"Убийство по-джентльменски" - читать интересную книгу автора (Kappe Джон Ле)

Глава 5 КОШКА С СОБАКОЙ

Вечером того же дня, в самом начале восьмого, Смайли поднялся по ступеням, ведущим в дом мистера Теренса Фил-динга. У парадных дверей он позвонил, и ему открыла толстушка лет пятидесяти пяти. В тускло освещенном холле по правую руку пылали поленья в камине на груде золы, а над собой Смайли различил небольшую антресоль и винтовую красного дерева лестницу, ведущую на верхний этаж. В отсветах камина видно было, что стены вокруг увешаны картинами разных стилей и периодов, а каминная полка уставлена всевозможными художественными безделушками. Но Смайли отметил, невольно поежившись, что ни камину, ни картинам не удалось полностью заглушить школьный запашок – слабый аромат какао, пасты для паркетов, оптом закупаемой, и школьной кухни. В стороны из холла шли коридоры, и видно было, что все стены понизу окрашены темно-коричневой или зеленой масляной краской согласно незыблемому правилу школьных маляров. В устье одного из этих коридоров огромно замаячила фигура мистера Теренса Филдинга.

Он надвинулся на Смайли своей радушной массой; буйная седая его грива роняла пряди на лоб, а мантия живописно волновалась позади.

– Смайли? О-о! Вы знакомы с Тру? Мисс Трубоди, моя домоправительница. Снег восхитителен, не правда ли? Чистейший Брейгель! Вы видали катание мальчиков на льду? Бесподобное зрелище! Черные костюмы, цветные шарфы, бледное солнце, как две капли воды, буквально как две капли, натуральнейший Брейгель. Восхитительно!

Он взял у Смайли пальто, бросил на ветхий сосновый стул с камышовым сиденьем, стоящий в углу холла.

– А как вам этот стул – узнаете?

– Боюсь, что нет, – сконфуженно ответил Смайли.

– Напрасно, напрасно! Привезен мной из Прованса до войны. У столяришки тамошнего делан. Ну-ка определите, чье он точное подобие. Копия «Желтого стула» Ван-Гога! Некоторые тут же узнают. – И, шагая впереди, Филдинг коридором повел гостя в большой комфортабельный кабинет, украшен ный изразцами, статуэтками эпохи Возрождения, бронзой не ясно каких эпох, фарфоровыми собачками, терракотовыми вазами; и посреди всего великолепно высился сам Филдинг.

Как старший корпусной наставник, Филдинг носил не обычную ученую мантию, а нечто тяжко ниспадающее, длиннополо-черное, с крахмальным судейским жабо – нечто вроде вечернего монашеского платья. От облачения этого веяло монастырской суровостью – в заметном контрасте с нарочито ярким обликом самого Филдинга. Явно сознавая это, стремясь оттенить чинность униформы и придать ей что-то от своей натуры, он носил в петлице лацкана тщательно подобранный цветок из своего сада. Он так и требовал от портного – шить с петелькой, чем шокировал карнских портных, у которых на матовых стеклах витрин красуются эмблемы королевских династий. Цветок он выбирал по настроению – от гвоздики до гиацинта. Сегодня у него в петлице была роза, и по се свежести Смайли определил, что вдел ее Филдинг минуту назад, а срезать велел точно к приходу гостя.

– Вам хересу или мадеры?

– Благодарю вас, хересу.

– Мадера – напиток блудниц,– возгласил Филдинг, наливая из графика,– но мальчики ее любят. Быть может, именно поэтому. Они ведь отчаянные греховодники. – Он передал Смайли бокал и прибавил, драматически понизив голос:

– Мы все теперь под гнетущим впечатлением этого ужасного события. Ничего, знаете, подобного у нас никогда не бывало. Вы читали вечерние, газеты?

– Нет, не читал. Но «Герб Солеев», разумеется, битком набит репортерами.

