"Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ UNO AVULSO. NON DEFICIT ALTER [31]

Я проснулась внезапно, словно меня разбудил удар хлыста. Как же я ненавидела это чувство, ходившее за мной по пятам не одну сотню лет. Осознание того, что где-то произошло что-то страшное, несправедливое, подлое, а ты опоздал и не можешь ничего изменить и никого спасти. Вот и сейчас… Я не знала, что и где случилось, и могла лишь молить всех богов, чтобы судьба помиловала Рене и Эрасти. Могла, но не молила, потому что это было бесполезно. В этом мире мы были даже не одни, мы были против всех – судьбы, высших сил, прошлого, настоящего…

Рядом раздался стон, и я вздрогнула, хотя могла бы догадаться, что это Александр, деливший хижину на болотах с лесной ведьмой. Я вышла из-за занавески, за которую целомудренно уходила на ночь. Последний из Королей метался в постели – тоже что-то чувствовал. Древняя Кровь остается Древней Кровью, хватит и капли, чтобы почуять боль Тарры. Я хотела разбудить Сандера, но он перестал стонать и задышал ровно. Кошмар прошел – для него, по крайней мере. Я накинула на плечи полушубок и вышла в холодную ночь. Если ты хочешь, чтоб тебя считали человеком, СТАНЬ им, лучшая маска – это правда.

Звезды сияли и подмигивали как ни в чем не бывало. Звезды, облака, деревья… Их черед еще не настал, для них наш бой ничего не значит, но, если мы не выстоим, они тоже исчезнут, их даже оплакать будет некому, разве что отступившимся от Тарры Великим Братьям, если те соизволят явиться и покружить над пепелищем. Я смотрела в расшитое золотом небо и пыталась понять, что мне делать. Эрасти исчез, и только Проклятый знает, где сейчас носит Проклятого. Изящная шутка – жаль, оценить некому!

Дорога к высохшему дереву у болота, в дупле которого я укрыла Кольцо Предательства, заняла в десять раз больше времени, чем нужно, но спешить было некуда – я и так поняла, что произошло, едва привела в порядок разбегающиеся мысли. Совершен Последний Грех, и, если верить ненавистной мне Книге Книг, пала целая куча великих и малых запретов, и в мир вступили слуги Антипода, предвещая явление его самого. А может, и не вступили, если под прихвостнями пахнущей серой и нечистотами поповской выдумки подразумевались мы с Эрасти.

В навороченном за тысячелетия душеспасительном бреде сам Великий Дракон не разберется, куда уж мне. Разумное зерно в нем есть, не спорю, но как его отыскать? Как бы то ни было, Проклятый и Эстель Оскора вернулись в Тарру, а Последний из Королей жив и под присмотром – это внушает определенную надежду. Ну а дальше-то что?

Три Звезды, если астрологи правы, вспыхнут года через полтора, а если светила ни при чем? Темная Звезда – вот она, собственной персоной! Сидит в болоте в обществе сероглазого горбуна и понятия не имеет, за что браться. Прятаться и ждать? Идти навстречу судьбе? А если и две другие обещанные звезды такие же чудища, как и я? Вдруг одна из них – Эрасти, а вторая… Рене? А все эти хвостатые кометы, Ангезы и Аморы лишь фантазии звездочетов, понявших слова Эрика слишком буквально? Я глупо и бессильно задрала голову к многозначительно молчавшей бесконечности. Высшие силы обожают молчать, когда к ним взывают. Не потому ли, что не знают ответа и стыдятся смотреть в глаза тем, кто в них верит?

Лишенный коры корявый ствол, в свете луны казавшийся грязно-белым, нависал над припорошенной снегом трясиной. Я сняла защитное заклятие, отпугивавшее от дупла белок и птиц, и вытащила Перстень Анхеля. Погасший. Впору было сесть в сугроб и возгордиться – я угадала, что свершен Последний Грех, а Проклятый додумался, что, когда это случится, кольцо погаснет. Какие мы оба умные, вечность нас побери!

Глядя на ослепший камень, я пыталась собраться с мыслями, и не было никого, кто мог бы мне что-то посоветовать и тем более помочь. Эстель Оскора была одинока с того мгновения, когда «Созвездие Рыси» растаяло в Сером море, одинока и отрезана от всех, имевших право хотя бы на смерть. Я привыкла к своей участи, к тому, что иду сквозь чужие миры в призрачной надежде куда-то вернуться, но этой ночью одиночество чуть меня не доконало. Еще немного, и я бы разбудила Александра, чтобы услышать хоть чей-нибудь голос, но вовремя остановилась.

Пусть Тагэре спит, ему и так досталось и еще достанется. Меч Последнего из Королей должен ударить вовремя, его рука не имеет права дрогнуть. Мои боль и страх – это мои боль и страх. Мне их и нести, пока я не встречу Рене или не пойму, что встречи не будет. И все же, все же, если б Александр проснулся и вышел ко мне, мне стало б легче. Я никогда не боялась ночной тьмы, но сегодня мне было страшно, как одинокому ребенку, забившемуся под стол в доме, по которому бродят воры. Бродят и чего-то ищут, может, пройдут мимо, а может, слепо шаря по всем углам, наткнутся на дрожащее создание, которому хочется лишь одного. Чтобы чужаки забрали, что хотят, и ушли. Великие Братья, откуда у меня такие мысли?! Что со мной такое? Что такое со всеми нами? Будь проклята эта ночь, в которую какой-то подонок сотворил непоправимое…

Его Величество Пьер Седьмой доклада не ждал, хотя знал, что должно произойти этой ночью, выбранной им из множества других. Главной ее особенностью было то, что у нее не было никаких особенностей. Ни полнолуния тебе, ни новолуния, звезды не предсказывают ничего необычного, холодно, но в меру, зимние праздники позади, но и до весны далеко. Очень подходящая ночь для того, чтоб избавиться от помехи, но надо быть осторожным.

Тартю не собирался давать повод для сплетен и пересудов. Дескать, в ночь с первого на второй день месяца Вепря ночью к королю пропустили гонца, и с той поры никто не видел юных братьев королевы. Нет, Жак Релльи войдет во дворец Анхеля днем, ближе к вечеру, будет долго дожидаться в приемной и наконец получит из рук Его Величества полное прощение и должность управителя Аганнского порта. Дороговато за двоих мальчишек, но что поделать. Главное, что далеко от Мунта. Ничего, должность и доходы со временем можно и потерять.

Где-то в коридоре заорала кошка, и Пьера передернуло от ненависти и отвращения. Проклятые твари! Житья от них нет!

Слуги назло ему развели полный дворец кошек. Мелкая, но неприятная месть. Да, после того как полтора десятка насмешников лишились языков, распевать песни про нового короля в Мунте прекратили, но выследить тех, кто пускает на ночь в дворцовые коридоры обожравшихся мяуна котов, труднее!

Нет, он правильно поступает, женясь на дочери Филиппа. Можно десятками казнить дворян, но и в их глазах, и в глазах простонародья Пьер Тартю останется кошачьим отродьем, а вот наследник от королевы Тагэре его положение упрочит. Увы, сделать Нору законнорожденной – значит превратить ее отвратительного братца в короля; впрочем, будь Филипп самым тихим и послушным мальчиком в Арции, он все равно был бы опасен, а от опасности следует избавляться вовремя. Что ж, сегодня братья Элеоноры Вилльо обрели вечный покой, а он избавился от самых серьезных соперников. Если не считать пропавшего горбуна и его отродья, которых так и не нашли ни живыми, ни мертвыми. Пьер Тартю знал, что «убитый» Александр по-прежнему остается для арцийцев законным королем. Сейчас люди подавлены и напуганы, но придет весна, и один Проклятый знает, что она принесет. Ее Иносенсия обещала помогать, но исполнить обещанное не торопится.

Король поморщился: он боялся Анастазию, без помощи которой никогда бы не победил. Чего бы он ни отдал, чтобы вырваться из-под власти Предстоятельницы, но это было невозможно. Кот снова заорал – то ли от ярости, то ли от страха Король вскочил, натянул парчовый халат и рывком распахнул дверь, намереваясь дать взбучку дежурным слугам, допустившим появление мерзкого животного у двери королевской опочивальни.

В прихожей никаких кошек не оказалось. Ярко горели свечи, дежурные гвардейцы и лакеи, наученные горьким опытом своих предшественников, стояли и сидели там, где им положено. Придраться при всем желании было не к чему. Черную кошку в темной комнате поймать трудно, но в освещенном многими свечами зале, вся обстановка которого состоит из нескольких скамей на гнутых ножках, тварь была бы видна. Орала за окном? Завтра же он прикажет перетопить всех дворцовых котов – пусть будет больше крыс, зато прекратятся эти проклятые вопли. Пьер хмуро обвел глазами напряженные лица слуг и стражей, медленным, истинно королевским жестом закрыл дверь и оказался… один на один с четверыми мужчинами в богатых одеждах, спокойно стоящими посреди опочивальни.

Полумрак скрывал лица, и Тартю видел лишь силуэты. Все четверо были высоки ростом и казались сильными и опасными Ступни арцийского монарха приросли к полу – следовало кинуться к двери, призывая на помощь, но его хватило только на то, чтоб замереть, дрожа всем телом.

– Срок настал. – В тяжелом голосе слышалась странная торжественность. Так мог бы заговорить оживший памятник.

– Мы пришли, – веско произнес второй.

– Мы готовы, – добавил третий.

– Мы ждем, – подтвердил последний, стоящий с краю.

Жалкий огонек ночника вспыхнул, залив немалую комнату ослепительным светом, и Пьер смог рассмотреть нежданных гостей. Двое были в алом, двое – в синем. Коротко стриженные, темные с сединой волосы первого и золотые кудри четвертого украшали короны, казавшиеся отражением его собственной, а на плечах высокого человека с надменным, правильным лицом и краснолицего здоровяка лежали тяжелые герцогские цепи.

Тартю с ужасом смотрел на надменные лица, убеждая себя, что происходящее сон или бред. Он знал их всех, знал столько, сколько помнил себя. Император Анхель, по чьим следам он пробовал идти, первый из Лумэнов, герцог Жан, и двое из братьев Тагэре – Филипп и Жоффруа. Но они же мертвы! Мертвы, Проклятый побери! Что им нужно здесь, от него?!

– Четверо следуют за Одним. – Свинцово-серые глаза Анхеля обдавали зимней стужей.

– Но Один не станет Единственным, – добавил Филипп Тагэре, с ненавистью глядя на того, кто занял его место и убил его сыновей.

Ноги Пьера подогнулись, и он рухнул на колени перед бывшими властителями, понимая, что этой ночи ему не пережить. Кровь детей разбудила мстителей, против которых бессильны и клирики, и гвардейцы.

– Сандер!… Сандер, проснись, у нас мало времени.

Этот голос… Филипп?! Не может быть… Он давно не видел снов, с тех самых пор, как был ранен и очнулся в хижине Ликии, а сейчас ему снится брат, брат, с которым он даже не простился.

Александр открыл глаза в глубокой уверенности, что спит. Так и есть, такое может быть лишь во сне. Светлое небо без солнца и облаков, мерцающее, словно жемчуг Старого моря, шевелящаяся без ветра бледно-лиловая трава, причудливый лес вдали…

– Сандер, у меня мало времени. Прости, что я пришел.

Брат стоял в паре шагов от него, странные травы извивались вокруг высоких охотничьих сапог. Филипп казался усталым и расстроенным, Александр, позабыв, что это морок, бросился к нему, но брат в предостерегающем жесте вскинул руку.

– Не подходи. Ты жив, а я мертв, мы не должны стоять рядом.

– Это сон? – Сандер готов был убить себя за этот вопрос.

– Сон, – кивнул Филипп. – И не сон. Когда проснешься, подумай над моими словами… Я не хотел сюда идти, не хотел говорить с тобой, ты ни в чем не виноват. Но я… Я был королем Арции, и даже за Чертой я в ответе за оставшихся. – Филипп опустил голову, было видно, что каждое слово дается ему с огромным трудом.

– Я что-то должен сделать? – подался вперед Александр.

– Не знаю, – измученное лицо мертвого короля исказила судорога, – я люблю тебя, брат. Ты… Ты ни в чем не виноват, это судьба. Мир несправедлив… Проклятый! Как же он несправедлив!

– О чем ты?

– О тебе! Обо мне! Об Арции! Я должен был сказать это раньше. Нет, не сказать, сделать. Я убил Жоффруа…

– Я знаю, – прошептал Сандер.

– Но ты не знаешь, что я должен был убить и тебя, как только мать раскрыла мне тайну. Не смог, потому что Жоффруа был мерзавцем, убийцей, предателем, а ты всегда был чист и хотел только добра, хотя сам был злом, страшным злом. Ты не виноват… Разве виноват человек, заразившийся чумой? Разве он хочет зла? Нет!

– Филипп, во имя Эрасти, о чем ты?!

– Эрасти… Он бы знал, как поступить, а я не знаю. Я скажу тебе правду, я для этого вернулся из-за Черты, а дальше решать тебе. Я теперь ничего не могу…

Филипп Тагэре принялся разглядывать свои руки. Так он всегда делал, когда у него не хватало сил посмотреть в глаза. Александр уже ничего не понимал. Сон был слишком похож на правду, хотя брат сам сказал, что это сон.

– Сандер, – Филипп наконец собрался с духом и поднял взгляд, – ты помнишь слова про дитя Смерти? Они о тебе.

Конечно, он помнил. Евтихий их намертво вбил в голову своего ученика. Александр Тагэре словно наяву услышал высокий, назидательный голос покойного учителя:

«В смерти родится Он, смерть отметит Его, и через смерти пройдет Он, пожиная смерть. Смерть очистит дорогу Его и возвеличит Его, в смерти и смертью возродится Он, тьма станет мечом Его и ересь крыльями Его, и пойдет он за Звездой Тьмы, и откроет путь Заточенному, и будет править Его именем».

– Я? – пробормотал Сандер. – Но почему я?

– Почему? – переспросил Филипп. – Откуда мне знать… Проклятый хитер, не нам понять его замыслы, и не нам спорить с судьбой. Мы пытались – отец, мать, я – и не смогли. Наша воля или наше безволие привели к тому, что Пророчество вот-вот исполнится. Сандер, мы пожалели тебя, и в Тарру пришла смерть.

– Из-за меня?!

– Да, – жестко сказал брат, – странствующий монах открыл матери, что в ее чреве дитя Смерти. Сначала она не поверила, но потом… Ты не должен был родиться, но родился и выжил, и с тобой в наш дом и в Арцию пришла беда. Мать рассказала отцу о монахе, он не поверил. Дал тебе свое имя и погиб. Ты должен был десять раз умереть, но умирали другие. Вспоминай, брат, вспоминай свою жизнь! Ты убил Мулана, хотя это было невозможно! Ты брал города и покорял сердца, а за тобой шла смерть.

Вспоминай, вспоминай всех! Отец, Эдмон, Филипп Гаэльзский, Дени, Рауль, Изо, Жоффруа, я, Гастон…

– Филипп!

– Смерть расчистила тебе дорогу и возвела тебя на престол, она и сейчас с тобой. Жаклин, Эдмон, твои рыцари, мои дети…

– Что? Что ты сказал?!

– Ах да. Ты же не знаешь… Смерть опять отпустила тебя, ты для нее подсадная утка, она идет по твоему следу и собирает дичь. Последними стали Артур Бэррот с женой и мои сыновья.

Александр хотел что-то сказать, но не мог. Брат с сочувствием смотрел на него.

– Сандер, пока ты жив, смерть не успокоится. До года Трех Звезд осталось всего ничего. Ты – дитя Смерти, ты откроешь ворота Проклятому и Темной Звезде и погубишь и Арцию, и Тарру. Чему быть, того не миновать… Мать, умирая, рассказала мне правду. Она всю жизнь мучилась этим, но не смогла убить своего сына, хоть и понимала, что должна. И я не смог, я надеялся, что твое сердце залог того, что все пойдет иначе. Я ошибся, наши намерения ничего не значат. Ты не желал ничего дурного, но на тебе крови больше, чем на всех Лумэнах и Батарах, вместе взятых. Я не знаю, что будет дальше, но Проклятый своего добьется, если только…

– Если что? – хрипло переспросил Александр.

– Если у тебя не хватит мужества сделать то, что не смогли сделать мы с матерью. Дитя Смерти может погибнуть лишь от собственной руки. Иначе ты и не заметишь, как станешь властелином мира, заселенного призраками. Ты всегда жертвовал собой, брат, но твоя жизнь – единственная жертва, которая нужна Тарре. И… Если ты уйдешь, те, кого ты любишь, уцелеют. Твои дети, Рафаэль Кэрна – они пока живы, но если Смерть не остановить… Прощай, брат. Мне пора. Ты не виноват в своей судьбе. – Филипп с горечью махнул рукой, повернулся и медленно, пошатываясь, побрел к высокому засохшему дереву с раздвоенной верхушкой.

Александр провожал брата взглядом, пока тот не скрылся в опаловых сумерках. Он не сомневался, что Филипп сказал правду. Теперь понятно, почему мать его не желала знать, почему проклятая судьба хранила его, выкашивая тех, кто был ему дорог. Атэв, узнав, что болен чумой или радужной горячкой, бросается в огонь, чтобы остановить заразу, а он хуже зачумленного! Ну почему, почему ему не открыли правду раньше?! Скольких смертей и потерь можно было бы избежать, не вступи он в бессмысленную схватку с роком. В схватку? Глупости, это ему казалось, что он плывет против течения, а на самом деле его несло вниз, к водопаду. И вот все мертвы, а он, причина всех этих войн, предательств и убийств, жив. Жив, и Арцию будут рвать на части, будет литься кровь, в том числе и тех немногих его друзей, которые еще живы. Даже спасшая его женщина и та обречена.

Филипп не смог его убить, но у него самого рука не дрогнет. Главное – не забыть об этом, когда он вернется из этого мерцающего мира. Он не должен жить, не должен – и все! Только бы не подвела проклятая память. Если он и в самом деле орудие Проклятого, его попробуют обмануть, запутать, лишить памяти и воли. Но он не поддастся, он остановит эту проклятую череду смертей, остановит… Это последнее и единственное, что он может сделать для Тарры и для тех, кого любит.

Ночь растаяла, унося на своих темных крыльях кровь, но король Арции Пьер Седьмой Лумэн не спешил звать слуг и дежурных нобилей, не желая расставаться со своим сном, в котором ему, потомку бастарда, служили Лумэны, Тагэре и сам Анхель!

Пьер всегда хорошо запоминал сны, а тут и вовсе мог повторить каждое слово. Во сне то, что он приказал сделать с сыновьями Филиппа Тагэре, оказалось Последним Грехом, вернувшим в мир тех, кто совершил Четыре Греха Непростимых. Пьер несколько раз вздохнул, стараясь унять сердцебиение. Во сне он мог стать властелином мира и обрести бессмертие, но и действительность весьма неплоха. Ум, терпение и осторожность действуют не хуже магии – в этом он уже убедился. Король потянулся в теплой постели, окончательно просыпаясь. По ночам он часто видит странные вещи. Раньше они были неприятными, сегодняшнее грело душу, но от этого не стало реальнее. Нужно вставать и браться за неотложные и обыденные дела. Он должен вести себя так, как будто не знает, что произошло в Речном Замке. Давно решено, что утром он отправится к Ее Иносенсии, а вернувшись, узнает о смерти братьев Норы.

Надо ехать: Анастазия его ждет, а она не из тех, кем можно пренебречь. Пьер не представлял, чем ему придется расплачиваться с Предстоятельницей циалианок за помощь, но не сомневался, что цена будет высока. Порвать с Ее Иносенсией будет потруднее, чем расстаться с ифранскими покровителями и даже Кантиской. Пьер одевался, завтракал и выслушивал предварительные доклады капитана гвардии и магистра Красной Палаты, одновременно обдумывая, как получить от циалианок все, что ему нужно, и при этом не угодить в пожизненное рабство. К королю вернулось его обычное здравомыслие, нарушенное ночными фантазиями, но ощущение праздника и осознания собственной значимости осталось. Вдевая руки в рукава теплого зимнего одеяния, Тартю, как никогда, был уверен, что у него все получится.

– Ваше Величество, карета и эскорт готовы. – Каэтан Эж успешно справляется с обязанностями капитана новой гвардии, даже лучше покойного Эсташа.

Король лишний раз похвалил себя за то, что убрал из Мунта Базиля Гризье. Этот граф слишком многое понимает. Если кто-то и заподозрит неладное, так это он. Базиль Гризье может стать опасен, но сейчас он вне досягаемости. Его Величество благосклонно и слегка устало кивнул Каэтану и вышел из своих покоев.

Слуги и придворные кланялись. Они очень хорошо научились кланяться, но Пьер отнюдь не был убежден, что это отражение их истинных чувств. От него ожидают подачек и начинают бояться. Вчера это казалось успехом, сегодня он хотел большего!

Карета, лошади, конные воины – все было безукоризненным, и это немного разозлило Тартю, которому нравилось распекать нерадивых. Король с достоинством забрался в карету, лошади тронулись, и настроение немного испортилось. Ехать к Анастазии не хотелось. Пьер всегда ее боялся, а выпрашивать помощь унизительно. Эх, если б Четверо существовали на самом деле, эта мраморная ведьма была б ему не нужна! Чего она добивается? Не того ли, что ему во сне обещал Жан Лумэн?

Тартю с наслаждением повторил про себя слова предка. «Ты сможешь получить все и навсегда», – сказал Жан Лумэн. Он был к нему расположен, остальные трое лишь подчинялись наложенному на них заклятию. Филипп его ненавидел, Анхель презирал, Жоффруа завидовал, но все они были его рабами. А как покойный король не хотел искать пропавшего брата и тем более его убивать, но не смог ослушаться приказа. Тартю с наслаждением вспоминал лицо Филиппа Тагэре.

Когда Пьер был совсем ребенком, отец подарил ему эскотского волкодава, ставшего любимой игрушкой виконта Эмразского. Пес бесновался, натягивал ненавистную цепь, но НИЧЕГО не мог поделать. Пьер часами пропадал на заднем дворе, дразня Шарло, как отец прозвал собаку, пока тот в изнеможении не падал на землю, вывалив язык и с неизбывной ненавистью глядя на хозяина. Именно так смотрел Филипп Тагэре, который при жизни ценил виконта Эмразского не дороже грязи на сапогах. Все-таки есть в этом мире справедливость! Где те, кто его презирал? А он на троне Волингов, ему принадлежит Арция, и это только начало.

Вот именно, начало. Тот же Филипп тоже начал с удачи, а что потом? Нет, он не позволит себе потерять голову от успехов. Нельзя путать явь и сон, каким бы сладким тот ни был! Власть над миром и бессмертие – не более чем мираж, фата-моргана. Конечно, не столь давно арцийская корона казалась еще большим мороком, но сколько ради нее было потрачено времени и сил, сколько испытано страха и унижений. Он воистину прошел по лезвию меча, еще раз пережить то, что с ним было на Гразском поле, немыслимо.

Глядя на проплывавшие за окошком заснеженные улицы и не видя их, Пьер Тартю то возвращался в минувшую ночь, то спускался с небес на землю. Нужно раз и навсегда избавиться от Тагэре и Кэрны, все равно, каким образом. Что с Александром, неизвестно, но проклятый мириец неуязвим и неуловим.

Карета как раз сворачивала с запруженной народом улицы Святого Мишеля на Гвоздичную, когда Его Величеству стало страшно. Он не мог понять, в чем дело, но что-то полоснуло по его и так не очень-то крепкой душе, оставив саднящий след и ощущение того, что это лишь первый удар. Будущий властелин Благодатных земель втянул голову в плечи, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Раньше он не испытывал ничего подобного. Он боялся боли, вооруженных людей, насмешек, боялся показаться смешным, но его страхи всегда были осязаемы и понятны.

Собравшись с духом, король выглянул из-за плотных занавесок. Все как всегда. Улица, толпа студьозусов, присевшая в подобии реверанса толстая горожанка в рогатом чепце, какой-то трактир, парочка застывших в положенном по уставу приветствии стражников… Пьер опустил занавеску и откинулся на подушки. Карета мягко катилась по Гвоздичной, противное ощущение быстро слабело и вскоре прошло совсем, и хозяин Арции вернулся к мечтам о будущем величии и куда менее приятным размышлениям о разговоре с Ее Иносенсией.

Красивый седой нобиль в темно-синем дарнийском плаще властно окликнул пробегавшего мимо конопатого студьозуса.

– Любезный, что за шум?

– Антонианец наш вовсе с ума сошел, – осклабился юнец, – третью ору про конец света и Последний Грех проповедует.

– Про Последний Грех? – поднял соболиную бровь дарниец. – Надо же… Значит, совершили уже? И кто же?

– А Проклятый его знает, может, какой дурак спер у бабки курицу… Да если сигнор хочет, может сходить и послушать.

– Это мысль, – нобиль бросил юноше аур, – выпей за здоровье ограбленной старушки.

