"Богатыри проснулись" - читать интересную книгу автора (Каратеев Михаил Дмитриевич)ГЛАВА 12О, жаворонок, летьняя птица, красных дней утеха, возлети под синий небеса, обратись к стольному граду Москве, воспой славу князю великому Дмитрею Ивановичи» и брату его, князю Владимеру Ондреевичю! То не буря ли занесла соколов в земли залесския, в поле половецкое. Утром Дмитрий собрал старших воевод и князей и выехал с ними на расстилавшееся по эту сторону Дона обширное Куликово поле, чтобы еще раз осмотреть его и дать указания – как ставить полки. Это поле, начинавшееся верстах в двух от берега Дона, представляло собой очень широкую,– верст в двенадцать, а местами и шире,– прогалину, с боков окаймленную лесом и длинным языком уходившую далеко на юг. В ближайшей своей части, где Дон и Непрядва охватывали его сзади широким полукругом, оно изобиловало невысокими холмами, оврагами и речками с крутыми, заросшими берегами. Дмитрий еще накануне, при первом осмотре, решил остановиться именно здесь, с чем и князь Боброк,– наиопытнейший из московских воевод,– тоже был согласен. Тут можно было удобно расположить свои войска, но особенно важно было то, что столь пересеченная местность не позволяла Мамаю сразу ввести в бой всю свою громадную орду и лишала татар возможности применять излюбленную ими тактику охватов и обходных движений. Теперь предстояло выбрать место, на котором выгоднее всего было встретить первый натиск татар, и, применяясь к условиям, созданным тут природой, наилучшим образом расположить свои полки. Военачальники изъездили поле вдоль и поперек, изучая характер местности, прикидывая расстояния и споря о том, как лучше использовать естественные рубежи. Каждый высказывал свои соображения и предлагал свой план,– Дмитрий внимательно слушал всех, а сам молчал, остро.поглядывая по сторонам из-под черных, сросшихся на переносице бровей. Но когда, закончив осмотр, выехали на бугор, откуда хорошо было видно все иоле, он в немногих словах изложил свой план распределения сил и точно указал, где стоять какому полку. Согласно обычаю, русская рать была разбита на шесть отдельных отрядов-полков и поставлена «крестом». В центре стоял Большой полк, численностью в пятьдесят тысяч человек,– почти все из московских и владимирских земель,– под началом воевод: Тимофея и Микулы Вельяминовых, Михаилы Бренка, Семена Мелика, Ивана Квашни и двух Валуевых,– дяди и племянника. На полверсты впереди – Передовой полк, двадцать тысяч бойцов, все на конях, под командой князей Ольгердовичей и братьев Всеволожских. Запасный полк,– тысяч пятнадцать, под начальством князей Тарусских и Оболенских, поставили позади Большого, чтобы он мог легко прийти на помощь туда, где в том окажется надобность. Справа от Большого полка – полк Правой руки, тридцать тысяч воинов и главные воеводы: князь Андрей Федорович Ростовский и князь Андрей Федорович Стародубский, а под рукою у них Ярославские и Углицкие князья. Правым крылом этот полк примыкал к обрывистому и заросшему лесом берегу речки Нижний Дубняк, что надежно защищало его от обхода или от флангового удара. По другую сторону Большого полка стоял полк Левой руки, под началом князей Белозерских, Федора Моложского и Глеба Друцкого. Этот полк насчитывал двадцать пять тысяч бойцов и слева был прикрыт лишь неглубоким оврагом речки Смолки,– таким образом, левое крыло было наиболее уязвимой частью русского построения. Дмитрий понимал, что во время боя татары это непременно обнаружат и постараются использовать, а потому именно с этой стороны, в лесу за рекою Смолкой, он приказал поставить Засадный полк, численностью в семьдесят тысяч всадников, под водительством испытанных военачальников: князей Боброка-Волынского и Владимира Серпуховского, в помощь которым были князья Федор Елецкий и Юрий Мещерский. Этому полку было наказано до поры не ввязываться в сражение и ничем себя не обнаруживать, чтобы ударить на татар только в решающую минуту,– если они начнут