"Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)" - читать интересную книгу автора (Капков Сергей)

Георгий Вицин Комик № 1

Георгий Вицин однажды довел меня до «скорой помощи». В канун его официального 80-летия (а на самом деле Георгию Михайловичу исполнялся тогда 81 год) я решил взять у него интервью для «ТВ-парка». Опыт общения с актером у меня уже был: мы несколько раз подолгу разговаривали по телефону, и на основе этих бесед я сделал несколько заметок в газетах и передачу на радио. От личных встреч с журналистами Вицин категорически отказывается: «Поболтать вот так, по телефону – это одно. А чтобы куда-то идти, надо надевать брюки... И потом этот микрофон, от которого я начинаю заикаться...» Тем не менее я продолжал настаивать. Познакомился с его супругой Тамарой Федоровной, которая обещала посодействовать. Вместе с ней мы с двух сторон принялись его атаковать. На это ушел месяц. Потом он сдался и назначил встречу, на которую, естественно, не пришел. Тогда я стал стенографировать наши бесконечные телефонные переговоры и записывать высказывания о нем Тамары Федоровны. Наконец материала набралось более-менее достаточно, и я, как человек, смею надеяться, порядочный, отправился к Вицину с готовым текстом – чтобы он его «завизировал». Вновь потекли томительные дни ожидания. «Гоша читает, – сообщала мне Тамара Федоровна. – И даже что-то там пишет. Я ему говорю: „Что ты человека задерживаешь? Давно бы уж все проверил и отдал!“ Но он от меня отмахивается. Хотя бумажки ваши из рук не выпускает».

Георгия Михайловича интервью заинтересовало. Когда мы потом обсуждали его (опять же по телефону), он расходился, начинал рассказывать новые интересные истории, порой даже слишком откровенные. Что успевал – записывал. Но если он просил что-то не разглашать, я давал слово. В общем, угрохали еще месяц. Время поджимало, из журнала раздавались беспокойные звонки, наши обсуждения каждой строчки и даже каждого слова заходили глубоко за полночь, и однажды от перенапряжения я свалился с дикой головной болью.

На следующий день звонит Тамара Федоровна:

– Ну как вы? Все в порядке?

– Да, – говорю. – Не считая «скорой помощи», все в порядке.

Тем не менее интервью было готово, и под ним стояла подпись Георгия Вицина.

В те дни на актера обрушилась лавина журналистов. Он отмахивался, как мог, прятался, убегал, ему становилось плохо с сердцем, но каким-то образом его настигали и на бегу задавали вопросы. Вышло сразу несколько интервью, но я точно знаю, что Вицин впервые видел их уже в газетах и журналах. «Ну я же все говорил не так, – жаловался он потом. – Одно дело сказать фразу с необходимой интонацией, ввернуть какое-нибудь хитрое словцо, а другое дело – как это выглядит на бумаге. В разговоре я теряю контроль, могу сказать лишнее, а вы, журналисты, рады все это быстренько записать. А я потом нервничаю. Если бы вы меня любили, давно бы оставили в покое...»

Любим, очень любим. Но у всех разные методы работы. Я не жалею, что потратил на это интервью столько времени. Общение с Вициным, человеком умнейшим и неординарным, доставляет колоссальное удовольствие. Жаль только, что затронули мы очень мало тем. Хотелось бы поговорить об очень многом.

– Георгий Михайлович, почему вы не любите давать интервью?

– Я с детства понял, что самое неприятное в жизни – это экзамены. Когда ты должен отвечать на чьи-то вопросы. Имеется в виду и учительница, и директор школы, и милиционер или, как вот сейчас, журналист. А ты должен вразумительно, а главное спокойно на все вопросы отвечать. Лично я всегда волновался, поэтому с первого класса прятался за спину товарища, чтобы меня не спрашивали.

И вообще, кто придумал экзамены? Это ужасно. Поэтому, когда срывалась учеба в школе – пожар там или 25 градусов мороза, – мы, дети, радовались, так как появлялась возможность сделать передышку для нашей детской нежной нервной системы.

– И что же заставило вас выбрать профессию актера? Она же влечет за собой и внимание и, главное, много волнения?

