"Русь и Орда Книга 2" - читать интересную книгу автора (Каратеев Михаил Дмитриевич)

Глава 21

Из всех разрушенных татарами городов Азии дальнейшая судьба Ургенча сложилась наиболее благоприятно: уже через двадцать лет он был полностью отстроен и восстановил свое торговое и культурное значение. Этому помогли сами завоеватели и в частности Бату-хан, основатель Золотоордынской империи, в состав которой вошел и Хорезм. Еще при нем Ургенч был поднят из развалин и зажил нормальной жизнью, а несколько десятков лет спустя великий хан Узбек совершенно перестроил центр города, украсив его многими величественными зданиями, и столица Хорезма снова заняла почетное место в ряду крупнейших и красивейших городов Азии. Неудивительно поэтому, что на приехавшего сюда Карач-мурзу она произвела неизгладимое впечатление и сразу ему понравилась как своим внешним обликом, так и деловитой оживленностью общественной жизни.

Город был окружен серо-желтой каменной стеной с круглыми башнями и даже по сравнению с Сыгнаком казался огромным. В его центральной части было множество красивых, ютящихся в зелени каменных и кирпичных домов, дворцов, выложенных мрамором и кафелями, и мечетей, соперничавших друг с другом богатством отделки и стройностью своих минаретов. Один из них, снизу доверху украшенный чередующимися поясами лепного и мозаичного орнамента, особенно поражал своей грандиозностью,– его тонкая как игла вершина, казалось, вонзается в самое небо. Позже Карач-мурза узнал, что он имеет в высоту более ста тридцати аришей и является самым высоким зданием Азии.

Внушительное впечатление производила и группа стоявших вместе мавзолеев. Среди них особенно выделялся красотою и легкостью своих архитектурных форм мазар Тюрабек-ханум,– величественное двенадцатигранное строение с высокими стрельчатыми порталами и нишами, увенчанное на редкость изящным куполом, снаружи изукрашенным керамикой и лепным орнаментом, а внутри – исключительной по красоте мозаикой.

*По свидетельству современников, Ургенч был больше Сарая-Берке, в котором насчитывалось около двухсот тысяч жителей.

*Ариш – мера длины, расстояние от сгиба локтя до кончика вытянутых пальцев, примерно полметра. Отсюда наш аршин.

*Мазар – усыпальница, мавзолей.

Поражали также количество и величина караван-сараев, принадлежавших купеческим содружествам различных национальностей. Многие из них занимали целые кварталы и выглядели настоящими крепостями, обнесенными высокой каменной или глинобитной стеной, со сторожевыми башнями над воротами и по углам. В один из них, при проезде Карач-мурзы, как раз втягивался бесконечный караван груженных вьюками верблюдов, и юноша заглянул внутрь. Он увидел огромный, как поле, двор, со всех четырех сторон окруженный сплошной линией двухъярусной постройки из самана. Внизу находились склады товаров, наверху -комнаты, где останавливались купцы и их слуги. Посредине двора стояло несколько громадных, наполненных водою деревянных корыт, из которых пили верблюды; сбоку тянулась длинная, «рытая камышовым навесом коновязь, а за нею ряд груженных сеном и порожних арб, на высоченных неуклюжих колесах. Дюжий караван-баши, в распахнуто» желтом халате и выгоревшей на солнце тюбетейке, стоя по среди двора, распоряжался разгрузкой каравана, то и дел«гортанно покрикивая на нерадивых верблюдовожатых. Не много поодаль несколько человек тут же, во дворе, разбивал войлочные шатры: очевидно, приезжих было много и комнат на них не хватало.

В самом центре города, на скрещении главных улиц, был расположен обширный, крытый куполом рынок, где продавались овощи, фрукты, рыба, мясо, глиняная и деревянная посуда и все прочее, что потребно горожанину в его повседневном обиходе. Рынок был окружен бесчисленными чайхана ми и лавками купцов, торгующих всевозможными реме ленными изделиями и привозными товарами. Это была в-иболее оживленная часть города, где вечно царила толчея, где все шумело, кричало, зазывало, спорило, торговалось и веселилось. Тут улицы были посыпаны галькой или вымощены камнем, местами крыты легкими камышовыми крышами настолько широки, что свободно могли разъехаться две встречные арбы. Но дальше к окраинам они становились причудливо извилистыми и узкими, как щели. В этих кварталах, где жили мелкие ремесленники и городская беднота, зелени уже не было, глинобитные и саманные лачуги тесно лепились друг к другу, на улицах стояла невообразимая грязь и вонь от гниющих отбросов. Чума, холера и другие болезни были здесь частыми гостями.