явно одолевать, или преследовать и добивать их, когда побегут с поля. К двум часам дня все полки были разведены по местам, воинам приказали осмотреть и изготовить к бою оружие, потом отдыхать. Вскоре по всему полю закурились дымки костров, от бесчисленных казанков, котлов и мисок потянуло запахами каши, лука и мясного хлебова, волнами поплыл рокот негромких голосов. Кто-то попробовал затянуть песню, но тотчас оборвал ее. – Петь будешь, как побьем татар,– сурово сказал ему сидевший рядом седобородый воин,– а ноне близких вспомяни да помолись! В канун грозного сражения, решающего участь родной земли, люди были серьезны и сдержанны, никто не сквернословил и не гомонил, точно стояли не в поле, а в преддверии храма, в ожидании великого таинства. Но ни страха, ни уныния не было. «Это не княжья усобица, где невесть за что подневольный человек несет голову на кон, а война правая, за домы свои и за Святую Русь! В такой битве и Господь и ангелы Его пособят,– беспременно побьем поганых!» – так рассуждали и так верили воины, и за святое дело каждый готов был к тому, чтобы лечь костьми на этом поле, коли такова будет воля Божья. Только не все ведь лягут,– будет немало и таких, что возвратятся домой со славою и с победой! Поснедавши и помолясь, люди отошли от костров. Кто, найдя холодок, улегся спать, иные, собравшись кучками, негромко беседовали, вспоминая всякую бывальщину и род- ные места; те, у кого не было на завтра чистых рубах, отправились к ближайшим ручьям и речкам, постирать свои. Яркий солнечный день постепенно бледнел и гас, как бы проникаясь томительным предчувствием близкой грозы. Часа за два до захода солнца прискакали вестники от поставленной впереди стражи и сказали: идут татары. Вскоре их передовые тумены показались на открытом месте, верстах в четырех от русского стана. Взрыв свирепых криков, долетевший оттуда, ясно говорил о том, что и они заметили неприятеля. Потоптавшись немного на месте,– видимо в ожидании приказаний от хана,– они продвинулись еще версты на полторы вперед и растеклись во всю ширину поля, разбивая свой стан. До самой темноты к этому рубежу черным потоком текла с юга несметная орда. Шла она, видно, и ночью, ибо на татарской стороне все поле, доколе хватал глаз, светилось огнями костров и факелов, а в лагере их почти до рассвета слышались крики, движение и возня. Дмитрий Иванович, хотя и знал, что татары не любят воевать ночью, все же приказал, помимо обычного охранения, выставить далеко впереди русского войска многочисленные сторожевые посты и бдительно следить за всем, что делается у противника. Шатер великого князя был поставлен в безопасном месте, позади Большого полка. Целый день Дмитрий, поглощенный делами и заботами, в него не заглядывал,– пришел лишь затемно, когда все распоряжения были сделаны и русский лагерь начал погружаться в сон. Не раздеваясь, он лег на постель и попытался заснуть. Но, вместо сна, пришло чувство гнетущего одиночества и смутной, нарастающей тревоги. Все помыслы князя были с войском, ему казалось, что покуда он тут лежит,– там, впереди свершается или каждый миг может свершиться нечто непредвиденное и важное, отчего дальше все пойдет совсем не так, как предположено. Этак промаявшись около часу, он понял, что здесь не уснет,– встал, пристегнул к поясу меч, накинул плащ и вышел из шатра. Вокруг было тихо, в русском стане почти все спали. Миновав Большой полк, Дмитрий вступил в расположение Передового. Тут тоже царило безмолвие, лишь отфыркивались и всхрапывали лошади на коновязях, да кое-где потрескивали догорающие костры, освещая блеклым червонным пламенем тела спящих повсюду людей. Заметив в стороне молящегося на коленях воина в белой рубахе, Дмитрий подошел к нему. Увидев великого князя и узнав его, воин поспешно поднялся на ноги. – Молись, молись, брате,– промолвил Дмитрий – я тому не помеха. ' ^ – Ништо, государь, еще помолюсь… А может, ты для какой службы человека ищешь?