"Осторожно! Биологическое оружие!" - читать интересную книгу автора (Алибеков (Алибек) Канатжан (Кен), Хендельман...)

ТАЙНЫ И ЛОЖЬ

11 ИНСТИТУТ ОСОБО ЧИСТЫХ БИОПРЕПАРАТОВ ЛЕНИНГРАД 1989 ГОД

Был конец октября 1989 года, понедельник, раннее утро. Заглянув в кабинет, секретарь доложила:

— Звонит Николай Фролов. Говорит, что должен немедленно поговорить с вами!

Отодвинув в сторону документы, громоздившиеся на столе, я вздохнул — больше всего на свете мне хотелось прямо сейчас, уронив голову на стол, хоть часок поспать. С момента смерти Устинова и до конца испытаний Варианта U ни у кого из нас не было ни минуты свободного времени. Тем более что на следующий день в Протвино должно было состояться совещание, на котором обязаны были присутствовать более ста руководителей и старших ученых подведомственных предприятий. Я не горел желанием попасть туда. Что я мог сказать присутствующим? Ничего утешительного, ведь мы отставали от графика практически по всем проектам.

Каждому руководителю была отправлена срочная шифрограмма, в которой указывалось место и время проведения совещания. Все утро я спешно решал кое-какие оперативные вопросы, сыпавшиеся на меня со всех сторон, пришлось собрать волю в кулак и полностью сконцентрироваться.

Фролов был заместителем директора Ленинградского института особо чистых биопрепаратов — одного из наших важнейших научно-исследовательских предприятий. Директором института был Владимир Пасечник — видный ученый.

Я взял трубку.

— У нас проблема, — сказал Фролов. От едва скрываемого волнения голос его дрожал.

— Да какие там могут быть проблемы? — я постарался, чтобы голос мой звучал помягче.

— Пасечник не приехал.

— Пасечник не приехал? Хотите сказать, не приехал в Протвино? Не волнуйтесь вы так. Ничего не случится, если он немного опоздает.

— Да нет же, нет! — теперь Фролов уже почти кричал в трубку. — Я хочу сказать, Пасечник не вернулся из Франции!

— Из Франции?! А что он там делает? — я чуть было не рассмеялся, решив, что это шутка.

— Так ведь вы сами отправили его туда! Вы дали ему разрешение на поездку!

И тут я все вспомнил! Полгода назад, когда я был в командировке в Ленинграде, Пасечник сообщил мне, что получил приглашение от одного из крупнейших производителей фармацевтического оборудования, француза. Он приглашал посетить его производство в Париже.

— Было бы интересно посмотреть новую линию по производству ферментаторов, — сказал Пасечник.

— В самом деле, почему бы и не съездить? — согласился я. — Да и в Париже побывать тоже неплохо, верно? А то вы совсем заработались.

Пару месяцев назад он позвонил мне, чтобы напомнить о нашем разговоре. Честно говоря, я немного удивился. Мне казалось, что он уже давно уехал.

— Слишком занят был, — поспешно объяснил он. — А сейчас звоню, чтобы просто убедиться, что вы не против моей поездки.

Этот разговор состоялся в сентябре. Потом я о Пасечнике ничего не слышал и решил, что он съездил в Париж и давным-давно вернулся в Ленинград.

— В конце концов можете объяснить толком, что там у вас происходит?! — спросил я, изо всех сил стараясь держать себя в руках и говорить спокойно.

Фролов, захлебываясь словами, начал рассказывать. Казалось, он сам до конца не верил в то, что это произошло на самом деле.

Неделю назад вместе с еще одним сотрудником института Пасечник вылетел во Францию. Все намеченные им встречи прошли чудесно, потом он позвонил в институт и рассказал, как великолепно он проводит время. В это время в Ленинград пришла вышеупомянутая шифрограмма о совещании в Протвино. Фролов позвонил в Париж, чтобы сообщить об этом Пасечнику и его коллеге.

— Они оба жили в каком-то тихом отеле за городом, — продолжал Фролов. — Билеты были забронированы на субботу. Но, узнав о шифрограмме, Пасечник пообещал, что возьмет билет на более ранний рейс, на пятницу, так как хочет подготовиться к совещанию. И добавил, что его коллега останется тут еще на один день и улетит, как они и планировали, в субботу.

