Орсон Скотт Кард Краснокожий пророк (Сказание о Мастере Элвине-2)

Глава 1 РВАЧ

Давно прошли те дни, когда вниз по Гайо спускались целые армады лодок-плоскодонок, а ведь именно так добирались сюда первые пионеры, везли с собой семьи, всевозможные инструменты, скарб, семена и пару-другую поросят на развод. А теперь, того и гляди, из леса посыплются огненные стрелы — и потом к французам в Детройте заявится какое-нибудь племя краснокожих со связкой полуобгоревших скальпов на продажу.

Но Рвач Палмер подобными проблемами не заботился. Уж его-то судно, доверху заставленное бочонками, узнает всякий краснокожий. В большинстве тех бочонков мелодично плескалось виски — сладкая музыка для этих варваров-краснокожих. Однако внутри огромной кучи драгоценных сосудов, справленных руками умельца-бондаря, скрывалась одна бочка, в которой ничего не плескалось. Ее доверху заполнял порох, от которого отходил бикфордов шнур.

Ну и зачем Рвачу был этот порох? А вот зачем. Предположим, плывет себе баржа по течению, матросы шестами отталкиваются от отмели, чтобы обогнуть излучину, и вдруг, откуда ни возьмись, вываливается с полдюжины каноэ, битком набитых раскрашенными в воинственные цвета краснокожими из племени кикипу. Или на берегу загорается огромный костер, вокруг которого радостно пляшут дьяволы-шони, размахивая занимающимися огнем стрелами и натягивая луки.

Так вот, здравомыслящие люди в подобных случаях начинают молиться, вступают в драку и благополучно прощаются с жизнями. Но только не Рвач. Он встает посреди лодки, берет в одну руку факел, а в другую — фитиль и орет что есть мочи:

— Взрывай виски! Взрывай виски!

Ну да, большинство краснокожих вообще не разумеют по-английски, зато все они прекрасно знают, что значит «взрывай» и что такое «виски». Поэтому, вместо того чтобы окатить баржу Рвача дождем из огненных стрел или, выпрыгнув из каноэ, наброситься на моряков, краснокожие мигом сворачивают в сторону, прижимаясь к противоположному берегу и обходя плоскодонку с драгоценным грузом. Кое-кто кричит:

— Карфаген-Сити!

Рвач орет в ответ:

— Верно!

И каноэ дружно устремляются вниз по Гайо, направляясь к городу, в котором вскоре начнется продажа огненной воды.

Для парней, что стояли на баграх, путешествие вниз по реке было первым плаванием в жизни, они, конечно же, не знали того, что было известно Рвачу, и потому чуть в штаны не наложили, когда заметили натягивающих луки краснокожих. А когда Рвач поднес факел к фитилю, так они вообще за борт кинулись прыгать. Рвач все животики со смеху надорвал.

— Вы, парни, похоже, ничегошеньки не смыслите в краснокожих и огненной воде, — промолвил он. — У них разрыв сердца случится, если хоть одна капля из этих бочонков прольется в Гайо. Да они собственную мамашу убьют не задумавшись, если она сдуру встанет между ними и заветным бочонком, но нас они пальцем не тронут, видя, что, стоит им неправильно посмотреть в мою сторону, я тут же подорву порох.

Перешептываясь в сторонке друг с другом, работники могли сколько угодно гадать, действительно ли Рвач готов взорвать и баржу, и команду, и себя самого, но самое интересное заключалось в том, что Рвач без малейших раздумий запалил бы порох. Мыслитель из него был никудышный, размышления о смерти, загробной жизни и прочие философские вопросы никогда его не беспокоили, но про себя он уже решил раз и навсегда: когда ему все-таки придется умереть, он умрет не один. Кроме того, он поклялся, что тот, кто его убьет, от его смерти ничегошеньки не получит. Тем более какой-то там трусливый алкаш краснокожий с ножом для снятия скальпов.

И все-таки не это было главным секретом Рвача Палмера. На самом деле Рвачу вообще не нужен был факел, как не нужен был фитиль. По правде говоря, тот бикфордов шнур даже близко к пороховому бочонку не лежал — Рвачу не хотелось, чтобы какой-нибудь идиот случайно рванул его судно. Нет, если уж нужда поднесет нож к горлу, Рвач просто сядет и чуточку подумает о заветном бочонке. Глазом не успеешь моргнуть, как порох нагреется, может, даже легким дымком потянет, а потом бум! — и ничего не останется.