– Настоящее нашествие на город. По всему Гэмпширу военные рыщут с миноискателями. А что хотят найти, бог их знает.

– А как на мальчикрв подействовало все это?

– Они-то в восторге! Моему же корпусу повезло особенно – ведь Роуды у меня обедали в тот вечер. Какой-то кретин из полиции хотел даже учинить допрос одному из моих мальчиков.

– Вот как,– сказал Смайли с невинным видом.– А о чем бы это стал он его допрашивать?

– Аллах его ведает,– отмахнулся Филдинг и, меняя тему, спросил: – Вы знавали брата, не так ли? Он мне говорил о вас, представьте.

– Да, Адриана я знал очень хорошо. Мы были близкими друзьями.

– И на войне тоже?

– Да.

– Вы, значит, принадлежали к его шатии?

– Какой шатии?

– Ну, Стид-Эспри, Джибди, Все эти люди.

– Да.

– Мы с Адрианом редко видались в зрелые годы. Будучи жульнической подделкой, я принужден избегать встреч и сопоставлений с подлинниками,– соткровенничал Филдинг в прежней своей эффектной манере. Как на это отвечать, Смайли не знал, но его выручил тихий стук в дверь; в кабинет несмело вошел высокий рыжий мальчик.

– Я уже кончил перекличку, сэр. Если вы готовы, сэр…

– О черт,– сказал Филдинг, осушая бокал. – На молитву зовут. – Он повернулся к Смайли. – Знакомьтесь – Перкинс, мой староста. В музыке – гений, но в классе – отнюдь. Так ведь, Тим? Вы подождите здесь или идемте со мной, как желаете. Это займет всего десять минут.

– И того меньше, сэр,– сказал Перкинс. – Сегодня у нас «Ныне отпущаеши».

– Восхвалим господа за малые благодеяния,– возгласил Филдинг, одернув свое жабо, и резко повел Смайли по коридору и через холл, а Перкинс голенасто зашагал следом. На ходу Филдинг без умолку кидал через плечо: – Рад, что вы выбрали пятницу для приезда. У меня правило – по субботам не при нимать уже потому, что по субботам все другие наши принимают– Хотя чем занимать гостей в данный печальный момент, всем нам не слишком известно. У меня сегодня будет Феликс Д'Арси, но это вряд ли занимательно. Он профессионал-карнианец. Между прочим, мы к вечерним трапезам одеваемся, но это не суть важно.

У Смайли упало сердце. Повернули за угол, пошли другим коридором.

– У нас молитвы по часам. Ректор восстановил семь канонических часов: приму, терцию, сексту и так далее. В течение семестра – молитвы до пресыщения, а на каникулах – полное от них воздержание. То же касается занятий спортом. Такова система. Впрочем, удобно для перекличек.

Он провел Смайли еще и третьим коридором и в конце его распахнул толчком двухстворчатую дверь. Картинно паруся своей мантией, размашисто вошел в столовую, где ожидали ученики.

– Налить вам хересу еще? Ну, как молитва? Поют весьма мило, не правда ли? Один-два тенора недурных. Мы в прошлом семестре пробовали унисонное пение – весьма неплохо выхо дило, совсем даже неплохо. Сейчас явится Д'Арси. Он жаба страшенная. Вылитый типаж Сиккерта пятьдесят лет спустя, весь состоящий из брюк и воротничка. Вам еще, однако, повез ло, что явится он не в сопровождении сестры своей. Та хуже!

– Он какой предмет преподает? – Разговор шел уже снова в кабине Филдинга.

