"Тающий человек" - читать интересную книгу автора (Каннинг Виктор)

Глава четвертая

“Подстригла коротко его судьба — ибо, прошу понять, Он прожил, если б смог, еще б десятков пять” Уилльям Барнз Роудз

Это было теплое, тихое, поздне-сентябрьское утро, наполненное нежным желтым светом, исходящим от усыпанной золотыми чешуйками ряби поверхности моря.

“Ферокс” стояла на якоре у самого выхода из акватории порта, похожая на мягкую белую меренгу, — настоящее произведение кондитерского искусства с длинным, узким носом в качестве последнего штриха. За десять франков — ужасная переплата — парнишка лет пятнадцати согласился доставить меня на яхту на своем ялике. Он был голым по пояс и вид его загорелого, мускулистого торса без единого грамма жира заставил меня подумать о возобновлении занятий утренней гимнастикой.

По трапу я поднялся на палубу, сощурил глаза от блеска выкрашенных в белый и золотой цвет поверхностей и отполированных медных и хромированных предметов, быстро прикинул в уме, во сколько это все обходится О'Дауде в год, содрогнулся и обратил внимание, что на палубе в шезлонге сидит женщина и читает “Вог”. У нее были серебристые с пурпурным оттенком волосы, а на ней — красные шорты и красная блузка. Ей было где-то около тридцати, ее лицо было очень детским со слегка надутыми пухлыми губами, и она курила длинную, тонкую сигару.

— У меня назначена встреча с мисс Зелией Юнге-Браун. Меня зовут Карвер, — сказал я.

Она лениво уронила “Вог” на палубу, внимательно осмотрела меня и спросила с американским акцентом:

— Встреча по какому вопросу? Личному, медицинскому, общественному или просто с надеждой?

— По личному.

— Ну, хоть какая-то перемена после всех этих эскулапов и светских болванов. — Она посмотрела на маленькие золотые часы, украшающие тонкое запястье, и сказала. — Она решает мозаичную головоломку в солярии. Идите прямо. — Она кивнула головой в сторону носа. — Заходите без стука. Если у нее хорошее настроение, она, может быть, позволит вам остаться. Перед уходом загляните ко мне на стаканчик вина. Возможно, я дам вам свой автограф.

— Он чего-нибудь стоит?

— Корыстный человек, да? На чеке — ничего. На фотографии — сентиментального отношения. Но все равно приходите и мы выпьем. Вы поможете мне в проведении Кампании по борьбе со скукой.

Не вынимая сигары изо рта, она выпустила струйку дыма, подняла журнал, подмигнула мне и снова погрузилась в чтение.

Я прошел по безукоризненно чистой палубе мимо мостика и увидел с правой стороны ряд окон солярия, полукругом опоясывающих носовую палубу. Чайка спикировала к теплому морю и что-то крикнула мне по-французски. Человек в голубом свитере перегнулся через ограждение мостика и кивнул мне. Белоснежный катер промчался мимо, оставляя за собой похожий на хвостовое оперение страуса бурун.

Я посмотрел через стеклянную дверь солярия и впервые увидел Зелию Юнге-Браун — девушку с утраченной памятью. Она сидела за столом, склонившись над большим подносом, на котором рождалась гигантская мозаичная картина. Справа от нее на столе лежала куча незадействованных кусочков. Я мог видеть только прядь длинных черных волос, изгиб высокого лба, загорелые руки и кусочек простенького платья из сине-белой полосатой материи, из которой обычно шьют передники для мясников. Какое-то время я смотрел на нее, надеясь, что она обнаружит мое присутствие. Стекло никак не хотело пропускать притягательную силу моей личности, поэтому я вошел. Она слегка прищелкнула языком, убрала кусочек с подноса и стала искать другой в лежащей рядом с ней куче, не обращая на меня ни малейшего внимания то ли из нарочитой грубости, то ли по причине глубокой поглощенности работой.

Я прошел к синему кожаному креслу и устроился на его ручке. В глубине солярия находился бар, закрытый хромированной решеткой, за которой просматривались ряды бокалов, рюмок и разноцветных бутылок. По обе стороны бара висела пара картин, изображающих старинные парусные суда, а над баром, в стеклянном футляре, находилось чучело меч-рыбы с глупой ухмылкой, застывшей на ее челюстях.

— И что это будет в итоге? — спросил я. — Здание Парламента? Коронация Георга Пятого? Или одна из тех классических охотничьих сцен, где ребята в красных камзолах попивают портвейн, пока их слуги стягивают с них сапоги, а гостиничная прислуга заносит кабаньи головы и метровых лососей? Да, были времена. Всюду на лошади и в карете. Ни одна дорога не воняет автомобилями. Кстати, об автомобилях... Меня зовут Карвер, и ваш отец нанял меня, чтобы я нашел красный “Мерседес”, который вы так неосторожно потеряли.

Я произнес все это достаточно прохладно, в своей лучшей невозмутимой манере, давая, как я надеялся, понять, что я не настроен следовать ее капризам. В середине моего монолога она подняла голову и мне стоило больших трудов сохранить свою невозмутимость, потому что она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел. Эти замечательные черные волосы, светло-голубые глаза, идеальные, классические черты лица и ледяная холодность. Настоящая снежная королева. В ней было какое-то сходство с Джулией, но ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы сказать, что они — сестры. Она выпрямилась в кресле, чтобы лучше рассмотреть меня, и я увидел, что она — большая девушка, высокая, прекрасно сложенная и сильная как бык. Ей не хватало только крылатого шлема, щита и длинной ладьи, и Эрик Завоеватель сошел бы от нее с ума. Что же касается моей персоны, то внутри меня что-то съежилось и затихло.

Стальным и холодным, словно исходящим прямиком из спрятанного где-то у нее внутри холодильника, голосом она сказала:

— Меня ровным счетом никак не волнует ваша манера поведения, мистер Карвер. И я уже сообщила все, что могла, о машине.

Я широко улыбнулся ей, пытаясь поднять столбик термометра выше нулевой отметки, и у меня даже возникло чувство, что я, возможно, немного поспешил с ее оценкой. В конце концов, она была достаточно красива, чтобы заслужить повторной оценки. Могу же я ошибаться.

— Итак, — сказал я, — вам жаль, что вы ничем не можете мне помочь?

— Я ничем не могу вам помочь, мистер Карвер.

Она подалась вперед и снова занялась головоломкой.

Я встал, и она слегка подняла голову.

— Мне жаль, — сказала она, — что вы напрасно проделали столь длинный путь, но я ведь говорила отчиму, что совсем нет необходимости вам приезжать сюда.

Я прошел мимо нее к бару, бросил через решетку быстрый, вожделенный взгляд на бутылку бренди “Хайнс” и сказал:

— Я хотел бы прояснить одну деталь.

Ей пришлось слегка повернуться, что бы поймать меня в фокус, и это движение как нельзя лучше продемонстрировало ее замечательные плечи и фигуру.

— Я слушаю.

— Меня наняли для выполнения работы. Я люблю заканчивать то, что я начинаю. Такой я человек. Дурацкое чувство собственного достоинства. Профессионализм. Называйте это как хотите. Но я хочу, чтобы вы знали, что меня интересует только машина. Я хочу вернуть ее вашему отчиму. Но когда я верну ее, я не обязан буду давать детальный отчет о ходе поисков. Все, что будет конфиденциально сообщено мне кем-либо, так и останется сугубо конфиденциальным. Вы понимаете?

— Прекрасно понимаю. Но ничем не могу вам помочь.

Она отвернулась и стала перебирать кусочки мозаики. Я прошел у нее за спиной и завершил круг в синем кожаном кресле. Когда я садился, она быстро взглянула на меня.

— Я бы хотела, чтобы вы ушли, мистер Карвер.

— Я уйду, — сказал я, — когда сделаю то, за что мне платят деньги. По какой-то причине ваш отчим придает очень большое значение этой машине. Как его дочь...

— Падчерица. — Слова были брошены мне со звоном разбивающихся сосулек.

— ...подумал я, вы, наверное, хотите помочь ему.

Она холодно посмотрела на меня и сказала:

— У меня есть все основания, чтобы наплевать на него и на все его проблемы.