– Да, но она влечет за собой и необходимое лечение, как я считаю. Это я тоже очень рано понял. Я должен был бороться со своей детской закомплексованностью, и инстинктивно меня потянуло к лицедейству. Надо было приучить себя к аудитории, побороть стеснение. И я выбрал актерское дело, стал заниматься в драмкружках.

С одной стороны, я был чересчур нервным ребенком, а с другой – меня все смешило. Я понимал и любил юмор, и это тоже меня спасало. На уроках мы с товарищем, таким же смешливым, все время «заражались» друг от друга и хохотали. И нас выкидывали из класса к нашей же великой радости.

– Значит, вы с детства над собой работаете. Вы сильный человек!

– Я упрямый. Уже будучи взрослым актером, я стал понимать, что нашел настоящее лечебное средство против застенчивости. И когда я случайно узнал от замечательного доктора-психолога Владимира Леви, что он подростков успешно избавляет от заикания путем игры в театр, я убедился еще раз в том, что я на правильном пути в своем «лечении».

Георгий Вицин родился в Петрограде 23 апреля 1917 года, за полгода до революции. Мать его была женщиной работящей, настоящей труженицей. Ей приходилась влачить на себе все заботы по дому, так как муж вернулся с войны тяжелобольным человеком – он был отравлен газом, поэтому прожил недолго. Матери пришлось сменить множество профессий, но человеком она оставалась всегда веселым, с большим чувством юмора. Когда она поступила на работу билетерши в Колонный зал Дома Союзов, частенько стала брать с собой на работу сына. Там-то он и приобщился к искусству. Гоша рос шустрым, юрким, но послушным. Уважал людей, любил животных, всем старался помогать. В школе стал посещать драмкружок. В первом же спектакле он с таким неистовством исполнил танец шамана, что ему прочили балетную карьеру. Но он выбрал профессию драматического актера. После окончания школы Вицин прибавил себе год и поступил в училище Малого театра. Но вскоре его отчислили с формулировкой «за легкомысленное отношение к учебному процессу». Осенью Вицин вновь решил испытать свои силы. Он показался сразу в трех студиях – Алексея Дикого, Театра Революции и МХАТа-2 – и был принят сразу во все. Свой выбор остановил на студии второго МХАТа, по окончании которой был зачислен в этот театр. А вскоре поступил в труппу театра-студии Николая Хмелева (сейчас театр имени М. Ермоловой).

– Вы начинали как театральный актер – закончили школу-студию второго МХАТа, много лет проработали в театре имени Ермоловой. А оставили сцену из-за кинематографа?

– Нет. Сначала я много лет совмещал кино с театром, и театр шел мне навстречу. Хотя директор у нас был довольно сложной, но занятной фигурой. Например, когда у меня возникла острая необходимость отдохнуть от работы денька три, он сказал: «Мне нравится, что вы не участвуете ни в каких группировках вокруг меня, я вас уважаю...» И в тот же момент: «Я, конечно, человек (а он, действительно был человек, выпивал), но в кабинете я директор!» – и требовал справку от врача и т.д.

А вообще-то для меня нет понятия «киноартист». Есть понятие «актер», которое рождается в театре в общении с живым зрительным залом. Если актер не работал в театре, это ужасно, потому что пропущена учеба, где складывается актерская индивидуальность. Я прошел школу театра – это 35 лет – и в кино уже не был беспомощен. Я мог представить себе несуществующего зрителя.

– А как вы впервые попали в кино?

– Так получилось, что первой моей киноролью стал Гоголь. Из Ленинграда в Москву приехала ассистентка Григория Козинцева, чтобы найти исполнителя на эту роль в фильм «Белинский». Она ходила по театрам, смотрела портреты артистов. «Нашла» меня, пригласила на пробы. Видимо, у меня было что-то гоголевское и внутри, раз я пришелся по душе. Все прошло благополучно, Козинцев был очень доволен. Но недовольным остался один партийный чиновник: он вдруг обвинил меня в мистике. Это когда я в образе Николая Васильевича с ехидной улыбкой говорю: «Если что-нибудь написал плохо – сожги...» Что-то напугало партийных «цензоров», и они заставили вырезать этот кусок. Но оператор Андрей Николаевич Москвин сохранил его и подарил мне. А спустя несколько лет Алексей Баталов, снимая «Шинель», попросил показать ему этот эпизод. Вероятно, для вдохновения.