– помолчав, добавил воин. Это был крепкого сложения мужик, лет сорока, с лохматыми русыми волосами и стриженной вполукруг бородой. – Нет, я так… Как звать тебя и откуда родом? – Степан я, прозванием Новосел, а родом из-под Юрьева княже. – Уже бывал в войнах? – Не случалось доселева. Был я в общине старостой, так меня в войско не брали. – Что же, боязно завтра в битву идти? – Нет, княже. Чего бояться-то? Все под Богом… Я ноне своею охотою пошел. – __А вот, молишься, когда другие спят. Значит, душа не спокойна. – А веришь, что победим? – Вестимо, верю! Завтра народ будет биться, как николи еще не бился, всякий разумеет, за что в сечу идет. Истинный Бог, побьем поганых,– ты, государь, в том не сумлевай-ся! Хоть бы и воеводы оплошали,– все одно побьем! – Не оплошают и воеводы! А в победе и у меня сумнений нет,– разве с такими людьми возможно не победить? – Дмитрий шагнул вперед, обнял воина и троекратно его поцеловал.– Всех не могу; а тебя одного за всех!– сказал он.– Ну, молись, брате Степан, Христос с тобою, а я пойду. О том же и я молю Господа еженощно. Эта короткая беседа с воином вернула Дмитрию душевное равновесие и уверенность. Выйдя за линию Передового полка, он с минуту поглядел на мерцавшие вдали костры татарского стана, затем расстелил под кустом свой плащ, лег и почти мгновенно уснул. Проснулся великий князь от весьма чувствительного удара в бок. Приоткрыв глаза и все еще находясь во власти сна, он увидел стоявшую над ним темную фигуру, готовящуюся на- градить его вторым пинком. Еще не вполне сознавая – где он и что происходит, Дмитрий сел, протирая рукой заспанные глаза. _ Так– то ты службу несешь, пес смердящий,-раздался голос, по которому Дмитрий сразу опознал своего зятя, князя Бо'брока-Волынского.– Ну, не я бы на тебя набрел, а татары? _ Где татары?– вскакивая на ноги, воскликнул князь.– Окстись, Дмитрей Михайлович! Ты что, в разуме повредился? – Матерь Божья! Это ты, Дмитрей Иванович? – Слава Христу, хоть теперь признал!– засмеялся Дмитрий.– Чай, больше ругать не станешь? – Прости для Бога, государь! Нешто могло мне на ум прийти, что это ты тут спишь? Подумал – страж нерадивый на посту заснул, ночь темна, не видать, кто лежит. А ты как здесь случился? – Притомился малость, обходя стан; прилег тут да и заснул ненароком. Видать, уже поздно? – Уж давно перешло за полночь. – А ты что не спишь? – Вышел стражу проверить да поглядеть, что у татар деется. – Ну, пойдем вместе. Князья молча прошли с версту и остановились, не доходя немного до речки Чуровки, на которой стояли русские передовые посты. Ночь была душной и темной, поздно взошедшую ущербную луну закрывали низкие облака; на юге, за татарским станом, яростно полыхали зарницы; зловеще и нудно где-то, совсем близко, выл одинокий волк, да вдали, на Непрядве, гоготали и хлопали крыльями гуси. Позади, в русском стане, было тихо, словно и нет никого. У татар повеюду пылали костры, слышались крики, ржание коней, дикое, непривычное русскому уху пение и грохот бубнов. – Видать, поганые загодя победу празднуют,– промолвил Дмитрий.– Только не рано ли? – Завтра им будет не до песен, княже. Вон, погляди на сполохив небе, над самой ордой: рдяны, ровно бы кровь из них брызжет. То для них худая примета. – А вот, к слову, Дмитрей Михайлович: сказывают, у вас на Волыни колдуны вельми искусны и знает через них Сполохи – зарницы. народ много верных примет и гаданий. Может, и ты там чему научился? – Перед битвой у нас слушают голоса земли,– не сразу ответил Боброк. Он был лет на десять старше своего шурина, и Дмитрий с большим доверием относился к его военному опыту и житейской мудрости.– И кому дано понимать их, тот может сказать, чья будет победа. – А ты можешь? – Бывало, мог. – А ну, спробуй! Боброк лег на траву, правым ухом припал к земле, закрывши ладонью левое. Он лежал не шевелясь, так долго, что Дмитрия начало разбирать нетерпение. – Ну, что слышал?