"Мечты сбываются" - читать интересную книгу автора (Мэтьюз Патриция)

Глава 3

Из дневника Питера Майерса

«Май 1787 года.

Я начинаю этот дневник в самый горький день своей жизни. Сейчас мне трудно представить себе, что на его страницах когда-нибудь появится описание какого-либо радостного события. За эти записи я взялся для того, чтобы попытаться сохранить здравый рассудок на протяжении предстоящих недель и месяцев и в надежде, что таким образом моя семья получит хоть какое-то описание выпавших на мою долю невзгод.

Я пишу эти строки, сидя в трюме корабля, направляющегося в Новый Южный Уэльс, где мне предстоит провести остаток жизни. А провинился я тем, что осмелился не уплатить вовремя долг одному совершенно безжалостному человеку. И вот за такое «ужасное преступление» меня лишили дома, разлучили с теми, кого я люблю, и сослали в чужую страну, о которой никому ничего не известно.

Наша позорная армада состоит из одиннадцати кораблей, и, по слухам, на их борту находится более тысячи душ – мужчин, женщин и детей, даже младенцев. Кроме того, эти суда везут лошадей, крупный рогатый скот, овец, коз, свиней, кроликов, цыплят и уток, так что у нас есть все необходимое, чтобы создать английское поселение на этом далеком первобытном берегу, к которому мы неумолимо приближаемся.

Из этой тысячи душ около трехсот составляют офицеры, члены команды и солдаты. Помимо них, на борту находится и несколько свободных людей, добровольно отправившихся осваивать новые земли. Остальные – это узники его величества короля Англии Георга Третьего, пятьсот сорок восемь мужчин и сто восемьдесят женщин, с которыми плывут их несчастные дети.

Осужденные по большей части являются весьма непривлекательными персонажами. Преимущественно это воры-карманники, разбойники с большой дороги, магазинные воры, те, кто ворует овец, и любители ночных грабежей. Женщины-осужденные – в основном проститутки и мелкие воровки. Хотя они составляют меньшинство, как ни странно, именно они больше всех шумят и буянят и ведут себя неподобающим образом. Должен с удовольствием отметить, что их содержат отдельно от арестантов-мужчин, но эта изоляция не распространяется на матросов и солдат, которые частенько пользуются благосклонностью этих женщин.

Среди преступников нашлось несколько человек, которых, подобно мне, можно назвать скорее невезучими, чем провинившимися. Например, семидесятилетнюю Элизабет Бекфорд, говорят, сослали на семь лет за то, что она украла два фунта сыра. А некий мужчина средних лет незаконно подстрелил кролика, чтобы накормить своих голодных детей. Нельзя без отчаяния думать о нашем времени, когда сверхжестоко наказывают за прегрешения, безусловно, достойные прощения. Мы живем в ужасном мире, и я почти полностью утратил желание быть его частью.

Июль 1787 года.

В море мы уже больше тридцати дней, и у меня появились кое-какие соображения по поводу того, как пережить это путешествие. Однако, здраво – насколько позволяет мое отчаяние – рассматривая свое положение и окружающую обстановку, должен признать, что мои шансы на выживание совершенно ничтожны. Я плохо переношу качку. К тому же мне неприятно общаться с окружающими. Эти люди, как злобные дети, сразу нападают на тех, кого считают непохожими на себя. К тому же я обнаружил, что вовсе не имею желания покоряться обстоятельствам.

И что еще доставляет мне жестокое страдание, так это невозможность как следует вымыться. Для мытья можно пользоваться только соленой водой, и то весьма редко. Увы, некоторые осужденные пренебрегают даже этим, и в трюмах стоит невыносимое зловоние! Какое же благословенное облегчение я испытываю, когда нам разрешают выйти на палубу, где можно вдохнуть свежий соленый воздух! Однако проклятая вонь никогда полностью не исчезает, и мне кажется, что она, как воспоминание о дурном сне, будет преследовать меня вечно.

«Красные мундиры», наши надсмотрщики в этом путешествии, в целом неплохие ребята, но среди них есть несколько, кому доставляет удовольствие от скуки издеваться над нами. Особенно отличается один – грубое животное по имени Уилбурн, который, кажется, особенно невзлюбил меня из-за моей образованности. При первой же возможности он делает мою жизнь невыносимой. Единственное мое преимущество перед ним – мой разум, который подсказывает, что самый лучший способ выжить – это стать незаметным.

Я поклялся себе быть абсолютно честным в своих записях и поэтому должен признать, что условия на борту судна не такие ужасные, как могли бы быть. Все же принимаются определенные меры, чтобы довезти нас живыми до Нового Южного Уэльса. Перед отплытием из Лондона нам выдали грубую форменную одежду простого покроя и позволили каждому взять кое-что из личных вещей, но до отплытия сшить одежду для всех осужденных женщин не успели, и теперь они часто на это сетуют.