Войдя рано утром в пятницу в номер, его коллега увидел, что Пасечник в одежде лежит на кровати. Его вид говорил о том, что он всю ночь не сомкнул глаз. По полу валялись окурки, а ведь Пасечник не курил. Сотрудник стоял в нерешительности.

— Владимир Артемович, — сказал он, опомнившись, — поторопитесь, а то опоздаете на самолет!

— Спасибо, — как-то вяло пробормотал Пасечник, вставая с кровати. Он был явно не в себе.

Подойдя к своему коллеге, Пасечник вдруг крепко обнял его и сказал «прощай» вместо обычного в таких случаях «до свидания», что выглядело несколько странно. На следующий день сотрудник улетел в Москву. В аэропорту он наткнулся на жену Пасечника, встречавшую мужа.

— А что вы здесь делаете? — удивленно спросил он.

Женщина спокойно сказала, что ждет Владимира. В воскресенье они вместе встречали следующий рейс из Парижа, но Пасечника среди пассажиров не было.

— Поэтому я решил позвонить вам, — закончил свой рассказ Фролов.

Я слушал его и чувствовал, как комок подкатывает к горлу. У меня засосало под ложечкой. Было только два объяснения: либо с Пасечником что-то случилось, либо он решил не возвращаться в Союз.

Я мысленно вернулся к нашей последней встрече в Ленинграде. Тогда мы многое обсудили. День был на редкость тяжелым. Поздно вечером Пасечник отвез меня на вокзал: я рассчитывал успеть на последний поезд и вернуться в Москву. Выглядел он плохо и был чем-то расстроен. Не выдержав, я поинтересовался, что случилось. Конечно, задавать такой вопрос было довольно бестактно. Он — известный ученый, да еще старше меня почти на двадцать лет. К тому же Пасечник всегда держался довольно отчужденно. Я заволновался, как бы он не обиделся.

— Канатжан, — вдруг спросил он, с грустью глядя на меня, — я могу быть с тобой откровенным?

— Конечно.

— Видишь ли, в чем дело… Мне ведь пятьдесят один год, а у меня такое странное чувство… Даже не знаю, успею ли я сделать все, что хотел. А мне со всех сторон твердят, что скоро на пенсию.

Я понял, о чем он говорит: ведь для работающих в нашей отрасли пятьдесят пять лет — это время идти на пенсию. Я дружески похлопал его по плечу.

— Ей-богу, не знаю, что вы так волнуетесь? — весело сказал я и рассмеялся. — Четыре года — долгий срок! Может впереди самые лучшие годы!

Улыбка у Пасечника вышла какой-то печальной, мы попрощались, и я заторопился к поезду.

Если бы я мог тогда предположить, чем обернется эта командировка Пасечника не только для меня, но и для всего «Биопрепарата», то, несмотря на свою занятость, сопоставил бы многие факты: и наш разговор на вокзале; и то, что он так долго откладывал поездку в Париж; и многое другое. Но не принято у нас забивать себе голову чужими проблемами. Теперь случившееся могло многое изменить.

Ленинградский институт особо чистых биопрепаратов со времени своего основания в начале 70-х годов сразу стал ключевым звеном в нашей программе. Пасечник был талантливым управленцем. Под его руководством в институте было разработано много новейших технологий для оборонной промышленности. Таких, например, как создание мельниц, в которых использовались мощные потоки сжатого воздуха, превращавшие смесь бактерий и вирусов в мельчайший порошок. Насколько нам было известно, подобного устройства в мире не существовало. Предполагалось заменить ими тяжелые шаровые мельницы, десятилетиями использовавшиеся на предприятиях Министерства обороны.

Были также достигнуты значительные успехи в таких технологических процессах, как высушивание и микрокапсулирование: вещества покрывались полимерным составом и превращались в капсулы. Это способствовало более длительному хранению и предохраняло от воздействия ультрафиолетовых лучей. Так как в городской зоне было строжайше запрещено работать с болезнетворными микроорганизмами, институт занимался разработкой новейшего оборудования.

