"Осторожно! Биологическое оружие!" - читать интересную книгу автора (Алибеков (Алибек) Канатжан (Кен), Хендельман...)

18 КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПРОСПЕКТ АЛМАТЫ 1992

Горбачев ушел со своего поста в день нашего возвращения в Москву, 25 декабря 1991 года. Эту новость жена сообщила мне, когда поздно вечером я приехал домой, нагруженный подарками из Америки. В канун Нового года красный флаг с серпом и молотом над Кремлем был заменен на российский триколор.

Появилось новое государство — Россия. Но ведь я был чиновником уже несуществующей империи, чужим в стране, которая не была моей родиной. Я мог стать гражданином России, но формально пока являлся иностранцем.

С развалом Советского Союза десятки тысяч людей оказались в таком же положении, как и я. Не имело значения, кто ты по национальности: казах, украинец, молдаванин или азербайджанец, и приветствуешь ли ты свежий воздух свободы. Всем нам пришлось сделать свой трудный выбор: ехать «домой», в страну, с которой реально тебя ничто не связывало, или жить чужим в России, которая отныне считалась нашей новой родиной?

13 января 1992, через семнадцать лет после получения звания лейтенанта, я ушел из армии. Мое заявление с просьбой об отставке находилось в сейфе Калинина на Самокатной еще со времени провалившегося путча. Директор был удивлен, когда услышал мою просьбу дать ему ход, так как искренне считал, что ни один сознательный человек не откажется от воинского звания, дающего такие большие льготы.

Я еще не был готов полностью порвать с Россией, но считал, что, уволившись из армии, прекращу свои связи с программой, которую уже не мог выносить. Но надежды мои были тщетны.

В армию и КГБ пришли новые руководители, но структура власти в обеих организациях сохранилась. Военно-промышленную комиссию объединили с российским Министерством промышленности, но задачи оставались прежними. Бывшие советские организации одна за другой вливались в новое правительство, в котором опять всем заправляли старые аппаратчики. Нам обещали новую жизнь, но реальных изменений не происходило.

То же случилось и с программой по бактериологическому оружию. Производственные мощности «Биопрепарата» были демонтированы в соответствии с указом Горбачева, но эту организацию следовало распустить или, по крайней мере, превратить в новое государственное фармацевтическое предприятие. Но Калинин был полон решимости сохранить свою вотчину при скрытой поддержке военной бюрократии.

Наш отчет о визите в США мог сыграть в его планах решающую роль. Если бы Калинин смог доказать, что Америка продолжает исследования по наступательным вооружениям, то убедил бы правительство Ельцина в необходимости существования «Биопрепарата». Но программа создания американцами биологического оружия никак не вытанцовывалась из того, что мы видели, как ни манипулируй фактами.

Мне бы следовало понять, что это не остановит директора.

К нашему десятистраничному отчету приложили «заключение», подготовленное Калининым и Григорием Щербаковым. В нем говорилось, что проведенные наблюдения доказывают существование американской программы по бактериологическим вооружениям. Отчет отправили в Кремль вместе с рекомендациями 15-го Управления продолжить российскую программу по наступательным вооружениям. Эта капля переполнила чашу моего терпения. Я написал второе заявление об уходе из «Биопрепарата».

В кабинете Калинин подчеркнуто медленно протянул руку за заявлением, прикасаясь к нему осторожно, как к заразе. Прочитав, он с удивлением посмотрел на меня:

— И чем собираешься заниматься? — поинтересовался он.

— Еще не знаю, может быть, займусь коммерцией или уеду в Казахстан. В конце концов там моя родина.

— Твоя родина? — он покачал головой. — Ведь ты, как и я, клялся служить Советскому Союзу.

— Но моя родина называлась Советский Союз, — услышал он в ответ, — и я честно служил ей, но этой страны больше нет. Значит, я свободен.

Калинин нахмурился:

— Я всегда думал, что ты считаешь, будто слишком хорош для России, — бросил он.

— Можете думать, что вам угодно, — ответил я, начиная злиться, но я пообещал себе не давать волю эмоциям.