– Нетушки. Я пойду в «Щедрого нобиля» и выпью за щедрых нобилей и свою подружку…

Студьозус умчался, и его благодетель с усмешкой проводил юношу взглядом. А совет-то хорош, пожалуй, и впрямь стоит послушать этого Иллариона. Щедрый нобиль набросил на голову капюшон и ленивой походкой направился в сторону храма Триединого.

Прохожие обтекали путника с обеих сторон, не обращая на него никакого внимания, и Рене Аррой про себя усмехнулся. Знай бедняги, кто бродит по улицам Мунта, и город бы в одночасье вымер, но Последний Грех – это и впрямь любопытно. Новый Предстоятель антонианцев после того, что Рене сотворил с Орестом, вел себя на удивление прилично: скопленной орденом силой не пользовался, толпы не заводил, за еретиками и знахарями гонялся, но в разумных пределах. Видимо, выжидал и решил, что его время пришло. Ладно, посмотрим.

Рене неторопливо пробивался сквозь толпу. Жители доброго города Мунта, похоже, были не слишком взбудоражены откровениями клирика. Веселыми их назвать было трудно, но Аррой уже понял, что при новом короле улыбаться на улицах не принято. Тем не менее город жил своей обычной жизнью, озабоченный новыми торговыми правилами и введенным накануне дополнительным побором. Грядущие бедствия, которым положено свалиться на нераскаявшихся после свершения Последнего Греха, обывателей не волновали. Обещанные ужасы были (если были) далеко, а синяки и сборщики налогов болтались под боком. Город кишел соглядатаями, и Рене не отказал себе в удовольствии задеть плечом лысого фискала.

Ни годы скитаний, ни сама Смерть, из лап которой он умудрился вырваться, не отучили Счастливчика играть с огнем. Кристалл мог учуять любую волшбу, но не ту, что творилась в непосредственной близости от него. Задевший синяка нобиль еще не скрылся за углом, когда расфуфыренная купчиха, брезгливо подобрав юбки, отшатнулась от лысого, зажимая нос. Тот ничего не понял, обернулся, втянул воздух носом и завертелся волчком, не понимая, что запах давно не чищенного хлева исходит от него самого.

При виде синеглазой красавицы в белом Пьеру Тартю всегда становилось не по себе, но Предстоятельница ему помогала и помогает. Без нее ему не обойтись. Его Величество поднес к губам ледяную ручку с алым кольцом, и под ложечкой засосало.

– Приветствую Ее Иносенсию.

– Арвэль мертв, – медленно произнесла Анастазия, – он поступил не правильно.

– Ее Иносенсия узнает новости раньше короля…

– Я узнаю о смерти своих рыцарей, где бы они ни были. Вы поступили недальновидно, Пьер.

– Я… – Заготовленные слова оказались не нужны. Сон был хорош, но действительность оказалась мерзкой. Арвэль мертв, а Филипп?! И кто об этом знает еще? Пьер Тартю готовился стать повелителем Благодатных земель, но пока оставался безродным узурпатором, не слишком крепко сидящим на троне. Если Арция узнает про убийство сыновей Филиппа, от него отвернется даже Церковь. Святоши согласны на любое преступление, если оно им на пользу, но, не моргнув глазом, отрекутся от того, кто попался, а без помощи Церкви и орденов ему не продержаться и месяца. Случись что, Жоселин не поможет: Тагэре свергнут, войны не будет, и Паучихе недавний союзник больше не нужен; расправившись с Оргондой, она потянется к Ларрэну и острову Ро. Отгрызать куски от охваченной гражданской войной страны как раз по ней. – Я еще не слышал доклада… Я…

– Сейчас услышите. Старший из братьев отчего-то не ужинал. Когда младший уснул, он догадался, что происходит, воспользовался висевшим на стене старинным мечом и убил троих. Он бы уцелел, но за дверью стоял ваш человек с арбалетом. Он довел дело до конца.

– Я очень сожалею, что ваш рыцарь…

– Арвэль заслужил свою участь, бездарно исполнив бездарный приказ. Ваш приказ, не мой!

– Несчастная случайность, такое могло произойти с любым.

– Объяснения и оправдания не нужны.

– Прошу Ее Иносенсию…

– Хватит, Пьер, – оборвала Анастазия, – до поры до времени вам везло, но везение не может длиться вечно. Вы слишком торопитесь. И с убийствами, и со свадьбой, и с уничтожением документов. Мальчики до своего совершеннолетия никому не мешали. У вас было три года, чтобы заставить людей разлюбить Тагэре, а еще лучше – забыть об этой династии. Вилльо слишком нетерпеливы, но вы ждали всю жизнь и могли подождать еще.

– Ваша Иносенсия…

– Я сказала «хватит»! – Синие глаза грозно сверкнули и вновь обрели безмятежность озера, на дне которого спит дракон. – Оправдания мне не нужны. Надеюсь, в следующий раз вы будете умнее. Я постараюсь вам помочь, хоть это и непросто. Сколь долго вы сможете скрывать убийство и сможете ли?

– Я… Не думаю, что дольше месяца. Мать мальчиков… Она имеет обыкновение их навещать, хотя старший отказывается с ней разговаривать.

– Плохо… Что ж, тех, кто знает или догадывается, придется так или иначе убрать. На этот раз постарайтесь обойтись без ошибок. В крайнем случае скажите, что дети с помощью наставника тайно бежали в Оргонду. Вилльо намекните, что ТАКОЙ сор из избы лучше не выносить. Мертвых тайно похороните.

– Но… Может, Ее Иносенсия исправит внешность других мальчиков, я мог бы…

– Пьер, если вы научитесь терпению, то станете сносным королем, но в магии вы полный профан. Изменить внешность мертвого я могу, но надеть «маску» на живого невозможно. Вы наслушались старых сказок, Тартю. В следующий раз вы мне, видимо, расскажете про эльфов…

– Сожалею…

– Оставьте ваши сожаления и советы при себе и делайте, что сказано. Чтобы смыть с вас грязь, мне понадобится несколько месяцев, да и то если повезет. Мне нужен список членов Королевской поэтической Академии, и чем быстрее, тем лучше… И раздобудьте образцы их писаний.

Проклятый, зачем этой ледяной кукле понадобились поэты? Его Величество Пьер Седьмой, в глубине души содрогаясь, еще раз припал к белоснежной руке.

– Ее Иносенсия получит все, что ей нужно.

– Мне? – Огромные глаза, окаймленные черными ресницами, самые прекрасные и самые холодные глаза Благодатных земель широко раскрылись. – Мне поэты не нужны. Они нужны вам, Пьер. Если, разумеется, не желаете однажды проснуться с клеймом детоубийцы. О матери мальчиков вы, надеюсь, позаботитесь отдельно.

– Пришел назначенный срок, и сбылось предначертанное. Свершен Последний Грех, и ничто ныне не спасет грешников, пребывающих во тьме и скверне. Грядет! Грядет Антипод и предвестники его. – Суровое и вдохновенное лицо Предстоятеля ордена святого Антония сделало бы честь лучшему из творений Суона эль Триго. – Они уже здесь! Они среди нас! Четыре тени. Четыре ветра. Четыре разящих меча.

Голод! Голод на тощем одре, со вспученным животом и ввалившимися ребрами. Он придет с Полудня, и черными будут следы копыт коня его, и перестанет родить земля, а то, что было взращено ранее, пожрут полчища мышей и крыс. И съедят люди сначала скотов, затем псов, кошек и ворон и станут пожирать друг друга. Худые будут подстерегать тучных, сильные – слабых, и станут матери ловить и убивать чужих детей, чтобы прокормить своих.

И поднимется с Полуночи тень второго всадника, и имя ему Зараза. Впереди него будут бежать тысячи бешеных собак с опененными мордами и зажатыми между ног хвостами, и там, где пройдет Зараза, воцарится ужас. Ибо ветер станет смертоносным, и вода, и земля, и дыхание людское будут исполнены заразы. Опустеют деревни и города, и лишь мертвые будут хоронить мертвых.

Солнце не зайдет на Заходе и повиснет в небе, раскаленное и красное, как железо в кузнечном горне. Загремят громы, но не прольется дождь, а прилетит с Захода вихрь черный, вихрь смертный, вихрь неистовый, и будет то третий всадник, прозванный Бедой. Поколеблется земля под тяжестью его, и где был холм – станет яма, а где яма – холм. И хлынут на землю волны морские, и вспыхнет огонь на вершинах горных, и встанут до небес тучи пепла и дыма. То, что не сгорит в огне, утонет в воде, а что не утонет в воде, разорвут ветры, как разрывают волки заблудившегося тельца. И не будет ни дня, ни ночи, ибо тьму ночную развеет пламя пожаров и свет дневной померкнет от дыма.

Из клубов дыма, из туч пепла явится миру четвертый всадник в пылающих доспехах. Война ему имя, и не знает он жалости. Будет скакать он день и ночь, а за спиной его грядет войско его. Все великие воины, что запятнали себя грехами и не очистились, восстанут из земли. И даст им Антипод плоть. И даст он им коней. И даст он им мечи, секиры и копья. И нельзя будет их ни убить, ни ранить, ибо они уже мертвы.

И сойдутся Четыре Всадника в урочный час в урочном месте, и упадут с неба Три Звезды, и расколется земля, и поднимется из смертных глубин Антипод, пропахнувший серой. И будет у него два лица, два тела, две сотканных из одной лишь гордыни души, но лишь один меч, меч Зла, нацеленный в сердце Истины.

И будет по правую руку его стоять Проклятый, смеясь над тем, что он увидит, а по левую руку его станет именуемая Темной Звездой, и будет сердце ее полно радости.

И призовут они тех владык земных, и знатных людей, и торговцев, и ремесленников, и подлый люд. И скажут: «Примите царствие наше, и разрушьте храмы, и оскверните алтари, и отдайте нам ваши души, и вы будете живы». И старым они пообещают молодость, бедным – богатство, немощным – исцеление, а уродам – красоту. Многое пообещают они, и дрогнут люди, начиная со слабых. И преклонят колени перед средоточием Зла, и получат все, что хотят, но потеряют души!

Так наступит Царство Антипода и тех, кто будет править именем Его. Но не потерпит такого Триединый. И наступит год Гнева, месяц Гнева, день Гнева и миг Гнева. Ступит на землю Тарры Судия-Кастигатор, и содрогнется мир в смертельной муке и сгорит в великом очищающем огне. Ничего не останется от отринувших свет в душе своей и предавшихся Тьме.

Лишь те, кто не осквернил души своей и не отрекся от Триединого, спасутся и увидят Царство Справедливости. Придет за ними Калватор в белых одеждах и увлечет их в Свет.

Грядут страшные времена, – голос Иллариона, казалось, взлетает до небес, – страшные и великие. Нам дано увидеть закат мира и исход праведных. Пусть сгорит, разлетится на тысячи осколков, развеется дымом обиталище нечестивых. Последний Грех свершен, и нет спасения Тарре, ибо в этом грехе воплотилась вся мерзость деяний и помыслов живших и живущих. Истинно говорю я, переполнилась чаша терпения Креатора, и отвернул лицо свое он от обреченного мира, да сгинет он. И да спасутся праведные…

Дальше Рене не слушал, понимая, что Илларион пошел по третьему кругу, если не по четвертому. Выспренние слова вызвали отвращение, но вот Сила, которой был окружен клирик, говоривший, надо полагать несколько ор кряду, настораживала. Вернее, не одна Сила, а, проглоти кэргора этого святошу, три. Пусть они несопоставимы по мощи, как пушка, меч и стилет, но их три!

С первой все просто. Орденская магия, та же, что у покойного Ореста, циалианской ведьмы и прочих церковников, вольно или невольно черпающих из бочки, которую наполняют все молельщики Тарры. Вторую Рене тоже узнал, хотя сталкивался с ней лишь дважды. Эдакая запыленная паутинка из старого чулана. Невзрачненькая, незаметненькая, но смертельно опасная. Тогда, в Сером море, он ощутил эту магию в полной мере, потом она серой крысой высунулась из-за кольца Вархи, когда Эмзар убрал огонь. Там тоже буйствовали разные силы, король Лебедей узнал Свет, они оба почуяли то же безумие, что некогда под Кантиской, но мелькнувшее пыльное крыло настораживало куда больше. И, как оказалось, правильно. А вот третью силу он не узнавал, даже не силу, а ее незаметную тень, даже тень тени. Что же это может быть?

Рене попробовал схитрить, сосредоточившись на Илларионе и выбросив из своего сознания все, кроме слов клирика. Может быть, удастся ухватиться за ниточку, если она, конечно, есть. Счастливчик сжал зубы и положил руку на эфес меча. Сразу стало спокойнее. Илларион вновь вдохновенно расписывал Четырех Всадников, словно видел их воочию. Фанатик? Похоже. Значит, не перевелись еще в Арции честные клирики. Последним истинно верующим церковником на памяти Рене был бедняга Иоахиммиус с эльфийскими цветами на посохе, затем наступило время гиен в рясах, а теперь, откуда ни возьмись, выискался праведничек! Аррой вздохнул и принялся слушать дальше.

Ничего нового. Бедствия, грехи, соблазны… Но Илларион не лжет! Он и впрямь свято верит в чушь, которую несет. И он НИЧЕГО не делает, чтобы силой вбить ее в голову своей пастве. Он УБЕЖДАЕТ, не более того. Словно в самом деле предлагает выбор между Триединым и Антиподом, вернее, антиподами.

Творец, стало быть, Триедин, а Антиподов два – не слишком равная схватка, хотя все дело в том, какие из них бойцы… Да, Счастливчик, слушать клириков ты никогда не научишься, вечно все опошлишь! Что поделать, ты всегда запивал проповеди вином, эту тоже стоило бы запить… Запить? Странная мысль, ведь вино на тебя давно не действует. Стоп! Давешний фискал, над которым ты подшутил и сразу же забыл, потому что спешил… Теперь потянуло выпить! И отсутствие боли, боли, к которой ты так привык, что перестал ее замечать. Куда она делась?

Рене прикрыл глаза, сосредотачиваясь на своих ощущениях. Боль и вправду исчезла, а если спустить себя с цепи? Слишком много вокруг людей, ну да ничего! Он успеет себя взнуздать, прежде чем это станет опасным. Так, сила его при нем, но что-то изменилось. Да! Его не волнует человеческое тепло! Он не чувствует себя воином голодающей крепости, охраняющим запасы хлеба. Он сыт, ему не нужны чужие жизни, его не тянет вернуться туда, где покой и небытие, где нет проклятой сосущей боли и искушения зачерпнуть из источника, о котором он раз и навсегда запретил себе думать. Он жив и свободен!

Жив и свободен, и это страшно. Потому что фанатик прав. Последний Грех и впрямь свершен, и судьба сорвалось с цепи, освободив его, и, видимо, не только его. Эти всадники…

Кто-то тронул Арроя за плечо. Клэр?! Но они с эльфом расстались, и художник уже должен подъезжать к Вархе. Тогда кто? Его не должны замечать, пока он сам не позволит себя увидеть. Адмирал нарочито медленно повернулся и столкнулся взглядом с золотисто-зеленоватыми чужими глазами.

– Мой адмирал!

«Мой адмирал!» Проклятье, так его называл один человек. Геро… Совпадение? Ловушка?

– Как вы меня назвали?

– Мой адмирал. Да, именно так. Я знаю о вас очень много, правда, с чужих слов. В частности, мне сказали, что вы никогда не насиловали женщин…

Сандер шестую ору смотрел в окно, пытаясь вернуть растаявший сон. Ему снилось что-то очень важное, но что? Вспоминались лишь жемчужные сполохи, изогнувшиеся странным образом деревья и извивающаяся фиолетовая трава.

Ликия ушла к ручью и сказала, что до вечера, кошка спала, Садан обиженно топтался в заменявшем конюшню сарайчике, доспехи лежали в сенцах, там же валялся топор, а на улице ждали дрова. Но какое ему до всего этого было дело?! Вся его жизнь прошла зря. Он даже в бою не смог умереть, из-за него и за него умирали другие. Умирали потому, что он не казнил Стэнье и толстого кардинала, не отправил назад фронтерских наемников, не сумел разгадать замысел «паучат». Теперь Тартю со присными превратят Арцию во, вторую Ифрану, если не в Элл, где нельзя ни думать, ни дышать.

Ему верили, а он всех подвел, простив тем, кого прощать нельзя. Он недооценил опасность, хотя мог бы, стал причиной множества смертей, так зачем ему жить? Подвергать опасности еще и Ликию, и тех, кто попытается ему помочь? Да нет, таких не будет… Как только он выйдет из леса, его или продадут Пьеру, или с молитвенным рвением преподнесут синякам, а те заставят признаться в том, что он не совершал. Они это умеют, отца спасло чудо, но он не из тех, ради кого свершаются чудеса. Конечно, можно годы и годы сидеть в болоте, но это хуже смерти, и много хуже.

Александр встал, обвел глазами давшую ему приют лачугу. Он бы написал письмо – Ликия наверняка умеет читать, но ни пера, ни чернил здесь нет, но просто так уйти бесчестно. У него оставалось кольцо с изумрудом и шпилька Даро. Он вынул костяную вещицу и, стиснув зубы, бросил в огонь, а кольцо положил на стол. Золото и камни живым всегда пригодятся, а его меч и Садан и вовсе не имеют цены. Хорошо бы Ликия их сохранила. Она странная женщина, он так ее и не понял, хотя не очень-то и пытался.

Александр Тагэре накинул плащ и вышел. Скрипнула дверь, пулей пролетела мимо короля, торопясь по своим делам, проснувшаяся кошка, а вот у него оставалась одна-единственная забота. Умирать на дворе у приютившей его женщины он не хотел. Куда же ему пойти? У ручья он мог встретить Ликию. Лучше к ельнику.

День выдался хмурым, влажным, но не холодным, покрытые инеем огромные ели на фоне туч казались серебряной сканью на свинцовом листе. Снег стал рыхлым и тяжелым, и Александр, не озаботившийся надеть снегоступы, проваливался по колено, хоть и шел по старым следам. Промозглый холод забирался под плащ, и это было даже хорошо. Сандер Тагэре принял решение и доведет его до конца, а назидательная ерунда, которую повторяют клирики, хороша для людей благополучных, у которых самая большая беда – ссора с женой или проигрыш в кости. Он и так терпел тридцать три года, терпел, не жаловался, исполнял, как мог, то, что считал своим долгом, и куда это его привело? Ни цели, ни любви, ни хотя бы надежды, только пустота и чувство вины перед теми, кого вольно или невольно погубил или вовремя не спас.

Филипп, Жоффруа, Жаклин, воины, убитые за него и из-за него… Он отвечал за них и ничего не смог сделать… Даро была права, когда, устав ждать, ушла. Он не нужен никому, и хватит об этом!

Ели нависли прямо над ним, вблизи они уже не казались серебряным кружевом, обретя обычное мрачное величие. Сандер знал проход между стволами и, счастливо избежав обрушившегося с ветвей снега, оказался на небольшой полянке. Подумать только, еще вчера он здесь до одури упражнялся с мечом, думая, что это ему пригодится… Александр прикинул, как лучше закрепить кинжал. Придется отвалить этот камень, земля под ним вряд ли промерзла… В качестве рычага подошла здоровенная еловая ветка, так как затупить отцовский меч было бы предательством.

Валун не желал покидать насиженное местечко, но Сандер всегда отличался немалой силой и упрямством. Камень поддался и откатился в сторону. Перед Александром темнело овальное пятно, на котором растерянно копошилась какая-то многоногая суставчатая тварь, видимо, зимовавшая под защитой валуна. Смешно, но его последней невольной жертвой падет замерзшая многоножка… Александр Тагэре глубоко вогнал кинжал в твердую землю. Попробовал – прочно… Король аккуратно сложил плащ, положил на камень, отцепил меч, на мгновение приник губами к зеленому камню, прося прощения у отца и Обена за то, что всех подвел, и бережно положил ножны на снег, стянул рубашку и бросил рядом. Для чего-то коснулся пальцами острия кинжала, отбросил рукой лезшую на глаза прядь. Промозглый холод вымораживал душу. Постоять пол-оры, и никакой клинок не понадобится. Сандер усмехнулся этой мысли, и… ему в лицо бросилось что-то мягкое, тяжелое и колючее.

Инстинктивно отшвырнув царапающийся ком, Тагэре отступил назад и чуть не опрокинул раскрасневшуюся Ликию, весьма напоминавшую разъяренную кошку. Такой он ее еще не видел, женщина с маху ударила его по лицу, удар вышел не таким уж и сильным, но Александр растерялся. Ведьма схватила брошенный плащ, прошипев: «Проклятый дурак», набросила королю на плечи, схватила его за руку и поволокла назад. Александр не сопротивлялся, его била дрожь, женщина, не оборачиваясь, тянула его за собой, а сзади барахталась в снегу и отчаянно вопила промокшая кошка. Меч так и остался на опустевшей поляне.

Путь к хижине показался бесконечным, Ликия ему что-то зло выговаривала, он не слышал. Вернее, слышал, но не понимал. Его втащили в дом, в пахнущее сухими травами тепло, толкнули на кровать, сунули в руки стакан, до краев наполненный коричневой жидкостью. Он послушно выпил. Наверняка какой-то дурман, ну да не беда, он все равно жить не будет, только бы она ушла. Но она не уходила, а напиток оказался царкой. Александр с вечера ничего не ел, и голова у него сразу же пошла кругом. Ликия немедленно снова наполнила его стакан и налила себе. Низкий потолок кружился и раскачивался, за окном бешено завывал и швырялся пригоршнями мокрого снега поднявшийся ветер.

Ведьма отобрала пустой стакан, поставила на стол, взяла ладонь Александра и прижала к своей щеке. Потолок кружился все быстрее, в серых глазах женщины отразилось пламя свечей, она коротко засмеялась и уверенно и умело поцеловала своего гостя в губы.

Александр был молод и здоров, и жизнь взяла свое… Кажется, он называл Ликию Даро, кажется, она тоже выкрикнула какое-то другое имя, но какое это имело значение…

Не буду лгать, пришла в себя я не сразу. Александр спокойно спал рядом, и, похоже, на сей раз обошлось без кошмаров. Я на всякий случай положила руку ему на лоб. Все в порядке, а вот я отличилась… Последнего из Королей можно было остановить десятком самых разных способов, а я вспомнила лишь один, словно и впрямь стала лесной ведьмой, у которой всего и есть что царка да собственное тело. Теперь я все окончательно запутала, еще одного предательства этот человек не переживет. Великие Братья, о чем это я думаю?! Совсем свихнулась на старости лет. Дело не в том, что я согрешила с прапраправнуком Рене, уж не знаю, сколько поколений их разделяет, а в том, что и как с ним пытались сделать!

Это было убийство, хорошо рассчитанное и подготовленное. Не окажись рядом меня, Сандер был бы мертв, но как они его нашли и выманили?! Как я прозевала их появление?! И кто они?! Неужели ведьма с Оленем? Но она мне не показалась такой уж сильной и умелой.

Нет, дело в том, что случилось прошлой ночью, когда все пошло вразнос, хотя миллионы разумных и не очень тварей этого еще не знают. Вряд ли кто-то, кроме меня и Эрасти, понял, ЧТО именно произошло. Если, разумеется, не считать тех, кто с самого начала сделал ставку на вселенскую подлость. Стыдно сказать, я знала, что рано или поздно Последний Грех будет совершен, но растерялась самым глупым образом. Растерялась и забыла о своем долге и о том, что Эстель Оскора не имеет права ни на испуг, ни на растерянность. Александру моя слабость чуть не стоила жизни, вчера я забыла о его существовании, и этим не преминули воспользоваться. Вчера… Как давно это было! Я смотрела на спящего короля, словно видела его впервые. Неужели этот темноволосый человек мой любовник? Кто же и когда был у меня в последний раз? Лет за триста до рождения Шарля Тагэре, точнее не вспомнить… Это было в каком-то из миров, по которым меня таскали мои сгинувшие покровители. Как же звали того рыцаря? Надо же, забыла, но глаза у него были синие. Синие глаза и дерзкая улыбка… Алва! Алва из Синалоа! Ему очень не повезло с соплеменниками, отплатившими за спасение ненавистью. Это бывает, причем гораздо чаще, чем думают.

Дурацкая история и старая как мир. Рыцарю пришлось выбирать, и он выбрал не мертвую честь, а живую совесть, за что и поплатился. Когда мы встретились, он если не пил, то дрался, а если не дрался, то смеялся в лицо тем, кто шипел ему в спину. Терять ему было нечего, мне тоже, нас прямо-таки швырнуло друг к другу, а потом… Потом было всякое. Разумеется, мы ввязались в очередную драку и победили, но Алва погиб, еще одна смерть на моем пути, а я ушла в Черные Горы и с горя завела себе снежную рысь; когда я вернулась в Тарру, ее пришлось оставить… Потом в мои горы пришли исски, я зачем-то им помогла; тоже, надо полагать, с горя.

