"Достопочтенный школяр" - читать интересную книгу автора (Kappe Джон Ле)

ЗАМОК ПРОБУЖДАЕТСЯ

Сначала Смайли немного позондировал почву, проверяя, чего стоит Сэм. И Сэм, который тоже был не прочь сыграть партию в покер, проверил, на что годится Смайли. Некоторые рядовые сотрудники разведки, особенно неглупые, испытывают своеобразную гордость оттого, что не знают и не хотят знать картины во всей ее полноте Искусство их работы состоит в том, чтобы умело справиться с отдельными деталями, они упрямо не желают идти дальше. Именно таких правил придерживался Сэм. Смайли заранее покопался в его досье и сейчас задал несколько вопросов, прощупывая по разным старым делам, в которых, судя по всему, все было нормально. Ответы Сэма давали представление о его настрое и насколько можно полагаться на его память.

Они разговаривали наедине. В присутствии других людей это была бы уже совсем другая игра: она могла быть более или менее трудной, но она была бы другой. Позже, когда он уже спросил о главном и оставалось задать только второстепенные вопросы, Смайли пригласил Конни, Дока ди Салиса и Гиллема. Но это было позже, а пока Смайли в одиночку пытался проникнуть в тайные мысли Сэма, тщательно скрывая от него тот факт, что вся документация по делу уничтожена и, поскольку Мэклвора уже нет в живых, Сэм – единственный свидетель некоторых исключительно важных событий.

– Скажи, пожалуйста, Сэм, не помнишь ли ты хоть что-нибудь, – спросил Смайли, когда, наконец, решил, что наступил подходящий момент, – о запросе отсюда, из Лондона, полученном однажды во Вьентьяне, относительно неких денежных сумм, переводившихся туда из Парижа? Это был обычный стандартный запрос, поручавший провести «расследование на месте – по возможности, не разглашая, кто в нем заинтересован, с целью подтвердить или опровергнуть имеющуюся информацию» – что-нибудь в этом роде. Не припоминаешь случайно чего-нибудь такого?

Перед ним лежал исписанный листок бумаги, и данный вопрос был лишь одним из многих. По ходу разговора Смайли делал какие-то пометки карандашом, не поднимая глаз на Сэма. Но точно так же, как мы слышим лучше, когда наши глаза закрыты, так и он, даже не глядя на Сэма, почувствовал, как тот весь напрягся и превратился во внимание. Сэм немного вытянул ноги, скрестил их, движения его стали замедленными и очень плавными.

– Ежемесячные переводы в банк Индокитая, – сказал Сэм после приличествующей случаю паузы. – Изрядные суммы. Переводились с канадского зарубежного счета в парижском филиале этого банка. – Он назвал номер счета – Выплаты производились в последнюю пятницу каждого месяца. Начиная с января семьдесят третьего или около того. Не помню ли я? Еще как помню.

Смайли сразу же заметил, что Сэм настраивается на долгую игру. Он помнил все очень отчетливо, но информация, которую он сообщил, была весьма скупа: это было похоже не на откровенный ответ, а на дебют длинной шахматной партии.

Все еще склоняясь над бумагами, Смайли заметил:

– Сэм, не могли бы мы немного пройтись по основным фактам? Здесь, в досье, документы подшиты не совсем правильно, и возникают кое-какие вопросы. Я хотел бы, чтобы ты внес поправки и восстановил истину в том, что касается лично тебя.

– Разумеется, – согласился Сэм и с удовольствием затянулся коричневой сигаретой.

Он смотрел на руки Смайли и время от времени, нарочито небрежно и совсем не долго, – ему в глаза. А Смайли, в свою очередь, изо всех сил старался непредвзято судить о запутаннейших ситуациях из жизни рядового агента. Вполне вероятно, что Сэм попытается укрыть от его внимания что-нибудь совершенно не относящееся к делу. Например, возможно, он немного смошенничал и ввел Центр в заблуждение относительно того, как истратил казенные деньги, а теперь боится, что этот обман обнаружится.

Может быть, он составил свое донесение в Центр на основе фактов, высосанных из пальца, вместо того, чтобы действительно навести справки, возможно, рискуя при этом головой? В конце концов, Сэм был уже в том возрасте, когда оперативный сотрудник думает прежде всего о собственной шкуре. Или все было как раз наоборот: проводя свое расследование, Сэм копнул глубже, чем было санкционировано штаб-квартирой? Тогда, когда на него сильно надавили, вместо того чтобы сообшить, что у него нет никаких сведений, он составил донесение, полагаясь на непроверенные слухи. Может быть, он заключил какую-то не слишком благовидную сделку с местными Кузенами. Или местные службы безопасности начали его шантажировать – на жаргоне Саррата это называлось: «ангелы немножко поджарили его», – и Коллинз решил угодить и нашим и вашим, так чтобы спасти свою шкуру и продолжать радоваться жизни, при этом не потеряв пенсии, заработанной в Цирке. Чтобы понять, почему сейчас Сэм ведет себя так, а не иначе, Смайли должен был помнить обо всем этом и многом другом. Очень опасно пытаться судить о реальной жизни, сидя в кабинете за письменным столом.

Поэтому, по предложению Смайли, они «прошлись» по всем фактам.

Запрос из Лондона о проведении оперативного расследования на месте, сказал Сэм, поступил в обычной форме. Старина Мак показал его Сэму, до того как он получил назначение в Париж. Мак был связным сотрудников Цирка в английском посольстве во Вьентьяне. Они встретились вечером на одной из конспиративных квартир. Все шло как обычно, хотя с самого начала стало ясно, что речь идет о русских. Сэм даже вспомнил, что он уже тогда сказал Маку: «Лондон, должно быть, думает, что это деньги из спецфонда Московского Центра», потому что вместе с другими пометками в начале шифровки он заметил перед текстом сообщения кодовое название аналитического отдела Цирка по вопросам изучения Советского Союза. (Про себя Смайли отметил, что Маку вовсе не следовало показывать Сэму эту шифровку.) Сэм также вспомнил, что сказал Мак в ответ на его замечание: «Вот уж чего им не стоило делать, так это выгонять старушку Конни Сейшес». Сэм от всей души с ним согласился. Вообще-то, по словам Сэма, выполнить это задание было довольно несложно. У Коллинза в банке Индокитая был свой человек, снабжавший Сэма информацией, – хороший парень, назовем его Джонни.

– Это зафиксировано здесь, Сэм? – вежливо поинтересовался Смайли.

«Допрашиваемый» уклонился от прямого ответа, и Смайли вполне понимал его нежелание распространяться об этом. Еще не родился такой оперативный сотрудник, который сообщал бы о всех своих информаторах. Точно так же, как иллюзионисты всеми силами стараются сохранить свои секреты, оперативные сотрудники – хотя и по другим причинам – всегда по природе своей стремятся сохранить в тайне имена своих «добровольных помощников».

– Джонни – очень надежный источник, – убежденно сказал Сэм. – Он великолепно проявил себя в нескольких операциях, связанных с торговлей оружием и наркотиками, и я готов поручиться за него перед кем угодно.

– А-а, так ты и этими делами занимался тоже – да, Сэм? – произнес Смайли с уважением.

Вот как, Сэм подрабатывал на стороне, помогая местному бюро по борьбе с наркотиками, отметил про себя Смайли. Немало оперативных сотрудников занималось этим, многие – даже с согласия штаб-квартиры: в их мире это было чем-то вроде реализации промышленных отходов, а также источником небольшого дополнительного дохода. В этом не было ничего особенного, но Смайли взял эту информацию на заметку.

– Джонни был парень что надо, – повторил Сэм. – Интонация говорила о том, что он не потерпит возражений.

– Ничуть не сомневаюсь, – все так же вежливо откликнулся Смайли.

Сэм продолжил. Он заглянул к Джонни в банк Индокитая и рассказал ему кое-что, чтобы тот не очень распространялся о поручении. Через несколько дней скромным служащий Джонни покопался в банковских книгах и обнаружил записи о переводах. Вот так в руках Сэма оказалось первое звено цепочки.

– Обычно все происходило так, – продолжал Сэм. – В последнюю пятницу каждого месяца из Парижа на имя мсье Делассю, проживающего в отеле «Кондор» во Вьентьяне, по телексу приходил денежный перевод, который выплачивался предъявителю паспорта, номер которого был указан. – И Сэм снова легко и без усилий назвал все номера. – Банк высылал извещение в понедельник, с утра пораньше. Делассю там появлялся, получал деньги наличными, укладывал их в кейс и удалялся. На этом все и заканчивалось.

– И сколько?

– Началось с небольших сумм, но они быстро выросли. Потом продолжали расти. Потом снова еще немного подросли.

– И на чем же остановились?

– Двадцать пять тысяч американских долларов крупными купюрами, – ответил Сэм без малейшей заминки.

Смайли поднял брови.

– В месяц? – спросил он, всем своим видом показывая удивление.

– Игра шла крупная, – согласился Сэм и погрузился вмолчание, которое не торопился прерывать.

Есть какая-то особая напряженность в умных людях, интеллектуальные способности которых оказываются востребованными не полностью. Иногда случается, что они просто не в состоянии контролировать проявление своих эмоций. И в этом смысле под ярким светом прожекторов они гораздо уязвимее своих глупых коллег.

– Ты сравниваешь, насколько все, что я говорю, совпадает с досье, старина? – спросил Сэм.

– Я ни с чем не сравниваю то, о чем ты говоришь, Сэм. Ты же знаешь, как все бывает в такие времена, как сейчас. Хватаешься за соломинку, прислушиваешься ко всему, что ветер принесет.

– Это точно, – промолвил сочувственно Сэм.

После того, как они обменялись взглядами, выражающими взаимное доверие, Коллинз снова возобновил свой рассказ.

Итак, Сэм проверил отель «Кондор». Один тамошний портье был постоянным источником информации вспомогательного характера – на кого он только не работал. Делассю не жил в отеле, но администратор, не смущаясь, признался, что за небольшое вознаграждение разрешил ему использовать адрес для получения корреспонденции. Случилось так, что следующий понедельник оказался как раз первым понедельником после последней пятницы месяца. С помощью Джонни Сэм поболтался под разными предлогами в банке и сумел великолепно рассмотреть этого самого мсье Делассю, когда тот вошел в банк, предъявил свой французский паспорт, пересчитал деньги, уложил их в кейс и вернулся к поджидавшему его такси.