— Ну ладно, — генерал примиряюще поднял обе руки. — Ты не представляешь, насколько высоко я ценю тебя как сотрудника, — сказал он. — Может быть, тебе стоит еще подумать?

Это было странно. Человек, с которым я спорил и боролся целых два года, который знал, что я ненавижу то, что дорого ему, сейчас, казалось, страстно желал удержать меня.

— Нет, — отказался я, — мое решение окончательно.

— Я приказываю тебе остаться.

— Делайте, что хотите, но я больше вашим приказам не подчиняюсь, — выпалил я в ответ. — Согласитесь вы или нет, но на следующей неделе меня уже здесь не будет.

Калинин разозлился:

— Ты мне что, ультиматум предъявляешь? Ты — руководитель института, и тебе запрещено увольняться!

— Не хочу больше работать ни на эту программу, ни с вами лично, — заявил я.

Директор схватил со стола заявление и швырнул его мне.

— Ты — предатель! — заорал он. — Я знал, что однажды ты предашь меня!

Я снова положил заявление на стол:

— Лично я никого не предавал. Прежде чем обвинять других в измене, вспомните лучше об августовских событиях.

Повернувшись, я вышел из кабинета мимо изумленной секретарши, которая наверняка слышала весь разговор. В отделе кадров я сдал свой пропуск и удостоверение. В здании было тихо. Кое-кто выглядывал из кабинетов, мимо которых я проходил, но никто мне вслед не сказал ни слова.

Спустившись по мраморной лестнице, я распахнул дверь и вышел. Миновав охрану, я направился через внутренний двор к своей машине. Уезжая оттуда, я больше никогда не хотел возвращаться.

С тех пор как я покинул свой кабинет в «Биопрепарате», Калинина я больше никогда не видел и не говорил с ним.

В начале 90-х многие мои друзья делали деньги, можно сказать, из ничего. Их кошельки буквально лопались от рублей и долларов. Как-то один из них дал мне подержать спортивную сумку, которую я еле смог поднять. «Здесь сто тысяч долларов», — похвастался он. Остаться не у дел я ничуть не боялся. Новым российским бизнесменам было выгодно брать на работу бывших госчиновников.

Через несколько недель после увольнения я уже стал представителем казахского банка в Москве. Мой брат рассказал обо мне, и владельцы банка немедленно предложили работу по развитию своего «зарубежного» бизнеса. Не имея особенных склонностей к финансам, я тем не менее вскоре смог работать не хуже других.

В то время всеми овладело желание любыми доступными способами заработать как можно больше денег. Повсюду процветала коррупция, росла преступность, приходилось слышать бесконечные разговоры о зарвавшихся знакомых, которых бандиты поставили «на счетчик»: сначала дают в долг, а потом начинают удваивать ставки за каждый день просрочки.

Вскоре мои телефоны начали странно щелкать и потрескивать при звонках. Телефонисты утверждали, что линия работает нормально. Шумы исчезали, стоило нам только поменять номер, но через несколько дней они снова появлялись. Когда я уезжал в командировки, Лена отвечала на странные звонки лиц, представлявшихся то генералами, то полковниками. Они интересовались сроками моего возвращения и больше не объявлялись.

Как-то весной 1992 года во время совещания я позвонил своему деловому партнеру, но отвлекся и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Через пять минут этот человек перезвонил:

— Канатжан, что-то не так, — обеспокоено произнес он.

— Что именно?

— Мой телефон звякнул один раз, а когда я снял трубку, никто не ответил, но было слышно, как вы с кем-то разговариваете.

— Просто связь плохая, — предположил я.

— Нет, тут что-то другое. Я слышал не только ваш голос, но и всех присутствующих тоже. Казалось, что я нахожусь с вами в одной комнате.

И партнер слово в слово повторил все, что говорилось на совещании.

— Это не просто плохая связь, — сделал он вывод.

Однажды вечером на тротуаре возле здания банка появился милиционер. На следующее утро его не было, но вечером, возвращаясь с работы, я заметил, что там был уже другой. После милиция часто дежурила там, тщательно фиксируя мои приезды и отъезды. Во время моих командировок они не появлялись.

