Каралис ДмитрийПамяти Виктора Конецкого

Дмитрий Каралис

Памяти Виктора Конецкого

Ушел из жизни честный писатель - Виктор Конецкий. Тихо, во сне, измученный несколькими годами нездоровья, о котором подсмеиваясь, говорил: "Пустяки, мне ведь и лет немало..." И только тот, кто ежечасно был с ним рядом, знал, как крутили его болезни, и как тяжело ему работалось...

Честность в литературе и жизни - явление редкое. Сталкиваясь с ними, человек преображается. Не всем хватает силы следовать открывшейся правде до конца, но жить во лжи после таких встреч уже трудно - ты глотнул чистого воздуха истины. Виктор Конецкий дал миллионам людей такую возможность.

Иногда мне кажется, что многие писатели 80-90-х годов вышли не из традиционной гоголевской "Шинели", а из морских бушлатов и потертых кителей героев Виктора Конецкого. После его книг трудно было врать самому себе и халтурить.

Русская классика прошлого была школьным учителем. Проза Конецкого, едва появившись, стала бывалым другом. Такой живет в соседнем дворе и может рассказать о нашейжизни так, что тебе снова захочется идти на опостылевшую работу, а измена любимой девушки или потеря кошелька покажутся пустяком, недостойным внимания.

Учитель рассказывает, что есть жизнь; наставник подсказывает, как ею распорядиться. Конецкий подсказывал, рассказывая.

Книги Конецкого в 70-80-е годы выхватывались из рук, воровались с книжных полок доверчивых хозяев, тихо "зачитывались" в библиотеках и поздней ночью привозились ослабевшим духом друзьям, как дефицитные пол-литра. В тюрьмах, больницах, студенческих общежитиях и в квартирах интеллигенции томик Конецкого хранился, как пайка хлеба, как упаковка заветного лекарства, как полный комплект шпаргалок старшего курса, как связка семейных документов, приготовленных к выносу на случай пожара. Уровень блата в глазах советского интеллигента определялся возможностью достать книги Конецкого.

...Конецкий создал образ лирического героя во времена, когда героя не могло быть по определению - в безвременье. В те тусклые дни по страницам книг и журналов кочевали нахмуренные секретари парткомов, лобастые начальники цехов, прощелыги-художники, комсомольские вожаки, гудели на собраниях рабочие в чистых комбинезонах - массовка производственной темы. Он показывал жизнь, какой она была на самом деле - честно.

Два голоса помогали нам тогда выжить: хриплый голос Высоцкого ичистый, чуть ироничный голос Конецкого.

Коммунистическая власть Виктора Конецкого никогда не любила и побаивалась. О чем он пишет? Почему иронизирует? Что за смешки разводит в суровых условиях арктического рейса? И как может капитан советского судна вести в загранпорту разговоры с коллегами о пригодности оливков в качестве закуски?

Я вижу картинку: "Виктор Викторович, целя пальцем в глаз собеседнику, говорит простые, доходчивые слова, от которых не защитят ни нахмуренные брови, ни жировые складки, ни дипломы иностранных университетов". Правду-матку - в глаза!Это его кредо писателя и человека. Из ничего ни чего не родится. Бумага прозрачна. Конецкий писал своих героев, доставая их из себя, из своей судьбы. Блокадный Ленинград, эвакуация, служба спасателем на судах Северного флота, многомесячные тропические рейсы на сухогрузах и маленьких сейнерах вдоль ледовойкромки России.И неизменная машинка "Эрика" в потертом футляре... Три ордена - "Знак почета", "Трудового Красного Знамени" и "За заслуги перед отечеством".

Виктор Конецкий не писал проповедей или исповедей - он находится в вечной оппозиции к пошлости, хамству и их верной спутнице лжи. Иногда казалось, чтоон на страшном ветру держит в одиночку флаг над нашим общим кораблем. И стоит он, не расставивпо-ковбойски ноги, а с морской хитринкой и сноровкой переступаетпо раскачивающейся палубе, жмурится от окатившей морской волны, отплевывается, поминает недобрым словом морского бога и черта, чуть приседает вместе с уходящей вниз палубой, с его кителя сбегает соленая вода, но флаг - вот он! - реет и реет над попавшим в бурю кораблем.

Книги Конецкого спасали меня в самые трудные дни. Рука тянулась к любой его книге и наугад открывалась страница. Я смеялся, грустил, смахивал слезу, мешавшую чтению, и к утру чувствовал себя сильнее, потому что знал - в небольшой квартире на Петроградской, на шестом этаже, куда не всегда довезет капризный лифт, есть человек, думающий и чувствующий, как ты... Родная душа.

Он мог безжалостно отругать за неделикатную оплошность, мог оставить едкие замечания на полях твоей рукописи, но и воскликнуть простодушно: "Хохотал до слез!"

Уходит тонкий слой пронзительно честной питерской литературы,-Радий Погодин, Виктор Голявкин, Александр Володин, Вадим Шефнер, Виктор Конецкий...

Уходят писатели, но остаются их книги-поступки, без которых мир был бы другим, и мы были бы другими...

И пусть необхватные тополя древнего Смоленского кладбища, самого близкого к Балтике, тихо шумят над его могилой морскими ветрами. Вечный покой и вечная память Виктору Викторовичу.