Вообще такси, как объяснил Сэм, были во Вьентьяне редкостью. Каждый, кто хоть что-нибудь значил, имел машину с шофером, поэтому можно предположить, что Делассю не хотел называться кем-то, кто что-нибудь значит.

– Вот так все и было – заключил Сэм с интересом наблюдая за продолжавшим писать Смайли.

– Да, вот так-то.

Как и его предшественник Босс, Смайли никогда не использовал блокнотов: только отдельные листы бумаги. Он писал на стекле, которое Фон тщательно протирал дважды в день.

– Ну как: совпадает с досье или есть отклонения?

– Я бы сказал, что ты идешь прямо по курсу, Сэм, – ответил начальник. – Что мне доставляет истинное удовольствие – так это детали. Ты же знаешь, какие у нас бывают досье.

В тот же вечер Сэм снова тайно встретился со своим непосредственным начальником Маком. Он внимательно, не торопясь перебрал архив фотографий тамошних русских, и ему удалось опознать в Делассю не слишком привлекательные черты второго секретаря советского посольства по вопросам торговли, человека с военной выправкой, лет пятидесяти с гаком, не судимого, чьи полное имя и фамилия были известны, но совершенно непроизносимы, и потому в дипломатических кругах его знали как торгпреда Бориса.

Сэм, разумеется, отлично помнил все его непроизносимые имена. Он продиктовал их Смайли достаточно медленно, чтобы тот мог записать печатными буквами.

– Ну как, записал? – спросил Коллинз, всем своим видом выражая готовность помочь.

– Да, спасибо, записал.

– Что, кто-то потерял картотеку в автобусе?

– Вот именно, – подтвердил Смайли, усмехнувшись.

Когда месяц спустя снова наступил понедельник, продолжал Сэм, он решил действовать осторожно. Поэтому, вместо того чтобы самому следовать за торгпредом Борисом, он поручил сделать это своим двум подручным из местных, специализировавшимся на слежке.

Лаосские мальчики сработали филигранно. На дереве ни один листочек не пошелохнулся: никого не спугнули, а с Цирком их связать никому бы и в голову не пришло.

– Они работали на нас?

– Три года, верой и правдой, – подтвердил Сэм, – И здорово работали, просто великолепно, – добавил он. В нем заговорил оперативный сотрудник, для которого все его гуси-подчиненные – настоящие лебеди.

Именно эти ребята и проследили маршрут кейса во время его следующего путешествия. Такси – на этот раз уже другое, не то, что месяц назад, – повозило Бориса по городу и через полчаса высадило неподалеку от главной площади, поблизости от Банка Индокитая. Торгпред Борис немного прошелся, нырнул в местный банк и положил деньги, сразу всю сумму, на один счет в этом банке.

– Вот так-то. – Сэм зажег новую сигарету, даже не стараясь скрыть недоумения по поводу того, что Смайли заставляет его так долго и нудно пересказывать дело, столь полноотраженное в документах.

– Вот уж и вправду так-то, – пробормотал Смайли, усердно продолжая записывать.

Сэм мог считать, что миссия выполнена. Неопровержимые факты добыты. На некоторое время Коллинз затаился. Пыль улеглась, а в это время одна девушка из числа подчиненных, должна была нанести последний удар.

– Как ее звали?

Сэм сказал. Девушка из местных, не очень молоденькая, прошедшая подготовку в Саррате и работавшая под крышей той же торговой компании, что и он. Эта девушка (уже не первой молодости), зайдя в местный банк еще до Бориса, дождалась своей очереди, кстати стоя перед ним, и, подождав, пока он заполнит приходный ордер и все прочие бумаги, устроила небольшой спектакль.

– Как она это сделала, Сэм? – спросил Смайли.

– Потребовала, чтобы ее обслужили первой, – сказал Сэм с усмешкой. – А наш друг Борис, поскольку он совсем не был склонен уступить женщине, считал, что у него ничуть не меньше прав, и возражал. Они обменялись отнюдь не самыми лестными словами.

– Все это время приходный ордер лежал на стойке перед банковским служащим, – сказал Сэм, – и, разыгрывая сцену, помощница прочитала, что на нем написано: двадцать пять тысяч американских долларов на внешний счет какой-то богом забытой авиакомпании «Индочартер Вьентьян ЮА». За душой у которой только всего и было, что несколько латаных-перелатанных самолетов, металлический ангар, кипа почтовой бумаги с затейливым рисунком, молчаливая блондинка в конторе (слова не вытянешь!) и всегда готовый на любую авантюру пилот-мексиканец, из-за своего огромного роста известный в городе как Малыш Рикардо.

Слух у Смайли был так обострен, что он мог бы услышать, как падает с дерева лист. Но он услышал другое – если бы это можно было слышать: он услышал звук воздвигаемой стены. Смайли сразу же понял – по изменившемуся ритму речи, по тому, как голос Сэма стал немного напряженнее, по едва уловимому изменению позы и выражения лица, – все это говорило о том, что Сэм рассказывает нечто малозначительное и не заслуживающее внимания. Именно поэтому было понятно, что он приближается к самому главному.

Джордж мысленно заложил это место закладкой, решив вернуться к нему потом, а пока поговорить об этой небольшой авиакомпании.

– А-а, – сказал он небрежно, словно не придавая этому особого значения, – ты хочешь сказать, что еще раньше знал про эту компанию?

Сэм ограничился уклончивым: Вьентьян – это тебе не огромный город вроде Лондона.

– Но ты знал о ней? Вот что меня интересует.

– Во Вьентьяне все знали Малыша Рикардо, – ответил Сэм, ухмыляясь еще шире.

Смайли сразу понял, что Сэм хитрит. Но тем не менее решил ему подыграть.

– Расскажи мне про Рикардо, – попросил он.

– Это один из парней, которые работали на «Эйр Америка». Во Вьентьяне их было видимо-невидимо. Они участвовали в тайной войне в Лаосе.

– И проиграли ее, – сказал Смайли, снова записывая что-то.

– Однозначно, – согласился Сэм, наблюдая за тем, как Смайли откладывает в сторону один исписанный листок и берет другой из ящика письменного стола. – Рикардо был местной знаменитостью. Летал вместе с капитаном Рокки и его парнями. Говорят, они пару раз совершали увеселительные прогулки в провинцию Юнань по поручению Кузенов. Когда война закончилась, он немного поболтался без дела, а потом начал работать с китайцами. Между собой мы называли все эти компании «Эйр опиум». К тому времени, как Билл отозвал меня, они уже вполне встали на ноги.

И снова он сделал вид, что Сэму удалось его обмануть. Пока Сэм думает, что он ничего не заметил и ему удастся сбить его со следа, он будет говорить без умолку. А вот если он решит, что Смайли подбирается близко к его тщательно оберегаемому секрету, тогда он сразу же замолчит и из него слова клещами не вытянешь.

Поэтому Джордж снова что-то аккуратно записал на своем листочке, а потом добродушно продолжал:

– Отлично. А теперь, если можно, давай вернемся к тому, что ты сделал дальше, ладно? Мы знаем про деньги, мы знаем, кто их получает, мы знаем, через кого это делается. Как ты поступил, Сэм?

Ну, если память ему не изменяет, он выждал день или два, обдумывая ситуацию. Там были определенные нюансы, объяснил Сэм, на глазах обретая уверенность, были кое-какие мелкие детали. Во-первых, имел место Не Совсем Обычный Случай с Торгпредом Борисом. Борис, как Сэм уже сказал, считался настоящим русским дипломатом (если таковые вообще существуют). Сведений о его работе на какую-нибудь другую контору не было. Он разъезжал повсюду один, имел исключительное право подписи, когда речь шла об огромной сумме денег, а, как подсказывал Сэму его небольшой опыт, и то и другое говорило, что он работает «под крышей» и его официальная должность – только прикрытие.

– И не просто под крышей, а под суперкрышей, черт побери. Значит, он был большой шишкой и имел в своем распоряжении огромные деньги для оплаты услуг какого-то исключительно ценного агента, то есть имел звание не ниже полковника, а может быть, и повыше, так ведь? И о каких еще нюансах ты говорил, Сэм? – спросил Смайли, все еще держа Сэма на длинном поводке и не показывая, что он кое-что заподозрил, все еще не делая попыток приблизиться к тому, что было важным для Сэма.

– Эти деньги шли не по обычным каналам, – сказал Сэм. – Это были целевые выплаты. Так говорил Мак. Так думал я. Мы все так думали.

Смайли приподнял голову. Движения его стали еще более замедленными, чем раньше.

– Почему? – спросил он, глядя на Сэма в упор.

– У советской резидентуры во Вьентьяне было три банковских счета в разных банках. Кузены приглядывали за всеми. Так было уже на протяжении многих лет. Они знали о каждом центе, который снимали с этих счетов; более того, по номеру счета, с которого снимались деньги, они даже знали, на что они идут: на сбор информации или на подрывную работу. Там были свои курьеры, которые снимали деньги со счетов и передавали их кому следует, и существовала система трех подписей, если нужно было снимать со счета сумму больше тысячи баксов. Господи Боже мой, Джордж, ну что ты в самом деле – ведь все это есть в досье!

– Сэм, я хочу, чтобы ты вел себя так, как будто досье не существует, – очень серьезно ответил Смайли. Он продолжал писать. – Мы тебе все объясним, когда придет время. А до тех пор, пожалуйста, потерпи немного и не задавай вопросов.

– Хорошо, как скажешь, – откликнулся Сэм, переведя дух и почувствовав себя непринужденнее.

Смайли отметил: Сэм решил, что опасность прошла стороной и теперь у него под ногами твердая почва.

Тогда-то Джордж и предложил позвать старушку Конни и, возможно, Дока ди Салиса вместе послушать Сэма, Ведь Юго-Восточная Азия, в конце концов, его вотчина. С точки зрения тактики, Смайли был готов еще немного потянуть время, выжидая, когда наступит подходящий момент, чтобы заняться маленьким секретом Сэма; а с точки зрения стратегии, все то, что уже рассказал Сэм, представляло исключительный интерес. Поэтому Гиллема отправили за Конни и Доком, а Смайли тем временем устроил небольшой перерыв. Оба они, и Смайли, и Сэм, немного расслабились.