*Саман – необожженный кирпич, с примесью соломенной трухи.

*Караван– баши -вожатый каравана.

В Ургенче Карач-мурза не оказался одиноким: в ту пору там находился старый друг его отца, эмир Аслан Суфи-ходжа, при жизни князя Василия бывший тысячником, а позже и темником в Ак-Орде. Но вскоре после смерти хана Джанибека он возвратился к себе на родину, где назревали крупные события: впервые за полтора столетия могущество Золотой Орды явно заколебалось, в Сарае шли смуты и разрасталась кровавая резня ханов за обладание престолом. Это давало Хорезму надежду на скорое восстановление своей независимости, и все живые силы страны объединялись теперь вокруг эмира Хуссейна Суфи, которого единодушно называли будущим хорезмшахом. Аслан-ходжа был его младшим братом и, разумеется, готовился принять деятельное участие в приближающихся событиях.

Приехав в Ургенч, Карач-мурза явился прямо к нему и был принят как родной. Эмир Аслан настоял на том, чтобы сын его старого друга и побратима поселился у него в доме, который по величине и богатству более заслуживал названия дворца.

Здесь царили совершенно иные порядки, чем в Сыгнаке, у хана Чимтая: строго соблюдались правила шариата, женщины жили на своей половине, не в пример татаркам, посторонним мужчинам не показывались, и Карач-мурза редко кого-нибудь из них видел. Но один из сыновей эмира, Хайдар, оказался его сверстником, а вскоре сделался и закадычным другом. При его посредстве Карач-мурза быстро освоился в Ургенче и узнал тех людей, вокруг которых сосредоточивалась умственная жизнь города.

*Шариат – совокупность правил и положений, которыми должен руководствоваться в жизни каждый мусульманин.

В этой среде,– в большинстве своем располагавшей обширным запасом знаний, но весьма скудными средствами,– скромный, богатый и способный юноша был принят благосклонно. Почти пять лет провел он в постоянном и тесном общении с нею и к концу этого срока по праву мог считать себя широко образованным человеком. Овладев в совершенстве языками науки и поэзии – арабским и персидским,– он прочел за это время труды лучших ученых, путешественников, историков и поэтов Востока,– который по культуре своей значительно опережал средневековый Запад,– и сам приобрел солидные познания в основных науках того времени: философии, медицине, математике, астрономии и естествознании.

Все эти занятия, составляя основной круг его интересов, все же не поглощали его настолько, чтобы отрешиться от окружающей жизни и от всего того, что свойственно здоровой молодости. Наряду с увлечением науками, бывали и встречи со сверстниками, веселые пирушки и не всегда скромные похождения, скачки, охоты и даже серьезная любовь. Впрочем, последняя хотя и овладела сердцем Карач-мурзы самопроизвольно,– как овладевает сердцами представителей всех народов мира,– в дальнейшем вынуждена была развиваться в строгом согласии с обычаями мусульманского Востока, а потому, к немалому его огорчению, не могла отнимать у него много времени.

Предметом этого чувства была Наир, младшая из дочерей эмира Аслана. Когда Карач-мурза приехал в Ургенч, ей было всего двенадцать лет, и он не обратил особого внимания на худенькую, нескладную девочку, хотя и встречался с ней гораздо чаще, чем с другими женщинами, живущими в доме: она еще считалась ребенком и пользовалась относительной свободой. Но прошел год, и она перестала, как прежде, открыто разгуливать по дому и по саду. Поглощенный своими занятиями, Карач-мурза если и заметил этот факт, то как-то не осознал его значения. Но в конце второго года, случайно столкнувшись с нею в одной из внутренних комнат дворца, он остановился как вкопанный. Перед ним стояла вполне сложившаяся стройная черноволосая девушка редкой красоты и глядела на него чуть улыбающимися лучистыми глазами. Он был поражен ее внешностью и, даже не осмыслив произошедшей в ней перемены, просто подумал: «Аллах акбар! Как это я раньше не видел, что она такая!» Придя в себя, он пробормотал какое-то приветствие и быстро вышел из комнаты, но с этого дня потерял покой, и мысли его вес время, возвращались к ней.