— И все-таки вы так не считаете, иначе вы бы не сидели здесь и не наслаждались всей этой роскошью за его счет. Ни одна девушка, имеющая хоть какие-то принципы, не стала бы этого делать. Ну, давайте, что там случилось с машиной?

Я уже откровенно давил на нее, надеясь хоть немного сломить ее, но это не сработало.

Она встала из-за стола и направилась к бару. В его деревянную стенку была вмонтирована кнопка звонка. Я был так поглощен созерцанием ее походки — прекрасная, холодная амазонка, — что почти позволил ей нажать эту кнопку.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я. — Даже если вы не хотите, чтобы я помог вам. Просто выслушайте меня. Эти несколько минут не принесут вам никакого вреда. А затем, если захотите, можете нажимать кнопку.

Секунду-две она молчала, затем сказала:

— Говорите.

Я встал и закурил. Ее возвышающаяся надо мной фигура несколько нервировала меня.

— Я буду с вами предельно откровенен. Возможно, вы действительно утратили память, а возможно, и нет. Лично я думаю, что нет. Но если по каким-то серьезным причинам личного характера вам так нужно, я ничего не имею против. Но в одном я уверен — вы не сказали правду о вашем пребывании в отеле “Омбремон”. Если бы вы знали, что произойдет после вашего отъезда из отеля, то вы, конечно, были бы более... ну, скажем, осмотрительны.

— Я не понимаю, о чем вы...

— Понимаете. Я говорю о номере 16.

— Я была в номере 15.

— Но вы звонили Денфорду в Англию из номера 16.

— Конечно, нет. — Какой бы большой и замороженной она не была, здесь не требовалось ни опытного глаза, ни столь же опытного уха, чтобы понять, что она сдерживает что-то внутри себя, вероятно, страстное желание заорать на меня, чтобы я убирался с яхты прямо к черту. И мне не слишком приятно было осознавать это. Совершенно неожиданно мне стало жаль ее.

Я покачал головой.

— В вашем счете не было оплаты за телефонный разговор. Зато она была внесена в счет за номер 16. И человек, проживавший в этом номере, — мужчина — отдал деньги без разговоров. Итак, куда это нас ведет?

Она пошла обратно к столу и остановилась рядом со мной.

— Это никуда нас не ведет, мистер Карвер. Я ничего не знаю о номере 16. Если в отеле что-то перепутали и кто-то оплатил мой телефонный разговор, потому что слишком спешил, чтобы проверять правильность счета, меня это ни капли не интересует. Единственное, что меня интересует, — это чтобы вы поскорее ушли и оставили меня в покое. Возвращайтесь к моему отчиму и посоветуйте ему забыть о машине. — Она замолчала, и я заметил, как по всему ее телу прошла легкая дрожь, выдающая большое напряжение, которое она с трудом удерживала внутри себя. Я понял, что достаточно небольшого толчка с моей стороны, упоминания об Анзермо, или о белом пуделе, или о том, как она, смеющаяся и счастливая, отъезжала утром от отеля, и все выплеснется наружу. Я бы со спокойной душой подтолкнул многих людей. Но не ее. Джулия была здесь ни при чем. Во мне самом был какой-то барьер, который не позволил мне сделать это. Все, что я хотел узнать у нее, мне придется узнавать в другом месте. Моя работа заставляет смотреть на людей как на мозаичные головоломки — ты вынужден собирать их, не думая о том, что в итоге может получиться мерзкая и порочная картина. Но с ней я так поступить не мог. Она была большой и прочной как айсберг, но теплое течение отнесло ее слишком далеко на юг, и она уже была готова рассыпаться на куски. Я не хотел наносить ей последний удар. Но теперь мне во что бы то ни стало нужно было найти Анзермо. О, да, я жаждал встречи с ним.

Я направился к двери.

— Хорошо. Забудьте, что я был у вас. — Я дружелюбно улыбнулся ей. — Но если у вас когда-нибудь возникнет желание уткнуться кому-то в плечо и выплакаться, дайте мне знать.

Она опустила руку, взяла один из свободных кусочков и, не глядя на меня, сказала:

— Спасибо, мистер Карвер.

У двери я сказал:

— Это все ерунда. Но все же помните, что у меня хорошие, широкие плечи. — Это была правда. Мои плечи были почти такими же широкими, как и ее. Я вышел, думая о словах Роберта Бернса о пользе сбрасывания бремени греха и вреде сокрытия. Я не знаю, удавалось ли когда-либо ранее женщине заморозить все у себя внутри, парализовав свои чувства, но Зелии это удалось сделать после отъезда из отеля “Омбремон”. И я намеревался узнать почему.

Но сначала я должен был проскользнуть мимо особы с серебристо-пурпурными волосами и в красных шортах. Особой надежды у меня не было, а в конце я даже обрадовался этому, так как то, на что я рассчитывал у меня не получилось с Зелией, зато это мне легко удалось с Мирабелль Хайзенбахер, урожденной Райт, сценический псевдоним — Мирабелль Лэндерс, тридцати восьми лет, дружелюбно настроенной, изнывающей от скуки и уже полностью готовой выйти замуж за О'Дауду после получения развода с мистером Хайзенбахером — “чертовым лысым обувщиком” (ее слова).

Когда я стоял у трапа и думал, куда мог пропасть мой парень с яликом, она спустилась с палубы в зеленом шелковом пляжном костюме и, взяв меня за локоть свободной от сигары рукой, сказала:

— Если вы не выпьете со мной, вам придется добираться назад вплавь. Пойдем.

Она провела меня на корму, где под навесом нас ожидали кресла, столы и напитки. Она была по-щенячьи дружелюбна и столь же беспокойна.

— Узнали что-нибудь у Зелии? — спросила она.

— Нет. Она еще находится в сильно замороженном состоянии.

— Я не могу понять, почему О'Дауда напрягает ребенка с этой чертовой машиной. Он так упакован, что ему какая-то машина.

— Он был с ней крут, да?

— Первоначально. Я даже подумала, что он сейчас стартует и выйдет на орбиту. У меня даже возникло секундное сомнение. Такой темперамент. В конце концов, за этого парня мне выходить замуж. Но затем я подумала, какого черта! У всех мужчин есть свои недостатки, а у него, в отличие от большинства, есть миллионы, поэтому нет причин лишать цветок любви ухода и позволить ему вянуть. Почему он так уперся в эту машину?

— Если бы я знал. Вы давно его знаете?

— Три, нет, четыре года. Прекрасный мужик, только после того, как пропала машина, в нем появилось что-то, что мне не нравится. Здесь должно быть что-то большее нежели машина. Вы знаете мою теорию?

— Расскажите.

— Иногда мне кажется, что Зелия нарочно потеряла машину, чтобы досадить ему. Она, должно быть, догадалась, что там есть что-то еще кроме самой машины, и решила похоронить ее, чтобы отомстить ему. Своего рода эмоциональная компенсация за что-то.

— Вы консультировались у психоаналитика.

— Нет. Обычно я провожу время на подушках исключительно ради удовольствия. Но сейчас все по-другому. В эти дни я — исключительно девушка Кэвана О'Дауды.

— Если бы он получил назад свою машину, он был бы приятнее, чем сейчас, да?

— Конечно. А я бы не торчала здесь, приглядывая за Зелией. Терпеть не могу яхты и катера. Она тоже хочет вырваться отсюда. Она уже несколько недель сидит здесь. К чему вы клоните?

— Разве я клоню?

— Бросьте, я знаю, какой взгляд у мужчины, когда он хочет что-то узнать, а у вас сейчас как раз такой взгляд, хотя вы явно собираетесь спросить не о том, о чем обычно спрашивают меня мужчины, и это, черт возьми, не делает мне комплимента.

— Я просто хочу доставить О'Дауде удовлетворение.

— Ну, живее. Итак?

— Есть ли телефонная связь между “Ферокс” и берегом.

— Нет.

— А что происходит с почтой? Например, когда вы пишите О'Дауде?

— Наконец-то мы перешли к делу. Почему не сказать прямо? Вы думаете, что после вашего визита Зелия может написать кому-нибудь?