– Ну, как идут дела? – вежливо поинтересовался Сэм.

– Я бы сказал, мы переживаем некоторый спад, – признал Смайли. – А как ты? По работе не скучаешь?

– Это уж не Карла ли? – удивился Сэм, изучая фотографию на стене.

Голос Смайли вдруг зазвучал чопорно и неопределенно:

– Где? Ах, это… Да, это он. Боюсь, что сходство не очень большое, но лучшего у нас пока просто нет.

Слушая их, можно было подумать, что они обсуждают какую-то старинную акварель.

– Такое впечатление, будто ты вкладываешь в это что-то очень личное. Или нет? – раздумывал Сэм.

В этот момент в комнату один за другим вошли Гиллем, Конни и ди Салис. Гиллем шел первым. Маленький незаметный Фон, хотя в этом не было нужды, придерживал дверь.

Загадку временно отставили в сторону, и таким образом разговор превратился во что-то вроде военного совета: охота началась. Сначала Смайли кратко суммировал все, что рассказал Сэм, как бы между прочим подчеркнув, что они притворяются, ведут себя так, как будто бы не существует никаких досье, что было завуалированным предупреждением для тех, кто к ним только что присоединился. Затем Сэм продолжил рассказ с того самого места, где остановился. С нюансов, небольших деталей, которые бросались в глаза, хотя, по его словам, на самом деле уже мало что оставалось несказанным. Выяснилось, что след ведет к компании «Индочартер Вьентьян ЮА». На этом он и оборвался, дело застопорилось.

– «Индочартер» – это компания, принадлежащая китайцам, проживающим за границей, – сказал Сэм, бросив взгляд на Дока ди Салиса. – Главным образом, китайцев родом из Сватоу.

При слове «Сватоу» у ди Салиса вырвалось восклицание, в котором слышались одновременно и смех, и рыдание.

– О, эти – хуже всего, – заявил он. Он хотел сказать, что они лучше других умеют хранить свои тайны.

– Это была компания, принадлежащая китайцам, – повторил Сэм еще раз. – Надо сказать, в сумасшедших домах Юго-Восточной Азии немало отличных оперативных работников, которые честно пытались разобраться, что же происходит с нелегальными денежками, попадающими в руки китайцев. Особенно китайцев из Сватоу или тех, кто проживает вне Китая, – которые, по сути дела, представляют собой совершенно особую народность и под контролем которых находятся монополии, производящие рис в Таиланде, Лаосе и еще нескольких местах. «Индочартер Вьентьян ЮА» – классический пример такого рода компаний, – вещал Сэм. Было очевидно, что крыша» коммерческой компании, под которой он работал, позволила ему довольно детально изучить этот вопрос, – Во-первых, это societe anonyme, акционерное общество, было зарегистрировано в Париже, – следовало продолжение. – Во-вторых, это societe, согласно информации, полученной из надежных источников, было собственностью зарубежной торговой компании шанхайских китайцев со штаб-квартирой в Маниле, которая, в свою очередь, принадлежала китайской компании, зарегистрированной в Бангкоке. А она являлась вассалом гонконгской компании с совершенно непонятной структурой под названием «Чайна Эйрси», чьи акции котировались на тамошней фондовой бирже и которая владела самой разной собственностью – от флотилий джонок до цементных заводов, от скаковых лошадей до ресторанов. По тамошним стандартам торговый дом «Чайна Эйрси» был одной из самых надежных компаний, имевших многолетнюю историю и пользующихся хорошей репутацией. И вполне возможно, что единственное, что связывало «Индочартер» и «Чайна Эйрси», было то, что у чьего-то пятого старшего брата была тетя, которая ходила в школу вместе с одним из акционеров и была чем-то обязана ему.

Ди Салис еще раз энергично кивнул головой в знак одобрения. Сцепив пальцы нескладных рук, он резко опустил их на свое согнутое колено и подтянул его к подбородку.

Смайли сидел с закрытыми глазами, казалось, дремал. Но на самом деле он именно сейчас услышал то, что ожидал услышать: когда дело дошло до перечисления сотрудников «Индочартера», Коллинз из кожи вон лез, чтобы не привлечь внимания к какому-то одному человеку.

– Но мне казалось, ты упоминал, что в этой фирме помимо китайцев было двое сотрудников. – напомнил ему Смайли. – Ты говорил, какая-то неразговорчивая блондинка и пилот по имени Рикардо.

Сэм сразу же отмел напоминание как не заслуживающее внимания.

– Рикардо никто не принимал всерьез. Китайцы не доверили бы ему ни цента. Все более-менее важные дела решались в задней комнате. И если деньги получала эта компания, то именно там, в задней комнате, решалась их судьба и именно там исчезали их следы. Независимо от того, были то русские, опиумные или еще какие-нибудь деньги.

Ди Салис, который все это время слушал, изо всех сил дергая себя за мочку уха, сразу же поддержал Сэма:

– А потом эти деньги объявлялись где угодно – в Ванкувере, Амстердаме, Гонконге или еще где-нибудь, как того пожелает таинственный хозяин и где они понадобятся ему для каких-то сугубо китайских, непонятных для остальных людей целей, – заявил он и даже заерзал на стуле: видно было, что он чрезвычайно доволен собой и гордится своей проницательностью.

«Снова Сэм соскользнул с крючка», – подумал Смайли.

– Ну что ж, ладно, – проговорил он. – И как же дальше развивались события, Сэм? Как это виделось тебе лично?

– Лондон закрыл дело.

По наступившей мертвой тишине Сэм, должно быть, мгновенно понял, что он задел какой-то очень важный нерв. Об этом говорило все его поведение – жесты и мимика: он ни на кого не посмотрел, на лице не отразилось ни малейшего любопытства. Напротив, словно демонстрируя свою скромность, причем делая это несколько преувеличенно, он опустил глаза и начал сосредоточенно рассматривать свои хорошо начищенные вечерние туфли и со вкусом подобранные к элегантному смокингу носки, задумчиво попыхивая своей коричневой сигаретой.

– Когда же это произошло, Сэм? – спросил Смайли. Сэм назвал дату.

– Давай вернемся немного назад. Так, как будто документов не существует, ладно? Сколько Лондону было известно о твоем расследовании, о том, как оно продвигается? Расскажи нам об этом. Ты каждый день отправлял донесения о ходе расследования? Или, может быть, это делал Мак?

Если бы «мамаши» в соседней комнате в этот момент взорвали бомбу, рассказывал впоследствии Гиллем присутствующие все равно продолжали бы пожирать Сэма глазами.

– Ну конечно же я не новичок, – ответил Сэм с готовностью, словно потакая причудам Смайли. В оперативной работе он всегда руководствовался принципом «сначала – дело, потом объяснения». – Мак тоже. Если действовать иначе, то очень скоро Лондон будет запрещать переходить улицу до тех пор, пока не поменяешь пеленки.

– Значит? – терпеливо, но настойчиво переспросил Смайли.

Это значит, что первое сообщение, которое они отправили в Лондон, было, можно сказать, последним. Мак подтвердил получение запроса о расследовании, коротко сообщил о том, что обнаружил Сэм, и запросил дальнейшие указания.

– А Лондон? Что сделал Лондон, Сэм?

Из Лондона Маку прислали немного истеричную, совершенно секретную срочную телеграмму, запрещая нам обоим заниматься дальше этим расследованием и требуя немедленно подтвердить, что я понял и подчинился приказу. По сути дела, они хорошенько шарахнули по нас ракетой, чтобы мы больше не занимались самодеятельностью.

Гиллем слушал, рассеянно рисуя что-то на листе бумаги: сначала цветочек, потом листики, потом капли дождя, которые падают на цветочек. Конни смотрела на Сэма сияющими глазами, как будто сегодня он был героем дня – женихом на свадьбе, – и ее глаза, похожие на глаза ребенка, от волнения были полны слез, готовых пролиться в любую минуту. Ди Салис, как обычно, ерзал на своем месте, пыхтя, как старый разводящий пары паровоз. Но и он не отводил взгляда от Сэма.

– Наверное, тебя это здорово разозлило? – спросил Смайли.

– Да нет, не очень.

– А тебе не хотелось довести дело до конца? Ведь ты уже немало разузнал.

– Ну, конечно, было досадно.

– Но ты все-таки подчинился приказу из Лондона?

– Я солдат, Джордж. Как и все оперативные работники.

– Очень похвально, – сказал Смайли, еще раз окинув взглядом Сэма, вольготно развалившегося в кресле, в хорошо сшитом смокинге, такого элегантного и уверенного в себе.

– Приказ есть приказ, – заметил Сэм, улыбаясь.

– Разумеется. А вот интересно, когда ты в конце концов вернулся в Лондон, – продолжал Смайли спокойно, словно размышляя, – и был на традиционной аудиенции у Билла, когда он жал тебе руку и благодарил за верную службу и говорил: «Добро пожаловать домой!», ты в разговоре с Биллом случайно не упомянул об этом деле, – ну так, между прочим?

– Да, я спросил у него, что же это он, черт возьми, делает, – подтвердил Сэм все с той же готовностью.

– А что Билл тебе на это ответил, Сэм?

– Свалил все на Кузенов. Сказал, что они занялись этим делом еще до нас. Сказал, что это их дело и их епархия.

– У тебя были какие-нибудь основания считать, что это действительно так?

– Конечно. Рикардо.

– Значит, ты догадался, что он работает на Кузенов?

– Он работал на них еще когда летал. Уже тогда он был у них на примете. Неудивительно, что его использовали и потом. Единственное, что им нужно было сделать, – это не выводить его из игры.

– Мне казалось, что мы пришли к единому мнению, что человека вроде Рикардо ни за что не допустили бы к серьезным делам этой фирмы?

– И тем не менее это не мешало им использовать его. Нет, Кузенов это не остановило бы. Дело все равно было в сфере их интересов, даже если Рикардо был никчемным человеком. В любом случае ситуация подпадала под пакт о разграничении сфер деятельности.

– Давай вернемся к тому моменту, когда Лондон запретил тебе продолжать расследование. Ты получил приказ прекратить все. Ты выполнил его. Но прежде, чем ты вернулся в Лондон, прошло какое-то время, так ведь? Не произошло ли какого-то развития событий?