– Предмет? Боюсь, что здесь у нас предметов нет. Никто из нас ни строчки не прочел ни по какому предмету с момента окончания университета. – Понизив зловеще голос, он прибавил: – То есть если мы там вообще учились. Д'Арси преподает французский. Д'Арси – старший тутор по избранию, холостяк по профессии, сублимированный пед… агог по склонности,– Филдинг стоял теперь в позе, откинув голову назад, а правую руку простерши к Смайли,-…а предмет его – изъяны ближних. По главной же своей должности он – самоназначенный верховный блюститель карнского этикета. Если вы в мантии прокатились на велосипеде, не так сформулировали ответ на приглашение, не по ранжиру разместили гостей за столом, употребили «мистер», когда речь шла о коллеге, Д'Арси вас выведет на чистую воду и сделает внушение.

– А каковы обязанности старшего тутора? – спросил Смайли, просто чтобы поддержать разговор.

– Это арбитр между классиками и природоведами, он составляет расписание и утверждает результаты экзаменов. Но главная его, горемыки, обязанность – мирить искусства с на уками. – Филдинг с мудрой грустью покачал головой. – А для этого требуется человек помозговитей, чем Д'Арси. А впрочем,– добавил он устало,– какая разница, кому достанется лишний час в пятницу вечером? Кому все это интересно? Уж конечно, не мальчикам, не бедным милым мальчуганам.

И Филдинг продолжал говорить о том о сем, и неизменно в гиперболических тонах, взмахивая иногда рукой, точно желая поймать увертливую метафору. О преподавателях говорил он с едкой насмешкой; и о воспитанниках – с сочувствием, если не с пониманием; и об искусствах – с пылом и с театральной растерянностью одинокого ценителя среди невежд.

– Кари не школа, а лепрозорий для умственно прокаженных. Кончили мы университет и прибыли сюда, и стали обнаруживаться в нас симптомы. Постепенное отгнивание интеллектуальных конечностей. Изо дня в день умы наши чахнут, дух наш атрофируется и мертвеет. Мы наблюдаем за процессом этим друг у друга, надеясь отвлечься от собственного гниения. – Он сделал паузу, поглядел задумчиво на свои пальцы. – Во мне процесс завершен полностью. Я представляю собой мертвую душу, а тело, в котором обитает сия душа, именуется Карном. – Весьма довольный сделанным признанием, Филдинг развел в стороны ручищи, распростер рукава-крылья мантии, словно гигантский нетопырь. – Перед вами Вампир Карна. – Филдинг отвесил глубокий поклон. – Alcoholique et poete! (Алкоголик и поэт! ( ф р . )) – И зычным раскатом хохота завершил действо.

Филдинг поразил Джорджа Смайли – своими размерами, голосом, капризно-переменчивым нравом, всей своей броской, крупнопланной манерой. Смайли и привлекал и отталкивал этот спектакль, эта вереница взаимно противоречивых поз; он не знал, требуется ли и от него, от зрителя, подача реплик. Но Филдинг до того, видимо, ослеплен был огнями рампы, что забывал о зрительном зале там, за рампой. Чем дольше вглядывался и вдумывался Смайли, тем неуловимей казался ему этот характер – многоцветный, но пустоцветный; дерзкий, но уклончивый; красочный, широкий, открытый и вместе с тем лживо-извращенный. Не худо бы узнать подноготную Филдинга – богат ли он, к чему стремится, чем в жизни огорчен. Приход Феликса Д 'Арси, возвещенный мисс Трубоди, прервал раздумья Смайли.

Ни черных, ни иных свеч. Холодный ужин, превосходно приготовленный мисс Трубоди. Не бордо, а рейнвейн, подаваемый вместо портвейна. И наконец, наконец-то Филдинг упомянул о Стелле Роуд.

Шла приличествующая месту беседа об искусствах и науках. Беседа эта была бы скучна (ибо не блистала познаниями), если бы не Филдинг, непрестанно шпынявший Д'Арси и старавшийся, по-видимому, показать Д'Арси с наихудшей стороны. О людях и проблемах Д'Арси судил в основном с точки зрения «благопристойности» (любимое его слово) и отличался чисто женским зложелательством к коллегам. Поговорили, затем Филдинг спросил Д'Арси, кто заместил пока что Роуда.