11 апреля Ельцин подписал указ о запрете исследований по бактериологическому оружию. Когда один из бывших коллег сообщил об этом, моей радости не было предела. Калинин проиграл свою битву. В указе запрещались все работы с наступательными вооружениями и на 50 процентов сокращались средства, выделяемые на исследования по оборонной программе. 15-е Управление было ликвидировано, его заменило Управление по противоядерной, бактериологической и химической защите. «Биопрепарат» в указе не упоминался, но тем не менее я почувствовал, что с плеч свалился тяжелый груз. Моя прежняя жизнь больше не была военной тайной. И, может быть, теперь никто не заинтересуется, чем я буду дальше заниматься.

Уже несколько недель мы работали над контрактом на поставку нефти из Казахстана с одним деловым партнером. Этот человек, Марк Севериновский, блестящий коммерсант, обожал вставлять в разговор названия городов, которые посетил: Тель-Авив, Лондон, Бонн. Наши отношения редко выходили за рамки чисто деловых, но тогда после работы мы решили прогуляться и выпить по чашке кофе.

Где-то в середине нашей беседы он наклонился ко мне и спросил:

— Канатжан, мне сказали, что вы хотите уехать из страны.

— Кто именно? — заинтересовался я.

— Не имеет значения.

— Тогда почему вас это интересует?

— Вы — ходячее хранилище секретной информации.

Я помолчал, раздумывая, что ответить, и наконец сказал, что после указа Ельцина эта информация представляет лишь академический интерес.

Но Севериновский заметил, что «некоторые» видят все в ином свете и что я просто не представляю, какой опасной может быть информация, которой я обладаю.

— Опасной для кого? — удивился я.

Но мой собеседник только улыбнулся и объяснил, что не желает мне ничего дурного, а потом продолжил пить кофе как ни в чем не бывало.

Мысль о том, чтобы вернуться в Казахстан постепенно переросла из неопределенных намерений в окончательное решение. Казахстан объявил о своей независимости 16 декабря 1991 года во время моей поездки в Америку, и я решил подать заявление о получении казахстанского гражданства.

Каждый месяц я по делам приезжал в Алматы и останавливался у родителей. Как только я открывал дверь старого дома на Коммунистическом проспекте, где вырос, тут же куда-то исчезало напряжение, в котором я постоянно находился. Родные ничего не знали о моей работе и карьере. Только сестра однажды призналась, что считала меня участвующим в секретной программе по клонированию людей.

Как-то моя мама показала мне газету с указом президента Нурсултана Назарбаева, предлагающим гражданство казахам, живущим за пределами Казахстана. Ученых, врачей и инженеров особо призывали принять участие в преображении своей страны. В 1990-м, когда я еще работал в «Биопрепарате», мне предложили стать министром здравоохранения Казахстана. Размышлял об этом я не долго, поскольку был убежден, что нарождающаяся советская демократия достигнет большего, чем коррумпированные авторитарные кланы Средней Азии, но сейчас все изменилось.

В июне 1992 года мне позвонил человек, представившийся Михаилом Сафрыгиным, первым замминистра обороны Казахстана.

— Вы случайно не собираетесь в ближайшее время в Алматы? — вежливо поинтересовался он.

— Собираюсь, — ответил я. — Как раз на следующей неделе.

— Не зайдете ли в наше министерство? У нас есть работа, которая может вас заинтересовать.

Вот шанс, которого я ждал. Вряд ли опять поступит предложение стать министром здравоохранения, но руководители нового правительства наверняка знали о моей работе военного медика, а им, наверное, необходим мой опыт при организации медицинской службы в новой казахской армии.

Я отправился на переговоры, надев новый дорогой костюм. Мой энтузиазм поубавился, когда я увидел грязное здание какого-то технического института, где с недавних пор находилось казахстанское Министерство обороны, но успокоил себя тем, что новое государство начинает, как может. Войдя в здание, я уже представлял себя первопроходцем, основателем нового правительственного министерства.