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, старина. И снова где-то в глубине сознания Смайли педантично отметил, что Сэм уклоняется от прямого ответа.

– Ну, например, тот приятель, Джонни, который работал на тебя в банке Индокитая. Ведь ваше сотрудничество наверняка продолжалось?

– Разумеется, – подтвердил Сэм.

– А Джонни случайно не упоминал в разговоре с тобой – ну, просто как о деле прошлом, – что стало с той «золотой жилой» после того, как ты получил телеграмму, запрещающую тебе продолжать расследование? Деньги поступали каждый месяц, как и раньше?

– Нет, все оборвалось. Париж прекратил денежные вливания. Ни «Индочартер», ни кто-либо другой денег больше не получали.

– А ранее не судимый торгпред Борис? Он по-прежнему живет припеваючи?

– Он уехал домой.

– Пора было?

– Он отработал три года.

– Но обычно они работают дольше.

– Особенно те, для кого посольство – лишь хорошая крыша, – согласился Смайли с улыбкой.

– А Рикардо? Тот самый безрассудный летчик-мексиканец, которого ты подозреваешь в сотрудничестве с Кузенами? Что стало с ним?

– Погиб, – сказал Сэм, все это время не спускавший со Смайли внимательного взгляда. – Разбился в авиакатастрофе на границе с Таиландом. Ребята говорили, что взял на борт слишком большой груз героина.

Когда Смайли поднажал, Сэм назвал и дату, когда это произошло.

– Сильно ли горевали о нем те, кто его знал? Завсегдатаи бара, так сказать?

Да нет, не очень. Большинство людей считали, что во Вьентьяне станет поспокойнее, когда там не будет Рикардо, который мог, например, выпустить в потолок все патроны из своего пистолета в «Белой Розе» или «У мадам Лулу».

– И где же можно было услышать такое мнение, Сэм?

– Ну, у Мориса, например.

– У Мориса?

– В отеле «Констеллейшн». Морис – владелец этого отеля.

– Понятно. Спасибо.

Здесь явно чего-то не хватало, но Смайли не склонен был искать это недостающее звено сейчас. Под пристальными взглядами Сэма, трех своих помощников и верного слуги Фона Смайли беспрестанно поправлял свои очки, пока наконец не сбил их окончательно; потом снова водрузил их на место и решительно положил руки на покрытый стеклом стол. Затем он заставил Сэма повторить весь свой рассказ еще раз, перепроверяя даты, имена и места событий, – делая все очень тщательно, как умеют опытные следователи, стараясь уловить своим тренированным ухом малейшие неточности, случайные расхождения и попытки что-то утаить, изменение тончайших нюансов – и, как было очевидно, не находя их. А Сэм, убаюканный чувством ложной безопасности, не сопротивлялся, наблюдая за всем этим с такой же отстраненной, ничего не выражающей улыбкой, с какой у себя в клубе он наблюдал за тем, как ложатся карты на зеленое сукно игорного стола или как крутится колесо рулетки и белый шарик прыгает по нему, переходя из одного желобка в другой.

– Сэм, скажи пожалуйста, не мог бы ты устроить так, чтобы провести этот день здесь, у нас? – попросил Смайли, когда они снова остались вдвоем. – Фон устроит тебе какую-нибудь постель, и все такое прочее. Как ты думаешь, сможешь ты договориться об этом в клубе?

– О чем речь, дорогой, – великодушно согласился Сэм. И тогда Смайли сделал то, чем легко можно было вывести из душевного равновесия любого человека Вручив Сэму кипу журналов, он попросил по телефону, чтобы ему принесли личное досье Сэма. И, сидя напротив, в полном молчании от корки до корки прочитал все его тома.

– Оказывается, ты большой дамский угодник, – заметил наконец Смайли. За окном уже начали сгущаться сумерки.

– Бывает иногда, – подтвердил Сэм, все еще улыбаясь. – Бывает. – Но в его голосе ясно слышалась тревога.

Когда наступила ночь, Смайли отправил «мамаш» домой и отдал приказ «домоправителям» очистить архивы от всех «архивокопателей» самое позднее к восьми. Он не объяснил зачем. Он предоставил им возможность думать, что им заблагорассудится. Сэму приказали устроиться на ночь в комнате для совещаний, чтобы его можно было вызвать в любой момент, а Фону поручили составить ему компанию и приглядывать, чтобы не сбежал. Фон понял это указание буквально. Даже когда прошло немало времени и Сэм, казалось, задремал. Фон оставался на своем посту, свернувшись клубочком у порога, словно кот, ни на минуту не смыкая глаз.

Потом эта четверка – Конни, ди Салис, Смайли и Гиллем – закрылась в канцелярии и начала обещавшие быть долгими и нелегкими, требовавшими величайшей тщательности поиски документов. Сначала они попытались найти досье по операциям, которые, по правилам, должны были стоять в разделе Юго-Восточной Азии под датами, названными Сэмом. Таких карточек в каталоге не было, оперативных досье тоже не было, но это само по себе могло еще ничего не значить. Лондонское управление при Хейдоне имело обыкновение перехватывать оперативные документы и помещать их в свой сверхсекретный архив, к которому имел доступ очень ограниченный круг лиц. Поэтому четверка немало побродила по подвалу, в котором находился архив, – их шаги по коричневому линолеуму гулко отдавались под сводами, – прежде чем добралась до зарешеченной ниши – вроде преддверия к часовне, в которой нашли свой последний покой останки того, что раньше называлось архивом Лондонского управления. Карточек и документов снова не обнаружили.

«Ищите телеграммы», – приказал Смайли. Они проверили книги, в которых были подшиты все телеграммы оперативным сотрудникам и их ответы. В какой-то момент Гиллем был готов заподозрить Сэма во лжи, пока Конни не обнаружила, что страницы в журналах учета входящих и исходящих телеграмм за интересовавший их период были напечатаны на другой машинке – впоследствии выяснилось, что эту машинку «домоправители» приобрели полгода спустя после даты, которая стояла на напечатанной на ней описи.

«Ищите дубликаты», – приказал Смайли.

В Цирке всегда существовали дубликаты основных документов, которые архивный отдел заводил в том случае, если решалось, что оперативными бумагами будут часто пользоваться. Они хранились в папках, где листы не подшивались, и каждые полтора месяца составлялась их опись. После упорных поисков Конни удалось отыскать папку по Юго-Восточной Азии за полуторамесячный период сразу же после запроса Сэма о наведении справок в связи с обнаруженным следом, В папке не было никакого упоминания о подозрениях относительно возможной советской «золотой жилы» и никакого упоминания о компании «Индочартер Вьентьян ЮА».

«Попробуйте ЛД», – сказал Смайли, используя сокращение, означавшее «личные досье». Он делал это очень редко – обычно терпеть не мог. Все перебрались в другой угол архива и перебрали карточки не одного ящика каталога в поисках личных досье – сначала на торгпреда Бориса, потом на Рикардо, потом на другие имена Малыша, считавшегося погибшим и упомянутого в первом донесении Сэма в Лондонское управление, которому была уготована такая незавидная участь. Время от времени Гиллема посылали наверх уточнить у Сэма какую-нибудь деталь. Гиллем заставал его за чтением журнала «Филд» с большим стаканом шотландского виски, из которого тот понемногу потягивал. Фон не спускал с него глаз и только время от времени, как позднее узнал Гиллем, позволял себе небольшую передышку, отжимаясь – сначала на костяшках рук, потом на кончиках пальцев. Они даже прикинули несколько вариантов произношения и написания имени Рикардо и проверили их по всему каталогу.

«А где у нас каталог по организациям?» – спросил Смайли.

Но на акционерное общество под названием «Индочартер Вьентьян» в каталоге организаций также не было никакой карточки.

«Посмотрите материал о переписке с Кузенами».

Все контакты с Кузенами во времена Хейдона осуществлялись исключительно через секретариат Лондонского управления по связи с родственными службами, который в силу совершенно очевидных причин был подчинен непосредственно Хейдону. В секретариате и хранились подшивки всей переписки с американским родственным ведомством.

Смайли и его помощники снова вернулись к нише, напоминающей преддверие к часовне, – и снова ничего. Питеру Гиллему эта ночь уже начинала казаться сверхъестественной и нереальной. Смайли почти не произносил ни слова. Его полное лицо словно окаменело. Конни в сильнейшем возбуждении забыла даже о болях, которые причинял ей артрит, и порхала от одной полки к другой, словно девочка-подросток на балу. Гиллем, который по характеру был отнюдь не склонен к копанию в бумажках, обреченно следовал за ней, стараясь не отставать от остальных, но втайне радуясь, что время от времени ему приходится бросать их и подниматься к Сэму.

«Мы нашли его, Джордж, дорогой мой. Теперь-то уж ему не уйти, – едва слышно бормотала Конни. – Теперь-то уж точно, как дважды два четыре, эта мерзкая жаба попалась».

Док ди Салис удалился в другую часть архива в поисках упоминаний китайских директоров компании «Индочартер» – удивительно, но Сэм все еще помнил и с трудом воспроизвел имена двух из них – сначала по-китайски, потом латинскими буквами и, наконец, так, как их обычно называли в китайскоязычном деловом мире.

Смайли сидел на стуле, изучая разные досье, словно читая в поезде – совершенно не обращая внимания на других пассажиров. Иногда он поднимал голову, но не слышал и не видел того, что происходит вокруг, – мыслями он был не здесь. Конни по собственной инициативе начала искать перекрестные ссылки на другие досье и каталоги, с которыми эти оперативные документы могли быть связаны. Существовали тематические каталоги по наемникам и летчикам, работающим по контрактам, не связанным с определенной компанией. Были и каталоги по методам, которые Московский Центр использовал для «отмывания» денег, предназначавшихся для оплаты агентов. Был даже целый трактат, который сама Конни написала много лет назад, о выплатах, которые шли нелегальной агентурной сети Карлы, функционировавшей независимо от основных, более или менее известных резидентур. Труднопроизносимые имена торгпреда Бориса не были включены в приложение. Были досье с основными сведениями по банку Индокитая и его связям с Московским народным банком, досье со статистическими данными о расширении масштабов деятельности Центра в Юго-Восточной Азии, досье по изучению вьентьянской резндентуры. Но количество отрицательных ответов все росло, и, по мере того как их становилось все больше и больше, надежда таяла. До сих пор в поисках следов, оставленных Хейдоном, они еще нигде не сталкивались с таким систематическим и широкомасштабным заметанием следов. Это означало, что они нашли то, о чем и мечтать было трудно, – они нашли след, ориентир, который поможет им найти то, что искали.