– спросил он, едва Боброк поднял голову. – Плачет земля, Дмитрей Иванович! Сперва услыхал я лишь один стон и плач великий, а после стал различать в нем два голоса: в одной стороне вроде бы татарская женка голосит по мертвому, а в другой, жалостливо так,– ровно свирель пастушья,– плачет русская дева. Без числа воинов падет завтра и у нас, и у татар. Но победа будет твоя. – Как ты о том сведал? – Стал я слушать еще, и вот, там где татарка плакала, помстилосьмне, будто вороны закричали, а на русской стороне зазвонили колокола. Господь нам готовит победу, тому верь, государь. – Слава Христу и Его Пречистой Матери, коли так,– перекрестился Дмитрий.– Устояла бы Русь, а что многие тут навеки лягут,– не без того. Может, и нас с тобой завтра не будет… Не зря бы только. – Зря не будет, да и мы, Бог даст, своими глазами победу увидим,– промолвил Боброк.– А ты все же отдохнул бы теперь, Дмитрей Иванович. Утром небось все силы снадо-бятся. – И то, пойду. Твой шатер где? – За Смолкой, в дубраве. Только я еще обойду стражу, протру ей глаза, ежели что. Сейчас, перед рассветом, сугубо бдить надобно. – Протираешь ты знатно, на себе испытал,– улыбнулся Дмитрий.– Ну, коли так, оставайся с Богом! Помстилось – показалось. Проводив взором фигуру великого князя, скоро утонувшую во мраке, Боброк зашагал к полосе кустарников, окаймлявших речку Чуровку. Стало заметно светлее,– близился рассвет, да и луна начала изредка проглядывать сквозь прорывы поредевших облаков. На первых двух постах все оказалось в порядке. Но на третьем было неладно; дозорный сидел на кочке и, опершись на рукоять меча, поставленного меж колен, спал, негромко прихрапывая. Боброк подошел тихо, как волк, изловчился и с силою ударил ногой по мечу. Воин, внезапно лишившись опоры, рухнул с кочки кулем и ткнулся головой в землю. Он тотчас вскочил, еще не понимая, что с ним стряслось, но грянувшая, как с неба, затрещина разом привела его в себя. «Коли десятник, ништо,– мелькнуло в мозгу,– даст еще раз-другой, того и будет!» Но, подняв глаза, обмер: перед ним стоял грозный Волынский князь, которого в войске боялись пуще всех иных воевод. Узнал его и Боброк: это был костромич Фомка Кабычей, незадолго до того схваченный в Москве за разбой. Будь другое время, ему бы несдобровать, но поелику люди были нужны для похода,– в меру постегав батогами, его поставили в войско, дабы честною службой искупил он свою вину. – Тать шелудивый!– сурово сказал Боброк.– Тебе бы ныне за троих усердствовать, а ты в страже спишь, ровно и не Русь за тобой. Ну, пеняй на себя: ежели стоять невмоготу, будешь висеть! – Князь пресветлый!-возопил Кабычей, понимая, что не мольбы о пощаде, а лишь находчивость может спасти его от петли.– В животе моем и в смерти ты волен! Только не спал я, милостивец, сгореть мне на этом месте, не спал! – Вона!– насмешливо произнес Боброк.– Стало быть, это мне только привиделось? Слово «привиделось» внезапно вдохновило Кабычея, который до этого и сам не знал еще, что станет врать в свое оправдание. – Не спал я, княже, Богом тебе клянусь,– проникновенным голосом сказал он.– А было мне в тот самый час небесное видение. – Видение?! Да ты, никак, из разбойников одним скоком во святые угодил? – Нешто только святым бывают видения, княже милостивый? Господь печется о всех. Может, через тое самое восхотел Он наставить меня на путь правды и святости! Мало, что ли, святых смолоду бывали разбойниками? – Вишь, куда ты наметил! Только не поспеешь ты стать святым, ежели так службу несешь! – Помилосердствуй, княже, не прими греха на душу! Нешто моя в том вина, что на службе Господь послал мне видение? – Что же такое тебе привиделось? – Глянул я, княже, ненароком на небо и вот, вижу: летит с ордынской стороны облако великое и прямо на Русскую землю! Полыхают с того облака молоньи и громы, спущается оно все ниже, и вот почала выходить из него несметная рать. Но тут, со стороны полуденной, внезапу пришли два витязя юных, в све.