– Насколько я знаю, Козинцев вас очень ценил.

– Да, он почему-то считал меня серьезным актером. Но когда случайно увидел «Пса Барбоса», как мне рассказали ленинградцы, был расстроен, что я снимаюсь в такой «муре».

– Есть ли у вас любимая роль?

– Мне больше других нравится роль сэра Эндрю в «Двенадцатой ночи» режиссера Яна Фрида. Она была отмечена в Англии – вышла статья, очень приятная для меня, где было написано, что я точно ухватил английское чувство юмора. Я даже получил письмо от одного студента из Оксфорда, где он изливался восторгами. Но Би-Би-Си, говоря об этой роли, называло меня почему-то Выпин. Возможно, оно и предсказало будущие мои «пьяные» кинороли.

Но все заготовки к роли сэра Эндрю зародились опять же в театральном сундуке. Была такая пьеса Флетчера «Укрощение укротителя». Я играл старика Морозо, сексуально озабоченного, но уже ничего не могущего. С этим спектаклем у нас было много «всего». Во-первых, он получился очень пикантным, и даже был такой случай: пришел генерал и жаловался, что он привел свою шестнадцатилетнюю дочь, сел с ней в первый ряд и был возмущен тем, что говорилось со сцены. А говорилось все с современным прицелом. Сексуально. В замечательном переводе Щепкиной-Куперник. Так мы потом эту пьесу два раза сокращали. У меня, например, была фраза: «Мой полк заляжет тоже!» А слуга в ответ: «Заляжет и не встанет!» Переписали: «Мой полк заляжет тоже». А в ответ: «Он слишком слаб, чтоб мог стоять». Неизвестно, доволен ли был генерал. Но думаю, что если бы он и пришел, то уже без дочки.

– В одной из стареньких рецензий я прочел, что зрители, приходя на спектакль Театра Ермоловой «Укрощение укротителя», спрашивали в кассе, кто сегодня играет. И если играл не Вицин, они даже не брали билеты.

– Может быть. Но мне запомнился такой факт. Увидев в Доме актера отрывок из этого спектакля, мой самый строгий педагог по школе-студии Серафима Германовна Бирман мимоходом также строго бросила: «Вы мне напомнили Мишу Чехова!»

Серафима Германовна действительно была очень строгой и требовательной. Она постоянно всех одергивала и очень бдительно следила за нашим поведением, и я помню такие ее фразы в мой адрес: «Вицин, изящнее!», «Вицин, уберите свою вольтеровскую улыбку!», «Вицин! Вы как заядлый халтурщик на радио! Откуда у вас такое резонерство?» Она предсказала мою дальнейшую жизнь – я действительно часто выступал на радио.

Позднее я вылепил скульптурку – этакий дружеский шарж на нее. Когда актеры МХАТ-2 это увидели, предупредили: «Ты только ей не показывай ни в коем случае!» Но позже я ей про скульптурку все-таки сказал, и она загорелась ее увидеть. Но, к сожалению, не успела...

В своей преданности сцене, любви к ней Серафима Бирман была одержима. Как-то она случайно увидела, что одна из молодых актрис прошлась по сцене просто так... Сцена была пуста, горела одинокая дежурная лампочка, и актриса просто прошлась. И вдруг раздался дикий крик: «Станиславский ходил по сцене на цыпочках!» Начался страшный разнос: «Как вы могли просто так, бесцельно, вразвалочку пройтись по сцене?!» В общем, девушку довели до истерики.

А юного Вицина Серафима Германовна взяла в свою постановку «Начало жизни» по пьесе Первомайского. О гражданской войне. Дала серьезный эпизод – пастушка, на глазах которого убили коммуниста. И он сидел на сцене и рассказывал, как это было.