Я тосковала об Алве, долго тосковала, а теперь даже имя не сразу вспомнила… Хотя чего удивляться, в те поры я не знала ни кто я, ни откуда, а без прошлого мы не совсем мы. Можете смеяться, но Рене я изменила только сейчас… Не знаю, изменял ли мне он, думаю, что да, и правильно делал.

Жизнь сильнее нашей воли и нашей памяти, можно боготворить прошлое, но настоящее свое так или иначе возьмет, и вообще у меня есть куда более важные дела, чем разбираться в своих Любовях. Нужно узнать, кто и как добрался до Александра. Расспрашивать бесполезно, все равно не вспомнит. К нему подобрали ключ, заставили принять решение и ушли. Мир Обмана на то и Мир Обмана, что даже правда там становится ложью… А ты, моя дорогая, совсем запуталась. Слишком долго ты провела в шкуре смертной, даже в двух шкурах, женской и кошачьей, вот и размурлыкалась.

Ты – Эстель Оскора, для тебя Александр Тагэре не дороже фигуры на эрметной доске, а ты? Вечно ты находишь приключения на свою голову. Эльфийский принц, сумасшедший адмирал, обесчещенный рыцарь, влюбленный в последнюю дрянь маг, а теперь еще и горбатый король… Великий Орел, ну не могу я видеть в тех, кто попадается на моем пути, актеров в пьесе, которую разыгрывают Высшие силы, попадись они мне! А вообще-то и впрямь пора кое с кем потолковать. Иначе тебе, дорогая моя, придется целовать своего нового приятеля, пока тот не помрет от старости. Значит, тропа Обмана? Да, и немедленно! Кошка управится, да и Александр раньше полудня не проснется, с такого количества царки и Рыгор бы свалился.

Оставлять с ним кошку или нет? Мне может понадобиться ВСЯ сила, но бросать Сандера без защиты?! Нет, Геро, с тобой точно что-то не в порядке. Кто ему ЗДЕСЬ угрожает? Хранителей в Тарре больше нет, а если б были, к твоему логову без приказа на весу не подошли, как и волки с медведями, а людей тут нет и быть не может.

Кошка подняла голову и приоткрыла желтые глаза. Красивая все-таки тварь, хоть и беспородная. Ну что, подружка, побудешь до утра тем, кем родилась? Нет! Если мой король останется один, я места себе не найду. Я положила руку на теплый меховой комок.

– Охраняй и не давай проснуться раньше времени. И никаких снов. Никаких, слышишь?! Забирай все, забирай и гаси.

Рука ощутила тяжесть и покалывание. Я испытала подобное, когда мне перетянули жгутом укушенную змеей руку. Тогда яд сизой гадюки для меня еще что-то значил… Кошка дернулась, из глаз исчезла обманчивая загадочность, они стали жесткими и осмысленными. Неужели я смотрю именно так? Если да, то, когда хмель пройдет, Александр Тагэре от меня шарахнется, как циалианка от атэва. Мне и придумывать ничего не придется, чтоб его оттолкнуть, не обижая. Ну и мысли! И это на пороге Обмана, далеко же я уйду его тропами! Я в последний раз глянула на пушистый глазастый клубок у самой щеки спящего. Поцеловать, что ли, дружка на дорожку? Бред! Я спасла Александра Тагэре, это так, но я люблю Рене, и только Рене. И вообще, моя дорогая, пора заняться делом.

Раньше, чтобы пройти в Мир Обмана, мне требовалось зеркало, теперь достаточно было его вообразить. Я глянула на жалкую бревенчатую стену, вспоминая роскошное трюмо, в которое гляделась в Идаконе. Рама черного дерева, отделанная серебром и перламутром, блестящая поверхность, темное пятнышко в левом верхнем углу… Отлично!

Кусок стены заколыхался, зарябил, как поверхность пруда под дождем, каждый раз это заклятие давалось мне все легче. Скоро я смогу переходить границу без малейших усилий, Эрасти мне говорил об этом и, как всегда, когда речь заходила о магии, оказался прав. Я прикрыла глаза, заставляя себя собраться. На этот раз ты не будешь искать то, не знаю что, твое дело убийцы, убийцы, и только убийцы. Что-то прохладное и легкое встрепенулось на груди. Талисман Астена? Ничего удивительного, сын Ларэна не мог не ходить этими тропами… Эльфы не любят их, но не любить – не означает не знать.

Смертные редко заходят в Мир Обмана по своей воле, да и то не сами. Есть длинный ритуал, с помощью которого человек сливается со своим отражением. Неудобно и опасно, причем опасность двойная. Второе "я" может заблудиться в лиловых травах, а первое… Первое ничего не видит и не слышит, в это время к нему можно подойти и убить обычным ножом. Кажется, именно так погибла пресловутая Иволга. Хорошо, что мне подобное не грозит. Мы не сидим и не ждем, мы сами ходим. Ну, вперед!

Как всегда, прохладный ветер и пряный, одуряющий аромат, напоминающий запах умирающих лилий. Как всегда, пружинит под ногами странная, светящаяся земля, а трава шевелится сама по себе, а отнюдь не под порывами ветра. Здесь красиво, очень красиво, по крайней мере сначала. Чудища и прочие прелести появятся потом, когда ты захочешь вернуться, а пока ты идешь в глубь этой льстивой преисподней, тебя стараются очаровать по всем правилам. И все-таки Мир Обмана глуп, он всех стрижет под одну гребенку, не понимая, что некоторая добыча ему не по зубам. На меня давно следовало бы махнуть этой их распрекрасной живой травкой – так ведь нет, кокетничают, завлекают, а потом нападают, хотя для меня их укусы – что собачьи зубы для болотного льва.

Так, и кто же тут бродил в поисках Последнего из Королей? Девушка с Оленем или твари посерьезней? Олень тут был, это точно, но один. А это что? Где-то очередной дурак свел счеты с жизнью, причем по собственному почину, никому его смерть и на дух нужна не была. Ну что ж, благодаря этому придурку здешняя травка станет еще гуще. Надо полагать, скоро на нее уляжется кто-то еще, но твое дело – пожар! Ищи место, где огонь опалил эту переливчатую мерзость, потому что в Мире Обмана любая схваченная под уздцы смерть оставляет ожог. Я остановила Сандера в последний момент, так что здесь, надо полагать, полыхнуло неплохо.

Проклятые лилии глушили все запахи, но я нашла! Эстель Оскора отыщет любую дорогу, если знает, что ищет. Да и травка встревожена и обижена, а посему пахнет острее и горше, чем обычно. А, вот и ручей! Я видела такие, и не раз, но так и не поняла, что они собой представляют… Слезы здешней лживой и жадной земли? Странная вода, даже не вода, а жидкий лед, который не звенит, не струится, а словно бы ползет, но слизью его не назовешь… Красивая такая штука, мерцает, как опал, загляденье! Только смотреть в нее долго не стоит даже мне. Завораживает, заставляет забыть о главном, о том, зачем ты здесь.

Великие Братья в свое время протащили меня через такую «воду», по крайней мере, мне так кажется, а может, у них иная магия забвения. А ручеек свежий и полноводный! Уж не его ли я ищу? Да, его! Одну загадку я разгадала: здешние родники зализывают раны, нанесенные этой земле чужаками. Но как близко подобрались убийцы, чуть ли не к самому краю первой из здешних полян! А вот и пожарище… По лапам я им дала хорошо, надо полагать, огонь поднялся до небес. Ну а теперь позовем!

Пускай придут те, кто хотел видеть Александра Тагэре мертвым, придут и посмотрят на Темную Звезду! Ну же, отродья Обмана, я жду!

– Сил моих нет больше сидеть в этом сундуке! – Рито с ненавистью оглядел просторную, неплохо обставленную комнату, прилегавшую к хозяйской спальне.

– Все имеющее начало имеет и конец, этим я утешал себя среди ваших калксов. – Яфе поднял голову от эрметной доски. Последнюю кварту атэв пытался втолковать Крапивнику премудрость великой игры, но пока не преуспел. Серпьент не понимал, зачем нужны правила, когда без них удобнее, а Яфе не мог внятно объяснить, почему одна фигура может ходить только так, а другая эдак, если и та и другая не более чем раскрашенные деревяшки.

– Мой конец не за горами, – нервно хохотнул мириец, – если я завтра отсюда не уберусь!

– А мне тут нравится, – заметил Серпьент, – тепло, смешно и хозяева сносные.

– Тебе хорошо, захотел – полетал или поползал, а мы как в тюрьме сидим.

– Не хочешь, не сиди. – Серпьент двинул «Адмирала» так, словно тот был «Сотней конных», и довольно захихикал.

– Ага, сейчас отправлюсь гулять по замку, – огрызнулся Рафаэль.

– Не хочешь по замку, гуляй по полям, – Крапивник откинулся на спину и заложил ногу за ногу. – Дурацкая штука. Зачем делать столько лишнего, если можно сразу выиграть?

– Эта игра развивает разум и терпение, – вмешался Николай.

– Вот пусть тогда Рафаэль в нее играет, – отрезал Крапивник.

– Я понимаю нашего друга, но Творец учит кротости и смирению.

– Нет, – Рито вскочил, – вы как хотите, а я завтра же уйду. Подвергать Эгона и Ильду опасности нельзя, а прятаться… Я не мышь!

– Ты не мышь, – согласился Крапивник, – ты дурак. С чего ты взял, что тебя заметят, если ты этого не хочешь? Я тут слушал, как ты о своей везучести разорялся, а нет бы мозгами пораскинуть.

– Ты о чем?

– О том, что в тебе Кровь проснулась, вот о чем! Потому тебя никто и не замечает, когда ты этого не хочешь! А ты, – Серпьент не очень удачно передразнил Рито, – «мне снова повезло, стражники меня не заметили», «мне опять повезло, меня никто не увидел», «мне повезло, погоня ошиблась»… Как же, стражники виноваты!

– Ты хочешь сказать, что я становлюсь невидимкой?

– Пеньком ты становишься, проешь тебя гусеница…

– Почтенный Серпьент, – подал голос Николай, – вы все же иногда следите за своими словами.

– Не в словах дело, – отмахнулся Рито.

– Именно что в словах. Ты идешь по лесу, стоит пень. Ты много на него смотришь? Нет. Ты его ВИДИШЬ, но не замечаешь. Если сесть не хочешь или, там, гриб найти. Вот и ты так. Тебя видят, но не замечают, пока ты сам на рожон не попрешь.

– Ну тогда, на дороге нас очень даже догоняли.

– А ты вспомни, чего хотел? Не умом, а на самом деле. Прятаться или драться?

– Драться, – подумав, честно признался Кэрна. – Если бы не Яфе, я бы остался на площади и убивал бы, пока меня не прикончили.

– Вот видишь! – назидательно сказал Серпьент.

– Погоди… Ты говоришь, Кровь? Знаешь, что-то в этом есть… Моя сестра… Она тоже однажды испугалась и, выходит, глаза чужим отвела?! Мы думали, повезло.

– Просто так никому не везет, – назидательно объявил Крапивник, – хотя вам и повезло встретить МЕНЯ. Что бы вы без меня делали?

– Значит, если я сейчас пойду по замку, на меня никто внимания не обратит?

– Ну, если ты никого с ног не собьешь и красные штаны не наденешь… А вообще тебе учиться надо.

– Чему?

– Чему-чему… Магии, вестимо! Силы тебе не занимать, ума не хватает, это так, ну да не всем умными родиться. Короче, я согласен тебя учить.

Я ожидала чего и кого угодно, но не тех, кто попался на мою удочку на самом деле. Начнем с того, что их было четверо, и я сразу поняла, кто они. Слишком долго я носила кольцо Эрасти, чтобы не узнать совершивших пресловутые Непростимые Грехи. Этот бой мог стать для меня последним, ведь я разделила свою силу, защищая Александра. Это было ошибкой, но я не боялась. Когда встречаешься лицом к лицу с таким врагом, страх исчезает, и ты превращаешься в совершенное оружие, лишенное жалости и сомнений. Ты должен убить, уничтожить – это твои враги, ради этой встречи ты прошел через ад, становясь тем, кем ты стал. Я знала, кто передо мной, но они не могли знать, кто я. Схватка была неизбежна, и потому мы позволили себе роскошь рассмотреть друг друга. Я с какой-то нездоровой жадностью изучала тех, кто раз за разом заставлял полыхать кольцо Предательства, толкая Тарру к пропасти.

В лицо я знала двоих – Анхеля, пославшего на смерть названого брата, и негодяя, по милости которого кровь Рене восстала сама на себя. Портретами «Светлого» Мунт был завешан уже в мое время, а Лумэна я видела в Фей-Вэйе, когда пробралась туда в кошачьей шкуре, увязавшись за Эстелей ре Фло. Мерзавец, он опозорил и предал кровь Рене, но я должна сохранять спокойствие. Нужно понять, чего от них ждать, а не кипеть от ненависти.

Итак, Анхель Светлый и Жан Лумэн. Если они сохранили свое "я", то я знаю, что им сказать… А вот Третий и Четвертый совершили свои подлости, когда я была с Эрасти. Что же они натворили? Один – здоровенный, с лицом пьяницы и злыми глазами – под моим взглядом поежился, другой держался лучше, но мне не понравилось, что он походил на Шарло Тагэре… Неужели сын? И брат Александра? Тогда все становится на свои места. Если кто и мог довести моего короля до самоубийства, то это его обожаемый Филипп, хотя вряд ли его теперь можно так называть. Этого придется убить первым, Сандер должен быть свободен от прошлого. Я сама поразилась захлестнувшей меня ярости. Глупо, драться нужно с холодной головой, нужно собраться… Собраться и ударить первой? Или заговорить?

То ли мои чувства отразились на моем лице, то ли Четверо пришли к такому же выводу, но Анхель шагнул вперед. Я приготовилась отразить удар, но его не последовало.

– Уходи. – Надо было слышать, КАК он это сказал. Предатель, по недоразумению вошедший в историю под именем «Светлый», пытался повелевать и из-за Черты. – Ты – прошлое Тарры, тебе здесь нет места.

– Прошлое? – Я улыбнулась, подражая ухмылке покинутой мной снежной рыси. – Странное слово для мертвеца… Это мой мир, и я намерена за него драться.

– Ты хочешь боя?

– А иначе зачем бы я вас звала? – Я довольно успешно изобразила презрение, на сей раз взяв за образец синеглазого Алву. Я звала не их, я не ожидала их встретить, но Четверым знать о моих просчетах не обязательно. – Вы свои подлости уже совершили, пора отвечать.

– Не тебе и не перед тобой, – вмешался Лумэн.

– «Псы ответят перед хозяином, если раньше не встретят тигра», – вспомнила я старую хаонгскую пословицу и, кажется, попала по больному.

Уйдут или примут бой? Я сама не знала, что лучше. На словно бы высеченном из камня лице императора-предателя не отразилось ничего, мордатый явно предпочел бы удрать (любопытно, какой они меня видят?), Лумэн холодно прикидывал, что выгоднее, а вот Филипп, Филипп был бы рад, убей я его здесь. Он все помнит и все понимает, но вынужден подчиниться. Вынужден или думает, что вынужден?

– Филипп Тагэре, – я должна быть жестока, это единственный выход, – король Арции, сын Шарля Тагэре, брат Александра. Что ты натворил, Филипп?! Как ты мог?!

Мне показалось или в уголках глаз Вернувшегося показались слезы?

– Ты – Тагэре! Что ты делаешь вместе с предателем, пославшим на смерть Эрасти? С мерзавцем, предавшим собственную кровь? Они враги Тарре и Арции. Филипп. Вспомни! Тагэре для Арции, а не Арция для Тагэре! Вспомни, Проклятый тебя побери!

Филипп рванулся вперед, ко мне, но какая-то сила отшвырнула его назад, так цепь останавливает в прыжке пленного волка. Краем глаза я увидела отчаяние на красивом лице, отчаяние и ненависть, но не ко мне… Это надо запомнить и это надо использовать, если мне удастся вырваться из ловушки, в которую я себя загнала, вырваться самой и вырвать Тагэре… Я почувствовала липкий холод, обхвативший меня за ноги. Вряд ли Анхель или мордатый трус. Лумэн, Лумэн, получавший наслаждение даже от такого бессмертия. Мое тело среагировало само по себе, так замочившая лапы кошка стряхивает с них капли.

Холод исчез, платье Лумэна повисло клочьями, а на груди проступили кровавые полосы. Так… ЭТОТ меня видит Рысью, а Анхель и Филипп – человеком, ведь мы говорили… К чему бы это? В руках у «Светлого» оказался меч, а я так и не научилась обращаться с оружием. Я ухмыльнулась, чувствуя, как за моей спиной свивает кольца Дикий Ветер, готовый броситься вперед. Раньше он меня не подводил, но шестеро эльфов и три десятка всадников – не предсказанные Книгой Книг Четверо Предтеч. Хорошо, если я их хотя бы с ног собью. Мир Обмана мне не помощник, наоборот, но я – Эстель Оскора, я жива, я помню, я люблю и ненавижу, я защищаю Тарру и… Сандера.

Трус спрятался за спиной Анхеля, заодно стараясь держаться подальше от еще не оправившегося после безумного рывка Филиппа. Следы от когтей на груди Лумэна почернели, он тоже отступил, освобождая дорогу Анхелю, на лице которого нельзя было прочитать ничего. Я думала, будет хуже.

– Мы причиним друг другу немало вреда, – ага, он чего-то недоговорил, – но стоит ли? Тарра принадлежит нам, а ты тому, кто хочет тебя вернуть. Нам нечего делить… Вспомни, чья ты.

Чья? Он о Рене?… Но Рене уже предпочел смерть и Тарру мне и любви. И предпочтет снова и снова. И Сандер выбрал бы то же. Смерть и спасенную Тарру бегству в счастье…

– Я защищаю Тарру! – Я крикнула громче, чем нужно, потому что не была в этом уверена. – И я не уйду!

Дикий Ветер хлестанул по проклятым шевелящимся кустам и светящейся траве, Трус упал ничком, прикрывая голову руками, Лумэн отступил, Филипп вскочил в безумной надежде, Анхель выставил перед собой меч. Ему было очень тяжело, я это видела, но он держал удар. Ветер, словно бы разрезанный надвое, обтекал стоявшего Императора и сгрудившихся за ним, чтобы соединиться за спиной вновь поникшего Филиппа и сорвать свою злость на испуганных деревьях.

Но я была сильнее Четверых.

– Оглянись! Слева… – Кто это крикнул? Филипп? Нет, Лумэн. Добра он мне желать не мог, но я оглянулась. Ветер делал свое дело сам, я могла отвлечься и увидела ту, кого ждала с самого начала. Красавица с Оленем стояла на опушке, с интересом дожидаясь конца схватки. Не та, что приходила за Сандером, – Другая! Исполненная истинной Силы. Кто бы ни победил, в выигрыше останется она. Если б я проигрывала, и то появление этой ведьмы меня бы не порадовало, но сейчас оно было и вовсе лишним.

– Перемирие? – прохрипел Анхель, и я нехотя кивнула.

Авира была не столь уж мерзким городом. По крайней мере, здесь ему не шипели в спину. Он был свободен, не стеснен в средствах и почему-то назывался послом, хотя ничего не решал. Пьер с Жоселин устраивали свои делишки с помощью других посредников, а делом графа Мо были немногочисленные королевские приемы и охоты, на которых он развлекал гостей. Это было нетрудно: для ифранских кавалеров арцийские шутки были такой же новостью, как арцийская галантность для ифранских дам, привыкших к грязнуле Пауку и его склочной дочке-регентше.

Веселиться в Ифране умели плохо, и среди местных мышей Базиль Гризье тянул, самое малое, на черную белку. Если б только при здешнем дворе поменьше говорили о победе, но ифранская знать упивалась падением Тагэре, смаковала подробности и смеялась над, арцийцами, скушавшими посаженного Авирой короля.

Пьер Тартю для ифранской знати был наемником, полезной вещью, купленной за скопленные Пауком денежки. Базиль полагал, что продлится сие недолго: на консигне Пьера следовало бы поместить кукушонка и девиз «Что стоит услуга, уже оказанная!». Заступаться за своего сюзерена графу Мо не хотелось, но за Арцию было обидно. Базиль никогда не страдал особой любовью к отечеству, но он привык, что Арция была сильной, а ее королей уважали и побаивались. И их стоило уважать, особенно Александра, на место которого усадили старообразного человечка с недобрыми, хоть и умными глазами. Будущий родственник, чтоб его! Даже не «пудель», а так, облезлая дворняжка… Но при этом бешеная.

Правду сказать, Базилю ужасно не хотелось ехать на сестрину свадьбу и еще меньше хотелось представлять Нору в постели с Тартю. Это было оскорблением почище прилипших к ним оскорбительных кличек. Но ехать придется: если его не будет, мать не поймет. И ифранцы не поймут, и Пьер… Граф Мо понимал, что уступит, как уступал всю жизнь, но играл с собой в поддавки, делая вид, что еще не решил и что скорее всего останется под благовидным предлогом в Авире. Может же он, в конце концов, заболеть?!

«Мы ждем вас не позднее чем в двадцатый день месяца Вепря, так как бракосочетание назначено на двадцать второе и вам, как брату, предстоит вести невесту к алтарю…» Именно, что предстоит, хотя делать это должен был Жорес. Именно он заключил с Тартю и его матерью сделку, но кнут Рито Кэрны выбил у брата из рук и право вручить сестру тощему ублюдку, и канцлерский ключ, и весь мир. Мать и Жорес Кэрну ненавидят, но мириец исчез, а младший брат – нет. Базиль Гризье, вот он! Жив, здоров, даже из Гвары вернулся, и, похоже, Аганн за это скоро его возненавидит.

«Постарайся не сломать себе башку», – сказал ему Рафаэль во время их чудовищной встречи. Байланте и впрямь не хотел, чтобы с ним что-то случилось, а Жорес хочет. Интересно, как в человеке помещается столько злобы…

Базиль отшвырнул материнское письмо. Напиться? Не стоит. Завтра идти к Жоселин, а ее и на трезвую голову не выдержать, не то что с перепою. Он и так то и дело напивается, глупо все это, лучше пойти пройтись, благо ночь сказочная. Даже странно, что под такими звездами живут такие твари. Граф Мо кое-как пригладил волосы, подумал, не поддеть ли под куртку кольчугу, но не стал: после того как Паук лет сорок назад приказал всем, заподозренным в грабеже, воровстве и скупке краденого рубить правую руку и левое ухо, Авира стала очень мирным городом. Если там что и случалось, то дуэль или заказное убийство, но Базиль Гризье твердо знал: в Ифране его убивать некому и незачем. И это тоже было унизительным. Арциец, как всегда, когда вспоминал о чем-то противном, пожал плечами и вышел на улицу, с досадой махнув дежурному слуге, вознамерившемуся было за ним последовать.

Редкий в этих краях снег стаял, подсохло, и можно было не опасаться за судьбу плаща и сапог. Базиль медленно шел по извилистым улицам куда глаза глядят. Заплутать он не боялся, а бродить по городу он мог ночи напролет, он и по Мунту в свое время частенько гулял, только там приходилось переодеваться. Граф прошел вдоль Собачьего канала, свернул в какой-то узкий проулок, немного помедлил у ночной таверны, в которой, судя по всему, продавали неплохое вино, но заставил себя продолжить путь. Мысли скакали, как воробьи: Базиль думал то о Лосе и его письме, то о Мальвани, то о братьях, которые ему приснились прошлой ночью. Филипп уводил Алека за руку по залитой светом лестнице. Алек счастливо улыбался, а лицо Филиппа было бледным и напряженным. На верхней площадке брат обернулся и помахал ему рукой, выронив свою треклятую книжку. Она полетела вниз, но Базиль изловчился и подхватил растрепанный том у самой земли, а когда вновь взглянул на лестницу, там было пусто…

Смешно, но он соскучился по мальчишкам и ради них готов выдержать даже безупречного Леонарда…

Топот, шум и крики, раздавшиеся впереди, заставили Базиля вздрогнуть, уж слишком неожиданными они были. Граф Мо заколебался: идти ли ему на шум или свернуть. Судя по всему, кто-то с кем-то выясняет отношения, ну и пусть их! Он – «пудель», а не байланте, его дело сторона, это Кэрну хлебом не корми, дай во что-то впутаться.

Базиль Гризье вполголоса выругался и сначала пошел, а потом и побежал на шум. Эту часть Авиры он не знал, но в Мунте в таких кварталах, населенных зажиточными горожанами, находили тайное пристанище знатные любовники. Гризье обогнул какой-то угол и столкнулся с тяжело дышащим человеком. Было темно, и они не могли разглядеть друг друга, но слышать ночь не мешала – близко, очень близко топотали вооруженные люди. Дюжина. Не меньше.

– Убегаете, сударь? – шепотом осведомился Базиль.

– Пустите, – прошипел незнакомец.

– Он туда свернул, больше некуда! – рявкнул кто-то совсем рядом.

– Сейчас глянем.

