Величество, ловит грабителей, защищает честных горожан и тушит пожары. Я не силен в чужеземцах, вот если б они ворами были… – Они не воры, – буркнул Тартю, – однако их нужно поймать. Почему стража их упустила? – Никто не ждал нападения, Ваше Величество. У помоста стояли ифранцы, мои люди были далеко, – Клеман изобразил на лице напряженную работу мысли, – я не думаю, чтобы атэв собирался встретиться с маркизом Гаэтано. – Бывшим маркизом, – поправил король, – я лишаю Кэрну его титула. Жозеф мог возразить, что лишить сына мирийского герцога титула может только отец, да и то за доказанное преступление, но зачем объяснять кошке, что лучше ходить на двух ногах? – Я жду приказания, – в голосе командора звучало рвение усердного, но ограниченного служаки. – Разыскать эту троицу, – Пьер сжал кулаки, – Кэрна – предатель, и сам Проклятый не знает, что он наговорит атэву, который вряд ли объявился в Мунте случайно. «А в уме ублюдку не откажешь, – подумал Клеман, – атэв непростой, один конь чего стоит. Калиф Наджед спит и видит разорвать договор с Арцией. Майхуб клялся в дружбе Арроям, но последний Аррой убит, престол захватило кошачье отродье. Наджед не будет Наджедом, если не воспользуется этим, чтоб расторгнуть надоевший договор и спустить с цепи своих корсаров, а брат Клемана сейчас как раз в Старом море. Да, атэва нужно… уговорить. А Рафаэля он и пальцем не тронет, если удастся, конечно…» – Будет исполнено, – командор отдал честь. – Возьмите собак, – бросил король, – дождя не было, они могут взять след… С вами пойдут пять десятков ифранцев и все свободные от караула гвардейцы. Их поведут младший брат графа Аганнского и лейтенант Эсташ. Проклятый, только «пуделей» ему не хватало, но поганец понимает, что без присмотра охотиться на Кэрну ни городская стража, ни старые гвардейцы не станут. – Лошади устали, – атэв придержал своего скакуна, – лучше сойти с дороги. Если дети свиньи за нами гонятся, то на два наших меча придется в десять раз больше. – Как бы не в сто, – согласился Рафаэль. – Но я еще не поблагодарил тебя. – Мне суждено было тебя спасти, – пожал плечами спаситель, – и я спас. – Ты мог этого не делать. – Не мог, – атэв с удивлением взглянул на мирийца, – нигде не сказано, что многие могут безнаказанно нападать на одного, если рядом есть еще мужчины. А избить сына собаки, поднявшего хвост на повелителя, угодно Всеотцу и Пророку Его. – Ты видел? – Мои глаза радовались, и мое сердце пело. – Мы говорим не о том, – худощавый юноша с ореховыми глазами немного задыхался после безумной скачки, – возблагодарим господа за спасение и назовемся друг другу. – Я готов, – наклонил голову Рито. – Мое имя Хосе Рафаэль Николас Мартинес Кэрна ре Вальдец, маркиз Гаэтано. Я сын мирийского герцога Энрике и друг короля Александра. Можешь звать меня Рафаэль. – Я смиренный инок братства Святого Эрасти Гидалского, зовут меня Николай. Я благодарю тебя, что ты показал Яфе дорогу, а потом вывел нас из города. Рафаэлю было дико видеть гидалского инока, сидящего на одной лошади с атэвом, но он ничего не спросил. Захотят – сами расскажут, что они делают в Мунте. Эрастианец не заставил себя долго ждать. – Я пришел вернуть Арции истину, – сообщил он, – узурпатора же покарает тот, кто выше нас всех. – Покарает, как же, – пожал плечами Рито, – если Он допустил, что эта тварь погубила человека, который жил скорее по вашим небесным законам, чем по земным, то надеяться, что он изведет эту плесень, глупее, чем стегать дохлую лошадь. – Баадук говорил, что Владыка Небес делает лишь то, что не могут сделать те, кто призван им. То, что он молчит, значит, что месть и справедливость в наших руках. Он связал наши судьбы. Для начала этого довольно. – Черные глаза атэва неистово сверкнули. – Я – Яфе, сын калифа Усмана и чернокосой Гулузар. Баадук в великой мудрости своей сохранил мне жизнь, чтобы я исполнил клятву, данную Майхубом пропавшему дею Арраджу. Отныне моя жизнь – твоя жизнь, а твоя месть – моя месть. Ублюдок шакала и крысы недолго просидит там, где ему не место, но нам следует укрыться хотя бы в тех развалинах, – Яфе указал на стоявший у дороги разрушенный дом, – когда-то здесь жили люди. Что с ними сталось? Война или черная болезнь? – Война, – мириец повернулся к заросшим крапивой руинам, – десять лет назад граф ре Фло поднял восстание против Филиппа Тагэре, его многие поддержали. Восставших разбили, и их земли достались родичам королевы, а те предпочли обдирать крестьян, а не отстраивать разрушенное. Разрушенный дом казался на удивление бесприютным, Рито подъехал поближе и остановился. – Проклятый, ну и крапива, отродясь такой не видел… И жжется, как весной. – Ты не знаешь, что значит одиннадцать созвездий в году любоваться на желтый цвет, – улыбнулся атэв, – эта трава дарит глазам радость, а жалит, как пчела. Красота и немного яда – такой должна быть женщина! – Лучше б здесь росло что-нибудь другое. Внутрь, не поломав стеблей, не попасть, нас выследит даже слепой. – Другого укрытия все равно нет, – заметил Яфе, направляя жеребца в арку то ли двери, то ли достигавшего до пола окна. Рафаэль и Николай послали коней вслед за атэвом. Крапива царила и внутри оставшегося без крыши дома. – Проклятый, жжется, стерва, – ругнулся Рафаэль и тут же добавил: – Извини, родная, это мы у тебя в гостях, позволь переночевать. Мы хорошие… – Ты говоришь с травой, как с человеком, – поднял бровь Николай. – Лючо (он учил меня байле) говорил, что деревья все понимают, а крапивища эта с пятилетнюю сливу вымахала. – Он прав. – Атэв сноровисто расседлал свою лошадь. – Слышите? – Псы, – кивнул мириец, – идут по следу. Мы слишком долго выбирались из города, а они пустили погоню по всем дорогам, не иначе… Что ж, не повезло. Ускакать все равно не получится, а тут хоть какое-то прикрытие. Брат Николай, ты сможешь драться? – Мой меч – молитва, – вздохнул инок, – на корабле Яфе пытался обучить меня земному оружию, но я оказался плохим учеником. – Тогда молись, – мириец проверил, как ходит меч в ножнах, – а мы сейчас потанцуем. – Все в руках Владыки всех судеб, – пожал плечами атэв, – мы должны сделать все, что можем, и даже более… О раб семи и семнадцати! [23] Что это?! Примятая копытами крапива стремительно поднималась. Мало того, из земли стремительно лезли новые побеги, занимая место сломанных. Через пол – десятинки беглецов и преследователей разделила непролазная зеленая стена, и даже самый опытный следопыт не мог предположить, что через нее кто-то проходил. Погоня приближалась, и трое в развалинах затаились. Губы Николая шевелились, вознося молитву, а Рито с Яфе успокаивали лошадей, чтоб не вздумали выдать себя ржанием. Свора завывала совсем рядом, но вскоре уверенный лай сменился жалким, потерянным поскуливанием. Псы уперлись в крапивную чащу и остановились. Было слышно, как подскакали охотники и кто-то прорычал проклятия в адрес преследуемых, спутников, собак, лошадей и треклятой крапивы, жалящей, как десяток гадюк. – Что вы так разволновались, – ленивый, с легкой картавинкой голос, без сомнения, принадлежал Базилю Гризье, – здесь никого нет и быть не может… – Следы ведут сюда, – вмешался кто-то, исполненный рвения. – Если сигнор желает, он может проверить, – огрызнулся грубый, в котором Рафаэль узнал капитана Клемана, – но, клянусь святой Циалой