Я посмотрел на нее поверх большой порции джина с тоником, которой она меня снабдила. Да, она была женщиной, которая знает, куда идет, и знает, как держать себя. Она собирается выйти замуж за О'Дауду. Если она что-то и не знала про мужчин, то это, вероятно, уместилось бы в короткое, в пару строк приложение к объемистому тому личных воспоминаний. Она должна быть такой, потому что я еще ничего не сказал ей, а она уже была со мной. Я подмигнул ей. Она загасила сигарету о стойку кормового ограждения и ответила мне тем же.

— Говорите правду, — сказала она, — и Мирабелль, возможно, поможет... пока это, конечно, работает на то, чтобы вернуть О'Дауде хорошее настроение и вытащить Зелию из депрессии.

— В разговоре с Зелией я упомянул один фактик, который может вызвать у нее желание написать кому-нибудь. Если бы я смог получить имена и адреса всех людей, кому Зелия напишет в следующие двадцать четыре часа, это бы очень помогло. Сложно?

— Нет. Все письма на корабле опускаются в почтовый ящик в кают-компании, а вечером один из стюардов доставляет их на берег. Какое-нибудь конкретное имя или адрес?

— Да нет.

— Лгун. Где вы остановились?

— “Маджестик”.

— Вам нравится ваша работа?

— Я путешествую, встречаюсь с людьми и помогаю некоторым из них.

— Тогда, ради бога, помогите Зелии выбраться из-под ледника. Я обязана торчать здесь неделями, что лишает меня массы удовольствий. Это, конечно, мужчина, да, кому она будет писать?

— Я бы не стал держать пари.

— Почему нет, ведь шансы равны. В любом случае, это должен быть мужчина. Любой девушке когда-нибудь становится нужен мужчина. Держу пари, что она нашла себе кого-то и он плохо обошелся с ней. Впервые в жизни она с головой бросилась в то, что сквозь ее розовые очки показалось ей настоящей любовью, а затем — бам — мерзавец обставил ее по всей форме. Они все такие, даже самые приятные, но у нее совсем не было опыта, который помог бы ей пережить удар. Правильно?

— Из вас выйдет первоклассная мачеха.

— Жена — вот все, что меня интересует. Я думала, что у меня получилось с Хайзенбахером, но у него появились отвратительные привычки, а когда я отучила его от них, он просто ушел в себя и занялся коллекционированием японской резьбы по слоновой кости, нецке и прочей ерунды. Я сдалась. Не хотите остаться на обед?

Я сказал, что, к сожалению, не могу, и мне потребовалось еще полчаса, чтобы, наконец, уйти. Меня доставили на катере, и на набережной меня уже поджидал мистер Наджиб Алакве, эсквайр.

Он зашагал рядом со мной, вручил мне ключи и сказал:

— О'кей, мистер Карвер, машина не та. Узнали что-нибудь у мисс Зелии?

— Нет. Но почему я должен держать вас в курсе?

— Три тысячи фунтов, мистер Карвер. Чертовски щедрое предложение. Джимбо телеграфировал мне его сегодня утром. Три тысячи фунтов, если вы сейчас перестанете работать на О'Дауду, или четыре тысячи, если вы продолжаете, находите машину и передаете ее нам, ничего в ней не трогая.

Я покачал головой.

Его глаза завращались в точности, как у его брата.

— Отказ серьезный, мистер Карвер?

— Совершенно верно.

Он глубоко и печально вздохнул и произнес:

— В таком случае, все, что я могу сказать, — что последствия для вас, мистер Карвер, могут быть...

— “С” как радикальная мера?

— Совершенно верно.

Я пообедал в ресторане отеля, затем поднялся к себе в номер, лег на кровать и уставился в потолок. Это был очень утомительный для созерцания потолок, без единой трещины или пятна, поэтому мне пришлось заняться чисто мыслительной работой. Что за люди, спрашивал я себя, могли нанять близнецов Алакве? О'Дауда никогда бы не нанял их кроме как для работы на территории Африки, где они не были бы столь вызывающе заметны, хотя у меня возникла мысль, что и на базаре в Аккре они выглядели бы так же странно. В Европе же они были похожи на парочку тропических птиц, случайно попавших в голубиную стаю. Вероятно, их хозяина или хозяев это не волновало. Братьям Алакве было нужно то, что спрятано в “Мерседесе”, и они знали, что О'Дауда знает, что это им нужно и — я был почти уверен — что О'Дауда знает, кто их хозяева.

Затем я подумал о Зелии. У меня в голове уже начала вырисовываться природа ее амнезии. Макс Анзермо, я надеялся, сможет заполнить пустующие места, если я когда-нибудь смогу его достать.

Около четырех зазвонил телефон. Это была Уилкинз с длинным, как моя рука, списком фирм, холдинговых компаний, дочерних компаний, контор, занимающихся размещением недвижимости, и различных агентств, которые все существовали под крышей “Атена Холдинга Лимитид”. Я знал, что основная масса информации была получена не в Сомерсет-Хаус, а от доброго горожанина, крепко поработавшего в пабах на Минсинг Лейн и Флит Стрит. Когда я закончил письменный прием перечня, Уилкинз спросила:

— Вас интересует что-нибудь конкретное?

— А что, должно интересовать?

— Принимая во внимание Джозефа Бовану и некоего джентльмена по имени Джимбо Алакве, который заходил сюда сегодня утром поболтать о вас, я подумала, что...

— Как вы с ним поболтали?

— Он сказал мне, что может достать мне электрическую печатную машинку с пятидесятипроцентной скидкой. Вы хотите, чтобы я поподробнее узнала о “Юнайтед Африка Энтерпрайсиз”?

Я сказал, что хочу. Эта компания была в списке, который она только что продиктовала.

Через полчаса мне позвонил Денфорд. Мистер О'Дауда, сказал он, хочет получить отчет о положении дел на настоящий момент и подробности моего визита к Зелии. Он полагает, что вы уже видели ее.

— Я ее видел и ничего не получил от нее.

— Ничего?

— Абсолютно ничего. Но я ухватил другую ниточку, которая, возможно, поможет мне.

— Мистер О'Дауда оценил бы более подробную информацию об этой новой ниточке. Вы понимаете?

— Конечно. Очень скоро я сообщу детали.

— Короче говоря, вы пока еще никуда не продвинулись?

— Я представил себе, как заморгали его холодные агатовые глаза.

— Да, я бы сказал, что это справедливое резюме. Но не волнуйтесь. Я не падаю духом. И жаждущее сердце летит все время впереди, на милю обгоняя шелест давно уставших шин.

— Прошу прощения.

— Это я так. Но вы можете сделать для меня кое-что полезное. Мне нужен полный список гостей, друзей и членов семьи, которые могли находиться в эвьенском шато мистера О'Дауды в последние две недели перед отъездом Зелии на красном “Мерседесе”. Могу я это получить?

На том конце провода пауза затянулась несколько дольше обычного, затем он сказал:

— Думаю, что да.

— Сейчас?

— Нет. Мне нужно навести кое-какие справки.

— Хорошо. Я позвоню завтра или послезавтра. Да, вы можете сообщить мистеру О'Дауде одну вещь. Некий мистер Джимбо Алакве — мой секретарь даст вам его адрес — предложил мне три тысячи фунтов, чтобы я оставил эту работу. Интересно?

— Вы, конечно, отказались.

— С большим трудом.

Около шести, когда я все еще лежал на кровати и думал о том, что надо принять душ и спуститься в бар выпить чего-нибудь, зазвонил телефон. Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мисс Джулия Юнге-Браун.

Я встретил ее у двери. Она вошла с ослепительной теплой улыбкой и спадающей с одной руки норковой накидкой, распространяя вокруг себя приятный аромат “Жюли Мадам”. После несколько часового созерцания потолка мои глаза испытывали определенные трудности с фокусировкой. Она села в кресло, скрестила прекрасные, длинные ноги, одернула свое черное платье и сказала:

— Я никогда не видела мужчин с такими опухшими глазами. Пили в обед?

— Они всегда делаются такими, когда я сплю днем. Пару порций виски и все тут же вернется на место. Куда мы поедем ужинать?