Одним из наиболее значительных проектов, над которым работал Пасечник, было проведение расчетов по применению крылатых ракет для распыления биологического оружия. Ленинградским ученым была поставлена задача: проанализировать эффективность аэрозолей, распыляемых с «быстро— и низколетящего объекта», в котором находилось несколько двадцатилитровых канистр с жидким или порошкообразным веществом. Была рассчитана платформа, имитирующая движение крылатой ракеты, которая сбрасывала канистры над целью.

С появлением крылатых ракет произошел настоящий переворот во всей оборонной промышленности. Они были оснащены электронной системой самонаведения и картографической системой, что позволяло им лететь совсем низко над землей, поэтому их невозможно было обнаружить при помощи наземных радиолокационных установок. Запуск можно было производить с земли, с воздуха и даже с кораблей, причем на очень большом расстоянии от цели. Если приспособить их для наших целей, то это позволило бы многократно увеличить стратегическую эффективность нашего биологического оружия. Для крылатых ракет требуется меньше биологических веществ, чем для баллистических. И возможности их использования не ограничены. Многозарядные боеголовки баллистических ракет можно легко обнаружить с помощью электронных систем слежения уже в первые минуты после пуска. Самолеты также легко обнаружить системой ПВО, давая войскам гражданской обороны и медикам время для действий, а военным — возможность мобилизовать все силы для нанесения ответного удара. А крылатая ракета может появиться совершенно неожиданно.

Именно над решением задачи переоборудования крылатых ракет трудились некоторые сотрудники «Биопрепарата» в годы, когда я там работал. Чем все это закончилось, я не знаю.

Если Пасечник не вернется, то «Биопрепарат» лишится талантливого ученого. Кроме того, существовала опасность разглашения им секретных сведений. За пятнадцать лет существования «Биопрепарата» никто из ученых или инженеров не пытался сбежать за границу.

Закончив разговор с Фроловым, я велел ему держать язык за зубами. Затем я позвонил Савве Ермошину:

— Савва, — проговорил я, — у меня неприятности.

— У тебя их всегда хватало, — хохотнул он.

— Похоже, Пасечник сбежал.

На том конце провода повисла гнетущая тишина. Потом я услышал:

— Вот черт! Лучше сразу дать знать Калинину, — добавил он на конец после долгого молчания.

— Для этого-то я и позвонил тебе. Хотел, чтобы ты был со мной, когда я преподнесу ему эту новость.

Когда мы вошли, Калинин разговаривал с Валерием Быковым — министром медицинской и микробиологической промышленности.

Не шжню, кто заговорил первым, я или Ермошин, но никогда не забуду, как обменялись взглядами Калинин и Быков. Глядя на их лица, можно было подумать, что они только что услышали о смерти кого-то из близких.

Я быстро пересказал им разговор с Фроловым.

Калинин опомнился первым:

— Кто дал ему разрешение?

— Я, но об этом вам было доложено.

Да, я рассказал Калинину о разговоре с Пасечником и о приглашении, поступившем от руководства французской фармацевтической фирмы. Конечно, я и сам мог дать разрешение на зарубежную поездку, однако Калинин всегда настаивал, чтобы я информировал его обо всем.

— Не помню такого, — резко откинувшись назад, Калинин исподтишка глянул на Быкова. — Ты мне ничего не говорил!

Я вдруг почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки. Калинин недвусмысленно дал мне понять, что вся ответственность за случившееся ложится на меня одного. Мастер подковерной борьбы, он отлично знал, как в такой ситуации выйти сухим из воды.

— Кто готовил шифрограмму, предписывающую Пасечнику вернуться в Москву? — как на допросе спросил он низким, «начальственным» голосом.

— Я сам, — признался я. — Но мы всем руководителям посылали такие. Все они касались совещания в Протвино.

— Кто ее подписал?

— Смирнов, — я назвал фамилию одного из замов Калинина. Именно его я попросил подготовить и подписать шифрограммы, поскольку сам был завален работой.

Этот факт был мне на пользу. Если бы моя подпись стояла под шифрованной телеграммой, это только подкрепило бы ту стройную версию, которую выстраивали на моих глазах: сначала Алибеков дает разрешение Пасечнику уехать в Париж, а потом ему приходит телеграмма за подписью того же Алибекова с приказом вернуться раньше. Что это, если не зашифрованное предупреждение Пасечнику, чтобы тот немедленно исчез? Конечно, логики в этой теории было мало.