и ее непорочными подштанниками, граф Мо прав. Эту мерзость никто не трогал с весны. – А собаки? – Проклятый их знает, за кем они шли. Мы же не знаем, кого гнали – на дороге уйма следов, а башмаков беглецы нам оставить не удосужились. Последовало молчание, затем раздался шорох – кто-то спрыгнул с лошади и, видимо, сунулся в заросли, так как раздалась отборная ругань. – Убедились? – хмыкнул Базиль. – Милый Эсташ, Его Величество, без сомнения, оценит вашу преданность и готовность жертвовать собой, но здесь нет даже кошек. Если вы намерены ловить преступников, вернемся на дорогу. Названный Эсташем буркнул что-то невразумительное, послышался удаляющийся шум копыт. Рафаэль снял руку с эфеса. – Если бы у меня не было сигны, я бы поместил на нее крапиву. – Возблагодарим Творца за спасение, – подал голос Николай – А на хрена? – Раздавшийся голос был низким, скрипучим и словно бы обжигал. – Помог он тебе, что ли? Творца он благодарит, может, ты его возблагодаришь и за то, что твой папаша твоей мамаше тебя сотворил? – Кто здесь? – Атэв схватился за саблю. – Ну, я, – сказал голос, – живу я здесь… – Мы тебя не видим. – Достаточно того, что я битую ору любуюсь на ваши глупости… Творца они, видите ли, благодарят, да что б вы делали, если б я вас не прикрыл? – Так это ты? – Слава гусеницам, доперло! Я – Хозяин Крапивы и Всего Сопредельного. – Благодарим тебя за помощь, – вежливо ответил Николай, в то время как Яфе и Рито ошалело уставились друг на друга. – Пустячок, а приятно, – Крапивник громко расхохотался, – теперь они получат от своего короля. А правильно, нечего лезть туда, куда не положено. Я за вами от самого города слежу. Хорошо, до вас доперло тут спрятаться, а то б вас даже я не спас. А куда вы теперь? – Я в Гвару, – пожал плечами Рафаэль, – Александр мертв, но война только начинается. А как вы? – Мы с тобой, – быстро сказал Яфе, – наши дороги связаны нитью Судьбы. – Воистину, – подтвердил Николай. – Служение ведет нас. – Что ж, – хмыкнул голос, – ехать так ехать. – Ты с нами? – А то нет? Во-первых, вы без меня пропадете, во-вторых, мне одному скучно, а в-третьих… Ну, почему сие важно в-третьих – неважно. – С нами так с нами, – согласился Кэрна. – Ты где? Или ты невидимка? – Вот бред! – Крапивник был искренне возмущен. – Я же не привидение, чтоб обходиться без материальной оболочки. Это все и есть я. – Ты и есть крапива? – Я Хозяин всея Крапивы, – огрызнулся голос, – но если вам приспичило, будет вам человек, только лошадь сперва добудьте, а пока я и на вас доеду. По траве прокатилась дрожь, и с самого высокого куста на плечо Яфе шлепнулась здоровенная волосатая гусеница. – Ну, – сказала она склочным голосом, – поехали. Так он и думал. Пусто, холодно и равнодушно… Ни ненависти, ни любви, ни хотя бы зависти или любопытства. Ларэн говорил, что каждое создание, наделенное самой малой искоркой разума и воли, строит себе дом. Для мышонка это норка, для крестьянина – хата с огородом, для короля – страна, для высших сил – мир или миры… Тогда Эрасти рассмеялся, представив себе бога-сороку, который все тащит в свое гнездо, и бога-гиену, лежащего на куче костей; теперь ему было не до смеха. Тот, кто вперил свой взгляд в Тарру, окажись он земным властителем, настроил бы тюрем, мастерских, приютов, школ и храмов, которые отличались бы разве что размерами и отделкой. Но те, кому на самом деле принадлежал храм Триединого, не были королями. Эрасти Церна стоял на паперти, никем не замеченный и не узнанный. Паломник, каких много, с благоговейным любопытством взирающий на чудо. Над ним возносились серые, возведенные невесть когда стены, стены храма, знавшие иные времена и иных богов, знавшие, но не забывшие. Проклятый смотрел на широко распахнутые двери, за которыми мелькали огоньки свечей и лампад и слышалось строгое, стройное пение. Жаль, внутрь ему без приглашения не пройти – невидимая людскому глазу завеса, окружавшая здание, надежно защищала от любых сил, превышающих дозволенные. Эрасти усмехнулся, представив ров, через который проложен мостик. Курица перейдет и не заметит. Кролик, ягненок, даже человеческое дитя лет пяти тоже пройдут, а те, кто тяжелее, или провалятся, или должны прыгать. Прыгать было рано – Эрасти еще не разобрался в том, что происходит. В Башне ему казалось, что он понял все. В известном смысле так и было – ту Тарру, которую он некогда покинул, Церна постиг, но он слишком долго отсутствовал. Проклятый вернулся в мир, казавшийся чужим: прежние силы исчезли или уснули, зато появились другие, и эти другие ему не нравились. Знакомое неприятное чувство заставило оглянуться. Так и есть, давешний клирик. Вышел на крыльцо, кого-то ждет, а за его спиной стоит, скорбно опустив голову, невысокая сутуловатая тень, оплакивающая несовершенство сего мира и порочность его обитателей. Пока оплакивающая, но вскоре она возжелает судить, а затем и карать, и ей придется сказать «нет»! Святой ли, Проклятый ли, но он отдаст все свои долги – Ларэну, Герике, Ангесу… Одержимый серой тенью что-то почуял, и Церна, не желая раньше времени привлекать внимание, медленно пошел вокруг Духова Замка, все больше и больше убеждаясь, что его стены знали лучшие времена. Эрасти чувствовал сплетение трех сил. Одна принадлежала Тарре, две были чужими. Угрозу несли именно они: уже знакомая серая тень и вторая, туманная и зыбкая. Ложь, обман, сны, видения, туманы… Ройгу был одной из нитей, из которых ткался узор Тарры, но другие нити сгорели, а эта осталась… Но это не Ройгу! Похож, но не он! Александр машинально погладил кошку, и та завела свою монотонную песню. Было тихо и тепло, вкусно пахло сушеными травами. Король дотянулся до оставленной Ликией миски с холодным мясом и ржаной лепешки. Хозяйка отсутствовала третий день и, уходя, позаботилась, чтобы они с кошкой ни в чем не нуждались. Лесная ведьма честно выполнила свое обещание отправиться к людям и разузнать, что произошло. Впрочем, Тагэре не сомневался, что битва проиграна и Пьер Тартю, если только дарнийцы или Рито до него не добрались, сейчас распоряжается в Арции, а если так, его друзья и… Шарло и Катрин в страшной опасности, а он никому не может помочь. Что-то сунулось под руку, Александр инстинктивно оттолкнул от миски кошачью морду, а потом, устыдившись, отдал зверушке самый большой кусок мяса. Если Пьер в Мунте, что с Шарло и Катрин? Что с племянниками? Не было бы счастья, да несчастье помогло – его дети, равно как и потомство Элеоноры, в глазах Церкви и народа – незаконнорожденные, а вот сыновья Жоффруа… Надо было отослать их в Эльту или, еще лучше, в Набот, но кто же знал, что Рогге предаст?! Кто знал? А ты, голубчик, и должен был знать. Тебе может быть недорога собственная жизнь, но о детях ты должен был позаботиться. У Пьера нет ни чести, ни сострадания. Он – ничтожество, а ничтожества всегда мелочны и жестоки… И где Рафаэль? Александр очень надеялся, что Кэрна выжил, но мириец слишком горяч. С него станется в одиночку броситься на целую армию… Уж лучше б он был ранен и лишен возможности умереть, спасая безнадежное дело. За Артура Сандер тоже боялся. Если отец его не уймет, он может наделать глупостей и погибнуть. А что теперь делать ему? Калеке? Королю без королевства, из милости подобранному болотной ведьмой. Ликия не знает, кто он. Нужно сказать, она