Чтобы быть до конца честным, я должен сказать, что наш рацион – учитывая обстоятельства – вполне сносный. Ежедневное меню включает в себя хлеб, соленую свинину или другое соленое мясо, горох, овсянку, масло, сыр и уксус, а каждый раз, когда представляется возможность зайти в порт, мы получаем свежее мясо и овощи. Больным дают дополнительный паек, и многие из осужденных, которые дома голодали, очень довольны своим питанием.

Я понимаю, что всем этим мы обязаны капитану Артуру Филлипу, командующему первой флотилией, который, по слухам, человек справедливый и гуманный. Я видел его на борту нашего корабля, так как он регулярно сам проверяет все суда во время плавания. Ему, я полагаю, около пятидесяти, и он обладает не особенно располагающей внешностью: узкое лицо, тонкий орлиный нос, полные губы. К тому же у него резкий, властный голос. Тем не менее команда, очевидно, относится к нему с уважением и любовью.

Жизнь на корабле трудная и суровая. Я скучаю по жене, моей дорогой Элизабет, и по детям, Джеймсу и Кейт, оставшимся без отца. Очень горько думать, что они вырастут, станут взрослыми и даже отдаленные воспоминания детства обо мне сотрутся из их памяти. Единственное утешение я нахожу в том, что родители Элизабет будут жить вместе с ней и, я надеюсь, помогут заботиться о наших детях. У меня начинает болеть сердце, когда я думаю о тех невинных малютках, которые волею судьбы вынуждены совершать это путешествие и делить наказание со своими родителями.

На борту есть один мужчина, Генри Старк, с которым плывет его восьмилетний сын по имени Котти. Паренек шустрый и сообразительный, и, если бы он учился, из него, несомненно, вышел бы толк. Но так уж сложилась жизнь, что свои знания он черпает в среде осужденных и эти знания подчас носят криминальный характер. Его отец неплохой человек, хотя сам признается, что средства к существованию добывал не совсем законным способом, и мы с ним стали в некотором отношении друзьями. Несмотря на то что Генри необразован, в здравом смысле ему не откажешь; будучи отлично знаком с законами улицы, он умеет держаться на равных с другими осужденными. Талант, которым я, увы, не обладаю. В этом отношении он опекает меня, а я, в свою очередь, стараюсь рассказать маленькому Котти о большом мире, ибо мальчик почти ничего не знает о том, что делается за пределами лондонских трущоб и тесных корабельных помещений. Кажется, Котти привязался ко мне, и мне, честно говоря, нравится его общество. Я часто задумываюсь, что же с ним будет, когда мы доберемся до новой земли.

Январь 1788 года.

Я должен многое записать, потому что последние несколько дней были так наполнены событиями, что у меня не было возможности остаться наедине со своим дневником.

Наконец-то наше длительное путешествие окончено! После долгих восьми месяцев мы, оборванные и тощие, но живые, прибыли в Новый Южный Уэльс. Женщины оказались по приезде почти совершенно раздеты, так как то немногое из одежды, что у них было, за время пути буквально развалилось на части, а для починки не было ни иголок, ни ниток.

Неделю назад, в пятницу 18 января, мы сгрудились у поручня, чтобы взглянуть на эту неведомую гавань – конечную цель нашего путешествия. И тут среди офицеров и команды пронесся ропот. Нам все время рассказывали о травянистых сочных лугах и плодородной земле, но нашему взору открылись только бесплодные почвы и песчаник. Воодушевление, охватившее нас при виде земли, быстро улетучилось и сменилось горьким разочарованием. Тем временем флагманский корабль «Сириус» под командованием капитана Филлипа поплыл вдоль берега в поисках подходящего места для причаливания.

По словам одного из офицеров, место, выбранное капитаном, первоначально носило имя капитана Кука, но после того, как мы двадцать шестого января наконец сошли на берег, капитан Филлип переименовал порт в гавань Сидней – в честь лорда Сиднея. Гавань оказалась удобной и гораздо более привлекательной на вид, чем Ботани-Бей, но окрестные земли были в высшей степени первозданными.

Входя в гавань, мы проплывали мимо осыпающихся утесов из песчаника. Рифы, уходя в глубину, разделяли гавань на множество маленьких бухточек с берегами, густо поросшими лесом. Больше всего меня поразило, что заросли выглядели как хорошо ухоженный парк: деревья стояли свободно, пространство под ними не заполоняла беспорядочно разросшаяся растительность. Позже я понял причину этого: местные племена периодически выжигали подлесок, чтобы облегчить себе охоту на дичь среди деревьев.