Первый голос показался Базилю знакомым, впереди мелькнул свет, дома вокруг спали или делали вид, что спят, крепко запертые и равнодушные. Базиль решительно схватил незнакомца за руку.

– Вас догонят.

– Значит, буду драться.

– Не будете. – Отчего-то Гризье стало весело, как не было давно. Он торопливо стащил с головы щегольской берет с пером авеструса и сунул чужаку, а его собственный сорвал и перебросил через ближайший забор.

– Приведите себя в порядок, живо!

– Вы с ума сошли.

– Возможно, но выбирать вам не приходится, они сейчас будут здесь.

Ифранец торопливо нахлобучил берет Базиля, а тот взял его под руку и громко засмеялся.

– Дорогой друг… Какая приятная прогулка. Хорошо, что вы меня уговорили…

– Что вы делаете? – Незнакомец попробовал выдернуть руку, но Базиль его удержал, успев шепнуть в самое ухо:

– Я – Базиль. Вы меня знаете сто лет, мы гуляем по кабакам и всю ночь вместе…

Ответа он не получил – погоня была уже в двух шагах. Вооруженные люди, трое из которых несли фонари, остановились как вкопанные. Базиль ослепительно улыбнулся.

– Господа изволят любоваться звездами? Их хватит на всех…

– Кто вы? – Первым заговорил сухопарый седоватый человек в лиловом, которого Базиль тотчас узнал. Граф Вардо, один из самых влиятельных людей в Ифране, но, Проклятый, в каком виде! Бледный, руки трясутся…

– Я? Я-то Базиль Гризье, граф Мо, – арциец даже не понял, что чуть ли не слово в слово повторяет слова Крапивника, – а вот вы кто такие?

Вардо оторопело уставился сначала на Базиля, а затем на его спутника – темноволосого молодого человека с тонким нервным лицом, которого граф Мо не видел никогда в жизни.

– Морис, что вы тут делаете?

Ага, его зовут Морис… Уже хорошо.

– Мы здесь гуляем. С другом, – пояснил Базиль, яростно сжимая локоть новообретенного приятеля и старательно изображая узнавание, удивление и растерянность. – Ночь славная, а мне скоро ехать в Мунт. На свадьбу сестры. Но вы, монсигнор, неужели и вам не спится?

– Мы ищем одного человека, – бросил граф, – мимо вас никто не проходил?

– Проходил, – охотно сообщил Базиль. – Некто в берете. По-моему, он любовник хозяйки вот того дома. Мы даже в тень отступили, чтоб не смущать парочку, и тут появились вы. И все же, что случилось? Мы можем помочь?

– Неважно, – на жестком лице Вардо проступило очень странное выражение. Смесь сомнения и немыслимого, невероятного облегчения. – Я, видимо, ошибся. А вы, значит, решили прогуляться? И давно вы гуляете?

– С вечера, – в первый раз подал голос Морис, – Базиль послезавтра уезжает, а я ему завидую.

– Так в чем же дело? – Складки на лице ифранского вельможи разгладились окончательно. – Почему бы вам не поехать вдвоем? Вы, Морис, по своему положению можете приветствовать венценосных новобрачных от имени Ифраны. Я завтра же поговорю с Жоселин.

– Благодарю вас, дядюшка.

– А теперь разрешите откланяться, встретимся завтра на приеме, – церемонно произнес граф и удалился вместе со своими людьми, фонарями и арбалетами.

Четверо не стали бить мне в спину. То ли у них были свои счеты с хозяйкой этого места, то ли они решили поглядеть, чем закончится, и взяться за уцелевшую. Женщина и Олень… Серьезные противники, и это не Циала и не Ройгу, хоть и похожи. Циала была моей, не знаю уж, в каком колене, прапратеткой, в нас текла одна кровь, а Ройгу побывал моим супругом, их бы я узнала. Но сила у парочки была, а я малость поиздержалась в схватке с Анхелем. Мне очень захотелось оборотиться снежной исской рысью, и именно поэтому я этого не сделала. Я вообще ничего не сделала: первым здоровается тот, кто приходит. Не-Циала молчала, ее рогатый спутник тем более. Что ж, в таком случае первым заговорит та, кто будет прощаться. Я внимательно рассматривала прекрасное холодное лицо, обрамленное черными, как смоль, волосами. Да, это не Циала, та была отмечена печатью чувственности, в ней прямо-таки бурлила жизнь, она играла целомудренную и отрешенную женщину, но не была таковой, а эта холодна, как зимняя луна.

Мы смотрели друг другу в глаза, она явно была разочарована, что я и Четверо полюбовно разошлись до лучших времен. Олень вытянул в мою сторону рогатую голову, вбирая молочными ноздрями воздух, у него были очень неприятные глаза, но глаза, а не провалы, наполненные белой мглой, как у Ройгу. Да и клыков у него не наблюдалось, разве может быть у непорочной девы клыкастый спутник? Клыки появлялись у меня, когда я оборачивалась рысью. Может, рискнуть? Прыжок на загривок этой твари – и готово?

Олень отступил, женщина подняла руку с рубиновым перстнем и что-то произнесла. Я почувствовала на груди теплый толчок – ожил талисман Астени, о котором я в очередной раз забыла. На прекрасном лице моей соперницы отразилась легкая досада. Выходит, она напала, а я и не заметила, или эльфийская магия погасила атаку на расстоянии? Странно, серебряный Лебедь никогда не казался мне исполненным силы, это была память о друге, а не оружие. Красавица была озадачена, а меня подхватило и по – несло, как уже бывало не единожды. Я редко хочу боя, но когда видишь перед тобой что-то противное самой твоей природе, удержать себя в руках трудно, да я и не удерживала.

Олень… Сначала – олень! Не-Циала, Четверо и мунтский узурпатор – это потом. Я собралась для броска, но мои враги исчезли. Исчезло все, я была одна среди нежного жемчужного сияния. Нет, не одна, чье-то присутствие, мягкое, слегка укоряющее, но бесконечно сострадающее и любящее, в этом месте ощущалось вполне отчетливо. Меня ждали, звали, любили такой, какова я есть, несовершенной, дикой, жестокой. Любили и надеялись, что я изменюсь к лучшему, сделаю шаг навстречу. Чему?

Исполненный ласки и сочувствия зов был силен, но упрямство родилось раньше меня. Меня готовы простить? Да кто вы такие?! Если кто и имеет право меня судить, то это те, живые и мертвые, с которыми я прошла через ад. Астени и Алве есть за что меня прощать, Рене – за что судить, но не этим сладким, бестелесным и благостным, обитающим в Свете, пока в Тарре и десятках иных миров умирают. Если могут помочь, пусть помогают, нет – справимся сами, непрощенными.

Не знаю, выкликнула ли я это вслух, или эти… этот? Да, это был Он! Он был один и обладал властью читать в чужих сердцах. Жемчужное сияние стало ярче, я словно бы вязла в нем, меня куда-то влекло. Это не было простым зовом, но и насилием назвать столь мягкое прикосновение было нельзя. Все для моего же блага… Но у меня одно благо – Тарра! Тарра и спящий в лесной хижине человек, за которого я отвечаю перед всеми Силами мира и самой собой. Я вернусь, как бы эти жемчужные в меня ни вцепились. Вернусь, потому что нужна. Я рванулась, как рвется увязнувшая в болоте лошадь. Возможно, мне показалось, но любвеобильный хозяин испытал нечто похожее на досаду и ревность.

Таким он мне нравился больше, не верю и никогда не поверю в абсолютную любовь ко всему сущему, это или Равнодушие, или безграничная Любовь к себе, требующая столь же безграничного обожания всех остальных. Ого! Жемчужное ничто стало разделяться, так рано или поздно разделяется масло, смешанное с водой. Сверху проступало что-то вроде неба, снизу – земли или, вернее, тверди, а вдали появилась окруженная сиянием человеческая фигура. Со мной решили поговорить на равных? Не о чем мне с ним говорить. Мне нужно домой, только как?

Получив обратно свою память, я вообразила, что дорогу в Тарру найду из любой преисподней. Райские объятия я в расчет не приняла.

Присутствие хозяина становилось все ощутимей, но я знала, что не должна с ним встречаться, по крайней мере сейчас.

– Геро! Геро, я здесь!

Сандер? Нет! Он не знает моего истинного имени… Если мы еще свидимся, клянусь, я не стану больше ему врать. Он узнает все, и будь что будет! Но кто бы ни звал меня, он чужд хозяину этого места, он – друг, он пришел за мной. Я, как одержимая, бросилась на голос, и это все же оказался Александр Тагэре с поднятым мечом, из рукояти которого бил ослепительный зеленый луч, рассекавший проклятое мерцание не хуже идаконского маяка. Сандер был в боевых доспехах, но без шлема, спутанные темные волосы взъерошены ветром. Я вцепилась в закрытое сталью плечо, как в последнюю надежду, а он, умелым движением отодвинув меня за спину, повернулся лицом к шествовавшей к нам фигуре. Я думала, что меня ничего уже не удивит, и, разумеется, ошиблась. Они знали друг друга, Александр Тагэре и тот, кто хотел меня увести.

Они не говорили. Просто стояли и смотрели друг на друга. Воин с мечом и скрестивший руки на груди чужак, в глазах которого сосредоточились все скорби мира и вся его… глупость. Поняв это, я пришла в себя окончательно и поняла, что все еще цепляюсь за Александра. Пора было уходить, и теперь я точно знала, где начинается дорога домой.

– Сандер, – мой собственный голос показался мне громким, как звон ночного колокола, – идем. Нам пора.

– Идем, – согласился он, и все исчезло. Я вновь была в Мире Обмана среди живой травы. Одна-одинешенька. Ни Сандера, ни Чужака, ни ведьмы с Оленем.

Ночь «старые приятели» закончили в таверне «Толстый повар», где варили прекрасный глинтвейн и заслуженно гордились маленькими слоеными пирожками с мясом и яблоками.

Базиль узнал, что полное имя его нового знакомца Морис-Эркюль-Реджинальд герцог Саррижский, что он приходится племянником графу Вардо, страстно влюблен в его юную жену и пользуется взаимностью. Этой ночью парочка решила встретиться, так как была уверена, что супруг останется во дворце, но безумно ревнивый Вардо заподозрил неладное и нагрянул домой. К счастью, Морис промешкал и влюбленные не успели оставить никаких доказательств своего преступления, а левретка Антуанетты, ненавидящая мужа хозяйки всеми фибрами своей собачьей души, почуяв врага, разразилась визгливым лаем. Морис успел выскочить в окно. Догадайся он затаиться, его бы не заметили, но влюбленный осел, торопясь завернуть за угол, оказался на освещенном месте. Вардо бросился в погоню. Судя по крикам, он отнюдь не был уверен, что преследуемый выскочил от графини, но при виде Мориса понял бы все. За себя Сарриж не боялся, но для возлюбленной разоблачение означало позор и смерть. Базиль в очередной раз пожал плечами: по его мнению, убивать из-за любви было пошло, а жениться на девочке, годящейся в дочери, глупо, но свои мысли арциец оставил при себе.

Юная Антуанетта вышла за знаменитого и могущественного вельможу и стала ему изменять… Любопытно, что станет делать Нора, если когда-нибудь влюбится, хотя в кого влюбляться при нынешнем арцийском дворе? Не в Рогге же! Базиль поднял кубок:

– За здоровье очаровательной Антуанетты, которую я еще не видел.

– За здоровье твоей возлюбленной!

– У меня ее нет, – засмеялся граф, – и не было. Любовницы были, не без того, но с великой любовью в Арции нынче плохо.

– Тогда за твою будущую любовь, – не унимался Сарриж. Как часто бывает с людьми, пережившими сильное потрясение, он изрядно захмелел. Куда сильнее самого Базиля, и это было непривычно. Морис с чувством пожал Базилю руку, клянясь в вечной дружбе, и закрыл глаза. Арциец огляделся и махнул трактирщику:

– Любезный, – аур, перекочевавший в широкую ладонь, сделал это слово материальным; хозяин заведения, казалось, прямо-таки источал любезность из глаз, рта, ушей, даже ноздрей, – мой друг устал. Я хотел бы оставить его на ваше попечение, к полудню я приведу ему лошадь.

– Монсигнор, все будет сделано. Можете на меня рассчитывать.

– А я и рассчитываю.

Граф Мо поднялся, кинул последний взгляд на друга до гроба и, насвистывая, вышел. Это было смешно, но он умудрился спасти влюбленных, одурачить ревнивого мужа, заполучить в друзья и спутники одного из знатнейших ифранских вельмож и при этом почти не напиться.

Мы часто спасаем себя, считая, что защищаем других. Если бы я не оставила с Сандером кошку… Великие Братья, страшно было даже подумать, что я могла застрять в этой жемчужной трясине, потеряв дорогу домой, память, себя самое… Сначала я не поняла, откуда взялся Последний из Королей, как он меня нашел, кто ему назвал мое настоящее имя. Я была слишком ошарашена происшедшим, чтобы думать, и, лишь вернувшись в заснеженный дом посреди болот, поняла все или почти все.

Александр по-прежнему спал, и по-прежнему рядом с ним лежала свернувшаяся кошка. Мертвая. Я взяла в руки мягкий, неживой ком, и меня затрясло. Ночь давно кончилась, за окном переливался блистательный зимний день. Надо было похоронить кошку, принести меч Сандера, разжечь огонь и что-то решать, а я не могла двинуться с места. Эти Четверо, женщина, Олень, Чужак… Все хотели разного, но если своего добьется хотя бы один, Тарре конец, а Эрасти как сквозь землю провалился.

Пошатываясь, я выползла наружу. Сосну с двумя ветками, изогнутыми наподобие лебединых крыльев, я заприметила давно, у ее корней лежал серый валун. Готовый надгробный памятник. Я пошла туда, заставила камень откатиться в сторону, а землю осесть и в образовавшееся углубление положила свою нечаянную спасительницу, нечаянную, потому что несчастная зверушка не просила меня отдать ей часть своей силы и своей воли, так вышло. Сначала она стала мной, а потом погибла.

Камень послушно лег на место. Я положила руку на холодную шершавую поверхность и прикрыла глаза. Как же я устала и как замерзла от своих дорог из ниоткуда в никуда, но это только начало. Завтра снова идти от этой лебединой сосны до чего-то впереди. Но кто же все-таки этот Чужак, зачем ему понадобилась именно я? А может, он обознался? Он силен и исполнен чего-то такого, что противно самой моей природе.

Я вспомнила, каким увидела Александра Тагэре. Доспехи, меч, сильные, уверенные движения. Они уже встречались, Чужак и Последний из Королей, и Чужак отступил, так же как и теперь, но вот встречалась ли с ним я? Он уверен, что да, но я его не помню… Я повернулась спиной к маленькому серому валуну и поплелась к месту, где остался меч Александра, но на краю поляны, не выдержав, оглянулась на могилку, в которой осталась еще одна частица меня. Мы то и дело отрываем от себя и хороним что-то важное, нас истинных остается все меньше и меньше, а мы забиваем себе головы всякой ерундой вроде той, что с годами мудреют.

Меч отыскался там, где Сандер его и оставил. День был в разгаре, все вокруг так и сверкало серебром и алмазами, от вчерашней сырой и серой одури не осталось ничего. Я взяла меч, оказавшийся неимоверно тяжелым, и пошла назад. По черному клинку пробегали серебристые волны, кошачьим глазом сиял неизвестный мне камень, но в не желавшем меня выпускать мире он сверкал намного ярче. Интересно, что запомнил Александр из своего сна, если вообще что-то запомнил… Но он расплатился со мной за свое спасение сполна. Да, если бы не кошка, он бы не услышал и не нашел меня, но бросился на помощь он по доброй воле. Я хотела защитить его, а защитила себя, потому что самой мне бы не выбраться.

Ниточка, протянувшаяся между нами, когда я на лесной опушке сняла шлем с раненого рыцаря, стала еще крепче. Я могу сколь угодно списывать то, что случилось, на чей-то предсмертный зов, сострадание, всегдашнее уважение к тому, кто дрался до конца, но этого мало. Мало, потому что темноволосый арцийский король стал мне нужен. Великие Братья и те не могут знать, куда заведет дорога, на которую нас загнали судьба и время.

Нет худа без добра, теперь я знаю, что Последний из Королей способен бросить вызов не только земной подлости, но и высшим силам. Там он оказался сильнее меня, возможно, потому, что не успел испугаться, или потому, что спешил на помощь. Кошка позвала его и проводила в Мир Обмана… Нет, в какой-то другой мир, куда меня затащило то ли при помощи ведьмы с Оленем, то ли как-то иначе. Как бы то ни было, но рисковать я больше не стану, я сильнее Четверки, надеюсь, сильнее ведьмы с Оленем, но Чужак мне непонятен и явно не по зубам. А Эрасти молчит, то ли не хочет появляться, то ли не может. Гиба зимой звать бесполезно, а Хозяев и Хранителей здесь нет, и давно. Их, мне кажется, в Тарре вообще больше нет, все само по себе. Неужели Тахена тоже опустела? И что прикажете делать нам с Александром Тагэре? Ждать сначала весны, а потом непонятно чего?

Я оставила меч в сенцах и снова вышла. Александр вот-вот проснется, а я еще ничего не решила и не знаю, что ему говорить. Ночью я клялась всем, чем угодно, что больше не стану лгать, но, когда опасность миновала, я решила подождать и посмотреть, что будет дальше. Если Тагэре вспомнит сон и спросит меня обо всем прямо, я скажу правду… Да, именно так. По стволу пробежала белка, посмотрела на меня, перепрыгнула на соседнее дерево, обрушив снежную подушку. Черные глазенки, пушистый хвост и предел мечтаний – много-много орехов… Хорошо быть белкой… Белка… Шани Гардани… Ну и дура же я!

Странно, но голова не болела, было лишь ощущение легкой слабости, как после не слишком сильной болезни. Хозяйки не было, кошка тоже куда-то делась, но у окна стоял его меч, Ликия вспомнила и принесла, пока он спал, а сама ушла. Не хочет его видеть? И как ему теперь смотреть ей в глаза?

Чтобы хоть чем-то себя занять, Сандер сходил за водой, затем взялся за дрова. После пришел черед Садана, они сделали несколько кругов по лесу, всякий раз проезжая невдалеке от дома. Сандер надеялся увидеть хотя бы ждущую его кошку, но даже она от него отказалась. Наказывая за вчерашнее, он гонял себя до седьмого пота.

Александр Тагэре привык трезво оценивать себя. Сила и ловкость не только в полной мере к нему вернулись, он стал много быстрее и выносливей. Он совсем здоров и может забыть о ранах, они ему больше не мешают. Очередной раз отдыхая после упражнений с мечом, Сандер прислонился к серебристому стволу огромного бука, глядя сквозь голые ветви в глубокое, синее небо.

Зима кончалась, свет был уже совсем весенним, сколько бы снега еще ни выпало и какие бы морозы ни рвали Арцию на куски, впереди тепло, молодая зелень, птичьи трели. Впереди жизнь! Александр не понимал, что на него вчера накатило. Броситься на кинжал, забыв и о долге, и о чести?! Почему?!

В жизни последнего из Тагэре были два случая, о которых он не рассказывал никому. Тогда он тоже был в шаге от прыжка в ничто, но все было по-другому. Первый раз его, девятилетнего, спас назвавшийся Романом золотоволосый бродяга. Александр попробовал вспомнить, что он чувствовал, готовясь прыгнуть с Эльтовой скалы в неистовый прибой. Пожалуй, только одно. Желание положить конец всему – холодной материнской неприязни, насмешкам Жоффруа, слюнявой жалости в глазах служанок… Роман, не перебивая, выслушал его детские жалобы, потом заговорил сам.

Сандер не мог вспомнить почти ничего из слов своего мимолетного друга, осталось лишь ощущение страстной влюбленности в жизнь, в этот мир, который настолько хорош, что нельзя от него отказываться и его предавать. А судьбу можно укротить, как коня, какой бы злой и дикой она ни казалась. Роман еще сказал, что его будут любить лошади, собаки и прочие звери, но человеческой любви и дружбы придется добиваться самому. И он добился, у него были друзья и была любовь, хотя именно из-за любви он почти сломался. Даро… Даро, ушедшая к красавцу Артуру. Но он бы и тогда выдержал, если бы не случайность. Кубок с ядом, который ему подсунули неизвестные убийцы, хотя почему неизвестные? Он почти уверен, что за покушением стоял Паук. Выпить оказавшуюся под рукой отраву было сильным искушением, но он все же разбил кубок… Занятно, что он забыл, как это сделал. Все вытеснил сон, в котором его спасала черная кошка. Он сам в это поверил, но в тщательно запертой комнате не оказалось ни кошек, ни мышек. Он был один. Он, и осколки, и разлитое красное вино на полу…

Две смерти, которые его отпустили, две его вины перед собой, Арцией, теми, кто в него верил и ему верит. Дважды он мог себя презирать за свою трусость, она была, но третий раз! Он хотел жить, хотел вернуть трон, отплатить Тартю и предателям, спасти тех и то, что еще можно спасти. Как ему в голову пришла мысль о самоубийстве? Он любит жизнь, очень любит, и ему еще столько предстоит. Как он посмел?! Это было каким-то безумием, если бы не Ликия… Но если бы не его глупость, между ними бы ничего не случилось, а ведь он всю жизнь думал о тревожной женщине с разноцветными волосами. С тех самых пор, как во Фло увидел карты тетушки Марион. Ликэ не так уж и походит на осеннюю девушку с алым листом на черном платье, в юности поразившую воображение герцога Эстре. И вместе с тем походит.

Лесная ведьма притягивала его связанной с ней грустной загадкой, внутренней силой и чем-то неуловимым. Они словно бы говорили друг с другом без слов и знали друг про друга все, ничего не зная. Ведь услышала же она, что он задумал, успела, остановила. Сандер пытался вспомнить вчерашнее, но память отказывалась служить, он был слишком пьян и слишком взбудоражен. Ликия как-то его называла, что-то говорила о себе, о нем, о ком-то еще, а потом он провалился в какой-то странный сон. Ему что-то снилось, что-то тяжелое, неприятное… В его сне была его хозяйка, ее кошка, он сам и кто-то еще, кто-то, кого он уже встречал.

Уставший ждать Садан топнул ногой и негромко, укоризненно заржал. Конь хотел домой и хотел есть. Смеркалось, не хватало, чтобы Ликэ опять бросилась его искать! Сандер хотел ее увидеть, хоть и не знал, что ей сказать. Просить прощения? Благодарить? Сделать вид, что ничего не помнит? Или… поцеловать? В глубине души ему хотелось именно этого. Только бы протянувшийся между ними мостик сохранился! Дело не в обычной близости, а в чем-то совсем-совсем ином. Они должны быть вместе, должны верить друг другу, должны знать друг о друге все, даже самое горькое, Тайное и постыдное, но как об этом скажешь женщине, если она не захочет слушать?

В дом Александр вернулся, когда совсем стемнело. Ликия, возившаяся со своими травами, молча кивнула и принялась собирать на стол. Он тоже молчал. О том, что случилось накануне, не говорили. Не говорили вообще ни о чем. Александр пару раз хотел спросить, где Серая, и сказать что-то по поводу начавшегося снегопада и не мог, потому что все было враньем. Все, кроме его вчерашней глупости.

Это было куда неприятнее царапин на плече и на лице. Ведьма и кошка вернули его к жизни варварским, но действенным способом. Ему все же придется пройти свой путь до конца. Вчера Ликия назвала его трусом. Трусом и предателем, и была права. Он должен вынести то, что должен, даже если кажется, что сил больше нет. Пьер и те, кто его затащил на арцийский трон, – зло, а со злом нужно драться. Если его убьют, так тому и быть, но делать врагам подарок, уходя по собственной воле, – подлость. Александр передернул плечами: вчерашние раздевания на морозе и манипуляции с камнем не прошли бесследно, зверски болела правая рука. Ликия оставила на виду царку, но он решил, что пить не станет, сам виноват, а от больной руки еще никто не умирал.

Боль прогоняла сон и глушила стыд. Александр сидел и смотрел в огонь, время от времени растирая руку, и не замечал, как ведьма, поднимая голову от своих трав, несколько раз внимательно на него посмотрела, а потом вытащила какое-то снадобье и, подойдя к королю, решительно закатала рукав крестьянской рубахи.

– Где болит?

– Не надо…

– Помолчи. Тут? Вижу, что тут… – То, что она втирала ему в кожу, пахло дымом, хвоей и чем-то еще. Показалось, что руку обдало кипятком, защипало глаза, но боль стала гаснуть стремительно, как осенний вечер.

– Ликия, – голос Александра дрогнул, – прости меня за вчерашнее. Я струсил, но пойми…

– Я понимаю, – ведьма поставила свое снадобье на стол и примостилась рядом. Сандер обнял ее плечи, Ликия улыбнулась и придвинулась ближе. В ее сегодняшних прикосновениях не было и следа того животного зова, что заставил его забыть обо всем, кроме ласкающей его женщины, теперь он чувствовал рядом друга, понимающего его с полувздоха. И плевать было, что Ликэ – колдунья с болот. Он больше не был один.