— Никуда. Почему вы не оставите все это?

— Вы решили, что я — не в вашем вкусе?

— Это еще пока в процессе рассмотрения. Что вы узнали у Зелии?

— Зелия, — сказал я, — это женщина, которая требует понимания. Я мог бы кое-что узнать у нее, если бы мне удалось на достаточное время оторвать ее от мозаичной головоломки.

Она холодно посмотрела на меня, но в ее взгляде, мне показалось, было чуть-чуть больше тепла, чем во взгляде человека, еще не закончившего процесс рассмотрения. Она слегка тряхнула головой и из-под черной пряди мягких волос выглянул кораллово-розовый кусочек уха, который тут же стыдливо спрятался обратно словно морской анемон.

— Зелия, — сказала она, — провела почти весь сегодняшний день на кровати, вся в слезах. Я еще никогда ее такой не видела. Что, черт побери, вы ей сказали? — Последняя фраза прозвучала очень резко и жестко.

— Когда вы приехали?

— В обед. Что вы сделали с Зелией?

— Поездка на “Фейсл Веге” была приятной?

— Да. Не увиливайте. Если вы можете только причинять Зелии боль, то оставьте, черт возьми, ее в покое. Да, возможно, — она посмотрела на меня с выражением сердитой задумчивости, — вы мне очень не понравитесь.

— Жаль. Я бы предпочел обратное. И не заводитесь так по поводу Зелии. Между нами, она разбудила во мне Сэра Галахада, и я просто рвусь в бой. Мне нравятся большие, красивые девушки. Но мне не нравится, когда они заморожены. Они должны быть теплыми и полными жизни. Поэтому почему бы вам не замолчать и не отдать мне тот конверт, который вы вертите в руках.

Она посмотрела на свою правую руку и, казалось, с удивлением обнаружила там конверт, который она вытащила из своей сумочки.

— Если бы я так часто не меняла свое мнение о вас, — сказала она.

— Дайте этому время. Скоро стрелка успокоится и укажет вам верный курс.

Она отдала мне конверт.

— Это от Мирабелль. Она попросила меня передать его.

— Да, вот женщина, которая мчится вперед на всех парах, закованная в броню, с укрепленными скулами, и да поможет Господь тем материковым льдам, которые встанут на ее пути. — Я перевернул конверт. Джулия грамотно поработала, но все же было видно, что конверт был вскрыт и снова заклеен. Я вопросительно посмотрел на нее.

— Я открывала его, — сказала она. — Я представить себе не могла, что Мирабелль может сказать вам.

— Вы не могли? Ну, если бы мне дали миллион, я бы предоставил ей свое ухо для шептания до конца моих дней, и меня бы это совсем не трогало, но ей бы пришлось избавиться от пурпурного оттенка ее волос.

В конверте находилась половина обычного блокнотного листа, на котором Мирабелль написала:

“Одно письмо, через полчаса после вашего ухода. Сейчас она в постели. Письмо ушло на берег со всей почтой в пять часов. Макс Анзермо, Шале Баярд, Сен Боне. Не вздумайте сделать ребенку больно”.

Я положил письмо в карман. Джулия смотрела на меня так же, как ребенок смотрит на фокусника. Я достал сигареты и закурил. Она смотрела, как тает первое облачко дыма.

— Спасибо за доверие, — сказал я.

— Что заставляет вас так думать?

— Вот это. — Я помахал письмом. — Иначе вы бы его просто порвали.

— Ну?

— Что, ну?

— Кто этот Макс Анзермо и какое отношение он имеет к Зелии?

— Вы не слышали это имя раньше?

— Нет.

— Тогда забудьте о нем. Если вы любите Зелию. А когда вернетесь на “Ферокс”, поблагодарите Мирабелль и попросите ее сделать то же самое. Хорошо?

— Если вы так говорите. Вы собираетесь встретиться с ним?

— Да.

— Когда? Завтра?

— Да.

— Я отвезу вас.

— У меня есть своя машина, а вы останетесь здесь. Я только что попросил вас забыть о Максе Анзермо.

— Она встала и, поправляя норку и поблескивая бриллиантами наручных часов, подошла ко мне. Норки и бриллианты, “Фейсл Веги” и яхты, “Мерседесы” и шато в Альпах, паштет из гусиной печенки, икра и шампанское — мечта, но все это не изолирует ни ее, ни Зелию, ни Мирабелль, ни любую другую женщину от жизни, от тех маленьких отвратительных привычек, которые некоторые мужчины получают при рождении, а другие приобретают, уже живя на этом свете. Мужчины — охотники и, как бы они себя не обманывали, женщины — их добыча. В тот момент эта мысль мне не понравилась. Если бы я мог оказаться вне всего этого, но это было невозможно. Единственным утешением было то, что большинство мужчин с неохотой, но соблюдают правила игры в закрытые для охоты сезоны. Но некоторые не соблюдают. Я был уверен, что Макс Анзермо — из последних. Из них же, подумал я, и Кэван О'Дауда. Когда-нибудь, сказал я себе, кто-нибудь должен их застрелить, сделать из них чучела и повесить над баром.

— Что на вас нашло? — спросила она. — Ваш взгляд вдруг стал таким, будто вы захотели кого-то ударить.

— Пусть эти опухшие старые глаза вас не обманывают.

Она подошла еще ближе.

— Они не такие уж и опухшие, как мне показалось. И я действительно начинаю думать, что они не обманывают меня так, как вам бы этого хотелось. А хотите я откажусь от уже обещанного мной ужина?

— Ради меня не стоит. Я собираюсь рано лечь спать. Завтра у меня трудный день.

Ей меня не провести. Я точно знал, что у нее было сейчас на уме и с того самого момента, как она вскрыла письмо над паром на яхте или где-нибудь еще.

Ей так же не терпелось встретиться с Максом Анзермо, как и мне. Это меня не устраивало. Я хотел встретиться с ним первым, и без свидетелей. Я был уже целиком поглощен предстоящей встречей.

— Я действительно очень хочу поехать с вами завтра, — сказала она.

— Я поеду один. Если вы все испортите и от моих услуг откажутся, то О'Дауда найдет кого-нибудь еще, какого-нибудь шустрого исполнителя, который потом во всех красках опишет все ребятам в баре и все весело посмеются. Вы же не хотите этого, поэтому не вмешивайтесь!

Где-то глубоко внутри меня затеплилось и стало быстро разогреваться чувство, которое возникало у меня нечасто, да я и не хотел, чтобы оно появлялось часто, но которому, когда оно возникало, я не мог не подчиниться. Кто-то должен получить... О, да, кто-то должен хорошо получить — имя стучало в моем мозгу подобно метроному. Она также поняла, что происходит, медленно протянула руку и мягко, двумя пальцами взяла меня за рукав.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду вмешиваться. Бедная Зелия, — она повернулась и пошла к двери. У самой двери она обернулась. — Окажите мне услугу.

— Какую?

— Не старайтесь быть с ним вежливым.

Она ушла. Я подождал несколько минут, позвонил в службу размещения и попросил приготовить мой счет. Я уезжаю сразу после ужина. Не могли бы они послать кого-нибудь ко мне за ключами от машины, чтобы подогнать “Мерседес” прямо к центральному входу? При счастливом стечении обстоятельств я буду в Шале Баярд примерно в то же время, когда Макс Анзермо получит письмо Зелии. В одном я был уверен — я не найду в Шале Баярд рыцаря без страха и упрека.

Я выехал в начале одиннадцатого. Моросил мелкий дождь. На улице никаких признаков Наджиба Алакве. Но даже если бы он и был там, меня бы это не беспокоило. Я был совершенно уверен, что на “Мерседесе” я смогу стряхнуть любой хвост.

Сан Боне был в двадцати или тридцати с лишним километрах к северу от Гапа, и мне нужно было ехать по той же самой дороге, по которой я добирался в Канны из Гренобля. По карте я вычислил, что мне предстоит проехать чуть-чуть больше семисот пятидесяти километров. Времени было достаточно и можно было не спешить.