Разбивка лагеря в эти первые дни пребывания на твердой земле оказалась трудной и утомительной работой. Когда установили достаточное количество палаток, осужденные мужчины и солдаты начали сходить на берег, а двенадцать дней спустя за ними последовали женщины. Если во время плавания женщины на борту корабля содержались отдельно, то, как только женщины ступили на берег, эта изоляция кончилась. Солдаты оказались не в состоянии обуздать разврат и разгул, во время которого Генри, Котти и я забрались в палатку и как можно крепче застегнули ее.

На следующее утро, седьмого февраля, снова воцарилась тишина, и капитан Филлип официально вступил в управление новой колонией, о чем объявил капитан Дэвид Коллинз – судебный исполнитель. После этого губернатор Филлип произнес короткую, но чрезвычайно содержательную речь, в которой пообещал нам справедливость, но предупредил, что, если мы не будем работать, нам нечего будет есть. А в отношении вакханалии предыдущей ночи посоветовал «строго блюсти священный обет супружества». После официальной церемонии губернатор Филлип пригласил офицеров присоединиться к нему за холодной закуской в брезентовом доме, который он привез с собой из Англии. Остальные – и осужденные, и солдаты – последовали его примеру, только еда у нас была, вероятно, не такой изысканной.

Всех нас одинаково поразили аборигены, населяющие здешнюю землю, которых иногда называют индейцами. У них темная кожа, они не носят одежды, если не считать тонкой ленточки вокруг головы, а у мужчин еще и узкой набедренной повязки. У некоторых лица и тела расписаны белой краской, добываемой из глины, и их внешность производит жуткое впечатление. А в остальном они довольно приятны на вид, хорошо сложены и жизнерадостны. У них глаза пугливой газели, обрамленные густыми темными ресницами, чрезвычайно широкие и плоские носы, часто украшенные вставленными в ноздри кусочками белой кости, и густые черные волосы, в которых болтаются всевозможные украшения. Оказавшись свидетелем одного происшествия, которое можно назвать неожиданным или забавным, я обнаружил, что мое чувство юмора значительно погрубело за время путешествия. Когда эти индейские мужчины впервые встретились с нашими женщинами, их естественным побуждением было откровенное стремление увидеть все, и это дало повод безудержному веселью среди самых неотесанных осужденных обоих полов. Трудно понять, что аборигены думают о нас, хотя наше первое знакомство прошло вполне успешно.

Рассказывают, что один из туземцев положил на песок свой щит в качестве мишени и был очень удивлен, когда офицер выстрелами из пистолета изрешетил покрытую кожей поверхность, но быстро оценил силу нашего оружия. Из этого эпизода можно сделать вывод, что они, по-видимому, весьма сообразительны. И еще говорят, что в один из вечеров, когда капитан Филлип с офицерами ужинал на берегу, там появилась группа туземцев. Капитан дружественным жестом поднял руки над головой, но туземцы, очевидно, были настроены по-боевому. Тогда капитан Филлип обвел то место, где сидели его офицеры, и дал аборигенам понять, что они не имеют права пересекать эту линию. Поговаривают, что по крайней мере частью своего влияния на туземцев капитан Филлип обязан отсутствию у него переднего зуба, так как этот, по нашему мнению, недостаток считается у них признаком превосходства над остальными. Самое неприятное в индейцах – это отсутствие у них привычки мыться, поэтому от них исходит отвратительный запах. Это признают все. Еще одной причиной этого запаха является, вероятно, их обычай натирать тела жиром животных.

Что у нас вызывает удивление и восхищение – так это здешние животные, называемые, если пользоваться терминологией Кука, кенгуру. Ростом они с невысокого человека и похожи на огромных зайцев, прямо стоящих на больших задних лапах и опирающихся на толстый мускулистый хвост; передние лапы у них очень маленькие, и кенгуру, по-видимому, ими почти не пользуются. Это травоядные животные и, пожалуй, не умнее овец или коров. Они сумчатые, как опоссумы, и своих детенышей носят в кармане на животе.

Нас, осужденных, отправили расчищать землю, которая в здешних краях чрезвычайно каменистая. Растущие на ней деревья, получившие у нас название «каучук» за смолистые выделения из стволов, имеют твердую, как железо, древесину. Подходящего инструмента у нас нет, работа тяжелая, а после многих месяцев, проведенных в море, мы все утратили силу и сноровку. Мне не повезло: я оказался приписанным к рабочей бригаде, отданной под надзор «красного мундира» Уилбурна. Высадка на берег ни в коей степени не смягчила его характер и не уменьшила его неприязнь ко мне, и его придирки, которые я обязан терпеть, помимо прочих трудностей, мне становится все труднее выносить.

О, моя нежная Элизабет, как хорошо, что ты не видишь, в кого я превратился! На мне, похоже, навечно запечатлелось все то, что я пережил, и мне остается только гадать, в кого же я превращусь в конце концов!»