Если бы Наир была татаркой или, по крайности, не была дочерью эмира Суфи,– Карач-мурза, вероятно, вскоре нашел бы способы тайно встречаться с нею: молодость повсюду умеет брать свое и мусульманский мир не составляет в этом исключения.

*Вся не строго научная литература Востока носила тогда форму поэзии.

Но у хорезмийцев нравы были много строже, чем у татар, а к тому же обмануть доверие эмира, оказавшего ему гостеприимство, Карач-мурза считал недопустимым. И потому он долгое время довольствовался редкими возможностями увидеть девушку издали или, как особое счастье,– обменяться с нею приветствием и несколькими ничего не значащими словами при случайных встречах.

Но когда вынуждены молчать уста,– глаза говорят особенно красноречиво. И если добавить к этому, что Наир влюбилась в Карач-мурзу гораздо раньше, чем он в нее,– успев пролить немало тайных слез за тот долгий период времени, когда он ее не замечал,– то дальнейшее станет ясным: вскоре оба начали понимать, что их чувство взаимно.

Когда языка глаз оказалось недостаточно,– на помощь пришла письменность. Живя под одною крышей, обмениваться записками было не столь уж трудно, тем более что Хайдар очень скоро догадался о чувствах Карач-мурзы к его сестре и охотно бывал между ними посредником. Как требовал обычай времени, послания эти всегда составлялись в стихах,– вначале совершенно отвлеченных по содержанию, где чувства автора облекались в строго аллегорическую форму. Но полгода спустя, в одной из своих газелей, адресованных Наир, Карач-мурза, уже отбросив всякие аллегории, писал:

Прекрасен мир и жизнь так хороша,

Аллаха славит ум мой и душа,

За все, за все, что мудро создал Он,

За то, что синь и ясен небосклон,

За то, что солнце светит в небесах,

За то, что звезды в них зажег Аллах,

За то, что мир так светел и широк,

За то, что розов по утрам восток,

За то, что на земле растут цветы,

За то, что в этом мире я и ты!

За то, что наши встретились пути,

И дальше можем вместе мы идти.

За то, что я теперь живу любя .

Но если 6 в мире не было тебя

Или найти тебя я б не сумел,

– Ничтожен был бы мой земной удел.

*Газель, или, как часто неправильно говорят, -газела, -особая форма короткого лирического стихотворения на Востоке, составленного из рифмованных двустиший, почти всегда любовного содержания.

Наконец настал день, когда произошла их первая и не совсем случайная встреча наедине. Она не была продолжительной, но все же ее вполне хватило не только на то, чтобы каждый из двух получил право причислить себя к счастливейшим из смертных, но и на принятие нужных решений. Во всяком случае, немедленно после этого Карач-мурза приступил к постройке собственного дома в Ургенче, а несколько месяцев спустя отправился к эмиру просить руки Наир.

Суфи– ходжа, давно заметивший несмелые ростки любви, зародившейся под кровлей его дома, тотчас дал свое согласие. Он успел искренно полюбить будущего зятя и лучшей партии для своей дочери не желал.

С этого момента молодые люди получили право встречаться более свободно, а в 764 году мусульманской эры, когда Наир было шестнадцать лет, а Карач-мурзе девятнадцать,– справили свадьбу, и молодые переселились в свой дом, к тому времени уже законченный.

Он был выстроен по указаниям самого Карач-мурзы, обладавшего хорошим вкусом, и потому явился одним из красивейших зданий города. По виду это был небольшой дворец, стиля, близкого к мавританскому,– с рядом украшенных цветным орнаментом колонн по фронту и с выложенным мозаикой круглым бассейном в художественно отделанном портике. И хотя в беспокойной жизни, выпавшей на долю Карач-мурзы, под домашним кровом ему доводилось бывать не часто и не подолгу,– именно этот дом сделался любимым и постоянным очагом его семейной жизни на долгие годы, пока не выросли сыновья. А старший из них, Рустем, родился уже через год после свадьбы, еще через полтора к нему прибавился и второй – Юсуф.