Не доезжая до Гапа, я поспал часок, а в Гапе устроил себе ранний завтрак — кофе с коньяком и пара рогаликов с абрикосовым джемом. Подкрепившись, я покинул Гап и стал подниматься в горы мимо Коль Баярд. После перевала я скатился прямо с Сан Боне и взял курс на Шале Баярд. Узкая, с неважным покрытием дорога какое-то время шла вдоль реки, а затем стала круто подниматься наверх через сосново-дубовый лес, изгибаясь изо всех сил. Так что мне пришлось обратить все внимание на нее, а не на окрестные виды.

Деревянное шале было достаточно свежим, с розовыми и зелеными ставнями и полосатой крышей тех же цветов, сделанной из барочных досок. Шале упиралось в крутой, поросший всякой растительностью склон горы. Плато, на котором оно располагалось, было размером с два теннисных корта. Сад отсутствовал, только деревья и кусты по обеим сторонам отвратительного качества подъезда и вокруг дома. На площадке перед домом находился гараж. Двери дома были закрыты.

Я оставил машину под самой верандой, которая тянулась через весь фасад, и поднялся по ступенькам. Вдоль веранды в цветочных горшках росли петуньи и герань. Входная дверь была открыта и за ней находился небольшой холл, отделанный узкими, полированными сосновыми планками, странного вида коврик и высокие, громко тикающие напольные часы, показывающие пять минут десятого.

Рядом с дверью я увидел шнурок звонка. Подергав его, я услышал где-то в глубине дома звяканье, настолько громкое, что, наверное, разбудило бы даже мертвого. Но в доме никто не проснулся. Я подергал еще, но ко мне никто не вышел.

Я вошел. Холл имел две двери. Я попробовал обе. Первая открывалась в коридор, ведущий на кухню. Кухня была небольшая и до блеска чистая. На столе были остатки завтрака, а в плетеном кресле — кот. Кот взглянул на меня, поднялся, потянулся, а затем повалился на подушку, свернулся клубком и забыл обо мне.

Я вернулся и открыл вторую дверь. За ней была большая комната длиной во всю заднюю стену дома. Из ее окон была видна часть склона и далекие горные вершины, некоторые из которых уже были покрыты снежными шапками. Это была хорошая, уютная комната: полированный сосновый пол, шкуры, две большие кушетки, четыре просторных кресла, большой круглый стол, вытесанный из дуба и украшенный вазой с разноцветными георгинами, которые бы ввели Джимбо в экстаз. В одном из углов стоял стол, а у фальш-стены, которая была частью лестницы, ведущей на открытую галерею с рядом дверей, располагался книжный шкаф и длинный сервант, полный бутылок, сигаретных пачек и старых газет и журналов. Я закурил и поднялся наверх. Там было три спальни с аккуратно убранными кроватями и ванная. Лежащая на краю ванны губка была мокрой, равно как и зубная щетка и мыло. Я спустился в гостиную и начал более детальный осмотр. Книжный шкаф представлял определенный интерес. На одной из полок располагалось самое большое из всех виденных мною собрание поваренных книг на различных языках. Если Макс был специалистом по поварскому делу, то у него нашлось бы чем порадовать гостя любой национальности. Остальные три полки были забиты остросюжетной литературой на французском, английском и немецком языках. Приятно было узнать, что Макс владеет несколькими языками. Не будет сложностей в общении.

Стол был аккуратный и прибранный и на нем, и в нем мало что было. Было ясно, что Макс не любит оставлять личные бумаги где попало. Я обнаружил несколько аннулированных чеков, уплаченных счетов (большинство — местные), список акций и ценных бумаг (большинство из которых были французскими, но были и американские), который время от времени пополнялся. Он, по-видимому, ничего не продавал, потому что в списке не было ни одной вычеркнутой строчки. Я не пытался определить, чего все эти ценные бумаги стоят. В одном из ящиков стола я нашел кипу рекламных буклетов торговцев недвижимостью и все они касались исключительно ресторанов и кафе от Парижа до Марселя. В другом ящике лежал девятимиллиметровый “Браунинг” с полным магазином, а рядом с ним — коробка с патронами и запасной магазин. На всякий случай я положил все это в карман.

Я подошел к окну, полюбовался видом и подумал, сколько еще Макс будет отсутствовать. Я предположил, что он совершает утренний моцион. Он был человек аккуратный и организованный — убирает кровать перед выходом из дома, тщательно вытирает везде пыль, выбрасывает содержимое пепельниц. Аккуратен и, как это обычно бывает, с устоявшимися привычками, любит кулинарное искусство до такой степени, что уже стал, или собирается стать, владельцем ресторана или кафе, добр по отношению к животным (кот, кажется, был всем доволен) и обладает вкусом при составлении букетов, о чем свидетельствовала ваза с георгинами. Отвернувшись от окна, чтобы еще раз посмотреть на цветы, я заметил, что пропустил одну вещь. Рядом с вазой лежал конверт.

Я взял его. Он был открыт и в нем лежало письмо. На конверте было его имя и адрес и вчерашний штемпель каннской почты. Я должен был благодарить ребят из почтово-телеграфной компании. Они все-таки опередили меня, хотя у них была всего лишь пятичасовая фора.

Я опустился в кресло у камина. Оно было таким глубоким и широким, что я даже подумал, что мне никогда не достичь дна. Я все-таки его достиг, устроился поудобнее и вытащил письмо из конверта. Оно было от Зелии и не имело никаких радостных обращений типа “Дорогой” или “Любимый мой”:

“Я надеялась, что у меня никогда не будет никаких контактов с тобой. Но обстоятельства сделали это крайне необходимым. По какой-то причине мой отец крайне обеспокоен пропажей машины и нанял для ее розыска некоего мистера Рекса Карвера из Лондона. Этот человек был у меня сегодня. Хотя он и не упомянул твоего имени, он, должно быть, знает его, потому что он знает, что ты находился в соседнем с моим номере в том отеле и что я звонила домой от тебя. Я все отрицала. Я буду продолжать все отрицать. Я просто хочу, чтобы все, что случилось, стерлось в моей памяти. Если этот человек вычислит тебя, сделай то же самое. Ты никогда обо мне не слышал. Ты уже раз предал меня. Я ни ненавижу, ни прощаю тебя. Я просто выбросила тебя из головы. Если ты предашь меня еще раз и все расскажешь этому человеку, или кому-либо еще, то я клянусь, что сделаю так, что тебя убьют. Ты уничтожил что-то во мне. И если это станет известно кому-либо еще, я уничтожу тебя.

Зелия”.

Я положил письмо обратно в конверт и опустил конверт в карман. Все, что она сказала, не было для меня новостью. Каждое слово было сказано ею на полном серьезе и мне стало жаль ее. Вот ведь, черт возьми. Мне было жаль ее, но у меня была работа. Если я смогу, то я постараюсь больше не причинять ей боль. Она, возможно, и хочет стереть все, что произошло, из памяти, но я должен знать, что же произошло. Как только я узнаю, как только я смогу заняться непосредственно объектом моего интереса — машиной, я тоже сотру все это из своей памяти. Я сидел и пытался представить себе, что чувствовал Макс Анзермо, когда читал письмо. Вероятно, оно не очень его интересовало, иначе бы он не бросил его так небрежно на стол.

В этот момент за моей спиной раздался звонкий лай и что-то белое подкатилось по полированному полу к креслу, запрыгнуло мне на колени и начало лизать мое лицо. Это был маленький белый пудель. За дверью раздался чей-то запыхавшийся голос:

— Отто! Отто, ты что совсем рехнулся притащиться сюда на этом чертовом автомобиле. Ты хочешь, чтобы все...

Он осекся, так как заметил меня. Я стоял, держа пуделя на руках.

— Ты торопишь события, Макс, — сказал я. — Это не та машина, на которой уехал Отто. Цвет тот же, но номера другие.

Я опустил пуделя на пол, и он заходил вокруг меня на задних лапах, словно исполняя цирковой номер.

— Умница, — сказал я. — А как он в качестве охотничьей собаки?

В одной руке он держал ружье, в другой — пару голубей.

— Кто вы и что вы здесь делаете? — Он спросил это по-английски почти без акцента и спокойным голосом.