Арман Перше мучительно искал рифму к слову «ночью». Сонет получался очень удачным, но последние три строчки не давались.

Нет! Точно? Сочно?

На красивом высоколобом лице читалось страдание. Арман отодвинул листок, встал, прошелся по плохо обставленной комнате, задержавшись у давно немытого окна. Наверное, придется переписывать, а как жаль…

Дверь открылась, и появился брат. Если Арман был скорее худ и, безусловно, недурен собой, то Бриана природа наградила плотным сложением и головой, благодаря ушам напоминающей атэвскую глиняную вазу с двумя ручками. Старший был поэтом, младший – королевским писарем, надо отдать ему должное, безропотно кормившим брата вот уже четвертый год.

– Арман! – Бриан был возбужден. – Где твои трагедии?

– В плетеном сундуке.

Бриан бросился к упомянутому сундуку и углубился в его недра, бормоча: «Не то, не оно, опять не то, да где же?!»

– Что ты ищешь?

– Ну, такое… Помнишь, было, ты мне говорил… Про убийцу… Он всех убил, остался один и стал королем…

– Всех? Это или «Проклятие Фемистокулюса», или «Ангуарий и Вентария»… А может, «Меч Ановирина», или «Жестоковыйный Форий», или «Бивианур Кровавый»…

– Ну, там… Про коня еще было… Он убил брата и женился на вдове… И племянников убил, и…

– Вдова брата была?

– Нет, другая, но ее мужа он тоже убил…

– А брата он одного убил или двух?

– Одного, второй сам умер, а племянников уже он…

– Тогда ничего не поделаешь, это «Бивианур», но где там лошадь?

– Была где-то, я точно помню… Ты лучше свои бумажки знаешь, давай ищи скорее…

– А что случилось?

– Понимаешь, ее можно продать!

– Ты хочешь сказать, что мою трагедию поставят?!

– Сначала нужно кое-что переделать… Ну, где она тут у тебя?

Уговорить Александра отправиться в Таяну оказалось легче, чем я думала. Я просто рассказала правду про Войну Оленя, Рене Арроя и Шандера Гардани. Сандер поверил сразу же, и я поняла, что он давно готов к чему-то подобному. Потомки Майхуба озаботились напомнить потомкам Рене о великом договоре. Я никогда не любила атэвов, но их стойкость в схватке с разъедающей Тарру ржой впечатляла.

Александр немного подумал, не стоит ли ему сначала заглянуть в Лидду, но это было куда труднее, чем прямиком отправиться в Гелань. Нам пришлось бы выйти из леса, а Сандер не сомневался, что подступы к Гваре и Наботу охраняются. Я была рада его осторожности, потому что Гвар-Набот и Лидда были, и то в лучшем случае, дружественными герцогствами, окруженными врагами, а Таяна, судя по всему, осталась сильной и свободной.

Я верила наследникам Шани и Уррика, и у меня на то были все основания. Лежащие за Гордой и Тахеной земли отлучили от Церкви, а что собой представляли святые сестры и антонианцы, я поняла еще до встречи с Эрасти. Объяснение напрашивалось само собой – Таяна не рехнулась и была достаточно сильна, чтобы дать отпор Святому походу, вот ее и прокляли. Очень удобно: и воевать не надо, и всех, кто глядит на восток, можно записать в еретики.

Путь в Гелань лежал через Тахену, и я очень надеялась встретить друзей и там. Кэриун и Прашинко зимой спят, но Лупе – человек, к тому же хозяйка Тахены неподвластна Зиме. Хотелось верить, что маленькая колдунья жива и по-прежнему правит древними топями. В самой Арции Хранителей и Хозяев не осталось, по крайней мере мне так казалось, но Тахена – это Тахена. Пока сила Прежних не покинула Тарру, эта крепость будет держаться. Я сама была частью древней силы и чувствовала, что этот мир мой. А раз так, Тахена меня примет и пропустит… Меня? Нас!

Мы с Сандером связаны накрепко. То, что случилось в ночь Последнего Греха, лишь ускорило неизбежное. Я никогда не любила лжи, Последний из Королей стал мне дорог, хоть и не так, как Рене. Я не чувствовала себя перед ним виноватой и не сомневалась в своей любви, но адмирал был очень, очень далеко, если вообще был.

Рене Аррой – это мое прошлое и, я продолжала на это надеяться, будущее, а настоящим были зимняя дорога, заснеженный лес и мой сероглазый спутник. Порой мне казалось, что время повернуло вспять и я вновь иду из Убежища в Кантиску вместе с Астени и Преданным. Арция изменилась, если говорить о странах и обычаях. Арция осталась прежней, если иметь в виду деревья и сугробы. Я едва удержалась от искушения свернуть в Убежище, но тогда бы пришлось слишком многое объяснять.

Лесная ведьма могла узнать о минувших войнах от таких же отверженных, могла пройти зимой по занесенному вьюгами дикому лесу, но в покинутом эльфийском поселении я бы себя выдала, потому что не смогла б остаться равнодушной.

В том, что уцелевшие Лебеди оставили свое гнездо в болотах, я не сомневалась. Талисман Астени молчал, а это означало, что эльфов в Арции нет. Эмзар не вернулся назад после войны Оленя – то ли нашел дорогу за пределы Тарры, то ли увел своих на Лунные острова караулить заморскую дрянь. Но лес все еще помнил ушедших, и я помнила. С каждым шагом мы приближались к поляне, на которой Астени принял свой последний бой. Строго говоря, она лежала в стороне от нашего пути. Немного, но в стороне, ее можно и нужно было обойти, но я не смогла. Странное дело, если б я была одна, у меня бы хватило сил не свернуть, но Сандер умудрялся будить во мне то, что, казалось, навсегда уснуло. Чем больше я его узнавала, тем больше он сбивал меня с толку, потому что таких, как он, не бывает.

Ликия недаром была ведьмой. Как-то так вышло, что Садан смог идти, не проваливаясь в снег. Атэвский красавец с легкостью нес двоих всадников вместе с их небогатыми пожитками и обижался, когда седоки решали немного пройтись пешком. Странно, но Александр никогда не был так спокоен, как сейчас, когда пробирался через захваченную врагом страну в обществе лесной колдуньи. Всю свою жизнь он прятал свои чувства иногда под улыбкой, чаще под бесстрастностью. Нужно было что-то делать, за кого-то решать, а в последние годы события и вовсе понеслись, как валун с холма. Теперь же он впервые в жизни был свободен и был самим собой. Ликии он доверял так, как не доверял никому. Она все понимала, ничего не спрашивала, ничего от него не хотела. Просто была рядом, и, кажется, ей действительно не было дела до его увечья.

Как встретят в Таяне их с Ликией, было неизвестно, но король Арции об этом не думал. Жизнь дала ему отсрочку, глоток свежего воздуха между двумя темницами, и он жил, а Ликия придавала этой жизни все более отчетливый привкус счастья. Он не говорил с ней о любви, как некогда с Даро, но в отношениях с Ликэ не было лжи, которая в конце концов разлучила его и Дариоло. Тогда они носили маски, живя на виду у сотен глаз, смотревших на брата короля и красавицу-мирийку отнюдь не с нежностью. Теперь Александра Тагэре видели разве что звезды и волки, а лгать им было незачем, да он и не собирался этого делать. Ликия стала для него если не всем, то очень многим. Он не хотел ее терять, а было ли это любовью, Сандер не знал и сам.

Иногда Александр задумывался о том, кто же его подруга на самом деле. Понятно, что она оказалась в лесу не от хорошей жизни, не сомневался он и в том, что раньше ее звали иначе – на простолюдинку эта женщина не походила. Сколько ей лет, он тоже не знал, лицо у нее было совсем молодым, но взгляд и слова говорили о том, что за спиной Ликэ немало того, что она с радостью бы забыла. Какое-то отношение к ее судьбе имели циалианки, ненависти к которым женщина не скрывала. Эта ненависть его и спасла. Да, патом они поняли и приняли друг друга, но сначала она видела в нем лишь человека, за которым идет охота.

Странным образом обе женщины, которых он любил, оказались на пути ордена, но, если Даро защищал брат, Ликия заботилась о себе сама. Александру хотелось узнать тайну колдуньи, но лишь от нее самой. Кто бы ни была эта женщина, что бы ни свершила в прошлом, он от нее не откажется. Сандер верил своей подруге, какие бы удивительные вещи она ни говорила. Ликэ предложила искать помощи в Отлученных землях, и он согласился, хотя никогда не забирался на восток дальше Лидды.

Граф Жавер Лидда рассказывал о том, что творится за Заклятым перевалом. Этот хитрец вовсю торговал с еретиками, о которых в Арции слышали много, но толком ничего не знали. На северо-востоке было много того, что привлекало купцов, но негоцианты о своих похождениях предпочитали не распространяться, мало ли что могло взбрести в голову синякам.

Таяна была отрезанным ломтем, Церковь почитала ее жителей худшими еретиками, чем атэвы, и вот теперь он идет к ним… Он так мало знает о таянской ереси, о том, что послужило причиной разрыва. В Арции правду о Войне Оленя выпололи, как сорняк, старые хроники были уничтожены, осталась лишь Книга Книг и подправленное Сопутствующее слово [32]. Когда Таяна отошла от Благодатных земель, Церкви удалось натравить на нее Западную Фронтеру, и с тех пор на рубежах идет война, в которой победителей нет и не предвидится. Вот и все, что он слышал, пока Ликия не рассказала о клятве, данной шестьсот лет назад герцогом Гардани. Это имя Александру ничего не говорило, зато клятвопреступников на своем не столь уж и долгом веку последний из Тагэре повидал предостаточно, отчего же он верит слову давно умершего человека?

Через кварту они вышли к очень странному месту. Казавшийся непроходимым лес, услужливо пропускавший путешественников и смыкавшийся за их спинами, расступился. Они оказались на круглой поляне, заросшей по краям бересклетом и дикими розами, на которых еще держались розоватые и оранжевые плоды. Был день, и солнечные лучи танцевали по поверхности огромной аметистовой глыбы, из которой бил родник. Причудливые ледяные наплывы странным образом сочетались с лиловым камнем.

– Рассказывают, что когда-то на этом месте умер лебедь, – тихо сказала Ликия, – лес сюда никого не пускает. Я была здесь лишь однажды… Очень давно.

Александр подошел к камню, повинуясь странному порыву, опустился на колени и оказался… на Эльтовой скале.

В небе сияла полная луна, через которую разорванным кружевом бежали облака, внизу ревело море. На вершине виднелись два стройных силуэта. Александр не мог видеть лиц, но сердце его бешено заколотилось, так как он понял, КТО эти люди. Они о чем-то оживленно разговаривали, затем золотоволосый Роман махнул рукой и растворился во тьме, Аларик какое-то время смотрел ему вслед, а потом обернулся… В серебристом лунном свете блеснули голубые глаза. «У тебя остался еще один удар!» – сказал он, а потом Александр увидел город, над которым возвышалась увенчанная замком гора. Внизу бушевала и пенилась темная река, в иглециях звонили колокола, по улицам расхаживали люди в странных одеждах, и среди них отчего-то был Рафаэль. Мириец улыбался, а рядом с ним шел Шарло. Они вошли в иглеций, и Рафаэль распахнул Небесный Портал.

Вновь зазвонили колокола, и вышел Небесный ход, но верующие вместо свечей несли мечи и копья, а на иконах не было ликов святых – лишь прорезаемая синими сполохами тьма, из которой смотрели странные глаза, похожие на глаза огромной хищной птицы. Александр обернулся и увидел, что и в храме исчезли настенные росписи, осталась лишь икона великомученика Эрасти. В руках Александра оказалась свеча, он хотел ее зажечь перед образом святого, а тот неожиданно дерзко ему подмигнул. С иконы в глаза королю Арции смотрел Рафаэль Кэрна. Затем золото оклада стало таять и оплывать, как воск свечей, фигура Рито становилась все более живой и осязаемой, друг протянул к нему руки, Александр рванулся навстречу и столкнулся взглядом с Алариком, надевшим ему на шею черную цепь с изумрудами, а потом все затянул белый туман. Александр парил в нем, потому что черная цепь тянула его вверх. Он поднял глаза и увидел, как сквозь прорывы в белесой пелене сверкает алым Волчья Звезда Ангеза. Он поднимался все выше и выше, мгла почти рассеялась, и стало видно усыпанное звездами небо, и вдруг голос Филиппа прохрипел: «Александр». Он обернулся. Внизу медленно переливались кровавые волны, из которых к нему тянулись руки. Он увидел запрокинутое лицо брата, захлебывающегося в густеющей крови, и бросился назад. Филиппу удалось ухватиться за него, и они начали подниматься, но на этот раз намного медленнее. Александр знал, что должен смотреть только вверх и вперед, туда, где, неподвластная мерзкому туману, мерцала его звезда, но брат звал его, а потом к его голосу присоединились другие голоса. Что-то бурчал вечно недовольный Жоффруа, с ним спорила Элеонора, громко перекликались, играя в Войну Оленя, племянники, ясным, холодным голосом отчитывала кого-то мать, смеялся отец, а затем раздался шепот Даро, и Александр понял, что сейчас оглянется, не может не оглянуться…

– Жизнь стоит того, чтобы за нее драться.

Кто здесь? Роман. Такой же молодой и красивый, как двадцать четыре года назад, и рядом с ним… Эдмон. В синем плаще, на котором расправляет крылья белый лебедь.

Перед глазами Александра вспыхнула двойная радуга, сквозь которую улетала к небу лебединая стая. Зимы больше не было, земля была устелена ковром белых весенних цветов, цветущие ветки тянулись к лицу, щебетали птицы, звенел ручей, и в его звоне отчетливо проступала мелодия, нежная и светлая, как сама весна.

– Нам пора, – теплая рука легла на его плечо, и Александр открыл глаза. Весна исчезла, даже день и тот кончился. На небе сияла половинка луны, окруженная сверкающим ореолом.

– Что это было? – Александр уже ничего не понимал.

– Ты что-то видел… Я ждала, пока не зашло солнце. – Она могла бы сказать больше, но не захотела. Что ж, ее право… А он лгать не станет!

– Я видел друга, который вдруг оказался Святым Эрасти, город с замком на горе и с рекой внизу. Там меня ждали, а потом я летал над морем из крови, меня тянуло вверх, к Волчьей Звезде. Я знал, что не должен оглядываться, но меня звали, и я понял, что оглянусь, и тут все исчезло. Остались лишь весна, улетающие лебеди… и радость.

– Город с замком на горе? Река внизу? Странно, – она положила руку ему на плечо, – похоже, что это Гелань.

– Гелань? – Он поцеловал Ликию в губы и повторил:

– Разумеется, Гелань… Красивое имя, но нам стоит подумать о ночлеге…

Девушка в плотном розовом чепце продавала поддельные фиалки. Она была хорошенькой, но замерзшей. Носик покраснел, а губы, наоборот, побелели. Товар не шел, да и вообще народу на улице было меньше, чем обычно, и люди были хмурыми, хотя, возможно, во всем был виноват резкий, холодный ветер. Базиль Гризье с усмешкой полез в кошелек и купил у красноносой продавщицы всю корзинку. Та жадно схватила серебряную монету и с вопросом уставилась на Базиля, видимо, ожидая приглашения в соседнюю гостиницу. Можно было так и поступить, но граф Мо не любил делать то, чего от него ожидают, он пожал плечами, сунул корзинку с восковыми цветочками пажу и тронул коня. Настроение, и без того пакостное, отчего-то стало еще хуже. Похоже, он совсем спятил. Сначала не хотел уезжать в Авиру, а теперь бесится из-за того, что вернулся в Мунт.

Караковый атэвский жеребец Базиля, изящно переступая ногами в белых чулочках через замерзшие лужи, сам завернул на улицу Борзой. В отличие от седока он почитал особняк Вилльо своим домом. Может, стоило остановиться вместе с Морисом Саррижским? Нет, нельзя. Он не просто сопровождает высокого ифранского гостя на королевскую свадьбу, он – брат невесты, ему вести Нору к алтарю. Жорес не может, а показывать народу Филиппа Тартю вряд ли рискнет. Нора теперь законнорожденная, а ее младшие братья тем более… По закону Филипп Рунский – король, хоть и несовершеннолетний. Конечно, законы для победителей, да еще поддержанных Церковью, не писаны, но дразнить гусей Тартю не станет… Проклятый, как же все надоело. И Авира, и Мунт, и родичи, и вообще все!

Особняк был разукрашен можжевеловыми ветками и искусственными цветами, дабы было ясно: здесь живет невеста, а он и позабыл об этом обычае. Что ж, значит, купленные фиалки пойдут в дело… За несколько домов до «гнездышка королевской голубки» Базиль налетел на первый караул. Новые гвардейцы с роскошными сигнами на алых плащах красиво отдали честь будущему королевскому шурину. Окна в соседних зданиях были тщательно заперты, и Базиль сообразил, что их обитателей на время торжеств попросту выставили. Пьер Тартю тщательно избегал любых неожиданностей. Гризье очередной раз пожал плечами и въехал во двор. Здесь охраны и лакеев оказалось вовсе немерено, а вот знакомых лиц почт" не осталось. Граф спрыгнул с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, предупредив, что у Бретера мерзкая привычка кусаться, и взбежал на разукрашенное крыльцо. Свадьба завтра, но финтифлюшки развесили сегодня… И почему это его бесит?! Все решено давным-давно, все довольны, Нора тоже. Ну и пусть ест своего Тартю хоть с вареньем, хоть с хаонгской чоколатой…

Дворецкий тоже был новым. Высокий, благообразный и себе на уме. Он почтительно приветствовал «монсигнора» с благополучным прибытием, за что монсигнору захотелось его придушить. Базиль коротко кивнул и поднялся в гостиную. Там, спасибо Проклятому, была только Доротея. С женой брата Базиль никогда не ссорился, потому что никогда не разговаривал. Супруги жили каждый по себе. Дочь покойного Гастона Койлы с двумя детьми проводила все время в Аганне. Жорес, пока был здоров, болтался в Мунте, а после встречи с Кэрной заперся в особняке на улице Борзой, не пуская к себе никого, кроме матери. Но королевская свадьба – это королевская свадьба, графине Аганнской предстоит нести шлейф невесты, это было решено еще до Гразской битвы. Так жив Тагэре или нет? И если жив, то где…

– Здравствуй, Доротея, – Базиль галантно поцеловал руку невестки, – скучаешь?

– Да. Не люблю столицу.

Она вполне могла бы добавить: «И мужа», но не добавила. Воспитание есть воспитание, да и кто он, чтобы Тея с ним откровенничала.

– Я тоже, и что слышно в нелюбимом нами городе?

– Мы приехали прошлым вечером, – объяснила Доротея, – так что я не успела узнать новости. Жорес чувствует себя хорошо, девочки заняты платьями, сигнора Элеонора им помогает…

Доротея никогда не называла свекровь матушкой, за что Базиль ее искренне уважал.

– Надеюсь, красивые тряпки отвлекут Нору от физиономии супруга. Где она, кстати?

– В розовом будуаре, там две швеи и сигнора.

– Прекрасно. Они обо мне раньше вечера не вспомнят, так что я могу заняться своими делами.

– Безусловно, но не думаю, что вам стоит пить.

Прелестно, его уже считают пьяницей.

– Я замерз, и вряд ли мои родственнички будут счастливы, если завтра я буду чихать на венценосную пару. Так что сейчас мне придется выпить. – Базиль еще раз склонился к руке невестки и, напевая ифранскую песенку о пользе вина, вышел.

Предстоял скучный и склочный вечер. Надо постараться не перессориться с матерью и Жоресом накануне семейного торжества, чтоб его. Граф лениво обошел свои покои, снова показавшиеся ему чистым, аккуратно прибранным склепом, сменил одежду, выпил принесенное пажом подогретое вино, полистал какие-то книги, посидел в одном кресле, пересел в другое, немного подумал, вызвал слугу и потребовал еще вина. Лакей вышел с невозмутимым лицом, но Базиль понял, что тот приказа не одобряет, ну и Проклятый с ним. Будущий родич Его Величества Пьера Седьмого встал, подошел к окну, полюбовался на вымощенный булыжниками двор и увитые белыми и розовыми лентами гирлянды над воротами, еще раз обошел комнаты, взял книгу об атэвской охоте, открыл, закрыл, поставил назад. Вошел слуга с подносом, на котором, кроме кувшина и кубка, лежало запечатанное письмо.

Два скрещенных павлиньих пера… Морис Саррижский, давно не виделись. Базиль сломал печать – ифранец приглашал его на ужин. Неплохо, с ним он, по крайней мере, не поцапается, да и домашние придираться не станут. Граф Мо повернулся к лакею:

– Я тебя не видел раньше. Как тебя зовут?

– Жиль.

– Передай графу Аганнскому и сигноре, что я принял приглашение герцога Саррижа и уехал. Буду поздно.

– Слушаюсь, монсигнор.

Забавно! Слуги сами додумались, или это Жорес велел обращаться к хозяевам как к принцам крови… Как пуделя ни назови, волком не станет, так, кажется, про них говорили. Про них и про Тагэре…

Морис остановился в ифранском посольстве. Раньше на его стенах и на стенах прилегающих домов то и дело появлялись надписи, сообщавшие об отношении мунтских студиозусов и молодых нобилей к Пауку и его потомству. Теперь стены были чистыми – при Тартю говорить и тем более писать становилось опасным, впрочем, ему-то какое дело… Базиль спешился, что-то кому-то сказал о морозе, отдал плащ лакею и прошел в отведенные Саррижу апартаменты.

– Рад тебя видеть.

– А я еще больше рад, ведь ты избавил меня от тихого семейного ужина. Но, признаться, я несколько удивлен.

– Тебя ищет один человек. Он не очень хочет, чтоб об этом знали, а к особняку Вилльо, если ему верить, незамеченным не подойти.

– Да, это так. Но я никого не ждал, что это за сигнор?

– О, – Морис улыбнулся, – это не сигнор. Я бы принял его за стражника или вышибалу, но он принес кошелек с вашим гербом, в котором, по его словам, лежит письмо. Возможно, его прислала какая-то красотка?

– Красотка? Вряд ли… – Граф Мо внимательно посмотрел на собеседника. – Что такого сказал этот вышибала, что ты решил мне написать? И почему ты вообще стал с ним разговаривать? Где он, к слову сказать, к вам прицепился?

– Здесь. Он или откуда-то узнал тайное слово, или оказался очень ловким, так как посольства в Мунте стерегут крепко. Видимо, Его Величество не хочет, чтобы арцийцы надоедали иноземным послам. Как бы то ни было, твой пьянчуга сумел обойти все запреты, это свидетельствует в его пользу. А почему я тебя вызвал… Сам не знаю… Этот бражник держался не как вымогатель или попрошайка, а как человек, выполняющий свой долг, вот я и написал. Если я ошибся, мы займемся куропаткой в вине, но сначала прочти письмо, а я сейчас вернусь.

Сарриж вышел, оставив Базиля наедине с его собственным кошельком. Граф повертел в руках вещицу, пытаясь вспомнить, кому и когда мог ее отдать. А может, он ее потерял или у него украли или отобрали? Кэрна? Нет, Рафаэль и его приятели ничего у него не взяли. В Гваре? Не похоже… А, Проклятый с ним! Гризье развязал тесемки и вытряхнул письмо.

«Сигнор, – почерк был корявым и явно незнакомым, – вы мне подарили этат кашилек, штобы я кое за кем приглядел в ваше отсутствие. Теперича я жыву в другом мести но я должон вам коишто пиридать и расказать сигодня и завтра вечерам и ночйу я буду ждать сигнора в гастинице ципной пес што на биригу луферы напротив ричнога замка пусть сигнор аденится так штобы иго ниузнали и закажыт баранйу ногу сгарохам два куфшына ифранскава белава и яблоки с жоным сахаром я падайду».

Базиль в изумлении вглядывался в записку неведомого грамотея. Шутка? Нет, вряд ли… «Буду ждать сигнора в гастинице ципной пес што на биригу луферы напротив ричнога замка…» Доротея права, надо пить поменьше! Как он мог забыть?! Караул-декан из Речного Замка. Он и впрямь дал ему кошелек, чтобы тот присматривал за Филиппом и Алеком. Морис оказался прав, дело и впрямь важное.

– Кажется, я не ошибся, – ифранец уже стоял в дверях, – ужин будет подан через четверть оры.

– Морис, могу я попросить об одолжении?

– Разумеется, тем более я еще не отплатил тебе за берет.

– Пустое… Мне нужно отлучиться, но так, чтобы считали, что я все еще здесь.

– Нет ничего проще, из любого посольства можно выбраться незаметно, а уж из ифранского… Покойный Жозеф посылал в Арцию не божьих вестников, а шпионов. Сейчас подадут ужин, слуги полюбуются на нас, а потом я их отошлю. Тебе нужно сменить одежду?