– Никто,– ответил Д'Арси и прибавил елейно:– Ужасно потрясла эта история всю школу.

– Чепуха,– возразил Филдинг. – Мальчики любят смертоносные бедствия. Чем дальше мы от смерти, тем она притягательней. Для них все это праздник.

– Огласка делу была дана в высшей степени неблагопристойная,– сказал Д'Арси. – В высшей степени. Сознание этого, считаю я, довлеет в умах большинства наших преподавателей. – Он повернулся к Смайли. – Пресса, знаете ли, источник вечных наших огорчений. В прошлом такое не могло бы иметь места. В прежние времена великие ф амилии и общественные установления наши были ограждены от подобных вторжений. О-граж-де-ны. Ныне же все изменилось. Многие из нас принуждены выписывать бульварные газетки по этой именно причине. В одной из воскресных газет, в одном только номере сообщалось не менее чем о четырех бывших учениках Хекта. И обо всех четырех – в неблагопристойном контексте, смею вас уверить. И разумеется, эти газеты никогда не преминут упомянуть, что речь идет о карнианце. Я полагаю, вам известно, что у нас ныне обучается наследный принц. Сам я имею честь направлять его занятия французским. У нас также учится юный Солей. Во время бракоразводного процесса его родителей пресса вела себя прискорбно. Крайне прискорбно. Ректор писал об этом в Совет печати, должен вам сказать. Черновик письма составлен был мной. Но в связи с нынешним трагическим событием пресса буквально превзошла себя. Вчера репортеры даже присутствовали у нас на повечерии, представьте, в чаянии молитвы по усопшей. Заняли полностью две задние скамьи на западной стороне. Дежуривший в Аббатстве Хект попытался их выдворить. – Д'Арси помолчал, мягко-осуждающе приподняв брови, затем улыбнулся. – Конечно, это не входит в компетенцию дежурного, но наш добрый Хект этим мало смущается. – Повернувшись к Смайли, Д'Арси пояснил: – Хект – один из наших атлетических собратьев.

– На ваш вкус, Стелла была чересчур низкопородна, не правда ли, Феликс?

– Отнюдь нет,– поспешно возразил Д'Арси. – прошу вас, Теренс, такого обо мне не говорить. Классовых различий я абсолютно не провожу; разборчивость моя касается только манер. Не спорю, что манеры ее оставляли желать лучшего.

– Она во многом была как раз то, чего нам не хватает,– продолжал Филдинг, не обращая на Д'Арси внимания и адресуясь к Смайли. – Она воплощала в себе все, от чего нам вменено в обязанность отворачиваться: муниципальные микрорайоны, красный кирпич новых городов и университетов – все, являющее собой антитезу Карна. – Внезапно обернувшись к Д'Арси, он сказал: – А для вас, Феликс, она была лишь низкопородна.

– Отнюдь нет. Неприемлемо воспитана – вот и все. Филдинг в отчаянии повернулся к Смайли.

– Вот, извольте,– сказал он. – Мы говорим на ученом жаргоне, носим ученые мантии. Торжественными обедами отмечаем годовщины, произносим в трапезных длинные латинские молитвы, которых ни один из нас не может перевести. Ходим на литургии в Аббатство, и жены наши сидят там в «курятнике» в своих ужасных шляпах. Но все это пустопорожняя шарада, смысла в которой нет.

Д'Арси тускло улыбнулся.

– Не могу поверить, дорогой мой Теренс, чтобы такой гурман и хлебосол, как вы, мог столь низко ценить манеры и тонкости обхождения. – Он взглянул на Смайли, как бы призывая его в свидетели достоинств Филдинга, и Смайли счел долгом поддакнуть. – К тому же мы здесь к Теренсу привыкли издавна, нас не пугают его громы.

– Знаю, знаю, Феликс, чем вам эта женщина была неприятна. Она отличалась честностью, а против честности такого рода Карн беззащитен.