— Карвер, — сказал я. — Рекс Карвер из Лондона. Мне кажется, мисс Зелия Юнге-Браун упоминала обо мне в своем письме.

Я предъявил ему письмо. Он не упал в обморок и не повалился в кресло. Он просто стоял и лишь бросил короткий взгляд на большой круглый стол. Он был выше меня, стройный — ни грамма лишнего веса — и сильно загорелый, но загар был каким-то нездоровым. На нем была свободная куртка с меховым воротником, черная фуражка и черные брюки, заправленные в резиновые сапоги. У него было умное, приятное лицо и сверкающие зубы. Мне он совсем не понравился, но я мог себе представить, как при плохом освещении и после нескольких бокалов шампанского некоторые женщины называли его своей мечтой. Но Зелия, никогда бы не подумал. Но, однако ж... когда женщина, наконец, решает открыть шлюзы, никогда не знаешь, куда потечет вода.

Абсолютно спокойно он сказал:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Пожалуйста, покиньте мой дом.

Он бросил голубей на кресло и взял ружье обеими руками, направив его в пол. Он уже преодолел первоначальное удивление и оценил меня. Что я мог сделать, пока у него в руках ружье? Я решил посмотреть, как далеко он пойдет.

Я пожал плечами и сказал:

— Если тебе нравится такая позиция, ради Бога. Но она ничего не даст... а я еще вернусь.

Я направился к двери, и он слегка повернулся, чтобы держать меня под постоянным наблюдением. Когда я поравнялся с ним, он сказал:

— Прежде чем вы уйдете, я хотел бы получить назад письмо, которое я оставил на столе.

Я остановился, посмотрел на него так, словно принял его требование за заводку — чего я, конечно же, не собирался делать, пока он держал наготове двустволку — а затем, пожав в очередной раз плечами, вытащил письмо и протянул ему.

Он улыбнулся, слегка обнажив белоснежные зубы, и покачал головой.

— Положите его на это кресло.

Я подошел к креслу, положил письмо на одну из его ручек, а затем резко и сильно толкнул кресло в его сторону. Пол был отполирован очень качественно. Дальняя ручка ударила его в бедро, он потерял равновесие и прежде чем он успел обрести его снова, я бросился на него. Миггз, я уверен, сказал бы, что я действовал медленно, но для Макса Анзермо моей быстроты вполне хватило. Ребром ладони я ударил его по запястью — ружье теперь было только в одной руке — ухватил ствол оружия и, резко повернув его, стал его полным хозяином. Я полагаю, что мог бы остановиться на этом, но приятное теплое чувство наполнило меня, и я подумал, а почему бы не воспользоваться случаем и не сделать его более склонным к сотрудничеству. Я сильно ткнул его прикладом в живот — он согнулся пополам — а затем, опять же ребром ладони, ударил его по шее. Он с грохотом обрушился на пол, что вызвало у глупого пуделя бурю восторженных прыжков и повизгиваний.

Он оказался бойцом. Два раза он поднимался с пола, и каждый раз я отправлял его обратно, не слишком заботясь о правилах Куинзберри, потому что помнил правило Миггза: “Не любезничай, будь злым, но чтобы в итоге они могли говорить”.

Я позволил ему доползти до кресла и заползти в него. Он бессильно откинулся на спинку. Из уголка его рта текла кровь, а в его взгляде читалось жгучее желание убить меня. Я сел на край стола перед ним.

— Прежде чем я начну задавать вопросы, — сказал я, — давай проясним один момент. Все, что ты скажешь о мисс Зелии, останется строго между нами. Считай меня исповедником. Я слушаю, и дальше меня это не идет. О'кей?

Он бросил мне что-то нехорошее на незнакомом языке. Чтобы заставить его быть повежливее, я ударил его прикладом ружья по коленной чашечке, стараясь не сломать ее. Он скорчился от боли, согнулся пополам, и пудель запрыгал вокруг него, стараясь лизнуть его в лицо. Он грубо отшвырнул собаку и повалился назад в кресло.

— Ублюдок.

— Я и не надеюсь, что ты полюбишь меня. Но если хочешь, я приму это за оскорбление. Отвечай, или я переломаю тебе все кости. Готов?

Он ничего не ответил, и я посчитал его молчание за согласие.

— Хорошо, — сказал я. — Давай начнем с конца. Может быть, так нам удастся избежать кое-какой грязи, лежащей посередине. Кто такой Отто?

Он задумался, и не только над тем, что ответить. Я хорошо знал этот взгляд и эти медленные движения приходящего в себя человека, который решает пойти тебе навстречу в надежде, что это так обрадует тебя, что ты потеряешь всякую осторожность.

— Отто Либш, один мой приятель.

— Возраст, национальность, как выглядит, где живет и чем занимается?

— За тридцать. Австриец. Высокий, крупный, светлые волосы, начинает лысеть. Чуть-чуть прихрамывает, мочка левого уха отсутствует.

Слишком бойко и слишком быстро. Я ударил его стволом ружья по руке и он взвыл от боли.

— Попробуй еще раз. С самого начала.

Он слизнул кровь с руки, а затем — с глазами, полными успокаивающих фантазий относительно того, что бы он со мной сделал — сказал:

— Двадцать пять. Француз. Маленького роста, темноволосый, худой и хилый на вид. Бог знает, чем он занимается и где живет. Он появляется совершенно неожиданно по своему усмотрению.

— Не слишком хорошо. Если бы тебе понадобилось связаться с ним, что бы ты сделал?

Он колебался какое-то время, потом посмотрел на ружье и решил не рисковать.

— Я бы позвонил его подружке, Мими Пробст. Турин, 5-6-4-5-7-8. Виа Калетта, 17.

Не сводя с него глаз, я попятился к серванту, взял телефон, вернулся и поставил его на пол перед ним так, чтобы он мог едва до него дотянуться.

— Позвони в справочное и попроси номер телефона Пробст, Виа Калетта 17, Турин. Затем передай трубку мне.

Он снял трубку и, набирая номер, сказал:

— Я говорю вам правду.

— Правда — это единственное, что я всегда проверяю.

Чтобы дозвониться, потребовалось какое-то время. Действуя одной рукой — в другой держал ружье — я закурил. Наконец ему ответили он сказал, что ему нужно, кивнул мне и поставил телефон на пол, положив трубку рядом. Через несколько секунд девушка сообщила мне необходимую информацию. Моего французского вполне хватило, чтобы понять, что он назвал мне правильный номер.

Я поставил телефон на стол и спросил:

— Когда ты был здесь с Зелией, Отто ведь тоже был с вами?

— Да.

— Он украл машину?

— Да.

— И ее багаж, и часы, и драгоценности, и все остальное?

— Да.

— Приятный человек. Тебя это не обеспокоило?

— Нет. — На его губах появилась легкая тень усмешки, и мне очень захотелось хорошим ударом стереть ее с его лица.

— Его интересовала именно эта машина или ему было все равно, какая машина, была бы возможность без проблем уехать на ней?

— Отто украл бы все, что угодно. Он мой приятель. Он забавный... но прирожденный вор.

Он быстро приходил в себя: я чувствовал это.

— Как долго ты знал Зелию до момента вашего приезда сюда?

— Прилично. Встречались время от времени.

— Где?

— В Женеве. Всякий раз, когда она приезжала в родительское шато.

— Ты внимательно прочитал письмо? — Я кивнул на то место на полу, где оно лежало.

— Да.

— Тогда вот тебе мой совет. Она хочет забыть те часы, которые она провела здесь. Так оно и будет. Если ты будешь мешать этому, я бесплатно займусь тобой, и тебя забудут навсегда. Понятно?

— А вы не знаете, что здесь произошло?

— Нет, черт возьми, не знаю, и не хочу знать. Меня интересует только машина.

Он ухмыльнулся, и я начал краснеть.

— Вы не хотите знать, что из себя представляет этот прекрасный айсберг, когда руки мужчины впервые касаются его и начинают согревать? Когда впервые...