Быков не отступал. Он потребовал, чтобы я рассказал все снова, с самого начала. Потом велел Ермошину изложить собственную версию событий, которая, естественно, мало чем отличалась от моей. Подумав немного, я решил промолчать о подавленном состоянии Пасечника незадолго до отъезда, решив, что сделаю только хуже. И совсем не хотел объяснять, почему я немедленно не проинформировал их обоих о странном поведении директора. Наконец Быков выдохся.

— Михаил Сергеевич наверняка об этом узнает, — пробормотал он, имея в виду Горбачева. — От Кремля такое не скроешь. И двух дней не пройдет, как все узнают о том, что случилось. Так что лучше приготовься заранее.

— К чему? — спросил я.

— Кто-то будет козлом отпущения, — невозмутимо объяснил Быков. — И если Горбачев решит, что кого-то нужно будет непременно наказать, то этим человеком будешь ты. Впрочем, не исключено, что он закроет на это глаза. Тогда можешь считать, что тебе повезло. Есть шанс прожить остаток своих дней счастливо и умереть в собственной постели.

Я угрюмо кивнул. Что тут говорить? Все и так было ясно.

Через пару дней я вернулся из Протвино. В кабинете меня уже поджидал Ермошин.

— Что-нибудь известно о Пасечнике? — коротко спросил он.

— Нет, ничего. А что такое?

Ермошин сосредоточенно разглядывал свои руки:

— Ну… похоже, мы знаем, где он.

— И как вам удалось его найти?

— С помощью экстрасенса, — пояснил Ермошин. — Показали ему фотографию Пасечника. Он долго смотрел на нее, потом сказал, что видит изображенного на ней человека, он сейчас на острове, каком-то очень большом острове, близко от моря.

— На острове? — изумленно переспросил я, не веря собственным ушам.

— Ну да, на острове, — продолжал Ермошин. — И еще он увидел огромный старый дом, в котором с ним «работают» два или три человека.

Я улыбнулся. До этого мне и в голову не могло прийти, что КГБ сотрудничает с экстрасенсами.

— Да ладно тебе, Савва, — отмахнулся я, — прекрати дурачиться. Неужели в такой организации, как наша, нельзя обойтись без столоверчения, духов и прочей чертовщины?

— Послушай, — вдруг рассержено сказал Ермошин, — ты не понимаешь, ведь это очень серьезно. Помнишь, над чем Пасечник работал последние годы?

Я постарался замять разговор. Мне показалось, что Ермошин принимает эту ситуацию слишком близко к сердцу. Самое странное, что, как позже выяснилось, его экстрасенс оказался прав: Пасечник был в Англии.

Спустя много лет, когда я уже сам уехал за границу, в январе 1995 года английское правительство пригласило меня принять участие в обсуждении вопросов биозащиты. Во время перерыва ко мне подошли английские офицеры, и между нами завязался разговор. Я общался через переводчика. Речь зашла о Пасечнике, которого я не видел с 1989 года. Настроение у всех было отличным, и я в шутку рассказал им о том, как КГБ пытался отыскать следы Пасечника с помощью экстрасенса. Но в ответ никто не засмеялся.

— Так ведь именно там мы его и поселили, — сказал вдруг один из офицеров. — Необходимо было обеспечить его безопасность, вот мы и поселили его на побережье в одном из старых домов.

Да… Либо экстрасенс, который помогал КГБ, был настоящим гением, либо… либо у него была отличная агентура. Еще тогда, при разговоре с Ермошиным, я начал подозревать, что Савве было приказано проверить мою реакцию. Наверняка или Быкову, или Калинину принадлежала идея подловить меня. Если бы я не удивился новости о том, что Пасечник находится на острове, это стало бы подтверждением моей причастности. Сказать по правде, я разозлился на Ермошина за то, что он согласился участвовать в этом психологическом эксперименте.

В конце недели Калинин позвонил мне и сообщил, что я «в безопасности». Оказалось, что Горбачев, узнав о Пасечнике, распорядился лишь принять все необходимые меры, чтобы подобное не повторилось, однако ни о каких репрессивных мерах речь не шла.