*Магометане ведут свое летосчисление от года переселения пророка Магомета из Мекки в Медину. Это событие произошло в 622 г. христианско эры, но так как в основу мусульманского календаря положен лунный месяи более короткий, чем солнечный,– мусульманское летосчисление за каждые 33 года на один год обгоняет наше. Таким образом, 764 г. магометанской соответствует 1362-му нашей.

Вообще Ургенч навсегда остался для Карач-мурзы родным городом, с которым связывались его лучшие воспоминания и где он имел больше всего друзей. Эта его привязанность к Хорезму послужила поводом к тому, что в Орде он получил полунасмешливое-полуласковое прозвище «Хорезмиец». По жене он приобрел право на титул ходжи, настолько высоко почитавшийся в Средней Азии, что его охотно присоединяли к своим именам даже царствующие ханы, а потому некоторые из упоминающих о нем персидских и тюркских историков называют его Карач-ходжой .( В некоторых персидских источниках это имя искажено в Кара-ходжу)

За те шесть лет, которые охватывают этот период жизни Карач-мурзы, превративший его из юноши во взрослого человека и отца семейства, в мире произошло много событий и перемен.

В 1360 году в Сыгнаке скоропостижно скончался великий хан Чимтай, передав белоордынский престол своему старшему сыну Химтею. Это был пожилой уже человек, по-видимому не обладавший качествами хорошего правителя, однако, так же как и отец его, настроенный мирно в отношении Золотой Орды. Но не прошло и года, как он умер, и на ханство вступил его брат Урус.

Новый великий хан был полной противоположностью своему отцу и старшему брату: он с юных лет был известен как горячий сторонник решительной борьбы с Золотой Ордой и подчинения ее белоордынским ханам. Едва приняв власть, он созвал в Сыгнаке курултай, в течение двух недель устраивал пышные празднества и пиры, раздавая щедрые подарки улусным ханам, эмирам и темникам, а затем объявил поход против Золотой Орды.

Из всех участников курултая один только Мангышлакскии хан Туй-ходжа-оглан, младший брат Уруса, высказался против этого похода и наотрез отказался в нем участвовать. За это, по повелению Уруса, он был тут же схвачен, а несколько позже,– когда это первое выступление против Золотой Орды окончилось неудачей,– казнен по обвинению в измене.

Походом Урус-хана и тяжелым положением Золотой Орды не замедлили воспользоваться в Ургенче: в том же 1362 году эмир Хуссейн Суфи объявил себя независимым государем Хорезма и начал чеканить свою монету.

Девятнадцатилетний хан Тохтамыш, находившийся в начале этих событий в Сыгнаке,– как только Туй-ходжа-оглан был схвачен, бежал в Мангышлак, где Урус-хан его пока не трогал. Но положение его было непрочным и даже опасным: Урус понимал, что племянник не простит ему смерти своего отца, и мог счесть за лучшее отделаться от врага, покуда он не окреп.

Пришлось серьезно призадуматься над всем этим и Карач-мурзе. Он был тесно связан с семьей казненного Мангышлак-ского хана, а потому возвращаться в Сыгнак и служить Урус-хану не мог и не хотел. Но будучи татарским улусным князем, не мог он также без конца оставаться в Хорезме, не принимая никакого участия в жизни Орды и в происходящих событиях. А потому, когда в 1364 году его близкий родственник Азиз-ходжа захватил Сарай-Берке и объявил себя великим ханом Заволжской половины Золотой Орды,– Карач-мурза решил, что будет пока служить ему.

Оставив семью в Ургенче, куда к этому времени приехала из Сыгнака и мать его, Фейзула-ханум,– он отправился к себе в улус, несколько месяцев провел там, наводя порядок и знакомясь со своими людьми, а затем, во главе тумена конницы, явился в Сарай, предоставив себя и этот тумен в распоряжение хана Азиза.