Д'Арси неожиданно рассердился не на шутку:

– Теренс, я протестую против подобных слов. Категорически протестую. Я считаю своим долгом – да и все бы должны считать это своим долгом – возрождать и утверждать здесь, в Карне, высокие нормы общественного поведения, которым война нанесла столь прискорбный ущерб. Я сознаю, что в связи с этим не раз уже мог вызвать по отношению к себе недружелюбные чувства. Но комментарии мои или советы никогда – прошу это заметить,– никогда не касаются личностей, а бывают направлены исключительно лишь против изъянов поведения, против нарушений благопристойности. Не спорю, Теренс, что не единожды я принужден был обращаться к Роуду в связи с поведением его жены. Но это сфера, чрезвычайно далекая от личностей. И я никому не позволю утверждать, что якобы я питал личную неприязнь к миссис Роуд. Такое утверждение, огорчительное в любое время, в нынешних трагических обстоятельствах особенно прискорбно. Воспитание и… э-э… среда миссис Роуд не могли, естественно, приготовить ее к нашему здешнему укладу, но это вопрос совершенно иной. Что, однако, позволяет мне вновь подчеркнуть: цель моя не осуждение, а нравственное просвещение. Ясно ли я выразил мысль?

– Куда уж ясней,– сухо ответил Филдинг.

– А жены сослуживцев относились к ней приязненно? – спросил Смайли.

– Жены! О мой бог! – простонал Филдинг, прижав руку ко лбу. Сделал паузу. – Не одну из них она здесь, думаю, скандализировала своей простенькой одеждой. Притом ходила в общественную прачечную, что тоже не могло прийтись по вкусу. И вдобавок не молилась в нашей церкви…

– А были у нее подруги среди преподавательских жен? – не унимался Смайли,

– Кажется, с ней дружила молодая миссис Сноу.

– Вы говорили, она была здесь в гостях в самый день убийства?

– Да,– тихо сказал Филдинг,– в среду. А Феликсу с сестрой пришлось потом оказать помощь бедному Роуду…– Он взглянул на Д'Арси.

– Да-да,– коротко подтвердил Д'Арси. Он покосился на Филдинга и – показалось Смайли – переглянулся с ним. – Нам никогда не забыть, никогда… Теренс, простите за экскурс в сферу узкопрофессиональную, но письменный грамматический разбор Перкинса невообразим: подобных ляпсусов мне еще не приходилось встречать. Что он, нездоров? Мать его – культурнейшая женщина, Сэмфордам доводится родней, мне говорили.

Смайли вгляделся в Д'Арси. Смокинг на Д'Арси выцветший, позеленевший от старости. Смайли не удивился бы, услышав: «Смокинг унаследован мною от деда». Кожа лица настолько лишена морщин, что создается какое-то жирненькое впечатление, хотя Д'Арси нетолст. Голос настроен на одну слащаво-вкрадчивую ноту, и все время он улыбается – при разговоре и когда молчит. Улыбка навечно вштампована в гладкое лицо, она обнажила ровные зубы и оттянула уголки румяных губ словно невидимыми пальцами дантиста. Но лицо Д'Арси невыразительным не назовешь. Напротив. Мельчайшее движение губ, носа, бровей, малейший взглядик уловимы и читаются. И ясно, что он хочет уйти от темы. Не от Стеллы Роуд (к ней он вернулся сам немного погодя), а от вечера, когда произошло убийство, от точного пересказа событий. Более того, у Смайли не было сомнений, что и Филдинг заметил увертку Д'Арси и что переглянулись они, как будто связанные страхом, и взгляд был предостережением, что ли, ибо с этого момента Филдинг переменился: надулся, ушел в себя, и долго затем Смайля ломал себе голову над этой переменой.