Еще через две недели в кабинете Калинина состоялось заседание специальной комиссии, в которую входили два офицера КГБ, полковники Никулин и Царенко, и несколько человек от нашего ведомства, включая Савву Ермошина и Владимира Давыдова — военного инженера, ответственного за «организационные вопросы». Давыдов был неприятным человеком: нетерпимым и иногда грубым по отношению к подчиненным. Казалось, он только и искал случая, чтобы угодить начальству, и был готов сделать все, что от него потребуют.

Сначала комиссия обсуждала первоочередные меры. Все пришли к единому мнению, что от использования всего того, что разработал Пасечник, необходимо отказаться. Институт особо чистых биопрепаратов должен будет заниматься исключительно гражданскими разработками. Конечно, это очень сильно тормозило наш проект, но выбора у нас не оставалось.

Когда разговор зашел о Пасечнике, я заметил, что обстановка в кабинете тут же обострилась. Какие только обвинения не сыпались в его адрес! Его называли и предателем, и перевертышем, и даже трусом и «тряпкой».

— Нельзя это так оставить, — объявил Давыдов, — надо что-то делать.

Все в ожидании уставились на него.

— Нельзя, чтобы это сошло ему с рук. Есть только один выход: его нужно кончать!

В комнате стояла тишина. Вдруг кто-то заерзал, но все старались не смотреть друг другу в глаза. Мне показалось, что даже Ермошин почувствовал себя неловко. Калинин молча смотрел в окно. Я был в шоке.

— Мы не можем так поступить, — возразил я.

Конечно, я был зол на Пасечника, так как он поставил меня в очень трудное положение. Тем не менее мысль об убийстве казалась мне дикой и неуместной. Молчание прервал полковник Никулин:

— Хватит рассуждать на эту тему, — негромко сказал он, — никто не собирается обсуждать здесь какое-то убийство, КГБ уже отказалось от этих методов.

Кое-кто облегченно вздохнул. Но тревога осталась. Думаю, все при этом подумали, что если в КГБ примут решение разделаться с Пасечником, нашего мнения никто спрашивать не будет.

Не знаю, пытались ли покушаться на жизнь Пасечника или нет. В настоящее время он находится в Англии, жив и здоров.[19]

Начиная с 1986 года американцы требовали открыть наши объекты для посещения. На Западе после бегства Пасечника подозрения по поводу нашей деятельности только возросли. Вскоре мы узнали, что американцы все настойчивее требуют разрешить им доступ в наши лаборатории, чтобы проверить, не нарушает ли Советский Союз условия Конвенции о запрещении разработки, производства и накопления запасов биологического и токсинного оружия. Эти бесконечные требования, конечно, нервировали Москву. Но отказать им было нельзя, хотя в условиях Конвенции не было ни одного пункта, предусматривающего механизм такой проверки. Все отлично понимали, что стоит компетентному зарубежному специалисту переступить порог любой нашей лаборатории, как сразу станет ясно, с чем мы здесь работаем.

В 1988 году, за год до слушаний в Конгрессе США по биологическому оружию, Горбачев подписал секретный указ, в соответствии с которым необходимо было разработать мобильные производственные линии, которые в случае проведения инспекции можно было бы перевезти в другое место.

Когда я в 1988 году занял пост первого заместителя начальника «Биопрепарата», то именно на меня была возложена обязанность сделать все необходимые приготовления к инспекторской проверке, и это задание очень скоро стало для меня основным, оттеснив все остальные дела. Также я должен был представлять наше ведомство в специальной комиссии Министерства иностранных дел, называемой Межведомственной комиссией, которая «давала рекомендации» министру иностранных дел относительно контроля над вооружением. Но в основном она занималась тем, что отвечала на жалобы американцев о различных нарушениях условий Конвенции. В комиссию должен был входить представитель от каждого государственного предприятия, имеющего отношение к nporpaммe разработки и создания биологического оружия, включая 15-е Управление, Военно-промышленную комиссию, Министерство обороны и Академию наук СССР.

В отношениях между Вашингтоном и Москвой за год возникло столько вопросов, требующих решения, что комиссии приходилось заседать каждый месяц.

Совещания, проходившие на Смоленской площади, в здании Министерства иностранных дел, обычно проводил заместитель министра иностранных дел Владимир Петровский. Официально никто в его министерстве не знал о существовании нашей программы. Казалось, что и сам министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе (член Политбюро, соратник и доверенное лицо Горбачева) оставался в неведении. Себя же мы неизменно называли «специалистами в области систем биологической защиты». Но я никогда не сомневался, что большинство представителей правящей верхушки отлично знали, чем мы занимаемся на самом деле.