должна знать, чем рискует. Как же эта женщина оказалась на болотах? Наверняка без циалианок не обошлось и тут, уж слишком много горечи и вызова звучало в ее словах. Да, хорошенькая парочка: потерявший корону горбун и ведьма, у которой нет церковного имени… Кошка, управившаяся со своим куском и собиравшаяся завалиться спать, подскочила и бросилась к закрытой двери. Александр прислушался: тихо, но Серая вряд ли ошиблась. Действительно, послышался шум отодвигаемых подпорок. Кошка приветствовала хозяйку, выписывая вокруг нее причудливые петли и становясь на задние лапы, но женщина на нее даже не взглянула. Она молча сняла подбитую рыжим мехом накидку и теплый платок. Александр ждал, боясь услышать то, о чем и так догадался. Наконец Ликия заговорила: – Ты сражался против Пьера Тартю? Александр молча кивнул. – Он победил. Все очень плохо. Окрестности кишат ифранцами, синяками и циалианскими рыцарями. Ищут короля или его тело. Сторонники Тагэре объявлены изменниками, пленных взяли очень мало, но во всех деревнях у старост и клириков есть приметы тех, за чью голову назначена награда. Дороже всех, не считая короля, оценили Рафаэля Кэрну и Луи Трюэля. Среди мертвых их не нашли, думают, что они ушли с уцелевшими дарнийцами в Набот. – А что слышно из Мунта? – Только то, что болтают ищейки. Пьер должен короноваться, но когда и как, неизвестно. Вроде бы в ночь после битвы молнии сожгли циалианский храм в Мунте, а бланкиссима и сестры погибли. – А о… родственниках побежденных что-то известно? – Насколько я поняла, угодили в заложники. Все, кроме детей Александра, – ведьма наклонилась к печке и стала разжигать огонь. – Ночи холодные, зря я оставила тебя так надолго. – Ты что-то говорила о детях? – Мальчик и девочка исчезли, их тоже ищут… Люди жалеют об Александре, очень жалеют… Пока об этом говорят вслух, но скоро замолчат. В Арцию вошли Ортодоксы. – Ликия пошевелила поленья. – Вот теперь хорошо… Пусть прогорают, а я пойду покормлю коня. Она вышла, и хвала Святому Эрасти – Александру не хотелось никого видеть. Никого! Теперь я знала, кто он. Горбун на белом черногривом коне мог быть только пропавшим королем, и звали его Александр Тагэре. Сын Шарля и той девчонки, которую я спасла, как выяснилось, сорок с лишним лет назад. Могла бы и сама догадаться – глаза у рыцаря были отцовские, и, похоже, не только глаза. Король мне нравился, и жаль было его до безумия. Вечная история – благородство и честь проигрывают подлости и предательству. Сейчас Александр ест себя поедом, и не из-за короны, а из-за погибших друзей. Такое я тоже не раз видела. Чем больше я узнавала сына Шарля, тем больше понимала, что наша с ним встреча – удача и для меня, и для Тарры. Я почти не сомневалась, что спасла Последнего из Королей, но и без Пророчества Эрика было ясно, что Тагэре – один из мечей, откованных Таррой. Ликия не зря болталась по окрестным деревням, люди рассказали достаточно, чтобы можно было сделать выводы. Передышка, которую добыли мы с Рене, закончилась, наш непонятный противник зализал раны и начал действовать. Ему пришлось здорово потрудиться головой (или что там у него), чтобы додуматься, как обойтись без Воплощения Ройгу, но, похоже, он справился и сделал свой ход. Разумеется, чужими руками. Все начинается снова, и на эрметной доске стоят другие фигуры. Что нужно нашему врагу или врагам, мы не знаем, но это Зло и для Тарры, и для других миров… Вряд ли силы, проведшие меня Звездным кругом, заботились лишь о нашем мире, скорее всего, готовя меня к схватке, они защищали себя. Я так и не узнала, кто мне помог, но он свое дело сделал, дальше я должна действовать сама, а покровители или не хотят, или не могут встать рядом. Эрасти тоже куда-то запропастился, хотя светопреставление в Мунте вряд ли обошлось без него, а мне достался Александр Тагэре и ожидание. Я могла лишь гадать, что происходит в других местах. Хотелось верить, что Рамиэрль по-прежнему скитается по Тарре, а Эмзар правит детьми Лебедя и, если станет совсем плохо, вновь поведет их в бой. Я надеялась на встречу с Прашинко, Кэриуном, Гибом, Лупе и старалась не думать о Рене. Получалось плохо, но я старалась, потому что Рене жил ради Тарры, а я живу для него, вот и ломаю голову над тем, как удержать этот мир на краю пропасти, в которую он собрался свалиться. Было от чего сойти с ума; хорошо, хоть я была не одна! Я не знала, чем занят вернувшийся в мир Проклятый, но то, что делает он, за него не сделает никто. В Эрасти я не сомневалась, равно как и в том, что он найдет меня, как только сможет или сочтет нужным. Церна был сильнее меня, но и задача перед ним стояла чуть ли не сказочная – пойти туда, не знаю куда, найти и уничтожить то, не знаю что. А это «не знаю что» можно выудить только через цепочку его прихвостней, самый мелкий из которых – нынешний узурпатор. Видимо, во мне сохранилось слишком много человеческого. Я, не видев Пьера Тартю, успела возненавидеть его холодной, тяжелой ненавистью. Не будь Тартю частью чудовищной паутины, опутавшей Тарру, я бы не задумываясь покончила с этой поганью. Иногда приятно осуществлять то, что люди имеют обыкновение называть «справедливым возмездием». Я знала достаточно, чтобы с чистой совестью отправить Эмраза и иже с ним на Серые Равнины, да еще медленно и с удовольствием. Можно было превратить Тартю и его прихвостней в свиней или чурбаки, не убив при этом их сознания, сжечь или утопить, заодно покончив и с циалианской заразой, но это означало выдать себя. Наш противник снова затаится, переждет и придумает что-то новенькое, еще гаже. Нет, подбираться к нему придется постепенно, причем каждый из нас должен сделать только то, что за него никто другой не сделает. Александру Тагэре придется схватиться с узурпатором, а когда Арция заполыхает и военная сила окажется бессильной, циалианки пустят в ход свою магию, с которой придется разбираться эльфам и хранителям, если они где-то есть, или мне, но очень осторожно, не обнаруживая в себе Эстель Оскору. Если «сестры» проиграют, тот, кто их натравил на Арцию, спустит с цепи кого-нибудь покрупнее, и тогда придет мой черед. Именно для этого меня протащили теми кругами, по которым не пожелаю пройти даже злейшему врагу. Я должна схватить эту тварь за глотку и найти дорогу к ее истинному хозяину, а дальше – дело Эрасти. Интересно все же, кто к нему воззвал. Циалианское гнездо он сжег для собственного удовольствия или это предсмертная просьба того, кто вызвал нас в этот лучший из миров? Как бы то ни было, сестрам дали понять, что в ход пошла очень сильная магия. Догадаться, в чем дело, они не догадаются, ведь от Темной Звезды и Проклятого ждут жутких знамений, кровавых дождей, туч саранчи, конных скелетов, трубящих крылатых олухов и прочих кошмаров, но искать они будут и могут найти то, о чем им знать необязательно. Мне бы следовало наведаться в Мунт и Фей-Вэйю, но я не могла оставить Александра и не могла тащить его с собой. Как бы я хотела помочь ему, но увы… Справедливость по отношению к одному человеку окажется предательством по отношению к целому миру. Я даже правду ему открыть не могу! Если Последний из Королей станет надеяться на помощь свыше, он не сделает то, что должен. Впрочем, Тагэре тоже не спешит назвать свое имя, и правильно, кстати, делает. Кто этих болотных ведьм