Обратясь к Смайли, Д'Арси заговорил слащаво-интимно:

– Прошу прощения, что согрешил, посудачил о школьных делах. Вы, вероятно, находите, что мы здесь несколько замкнулись в своей сфере? Я знаю, нас часто обвиняют в отгороженности. Карн, дескать, школа снобов. Об этом трубит ежедневно бульварная пресса. Но что бы ни утверждали наши авангардисты,– Д'Арси хитровато взглянул на Филдинга,– я могу заверить, что нет человека, менее грешащего снобизмом, чем Феликс Д'Арси.

Смайли отметил, что волос у Д'Арси тонкий, рыжеватый и начинается высоко над розовым загривком.

– Возьмем, к примеру, злополучного Роуда. Я нимало не ставлю бедняге Роуду в укор среду, взрастившую его. Классические школы, без сомнения отлично выполняют свою функцию. К тому же Роуд вполне приемлемо освоился с нашим укладом. Именно так и отозвался я в беседе с ректором, подчеркнув, что Роуд превосходно исполняет свои обязанности по церкви. Более того, смею думать, что здесь сыграли роль мои наставления. При надлежащем руководстве ими люди эти, заметил я ректору, способны усвоить наши обычаи и даже наши манеры; и ректор со мной согласился.

Бокал Смайли был пуст, и Д'Арси, не спрашивая у хозяина, налил из графина. Руки у Д'Арси по-девичьи холены и безволосы.

– Но,– продолжал он, – я должен честно признаться – миссис Роуд не проявила подобной готовности примениться к нашему укладу. – По-прежнему улыбаясь, он изящно отхлебнул из своего бокала. Следы заметает, подумалось Смайли.– Она-то никогда не стала бы вполне приемлемой, хотя при жизни ее я, понятно, не высказывал вслух своего мнения. Ей помешали бы ее среда и воспитание. И это не вина ее, а беда. Если же говорить откровенно и доверительно, то у меня есть основания думать, что именно ее прошлое послужило причиной ее смерти.

– То есть как это? – встрепенулся Смайли, и Д'Арси пояснил, бегло взглянув на Филдинга:

– Факты говорят, что она ожидала нападения.

– Моя сестра любит собак,– продолжал Д'Арси. – Воз можно, это вам уже небезызвестно. Ее коронная отрасль – черно-рыжие той-спаниели. В прошлом году она получила первый приз на северо-дорсетской выставке и вскоре затем удостоилась почетного отзыва у Крафта за свою Королеву Карна. У нее имеется клиентура в Америке, знаете ли. Осмелюсь утверждать, что мало кто в Англии так эрудирован в той-спаниелях, как Доротея. Именно это нашла случай выразить супруга ректора неделю назад. Ну-с, как вы знаете, Роуды нам соседи, а Доротея своими добрососедскими обязанностями отнюдь не склонна пренебрегать. Где речь идет об обязанностях, там у нее нет места снобизму, смею вас уверить. Роуды привезли с собой собаку – беспородный, но весьма разумный пес. (В сторону замечу, что имею крайне смутное представление о том, где Роуды жили до Карна.) Собаку свою они любили, и думаю, что это не было притворством. Роуд стал было брать ее с собой на матчи регби, но я нашел случай ему отсоветовать. Собака вызывала у воспитанников неприличное оживление. Я успел уже это испытать, прогуливая Доротеиных спаниелей.

Подхожу теперь к главному пункту. Доротея пользуется услугами Гарримана – ветеринара, личности незаурядной в своем роде. Он проживает близ Стерминстера. Недели две тому назад у Королевы Карна открылся сильный кашель, и Доротея послала за Гарриманом. Сука подобных достоинств требует к себе серьезнейшего отношения, смею вас уверить.

Тут Филдинг застонал, но Д'Арси и бровью не повел.