Иногда кресло Петровского занимал Никита Смидович, молодой и проницательный человек. Как-то раз он принес на заседание очередную ноту американцев, которую и прочитал нам.

— Они утверждают, что в Омутнинске есть завод по производству биологического оружия, — сказал Смидович.

Генерал Валентин Евстигнеев, начальник 15-го Управления, был удивлен.

— Абсолютная чушь, — заявил он. — Все заводы под Кировом производят исключительно вакцины.

Все посмотрели на меня.

— Что ж, — признался я, — мы в Омутнинске выпускаем еще и биопестициды.

Смидович подмигнул мне.

— Да ладно тебе! Не такой я дурак, как ты думаешь. Скажи же нам хоть сейчас правду-то!

— Не знаю, на что ты намекаешь, Никита, — отпирался я. — Я тебе говорю чистую правду.

Смидович покачал головой:

— Хватит вешать мне лапшу на уши, — проворчал он. Мы все сделали вид, что абсолютно не понимаем, о чем идет речь. Впрочем, всем было ясно, что дипломатов на данном этапе используют для прикрытия нашего ведомства.

В связи с этими событиями в Москве в Институте прикладной биохимии был создан специальный отдел. На самом деле этот институт не имел никакого отношения к биохимии. Он разрабатывал и производил специальное оборудование для наших лабораторий.

Перед этим отделом была поставлена задача создать прикрытие нашей деятельности. На это было выделено более четырехсот тысяч рублей. Они разработали проектную документацию фиктивного завода по производству средств биозащиты. Причем сразу вместе с этим были подготовлены правительственные приказы, разрешающие строительство объекта со столь высоким уровнем биологической защиты. На эти документы мы могли бы сослаться, если бы пришлось объяснять, почему десятки тысяч квадратных метров производственных площадей находятся в Зоне III. За рубежом очень мало фармацевтических предприятий с подобными уровнями защиты. В Соединенных Штатах, насколько мы знали, существовали всего два предприятия, работавших на четвертом уровне биозащиты, что соответствует нашей Зоне III.

Если все-таки кто-то из наблюдателей, попав в нашу «гражданскую» лабораторию, где и в самом деле выпускались вакцины, заметил бы несоответствие реального уровня защиты с тем, который фигурировал в наших «фальшивках», то на этот случай у нас тоже был готов ответ. Мы бы объяснили это тем, что лаборатории были построены много лет назад, теперь же в Советском Союзе приняты другие, гораздо более высокие требования по безопасности работ.

Чтобы поддержать эту версию, было создано еще одно подразделение, в чьи обязанности якобы входило наблюдение за строительством этого мифического завода. Фальшивка создавалась на самом высоком уровне.

Советский Союз к тому времени обладал достаточно богатым опытом и знал, как можно ловко одурачить иностранцев, не говоря уже о собственном народе.

И тем не менее многим не давала покоя мысль, что западные инспекторы раскроют наш обман. Полковник Виктор Попов, руководитель Института прикладной биохимии, в рапорте, присланном на мое имя, выражал беспокойство по поводу того, что никто не поверит в то, что гигантские ферментаторы и испытательные камеры, которых полным-полно на наших заводах, используются для изготовления пестицидов. Я отклонил его рапорт.

— Вам бы не выделили эти деньги, если бы не считали вас способным обеспечить надежное прикрытие, — отрезал я.

Задетый за живое, он вернулся к работе. Конечно, он был прав: наиболее подозрительно выглядевшее оборудование следовало бы отправить на закрытый склад, хотя большую часть его нельзя было демонтировать.

В 1988 году для сотрудников «Биопрепарата» нами была разработана специальная инструкция, в которой четко было расписано, как отвечать на вопросы инспектирующих. На любой возможный вопрос: «для чего это помещение?», «что это за оборудование?» — имелся определенный ответ, и каждый сотрудник должен был знать его наизусть.