Спустя несколько лет Вицин и Бирман, ученик и учитель, встретились на съемках фильма «Дон-Кихот» у Григория Козинцева. Георгий Михайлович очень смешно рассказывал об этой встрече: «Голос у Козинцева был таким же, как у Бирман. Тоже высокий тембр. По старой памяти Бирман стала делать мне какие-то предложения по роли. Козинцев услышал и стал кричать: „Серафима Германовна! Не учите Вицина!“ Она: „Я не учу! Я просто предложила ему, как сделать лучше!“ Он: „Нет, вы его учите! А мы уже все обговорили!“ Она: „Да с чего вы взяли? Не учу я его!“ И вот оба они стоят друг напротив друга с одинаковыми профилями и абсолютно одинаковыми высокими дребезжащими голосами друг на друга кричат. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться...»

– Насколько я знаю, вы смолоду занимаетесь скульптурой.

– Точнее – скульптурным портретом. Это искусство вошло в мою душу, и даже сейчас я думаю возобновить мое увлечение. Напереживавшись в своей профессии и ставя выше искусство изобразительное, я постарался нацелить свою дочь на живопись и прививал ей эту любовь с детства. Наташа закончила графический факультет Суриковского института, хотя лично я считаю, что она очень хороший портретист. Она на редкость обладает способностью передавать существо человека. Впоследствии Наташа оставила свой след и в кино: создала рекламные плакаты нескольких фильмов, среди которых «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Ирония судьбы, или С легким паром!», зарубежные картины.

– А кто главный в вашем доме?

– Главный человек в нашем доме – Тамара Федоровна, моя супруга и мама Наташи. В своей работе она имела непосредственное отношение к театру: была и художником, и бутафором, и гримером, и декоратором, занималась таким уникальным искусством, как шелкография и даже по совместительству исполняла небольшие роли на сцене Малого театра. Так что про театр она знает... все. Поэтому она меня очень хорошо всегда видела насквозь, то есть понимала. Еще она хороший воспитатель, так как «воспитала» не только нас с Наташей, но и смогла научить разговаривать двух попугайчиков и собаку – не удивляйтесь, когда услышите от этой собаки «мама!». А один из попугайчиков в свою очередь учил меня. Он садился мне на плечо, когда я брился, и заявлял: «Ну что ты все бегаешь? Поди поспи!» И заразительно хохотал. Причем так, как ни один актер на сцене не сможет рассмеяться.

В наших вечерних телефонных разговорах Тамара Федоровна не раз рассказывала об увлечении скульптурой Георгия Михайловича и работах дочери: «Когда мы только поженились, станок для лепки был установлен в самом центре нашей единственной комнаты и являлся таким же неоспоримым предметом мебели, как кровать. Гоша лепил много и увлеченно. Дольше обычного трудился над бюстом своего главного учителя – Николая Хмелева. В разгар этой работы Георгий Михайлович стал отцом, и маленькая Наташа с интересом наблюдала за постоянными видоизменениями головы великого русского артиста. Вскоре она сама проявила себя как независимая творческая личность. С пяти лет она рисовала, писала маслом, мастерила фигурки из сухого репейника. Потом уже создавала необыкновенные открытки – на картоне рисовала пластилином, а однажды склеила пять листов ватмана и сделала во всю стену панно с изображением ночной заснеженной улицы.

В Суриковский институт Наташа поступила без проблем. Но проучилась на год больше, так как на втором курсе уехала с мужем-дипломатом в Америку и взяла академический отпуск. Закончила Наташа институт, будучи признанной лучшей студенткой курса...»

– Георгий Михайлович, вам не безразлично, кто ваши зрители?

– Обязательно надо понимать, с кем ты собираешься общаться. Я всегда смотрел в дырочку занавеса, перед тем как выйти на сцену. Надо знать, для кого ты сегодня играешь. И важно угодить всем, кто в зале, – а там бывает, особенно в праздники, половина полуинтеллигентов, половина алкашей. Поэтому надо подвести себя к средней норме... игры.

– Если не считать исполнителей ролей Ленина и Свердлова, вы являетесь лидером в нашем кино по исполнению одной роли. Семь раз вы сыграли Труса. А кто он такой, этот Трус? Собирательный образ, символ или конкретный человек?

– Ну как сказать... Я знаю, что это вот такой человек, который должен поступать так-то и так-то. По актерскому амплуа он мне очень близок. Я про него все знаю. Он нежный, по-своему поэт. Он не вяжется в этой шайке с другими. Для меня не было мучений его придумать. Я как-то сразу его почувствовал и часто во время съемок импровизировал. Например, помните в «Кавказской пленнице», когда мною вышибают дверь и я улетаю в окно? Я добавил один штрих – он летит и кричит: «Поберегись!»