– Это было бы просто замечательно. Темный плащ с капюшоном и, если найдется, парик.

– Найдется. С удовольствием посмотрю на тебя с темными волосами.

Свадьба обходилась безумно дорого. Король еще раз перечитал представленный список и поморщился. Вычеркивать было нечего, он не должен подать повод для очередных насмешек. Анхель не жалел денег на увеселение нобилей и простонародья, да и Филипп с Александром скупцами не были; хотя горбун пиров и охот не любил, но традиции Арроев соблюдал. Значит, и ему придется поступать так же, хотя бы первое время, но денег было жаль. Природная скупость Пьера, усиленная пребыванием в качестве приживальщика при дворе Паука, с воцарением не только не исчезла, но расцвела буйным цветом. Раньше он трясся над каждым аргом, теперь страдал из-за сотен и тысяч ауров, которые приходилось выпускать из рук, оплачивая наемников, клириков, шпионов. Раньше он мучился, когда платил за свечи и полотно для нижнего белья, теперь страдания многократно увеличились. Но шпионы хотя бы служили долго, а бумажные гирлянды и цветные фонарики и нужны-то всего на несколько ор, а трат как на хороший гарнизон. А еще туалеты, вина, мясо, фрукты, подарки… Впрочем, знатные гости и послы подарят больше, чем выпьют и съедят. Хоть это радует, только б обошлось без неприятностей.

Пьер наморщил лоб и принялся думать о завтрашнем дне. Виконт Эмразский с самого детства привык предполагать худшее, чтобы быть к нему готовым и, если что, знать, что делать. Итак, что может случиться плохого? Народные волнения? Вряд ли… Мунт подавлен, а не взбешен. Короля простонародье еще не уважает, но уже боится. Нет, тут сюрпризов не предвидится, разве что в столицу проберется Кэрна. Мириец для Пьера прочно превратился в подвешенный над головой меч. Тартю не сомневался, что лучший друг Александра жив. Король старался не думать о Рафаэле, но то и дело вздрагивал и оглядывался, ожидая появления своего врага из-за каждой занавески.

Спору нет, новая гвардия, маги с Кристаллами и циалианцы казались надежной охраной, но… Но Жорес Аганнский слеп, а след Кэрны потерян. Итак, первая опасность – это байланте. С него станется убить прямо на брачном ложе. Надо принять дополнительные меры безопасности. Тартю написал на бумажном огрызке «Гаэтано» и стал думать дальше. Следующей трудностью были новые родичи. Ссориться с Вилльо, пока Элеонора не родит наследника или хотя бы не забеременеет, нельзя. Но и потакать им незачем, он не Филипп и не намерен кормить всю свору за свой счет. Нет худа без добра, проклятый Кэрна избавил его от самого сильного, самого умного и самого жадного из всей шайки. Но с Реви, Элеонорой и особенно Базилем ухо держать придется востро. Что им сказать, если они спросят о мальчишках?

Гризье наверняка потребует свидания, прошлый раз он, будучи пьяным, силой вломился в Речной Замок. Что будет, если он узнает правду? Что будет, если узнает правду будущая теща? Реви и его братца Пьер не боялся, те будут молчать и… просить золота. Тоже нехорошо, но от вымогателей со временем можно избавиться, а Базиль непредсказуем, особенно когда напьется, а на свадьбе он напьется обязательно. Тогда пусть напьется до положения риз, надо за этим проследить… Было бы славно, если б Гризье сломал шею на какой-нибудь охоте, но он умудрился подружиться с герцогом Саррижем, это может пригодиться.

Как ни странно, граф Мо оказался неплохим дипломатом – вернулся из Гвары, завел друзей в Авире… Вот пусть там и сидит, пока все не утрясется и пока не понадобится вырываться из паучьих объятий. Дядя Саррижа по матери женат на племяннице Жозефа, на этом можно сыграть, но сначала свадьба. Кроме Кэрны и Вилльо, короля беспокоили пирог, брачная ночь и проклятые кошки, которые в последнее время как в воду канули. Проще всего было поверить, что гофмейстер нашел и наказал вредящих королю слуг, но Тартю никогда не полагал самый простой ответ верным. С преследовавшими его котами что-то было не так, и их исчезновение не только радовало, но и тревожило. Если испортившие коронацию твари испоганят и свадьбу, ему не поможет даже Анастазия. Та клянется, что скоро он сможет забыть о мальчишках, хорошо бы, хоть это…

– Ваше Величество! Пироги доставлены.

– Несите.

Повар в белом колпаке внес огромное сооружение, разукрашенное взбитыми сливками и засахаренными фруктами. Точное подобие свадебного пирога, который положено разрезать молодому. Корку нужно отделить так, чтобы она не развалилась на куски, это обещает счастливую семейную жизнь и многочисленное потомство.

Сломать верх пирога – дурная примета и свидетельство слабосильности жениха. Конечно, на свадьбе треклятого мирийца или покойного Филиппа, знаменитых своими любовными похождениями, над испорченным пирогом лишь посмеялись бы, но Пьеру с женщинами не везло. Если конфуз с молодой женой, буде он произойдет, можно скрыть, то пирог придется резать на глазах сотен приглашенных. Тут ошибки быть не должно.

Король взял нож и всадил в подрумяненное тесто. Сначала все шло хорошо, но примерно на середине корка треснула. Как и его надежды на скорую победу. Пьеру сны снились редко, тем более – цветные, вот он чуть было и не принял бред за действительность. Вообразил себя бессмертным властелином, которому служат сам великий Анхель и Филипп Тагэре! А это был сон, такой же сон, как разгуливающий по дворцу Тагэре. Второй пирог тоже был безнадежно загублен, а за ним и третий. Пьер отшвырнул нож. Случись такое на пиру, весь двор за его спиной будет хихикать и многозначительно переглядываться.

– Ты, – король сжал губы так, словно пироги угробил не он, а повар, – испеки еще два. И добавь в тесто что-то, чтоб оно не крошилось.

– Осмелюсь доложить Его Величеству, – рецепт свадебного пирога не менялся со времен Святого Анхеля.

– Меня это не касается. Если корка сломается, ты и твои помощники окажетесь в дюзе. Если проговоришься – тоже.

Когда младший сын соизволил спуститься вниз, Элеонора Гризье была готова его убить. Ночные возлияния с ифранским приятелем не прошли даром, выглядел Базиль отвратительно. Бледный, под глазами темные круги, хорошо, хоть оделся, как положено графу Мо, а не заштатному нобилю. Как жаль, что вести сестру к алтарю будет он, а не Жорес. Бывшая королева хотела было сделать Базилю замечание, но передумала. Начинать ТАКОЙ день со ссоры было не правильно. Сынок напился вчера, а сегодня – это сегодня.

– Матушка, – похоже, он тоже понимает, что виноват, по крайней мере, дурака не валяет, – я готов.

– Вы когда вернулись?

– Не помню, но поздно… Если желаете, можно узнать у Саррижа.

– Не желаю. Надеюсь, вы помните свои обязанности.

– О да.

От необходимости продолжать разговор их избавила Нора. Невеста в нежно-голубом платье, отделанном мирийскими кружевами и мелким жемчугом, была ослепительна, и Элеонора почувствовала прилив гордости и удовлетворения.

– Нора, ты все помнишь?

– Да, матушка.

– Ты красива, как принцесса из сказки, – заметил Базиль, – но туфли лучше заменить. Не дело, если женщина выше мужчины, тем более такого…

– Базиль, – в голосе Элеоноры зазвенел металл, – вы опять за свое?

– Как хотите. Но я буду не я, если Тартю к весне не запретит женщинам носить каблуки.

– Почему? – В голубых глазах невесты было недоумение. Брат не ответил, пожал плечами и отошел к окну. Видимо, после вчерашнего болела голова.

Элеонора еще раз поправила серебряную вуаль, украшавшую головку дочери, высвободив солнечный локон, якобы случайно выбившийся на волю. Нора не любит Пьера, но это ерунда. Потерпит! Главное – наследник, а дальше… Дальше Пьер может отправляться вслед за Жаклин, а регентом при малолетнем короле станет ближайший родич королевы. Видимо, Фернан, а она так надеялась на Жореса. У старшего сына, единственного из всей семьи, ум государя, если, разумеется, не считать ее саму, но женщина не может быть регентом. Или может? Надо поговорить с Ее Иносенсией. Нора станет регентшей, а ее мать истинной правительницей, но пока об этом не должен знать никто, и особенно Базиль с его пьянками и глупыми шутками. Хорошо, что Пьер его отослал, в Ифране он ни о чем не догадается.

В наблюдательности младшего сына Элеонора убедилась после его возвращения из Гразы, когда Базиль прямо-таки с цепи сорвался. Порой кажется, что в глубине души он сочувствует горбуну и мирийскому мерзавцу. Хорошо, хоть при людях молчит, зато Филипп до сих пор отказывается видеть родную мать, обвиняя ее в предательстве.

Ничего, со временем оба поймут, что все, что она делает, она делает ради семьи. Филипп рано потерял отца, вот и влюбился в своего дядю, вернее, в его военные подвиги. Подрастет – поумнеет, хотя королем ему уже не быть. Элеонора была почти довольна, что Филиппа держат в Речном Замке, – Пьер мнителен, он мог бы вообразить, что мальчика против него настраивают родичи, а этого допустить нельзя…

– Сигнора, – Доротея, одетая в вишневое платье с золотым поясом-цепью, показалась на лестнице, – мы готовы. Спускаться?

– Можете, – откликнулся стоящий у окна Базиль, – кортеж прибыл. Нас осчастливил самый маршальский из арцийских маршалов, он же отчим нашего жениха.

– Мы с супругом сейчас будем. – Графиня Аганнская исчезла, а граф Мо повернулся к сестре:

– Все, голубушка. Можешь опускать вуаль, и да помогут тебе все святые, сколько бы их ни было.

Невеста и ее брат были потрясающе красивой парой. Нежная девушка в голубом и высокий рыцарь в черном и сиреневом с напряженным бледным лицом, на котором жили только глаза. Кардинал Клавдий понимал короля, отославшего графа Мо в Ифрану. Базиль был слишком хорош собой, чтобы стоять рядом с троном Его Величества Пьера Седьмого, не говоря уж о его то ли глупости, то ли дерзости. Надо было додуматься! Притащить во дворец мертвые головы. Нет, с таким капитаном гвардии, хоть старой, хоть новой, далеко не уедешь.

Клавдий не сомневался, что в глубине души Тартю ненавидит новых родственничков за красоту, богатство и наглость, но терпит. Потому что они ему ровня – Вилльо такие же выскочки, как и Тартю, а значит, подходящие союзники против старых фамилий, которые хоть и были ранены в Гразе, но их еще добивать и добивать…

Невидимый хор третий раз повторил «Радуйся, голубица», Его Высокопреосвященство степенно вышел вперед и возгласил:

– Знает ли кто, видел ли, слышал ли что-то, порочащее богобоязненного и благородного Пьера из дома Лумэнов? Что-то, что могло бы оттолкнуть от него сердце невесты, вручающей ему свою руку и свою девичью честь?

Знает ли кто, видел ли, слышал ли что-то, порочащее невинную и прекрасную Элеонору из дома Тагэре? Что-то, что может оттолкнуть от нее сердце венценосного жениха, дающего ей свое незапятнанное имя и избравшего ее матерью своих наследников?

Слова кардинала прозвучали громко и отчетливо, и ответом им была тишина. Последний (и первый) раз бракосочетание в главном храме Мунта было прервано, когда злополучный Филипп Второй сочетался браком с дочерью герцога эстрийского. Тогда влюбленный в девицу нобиль прорвался к Возвышению и поклялся Святым Эрасти, что жених – мужеложец. Это знали многие, но отчаянный поступок закончился тем, что невеста сказала у алтаря «Нет». Кажется, она потом вышла за наглеца, принадлежавшего роду Мальвани, а злополучный Филипп два года спустя женился на золотоволосой оргондке, которая его потом и свергла.

О прискорбном случае забыли почти все, но не Пьер. На венчание пускали лишь надежных и верноподданных. Командор городской стражи и капитан новой гвардии не подкачали. В храме Святого Эрасти не оказалось никого, кто посмел выступить против короля. Особо тщательно искали маркиза Гаэтано, который, по мнению короля, мог выбрать для своей мести день свадьбы, но Кэрна исчез.

Вздохнув с облегчением (схватка могла закончиться плачевно не только для стражников и короля, но и для Его Высокопреосвященства, панически боявшегося пик, мечей и арбалетов), Клавдий спустился к жениху и невесте. Пьер в алом одеянии Волингов с напряженным лицом стоял между матерью невесты и своим безгубым отчимом.

Выждав положенное время, Клавдий поднял руку.

– Сим свидетельствую, что нет в Арции никого, кто знает дурное о женихе и невесте. Приблизься же, дева.

Хор запел «Она приближается». Элеонора Тагэре, грациозно опираясь на руку Базиля, пошла вперед. Рядом с ней, чуть отставая, шла мать жениха в пышных алых шелках. Шлейф невесты несли две ее младшие сестры. Девушка и ее спутник церемонию знали прекрасно. Они оказались у ковра, на который уже взошел жених, как раз вовремя: хор пропел «Она вручает себя любимому, и небеса любуются ее чистотой». Базиль не заступил на ковер, что было бы дурной приметой, а изящно опустился на одно колено у самого края. Пьер шагнул навстречу суженой и откинул серебряную вуаль. На какое-то время все трое замерли. Ослепительная златокудрая красавица, невзрачный человечек в красном, с королевской цепью на тощей шее и коленопреклоненный рыцарь, в лиловых глазах которого промелькнула и погасла тяжелая, неизбывная ненависть. Его Высокопреосвященство почел за благо решить, что все дело в освещении.

Базиль Гризье не был пьян, и голова у него не болела, у него вообще не болело ничего, кроме души, в существование которой он, к слову сказать, не верил. Когда жирный кардинал спросил, не знает ли кто-то чего-то, порочащего жениха и препятствующего браку, Базиль чуть было не сказал, что знает. И промолчал, потому что это было бессмысленно. Потому что мертвых не воскресить. Потому что он – Гризье, а не Мальвани или Кэрна, слову которых бы поверили, а не слову, так мечу… И Базиль вложил ручку сестры в вялую руку убийцы братьев. А на поясе у него висел футляр с предсмертными письмами Филиппа, переданными ему пропившим службу, но не совесть и не память бывшим караул-деканом Речного Замка. Базиль отдавал ему все деньги, которые у него были, но Ив Сашни не взял. Встал и ушел куда-то в ночь, красномордый усатый толстяк, последний, кто видел братьев живыми, кроме убийц, разумеется.

Сашни клялся, что монсигнор Рунский приказал ему напиться и не вмешиваться, и Базиль ему верил. Брат многому научился у Александра Тагэре и Рафаэля Кэрны. Граф Мо почти не сомневался, что Филипп прикончил своего наставника, которого с тех пор никто не видел. Утром в комнату свободного от дежурства Сашни заглянул декан новой гвардии: Чужак явно проверял, не заприметил ли караул-декан чего-то не правильного, а потом, брезгливо скосив глаз на пустой кувшин, заметил, что монсигнор Рунский и монсигнор Марцийский вывезены из замка в провинцию, так как нуждаются в свежем воздухе, о чем не следует никому говорить, так как принцы путешествуют под чужими именами. Сашни попытался попасть в комнаты мальчиков, но они были заперты.

«Да будет сей союз благословен многочисленным потомством и многими годами», – промычал Клавдий. Пьер надел на пальчик Норы кольцо, хор завыл что-то о богоугодности молодых. Невеста очаровательным жестом оперлась на руку короля, следом за ними с венцами встали отчим жениха и мать невесты, которая ничего не знает. Проклятый, как же она довольна. Как же, мать королевы, думает, что на Пьере можно ездить, но от этой плесени все еще наплачутся. Убийца, узурпатор, ублюдок и… венчанный король Арции, и, похоже, надолго. Базиль не был в Мунте несколько месяцев, но вернулся он в другой город. Новая гвардия, новые порядки, синяки, циалианки, наемники и тревога. Рука графа невольно коснулась футляра с письмами. В руках Жоржа Мальвани они бы стали грозным оружием.

Церемония закончилась. Нора стала супругой Тартю, простите, Пьера Седьмого Лумэна. К потолку поднимались клубы ароматного дыма, свечи сгорели примерно наполовину, венценосная пара ступила на алую дорожку, украшенную изображениями золотых и серебряных нарциссов. Потомок лумэновского бастарда и незаконная дочь короля Тагэре. Король и королева страны, на престоле которой не должно быть кошачьих отродий…

Молодые прошли мимо Базиля, затем, опираясь на руку Рогге, шурша шелками, проследовала матушка. Граф Мо, как и следовало, подал руку Анжелике Фарбье-Тартю-Стэнье, а ныне – матери государя. Та улыбнулась и поблагодарила. Базиль сказал дежурную любезность, а ведь он мог бы убить ее сына. Именно так должен был поступить этот проклятый Леонард, про которого читал Филипп. А Эжьер так и поступил.

Интересно, куда делась книжка и где похоронили мальчишек. Долг нобиля – убить убийцу родичей, а долг арцийца – прикончить узурпатора, но разве может «пудель» спасти отечество и честь? Нет, ему положено хвостом вилять. Это Кэрна мог посреди площади напасть на Жореса и выйти сухим из воды, а у Гризье не получится. Как бы он ни задирался с матерью, она ему мать. Он не хочет, чтобы ее растерзала толпа или чтоб ее бросили в Речной Замок. Жорес сейчас без помощи от порога до кровати не доберется, но все равно хочет жить, и у него двое детей и Доротея, которая тем более ни в чем ни перед кем не виновата. Так же как Нора и Эстела с Раймондой.

Они все связаны одной веревкой, они все Вилльо-Гризье. Если он прикончит Тартю вместе с Селестином, семье не уцелеть. Кто бы ни захватил власть, головами Вилльо-Гризье откупятся от толпы, свалив на них все прегрешения и пакости, которые творились в арцийском королевстве, а из Пьера сделают святого.

В прямом смысле сделают. Клирики постараются, они и так из кожи вон лезут, превознося его благочестие и богоугодность. Против клириков не попрешь, разве что если ты Мальвани или Тагэре, в которых в Арции верят не меньше, чем в Триединого. Нет, убить Пьера он не может и сказать правду тоже не может. Зачем? Мальчишек не разбудишь… Что изменится, если мать поймет, что, спутавшись с ублюдком, прикончила собственных сыновей? Она сегодня счастлива и горда, пусть радуется, последние годы ей было невесело. И Жоресу он ничего не скажет, ему ни до чего нет дела, кроме своих горестей и ненависти к Кэрне. На Алека и Филиппа, заявившего, что мириец был прав, жалости брата не хватит, а ссориться с калекой подло и пошло. Про девчонок и говорить не приходится, да и тайну хранить они не сумеют.

Выходит, взять завещание брата и сжечь или закопать? Все равно оно ничего не изменит, а изменит, так только к худшему. Тартю пришел надолго, если он подохнет, клирики и Паучиха найдут кого-то взамен. Арции лучше не будет, а Вилльо вряд ли выплывут. Он не Леонард Аррой, он Базиль Гризье, он будет вилять хвостом и жрать из королевской миски. И вообще скоро он вернется в Авиру.

– Я возвращаюсь в Авиру, моя сигнора. – Базиль вежливо смотрел в глаза Анжелике Фарбье, соображая, какого они цвета. А брови старая грымза чернит, и выглядит это отвратительно. Да и красные пятна на материнских щеках выглядят не лучше. Когда пожилые женщины, наконец, поймут, что краски и яркие тряпки не добавляют им красоты, а пожирают ее остатки…

– Вам удивительно идут эти серьги. Простите, я не очень хорошо разбираюсь в камнях. Что это?

– Эллские изумруды, они обладают двойным блеском.

– Изумруды? Но, моя сигнора, я всегда полагал, что изумруды зеленые.

– Базиль, – Анжелика игриво сжала его руку, и граф поймал себя на том, что его тошнит, – подождите, пока мы выйдем на улицу…

До выхода надо еще дойти, а святые и угодники смотрят на стадо негодяев, расположившееся в их доме, и молчат. Или обедают, если согласиться с казненным за ересь Альбином Авирским, полагавшим, что нимбоносная братия питается молитвами и светом от свечей и лампад. Сегодня небесную свору накормили досыта, сейчас придет очередь земной. Пьер скуп, как дарнийский ростовщик, но он играет в Анхеля. Столы будут ломиться от жратвы и выпивки, а завтра король придумает, как и с кого содрать очередную шкуру. И Проклятый с ним!

Базиль Гризье уедет вместе с Морисом, и пусть делают что хотят! А Леонард на его месте все-таки прикончил бы Тартю… Или нет? Безупречный герцог сломался на сыне, а тут мать, брат-калека, три сестры, племянники, и все хотят жить.

– А теперь, Базиль, смотрите!

– Святая Циала! Что это?! Они и впрямь зеленые, хоть и светлее изумрудов.

– Это не простые изумруды, а эллские, при свечах они красные, а на солнце – зеленые.

– Моя сигнора, вы меня потрясли.

– Прекратите меня так называть, вы брат Норы, она теперь мне дочь, значит, вы почти что сын. Или, – Анжелика улыбнулась, – племянник.

– В самом деле? Вы рискуете, я не слишком хороший человек.

– Вы – несносный мальчишка…

Проклятый, когда же конец? От Анжелики его избавил Стэнье, подхвативший супругу под иссохшую лапку, но Базиль попал из огня да в полымя. Мать сияла и была полна надежд, граф Мо слушал ее сытое мурлыканье, а перед глазами стояла комната в Речном Замке со старым оружием на стенах, радостная улыбка Алека, недоверчивый взгляд Филиппа. «Я сожгу твои письма, брат. Прости меня, я не могу иначе».

Пир и впрямь был роскошным, по крайней мере для Тартю. Молодая сияла красотой, король значительно и серьезно целовал жену, касался тонкими губами бокала и ставил его на стол под крики гостей. Раймонда и Эстела были окружены поклонниками, мать восседала рядом с Его Высокопреосвященством, почтившим пир своим присутствием. Правда, до буйного веселья было далеко. Гости чинно обменивались замечаниями о красоте Элеоноры-младшей и государственном уме Пьера, а также о том, что наконец-то золотые и серебряные нарциссы воссоединились во славу Арции. После кардинала говорил маршал, затем пришла очередь послов, преподносивших венценосной чете подарки.

На специально поставленном столе росла гора драгоценных предметов. После иноземцев за дело взялись арцийские нобили, и их подношения иначе чем взятками назвать было нельзя. Крылья носа жениха трепетали, груда подарков его возбуждала сильнее, чем красота сидевшей рядом с ним девственницы, которая скоро станет его. Наконец подношения иссякли, и внесли свадебный пирог. Огромный, политый чоколатой и обсыпанный орехами, украшенный живыми цветами и бумажными фигурками. Сейчас Его Величество его разрежет, и оттуда вылетят голубь и голубка, после чего все выпьют стоя и до дна, и мать и свекровь уведут невесту, чтобы подготовить к брачной ночи. Вслед за ними зал покинут дамы и духовенство, и оставшиеся мужчины начнут веселиться в свое удовольствие.

Пьер Тартю встал, гофмейстер подал ему нож с белой костяной ручкой, инкрустированной перламутром. Нож и блюдо для свадебного пирога делают лучшие ювелиры, потом эти вещи хранятся в доме «на счастье». Пьер вонзил нож, умело вскрывая творение главного повара. Верх был отделен и поднят под приветственные крики.

– Какая прелесть, – захлопала в ладоши какая-то дура. Белые птицы взмыли вверх, покружили под потолком и пристроились на карнизе. Жаль, не над Пьером. Голуби умеют гадить, как никто…

Пьер поцеловал Элеонору, она отпила из его бокала, а он осушил бокал невесты и разбил об пол. Базиль не сомневался, что сердце нового родича разрывалось на части. Разбить хаонгский хрусталь – это страшно, куда проще убить двоих мальчишек. Алек умер во сне, а Филипп в бою. Так думает Сашни. А он, их единоутробный брат, утром отдал Нору убийце, а ночью сожжет завещание, и все будет кончено. Навсегда.

И зачем этот дурак Сашни приперся к нему?! Отдал бы все своему Пикоку, как сначала собирался, так ведь нет! И Филипп хорош, нашел кому доверять – пьянице-стражнику. Но пьяница-то доверие оправдал и даже денег не взял… Знал бы он, что все зря. Филипп просил передать, что любит брата. Всю жизнь ненавидел, а перед смертью полюбил. Проклятый! Их и впрямь больше нет. Обоих. Почему он все время забывает про Алека?!

Анжелика в своих мерзких серьгах, которые вновь стали красными, подошла к Норе, та мило улыбнулась и поднялась. К ним присоединилась и матушка. Опять что-то говорил Стэнье, а потом какой-то вельможа, которого Базиль не знал. Ушла невеста с сопровождающими. Ушел кардинал со своей оравой. Ушли дамы, а мужчины перемешались. Около Базиля оказался раскрасневшийся Морис в роскошном платье цвета павлиньего пера. Стэнье-Рогге что-то громко рассказывал и смеялся, король величественно восседал на своем месте, время от времени приподнимая кубок, за его спиной стояли новые гвардейцы. В храме Пьера еще можно было убить, здесь не получится.