Больше всего я беспокоился за наш проект с вирусом оспы. Если западные специалисты привезут с собой соответствующие приборы для инспектирования «Вектора», то без особого труда обнаружат присутствие генетического материала вируса оспы в помещениях. А это уже нарушение с нашей стороны условий резолюций Всемирной организации здравоохранения, в соответствии с которыми подобные вирусы могут храниться только в Институте вирусных препаратов. Мы предложили даже перевезти некоторые из хранившихся в Москве штаммов в Сибирь, на «Вектор», чтобы хоть как-то объяснить наличие там следов оспы, но Министерство здравоохранения, в чьем ведении находилось хранилище со штаммами, не согласилось с нами.

А в это время Межведомственная комиссия непрерывно обрабатывала запросы американцев. Каждый ответ, написанный под диктовку нашего «специалиста по биологической защите», был точным, высокопрофессиональным и исчерпывающим — и при этом от первого до последнего слова лживым. Поток лжи был настолько огромным, что это уже начинало всех утомлять.

В начале 1990 года на одном из заседаний комиссии Петровский, широко улыбаясь, сказал, что желает сделать важное заявление. Я, было, обрадовался, решив, что американцы оставят нас в покое со своими инспекциями.

— Следующее наше заседание, — радостно объявил он, — будет вести новый заместитель министра Виктор Карпов.

У Петровского был забинтован палец. Я обратил внимание на то, что он, как ребенок, теребит его и ковыряет повязку. Для человека, которого уволили, он был слишком довольным. Заметив, что все удивленно смотрят на него, ожидая объяснений, он смущенно добавил:

— Слава Богу, я теперь свободен от всего этого.[20]

В конце 1989 года послы США и Великобритании предприняли дипломатический демарш в отношении Анатолия Черняева — советника Горбачева по международной политике. В послании говорилось, что правительства этих стран обладают «новой информацией», подтверждающей, что Советский Союз грубо нарушает принятую в 1972 году Конвенцию по биологическому оружию. Источником этой «информации» мог быть только Пасечник.

Посол США Джек Мэтлок и посол Великобритании Родрик Брэйтуэйт выслушали туманные объяснения Черняева.

— Насчет тех обвинений, которые вы мне представили, могу заявить следующее, — невозмутимо сказал Черняев, — либо вы располагаете неверной информацией, либо президент не поставил меня в известность об этих нарушениях, либо речь идет о том, о чем не знает ни он, ни я.

Советник пообещал «разобраться в этом деле».

Дальше события развивались стремительно. Меня вызвал к себе Калинин и сообщил, что из Вашингтона и Лондона поступили ноты протеста и что это напрямую касается нашей программы. Я еще никогда не видел его таким встревоженным.

— Да, головная боль нам обеспечена, — добавил он. — Шеварднадзе рвет и мечет. Когда ему сказали про послов, говорят, что он пошел прямо к Горбачеву и потребовал объяснений. По-видимому, ему не понравилось, что иностранцы знают о том, что у нас происходит, больше, чем он.

Калинин, как и все военные, не скрывал легкого презрения к министру иностранных дел, который вел переговоры, в результате которых мы должны были вывести наши войска из Восточной Европы. Можно представить себе ярость Шеварднадзе! Все усилия, предпринятые им и Горбачевым для того, чтобы изменить отношение Запада к Советскому Союзу, могли быть сведены на нет. Ради этого Горбачев даже отправился в Ватикан, став первым коммунистом, получившим аудиенцию у Папы. Он старался показать, что не сочувствует свергнутым коммунистическим режимам в странах Восточной Европы и что их попытки вернуть себе власть и уничтожить нарождающуюся демократию заранее обречены на поражение.

Шеварднадзе не знал о существовании программы по созданию биологического оружия. Только четверо из наших руководителей: Горбачев, председатель КГБ Владимир Крючков, министр обороны Дмитрий Язов и член Политбюро, ответственный за военную промышленность, Лев Зайков — были в курсе дел.

Мы успокаивали себя мыслью, что Пасечник многого просто не знал. Он лично никогда не принимал участия в разработке программы по производству биологического оружия, поэтому то, что он рассказал на Западе, основывалось исключительно на слухах и разговорах. К сожалению, наш самый главный секрет — настоящее назначение «Биопрепарата» — стал по вине Пасечника достоянием гласности.