Или еще одна импровизированная краска – когда я бегу за Варлей и пугаюсь упавшего с нее платка. А когда Моргунову делали укол, я предложил, чтобы шприц остался в его ягодице и размеренно покачивался.

Но самой любимой моей находкой стал эпизод, когда Трус, Балбес и Бывалый решили стоять насмерть перед автомобилем «пленницы», и Трус, зажатый товарищами, бьется в конвульсиях.

С Леонидом Гайдаем работать было очень легко и приятно – он любил актеров и с удовольствием принимал их остроумные находки.

– А как вам работалось с Константином Воиновым в «Женитьбе Бальзаминова»?

– Очень хорошо и дружно. Мы с Воиновым были друзьями с юности, со студии Хмелева. И позже, когда он стал режиссером и задумал экранизировать «Женитьбу Бальзаминова», он сказал, что Мишу буду играть я. Но съемки волею судеб были отложены на 10 лет. На этот раз ни о каком моем участии не было и речи. Но Воинов предложил: «Ну попробуй сделать грим, посмотрим...» Я попробовал, приложив все свои живописные способности, и режиссер был просто поражен моим художеством. Я очень хитро поступил – там, где находил морщинки, прикрывал их веснушками. В общем, дорогих зрителей, извините, я обманул лет на 20. А было мне тогда 48. Но для меня это было не в первой, я зрителей и раньше с успехом обманывал: в «Запасном игроке» мне было 36. Надо было перед съемками растрясти свои жиры, чем я и занимался целый месяц на футбольном поле в Сухуми.

Правда, этот фильм стоил актеру производственной травмы. Увлеченно боксируя с Павлом Кадочниковым, он сломал ребро. А когда шестилетняя дочка Наташа увидела папу в фильме «Она вас любит» в клетке со львом, то заплакала: «Ну почему тебе такие плохие роли дают?! То тебя бьют, то ты куда-то падаешь, а теперь вот тебя лев может съесть!»

В 60—70-е годы Георгий Вицин остается одним из самых снимаемых и популярных киноактеров. Он является постоянным участником шоу «Товарищ кино», его приглашают на телевидение, радио, в студию грамзаписи, на творческие встречи. «Вы представляете, у меня училась Алла Пугачева! – сказал он мне однажды. – Это, конечно, громко сказано, в шутку. Но был такой прецедент: на одном из концертов я спел, естественно, в образе, ухожу за кулисы и сталкиваюсь с молоденькой певицей Аллой Пугачевой. Мы с ней не раз выступали в одних концертах. Она мне и говорит: „Вы знаете, я учусь у вас, как вести себя на сцене в актерском плане, как входить в образ...“ Так что теперь, когда вижу ее по телевизору, громко заявляю: „Моя ученица“!»

Специально «на Вицина» пишутся сценарии «Джентльменов удачи», «Неисправимого лгуна», «Комедии давно минувших дней». Он стал одним из немногих артистов, сыгравших женскую роль – в комедии «А вы любили когда-нибудь?». Вицина узнают, его ждут, его любят.