разберет. Что ж, когда лгут обе стороны, легче, но как же хочется ему помочь! Нет, разумеется, убить я его не дам, он доживет до СВОЕЙ главной битвы, да и кое-какую магию, доступную болотной ведьме, мы используем, но это все. Александру придется выкарабкиваться из пропасти, обдираясь о камни и хватаясь за терновник, он должен жить, чтобы Тартю бросился за помощью к своим покровительницам и чтобы те до поры до времени не заподозрили ничего сверхъестественного. Тагэре любили, он был смелым воином и отличным полководцем, значит, он поведет за собой тех, кто не хочет гнить под властью узурпатора и его жутковатых покровительниц. К воскресшему королю, без сомнения, примкнут лучшие, и, пока Пьер не опомнится, они одержат несколько побед. Затем Тартю струсит и… первая ловушка захлопнется. – Почему вы покидаете Гран-Гийо? – Барон Фарни требовательно взглянул в глаза Клотильде – Я знаю, что вы продаете дом за полцены. – Я решила перебраться поближе к дочери, – Клотильда едва успела прикрыть дверь, – к тому же здешний климат становится для меня слишком суровым, мне нужно переехать поближе к морю. – И вам пришло это в голову на следующий день после того, как я просил вашей руки. Я не верю в такие совпадения. – Вот как? – Она собрала все свои силы. – Впрочем, можете думать что хотите. – Проклятый меня побери, – прорычал Фарни, – я не дам вам уехать! – Выбирайте выражения, барон! – Так, спокойствие и холодность Главное – не сорваться, не начать объяснять свои поступки и оправдываться. Только бы Шарло и Кати не выдали своего присутствия! – Я всего лишь одинокая женщина, но я не подавала вам повода относиться ко мне с неуважением. – Не подавали? – Великан начинал закипать. – Вы десять лет подавали мне надежду, а теперь пытаетесь от меня избавиться. Не выйдет! – Довольно, – в голосе Клотильды зазвучал металл, – я не намерена и дольше терпеть ваше присутствие. Прошу вас меня оставить. – Ну нет. – Барон захлопнул дверь и стал в проеме, полностью загородив его. – Я не уйду, пока вы, во-первых, не объяснитесь, а во-вторых, не возьмете разницу между истинной стоимостью вашего дома и теми грошами, которые вы за него получили. – Я не намерена ничего вам объяснять, и мне от вас ничего не нужно. Уходите. – Ха, – Фарни положил руки на бедра, – интересно, как это вы заставите меня уйти, если я этого не желаю?! – Если вы нобиль, а не скотина, вы сейчас же извинитесь перед дамой и уйдете. – Звонкий мальчишеский голос заставил Клотильду вздрогнуть. Воистину Шарло был внуком своего деда! Мальчик стоял в дверях, сжимая в руках кинжал, и, похоже, прекрасно знал, как с ним обращаться. – Шарло… – Клотильда повернулась к барону. – Сигнор, если в вас есть хоть капля благородства, вы уйдете и забудете то, что видели. – Нет, – набычился барон, – я не уйду, пока не узнаю правду. – Хорошо, – женщина вздохнула, – выбора вы мне не оставили. Я расскажу все, и будьте вовеки прокляты, если нас предадите. – Я в своей жизни еще никого не предал, – пророкотал Фарни, – меня предавали, это случалось, а я нет. Клянусь, ваша тайна умрет со мной. – Я верю вам. Шарль, прошу тебя, подожди в соседней комнате. Садитесь, Эгон. Вы уже знаете, чем закончилась Гразская битва и кто стал королем. – Да, – барон наклонил большую голову, – но какое это имеет… – Не перебивайте меня, мне и так непросто рассказать все коротко и ясно. – Простите. – Вам не кажется, что вы поздновато просите прощения? Это не моя тайна. Этот мальчик – сын Александра Тагэре. В комнате Марго сейчас находится его сестра. Детей мне привезли, потому что… – Клотильда замешкалась, стараясь не сказать лишнего, – потому что когда-то знали моего мужа и меня и потому что я вне подозрений. Это было как раз накануне нашего прошлого разговора. – И что вы собрались делать? – Я не смогу объяснить соседям, откуда у меня двое детей. Конечно, сначала будут искать среди уцелевших сторонников Тагэре, но потом синяки начнут рыть глубже. Я не могу рисковать. – А где те люди, которые их привезли? – Они не могли остаться, их слишком легко узнать., – Это рыцари Александра? – Один из них, – кивнула Клотильда, – причем самый заметный. Вот и все. Теперь ее жизнь и смерть и, что самое главное, жизнь и смерть детей в руках этого человека. Если он их выдаст… А может, его убить? Но как? Она не сумеет. – Сигнора, – барон говорил очень серьезно, почти торжественно, – я настоятельно вам советую одуматься и принять мое предложение. – Но… – Я вас выслушал, теперь выслушайте меня. Вы правы, что синяки перероют всю Арцию. Неужели вы думаете, что появление где бы то ни было женщины с двумя детьми подходящего возраста пройдет мимо их внимания? Вас найдут в любом другом месте куда быстрее, чем в Гран-Гийо. Даже если вы покрасите мальчишку или переоденете его в девочку. Они станут проверять всех чужаков, а с учетом норова Шарля, вам вряд ли удастся долго хранить инкогнито. – Барон… – Клотильда, ответьте мне, только честно, на два вопроса. Если бы вам не привезли детей, согласились бы вы стать моей женой и на что вы готовы пойти, чтобы их спасти? – Отвечаю. – В глазах женщины сверкнул вызов. – Я бы с радостью приняла ваше предложение, и я готова пойти на все. – Очень хорошо. Вы согласны поступиться своей репутацией ради того, чтобы дети были в полной безопасности? – Да. – Тогда мы сегодня же объявляем о нашей свадьбе и о том, что мы тайно сожительствуем со времени моего возвращения в Гран-Гийо. Я полюбил вас с первого взгляда – это, кстати говоря, правда, – и вы, не спорьте, ответили мне взаимностью. У нас родились сын и дочь, которых мы были вынуждены скрывать, но теперь я свободен и готов исполнить свой долг перед любимой женщиной и детьми, которых признаю своими. Да, на их гербе будет кошачья лапа, но она у них и так была… – Эгон, – она впервые за последние две кварты позволила себе так его назвать, – вы действительно готовы пойти на это? Почему? Ведь вы сторонник Лумэнов… – Я вас люблю, Клотильда. Даже будь это ваши незаконные дети, я, ни мгновения не колеблясь, предложил бы вам то же самое. Мне нет дела до вашего прошлого, если настоящее и будущее принадлежит мне. Но, дорогая моя, какого же вы обо мне мнения, если могли подумать, что я способен выдать детей? Чьи бы они ни были! Ну и третье… Как вы думаете, почему я, сторонник Лумэнов, участник таригонской резни, до сих пор здесь? Только ли из-за вас? Нет. Как бы я вас ни любил, я бы исполнил свой долг, но ублюдку Тартю и тем, кто его запихнул на престол, я не должен ничего. Александр был хорошим королем и настоящим рыцарем. Проклятый, – прорычал барон, – никогда себе не прощу, что при Гразе я не был рядом с королем! – С королем? – Да, – ноздри Фарни раздувались, – Александр вытащил Арцию из ямы, приструнил эту воронью стаю Вилльо… Это был король-воин и король-умница, а я, видите ли, не мог ему простить имени… А теперь к нам наползли ифранские ублюдки, да еще с капустницами! Ну нет… Мы еще поборемся! – Барон грозно расхохотался. – Мальчишка мне понравился. Очень понравился, на отца похож! Я буду не я, если не доделаю начатое. Шарль станет славным воином, а там посмотрим. Сын Александра – это сын Александра… – Эгон! – Мы еще увидим, как мальчишка вышвырнет эту нечисть из Арции. – Великан остановился и, глядя в глаза Клотильде, в упор спросил: – Так сигнора выйдет