Мне следовало бы сидеть на месте и с безопасной дистанции вышибить ему все мозги. Мне следовало бы догадаться, что он намеренно провоцирует меня, надеясь извлечь из этого некоторое преимущество. Боже, мне следовало бы понять это, но я проявил беспечность. Я просто пошел на него, чтобы остановить поток грязи, выплескивающийся из его глотки, и он воспользовался моим же недавним приемом — резко повернулся вместе с креслом на полированному полу, и одна из его ручек ударила меня по ноге. Пока я балансировал, он вскочил и подсечкой отправил меня на пол.

Я еще даже не закончил движение, а он уже стоял надо мной, наставив на меня ружье.

— Лежи тихо, — сказал он. — Одно движение и я прострелю тебе башку немного быстрее, чем я намерен это сделать.

Я лежал и молчал. Это был как раз один из тех моментов, когда требовалось бездействие и молчание. Он держал палец на спусковом крючке, и я увидел, как он снял ружье с предохранителя.

— А я действительно намерен это сделать, — тихо сказал он. — Ты мне надоел. Без разрешения вошел в мой дом, избил меня. Я скажу, что я вернулся и увидел, что ты пытаешься ограбить дом, что ты напал на меня и ружье случайно выстрелило. Полиция не будет поднимать шума.

— Другие люди могут его поднять. — Я чувствовал, что мне нужно что-то сделать.

— Нет. Ни мисс Зелия, как ты изволишь ее называть. Ни ее отец — потому что она никогда ни единого слова не скажет обо мне. Она хочет забыть, что когда-то знала меня или Отто. Ты знаешь, что она также знала Отто? Нет? Тогда я хочу, чтобы ты знал это. Я хочу, чтобы ты узнал все, прежде чем я убью тебя. Когда я встретил ее в Женеве, она была совсем спелой, ты понимаешь. Спелой настолько, что готова была взорваться, и она взорвалась, в этой комнате, после нескольких бокалов. Все закончилось наверху, в большой кровати, где мы были втроем — Отто, милая Зелия и я.

— Заткни свою вонючую пасть!

— Одно движение, и я убью тебя. Теперь мне уже неважно, когда я это сделаю. Да, она была просто бешеной. Она вдруг проснулась и начала жить, она пыталась за два дня наверстать все, что она упустила за последние десять лет. — Он говорил, и его глаза блестели. Он явно получал огромное удовольствие. — Бывали даже моменты, когда Отто и я едва с ней справлялись. Но если взлетала она как ракета — тебе нравится мой рассказ? — ее обугленные останки возвращались на землю очень медленно. Но прежде, чем они упали, Отто смылся со всем, что у нее было — с машиной, багажом, со всем. Он не сказал мне, что собирается это сделать. В ее последнее утро, в шесть часов, он вылез из нашей коммунальной кровати... нет, нет, слушай все до конца. Мне забавно наблюдать твою ненависть ко мне и каждому моему слову. Он уехал, и она вернулась на землю, в то состояние, в котором она пребывала до знакомства со мной. И она тоже ушла, просто ушла пешком. Мне было наплевать. Кроме бешеной страсти, все в ней было утомительно скучным.

— Было бы большим удовольствием убить тебя, — сказал я.

— К счастью, ты не получишь этого удовольствия. Заметь, я не хочу, чтобы ты получил неправильное представление о Зелии. Все было безукоризненно и совершенно прилично во время наших встреч в Женеве. Они были просто разминкой. А здесь... Нет, простой алкоголь не позволил бы ей подняться до таких бешеных высот. Отто и я приготовили для нее особый напиток. Можно даже сказать, что это был акт милосердия, своего рода терапия, которая была ей необходима. Ты знаешь, с момента ее ухода я все решаю, удовлетвориться ли мне альтруистически тем, что я помог ей найти себя, или потребовать за это плату. Я полагаю, ты бы назвал это шантажом. Что ты думаешь?

Я ничего не думал. Я просто смотрел на два дульных отверстия, маячившие в метре от моего лица, и ощущал, как внутри меня поднимается ярость, и скоро ее давление достигнет определенной точки и поднимет меня с пола и бросит на него, не считаясь с последствиями.

— Я спросил тебя, что ты об этом думаешь? Я уже, конечно, проделывал это с другими женщинами, пока не поимел достаточно для того, чтобы встать на ноги в мире бизнеса. После этого я пообещал себе, что буду помогать холодным и несостоявшимся женщинам типа Зелии просто ради удовольствия. Но с дочки миллионера было бы, пожалуй, глупо не взять плату.

В этот момент я метнул в него пуделя. Пока он говорил, тот на задних лапах подошел ко мне, лизнул меня в ухо и начал играть с моей левой рукой. Я схватил пса за костлявый таз и бросил его в хозяина. Пока тот, отшатнувшись и потеряв равновесие, валился на стол, я откатился в сторону и вскочил на ноги, но мне явно не хватало быстроты, и я его не достал. Оба ствола опять смотрели мне в лицо.

— Хорошо, мосье, — сказал он. — Теперь я убью тебя. Но сперва я хочу сказать тебе, что я принял решение. Я буду шантажировать мисс Зелию. Да, я заставлю ее платить, и каждый раз ей придется лично привозить деньги сюда. Тебе понятно? Часть она будет оплачивать деньгами, а часть...

Я начал наступать на него. Времени на то, чтобы выхватить из кармана его пистолет, не было, его не было даже на раздумье — только слепое действие. Я чувствовал, как напрягаются мои мышцы и все внутри меня сжимается в преддверии решающего броска. З-з-з-ж-ж — над моим плечом что-то прожужжало, словно над ним пролетел неуклюжий майский жук. Голова Макса дернулась, будто он получил сильный апперкот в подбородок. Он тупо уставился на меня, его рот раскрылся, и в следующее мгновение он рухнул на спину. В двух сантиметрах над его носом, между черными бровями виднелась аккуратная дырочка.

Сзади раздался знакомый голос.

— Чертовски необходимо и без большого сожаления. По правде, мистер Карвер, сэр, безо всякого сожаления.

Я повалился в кресло. Меня всего трясло, словно человека, страдающего болезнью Паркинсона. Через несколько мгновений в моей правой руке оказался бокал. Длинные пальцы Панды гладили мое плечо.

— Ну, ну, любимый, все кончено и пора твоим щечкам снова порозоветь.

Мне пришлось подключить вторую руку, чтобы поднести бокал ко рту. Это был коньяк, и он скатился вниз подобно лаве. Тряска прекратилась.

Из-за моей спины появился мистер Наджиб Алакве, эсквайр, и сказал:

— Прекрасная собачка, но, мне кажется, не стоит ей лизать лицо мертвого хозяина.

Панда взяла пуделя и вышла с ним из комнаты. На ней были небесно-голубые лыжные штаны и короткая красная куртка, и мне показалось, что с момента нашей последней встречи ее ноги стали еще длиннее.

Наджиб сел на край стола и над рыжевато-коричневым замшевыми туфлями вспыхнули ярко-пурпурные носки.

Я поставил почти пустой стакан на стол и сказал:

— Огромное спасибо, Наджиб. — Если кто-то и заслуживал перевода в категорию дружеского обращения, так это был он.

Он расплылся в улыбке.

— Да, я спас вашу жизнь. Приятно чувствовать это, так как я не часто совершаю добрые поступки. Но в то же время я опечален. — Он посмотрел на Макса. — Что взять с трупа. Вы много выудили из него?

— Как вы узнали о нем? — спросил я.

Панда, заходящая в комнату, ответила:

— Это по моей части, любимый. На “Фероксе” есть стюард, который любит маму. Но я сказала, чтобы любить маму и чтобы мама любила его, маме нужны имена и адреса всех людей, которым пишет мисс Зелия. Поэтому все закончилось очень полюбовно. Как-нибудь я тебе покажу. — Она села на ручку моего кресла и обняла мою шею длинной рукой.

Наджиб сказал:

— Но до вашего визита к мисс Зелии никаких писем не было. Затем письмо к этому джентльмену и ваш отъезд из отеля, поэтому мы приехали сюда. У нас сумасшедшая машина — американский “Тандерберд” — взятая, как вы понимаете, напрокат, потому что лично я не могу себе позволить иметь такую шикарную вещь. Хотите еще коньяка?

— Нет, спасибо.

Панда погладила меня по щеке.