При входе меня встретил молодой казах в звании старшего лейтенанта и попросил подняться по лестнице.

— Вы там сразу заметите кабинет замминистра, — пояснил он. Отсутствие формальностей обнадеживало. Наверху меня уже ждал и тепло приветствовал Сафрыгин:

— Вы нашей маленькой крепости оказали честь своим приходом, — начал он и тут же предложил чашку чая.

Я присел в удобное кресло, стоявшее в его кабинете.

Разговор вроде бы начинался хорошо, он расспросил меня о работе в банке, о семье, мы обсудили перемены в Казахстане. Затем Сафрыгин достал из ящика стола большую папку с бумагами.

— Мне хотелось бы показать вам кое-что, — пояснил он.

На стол передо мной легла бумага — проект соглашения между «Биопрепаратом» и Министерством обороны Казахстана, где был намечен план совместного использования наших сооружений в Степногорске.

— Да, очень интересно, — помолчав, отметил я. — Но какое отношение это имеет ко мне? Ведь я ушел из «Биопрепарата».

— Понимаете, мы думали, вас заинтересует работа в Степногорске.

— Но там уже есть директор — Геннадий Лепешкин.

— Собственно, нам нужен человек, который бы руководил всей цепочкой, — сказал замминистра.

— Мне это неинтересно, — отрезал я.

В этот момент в дальнем углу открылась дверь, и в кабинет Сафрыгина вошел жилистый казах, лет шестидесяти, в штатском, но с солдатской выправкой. При его появлении Сафрыгин встал, а я — нет.

— Полковник Алибеков, вы не возражаете, если я присоединюсь к вашему разговору? — спросил вошедший.

— Я больше не полковник, ушел из армии.

— Знаю, — махнул рукой этот человек.

Он представился начальником оборонного отдела в Администрации президента Казахстана, работающим совместно с министром обороны Казахстана генералом армии Сагадатом Нурмагамбе-товым. Своего имени этот человек не назвал.

Мне все меньше нравилась наша беседа. К тому же было крайне неприятно, когда я понял, что этот человек подслушивал за дверью.

— Нам о вас все известно, — продолжил он, — и мы считаем вас знающим специалистом. Поэтому и попросили прийти сюда сегодня.

Мое сердце сжалось.

— Если вы согласитесь, то вам вернут звание полковника, а в течение двух недель вы станете генерал-майором. Конечно, столь быстрое продвижение по службе согласно нашей казахской конституции проводится президентским указом и нуждается в одобрении парламента. Но я гарантирую положительное решение.

— Вам не нужен генерал-майор, чтобы руководить биологическим предприятием, — возразил я.

— Мы хотим создать новое управление и хотим, чтобы вы стали его начальником.

— Управление какого типа?

— Медико-биологическое.

— Что под этим подразумевается?

— Вы прекрасно знаете что.

Я встал и обратился к собеседникам:

— Послушайте, в 1972 году многие страны мира, включая Советский Союз, подписали Конвенцию о запрещении бактериологического оружия. Если вашему президенту в будущем нужны неприятности с международным сообществом, то вы взяли верное направление. Я бы посоветовал отказаться от этих намерений.

Человек побагровел:

— Не думаю, что наш президент нуждается в ваших рекомендациях, — угрожающе сказал он.

— Нуждается или нет, но ничего общего с этими делами иметь не хочу, — отрезал я.

Я предположил, что все происходящее наверняка подстроил Калинин. Никто в казахской армии не сделал бы мне такого предложения без его согласия. Блестящий ход! Если бы я согласился, то он продолжал бы контролировать не только казахстанские объекты, но и меня самого. Я вдруг подумал, а знает ли сам президент Назарбаев о сделанном от его имени предложении?

— Не за этим я сюда приехал, — с сожалением произнес я и направился к двери.

Поняв, что проиграл, казах тут же забыл о вежливости.

— Не думайте, что можете нас провести! — разорался он. — Мы знаем таких, в модных костюмчиках, с «Мальборо» в зубах! Знаем, что вы якшаетесь с иностранцами!