за меня? – Да, – ответила женщина и, рассмеявшись, добавила: – Проклятый меня побери! От преследования они оторвались. Так утверждал Крапивник, оказавшийся прекрасным, хоть и удивительно сварливым разведчиком, у которого имелась замечательная способность оборачиваться при необходимости рыжей бабочкой. Первая фраза возвратившегося из очередного полета зануды была: «Что бы вы без меня делали», и в этом была доля правды. Трижды они успешно обходили королевские разъезды и, кажется, оставили их позади. Затем Крапивник потребовал обещанную лошадь – после дня Осеннего Равноденствия он должен был либо уснуть до весны, либо принять человеческий облик. Крапивник избрал последнее, и Рито купил для него и Николая лошадей и теплую одежду для всех, после чего денег почти не осталось: Яфе и Николай бросили свои пожитки в Мунте, а у Крапивника ничего не было и быть не могло. Новые кони, крепенькие гнедые жеребчики, хоть и уступали скоростью и статью двоим своим собратьям, оказались неплохими ходоками, а Крапивник, ставший небритым молодым человеком с кислым выражением лица и неожиданно прекрасными темно-зелеными глазами, прятавшимися в ресницах такой длины, что любая девушка умерла бы от зависти, показал себя отменным наездником. Попутно выяснилось, что в человеческом обличье он еще болтливее. Несмотря на то что его никто ни о чем не спрашивал, Крапивник не замолкал ни на мгновение. К вечеру он пришел к выводу, что ему необходимо человеческое имя, и, перебрав множество арцийских и атэвских имен, так ни на чем и не остановился. В конце концов в разговор включились все, предлагая и вспоминая все новые и новые прозвища, которые отвергались один за другим. Наконец Николай, чья кротость и незлобие в последние дни подвергались сильнейшему испытанию, вопросил, что бы хотел выразить своим именем уважаемый Крапивник. – Бум-бум-бум, – задумался тот, – ну, во-первых, оно должно быть только моим, потому что я неповторим и не хочу ни на кого походить, во-вторых, оно должно звучать красиво, в-третьих… Оно должно иметь смысл… – Какой? – устало поинтересовался Рито. Происходившее казалось ему глупым сном, который никак не желал кончаться. – Великий, – сообщил Крапивник, – все должны знать, что я опасен, мудр, хитер, мне нет ни до кого дела, и вообще, что хочу, то и ворочу… – Может, что-нибудь кошачье? – предложил мириец; разговор с крапивным божком был всяко лучше молчания и мыслей о лежащем в пыли мертвом Сандере. – Кошкам на всех наплевать, они сами по себе. – Не! годится. Кошек никто не боится, они мелкие. Кроме того, теперь на троне по вашей глупости уселся отмеченный кошачьей лапой бастард, свергать его придется мне, так как же я могу назваться кошачьем именем? – А лев или барс? – внес свою лепту Яфе. – Ну нет, все бараны и ослы их ляпают себе на сигны. А я не хочу зваться как какой-нибудь дубина-барон. Так что львы и прочие орлы не подходят… – Может, Дракон? – Драконов не бывает, – отрезал Крапивник, – а я есть. И я не хочу своим авторитетом поддерживать веру в существование не поймешь кого. – Ну ты и змея, – вздохнул Кэрна. – Змея? – быстро переспросил тот. – А ведь в этом что-то есть… Только не змея, а змей! Как там у вас называют змеев? Рито и Яфе ответили одновременно. – Серпьенте, – сказал мириец. – Эр-кулеб, – произнес атэв. Крапивник наморщил лоб. – Придумал! Меня будут звать Серпьент Кулебрин! Базиль Гризье молча отхлебнул вина, ожидая продолжения, которое не заставило себя долго ждать. Мать явно намеревалась высказать сыну все, что думает обо всем вообще и о нем в частности. Ее можно было понять – висящая над головой свадьба, выходки Филиппа, раненый Жорес, но как же громко она кричит… – Ты не должен был позволить прекратить погоню! – Матушка, – поморщился Базиль, – у меня голова болит. – Голова… Жорес ослеп, а ты… Ты позволил уйти этому предателю! – Гаэтано не предатель. – Проклятый, ну зачем он с ней спорит? С женщинами вообще не нужно спорить, особенно когда они в ярости. – Это Рогге у нас предатель. Мириец – враг, но… – Он изувечил твоего брата! – Жорес мне брат, а Кэрне король был больше чем братом. Кстати, можно вас поздравить, если уж мириец не усомнился, что перед ним Тагэре, остальные и подавно поверят. Кажется, в Книге Книг пишут, что лжецы будут наказаны… – Мерзавец… – Не спорю, это у нас семейное. – Базиль вытащил из кармана золотую монетку и подбросил. – Решка… К чему бы это? – Ты проморгал мирийского ублюдка! – Матушка, вы опять путаете. Ублюдок – это Тартю, но даже он уже не ублюдок. Пока я гонялся по крапиве за мирийцем, Генеральные Штаты решили, что кошачьи следы Пьеру не идут. И Норе тоже. Вы скоро будете вдовой короля, а Нора – принцессой… Интересно, станет ли Филипп королем? – Твой брат такое же чудовище, как и ты! У меня только один сын – Жорес! – А про Александра вы, как всегда, забыли, – золотой кружок сверкнул в воздухе, – или он вам не сын, потому что отец назвал его в честь брата? Глупый у него, кстати говоря, девиз был… Я говорю про горбуна Тагэре. Ну что такое «Верность меня обязывает»? Надо было «Пригреваю змей на груди». – Ты… Ты… – «Пудель», – услужливо подсказал сын, отпив вина, – «пудель», которого попробовали превратить в гончую, но увы… Не сподобил Творец. – Тут особого ума не надо. У вас было три сотни человек, а вы их упустили… – Я уже говорил, мы облазили всю округу. Клеман считает, собаки ошиблись с самого начала, и вообще мы выбрали не ту дорогу. Кэрна поехал не на север, к Лосю, а на юг, к Тигру. Не страдайте, матушка. Байланте ищут и будут искать, Тартю не успокоится. Вы думаете о мести, а он о своей шкуре, которой отчего-то очень дорожит. Хотя она даже на башмаки для отхожего места не годится… – Шут! Жаль, что на месте Жореса не оказался ты. – А вот на этом месте, матушка, – граф поставил пустой кубок на стол, – я оказаться как раз и не мог. Мне ваша затея не нравилась с самого начала, и я это говорил. И вам, и Жоресу. Он сам туда пошел, по доброй воле, никто его на веревке не тащил. Ифранцы и Клавдий и без него бы управились, но ему захотелось пнуть мертвого волка, хотя бы понарошку, как выражается Алек. Вот и пнул. – Ты всегда завидовал Жоресу! – выкрикнула Элеонора. – Хуже, – очень спокойно ответил Базиль, – я ему подражал. Мать повернулась и ушла, не потрудившись хотя бы притворить дверь. Надо было встать и закрыть, а еще лучше запереть на сорок засовов, но граф Мо продолжал сидеть за столом, как был, в сапогах для верховой езды и запыленной тунике, прихлебывая вино и подбрасывая и ловя золотой кружок. – Что это у тебя? Алек! Единственный в этом доме, кто не рехнулся и разговаривает со всеми родичами. – Сухайль. – Сухайль? – Монетка. Атэвская. – Покажи. А почему тут дырка? – У атэвов принято вплетать лошадям в гривы монеты. – Откуда она у тебя? – Нашел. В крапиве… Стемнело, и Ликия, засветив тоненькую свечку, присела с шитьем на край постели. Александр, стараясь не потревожить развалившуюся у него на груди кошку, привстал на локте, чтобы видеть лицо женщины. Больше лгать он не мог. – Ликия, я должен тебе кое-что сказать. Я должен был сделать это раньше… Она внимательно посмотрела на него. – Зачем? Я о себе не рассказывала и не расскажу, почему это должен делать ты? – Потому что, спасая меня, ты подвергаешь себя опасности. – Ничего подобного, – ведьма