– Я был как раз дома, и Гарриман остался на чашку кофе. Он, как я уже сказал, возвышается над уровнем своей среды. В разговоре Гарриман упомянул о собаке Роудов, и оказалось, что миссис Роуд накануне привезла к нему свою собаку и попросила умертвить ее. Сказала, что собака укусила почтальона. Говорила длинно и путано – мол, почта подаст в суд, полиция уже приходила и бог весть что еще. И все равно, дескать, пес этот не способен защитить, а только лает. Так и сказала Гарриману: «Он все равно не защита».

– И ей не жаль было собаку?– спросил Смайли.

– Как же, как же. По словам Гарримана, она явилась к нему в слезах. Миссис Гарриман пришлось напоить ее чаем для успокоения. Они предложили ей повременить, а собака пусть пока побудет у них в питомнике. Но миссис Роуд была тверда и непреклонна. Гарриман с женой не знали, что и подумать.

Обсудив потом между собой, они пришли к выводу, что поведение миссис Роуд трудно назвать нормальным. Вернее, невозможно назвать нормальным. Поразил их также вид собаки: наличествовали серьезные признаки дурного обращения. На спине были следы побоев.

– И Гарриман не стал уточнять смысл ее фразы: «Он все равно не защита»? Как понял Гарриман эти слова? – допытывался Смайли, не сводя глаз с Д'Арси.

– Она повторила их в разговоре с миссис Гарриман, но ни звука не сказала в объяснение. Однако я считаю, смысл их и так очевиден.

– Вот как? – произнес Филдияг.

Д'Арси склонил голову набок и жеманно подергал себя за мочку уха.

– В каждом из нас есть немножко от сыщика,– сказал он. – Мы с Доротеей обсудили это после… э-э… кончины. Мы решили, что еще до переезда в Кари Стелла Роуд завела дурно пахнущего свойства знакомство, а в последнее время связь эта возобновилась… быть может, против ее воли. Оголтелый ка кой-нибудь мерзавец, прежний обожатель, обозленный нынешним преуспеванием миссис Роуд.

– Что, сильно был укушен почтальон? – спросил Смайли. Д'Арси опять повернулся к нему.

– В том-то и сюрприз. В том-то и вся изюминка, дорогой мой. Собака его вовсе не кусала. Доротея навела справки. Весь рассказ был сплошной цепью лжи от начала до конца.

Встав из-за стола, они перешли в кабинет Филдинга, куда мисс Трубоди подала кофе. Разговор продолжал вертеться вокруг трагического события. Д'Арси не уставало возмущать неблагоприличие всего этого – назойливость репортеров, грубая бесчувственность полиции, неопределенность происхождения миссис Роуд, злополучие ее супруга. Филдинг все еще был странно молчалив, погружен в свои мысли и лишь взглядывал враждебно на Д'Арси время от времени. Ровно без четверти одиннадцать Д'Арси пожаловался на усталость, и все трое вышли в обширный холл. Там Смайли взял у мисс Трубоди свое пальто, а Д'Арси – пальто, теплое кашне и шапку. Д'Арси поблагодарил за гостеприимство, Филдинг ответил хмурым кивком. Повернулся к Смайли:

– А дело, по которому вы мне звонили,– в чем оно конкретно состояло?

– Ах да, по поводу письма, написанного Стеллой Роуд в самый канун убийства,– туманно ответил Смайли. – Сейчас им занимается полиция, но там не придают ему… значимости. Совершенно не придают. У миссис Роуд, по-видимому, был комплекс преследования. – Смайли смущенно улыбнулся. – Не знаю, правильно ли я выразился. Но мы можем как-нибудь еще поговорить об этом, вы должны отобедать у меня в «Гербе Солеев» до моего отъезда. А в Лондоне вы бываете? Можно было бы в Лондоне встретиться, в конце семестра.

Стоя на пороге, Д'Арси глядел на свежевыпавший снег, безупречной белой пеленой одевший мостовую.

– Так-так,– сказал он с многозначительным смешком. – Долгие ночи, а, Теренс? Долгие ночи.