След неуклонно вел на восток.

Только одна тоненькая ниточка, обнаруженная в ту ночь, тянулась к виновнику всего этого. Они наткнулись на нее уже где-то после рассвета, когда Гиллем почти засыпал. Откопала это доказательство Конни. Смайли молча положил его на стол, и они уставились на него при свете настольной лампы. Это было похоже на ниточку, ведущую к спрятанному сокровищу; скрепленная зажимом пачка бланков на уничтожение документов – всего немногим более десятка, на которых на средней строчке тонким черным фломастером было небрежно вписано кодовое имя того, кто давал на это разрешение. Обреченные на уничтожение досье с документами относились к «совершенно секретной переписке с Г/Флигеля» – то есть с Мартелло, главой управления Кузенов, который и сейчас занимал ту же должность, нынешним собратом Смайли. Причина уничтожения документов была та же, что и в телеграмме Хейдона Сэму Коллинзу, запрещающей продолжать расследование во Вьентяне «в силу опасности скомпрометировать чрезвычайно важную операцию, проводимую американскими коллегами». Кодовое имя, которым были подписаны бланки на уничтожение документов, принадлежало Хейдону.

Вернувшись наверх, Смайли еще раз пригласил Сэма в свой кабинет. На Сэме уже не было галстука-бабочки. Из-за щетины на щеках и подбородке, выделявшейся на фоне его белой рубашки, он выглядел далеко не таким элегантным.

Первым делом Смайли послал Фона за кофе. Он подождал, пока Фон принес кофе и удалился, потом налил две чашки, себе и Сэму, Сэму – с сахаром, себе – с сахарином. Потом он устроился в кресле рядом с Сэмом, чтобы стол не разделял их – чтобы показать Сэму, что он считает его своим.

– Сэм, я думаю, тебе следует рассказать мне немного об этой девушке, – сказал он очень мягко, как будто осторожно сообщая печальное известие. – Ты не стал говорить о ней из рыцарских побуждений?

Сэма эти слова, казалось, позабавили.

– Ты что, потерял все досье, старина? – спросил он также мягко, с выражением полного доверия, как могут говорить мужчины в совершенно неофициальной обстановке, где-нибудь в мужском туалете.

Иногда для того, чтобы тебе поверили и открыли что-то секретное, необходимо и самому поступить так же.

– Их потерял не я, а Билл, – ответил Смайли просто и без нажима.

Сэм впал в задумчивость. Сделал он это подчеркнуто картинно, словно наблюдая за собой со стороны. Загнув пальцы на руке – руке игрока, – он критически осмотрел свои ногти и неодобрительно покачал головой, увидев, что они не блещут чистотой.

– Этим клубом теперь уже почти не надо управлять, – задумчиво сказал он, – Признаться, он мне уже порядком наскучил. Деньги, деньги… Пожалуй, я уже созрел для перемен, пора заняться чем-нибудь посерьезнее, показать, на что я способен.

Смайли понял, к чему Сэм клонит, но он знал, что должен проявить твердость.

– Сэм, я совсем на мели. Я едва могу прокормить тех, кто на меня работает.

Коллинз в задумчивости отхлебнул из своей чашки, улыбаясь Смайли из-за струйки поднимавшегося пара.

– Кто она, Сэм? Что это за история? Сейчас абсолютно не имеет значения, насколько серьезен был твой проступок, как сильно ты нарушил правила. Все это дело прошлое. Я обещаю, что тебе ничего не будет.

Сэм встал, засунул руки в карманы, покачал головой и, как это мог бы сделать Джерри Уэстерби, начал кружить по комнате, разглядывая довольно странную и мрачную коллекцию на стенах: фотографию группы университетских преподавателей в мантиях; в рамке под стеклом написанное от руки письмо ныне покойного премьер-министра; все тот же портрет Карлы и много чего другого…

– Никогда не ставь сразу все свои фишки, – заметил Сэм, стоя так близко напротив фотографии Карлы, что от дыхания запотело стекло, – так мне когда-то говаривала моя старая матушка. – Никогда не отдавай так просто кому-нибудь все, что у тебя есть. Ведь мы так мало имеем в жизни. И расходовать это нужно бережно и расчетливо. А ведь игра-то продолжается, так ведь? – спросил он. Потом протер рукавом запотевшее стекло. – В этом вашем заведении довлеет ощущение голода. Я почувствовал это, как только вошел. Стол большой, сказал я себе, малыш сегодня обязательно чем-нибудь поживится.

Подойдя к столу, Сэм сел в кресло Смайли, как бы проверяя, насколько удобно в нем сидеть. Кресло поворачивалось вокруг своей оси и наклонялось вперед и назад. Сэм проверил и то и другое.

– Мне нужен бланк требования о розыске, – сказал он.– В правом верхнем ящике, – ответил Смайли, не сводя с Сэма глаз. Тот открыл ящик, достал тонкий желтый бланк и, положив его на стекло, приготовился писать.

В течение нескольких минут Сэм молча заполнял графы, время от времени останавливаясь, словно продумывая фразы до совершенства, затем снова продолжал.

– Позвони мне, если она объявится, – сказал он Смайли и, игриво помахав Карле, вышел.

Когда Коллинз ушел, Смайли взял со стола заполненную бумагу вызвал Гиллема и вручил ее, не говоря ни слова. На лестнице Гиллем остановился и прочитал, что же там было написано.

Элизабет, она же Лиззи, Уэрдингтон, она же Лиззи Рикардо, – это было написано на верхней строчке. Дальше шли детали: Возраст – около двадцати семи. Гражданство Великобритании. Семейное положение – замужем, информации о муже нет, девичья фамилия не известна, в 1972-73 годах была гражданской женой Малыша Рикардо, которого на настоящий момент нет в живых. Последнее место пребывания – Вьентьян, Лаос. Последнее известное место работы – секретарь-машинистка компании «Индочартер Вьентьян ЮА». До этого танцевала в ночном клубе (платная партнерша), торговала виски, была проституткой высокого класса.

Словно боясь нарушить установившиеся в последние дни правила, архив всего минуты через три выдал стандартный, наводящий уныние ответ: «Сожалеем, данное лицо в картотеке не значится». Вдобавок ко всему, «матушка»-распорядительница не согласилась с формулировкой «проститутка высокого класса». Она утверждала, что правильнее будет сказать: «проститутка высшей категории».

Любопытно, но Смайли ничуть не смутила скрытность Сэма, Он, казалось, спокойно принимал ее как неотъемлемую принадлежность профессии. Он запросил копии всех сообщений, присланных Сэмом из Вьентьяна или откуда бы то ни было еше за последние десять с небольшим лет и которые уцелели после того, как Хейдон тщательно почистил архив. Получив документы, в свободные (если так можно сказать) часы Джордж перелистал их и, дав волю пытливому воображению, постарался представить себе, какими же тенями населен скрытый от постороннего глаза мир Сэма.

В этот критический момент расследования Смайли, как впоследствии единодушно утверждали все, кто об этом знал, продемонстрировал совершенно удивительное чувство такта. Другой, менее умный человек, мог бы сразу же броситься к Кузенам и потребовать, чтобы Мартелло в срочном порядке нашел американские документы, связанные с уничтоженными в Цирке, и предоставил ему возможность с ними ознакомиться. Но Смайли не хотел поднимать панику и показывать, что что-то случилось. Поэтому он решил действовать через своего самого скромного и неприметного помощника.

Молли Микин была хороша собой, всегда аккуратна и подтянута, возможно, немного замкнута и даже чуть-чуть казалась «синим чулком». Она не так давно окончила колледж, но уже считалась незаменимым сотрудником «старой гвардии» Цирка в силу того, что здесь работали ее брат и ее отец. Во время «краха» она проходила стажировку, у нее еще не закончился испытательный срок, и она работала в канцелярии – у нее, можно сказать, еще только резались молочные зубки. После всех событий она осталась в Цирке вместе с небольшим ядром сотрудников центральной конторы и даже получила, если, конечно, это можно так назвать, перевод с повышением в отделение контроля, откуда, если верить легендам и мифам Цирка, ни один мужчина, не говоря уже о женщине, «не возвращался живым». Но у Молли, должно быть, благодаря генам, было то, что среди людей этой профессии называлось врожденным инстинктом. Пока многие вокруг нее все еще обменивались впечатлениями и рассказывали друг другу забавные истории о том, что они делали и во что были одеты в тот момент, когда услышали об аресте Хейдона, Молли тихо и спокойно работала над созданием неофициального канала общения со своим коллегой, занимающим аналогичную должность у Кузенов на Гроувенор-сквер. Канал позволил бы действовать в обход тщательно продуманных оградительных процедур, введенных Кузенами после «краха».

В этом деле больше всего на руку Молли сыграла рутина. Обычно девушка бывала там по пятницам. Каждую пятницу она выпивала чашечку кофе с компьютерщиком Эдом или разговаривала о серьезной музыке с Мардж, его напарницей.

Иногда Молли оставалась, чтобы потанцевать или сыграть в шафлборд (Игра с передвижением деревянных кружочков по размеченной доске) или в кегли в «Сумеречном клубе» в подвале Флигеля. И в пятницу же, – разумеется, совершенно случайно – она прихватывала с собой небольшой списочек запросов о наведении справок о тех или иных интересующих ее людях. Даже если случалось, что в какой-то день не нужно было наводить справки ни о ком, Молли не ленилась придумать что-нибудь, чтобы не потерять этот канал. В одну из пятниц, по просьбе Смайли, Молли Минин включила в свой списочек имя Малыша Рикардо.

– Только, пожалуйста, Молли, он не должен привлекать к себе особого внимания, – обеспокоенно наставлял ее Смайли.

– Разумеется, – ответила Молли.