— Отлично. Полное восстановление. — Она посмотрела на Наджиба. — Я отведу его наверх в спальню и там за любовью он расскажет мне все, что Макс рассказал ему.

— Я еще не полностью восстановился для таких вещей, — сказал я.

— Тем не менее, — сказал Наджиб, — в благодарность за спасение вашей жизни вы расскажите нам все, что он сообщил о красном “Мерседесе”. Личные детали, касающиеся мисс Зелии, — некоторые из которых я слышал, прежде чем выстрелил — меня совершенно не интересуют. Я прочел между строк причину ее молчания о местонахождении машины. А сейчас вполне резонно рассказать мне, что известно вам. Да, сэр?

Конечно, он был абсолютно прав. И было бы вполне резонно отблагодарить его, предоставив ему ту информацию, которая ему была нужна. Я хотел это сделать. Но, подобно большинству людей, которых вытащили из беды и которые оправились от шока, я понимал, что жизнь не изменилась, она по-прежнему полна грязи, подлости и обмана. И благодарность никогда не должна становиться помехой в добывании хлеба насущного. Для сантиментов лучше всего подходит Рождество, день рождения и день Святого Валентина. Наджиб был на другой стороне. Я хотел помочь ему. Но у меня была своя работа и свой заработок и премия в конце, поэтому я ни минуты не сомневался.

— Мне не удалось много извлечь из него, — сказал я, — и я не уверен, что то, что он мне сказал, — правда. Я думаю, что если бы мне удалось поработать над ним еще несколько минут, то я бы довел его до состояния полной искренности. Вам это известно.

Панда встала, перешагнула через Макса, подошла к серванту и достала из одной из коробок сигарету. Она повернулась и подмигнула мне:

— Попытайся, милый, хорошенько попытайся вспомнить всю ту ложь, которую он тебе сообщил. Мы все отсортируем. Ты хочешь, чтобы мама отвела тебя наверх в спальню и поработала над тобой до состояния полной искренности? Гав! Гав! — Она пару раз лягнула ногой.

— Один его приятель, — сказал я, — по имени Отто Либш украл машину прямо отсюда. Он, как я понял, крайне неприятный тип. Если у вас есть доступ к полицейским архивам, вы, вероятно, его там найдете. Из-за того, что произошло здесь с мисс Зелией, он чувствовал себя в полной безопасности, угоняя машину. Но он понятия не имел — и, думаю, Макс тоже — что в машине было что-то особенное.

— Этот человек, Отто — у вас есть адрес на него? — спросил Наджиб, и я отметил, что когда дело дошло до фактов, его английский начал спотыкаться.

— Нет. — Я решил потянуть с признанием, чтобы у него не возникло подозрений, когда он вытащит адрес у меня, что он фальшивый.

Наджиб поправил галстук, снял свою шляпу и положил ее на стол рядом с вазой с цветами.

— Замечательные георгины, — сказал он. — Я очень люблю цветы.

— Это у вас семейное.

— Может быть, — сказала Панда, — мне стоит разбить эту вазу о его голову? А, милый? — Она вновь села на ручку моего кресла.

Наджиб покачал головой и, улыбнувшись, с пониманием посмотрел на меня.

— Конечно, мистер Карвер, вы поддеты на рога дилеммы, нет? В благодарность за ваше второе рождение, ваше сердце хочет быть щедрым. Но ваш мозг — мозг профессионала. Не рассказывай ничего, говорит он.

— А что бы вы сделали на моем месте?

— То же самое.

— Итак, безвыходное положение.

— Но у вас есть адрес на Отто Либша?

— M-м... у меня есть адрес, но я не уверен, что Макс его просто не придумал.

— Это мы сможем проверить. Пожалуйста, мистер Карвер, адрес.

Он достал из кармана пистолет и кивнул Панде. Целуя меня в левое ухо, она обвила меня длинной рукой и вытащила из моего кармана “Браунинг” Макса.

— Слишком оттопыривает твой карман, — сказала она. — Тебе следовало бы воспользоваться им против покойного джентльмена.

— Не было возможности.

— Сейчас у вас тоже нет никаких возможностей. Личные чувства отошли на задний план. Мне нужен адрес.

— А если я не скажу?

Я только успел заметить, как он сверкнул глазами в сторону Панды, а дальше... Панда схватила меня за запястье, сильно дернула на себя, подставив под меня плечи, и я перекатился через нее и врезался лицом в пол. Она прыгнула мне на спину и обхватила мою шею своими длинными ногами, да так крепко, что я почти задохнулся.

— Для более полного проявления страсти, милый, — сказала она, — мы начнем с нежной любовной игры. — Она резко вывернула мне руку и я закричал.

— Отпусти его, — сказал Наджиб. Он уже сбросил маску. Холодный, решительный, с безупречным английским.

Панда позволила мне встать. Наджиб наблюдал за мной, потирая свой нос — картошку. Панда поправила мне галстук.

— Тебе следует познакомиться с моим другом Миггзом, — сказал я. — У вас много общего. — В следующий момент, из чувства уязвленного самолюбия, я сделал ей подсечку, и она плюхнулась на пол с громким шлепком.

Какое-то время она удивленно смотрела на меня, не веря в случившееся, а затем начала смеяться.

— Ох, Рекси, — сказала она сквозь смех. — Я тебя недооценивала. Ты подаешь надежды.

Наджиб сделал нетерпеливое движение рукой с пистолетом.

— Назовите мне адрес. В противном случае я застрелю вас и вам не придется им воспользоваться. Я, конечно, не получу адрес, но вы будете мертвы и я смогу узнать его где-нибудь в другом месте, уже не беспокоясь по вашему поводу.

— Тогда здесь будет уже два трупа. Это может причинить неудобство.

— Если у вас черная, как у меня кожа, мистер Карвер, и вы живете в мире белых, то вам известно все о неудобствах, некоторые из которых, черт возьми, гораздо более неудобны нежели пара трупов. Адрес или “С” как радикальная мера.

Он помахал пистолетом. Панда поднялась с пола.

— Будь умницей, любимый, — сказала она. — Иначе лишишься стольких прекрасных вещей. Ты уже никогда не выпьешь стаканчик виски. Не будет любящих объятий по ночам и первой утренней сигареты с похмелья. Одна мысль, что столько хорошей мужской силы просто исчезнет, вызывает у меня негодование.

Конечно, она была права. К тому же я чувствовал, что я продержался достаточно. Я хлопнул себя по бедрам и позволил своим плечам безвольно опуститься.

— Хорошо. Мне очень не нравится, что я войду в жемчужные врата сразу за Максом Анзермо.

— Замечательно. — Наджиб весь залучился. Мы все опять были друзьями.

— Отто Либш, — сказал я. — Отель “Бернина”, Женева. Это на Пляс Корнавин.

Наджиб расплылся в улыбке.

— Спасибо, мистер Карвер. Этот Макс, конечно, мог наврать. Это я принимаю. Но если я узнаю, что вы сказали неправду, тогда вы прямиком отправитесь к жемчужным вратам. А теперь, пожалуйста, повернитесь.

— Зачем?

— Делай, что Наджиб говорит, — сказала Панда.

Я повернулся.

Наджиб ударил меня пистолетом по затылку, и я рухнул на пол и отключился.

Когда я пришел в себя, я все еще лежал на полу, но под моей головой была подушка. Мое лицо было мокрым и перед моей рубашки также был весь мокрый. Рядом со мной, в кресле сидела Джулия Юнге-Браун, держа в руках стеклянный кувшин с водой. Она выплеснула половину его содержимого на мое лицо, и я заморгал от воды и яркого света.

— Если вы действительно хотите мне помочь, найдите что-нибудь более крепкое, чем вода. — На это утро у меня были девушки и коньяк. Она отошла, а я сел и осмотрелся.

— А где тело? — произнес я.

Через плечо она спросила:

— Какое тело?

Я ничего не ответил. Все-таки Наджиб был замечательным малым. Он убрал труп, чтобы я не испытывал неудобства. Мне стало искренне неловко, что я солгал ему. Но я знал, что в следующую нашу встречу он уже не будет столь замечательным и, наверняка, захочет лишить меня тех прекрасных вещей, о которых упоминала Панда.