Морис о чем-то рассуждал, кажется, о том, что Раймонда будет еще красивее, чем Нора. Странно, о чем бы он ни заводил речь, получается, что говорит об Антуанетте… Эллский посол опрокинул на себя соусник, барон Эж пытался что-то объяснить новоиспеченному графу Пуйару. Подали мясо. Эта власть надолго, Базиль Гризье. Пьер знает, чего хочет, его не обмануть, мать ошиблась… Еще бы она не ошибалась! Как бы ей ни хотелось вернуться во дворец, она бы не стала жертвовать сыновьями. Нет, он ничего никому не скажет, Пьер уже убил всех, кого хотел, по крайней мере в их семье. Если он займется другими, какое дело до этого одному из «пуделей», это Тагэре для Арции… Филипп не хотел быть Вилльо, вот его и убили, как Тагэре.

– Твое здоровье, Базиль!

– Благодарю, Морис… Так, значит, сразу после турнира?

– Да, не хочу задерживаться и буду рад твоему обществу. Конечно, если ты хочешь остаться…

– Я поеду с тобой. А теперь твое здоровье!

Он никому ничего не должен, ему плевать на всех. Пусть делают что хотят, а он ни при чем. Он не слышал ни одного хорошего слова про себя ни от кого. И от Филиппа не слышал. До сегодняшнего дня. Занятно, о чем думал Клятвопреступник, прежде чем нарушил клятву? Проклятый, как же все нализались, а Пьер уже ушел. Интересно, сможет он сделать что-то с Норой или нет? Сможет, если уж он с пирогом не оплошал, с женой и подавно не сегодня-завтра управится. Опять наливают… Как же громко они галдят, и чего от него нужно барону Эжу, они никогда не были дружны, а теперь он подливает и подливает…

Эрасти Церна поднимался по лестнице в башню, которую приказал себе выстроить Анхель. Мимо не заметивших его стражников. Мимо ослепших и оглохших слуг. Мимо синяков с Кристаллами. Мимо рыцарей с ожерельями из кохалонга поверх молочно-белых туник. Его не видели и не чувствовали, а он мог уничтожить их всех или же кого-то одного, мог сжечь дворец Анхеля так же, как сжег циалианский храм, мог заставить всех обезуметь и перебить друг друга. Он многое мог.

Покои Анхеля стояли запертыми с того самого дня, как великого императора нашли мертвым. Последующие властители старательно поддерживали все так, как было при Светлом. После коронации и в дни поминовения императоры и короли в сопровождении свиты поднимались сюда, чтобы выпить чашу вина, потом тяжелую, обитую бронзой дверь вновь запирали, но какие запоры могут остановить Проклятого?! Тяжелые створки послушно отворились, и Эрасти вошел в приемную. На стенах по-прежнему мерцало оружие, а под ногами лежали ковры из медвежьих шкур. Здесь он встретил Циалу и, не желая того, убил предавшего его друга. Он не думал, что придет сюда еще раз почти с той же целью, что и полторы с лишним тысячи лет назад, хотя для него минуло всего несколько лет. Церна усмехнулся, вспоминая свои благие намерения и то, к чему они привели.

Анхель умер в кабинете, но Проклятый сначала зашел в спальню, где Циала ждала своего августейшего любовника. Узкая кровать была целомудренно закрыта кожаным покрывалом. Любопытно, как Анхелю с Циа хватало на ней места, а может, они занимались любовью на шкурах у камина… Эрасти задумчиво коснулся рукой резной спинки. Пусто, так и должно быть. Циала не может вернуться, так как по незнанию избрала смертную участь, предпочтя земную власть вечности. И хорошо, страшно подумать, что б она натворила, обретя бессмертие и Силу. Что-то мелькнуло в углу. Паук! Проклятый засмеялся и произнес короткое слово. Теперь маленький ткач будет жить очень долго и вырастет прямо-таки огромным, если, разумеется, им с Геро и Рене удастся отстоять право Тарры на существование. Именно за этим Церна сюда и пришел. И еще за тем, чтобы окончательно избавиться от болезни, которую он долгое время считал любовью.

Церна кивнул так и не осознавшему своего счастья паучку и покинул императорскую спальню. А вот кабинет изменился. Кому-то пришло в голову усадить в черное кожаное кресло восковую персону Анхеля. Работа была хорошей, даже слишком, но воск – это воск, а человеческая плоть – это человеческая плоть.

По странной случайности неведомый скульптор усадил свое творение в той самой позе, в которой Эрасти застиг настоящего Анхеля. Император что-то писал, склонив поседевшую голову, но сжимавшая перо желтоватая рука не двигалась, и от этого и еще оттого, что свет зажженного Церной шара был ярким и неподвижным, казалось, что время остановилось. Проклятый щелкнул пальцами, и шар погас, зато вспыхнули заботливо вставленные в шандал высокие свечи. Их огонь был живым, и наваждение растаяло. Эрасти удовлетворенно улыбнулся и устроился в обтянутом кожей глубоком кресле напротив воскового побратима. Клепсидра на каминной полке, перевернутая незваным гостем, отмеряла десятинки. Проклятый ждал. Он будет ждать день, два, месяц, но дождется.

Граф Мо, шатаясь, спустился во двор и потребовал Бретера. Он был сильно навеселе и находился в самой удручающей разновидности опьянения, когда человек на ногах еще держится, но соображает плохо и в придачу становится упрям, как стадо ослов. Главный конюх попытался урезонить королевского шурина или, по крайней мере, навязать ему провожатого, но Гризье схватился за меч, и его оставили в покое. Сломает шею, и Проклятый с ним. Того же мнения придерживались и королевские прознатчики, наблюдавшие, как граф препирался со слугами, ругался, распутывал безупречно лежащие поводья и, роняя какие-то вещицы, забирался в седло. Среди знающих людей бытовало мнение, что несчастный случай с Базилем никого не огорчит, но взять на себя роль провидения без приказа и оплаты вперед никто не спешил. На пьяного графа махнули рукой, тот направил коня в сторону от ворот, доехал до стены, выругался, развернул жеребца и на этот раз таки выбрался на улицу Святого Мишеля. Слуги и прознатчики, проводив удаляющийся силуэт взглядом, вернулись в тепло.

Гризье медленно доехал до Ратуши, пересек рыночную площадь, свернул в какой-то переулок и остановил коня. Движения его стали четкими, быстрыми и настороженными. Базиль ждал, но было тихо. Через пол-оры он снял золотую цепь, а потом сбросил плащ, спешился, вытащил нож и обрезал подпругу, после чего поставил ногу в стремя, словно пытаясь сесть в седло. Подпруга лопнула, но ожидавший этого Гризье не свалился, а с коротким злым смешком спрыгнул на землю.

– Бретер, домой! Домой, кому говорят…

Жеребец согласно фыркнул и исчез, Базиль поднял плащ, вывернул его наизнанку и вновь надел. Проверил притороченный к поясу кошель и быстро пошел в сторону Льюферы. Дом графов Трюэлей казался необитаемым, но Гризье и не подумал стучать в парадную дверь. Обойдя особняк, он ловко влез на стоящий у самой стены каштан, оттуда на стену, по которой прошел до примыкающего к ней вплотную флигеля. Окно во втором этаже светилось, и до него можно было дотянуться. Базиль постучал один раз, другой. Послышался скрип открываемой рамы и простуженный шепот:

– Кого Проклятый принес?

– Мне нужен Базиль Пикок.

– Кому это я среди ночи сдался?

– Неважно. Вам просили передать. Некто, служивший в Речном Замке. Бедняга слишком толст, чтобы лазать по деревьям.

– Но кто вы?

– Случайный прохожий. Я не в ладах с законом, сигнор, но в ладах с крышами и окнами. Забирайте подарочек и прощайте…

Первыми появились кошки. Шесть изящных крылатых теней с горящими золотыми глазами. Эрасти слегка шевельнул рукой, и твари, расценив это как приглашение, облепили его со всех сторон. Они были одного поля ягода и могли не церемониться друг с другом. Обычный человек, окажись он в эту ночь в покоях Анхеля, увидел бы красивого нобиля и пристроившихся у него на коленях и плечах короткошерстных остромордых кошек, но старый хозяин обладал иным зрением и иным знанием. Все повторилось. Удивление, сменившееся ужасом, беспомощный и нелепый жест, бессвязные слова.

– Хватит, Анхель. – На сей раз Эрасти знал, что делать. – Возьми себя в руки. Нам нужно поговорить.

Самая большая из кошек подняла морду и уставилась на пришельца, словно подтверждая слова Проклятого. Статный пожилой человек в алом медленно опустился в кресло напротив Эрасти. Теперь в кабинете было два императора, и еще вопрос, кто казался более живым.

– Сначала покончим со старым. – Рука Эрасти коснулась кошачьей спинки, холодной и жесткой, как эллский гематит. – Без этого не обойтись. Ты меня предал, старый друг. Послал на смерть, а потом надавил на Церковь, чтобы меня объявили святым. Твои сообщники привезли тебе твое же кольцо вместе с моими руками, и ты выставил их в храме, с помощью магов сделав нетленными. При таких доказательствах ты не мог усомниться в моей смерти и вместе с тем чуял, что это не так. Мы были слишком связаны, чтобы не знать, на каком кто свете, хотя в те поры оба были людьми. Я правильно говорю?

– Да, – с трудом выдавил из себя бывший император. – Эрасти, пойми…

– Я давно все понял. Сегодня ты для меня значишь не больше, чем дарнийский ювелир, всучивший нам за твой последний бриллиант фальшивые ауры. Я не хотел твоей смерти, мне была нужна твоя помощь, но ты испугался.

– Нет, – глаза Анхеля блеснули, – я испугался не тебя. Я испугался собственного безумия, потому что это был ты, но это не мог быть ты…

– У тебя всегда ум брал верх над сердцем. Сто раз это помогло, на сто первый подвело.

– Как ты меня нашел?

– То, что ты вернулся, я понял сразу, а дальше все было просто. Если Анхель остался Анхелем, он придет в свой дворец в день свадьбы его нового хозяина. Кстати, о дворце. Что ты сделал со своим предшественником и его семьей?

– Раньше ты об этом не спрашивал.

– Раньше я боялся за нашу дружбу. Теперь мне терять нечего.

– Что ж, значит, ты и вправду свободен. А Пурину с женой и детьми я приказал казнить. Они это заслужили, кому это и знать, как не тебе.

– Казнят на площади, если о казни не знает никто, это называется иначе.

– Я ошибся, Эрасти. Ты отнюдь не свободен… от самого себя. Ты и впрямь хочешь знать, почему я не казнил Пурину и Берту прилюдно, а детей не роздал на воспитание честным ремесленникам?

– Нет, потому что знаю ответ. Их убили те же, что потом привезли мне твое кольцо?

– Почему я должен тебе отвечать?

– По сотне причин. Я сильнее тебя. Предав меня, ты совершил первый из Непростимых Грехов, и во время Великого Суда, если он будет, твою судьбу решать мне. Но я не хочу, чтоб он был. И ты не хочешь. Я не стану тебе грозить и тем более взывать к твоей совести, ты от нее отказался. Я взываю к твоему уму и к твоей гордости. Тебе вряд ли нравится быть рабом раба, и ты не горишь желанием вернуться за Грань. Мы можем стать союзниками. Разумеется, на время. Если мы победим, ты вновь попробуешь от меня избавиться…

Анхель вскочил. Кошка, сидевшая на плече Эрасти, сиганула вперед и, оказавшись между бывшими побратимами, выгнула спину и зашипела, расправляя блеснувшие в свете свечей крылья.

– Иди назад! – прикрикнул на бестию Проклятый. – Так как, Анхель?

Кошка сложила крылья, но на плечо к Эрасти не вернулась, а улеглась у его ног в позе льва-стража, не сводя с древнего императора злобных желтых глаз. Анхель Светлый сел, вперив взгляд в висевшую на стене секиру. Церна знал: он думает, чем можно пожертвовать, чтобы спасти главное. Когда-то главным для Анхеля было освобождение Арции от Пурины, и во имя этого он не щадил ни чужих жизней, ни своей. Затем главным стали империя и власть, и ради них он предал сначала себя, потом друга… А что важнее всего для императора сейчас? Новая жизнь? Новая власть? Или все-таки Арция и Тарра? Анхель думал. Эрасти и кошки ждали, Проклятый чувствовал напряжение, охватившее тварей. Они не верили Анхелю, они ненавидели его.

– Эрасти, – император поднял голову, и Церна понял, что тот принял решение и теперь его ничто не остановит, – Тарра принадлежит нам, и только нам. Чужаки нам не нужны, а конец света тем более. Ты хочешь того же, что и я. Мы заключим союз. А Пурину с семьей убили в подвалах Духова Замка, где они решили спрятаться. Говорят, там было очень много крови, но сам я не видел.

– Кто этот Бриан Перше? – поинтересовалась Ее Иносенсия.

– Сын торговца шерстью, – сообщил Камилл Дюбарр, магистр Красной Палаты, выросшей на, казалось бы, засохшем пеньке Тайной Канцелярии. – Надеюсь, вас не смущает его происхождение?

– Если б его отец не наживался на баранах, а сам был бараном, я бы и то возблагодарила судьбу. Никто из здешних лицедеев и сочинителей и близко не подошел к тому, на чем можно строить заклятие!

– Слушаю Ее Иносенсию, – Селестин Рогге был немало озадачен, – но мне казалось, что драма этого шерстеторговца не совсем то, что нужно. Прошло всего полгода. Люди любили Тагэре, очевидцы живы и в здравом уме. Не лучше ли действовать тонко, постепенно… Для начала могла бы подойти драма господина Курси или то, что представил хозяин театра «Марипос».

– Признаться, я тоже не понимаю ваш выбор, – присоединился к королевскому отчиму Дюбарр, – люди все же, простите за очередное упоминание этих животных, все же не стадо баранов. Горбун, как назло, был чист, как Вестник. Уж мне-то вы можете поверить…

– Кто же может усомниться в ваших словах, почтеннейший? – Циалианка холодно улыбнулась. – Но вы не понимаете, что может магия и чего не может. Нам нужно, чтобы люди считали Александра Тагэре убийцей и чтобы ни у кого не возникало и тени сомнений в отношении как происхождения королевы, так и в причине исчезновения ее братьев. Но магия не всесильна. Мы не можем за одну ночь заставить всю Арцию забыть, что было на самом деле, и поверить в то, что говорим мы. Для этого нам и нужны труппы, которые будут бесплатно развлекать людей. Зевак во время дармового зрелища можно обработать так, что они поверят в виновность родной матери и будут убеждены в том, что знают, как все случилось. Более того, у них возникнет насущная потребность убедить в этом других, которые в свою очередь понесут услышанное дальше. Не пройдет и года, как все станут думать одинаково, а на тех, кто останется при своем мнении, будут смотреть как на сумасшедших или мерзавцев.

– Ваша Иносенсия, вы это уже говорили, – осмелился напомнить Рогге.

– Да, говорила, но я еще говорила, что для этого нужна подходящая пьеса. Те, что так понравились вам, не годятся по одной причине: те, кто их писал, врали и знали, что врут. Они старались угодить новому королю, но прекрасно помнили старого и, выставляя его тираном и преступником, не могли справиться с собственным чувством истины. Даже лучший маг не заставит людей поверить словам этих писак, потому что они сами в них не верили.

Иное дело этот Перше, он действительно ненавидит горбуна и боится его. Он верит в его преступления и хочет, чтобы он был наказан, а добродетель восторжествовала. Для него Александр Тагэре – исчадие ада, а те, кто его уничтожает, – герои и защитники справедливости. С этой пьеской мы добьемся того, что хотим… Кстати, стоило бы взглянуть и на самого поэта, даже если б он нам не пригодился, он на самом деле хорошо пишет. Наверняка у него есть и другие пьесы. Их мы тоже поставим.

– А эти-то зачем?

– Неужели ты думаешь, что, убедив Арцию, что Александр был плох, мы разом покончим со всяким недовольством? В Ифране и Элле все спокойно, но этот покой дался тамошним монархам недешево. Арцийцы же привыкли слишком много думать и слишком многого хотеть, с ними будет сложно… Труппы должны обновлять представления несколько раз в год, люди привыкнут к бесплатному развлечению. Тогда, когда вновь понадобится сделать белое черным, а я думаю, это будет довольно скоро, мы легко заставим их видеть то, что хотим мы… Я не слишком навязчива в своих объяснениях?

– Слова Ее Иносенсии полны глубокого смысла, – галантно склонил голову Селестин Рогге. – Признаться, я не понимал, как Жозефу удавалось собирать тройной налог и при этом держать армии на трех границах сразу… Но вы хотели видеть поэта, сейчас он войдет.

И он действительно вошел. Бриан заметно волновался, и лицо его блестело от пота. На подкашивающихся ногах брат Армана доковылял до стола, за котором сидели двое богато одетых придворных и ослепительно прекрасная женщина в белом. Бриан поклонился и застыл, преданно глядя в глаза элегантному вельможе с маршальской цепью на шее, однако первой заговорила женщина:

– Мне хотелось бы узнать, почтенный…

– Бриан Перше, – напомнил второй мужчина.

– Да-да… Так вот, мне хотелось бы узнать, как вы написали вашу пьесу, откуда вы узнали о событиях, про которые так убедительно рассказываете. Вы встречались с горбуном?

Пот снова прошиб Бриана – он понял, что его уличают во лжи. Еще мгновение назад казавшаяся столь удачной мысль взять одну из безумных пьес Армана и переписать ее, заменив имена действующих лиц, оказалась смертельно опасной. Сейчас господин в платье с алой оторочкой, оказавшийся – как он сразу этого не понял! – магистром Красной Палаты, арестует его за клевету в адрес коронованных особ. Это, как он сам слышал утром, означает отрубленное ухо и изгнание из Мунта. И как он посмел замахнуться на пусть и покойного, но короля. Хотя… Он не намерен отвечать за выходки Армана, который не только сидит у него на шее, но и пишет такие опасные вещи.

– Не смею лгать Ее Иносенсии, – Бриан пожирал глазами Анастазию, – у меня есть брат…

– Это он написал пьесу?

– Э… А… Да, он!

– А почему ее принес ты?

– Видите ли… Мой брат… Он – поэт… Он только и делает, что пишет. Сидит дома и марает бумагу. Прошу простить, но только на перья и чернильный корень уходит не менее десяти аргов в месяц… Я же работаю…

– Писцом в торговой палате, – насмешливо уточнил «красный», – и я полагаю, что эти десять аргов следует вычитать из твоего жалованья…

– Монсигнор…

– Мы не о том говорим, – вмешалась женщина, и мужчины сразу примолкли, – твой брат пишет трагедии?

– Он все пишет – и трагедии, и комедии, а сейчас все больше эти… поэзии… Вирши, знаете ли…

– Будет очень любопытно почитать. Мне кажется, твой брат не без таланта, но вернемся к «Кровавому горбуну». Откуда твой брат узнал то, о чем написал, если, по твоим словам, он не выходит из дома. Кто ему рассказал? Ты?

– Нет, я…

– Что ж, придется спросить твоего брата…

– Моя сигнора… Ваша Иносенсия… – Бриана колотила дрожь, его обычно довольно-таки низкий голос сорвался на кошачий визг. – Мой брат ничего не знает…

– Значит, это все-таки ты?

– Нет, брат!

– Я уже ничего не понимаю, – вмешался Рогге, – кто же ее написал?

– Разве непонятно? – подняла брови циалианка. – Написал, разумеется, отсутствующий здесь поэт, и отлично написал. Но ведь это была пьеса не про Александра Тагэре. Не так ли?

– Да, – сглотнул Бриан, – про какого-то Би… Биви… Бивинура.

– Бивинуара, – поправил Дюбарр, – легендарный хаонгский король, погиб задолго до Анхеля Светлого.

– Что, он действительно перебил столько родственников? – заинтересовался кардинал.

– По-моему, все-таки меньше, – пожал плечами магистр, – как, писарь?

– Ме-меньше, – признал вконец ошалевший Бриан, – я взял два убийства из другой пьесы…

– Вот мы и выяснили, – торжествующе улыбнулась Ее Иносенсия, став еще красивее, – этот человек нашел единственный возможный выход. Он взял пьесу, автор которой верил в то, о чем писал, и заменил имена. Только так и Могло случиться. Успокойся, сын мой, – в устах молодой красавицы эти слова прозвучали нелепо, но Бриану было не до того, – тебя никто ни в чем не обвиняет. Более того, ты и твой брат будете награждены. Мне нужны и другие вещи твоего брата, принеси их, а тебе придется возглавить труппу актеров, которые будут их ставить. С твоими исправлениями, разумеется, так как нам нет дела до мертвых хаонгских королей.

Эгону Фарни было очень стыдно. Стыдно, что в такие подлые времена он счастлив. Барон любил жену, обожал приемных детей и был в восторге от гостей. В довершение всего светило солнце, искрился снег, небо отливало весенней синевой, и как-то не верилось, что под ним могут твориться мерзкие и грязные дела. Владетель Гран-Гийо поправил берет с пером и повернулся к стоявшему рядом Рафаэлю Кэрне.

– Будь я проклят, если это не гости! Ну и славно…

– Если это друзья, – покачал головой мириец. В последнее время Кэрна старательно следовал советам Крапивника, и кое-что у него и впрямь получалось. По крайней мере, он расхаживал по замку, и ни у кого это не вызывало ни вопросов, ни удивления. Николай твердо обосновался в Гран-Гийо в качестве замкового клирика, так как предыдущий, помнивший еще деда нынешнего барона, очень кстати умер в конце осени. Яфе, соизволивший расстаться со своей бородой, в глазах северян легко сошел за троюродного племянника сигноры Клотильды, чья кузина некогда вышла замуж за сигнора из Кер-Эрасти.

Что до Серпьента, то с его талантами превращаться то в бабочку, то в гусеницу он мог ни о чем не беспокоиться и делать что хочет. А хотел он валяться на медвежьей шкуре, положив ногу за ногу, всех воспитывать и ругать за бестолковость. Чаще всего его жертвами оказывались Николай и Яфе, так как Рито и Эгон то и дело отлучались на «охоту», пытаясь отыскать хоть какой-то след Александра. Бесполезно. Многочисленные ищейки Тартю и циалианок тоже остались ни с чем и прекратили поиски: Тагэре объявили мертвым, а мертвых не ищут, по крайней мере открыто. С этим Рафаэль с Эгоном и вернулись в Гран-Гийо. Оставалось положиться на Серпьента, обещавшего разыскать пропавшего короля своими методами, но не раньше весны. Пока на земле лежал снег и не было ни крапивы, ни бабочек, ни гусениц, Крапивник был слеп так же, как и люди.

– Это Крэсси. – Эгон, глядя из-под руки, умудрился рассмотреть сигну, которую везли впереди приближающегося отряда. – Старику не позавидуешь. Потерять сына и обоих племянников…

– Я пойду, – тихо сказал Рафаэль, – отвести глаза отцу Франсуа я не смогу, а видеть меня здесь не должны.

– Пожалуй, – согласился Эгон, – но чего Люсьену надо? Мы, хоть и соседи, но не виделись… Проклятый меня побери, да уж лет пять точно будет.

Рито ушел. Магия, нет ли, но мириец и впрямь умел исчезать, как тень. Славный парень… Владетель Фарни послал сказать сигноре, что к обеду будут гости, и, широко шагая, направился к воротам. Он и впрямь давно не видел Люсьена Крэсси. Сколько же ему? За пятьдесят, ближе к шестидесяти. После Эльты он и Гартаж перешли на сторону Тагэре, а Фарни остались верны Лумэнам. Отец Эгона приходился кузеном жене Люсьена, но родство не предотвратило разрыв. Нет, они не ссорились, они просто забыли о существовании друг друга. От Рафаэля Эгон знал о гибели молодых Крэсси, надо не показать виду, хотя что это он?! Он же был на коронации, там ему и рассказали. Если бы Фарни не прятал у себя Рафаэля Кэрну и детей свергнутого короля, он, не колеблясь, обнял бы гостя, но теперь не умевший хитрить барон растерялся, не зная, как себя вести. К счастью, Люсьен тоже был смущен и думал о том, что сделать или сказать, а не наблюдал за хозяином.

– Я слышал, вы недавно женились, Эгон?

– Да, – как всегда, когда приходилось лгать, Гран-Гийо покраснел, но со стороны это могло сойти за смущение, – я… вообще-то, я считаю, что женился много лет назад. Ирэна болела, и я… Короче, у меня близнецы! Мальчик и девочка.

– Поздравляю, – пожатие руки Крэсси все еще было крепким, – а у меня теперь только дочь. Франсуа погиб, и племянники тоже.