Чтобы напустить, как она это называла, туману, Молли выбрала еще десяток имен, начинающихся на «Р». Когда она дошла до Рикардо, выглядело это следующим образом; «Ричарде – под вопросом – или Рикнард – под вопросом – или Рикардо, профессия: учитель – под вопросом – или летчик-инструктор», – так, чтобы информация о Рикардо возникла лишь как одна из возможных версий. Национальность: мексиканец – под вопросом – араб. Как бы между прочим она добавила информацию, что вообще-то он, возможно, уже умер.

Когда Молли вернулась в Цирк, наступил поздний вечер. Гиллем был совершенно на пределе. Когда тебе сорок, очень трудно проводить ночи без сна, решил он. В двадцать или в шестьдесят организм довольно легко переносит бессонницу: он уже знает, что к чему, а сорок – это все равно что подростковый возраст: подросток спит, чтобы повзрослеть, мужчина – чтобы оставаться молодым.

Молли было двадцать три. Она сразу же прошла в кабинет Смайли и села, держась, как всегда, очень прямо и подтянуто; ноги вместе, словно по стойке «смирно». Начала доставать что-то из своей сумочки под внимательным взглядом Конни Сейшес и даже еще более внимательным – но уже по совсем другой причине – взглядом Питера Гиллема.

– Очень жаль, что я так задержалась, – сказала она сурово, – но Эд настоял на том, чтобы мы сходили на фильм «Настоящая отвага», который они очень любили и который сегодня в очередной раз показывали в «Сумеречном клубе», и потом мне не сразу удалось от него отделаться, а я не хотела делать это резко, чтобы не обидеть его, особенно сегодня.

Молли протянула Смайли конверт – он вскрыл его, достав оттуда длинную светло-желтую компьютерную распечатку.

– Отделаться-то все-таки удалось? – поинтересовался Гиллем.

– Как все прошло? – было первым вопросом Смайли.

– Абсолютно нормально. – ответила девушка.

– До чего же любопытное послание! – было следующим восклицанием Смайли. Но по мере того как он читал, выражение лица постепенно менялось, превращаясь в совсем не свойственную ему злорадную ухмылку.

Конни была гораздо менее сдержанна. К тому моменту, когда она прочитала и передала бумагу Гиллему, она уже откровенно смеялась.

– Ну и Билл! До чего же умный, негодяй! Подумать только, всех сумел направить по ложному следу, всех одурачить! Черт меня подери!

Чтобы нейтрализовать Кузенов, Хейдон использовал тот же трюк, что и в Цирке, но только наоборот. Если перевести все, что говорилось в компьютерной распечатке, на обычный язык, то вырисовывалась захватывающе интересная картина.

Беспокоясь, как бы Кузены не занялись таким же расследованием деятельности компании «Индочартер», (это означало бы бесполезное дублирование Цирка), Билл Хейдон, как глава Лондонского управления, направил во Флигель в соответствии с постоянно действующим соглашением между двумя родственными службами уведомление о разграничении сфер влияния. Американцев ставили в известность, что Лондон в настоящее время занимается расследованием, связанным с «Индочартер Вьентьян ЮА», и что Цирк направил на место своего сотрудника. Как и полагалось в подобных случаях, американцы согласились не проявлять никакой инициативы в обмен на то, что англичане по завершении расследования поделятся с ними информацией, которую им удастся добыть. А для того чтобы помочь англичанам в операции. Кузены сообщили, что они больше никак не связаны с пилотом, известным как Малыш Рикардо.

Короче говоря, это был великолепный – возможно, даже непревзойденный – образец игры, когда при помощи одной стороны нейтрализовали другую и наоборот, в результате чего в выигрыше осталась третья.

– Спасибо, Молли, – вежливо поблагодарил Смайли после того, как все имели удовольствие самолично ознакомиться с этим шедевром. – Огромное тебе спасибо.

– Не стоит благодарности, – ответила строгая и подтянутая, напоминавшая медсестру Молли. – А Рикардо действительно нет в живых, господин Смайли, – закончила девушка и назвала ту же дату смерти, что и Сэм Коллинз. Послеэтого она защелкнула замочек сумочки, поправила юбку на коленях, которые могли вызвать восхищение у самого придирчивого ценителя женской красоты, и изящной походкой вышла из комнаты. Взгляд Гиллема снова неотрывно следовал за ней.

После этого дня жизнь в Цирке пошла иначе: изменился ритм, изменилось настроение у людей. Лихорадочные поиски следов – хоть каких-нибудь следов – закончились. Теперь они могли идти к цели, а не тыркаться наугад в разные стороны. Деление на два дружественных, но все-таки четко разграниченных клана расследователей, почти полностью исчезло: и «большевики», и «желтолицые» стали частью одной команды под общим руководством Конни и Дока, хотя, конечно же, специализация по-прежнему сохранялась. На долю архивокопателей, конечно, выпадали радости, но были они как колодцы вдоль бесконечно длинной пыльной дороги, пролегающей по неприветливым местам. Иногда «путники» совсем изнемогали от «жажды», думая, что вот-вот упадут и не смогут подняться.

Конни потребовалась всего неделя на то, чтобы установить, кто же такой этот торгпред Борис, советский казначей во Вьентьяне, – ключевая фигура в переводе денег компании «Индочартер Вьентьян ЮА». Он оказался человеком по фамилии Зимин, бывшим военным, много лет назад окончившим разведшколу на окраине Москвы, готовившую сотрудников для Карлы, которой сам Карла уделял огромное внимание. В архиве были материалы о том, что в прошлом, под фамилией Смирнов, этот Зимин выполнял роль казначея, через которого шли деньги для агентурной сети, созданной Восточной Германией в Швейцарии шесть лет назад. А еще раньше он появлялся в Вене под фамилией Курский. Помимо казначейских функций, он специализировался на подслушивании, а также Ловушках и добыче компромата. Некоторые говорили, что это был тот самый Зимин, который очень ловко использовал женщину для того, чтобы в Западном Берлине подставить и получить компромат на одного французского сенатора. Впоследствии сенатор продал добрую половину государственных секретов своей страны.

Торгпред Борис уехал из Вьентьяна ровно через месяц после того, как сообщение Сэма было получено Лондоном.

После этой небольшой победы Конни поставила перед собой задачу на первый взгляд невыполнимую. Она хотела выяснить, какую схему передачи денег Карла (или его казначей Зимин) мог придумать для того, чтобы заменить раскрытую «золотую жилу». У Конни было несколько исходных положений. Во-первых, общеизвестная консервативность всех без исключения крупных разведслужб и их нежелание менять уже оправдавшие себя, испытанные методы решения профессиональных задач. Во-вторых, поскольку речь шла об очень больших суммах, не стоило отметать предположение, что Центр должен был заменить старую схему новой довольно быстро. В-третьих, наличествовала самоуспокоенность Карлы. До «краха» он думал, что Цирк стреножен его путами, после считал его ни для кого не опасным. Наконец, Конни просто надеялась, что ей помогут ее просто-таки энциклопедические знания предмета. Собрав воедино огромные горы материала, поступившего, но умышленно не обработанного (он пребывал в заброшенном состоянии все те годы, что старуха находилась в изгнании), команда Конни занялась установлением связи между, казалось бы, далекими друг от друга событиями: проверкой, сопоставлением, составлением графиков и диаграмм, выявлением индивидуального почерка того или другого сотрудника Центра Члены этой команды страдали от жесточайших мигреней, ожесточенно спорили, играли в пинг-понг и иногда – с чрезвычайными, доведенными до крайности предосторожностями – с согласия Смайли предпринимали робкие и скромные шаги для расследования на местах. Некоего доверенного человека в Сити (Исторический, коммерческий и финансовый центр Лондона) убедили нанести визит старому знакомому, специализировавшемуся на оффшорных компаниях в Гонконге. Один валютный брокер в Чипсайде (Чипсайд – улица в северной части Лондона) показал свои книги регистрации сделок Тоби Эстерхейзи, практически единственному уцелевшему из когда-то славной армии курьеров и специалистов по слежке – «уличных художников» Цирка. Так со скоростью улитки оно и продвигалось: но теперь улитка по крайней мере знала, куда ей ползти.

Док ди Салис, как всегда, не очень-то посвящая других в свои планы, начал разматывать китайскую ниточку и пытался разобраться в скрытых связях и теневых родительских компаниях «Индочартер Вьентьян ЮА». Ему помогали такие же неординарные, как и он сам люди – либо студенты-филологи, либо уже немолодые агенты, отработавшие немало лет в Китае и теперь нашедшие здесь новое применение. Со временем все они стали чем-то похожи друг на друга – одинаковая монашеская бледность людей, обитающих в промозглых и сырых каменных кельях.

Тем временем Смайли, с такой же, если не большей осторожностью, продвигался по еще более извилистым и запутанным коридорам и открывал все новые и новые двери.

Он снова исчез из виду. Это было время ожидания. Джордж проводил его, решая сотни вопросов, безотлагательно требовавших внимания. Когда краткий период работы в команде закончился, он снова ушел и скрылся в своем мирке. Его видели на Уайтхолле; по-прежнему – в Блумсберри; случалось ему бывать и у Кузенов. А иногда «тронный зал» оставался закрытым в течение нескольких дней, и только темной фигуре верного Фона разрешалось проскальзывать туда и обратно с чашкой горячего кофе, тарелочкой печенья и иногда – с памятными записками. Смайли всегда испытывал ненависть к телефону, и теперь он часто отказывался отвечать на звонки, если только, по мнению Гиллема, они не касались вопросов чрезвычайной срочности. Таковых не случалось. Единственным телефоном, который Смайли не мог отключить, был аппарат прямой связи с Гиллемом. Но когда Джордж был совсем не в настроения, он мог и на него, пытаясь приглушить звонок, положить стеганый чехольчик от заварочного чайника.

Обычно Гиллем говорил, что Смайли нет, что он вышел или у него совещание и что он перезвонит через час. Потом он писал записку о том, кто звонил, вручал ее Фону и только тогда Смайли при желании перезванивал. Иногда он совещался с Конни, иногда – с ди Салисом, иногда – с обоими. Гиллема на эти совещания не приглашали.

Все семь томов досье на Карлу из отдела Советского Союза перенесли и навсегда оставили в личном сейфе Смайли. Гиллем расписался и принес их. При взгляде на них лицо Смайли приобрело какое-то странное спокойное выражение, он протянул руку ко всем этим папкам, будто желая поздороваться со старым другом. Дверь в его комнату снова закрылась на много дней.