отложила рубашку Александра, которую пыталась привести в человеческий вид, – если те, кому нужна я, меня найдут и смогут взять, они меня убьют, кого бы я ни прятала. А те, кто охотится за тобой… Я им не по зубам, тем более здесь. Людям сюда не пройти, разве что в самую лютую зиму, но и тогда искать этот дом что иголку в стоге сена. Нет, – она еще раз покачала головой, – укрывая тебя, я ничем не рискую, можешь оставить свою тайну при себе. – И все же я тебе скажу, кто я. Позволь мне это сделать хотя бы из остатков уважения к себе. – Если хочешь, – в серых глазах мелькнуло участие, – но я и так знаю, кто ты. Тебя зовут Александр Тагэре, ты и есть пропавший король… – Да, – Сандер горько усмехнулся, – король-горбун! С моей стороны было глупо думать, что Пьер Тартю умолчал о такой примете. – Если душа прямая, горб на спине – ерунда. – Мне уже говорили это… Я старался забыть, а ты напомнила… – Нельзя забыть то, что не забывается, а потом, тот, кто сказал тебе это, сказал правду. – Это была… девушка. – Заговорив, он не мог остановиться. Какое дело этой колдунье с ее тайнами до него и Даро? Какое дело ему до того, что она о нем подумает, но он слишком долго молчал. – Я отчего-то так и подумала. Вы любили друг друга? – Я любил и сейчас люблю, а она… Я спас ее однажды, она была мне благодарна, потом она меня увидела, когда я об этом не знал… Было место, где я прятался от всех, она случайно открыла мое убежище. Я вел себя глупо, ей стало меня жаль, дальше все вышло само собой. Она искренне думала, что любит меня, этой уверенности у меня никто не отберет. – А потом? – Александр понял, что ведьма спросила для того, чтобы облегчить ему рассказ. – Потом? Потом она встретила прекрасного рыцаря – стройного, отважного, благородного. Я не осуждаю ее, ведь я был счастлив с ней два года… – Твои сын и дочь, они от нее? – Да, я надеюсь, что она их спрятала, а может, отдала своему брату, он уцелел, раз его ищут… – А ее муж? – Ее муж… Я боюсь за него. Он меня любит и никогда не умел врать и отступать. Проклятый, я говорю о нем как о мертвом. Сколько же из-за меня погибло… Мать мне сказала… после смерти Жоффруа, что вокруг меня всегда Смерть… – Сандер, можно мне тебя так называть? – Рука Ликии ласково коснулась темных волос. – Я уверена, что твои дети в безопасности, а жизнь, она ведь не кончена. Все еще случится и получится, а смерть… Мы все рано или поздно заглядываем ей в глаза, и иногда Старуха отводит взгляд. Не оплакивай тех, кто погиб за тебя. Умереть за того, кого любишь и кому веришь, лучше, чем жить, никого не любя и ничему не веря… – Спасибо тебе, – Александр поднял глаза, – ты меня утешаешь, хоть я и получил, что заслужил. Я не должен был тебе плакаться, но на меня иногда находит. Знаешь, когда лежишь, ничего не зная, даже встать не можешь, чего только в голову не лезет. Да еще под день рождения. – Вот как? Значит, ты родился осенью? Я так и думала. Сколько же тебе исполнится? Двадцать девять? Тридцать? – Тридцать три… – Самое время начать сначала. Все, что с тобой было раньше, – это утро, твой день только наступает. – День? Прости, я не понимаю. – Очень давно – сейчас от тех времен не осталось ничего, разве что черные цветы в дальних горах – мужчину признавали мужчиной, когда ему исполнялось тридцать три. Нынче в Тарре живут быстрее… – Черные цветы? Я слышал песню о них, когда был в Эскоте. Неужели все так и было? – Откуда мне знать, – ведьма словно бы проснулась, – но нельзя, чтобы ты оставил Арцию этой падали… Ты не знаешь, что такое циалианки и что они творят с людьми! – Наверное, я знаю не все, но своим поражением я обязан им. И еще собственной глупости. Нельзя миловать предателей… Врагов – тех можно, дураков тоже, а предателей – нет. Если бы я вовремя казнил Рогге, если бы не нянчился с родичами Элеоноры… Да, я виноват, можно прощать своих врагов, но не чужих, а они, предавая меня, предали Арцию, отдали ее капустницам и ифранцам. – Никогда не любила Книгу Книг, но иногда там попадаются дельные мысли. «Не оплакивай вины прошлые, но искупи их кровью и потом, и тебе простится содеянное». – Я не отказываюсь от своего долга, Ликия. Когда я смогу встать? – Еще кварты три-четыре. Кости должны срастись как следует. Но зимой отсюда не выбраться… Нельзя сказать, что Пьер Тартю спал спокойно. Про горбуна не было ни слуху ни духу, а окаянный мириец как сквозь землю провалился. Может, убрался из Арции, а может, что-то затевает? То, во что байланте превратил красавца Жореса, впечатляло. Тартю знал, что Александр Тагэре не мстил, но это не означает, что не станут мстить за него. Рогге теперь шарахается от собственной тени, Жорес Аганнский – калека, в городе опять нашли ифранца с ножом в спине, а добрая половина южной армии под командованием Эжена Гартажа ушла в Оргонду. Новоявленный король никогда не был храбрецом, хотя за спинами ифранских воинов и Белых рыцарей чувствовал себя не то что вовсе в безопасности, но достаточно спокойно, к тому же его охраняли судебные маги с Кристаллами. Если Кэрна рискнет пробраться во Дворец Анхеля, его схватят, должны схватить! Он – байланте, но он не Проклятый, ему не пройти сквозь стену и не справиться с пятью сотнями воинов. А вдруг предательство или потайной ход, про который Кэрна знает, а охрана – нет?! Этот бешеный был ближайшим другом короля, дворец ему – родной дом. Мирийцы – почти атэвы, а атэвы говорят, что нет радости в мести, если она коротка. Рафаэль средь бела дня изуродовал, но НЕ УБИЛ сына Элеоноры и вырвался из города с какими-то странными людьми. Сначала атэв на белой лошади, потом – монах… Кто они? Маги? Воины? Бродяги? Как нашли друг друга, куда делись, когда вернутся? В том, что Кэрна вернется, Пьер не сомневался, а вдруг он уже тут? Вдруг охрана спит или подкуплена? Король почувствовал противную тошноту. Нельзя так распускаться. В собственной спальне ему ничего не грозит. В собственной?! Дворец Анхеля пугает… Столько комнат, переходов, тайников. Король протянул руку к шнуру звонка и яростно его затряс, однако призыв пропал втуне. Ни дежурный лакей, ни охранник не появились. Король дернул шнур еще раз, но тот, видимо, перетерся (не забыть наказать старшего лакея!) и оказался в руках. Отшвырнув бархатную змею, Пьер Тартю встал, натянул поверх шелковой золотистой рубахи парчовый халат и, как был, в ночном колпаке распахнул дверь спальни. В тускло освещенной прихожей, опираясь на алебарды, клевали носами ифранцы, а в креслах у стены вальяжно развалились циалианский рыцарь и синяк с Кристаллом. Все спали непробудным сном! Горло Пьера перехватило сначала от возмущения (негодяи!), потом от страха (опоили!). Король трясущейся рукой толкнул спящего гвардейца из новых и, как ему говорила мать, надежных, но тот, не открывая глаз, отмахнулся, как отмахивается корова от надоевшей мухи. Тычок вышел внушительным, Пьер отлетел к противоположной стене, а стражник продолжил дрыхнуть как ни в чем не бывало. – Стража! – довольно-таки громко крикнул король, но ответа не последовало, а потом внизу раздались шаги, тяжелые и уверенные. Тартю показалось, что он умрет прямо сейчас, не сходя с этого места; он бестолково подскочил к спящему циалианцу, затем отпрыгнул к противоположной стене и наконец решил укрыться в спальне, но та оказалась заперта изнутри. Ничего не соображая (тот, кто пробрался внутрь, мог быть и врагом!), Пьер начал колотить в дверь кулаками и ногами. Шаги приближались. Чужак шел неспешно, но не таясь. Словно у себя дома. Пьер закричал еще раз. Ничего, только страшные шаги. Ближе, ближе… Ноги Тартю приросли к полу, по хребту тек холодный пот, сердце провалилось вниз, у него даже не хватило сил закрыть глаза, и он видел, как в глубине ярко освещенной анфилады появились две фигуры в доспехах. Рыцари шли спокойно и устало, и Пьер вдруг понял, КТО это. Король жив, король вернулся, нужно бежать, но ноги не слушались. Упасть на колени? Умолять о прощении? Александр простит, он такой, но слова застряли в горле, удалось выдавить лишь какое-то жалкое хрюканье, а Тагэре, не глядя, прошел мимо. Мелькнул четкий профиль, спутанные темные волосы, синий плащ. Александру не было дела до сжавшегося в комок сына Анжелики Фарбье, но маркиз Гаэтано остановился. Взгляд зеленовато-золотистых глаз, казалось, прожигал насквозь. В мирийце не осталось и следа прежней дурашливости, он стал старше, жестче и сильнее. Будь Кэрна вне себя от ярости, и то Пьеру не было бы так жутко. Так боги разговаривают с букашками, желая соблюсти какие-то одним им ведомые законы. – Тебе нечего делать на троне, Пьер Тартю. Арция не для тебя. Уходи, пока не поздно. Если ты наденешь краденую корону, то кончишь плохо. Это я тебе обещаю. Слово Кэрны. Не дожидаясь ответа, Рафаэль повернулся и пошел за своим королем. Шаги стали удаляться, Пьер понял, что рыцари прошли к лестнице Анхеля и поднимаются наверх. То, что я затеяла, было величайшей глупостью. От Эстель Оскоры в Тарре ожидали злодейств, а я расчувствовалась, как последняя идиотка… Мало мне прошлых ошибок, я опять взялась за старое. Да какое мне дело до того, что на душе у свалившегося мне на голову горбуна? Мало ли что он наговорил приютившей его лесной ведьме, я-то тут при чем?! Я сама по себе, и у меня свои заботы. Нам с Эрасти предстоит ни много ни мало спасти этот спятивший мир от гибели, а может быть, и не только его. Александр Тагэре нам нужен, это так. Раз против него играют циалианки, он наш союзник; вылечить его, помочь вернуть корону – это да, это необходимо. Хотя бы для того, чтобы заставить эту бледную погань сделать ответный ход, но подарочки ко дню рождения? Я уже подарила арцийцу жизнь – другое дело, что она больше нужна нам, чем ему. Нет, сын Шарля не сдастся, не опустит оружие, сделает то, что должен, но ему плохо, и даже не потому, что он проиграл битву. Он устал, изверился, потерял многих, кого любил, не находит себе места из-за страха за детей и какого-то Рафаэля. А я, дура, идиотка несчастная, сентиментальное чудовище, хочу, чтоб этот человек был счастлив. Хочу, и все тут! И еще эта безмозглая дрянь, которая его бросила! Хотела бы я на нее посмотреть, на нее и на ее прекрасного рыцаря! Наверняка какая-нибудь курица и смазливый, спесивый болван с голубыми глазками и губками бантиком. Ненавижу! Я взглянула на арцийского короля. Спит, ну и славно, до рассвета времени хватит, заодно вспомню то, чему меня учил Астени. Осень, говорите? А у нас весна будет, и кошка не ходи! Задуманная мной выходка отливала всеми оттенками глупости и была никому не нужна, но я от своей затеи не отказалась бы ни за какие сокровища, хотя сокровища мне были без надобности. Пусть на них драконы сидят, как куры на яйцах, они без этой пошлятины никуда, а мои сокровища – это моя свобода. И еще моя память, моя любовь и мои друзья. Все остальное ничего не стоит, никому не нужно и всегда в избытке. Рене меня бы понял, а Роман с Эрасти еще бы и помогли. Но я и сама справлюсь, должна справиться. Я сильна, я дочь Тарры, при мне талисман Астени – значит, цветы у нас будут, а Александр пусть гадает, как такое вышло. Ему полезно. Я шла по болотам, вслушиваясь в затихающее, предзимнее бормотание растений и стараясь услышать нужный мне голосок. С непривычки это было трудно, но ужасно приятно, куда приятнее, чем убивать. Магия жизни, простая и незамутненная, как же она меня тянула. Как бы я хотела заняться именно ей, но путь Хозяйки, Хранительницы мне заказан, потому что я должна сделать то, что за меня не сделает никто. Но поразвлечься-то я могу? Поиграть в эльфийку? Нигде не сказано, что Эстель Оскора не может между убийствами вырастить пару цветочков… Всяческой травы здесь было море разливанное – трехцветные фиалки, белые, нежные звездчатки, голубые и лиловые печеночницы (хотела бы я знать, какой осел так их обозвал), прорва разных колокольчиков, ландыши, лягушатники, ятрышники, рябчики, или как там они называются… Пройдя через десятки чужих миров, я частенько путала названия. Травы, деревья, зверье везде называли по-разному, хотя они чаще всего были одинаковыми. Те же кошки… Я их встречала везде, и везде они вертели своими хозяевами как хотели. Правда, иногда кошек ненавидели – особенно мужчины, которым не везло с женщинами, – но на общем процветании кошачьего племени сие никак не сказывалось, хоть и приносило несчастье, а то и смерть некоторым его представителям. Сандер, впрочем, против кошек ничего не имел, и меня это устраивало. Конечно, будь моя воля, я бы предпочла рысь, но сейчас это излишняя роскошь, а вот ищу я, похоже, впустую. Что ж, прости меня, Тарра, но я своего все равно добьюсь! Некогда в Арции имелась Академия, и тамошние ученые с полным основанием утверждали, что у коровы не может родиться жеребенок, а на ветке яблони вырасти слива. По-своему они были правы, но мне были нужны нарциссы, которые в здешних краях не росли. И мне некогда было за ними тащиться за тридевять земель, а посему я остановилась на гусином луке, который был того же роду-племени, хоть и отличался от королевского цветка, как кошка от тигра. Я достала кинжал Астени и уколола себе руку. Пролить мою кровь трудно, но я могла распоряжаться ею, как хотела. Этой капли хватило бы, чтобы сжечь какой-нибудь городок или прикончить небольшую армию, а я пустила ее на цветочки. В конце концов, это моя кровь, что хочу, то и делаю. Кстати, превратить человека в жабу или свинью намного проще, чем одно растение в другое. Растение легко убить, разбудить, заставить расти или цвести, но вот переделать… Эти зеленые создания такие упрямцы. Капелька крови в темноте начала светиться алым, раздуваясь в прозрачную алую сферу. Магия крови всегда завораживает… Любопытно, Роман смог бы превратить лук в лилию другим способом? Наверняка бы смог. Эльфы уговорят зеленую братию на что угодно. Может, попробовать? Но Астени мне не объяснил, как это делается, а гадать некогда. Алая сфера достигла нужного размера, оторвалась от руки и повисла в воздухе, ожидая приказаний. Я произнесла нужное Слово, и светящийся шар опустился на землю. Сквозь прозрачные стенки я видела, что там происходит. Сначала исчезла, словно бы растаяла, и так почти полностью засохшая трава, затем из черной земли появились острые росточки, и это было замечательно. Чего я только в своей жизни не вытворяла, но вот цветы пока не воспитывала. Гусиный лук рос как на дрожжах, вслед за листьями появились цветочные стрелки и раскрылись желтенькие звездочки. Извини, дорогой, но тебе придется побелеть. Кажется, я перестаралась, или растение оказалось на редкость жизнелюбивым, но под красной сферой шевелилась целая охапка весенних