Бегство Пасечника на Запад доставило много хлопот нашему правительству. Игорю Белоусову, заместителю председателя Совета Министров и главе Военно-промышленной комиссии, было поручено подготовить ответ на ноту протеста. В феврале 1990 года проект ответа был готов и представлен на подпись министрам.

Большая часть документа была написана сотрудниками «Биопрепарата». В нем со всей ответственностью заявлялось, что Советский Союз всегда придерживался и впредь будет придерживаться условий Конвенции. Мы признали, что некоторым наблюдателям отдельные аспекты нашей деятельности, действительно, могли бы показаться подозрительными. Но настаивали, что все наши исследования в области биологического оружия касаются только мер по защите собственного государства от возможной агрессии. Неоднозначное определение того, что может считаться биологической защитой, данное в самом договоре, предоставляло нам лазейку для выхода из этого положения.

Мы согласились обсудить график проверок биологических предприятий. Речь шла не об обычных проверках — Запад бы это не удовлетворило. Но наша готовность распахнуть двери наших предприятий должна была продемонстрировать нашу искренность и добрую волю. Никто из нас не верил в то, что правительство США примет наше предложение, тем более что это заставило бы американцев также допустить наших представителей на их предприятия.

Просмотреть и подписать этот документ должны были следующие лица: председатель КГБ Владимир Крючков, председатель Госплана Юрий Маслюков, глава Военно-промышленной комиссии Игорь Белоусов, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе и министр обороны Дмитрий Язов. А после этого он направлялся для окончательного согласования Горбачеву.

Калинину было поручено собрать все нужные подписи. Ко всеобщему удивлению, все, кроме министра иностранных дел Шеварднадзе, поставили свои подписи под документом. Калинин забеспокоился. Но вскоре он, сияя, зашел ко мне в кабинет.

— Решили, что достаточно будет подписи Карпова, замминистра, так как он является еще и главой Управления по разоружению, — объявил он. — Можешь отнести документ ему на подпись.

Я отправился в здание на Смоленской площади без охраны, ведь у меня в портфеле не было абсолютно ничего, кроме папки, полной откровенной лжи.

Карпов сидел в кабинете. Оторвав взгляд от бумаг, он удивился, хотя мне было известно, что он ждал меня.

— Что там у вас, Алибеков? — полюбопытствовал он.

Протянув ему документ, я терпеливо ждал, пока он прочтет его.

— Знаете, молодой человек, по-моему, у вас будут большие проблемы в будущем, — промолвил он наконец. Я был застигнут врасплох таким заявлением.

— Что вы имеете в виду? — удивился я. — Посмотрите на подписи! А я что? Я просто курьер.

— Канатжан, — Карпов устало покачал головой, — думаете, я не знаю, кто вы такой на самом деле и чем вы занимаетесь? Или не догадываюсь, что во всем этом нет ни слова правды?

— Понятия не имею, о чем это вы, — пытаясь сделать круглые глаза, ответил я.

Подняв руку, Карпов махнул ею устало:

— Все, хватит. Не будем об этом.

Размашисто подписав документ, Карпов протянул его мне.

Через несколько дней дипломатический ответ был направлен послам США и Великобритании в Москве. Документ был отпечатан на бланке Министерства иностранных дел. На нем стояла подпись Эдуарда Шеварднадзе.

«Биопрепарату» сообщили, что американцы и англичане согласились молчать об истории с Пасечником в обмен на максимально полный ответ на ноту. Наш ответ можно было назвать как угодно, только не полным. Однако они не нарушили взятых на себя обязательств. О Пасечнике все узнали только после развала Советского Союза.

Почему же Запад пошел нам навстречу? Ведь обнародование информации Пасечника причинило бы нашей стране огромный вред. Когда я уже жил в Соединенных Штатах, один высокопоставленный чиновник Администрации президента Буша рассказал мне, что в США и Англии решили, что публичный скандал может сильно'ослож-нить международные отношения. Вполне возможно, это поставило бы под угрозу уже достигнутые договоренности по сокращению других видов вооружений и в конечном итоге ослабило бы позиции Горбачева. Они также были убеждены, что скрытое воздействие скорее заставит нас отказаться от разработки биологического оружия.

Такой поворот событий сыграл нам только на руку. Мы еще целых два года продолжали заниматься разработкой и производством нового биовооружения.