«Слышно что-нибудь?» – иногда спрашивал Смайли у Гиллема. Это означало: Конни не звонила?

Примерно тогда же была эвакуирована гонконгская резидентура, и Смайли с большим запозданием узнал о неуклюжих попытках «домоправителей» не допустить, чтобы история с Хай Хейвен попала в газеты. Он сразу же запросил досье Кро и снова вызвал Конни на консультацию. Через несколько дней Кро собственной персоной появился в Лондоне и пробыл там два дня. Гиллем слушал когда-то его лекции в Саррате и недолюбливал его. А еще через пару недель увидела свет наделавшая столько шума статья старины Кро. Смайли очень внимательно прочитал, потом передал Гиллему. На этот раз он даже снизошел до того, чтобы объяснить свои действия: Карла наверняка очень хорошо представляет себе, чем сейчас может заниматься Цирк. Попытки сориентироваться в настоящем при помощи анализа прошлого всегда признавались как дело очень полезное. Однако Карла не был бы простым смертным, если бы не позволил себе немного расслабиться после такой безусловной победы.

«Я хочу, чтобы он со всех сторон только и слышал о том, как мы обескровлены, повержены и деморализованы», – объяснил Смайли.

Вскоре метод «подбитого крыла» был распространен и на другие области, и к числу наиболее приятных заданий Гиллема прибавилось еще одно – обеспечить Родди Мартиндейла горестными историями о том, в каком разгромленном состоянии пребывает Цирк.

И все же «архивокопатели» продолжали трудиться в поте лица. Впоследствии они назвали этот период «странным миром». У «землекопов» была карта, и они знали, в каком направлении двигаться, но, тем не менее, оставались горы земли, которые нужно было перекидать, работая даже не лопатами, а ложками. В этот период Гиллем иногда приглашал Молли Минин поужинать. Обеды были очень дорогими и бесконечно длинными и не имели никакого продолжения. Питер играл с Молли в сквош (Род упрощенного тенниса, когда играют на закрытом корте ракетками и мягким резиновым мячом) и восхищался ее глазомером, ходил с ней в бассейн и восхищался ее фигурой, но она избегала какого бы то ни было сближения, таинственно улыбаясь, немного отворачиваясь и склоняя голову. В то же время она не отталкивала его совсем.

Фон плохо переносил состояние вынужденного безделья, в его поведении появились некоторые странности. Когда Смайли исчезал и не брал его с собой, он буквально изнывал в ожидании своего повелителя. Застав как-то вечером его врасплох, Гиллем был просто потрясен, увидев, как Фон лежит, свернувшись калачиком, похожий на ребенка в материнской утробе, и носовым платком, чтобы причинить себе боль, туго-туго перетягивает большой палец руки.

– Послушай, приятель, ради Бога, не расстраивайся ты так! Это совсем не означает, что он к тебе плохо относится! Просто Джорджу ты сейчас не нужен. Вот и все. Отдохни несколько Дней, расслабься. Приди в себя.

Но Фон не послушал Гиллема. Он называл Смайли «шеф» и с подозрением относился к тем, кто называл его Джордж. Ближе к концу периода вынужденного бездействия и ожидания на шестом этаже появилось новое замечательное устройство. Его принесли в чемоданах два коротко стриженных техника. Зеленый телефонный аппарат предназначался, несмотря на известную неприязнь Смайли к такого рода вещам для прямого соединения с Флигелем, Провода шли через комнату, где сидел Гиллем, и были подключены к разнообразным серым коробочкам непонятного назначения, которые иногда вдруг начинали жужжать без предупреждения. Появление новинки только усугубило общее ощущение нервозности: что толку в машине, спрашивали они друг друга, если им нечего передать с ее помощью?

Но это было не так. Им было что сказать. По Цирку разнеслась весть – Конни что-то нашла! Что именно, она не говорила, но известие об открытии распространилось по всему зданию, подобно пожару в сухом лесу. Конни у цели! «Архивокопателн» добрались! Они обнаружили новую «золотую жилу». Они проследили весь путь!

Путь куда? К кому? Где он заканчивается? Конни и ди Салис хранили молчание. В течение целых суток, и днем, и ночью, они сновали в тронный зал и обратно, нагруженные папками и досье, – несомненно, для того чтобы снова продемонстрировать Смайли плоды своих трудов.

Потом Смайли исчез дня на три, и только много позднее Гиллем узнал, что для того, чтобы «закрутить покрепче все гайки», как он это называл, их начальник побывал в Гамбурге и Амстердаме и побеседовал с некоторыми знакомыми банкирами, занимающими видное положение. Эти господа долго объясняли Смайли, что война закончилась и что они никак не могут пойти против правил профессиональной этики, но потом все-таки предоставили необходимую информацию, хотя она всего лишь подтверждала то, что уже установили архивокопатели. Смайли вернулся, но Гиллем по-прежнему не был посвящен во все детали. Возможно, он еще долго продолжал пребывать в неведении, если бы не ужин у Лейкона.

Гиллем оказался в числе приглашенных совершенно случайно. Да и сам ужин был в некотором роде случаен. Смайли обратился к Лейкону с просьбой принять его у себя во второй половине дня в секретариате кабинета министров и провел несколько часов, уединившись с Конни и ди Салисом, готовясь к встрече. В последнюю минуту Лейкона вызвали к начальству, в парламент, и он предложил Смайли вечерком приехать к нему и разделить скромный ужин.

Лейкон жил в довольно уродливом особняке в Аскоте. Смайли страшно не любил водить машину, служебной машины не было. В конце концов Гиллем предложил отвезти его на своем продуваемом насквозь стареньком «порше» и хорошенько укутал начальника пледом, который держал в машине на случай, если Молли Микин вдруг согласится отправиться с ним на пикник. По дороге Смайли пытался поддерживать ничего не значащий светский разговор, в чем он был не слишком силен. Когда они подъехали к дому Лейкона, лил дождь – на ступеньках возникло замешательство, что же делать с подчиненный на которого не рассчитывали. Смайли настаивал на том, чтобы Гиллем уехал и вернулся в половине одиннадцатого, а супруги Лейкон обязательно просили его остаться, уверяя что еды много, хватит на всех.

– Я поступлю так, как вы скажете, – сказал Гиллем, обращаясь к Смайли.

– Разумеется, я ничего не имею против, если хозяева приглашают, – с раздражением ответил Смайли.

Они вошли в дом.

Поставили четвертый прибор. Пережаренный бифштекс нарезали такими тонкими ломтиками, что он стал похож на пересушенное мясо. Дочке Лейконов дали деньги и отправили на велосипеде в ближайший паб за второй бутылкой дешевого вина.

Светловолосая госпожа Лейкон была чем-то похожа на лань и очень легко краснела. Когда-то, когда она выходила замуж, ее называли девочкой-невестой. Теперь она, так и не повзрослев превратилась в девочку – мать семейства.

Стол был слишком длинен для четверых. Госпожа Лейкон усадила Смайли и мужа на одном конце стола, а Гиллема посадила рядом с собой. Для начала она спросила, нравятся ли ему мадригалы, а потом пустилась в бесконечные рассказы о концерте, который недавно устроили в частной школе их дочери. Она считала, что школу совершенно развалили тем, что принимают детей богатых иностранцев. Половина этих детей совершенно не имеет представления о западной школе пения.

– Я хочу сказать, кому понравится, что его дети воспитываются вместе с толпой персов, а в этой самой Персии мужчины имеют по шесть жен? – возмущалась миссис Лейкон.

Стараясь не терять нить разговора, Гиллем одновременно напрягал слух, силясь уловить разговор на другом конце стола. Судя по всему, инициативу полностью захватил Лейкон.

– Во-первых, ты должен сначала обратиться ко мне, – басил он. – Ты сейчас так и поступаешь, и правильно делаешь. На этой стадии ты должен представить только предварительный документ – представление, содержащее описание ситуации в самых общих чертах. Министры всегда любят только то, что может уместиться на почтовой открытке. Желательно с картинкой, – поучительно сказал он и отпил маленький глоток отвратительного красного вина.

Госпожа Лейкон, в самой нетерпимости которой было что-то трогательно-наивное, теперь жаловалась на евреев.

– Я хочу сказать, они ведь даже едят не такую пищу, как мы, – возмущалась она. – Пенни говорит, что им на обед дают что-то такое особое из селедки.

Тут Гиллем снова потерял нить разговора на другом конце стола, пока Лейкон не повысил голос, пытаясь убедить Смайли.

– Постарайся при этом не упоминать о Карле, Джордж. Я ведь тебе уже много раз говорил. Научись вместо этого говорить «Москва», ладно? Они не любят, когда речь идет о личностях, даже если в твоей неприязни к нему на самом деле ничего такого нет. Да и мне это не слишком нравится.

– Ладно, пусть будет «Москва», – уступил Смайли.

– Ведь дело не в том, что кому-то они не нравятся, – говорила в это время госпожа Лейкон. – Просто они другие.

В этот момент мистер Лейкон вернулся к тому, что видимо, обсуждалось раньше:

– Когда ты говоришь о большой сумме, насколько она велика?

– Мы пока еще не можем точно сказать.

– Хорошо. Это выглядит интригующе. А фактора паники там нет?

Гиллем не очень понял, что Лейкон хотел этим сказать (да и Смайли, пожалуй, тоже).

– Что тебя больше всего тревожит в связи с этим открытием, Джордж? Чего ты боишься здесь? Для нас ты человек, профессия которого – обеспечивать безопасность страны.

– Скажем, угроза безопасности британской колонии? – после некоторого раздумья ответил Смайли полувопросом.

– Это они говорят о Гонконге, – объяснила Гиллему госпожа Лейкон. – Мой дядя был министром по политическим вопросам. Дядя с папиной стороны, – добавила она – Maмочкины братья никогда не занимались никакой умственной работой.

Она считает, что Гонконг – неплохое место, но там очень плохо пахнет.