Он употребил классическое обвинение сталинской эпохи: «якшаться с иностранцами», по которому когда-то тысячи людей попадали в тюрьмы.

— Вы мне угрожаете? — у меня даже руки задрожали от едва сдерживаемого гнева и разочарования.

— Предостерегаю, что у вас в будущем могут быть серьезные неприятности! — бросил он.

Распахнув дверь, я вышел. Позади что-то говорил изумленный Сафрыгин, но это меня не задержало.

Вернувшись в Москву, я почувствовал себя в ловушке. Если отказаться от предложенной мне роли, то не будет ни казахстанского гражданства, ни медицинской, ни научной карьеры, может быть, и бизнесом не дадут больше заниматься. Отвергнув предложение Сафрыгина, я сжег за собой мосты и в России, и в Казахстане. Больше мне не хотелось скрывать намерений убраться подальше из Москвы.

В конце концов мой старый приятель из КГБ Савва Ермошин, сам того не подозревая, помог мне сделать правильный шаг.

Я случайно встретил его в Министерстве медицинской промышленности. Там проходило собрание Российского биологического общества, в деятельности которого я продолжал участвовать.

Похоже, Савва обрадовался, увидев меня. Спросил, как у меня дела, как семья. Со времени моего ухода из «Биопрепарата» мы не встречались. Произнеся еще пару пустых фраз, он вдруг дружески потрепал меня по плечу:

— Знаешь, Кан, кое-кто из-за тебя нервничает.

— И почему? — спросил я, стараясь сохранить легкий тон.

— Это неважно. Я говорю, что беспокоиться не о чем, пусть себе Канатжан путешествует, без семьи он никогда не сбежит… а разрешение на выезд для них он никогда не получит.

Я промолчал. Ермошин, засмеявшись, добавил:

— Ну, что, стал миллионером?

— Когда стану, то сообщу. — пошутил я.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я всегда понимал, что его работа важнее, нашей дружбы, поэтому ему нелегко было сделать то, что он сделал сейчас.

Из-за нашей дружбы Ермошин и пострадал. Когда я покинул страну, его вынудили уйти из КГБ и перевели из Москвы. Но в дальнейшем Ермошин возглавил федеральную налоговую полицию в одном большом российском городе и стал, как мне говорили, весьма состоятельным человеком.

Я у него в долгу и благодарен за то, что он ясно дал понять, что я не смогу получить загранпаспорта для Лены и детей. Покинуть Россию с семьей можно было только тайком, как преступнику.

Мне казалось, я знал, с чего нужно начинать. Несколько месяцев назад я познакомился и даже подружился с одной российской предпринимательницей, которая жила в Нью-Йорке. Она часто приезжала в Москву, и при случае мы с ней обсуждали деловые проекты в США. Через несколько недель после моего возвращения из Казахстана мы случайно встретились в гостях.

Отозвав женщину в сторону, я вытащил из портмоне визитную карточку с телефонным номером Лизы Бронсон и попросил оказать мне одну услугу: позвонить из Нью-Йорка по этому телефону и узнать, может ли Бронсон помочь мне эмигрировать в Америку. Наш декабрьский разговор перед Белым домом мною забыт не был, оставалось надеяться, что ею тоже.

Моя знакомая удивилась и немного испугалась, но, обладая авантюрным характером, она все же согласилась помочь. Я сообщил ей, что в июле собираюсь по делам на Мальту и оттуда позвоню.

Вскоре я улетел на Мальту. Оказавшись в гостиничном номере, тут же позвонил в Нью-Йорк. Тепло поздоровавшись со мной, приятельница сообщила:

— Я переговорила с вашими друзьями, они очень заинтересовались и сказали, что в США вас с радостью примут.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Пожалуйста, передайте им, что в сентябре я прилечу в Нью-Йорк в командировку; тогда и позвоню.

Я понимал, что американцы в обмен на свою помощь захотят узнать от меня все о советской программе бактериологического оружия. Я подозревал, что некоторые из моих коллег сочтут мое поведение предательством, но пришел к убеждению, что настоящее предательство — продолжать карьеру и постоянно предавать данную мной когда-то клятву Гиппократа.