Замечательный киновед Виктор Демин писал о работе Георгия Вицина в кино: «Неважно, большие или маленькие достаются ему роли, проходные или центральные, с мизерным или, наоборот, необъятным количеством текста, актер сегодня чаще всего представительствует от лица своих прежних накоплений, старательно, но и щедро, броско использует их капитал. По сути дела он давно уже приносит на экран свою собственную маску – маску актера Вицина... Маска – это вовсе не стиль игры, это способ внутреннего актерского самочувствия, тот случай, когда исполнитель не боится, что зритель узнает в новом его персонаже... нет, не только самого актера, а того, что уже знакомо по его ли творчеству, по творчеству других, по культурной традиции, наконец. Персонаж-маска всегда несет набор устойчивых элементов, от повторяющихся сюжетных ситуаций до внешних примет обличья и одежды. Вицинский излюбленный персонаж не настолько открыто условлен, как чаплинский Чарли. Но некий дежурный набор аксессуаров мы можем проследить. Это, во-первых, тот же котелок, иногда заменяемый на цилиндр, шапокляк, канотье, редко-редко – на скромную интеллигентскую кепочку. Это, во-вторых, очки – герои Вицина, даже если они появляются без очков, неизменно выглядят беззащитно-близорукими, с растерянно мигающими глазками. Это, в-третьих, галстук, прицепляемый к месту и не к месту, как символ определенной социальной принадлежности. И, наконец, портфель. Он смотрится как неотъемлемая часть организма, особая принадлежность героя. Портфели фигурируют в картинах „Она вас любит“ и „Неисправимый лгун“, в кинофеерии „А вы любили когда-нибудь?“ и в мультфильме „Паровозик из Ромашкова“, где рисованный персонаж с голосом Вицина сам напоминает актера. С неизменным портфелем входит в „Кабачок 13 стульев“ пан Цыпа. И нам не приходится делать над собой значительного усилия, чтобы представить с портфелем в руке, допустим, сельского философа деда Мусия из „Максима Перепелицы“ или даже героя О’Генри проходимца Сэма из „Деловых людей“. А может, и самого сэра Эндрю из „Двенадцатой ночи“ Шекспира...»

– Вы подарили много минут радости, смеха миллионами зрителей, а сами от этого что-нибудь получили?

– Ну, зарплата у актера небольшая... Ах, вы не про это? Про удовольствие? Конечно! Я без удовольствия не должен выходить ни на сцену, ни на экран. Поэтому и увлекся комедией. Все, что я готовлю, проверяю сначала на себе. Я раздваиваюсь – читаю, проверяю и смеюсь, как зритель. Или не смеюсь. Тогда переделываю.

Очень люблю Зощенко. Он, конечно, писал для чтения, для душевного интимного чтения. Но есть у него некоторые рассказы, которые годятся для эстрады. Зощенко очень чувствовал характеры, юмор, но читать со сцены сам не умел. Помню, я еще молодой был, слушал его в Колонном зале. Выступил – и тишина. Представляете? Я понял, что он не актер. Он очень четко чувствовал характеры, но читал смешной рассказ как поэтическое произведение, на одной интонации, нараспев... Как Вознесенский.

– А драму вы не любите?

– Драму я люблю. Ту, которая у Зощенко, трагикомическую. А остальное мне не нравится. Да это и вредно, особенно в наше время. У каждого была какая-то душевная травма: кто-то в семье ушел из жизни, кто-то болен... С другой стороны, и мне это не хотелось бы бередить и пользоваться собственным грустным багажом.

Смеяться – это естественная потребность человека... нормального. А отсутствие чувства юмора – это болезнь... ненормального человека.

– Георгий Михайлович, вы, пожалуй, больше всех работали в мультипликации. Дети обожают вашего домовенка Кузьку, а взрослые до сих пор помнят папашу-зайца, у которого «четыре сыночка и ла-а-апочка-дочка». А что это за термин у артистов, озвучивающих мультфильмы, – «актерское хулиганство»?

– Это значит играть раскрепощенно, озорно, смело. В мультипликацию ведь брали только способных актеров, которые понимают друг друга с полувзгляда, с полуинтонации. Собиралась порой целая шайка: Грибов, Папанов, Леонов, Пельтцер – с ними на съемках не часто встретишься. А здесь образы, как правило, малолетние, ты чувствуешь себя ребенком, начинаешь хохотать или капризничать, петь, рычать, пищать. Взрослые так вести себя не будут. А между прочим это очень полезно для нервной системы. Было бы неплохо сделать даже такую психотерапию: ты – муравей, ты – петушок, ты – ворона... Играйте, веселитесь, лечитесь!

– Вы считаете, что у животных тоже характеры очевидны?

– А как же! Причем такие же, как у людей. Они только не умеют говорить, а мысли у них общеприродные. Только более чистые и честные. Понаблюдайте за голубями: одни трусливые, в момент опасности подталкивают других вперед. Третьи вообще агрессивные, выбивают сами себе место под солнцем. Есть благородные: все жрут, что попало, а эти поклюют и улетают – соблюдают диету. Животные не скрывают своих эмоций. А у нас только пьяные становятся самими собой, отчего я и люблю их играть.