– Я слышал… Мои соболезнования.

– Благодарю. Будем считать, что я заехал возобновить родственные отношения и познакомиться с вашей супругой. И это отчасти и вправду так.

Теперь Эгон уже ничего не понимал, и, видимо, это отразилось на его лице, потому что Крэсси смутился.

– Эгон, я знаю, что вы всегда были верны Лумэнам, но я также знаю вас как честного человека. Я… Я с радостью познакомлюсь с баронессой, но сначала хочу с вами поговорить.

– Извольте, но лучше говорить под крышей.

Крэсси кивнул и последовал за хозяином. В Охотничьей Комнате, столь любимой Эгоном, было уютно. Жарко пылали еловые поленья в камине, на полу лежали медвежьи шкуры – раньше барон топил свое одиночество в охотничьих забавах. Эгон указал гостю на кресла у огня, столь же рыжего, что и крылья пристроившейся на прибитой над камином кабаньей голове бабочки, на которую, впрочем, никто не обратил внимания. Фарни разлил вино и сел, давая понять, что готов слушать.

– Эгон, – начал гость и надолго замолчал, глядя на пылающие поленья. Фарни не торопил, он никогда не страдал дурными предчувствиями, но сейчас понял, что его тихому счастью с семьей и друзьями приходит конец. А он так надеялся, что оно продлится до весны.

Треснуло, выпустив облачко искр, полено, алые отблески заплясали по медвежьему меху, Люсьен Крэсси поставил нетронутый кубок и тихо спросил:

– Вы рады победе Лумэнов?

– Никакой победы Лумэнов не было, – махнул лапищей позабывший об осторожности Фарни.

– Что вы имеете в виду?

– То, что мой король Пьер Шестой умер или был убит в Речном Замке узурпаторами, а его сына и наследника заколол Жоффруа Ларрэн. Золотых нарциссов в Арции нет и быть не может…

– Эгон, нам следовало поговорить раньше. Значит, вы не сторонник Пьера Тартю.

– Нет! – рявкнул барон и, спохватившись, добавил:

– Я ничей не сторонник. Меня волнует здоровье моей семьи и урожай озимых, а до остального мне нет никакого дела. В заговорах я участвовать не намерен.

– Я вам и не предлагаю, – вздохнул Крэсси, – и все равно я рад, что вы не считаете Тартю законным королем, а вы не считаете.

– Да, но из этого ничего не следует.

– Эгон, я буду с вами откровенен. Насколько смогу. Мне нужно надежно спрятать одну… вещь. Ее следовало бы передать Марте Оргондской или Жоржу Мальвани, но это невозможно. Границы стерегут, а рисковать этим… гм… предметом я не могу. Слишком он драгоценен. Вы могли бы оставить его в Гран-Гийо?

– Мог бы. На какой срок и кому я должен его передать?

– На какой срок – не знаю, все зависит от того, как пойдут наши дела. Вещь эту могу забрать я и те, о ком я упоминал. Или, если мы победим, вожди восстания, кем бы они ни были.

– Вы хотите восстать?

– Проклятый, разумеется! Если б мы только знали, где дети Александра и маркиз Гаэтано…

– Мириец?

– Да, и, согласно последнему завещанию Александра Тагэре, регент Арции. Эгон, поймите, мы сражаемся не только за дело Тагэре, мы сражаемся за Арцию. Пьер Тартю – чудовище, если его не уничтожить сейчас, страшно подумать, что он натворит. В Мунте почти забыли, что значит спокойно спать. Вы зря надеетесь отсидеться в Гийо. Тартю начал с горожан и ближайших сторонников Тагэре, но он не успокоится, пока не подомнет всех. Это второй Паук…

– Возможно, вы правы, Люсьен, но я слишком долго шел за Лумэнами, чтобы встать под знамена Тагэре. И я в любом случае не двинусь с места, пока моя жена беременна. Да вам это и не нужно, если вы хотите спрятать вашу… вещь. Клянусь честью, она будет в целости и сохранности. Здесь нет ни любопытных, ни бесчестных. А о Лумэнах и Тагэре… Возможно, мы еще вернемся к нашему разговору, а сейчас идемте. Я познакомлю вас с Клотильдой и детьми.

Башня с алым флагом осталась позади. Бретер, игриво позвякивая удилами, шагал по ифранской земле. Морис торопился, в Авире его ждала Антуанетта. Базиля не ждал никто и нигде. Сарриж называет его другом, но какая, к Проклятому, дружба, если он о Морисе знает почти все, а тот о нем почти ничего. И не узнает, потому что граф Мо сам не знает, о чем рассказывать. Тайн за ним не числится, разве что встреча с Кэрной да ночной визит в особняк Трюэлей. Любопытно, что сделал Пикок со свалившимся на голову подарочком? Обидно, если сжег, – сжечь бумаги Базиль мог и сам, и, по чести говоря, это и нужно было сделать… А ищеек себе Пьер нашел неплохих: на следующий день, когда он пришел повидать сестру и попросить разрешения вернуться в Авиру сразу после празднеств, новый родственник пошутил насчет его ночных приключений. Дескать, нельзя пугать мать и слуг, которые, увидев коня без седока, могли невесть что подумать.

Они и подумали, но не «невесть что», а то, что он хотел. Для них Базиль Гризье – шут и пьяница, свалившийся с лошади и проблуждавший где-то полночи. Пусть и дальше так считают. Он и в самом деле шут и пьяница, а у Норы глаза были испуганными и покрасневшими, и она, пока муж шутил, молчала. Хорошо, у Тартю нет братьев, и Эстелу и Раймонду выдадут за кого-нибудь другого. В какой-то книжке Базиль вычитал, что каждая вещь имеет свою противоположность.

Академик, имя которого граф Мо запамятовал, писал, что каждому уроду соответствует красавец, каждому умнику – дурак, каждому трезвеннику пьяница. Рито Кэрна любил всех женщин, и все женщины любили его, а Пьер Тартю был противоположностью мирийца, любить его было невозможно. Бедная, глупенькая королева Нора, только б ей не пришло в голову спрашивать мужа об Алеке и Филиппе!

– Базиль, нам надо поговорить.

– Да? – Гризье заставил себя усмехнуться. – Мне чаще предлагают помолчать.

– Я все знаю…

– Что? – Базиль удивленно посмотрел на ифранца.

– Знаю, что ты чувствуешь. Поверь, мне было еще тяжелее.

– Тебе? – тупо переспросил Базиль.

– Да, мне… Ты – брат, а я…

Разумеется, у него в голове была Антуанетта. Морис вообразил, что его друг расклеился из-за свадьбы. Сарриж был наблюдательным человеком, а лицо Норы отнюдь не светилось счастьем. Так же как и лицо Антуанетты, которую Сарриж видел после брачной ночи. Может, Морис и прав, и все проданные или продавшиеся невесты после свадьбы выглядят одинаково.

Базиль верил, что влюбленным смотреть на бледненьких, потерянных красавиц труднее, чем братьям, хотя… Хотя мать, похоже, убила не только сыновей, но и дочь.

– Морис, прошу, не надо об этом.

– Как скажешь. Давай поговорим о другом. Или, если хочешь, поссоримся.

– Не хочу, да и не из-за чего.

– Ну, я могу сказать, что мне не нравится ваш король.

– Говори. А я могу сказать, что мне не нравится ваша регентша…

– Кстати, ты знаешь, что ни Жермон, ни тем паче Жоселин не имеют права на престол?

– Тю-ю-ю, – присвистнул граф Мо, – кажется, в Благодатных землях еще больше узурпаторов, чем я думал. Кто же должен сидеть в Авире? Уж не ты ли? Или это твой дядюшка Вардо?

– Брат Антуанетты.

– У нее есть брат?

– Да, из-за этого Вардо на ней и женился. Он не знал ее до свадьбы, это потом… Потом…

– Ты хочешь сказать, что он собирается свергнуть Паучиху и посадить на престол брата жены? – пришел на помощь Базиль. – А я тут при чем?

– Помоги нам.

– Я? – Базилю показалось, что он ослышался.

– Да. Ты – мой друг, и ты, что бы ты ни плел, арциец. Ты должен ненавидеть Пауков.

– Угу, я тебе помогу, и ты будешь наставлять рога регенту?

– Вардо не будет регентом, Ролан отнюдь не безумец, что бы про него ни говорили, а граф… Я его иногда ненавижу из-за Туанон, но дядя – честный человек.

– Погоди, – граф Мо чувствовал, что его стремительно затягивает в политический водоворот, – но у Жозефа были только дочь и сын.

– Да, но, по нашему закону, корона, если прерывается прямая линия, переходит к старшему поколению, то есть к сыну младшего брата Паука. Мы об этом забыли, потому что старый неряха всех подмял под себя, но наследовать ему должен не внук, а племянник.

– Понятно, – засмеялся Базиль, – раз я предал своего короля, то чужого и подавно предам.

– Разве ты не хочешь, чтобы в Мунте сидел не Пьер, а Филипп?

Филипп… Филипп никогда не станет королем. Он вообще никем не станет, потому что его нет.

– Я хочу, чтобы в Мунте сидел Александр Тагэре.

– Не шути так.

– Я не шучу. Вернее, шучу, но не совсем. Хорошо, я согласен. Что нужно делать?

– Открывай! – Серпьент Кулебрин пихнул локтем Шарло. – Интересно же!

– Нельзя. Эгону доверили тайну.

– Можно, – возмутился Крапивник, – какие тайны в наше время! А вдруг там что-то важное?

– Тем более. Барон дал слово.

– Но ты-то не давал! И вообще, нельзя быть сразу и гусеницей, и бабочкой.

– То есть?

Серпьент уселся в кресло, закинул ногу за ногу и назидательно произнес:

– Учись, пока я жив. Вернее, пока ты жив, потому что все проходяще, а крапива вечна. Вы с Эгоном и Клотильдой Люсьену Крэсси наврали. Он, бедняга, ничего не знает, а еще собрался за дело Тагэре сражаться. Эта штука как-то со всем связана. Так что открывай!

– Почему? – Шарло с удивлением посмотрел на своего приятеля.

– Ну и тупой же ты, проешь тебя гусеница! Ты Тагэре?

– Я – бастард.

– Крапива – она везде крапива, и в канаве, и в саду. И Тагэре везде Тагэре, тем более что это ваш Крэсси считает, что, кроме тебя, все, померли. Значит, огород он собрался городить для тебя. Усек?

– Ты думаешь?

– Я-то думаю, а вот ты… Этот дурак, – Крапивник поднял палец, – не спорю, дурак честный и благородный, собрался за тебя воевать и не поленился притащиться сюда что-то спрятать. Чтобы оно, если что не так пойдет, а оно пойдет (знаю я таких вот баронов, гадюку от ужа не отличат), врагам не досталось. Последней гусенице ясно, что эта штука очень важная. Ты – Тагэре, все из-за тебя, так что ты имеешь все права ее открыть. Крэсси сам бы тебе ее отдал, если б знал, что ты – это ты, а Рито – это Рито. Хватит, устал я от тебя! Открывай, или я сам открою.

– Она заперта…

– Сломай. Или лучше давай сюда.

Шарло явно колебался, но шкатулку протянул. Серпьент ее несколько раз повернул так и эдак. Он как раз сосредоточенно рассматривал дно сундучка, когда появился Рито. Крапивник хмыкнул и сунул шкатулку мирийцу.

– Открывай! Надо!

Рафаэль достал из-за пояса нож с тонким лезвием и легко оттянул язычок замка.

– Готово. А что это?

– Сами не знаем. Посмотри.

Мириец послушно поднял крышку.

– Бумаги… – Рито наугад вытащил какой-то листок и развернул. Он читал долго. Много дольше, чем требовалось, чтоб пробежать глазами коротенькую записку.

– Что такое? – вылез уставший ждать Серпьент и осекся, столкнувшись с бешеным взглядом Рафаэля.

– Я должен был убить эту гнусь. Но как он мог…

– Гнусы могут все, – заверил побледневшего Рафаэля Крапивник, – на то они и гнусы.

– Рито, – Шарло с ужасом смотрел на мирийца, – что там?! Отец… Они все-таки…

– Нет, про него ничего. Он жив! Проклятый, он не может умереть, когда такое творится! Шарло, эти мерзавцы убили Филиппа и Алека. Тут завещание… Филипп как-то узнал или догадался. Это моя вина, я должен был их вытащить.

– Пойди постучи башкой о стенку, – посоветовал Серпьент, – может, полегчает. Не стенке, башке. Стенке только хуже будет. А Тартю от нас не уйдет, мы его доконаем, я сам за дело возьмусь.

– Доконаем, – кивнул Рито, – Шарло, ты это должен знать. Прочти.

Шарло прочел, хотя буквы дрожали и расплывались, не желая складываться в слова. Оттого, что он прекрасно знал почерк кузена, было только хуже. У Филиппа была привычка, задумавшись, не отрывая пера от бумаги, рисовать силуэты зверей. Наставник заставлял переписывать испорченные страницы, а им с Алеком нравились эти картинки, и они их забирали. Шарло привык, что на записях Филиппа есть рисунки, но здесь их не было. На завещании не должно быть ничего лишнего.

«Все, чем я владею, как граф Рунский, я завещаю своему кузену виконту Тагэре. Буде с ним что-то случится, наследство переходит к девице Катрин, сестре вышеупомянутого виконта Тагэре, а затем к маркизу Гаэтано».

«Девица Катрин», так Кати еще не называли… Виконт Тагэре судорожно сжал кулаки, боясь дать волю слезам, и почувствовал на плече руку Рафаэля.

– Читай дальше, – негромко сказал мириец. – Боль не вино, ее не смакуют, а пьют сразу. До дна. Так легче, поверь мне.

Шарло закусил губу и вгляделся в измятый лист. "Виконт, – торопливо писал Филипп, – ты – Тагэре, ты сын великого короля, помни это. Ты должен выжить и спасти Арцию от узурпатора и убийцы. Сначала – это, месть потом, но предатели должны быть наказаны. Я надеюсь на тебя, ты отдашь все долги, но быть королем ты не можешь. Прости, что я тебе напоминаю об этом, но наша с тобой честь, честь бастардов, в том, чтобы служить своей стране, не требуя награды и не забывая о том, кто мы есть. Тагэре для Арции, а не Арция для Тагэре. Прощай, я хотел бы, чтоб мы были родными братьями.

Я не хочу умирать, но я умру, как твой отец и наш дед, с оружием в руках, а ты должен жить и должен победить. Храни тебя Святой Эрасти.

Твой брат Филипп".

– Я этого так не оставлю, – рявкнул Крапивник, – даже если вы все перемрете, я Тартю прикончу. Вот!

– Мы не перемрем. – Рафаэль положил письма обратно в шкатулку. – Надо все рассказать Эгону, он должен знать, что прячет. Шарло, пойдешь со мной?

– Да.

Барона они нашли у Клотильды, которая сразу поняла, что случилась беда.

– Рито, что случилось?

– Наверное, вам лучше было бы не знать, но…

– Я и так вижу, что дело плохо. Прибыл гонец?

– Нет… Серпьент уговорил меня открыть шкатулку, – признался Шарло, – он сказал, что раз Крэсси служит Тагэре, то у него от нас секретов нет…

– Я тебе говорила то же, – Клотильда повернулась к мужу, – мы должны знать все. И что вы там нашли?

– Предсмертные письма Филиппа. Он умер как король и как Тагэре. Читайте, а я… Я пойду на стены.

– Я с тобой, – быстро сказал Шарло.

Они вышли на улицу. Зимний день продолжал улыбаться и дразнить бриллиантовыми россыпями. Холода не чувствовалось, облетевшие тополя в долине с высоты казались воткнутыми в землю мечами. Рафаэль Кэрна и Шарль Тагрэ молча стояли на угловой башне замка Гран-Гийо, глядя в сверкающее безмолвие. Потом Рито повернулся к Шарло:

– Это должен был сказать тебе отец, и много позже, но в Арции ничего нельзя откладывать на потом. Ты должен знать, что твоей матерью была моя сестра. По отцу ты – Тагэре, по матери – Кэрна, мой племянник и мой наследник, хотя у меня нет ничего, что бы я мог оставить. Разве что кольцо, подаренное твоим отцом, когда мы стали друг другу братьями. И, – Рито странно улыбнулся, – пылающее сердце. Жизнь – это танец со смертью. Если ты упал двенадцать раз, то встать должен тринадцать. Мы с тобой не только арцийские нобили, мы еще и мирийские байланте. Мы не должны сдаваться, Шарло. Никогда и никому. Гореть, так до конца! Ты еще не думал о своей консигне?

– Думал… Но придумал только сейчас. Три цветка, как у Тагэре, но они будут гореть, как сердца Кэрна. И девиз: «До конца!»

То, что мы почти у цели, я почуяла сразу. Тахена… Заповедный край, в который допускались лишь избранные. Я не знала, что сталось с Гордой и Явеллой, но Тахена держалась, я слышала ее зов, ее нетерпение, ее нежность. Когда-то на ее краю судьба свела эландского герцога и эльфийского разведчика, здесь Рене повел за собой пляску Ночи, здесь нашел Жана-Флорентина и узнал, что любовь спасет мир.

Я стояла на границе исполненного древней Силы места и смотрела, как в заиндевевших ветках пищат и копошатся птицы, выискивая еще не склеванные ягоды. Сандер закончил обихаживать Садана, подошел и обнял меня за плечи. Он ничего не чувствовал, для него поляна была просто поляной, а деревья обычными деревьями. Я могла бы солгать или сделать так, чтоб он уснул или потерял счет времени, но есть люди, которым очень трудно врать. Я сказала, что мы подошли к границе топей и мне нужно отыскать дорогу. Это была правда, хоть и не вся.

Александру мои слова не понравились, но спорить он не стал. В то, что касается магии, он не вмешивался. Они с Саданом остались на поляне, а я пошла в глубь болот, убрав защиту, так как Тахена сама себя защищает от любой волшбы. По крайней мере, мне так хотелось думать, хотя меня пугал и сбивал с толку чужак, вставший на моем пути в Мире Обмана. Я мучительно не хотела новой встречи, но не прятаться же всю жизнь в болотах. Мне была нужна хозяйка Тахены, и я раскрылась, чтобы меня услышали и нашли.

Роман мне рассказал про погибшую Эаритэ, и я сожалела, что не успела с ней переговорить, но, кто бы ни властвовал над здешними болотами и лесами, он должен был появиться.

Любой человек, гоблин и даже эльф уже сотню раз захлебнулись бы в едва прикрытой хрустальной корочкой вязкой жиже, но я шла по тонкому льду, как по мраморным плитам. Моя сила держала меня на поверхности и вела в самое сердце древнего места.

Летом меня бы уже заметили, но зима для Хранителей словно ночь для смертных, они спят, и разбудить их нелегко. Странное, должно быть, я представляла зрелище – одинокая женщина, медленно идущая среди мертвых тростников, серебряных от инея. Кроме меня, здесь не было никого, болотные птицы улетели, лягушки и змеи спали, а крупное зверье в эти топи не забиралось, даром что их называли Кабаньими. Я шла долго, вокруг меня шуршали и на что-то жаловались высохшие стебли, дневное серебро сменилось вечерней кровью, над головой поднялся тоненький, бледный месяц, с которым бессовестно заигрывали звезды. Ночь входила в Тахену торжественно и строго, как входит в храм вдовствующая императрица, и я склонила голову перед ее величием. Я была всего лишь Эстель Оскора, темная звезда, часть великой ночи, из которой все появляется и в которой все тонет. Кажется, я поднимала руки к небу, что-то выкрикивала, пела, звала, приказывала.

Звезды завертелись огненными эберскими мотыльками, в лицо мне пахнуло ветром, нежный полумесяц превратился в огромную багровую луну, на диске которой проступали странные узоры. Я остановилась, опустив руки, потому что дальше дороги не было. Я пришла. Мне оставалось лишь ждать.

Лед разошелся совершенно бесшумно, открыв черную полынью с острыми краями. Лунные лучи заплясали на воде – нет, это не лучи, это огонь. Вода словно бы горела, лиловое пламя, обдавая запредельным холодом, вздымалось все выше. Я смотрела в самое сердце колдовского костра, не опуская глаз, ожидая увидеть того, кто здесь разговаривал с Рене и Романом, но никто не появился. Не было и видений, о которых рассказывал эльф-разведчик. Только рвущийся к небу огненный столб, напоминающий тот, в который я некогда бросилась на алтаре Ангеса. Пламя притягивало меня, но я помнила, чем для меня обернулся прошлый прыжок. Я не хотела покидать Тарру, я не могла оставить Александра, и я должна была отыскать Рене.

Лиловые и оранжевые блики танцевали на серебряном снегу под стремительно кружащимися созвездиями. Это было красиво и страшно, но ничего мне не давало. Хозяйка Тахены или спала, или ослабела настолько, что не слышала меня, да и того, кто показался Рамиэрлю, я не вдохновила. Что ж, придется возвращаться и идти в обход, я не могла рисковать Сандером и Саданом. Я повернулась спиной к лиловой колонне и уже сделала несколько шагов, когда со мной соизволили заговорить. Голос был женский, старый, измученный и родной.

– Ты пришла. – Она говорила тихо, почти шептала. – И это главное. Ты здесь, я слышу тебя, я верю тебе. Ты поможешь и спасешь… Найди потерянное, останови неотвратимое.

Не прощайся и не отчаивайся, а я благословляю тебя, моя дочь, моя надежда, моя звезда… Ты свободна от всех долгов. Я оставляю тебе все, чем владею. Да пребудут с тобой любовь и ненависть, да не испугаешься ты смерти и да не отринешь жизнь.

Я еще успела увидеть, как угасает лиловое сияние, на мгновение мне показалось, что к небу в отчаянной мольбе поднялись две старческие руки, поднялись и исчезли. Полная рыжая луна вновь стала нежной тоненькой полоской, звезды прекратили пляску, полынью стремительно затягивало, ветер кружил по тонкому льду крохотные снежные звездочки. Вот и поговорили… Мне хватало своей любви и своей ненависти, зачем мне еще чья-то, зря я сюда пришла, зря оставила Александра… Я шла по зимнему болоту, а в моих ушах все еще звучал тихий, утомленный голос, умоляя остановить неотвратимое. Странная просьба. Я и так делаю все, что могу, но многое от меня не зависит. Незамерзающие топи кончились, и на их краю меня встретила Лупе.

Тоненькая фигурка в серебристо-снежной тунике. На нее и смотреть-то было холодно: босые ноги, обнаженные до Плеч руки, бледное личико, на котором застыло выражение разбуженного котенка…

– Лупе!

– Эстель Оскора взошла над Тахеной, – сообщила мне она в ответ, наклонила по-птичьи голову и добавила:

– Скоро пойдет снег, а Луна уже родилась.

– Лупе, ты меня помнишь?

– Лупе была здесь? Не помню, не знаю… Ты пришла, ты – тепло и холод. Тахена тебя знает. Тахена тебя ждала… До весны еще далеко… Тебя ждут. Человек и конь. Они тебе нужны или я их заберу?

– Они мне очень нужны, – мне стало очень страшно, – Лупе! Лупе, это же я, Герика… Помнишь Гелань, Симона, рысь?

– Рысь… Да, ты – дитя рыси. Рысь сломает хребет оленю. Ты пришла, и я пришла, но весна далеко… Все спят, кроме луны и ветра…

Я подошла поближе, и хозяйка Тахены по-детски улыбнулась. Облитая снежным сиянием, она была прелестна. Прелестна и безумна. Лупе признала Эстель Оскору, но напрочь забыла Герику из Тарски, за которой ухаживала в доме лекаря Симона, и Симона она тоже забыла, и Гелань, и то, как ее звали. Ей не было холодно, ей не было весело, ей не было грустно.

– Лупе, а Шандера Гардани и принца Луи ты тоже не помнишь?

– Я помню Лебедей… Они вернутся на озеро, когда сойдет снег. Я знаю тебя. Ты пришла, потому что тебя ждали. Я знаю черного коня с белой гривой, ты на нем ездила. Но весна далеко, а осень уже ушла. Весной проснется Кэриун. Он помнит, а я живу. Много радости, очень много радости…

Лупе еще что-то лепетала, узкие ступни оставляли на снегу четкие следы, на пепельные волосы упала снежинка и не растаяла. Она меня слушала и не слышала, она ничего не знала и знала все, и говорить нам было не о чем.

– Лупе…

– Весна еще не скоро, – в который раз сообщила та, которую когда-то любил Шандер Гардани, – не скоро. Березы скажут, когда придет весна. Березы и Лебеди узнают о ней первыми. Ты пришла зимой, но идешь из осени… Ты дойдешь до весны?

– Дойду, – пообещала я и добавила:

– Именем Рыси. Мы с моим другом и моим конем должны пройти в Таяну.

Лупе осеклась и внимательно и хитро посмотрела на меня.

– Эстель Оскора с другом и конем перейдет Тахену столько раз, сколько захочет, но ваша дорога дальше. Вы дойдете до весны?

Конец первой книги