Лейкон слегка порозовел и говорил немного беспорядочно, перескакивая с одного на другое

– Колония, Бог мой, ты слышишь. Вал? – крикнул он через весь стол, делая паузу, чтобы просветить жену. – Да они, насколько я знаю, живут раза в два богаче нас и, насколько я могу судить со своей колокольни, в гораздо большей безопасности, так что нам остается только завидовать им. Их договор истекает еще только через двадцать лет, даже если китайцы будут настаивать на его точном соблюдении. А с такими темпами они спокойненько распрощаются с нами и помашут на прощание ручкой.

– Оливер считает, что мы обречены, – разволновавшись, объяснила Гиллему госпожа Лейкон, так как будто она открывала ему семейную тайну, и послала своему мужу лучезарную улыбку.

Лейкон вернулся к конфиденциальному тону, но время от времени повышал голос, и Гиллем догадался, что это делается для того, чтобы порисоваться перед женушкой.

– Еще тебе нужно будет подготовить для меня бумагу – в качестве пояснения и дополнительной информации к тому, что будет, условно говоря, в открытке, о которой мы уже говорили. Надо четко сформулировать мысль о том, что серьезное советское присутствие в Гонконге в лице большой разведывательной сети могло бы вызвать серьезные осложнения в отношениях администрации колонии с Пекином, договорились?

– Прежде чем я смогу сделать такие далеко идущие…

– От чьего великодушия, – перебивая его, закончил Лейкон, – ежедневно и ежечасно зависит выживание Гонконга, так?

– Именно из-за этих возможных последствий… – снова начал Смайли.

– Господи, Пенни, ты же голышом! – воскликнула госпожа Лейкон в умилении.

Она вскочила из-за стола, чтобы отнести в постель и уложить непослушную младшую дочурку, которая появилась в дверях столовой. Тем временем Лейкон набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить свои разглагольствования.

– Таким образом, мы не только защищаем Гонконг от русских – а эта угроза сама по себе достаточно серьезна, уверяю вас, но, возможно, все-таки недостаточно актуальна для некоторых из наших господ-министров, мыслящих исключительно возвышенными категориями, – мы еще защищаем Гонконг от гнева Пекина, который внушает настоящий ужас всем без исключения. Так, Гиллем? Однако, – продолжил Лейкон и, чтобы подчеркнуть поворот в своих рассуждениях, даже положил узкую и длинную ладонь на руку Смайли. – Однако, – предупреждающе произнес он, его голос опустился и снова взлетел, – проглотят ли все это наши высшие руководители, принимающие решения, – это уже совершенно иной вопрос.

– Я и не собирался просить их сделать это до тех пор, пока мне не удастся получить подтверждение имеющихся у нас данных, – резко заметил Смайли.

– Да, но ведь как раз этого ты сделать и не можешь, разве не так? – возразил Лейкон, словно начиная играть другую роль. – Ты можешь проводить расследование только в Англии. Ни на что другое у тебя нет полномочий, исходя из положения о твоей организации.

– Но не проведя предварительной разведки по имеющимся данным…

– Но, Джордж, что конкретно ты подразумеваешь под этим?

– Засылку своего агента.

Лейкон поднял брови и повернул голову, этим жестом сильно напомнив Гиллему Молли Микин.

– Какими методами ты будешь действовать – не мое дело, детали операции – тоже. Но совершенно ясно – ты не можешь сделать ничего, что могло бы вызвать недовольство, ибо у тебя нет денег и нет фондов. – Он подлил в бокалы вина, пролив немного на стол. – Вэл! – требовательно позвал он, – Тряпку!

– Ну почему же, кое-какие деньги у меня есть.

– Но не для этих целей. – От вина на скатерти осталось пятно. Гиллем посыпал его солью, а Лейкон приподнял ткань и подложил под нее кольцо для салфетки, чтобы не испортить полированный стол. Последовало довольно долгое молчание, прерываемое лишь звуком падающих на паркетный пол капель.

Наконец Лейкон сказал:

– Это твое, и только твое дело – определять, на что могут идти те деньги, которые у тебя есть.

– А ты не мог бы подтвердить это письменно?

– Нет.

– А могу я сослаться на твое разрешение предпринять те шаги, которые необходимы для подтверждения или опровержения имеющейся информации?

– Нет.

– Но ты не будешь чинить мне препятствий?

– Поскольку я ничего не знаю о методах, которыми ты действуешь (от меня этого и не требуется), в мои обязанности отнюдь не входит что-либо тебе указывать.

– Но поскольку я официально обращаюсь к… – начал Смайли.

– Вэл, ты принесешь мне когда-нибудь тряпку?! Как только ты обращаешься ко мне официально, я полностью умываю руки и знать тебя не знаю. Масштабы допустимых действий определяет Комиссия по определению разведывательной политики, а не я. Ты представляешь им свою просьбу и свои предложения. Они тебя выслушивают. И с этого момента все решается между вами. Я – всего лишь посредник. Вэл, принеси наконец тряпку, оно растеклось повсюду!

– Понятно, значит, на плахе оказывается моя, а не твоя голова, – подвел итог Смайли, словно разговаривая сам с собой. – А ты остаешься беспристрастным наблюдателем. Это мне очень хорошо известно.

– Оливер – не бесстрастный наблюдатель, – жизнерадостно сказала госпожа Лейкон, возвращаясь в комнату с дочкой на руках – девочка была в ночной сорочке и причесана. – Он страшно тебя поддерживает, да, Олли? – Она вручила Лейкону тряпку, и тот начал промокать пролитое вино. – Он у нас теперь стал настоящим ястребом. Даже больше, чем американцы. Ну же, теперь скажи всем: «Спокойной ночи!» Пенни, давай-давай. – Она по очереди поднесла ребенка ко всем, сидевшим за столом. – Сначала господину Смайли… господину Гиллему,… а теперь папочке… Джордж, как поживает Энн? Надеюсь, она не уехала снова из Лондона?

– О, у нее все хорошо, благодарю вас.

– Ну ладно, не отступай, пока не получишь от Оливера все, что тебе от него нужно. Он в последнее время стал ужасно важным и надутым – ведь ты не станешь этого отрицать, Олли?

Женщина ушла танцующим шагом, напевая ребенку какие-то только им двоим известные песенки-загадки:

Лейкон проводил ее восхищенным взглядом.

– Да, вот еще что, Джордж: ты собираешься как-то привлечь к этому американцев? – спросил он будто бы между прочим, как о чем-то, не имеющем большого значения. – Ты же знаешь, это всегда помогает представить дело в выигрышном свете. Пригласи американцев – и ты одержал победу над комиссией, даже не сделав ни одного выстрела. А уж Министерство иностранных дел просто будет у тебя в кармане

– Я бы предпочел пока действовать самостоятельно. «Kaк будто зеленого телефона вовсе нет и никогда не было», – подумал Гиллем.

Лейкон задумался, медленно вертя бокал в руке.

– Жаль, – наконец произнес он. – Очень жаль. Кузены не задействованы, фактора паники нет… – Он окинул взглядом не слишком импозантную фигуру коренастого полного человека перед ним. Смайли сидел, сцепив кисти рук и прикрыв глаза, – казалось, он дремлет. – И никаких других способов заставить их поверить, – продолжил Лейкон, явно высказывая те выводы, к которым он пришел на основе осмотра внешности Смайли. – Министерство обороны ради тебя палец о палец не ударит. В этом можешь быть уверен. То же самое можно сказать о Министерстве внутренних дел. С Министерством финансов дело может повернуться и так и этак, а с Министерством иностранных дел все будет зависеть от того, кого они пришлют на это заседание и хорошо ли этот человек с утра позавтракает. – Он снова на некоторое время задумался. – Джордж!

– Да?

– Давай я пришлю к тебе кого-нибудь, кто разделяет твою точку зрения. Кто поможет все точно сформулировать, составит представление для комиссии и выступит с ним на заседании.

– Нет, спасибо, я думаю, справлюсь сам.

– Заставляйте его больше отдыхать, – советовал Лейкон Гиллему оглушительно громким шепотом во время пути к машине. – И пожалуйста, постарайтесь уговорить его не носить больше эти черные пиджаки и все такое прочее. Они вышли из моды вместе с кринолинами. До свидания, Джордж! Позвони мне завтра, если ты передумаешь и тебе понадобится помощь. Гиллем, пожалуйста, поосторожнее за рулем. Не забывай, что ты выпил.

Когда они выезжали за ворота, Гиллем произнес нечто весьма непочтительное, но Смайли был так плотно укутан пледом, что ничего не услышал.

– Значит, Гонконг? – спросил Гиллем. Никакого ответа: ни да, ни нет.

– И кто же этот счастливчик? Кого из оперативных сотрудников вы собираетесь послать? – немного погодя, продолжил Гиллем, не очень надеясь получить ответ. – Или, может быть, это все говорилось только для отвода глаз, чтобы одурачить Кузенов?

– Мы вовсе не пытаемся водить их за нос, – возразил Смайли, на этот раз задетый за живое. – Если мы хоть как-то привлечем их к этому делу, нас просто оттеснят, нам даже места не останется. Если мы этого не сделаем, у нас не будет никаких средств. Весь вопрос в том, как найти необходимый баланс, – И Смайли снова закутался в плед.

Но уже на следующий день – подумать только! – они были готовы.

В десять Смайли собрал оперативное совещание. Сначала говорил он сам, потом говорила Конни, а ди Салис ерзал на стуле и чесался. Он был очень похож на противного, неизменно вызывающего отвращение опекуна в комедиях периода французской Реставрации, пока не подошла его очередь высказаться, что он и сделал. В тот же самый вечер Смайли отправил телеграмму в Италию – настоящую телеграмму, а не просто шифровку, – подписанную кодовым именем Опекун, а копия этой телеграммы была приобщена к быстро увеличивающейся подшивке нового дела документов. Смайли написал текст, Гиллем вручил ее Фону, который тут же гордо отправился в круглосуточное почтовое отделение на вокзале Чаринг-Кросс. Если судить по тому, с каким торжественным видом Фон отбыл на почту, можно было подумать, что поручение отнести маленький желто-коричневый бланк было кульминационной точкой всей его до сего дня спокойной и упорядоченной жизни, в которой не было места ни для чего из ряда вон выходящего. Но на самом деле все было не так. До «краха» Цирка Фон работал в Брикстоне в качестве «охотника за скальпами». А его основной профессией была профессия «неуловимого убийцы».