Вернувшись в Москву, я все рассказал жене, которая без колебаний согласилась с тем, что мы должны покинуть страну. Лена злилась на то, как со мной обошлись в Казахстане, и боялась за мою безопасность в Москве.

В сентябре мы с моим деловым партнером прилетели в Нью-Йорк, где планировали провести переговоры с российскими эмигрантами. В отеле на пересечении Тридцатой улицы и Бродвея сняли номер на двоих.

Я сразу же позвонил своей приятельнице. Она предложила встретиться в городе, но я решил, что лучше в отеле. Мне не хотелось в одиночку, не зная языка, бродить по улицам чужого города. Я попросил Наума:

— Послушайте, окажите мне услугу.

— Какую?

— Не знаю, как лучше объяснить, но у меня здесь подруга, с которой нужно встретиться, — смущаясь, промямлил я. — Она — моя старая симпатия, понимаете? Нам хотелось бы побыть вместе, вспомнить старое. Не могли бы вы сегодня вечером оставить меня одного в комнате?

Наум понимающе подмигнул:

— Конечно, всегда к вашим услугам.

Знакомая появилась у меня в номере через несколько часов. Она нервничала и говорила очень быстро. Лиза Бронсон дала ей имена нескольких человек в Вашингтоне, которым нужно было позвонить.

— Там готовы помочь в любое время, — сказала женщина. — Сделают так, что вам будут платить как консультанту по биологической защите, но есть одна заминка.

— Какая?

— Они хотят, чтобы вы остались в Америке прямо сейчас, потому что если вы уедете обратно, то существует риск, что вас больше не выпустят за границу. Переезд вашей жены и детей они смогут устроить позднее.

Я сказал, что это невозможно. Женщина слабо улыбнулась:

— Они так и думали, что вы откажетесь, но все равно вас следовало спросить.

Мне были даны четкие инструкции, что и как нужно делать. В подготовке моего переезда принимали участие люди в Казахстане, России и других странах. Поэтому все детали моего побега в Америку хотелось бы оставить в секрете, чтобы не навредить тем людям, которые мне помогали.

Через неделю я возвратился в Москву. Тем же вечером мы с Леной пошли прогуляться, и я, не опасаясь прослушивания, рассказал ей про план побега. Решили все рассказать дочери Мире, но пока не говорить сыновьям. Мире исполнилось пятнадцать лет, она была достаточно взрослой, чтобы хранить секреты, но Алану было всего лишь двенадцать лет, а Тимуру — семь. Мальчишки могли проговориться, хвастаясь перед приятелями поездкой в Америку.

Осторожно мы начали готовиться к отъезду. Я продал несколько книг и кипсеков,[25] но решил оставить большую часть мебели в квартире, чтобы не вызывать лишних подозрений; договорились с родственниками, что они продадут нашу квартиру и утварь уже после отъезда. Деньги должны были пойти на уплату долгов. Не хотелось, чтобы потом говорили, что я сбежал из России, чтобы уйти от кредиторов.

В последние недели сентября мы сказали мальчикам, что скоро поедем отдыхать в Алматы.

Накануне нашего отъезда позвонил человек, представившийся капитаном Зайцевым из Московского областного КГБ. Тихим приятным голосом он сказал:

— Нам бы хотелось с вами переговорить, не возражаете подъехать к нам в контору?

— Сегодня я занят.

— А завтра?

— Завтра я улетаю в Алматы.

— Но дело срочное.

— А нельзя подождать до моего возвращения?

— А когда вы планируете вернуться?

— Где-то через две недели.

Мой собеседник колебался.

— И все же можно, я позвоню вам завтра? — спросил он.

— Звоните, — разрешил я.

На следующий день мы улетели в Казахстан.

Войдя в старую квартиру на Коммунистическом проспекте, я думал о том, увижу ли ее снова.