Кстати, ни для кого не секрет, что сам Георгий Михайлович не пьет. Попробовал лишь однажды, утром стало плохо, и он решил: зачем это нужно?! Так что можете представить его состояние, когда на каждом углу к актеру приставали алкаши с предложением выпить.

А животных Георгий Михайлович действительно любит и понимает. И они отвечают ему взаимностью. Однажды я подошел к его подъезду на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Ожидая актера, я вдруг обратил внимание, что с каждой минутой вокруг меня собирается все больше и больше птиц. Голуби, воробьи, вороны заполняли собой все деревья, скамейки и бордюры. Постепенно они образовали сплошную серую массу. Я вспомнил Хичкока. «Вицина ждут, – бросила проходившая мимо тетка. – Они его знают, чувствуют». И точно, подъездная дверь медленно отворилась, и не успела фигура Георгия Михайловича полностью оказаться на улице, как вся эта пернатая свора окружила его со всех сторон и загалдела так, что хотелось заткнуть уши. «Ну что такое, что, что? Успокойтесь», – раздался характерный вицинский тембр. «Это для вас, – обратился он к голубям и вывалил им содержимое одного кармана. – А это для вас». Воробьям посыпал что-то из другого кармана. «Они разбираются!» Я с удивлением наблюдал за этой картиной и поражался. Мы так и не научились жить «в согласии с природой», как учили нас умные книжки и школьные учебники. А есть человек, который не учился этому, а просто так живет, так чувствует. Понимает птиц, зверей, а они понимают его. «Все соседи знают: если надо пристроить какую-нибудь животину – это к Вицину», – сказала однажды его дочь в одном из интервью.

Ему задают вопросы про йогу, которой он всерьез увлечен с юности, и интересуются: правда ли, что он до сих пор стоит на голове? А Георгий Михайлович пытается объяснить, что главное – правильный образ жизни, правильное питание, сон, уход за своим организмом. Его просят вспомнить что-нибудь смешное из гастрольной жизни, а он не участвовал ни в чем смешном, он ходил по книжным магазинам. Евгений Моргунов рассказывал о Вицине: «У него дома восемьдесят пять тысяч книг! Где бы мы не бывали: в экспедициях, на презентациях, на приемах и концертах – Георгий Михайлович первым делом бросает вас и убегает в ближайший книжный магазин. Поразительно! Смирнов-Сокольский имел очень большую коллекцию книг просто для того, чтобы они стояли на полках. А Вицин – читающий человек. Все, что он приобретает, он читает». Тот же Моргунов рассказал мне историю, как Вицин случайно получил знаменитую «президентскую пенсию». Его встретил на улице чиновник из министерства культуры и поинтересовался, какая у актера Вицина пенсия. «Триста восемьдесят девять рублей», – ответил тот. «Не может быть!» – воскликнул чиновник. И через несколько недель в газете «Культура» в очередном списке о начислении президентской пенсии стояла фамилия Вицина.

Георгий Михайлович не снимается в кино с 1994 года. Выступает в концертах «Юморина» в бывшем Театре-студии киноактера – это единственное место, где старые комики еще могут заработать. Помню, как несколько лет назад я впервые встретился с Вициным именно там, за кулисами. Естественно, стал просить его об интервью, а он, естественно, отнекивался. Прохаживались мы взад-вперед по узкому коридорчику мимо сидящего в кресле Георгия Павловича Менглета. «У меня в жизни осталось три пути, – бубнил Вицин. – На сцену, в кровать да в туалет!» – «Так ведь еще и попасть надо!» – вставил слово Менглет. – «Да, на эту сцену еще и попасть надо», – согласился Вицин. А Менглет отмахнулся и тоскливо бросил: «Да я про туалет!..» И старики расхохотались.

– Вы сами человек неординарный, с собственной философией, взглядами на жизнь, на общество. Как вам удавалось спокойно жить в нашей стране с таким оригинальным мировоззрением?

– Так нельзя же все принимать всерьез. Даже жизнь... В годы моей озорной театральной юности один пожилой актер, утомленный жизнью и трагическими ролями, глядя на мои «ужимки и прыжки», мрачно, с некоторым пафосом произнес: «Обезьянка... Дурачок... Шут гороховый!»