цветов. Ладно, пусть будет! Больше – не меньше. Я сосредоточилась, начиная трансформацию. На стебельках осталось по одному цветку. Лишние отпали, зато уцелевшие увеличились в размерах и посветлели. Вроде получилось! Это были именно нарциссы, возможно, неизвестный садовникам сорт, ну да не беда. Зато не тюльпаны, не маки, не гвоздики и не какие-то странные белые и красные штуки с непристойными середками, которые очень ценятся в некоторых мирах. Я устала, но была совершенно счастлива, глядя на выходцев из весны, казавшихся сквозь истончившуюся стенку розовыми. Может, их такими и оставить, ведь красиво… Нет, чего доброго, «новорожденный» углядит в этом кровь и прочие нехорошие вещи и в очередной раз обвинит себя во всех смертных грехах. Пусть будут белыми. Когда мы победим, я всю Арцию засажу розовыми нарциссами, а также сиреневыми, голубыми, зелеными и черными. Всем назло! А пока белые, и только белые! Нарциссы Тагэре для короля Тагэре. Какая я все же умница! Если Александра не развлекут нарциссы, мне останется лишь с визгом броситься ему на шею, хотя еще вопрос, в его ли я вкусе. Впрочем, я женщина занятая… Я хотела одного – быть рядом с Рене, а меня обманули, оторвали от него, заставили сначала превратиться в чудовище, потом вмешаться в дела, о которых, будь моя воля, я б и слышать не желала. Я вернулась домой. И что же? Развалившаяся Арция, спятивший Проклятый, какие-то Пророчества – и никаких известий о пропавшем императоре. Никаких… Не хочу, не могу думать о том, что все – и мой уход, и мое возвращение – окажется бессмысленным и мы так и останемся на разных берегах вечности. Я найду его, найду! Но сначала поставлю на ноги сероглазого короля, не могу же я его бросить… Какой мерзавец посмел поставить у его изголовья глиняную кошку-копилку?! Ярость, испытанная Пьером Тартю при виде омерзительного предмета, затмила даже ночные кошмары. Пьер благополучно проснулся в своей постели, и, разумеется, никакого маркиза Гаэтано он не видел, равно как и короля. Александр Тагэре мертв, а мириец бежал из Мунта, бежал и не возвращался, а за кошку слуги ответят. Он сегодня же сменит всех лакеев, имевших доступ в его комнату. Сегодня же! Тартю схватил омерзительную игрушку и с силой швырнул об стену. Вместо ожидаемого треска раздалось гневное мяуканье, и король с недоумением уставился на стоящего у стены черного короткошерстного кота. Зверь был вне себя от ярости. Выгнув спину и прижав уши, он лупил себя по бокам хвостом и издавал хриплое шипение. Взбешенный не меньше кота, король схватил шнур звонка. На сей раз слуга появился немедленно. – Убрать! – прорычал король, указывая в угол. – Прошу прощения у Его Величества, что именно Его Величество хочет убрать? Тартю со злостью глянул сначала на слугу, потом на кота и не поверил собственным глазам. Твари нигде не было, равно как и черепков от разбитой копилки. Неужели и это было сном? – Мы желаем одеваться. – Пьер счел за благо не возвращаться к разговору о коте. Лакей поклонился и вышел. Тартю услышал, как тот возгласил: – Его Величество изволили проснуться… Двери распахнулись, и толпа нобилей, допущенных к участию в утреннем королевском туалете, наполнила обширную спальню. Одним из первых указов Пьер возродил дворцовый этикет, бытовавший при дворе первого короля из династии Лумэнов. Чем быстрее подданные поймут, что король отнюдь не первый среди равных и уж тем более никакой не слуга Арции, а ее полноправный господин, тем лучше. Пусть Конклав еще не назначил дату коронации, он, Пьер Тартю, стал королем в тот день, когда одержал победу. И никто не посмеет оспаривать его права и тем паче над ним издеваться. Пусть стоят и смотрят, как одевается их повелитель, ожидая, как милости, возможности подать постельничему чулки или подвязки. Это быстро отучит видеть в сюзерене простого смертного, а гордецы, не желающие ожидать пробуждения государя, свое получат – и очень скоро. От рассуждений о собственном величии Тартю оторвало хриплое, надсадное мяуканье. Кошка в комнате все-таки была! Пьер с раздражением оглядел лица придворных. Те, как могли, старались хранить невозмутимость, но король не сомневался, что мяуканье слышали все. Слышали и промолчали, потому что… Проклятый! Да потому что в доме повешенных не говорят о веревке, а в доме бастардов – о кошках… Следовало или рассмеяться, или приказать лакеям найти и вышвырнуть наглое животное, но Тартю, сам не понимая почему, сделал вид, что ничего не слышал, и подозвал старательно прячущего глаза гофмейстера. – Граф, доложите мне новости. – Ваше Величество… – И без того краснолицый гофмейстер побагровел, как вареная свекла. – Ваше Величество… ночью неизвестные злоумышленники проникли во дворец и… – Что?! – подался вперед Тартю. – Из комнат ко… Из комнат узурпатора исчезло принадлежавшее семейству Тагэре оружие. Король не ответил – помешало наполнившее опочивальню торжествующее мяуканье. Ему показалось, что он спит или бредит. Нарциссы – и не три, как бывало, а целая охапка белоснежных весенних цветов. Ликия? Неужели она?! Или его друг нашел его и здесь? Александр Тагэре коснулся прохладных лепестков. Нет, это не бред, но почему их так много? Потому, что он все потерял? Или нарциссы знак того, что еще не все потеряно и в него верят… Характерный короткий звук возвестил о появлении кошки, с бесцеремонностью старой знакомой сунувшей морду прямо в лицо короля. – Здравствуй. – Сандер погладил свою приятельницу, которая немедленно извернулась, легонько цапнула его за руку, затем пару раз лизнула и разразилась мурлыканьем. – Ты не знаешь, кто здесь был? – За время вынужденного заточения Александр привык разговаривать с кошкой. – Мня! – ответила та, значительно взглянув на собеседника, немного подумала и добавила: – Мр-р-ряу! – Спасибо, объяснила, – король погладил бархатистую спинку, – если увидишь его еще раз, поблагодари от меня. Пожалуйста. – Мня! – согласилась кошка и блаженно закрыла глаза. Дверь отворилась, впуская осеннюю горьковатую прохладу и солнечный свет. Ликия с охапкой хвороста стояла на пороге. – Поздравляю тебя, – волосы женщины, стоявшей в полосе света, казалось, светились, – пусть у тебя всё будет хорошо. Я очень этого хочу. – Спасибо! А за… за цветы я должен благодарить тебя? – За цветы? – Женщина замолчала, разглядывая нарциссы. – За них ты должен благодарить свою кровь. Они не растут в здешних краях и не цветут осенью, но для тебя выросли и расцвели. – Значит, их принесла не ты? – Лесным ведьмам не под силу превратить осень в весну, – Ликия покачала головой, – не думай о том, чего не можешь понять… – Ликия, как они меня нашли? – Они? Здесь нет никого, кроме меня и кошки. – Наверное… Ликия, – Проклятый, почему он рассказывает ей даже то, что не знали Даро и Рито, – Ликэ, мне на день рождения приносят нарциссы, где бы я ни был. Уже шестнадцать лет, но столько еще не было никогда… Всегда три. Я пытался найти, кто, пытался понять, откуда и как, но не сумел. А теперь и здесь. Ты говоришь, что ты – ведьма, так ответь! Кто это делает, как и почему? – Тарра, – пожала плечами Ликия, – кто же еще? – Тарра? – Она тебя любит и на тебя надеется. Королевские цветы… Последнему из Королей! – Как ты меня назвала? – Последний из Королей. Ты не можешь не знать Пророчество Эрика, неужели ты еще не понял, что оно про тебя? |
||
|