Отец стал совсем глухим, поэтому мне пришлось написать о нашем отъезде на бумаге. Мой отец, мой старый солдат, внимательно все прочитал, потом встал и долго смотрел мне в глаза. Отец не сказал ни слова, только пожал мне руку. Я понял, что он меня одобряет.

Потом мы с мамой и братом сидели на кухне и беседовали то по-казахски, то по-русски. Мать спросила, почему я решил уехать.

Пришлось рассказать ей и о слежке, и о прослушивании телефона, о трудностях с поиском работы. Еще я рассказал о конфликте с казахским Министерством обороны. Голос матери прозвучал твердо, когда она, подумав, согласилась:

— Ни для тебя, ни для твоей семьи не оставили выбора.

Я был глубоко тронут ее словами, мы с братом притихли. И тогда мама рассказала нам одну семейную историю, которую мы раньше не знали. Она была десятилетним ребенком, когда ее отца (моего деда) арестовали по сфабрикованному политическому обвинению. Находясь в тюрьме, отец смертельно заболел. Бабушке вместе с детьми (моей матерью и дядей) разрешили прийти попрощаться в тюремную больницу.

Это был трудный момент: наш дед был убежденным коммунистом, а бабушка происходила из семьи знатных казахов, потомков Тауке-хана, объединившего страну в семнадцатом веке и создавшего ее первый свод законов. Бабушка, которая в детстве водила меня в мечеть, чтобы познакомить с религией предков, никогда полностью не примирилась с социалистическим режимом… и сейчас этот режим убивал ее мужа.

Мама продолжала рассказывать, чуть не плача:

— Он посмотрел на нас с братом, потом на маму и попросил ее отдать нас в детский дом. Мама разрыдалась, потом и я заплакала, догадавшись, что отец говорит ужасные вещи. Мама спросила его, почему так надо сделать, а он ответил, что это единственная возможность спасти наши жизни, ведь ее тоже могут скоро арестовать. Но ваша бабушка не послушалась мужа, а отвела нас домой и спрятала. Несколько месяцев каждую ночь она слышала, как приезжают машины и увозят соседей. И каждый раз, заслышав звук мотора, она говорила, обращаясь к своему уже умершему мужу: «Абдрахман, это опять едут люди, убившие тебя».

В глазах матери стояли слезы:

— Сынок, поступай так, как считаешь нужным.

Вечером следующего дня мы вылетели обратно в Москву, чтобы пересесть на самолет, увозящий нас из России. В Москве мы приземлились около полуночи, а наш рейс за границу был только утром, поэтому нужно было решать, что делать.

Из Алматы самолеты прибывали в аэропорт Домодедово. В Шереметьево нужно было добираться часа два, притом через центр столицы. Если бы мы сразу отправились в Шереметьево, то наш план был бы раскрыт, потому что за нами, конечно же, следил КГБ. А наша квартира расположена как раз на севере Москвы, рядом с шоссе, ведущим в Шереметьево. Поэтому имело смысл ехать сначала домой и переждать несколько часов.

Если повезет, мы заставим КГБ поверить в то, что вернулись из отпуска, как обещали.

В Домодедово нас встретил приятель. Когда мы выехали на шоссе, было темно и холодно, только несколько автомобилей ехали к городу.

Вскоре я заметил следующую за нами машину. Когда мы перестроились, пропуская ее вперед, она последовала за нами. Подъехав к дому, хвоста мы уже не заметили. Можно было перевести дыхание — первая часть нашего плана осуществилась.

Все прилегли отдохнуть, но я все еще беспокоился и выглядывал в окно, проверяя, не следят ли за домом. Наконец перед самым рассветом я разбудил своих. Машина приятеля уже стояла на улице с работающим мотором.

Мы тихонько спустились вниз, стараясь не разбудить соседей. Пока Лена и дети садились в машину, я быстро огляделся, но никого не увидел.

Никто не ехал за нами и в Шереметьево. Сердце бешено колотилось от страха, пока мы не оказались в зале ожидания.

В это трудно поверить, но КГБ мы перехитрили. Только когда мы заняли свои места в салоне самолета, улыбка стюардессы заставила меня наконец-то расслабиться.