тлых одеждах и с вострыми мечами в руках… На-дысь, были то святые Борис и Глеб! И приступили они без страху к татарским воеводам, рекуче: «Кто вам, поганым нехристям, сыроядцампроклятым, дозволил тревожить Святую Русь?» И как почали сечь басурманов своими мечами, индо стон смертный пошел по всей ихней орде! В недолго время посекли всех до единого и само облако то искрошили в шмотья… А после, гляжу,– святой Глеб прямо сюды идет, до мене! И тут я в страхе сомлел и сник,– энто как раз в тот са «шй миг было, когда ты подошел и вдарил, думая, что я заспал… – Ну и здоров ты врать!– подивился Боброк. – Пусть я в землю врасту, ежели солгал тебе, всесветлый князь! Истинно так все было, как я сказал. Надо быть, в этом знамение Божье, что пособят нам посечь татар святые Борис и Глеб! Боброк пристально поглядел на Кабычея, усмехнулся, малость подумал, потом сказал: – Ну, слушай теперь меня, провидец: в иное время я бы с тебя за такое велел спустить три шкуры. Одну за то, что в дозоре спишь, а другие две, дабы уразумел ты, что меня не столь легко обмануть. Но возблагодари Господа: сегодня нам твое «видение» вельми сгодится. С зарею будет тебе смена,– ходи по полкам и всем пересказывай то, что и мне сказал! Утром по всему стану только и судачили о том, что некоему Татар на Руси называли «сыроядцами» потому, что до принятия Ордой ислама, во время походов,– когда не было времени для варки пищи,– они ели сырую конину. Утром, при выступлении, всадник клал под седло тонкий пласт мяса,– к полудню оно бывало «готово». святой жизни мужу, Фоме Кабычею, от Бога было в ночи знамение, чтобы русские воины шли в битву с верою и без страха, ибо будут среди них невидимо сражаться святые Борис и Глеб, коим Господь велел посечь орду. Слыша такое, даже робкие укреплялись духом, и только лишь в сотне Кабы-чея, где он был хорошо известен, люди дивились и не знали, что думать. – Это наш Фомка-то святой жизни муж?– говорил Ва-сюк Сухоборец, высокий и жилистый воин, судя по щеке, изуродованной шрамом, уже побывавший в битвах.– С эдаким святым повстреваться в лесу не приведи Господь! – Шалыган как есть!-подтвердил другой воин, Юрка Сапожник.– Чтоб меня ноне убил первый татарин, коли не соврал он про тое видение! Таким шпыням видениев не бывает! – Кто знает, братцы! Может, оно и вправду было,– промолвил огромный, похожий на лешего, но миролюбивый Федяй Зернов.– Не токмо попам да боярам Господь чудеса являет. Сподобляются того и простые люди! – За простых людей кто говорит! Да Фомка-то ведь разбойник! – Ну и што? Разбойник о бок с самим Христом был распят! – Эко сказал! Нешто наш Кабычей с того стал лучше? Что хошь говори, а не поверю я, чтобы ему было видение! – А чего бы он стал врать-то? – Вона, чего! Тут и дите уразумеет: выпялиться хотит перед людьми, вот и врет! – Он ловок, Фомка-то! За тую выдумку ему еще, гляди, и перепадет чегось! В этот миг из-за ближайшего куста появился и сам Фома Кабычей. Он не шел, а шествовал, словно епископ, весь преисполненный сознанием своей значимости. С минуту все молча глядели на него, потом кто-то засмеялся, а Васюк сказал: – А вот и сам преподобный угодник грядет! Здрав буди, честной отец! Так было тебе, говоришь, видение? – Вестимо, было,– буркнул Кабычей. – Ан врешь! – Ан не вру! Ты поди послухай: все войско о том гутарит! – Стало быть, всем приспел наврать. Ты что на язык, что на ноги скор. Коли совести нет, энти небылицы плести можно: поди узнай – было оно или не было? – Знать хочешь, было или не было?– озлился Фома.– Ну, слухай сюды, жеребец меченый: идем со мною до Волынского князя! – До Волынского князя? А на что он нам дался? – А на то дался, что в тую самую пору он до мене подошел и конец того видения мы с ним вместях глядели! Вот и выкуси! – Эвон что?– протянул Васюк.– А может… – Чего еще может?– сурово оборвал его десятник Гридя Хрулец.*– Хватит языком-то трепать! Ежели Волынский князь к тому причастен, стало быт^ь, прими за истину и больше нишкни! Чай, у него голова получше твоей! - |
|
|