Верно, верно. Старина Рвач был «факелом». А, ну да, многие твердят, будто бы людей-факелов в природе не существует, а доказывают это простым вопросом: «Ну вот вы, к примеру, встречали ли когда-нибудь человека-факела или, может быть, знаете кого-то, кто встречал?» Только никакое это не доказательство. Потому что, будучи факелом, вряд ли вы станете кричать на каждом углу о своих способностях. Все равно вас никто не наймет — чтоб зажечь огонь, легче взять кремень и железку или воспользоваться алхимическими спичками. Нет, ваша служба может потребоваться только тому, кто намеревается подпалить что-нибудь с большого расстояния, а такое может понадобиться только человеку, который вознамерился развести плохой огонь, чтобы навредить кому-нибудь, сжечь здание, взорвать что-нибудь. Так что если вы захотите исполнить такого сорта работенку, сомневаюсь, что вы станете вешать себе на грудь табличку «Факел ищет клиентов».

Но это еще не самое плохое. Хуже будет, когда по округе пойдет молва, что вы действительно умеете разжигать огонь на расстоянии. Вот тогда начнется — самый ничтожный пожар будут валить на вас. Допустим, чей-нибудь сыночек решает тайком покурить трубку в сарае и сарай сгорает дотла — неужели мальчишка скажет: «Да, па, это я натворил»? Никогда он такого не скажет, он свалит вину на ближнего своего: «Пап, должно быть, огонь зажег какой-нибудь факел!», и все побегут искать вас, козла отпущения, обитающего по соседству. Нет, Рвач дураком не был. Он никогда никому не говорил, что может разжигать пламя без всяких кремней и спичек.

Хотя существовала еще одна причина, почему Рвач крайне редко прибегал к своим способностям. Правда, причина эта таилась так глубоко, что даже сам Рвач не осознавал ее. Дело все в том, что огонь пугал его. Рвач страшно его боялся. Встречаются люди, которые боятся воды и все равно идут в море; другие боятся смерти, но сами же нанимаются рыть могилы; а третьи страшатся Бога — и этот страх гонит их проповедовать. Пуще всего на свете Рвач боялся огня, и все-таки пламя притягивало его к себе — желудок сводило от ужаса, но он шел к нему. Когда ему приходилось разводить костер самому, он отнекивался, откладывал, выдумывал всякие причины, почему ему не нужно этого делать. Рвач обладал даром, но дар этот не приносил ему счастья, поскольку Рвач с огромной неохотой прибегал к своему искусству.

И все-таки он бы сделал это. Взорвал бы порох, себя, своих работников и все виски — но не позволил бы краснокожим завладеть драгоценной жидкостью. Может, Рвач и боится огня, но он пересилит свой страх, если как следует разозлится.

Как замечательно, что краснокожие слишком любят огненную воду, а поэтому не рискуют даже одной-единственной каплей. Никакое каноэ не приблизится к барже, ни одна стрела не воткнется и не задрожит в бочонке, так что Рвач и его бочки, бочечки, бочоночки, кувшинчики мирно доплывут прямиком до Карфаген-Сити — да уж, ну и имечко подобрал губернатор Гаррисон для какой-то жалкой крепости, окруженной частоколом, выстроенной там, где река Малая Май-Амми впадает в Гайо. И гарнизон-то был целых сто солдат, подумать только! Но Билл Гаррисон относился к тому типу людей, которые сначала дают имя, а потом жилы из подчиненных рвут, чтобы городок соответствовал названию. И действительно, вокруг крепости уже виднелось по меньшей мере пять — десять дымовых труб, а это означало, что Карфаген-Сити вот-вот распрощается со званием деревни.

Радостные вопли он заслышал еще до того, как показалась пристань, — должно быть, краснокожие только и делали, что сидели на берегу реки, поджидая везущую огненную воду лодку. Для Рвача не было секретом, что на этот раз они с особенным нетерпением дожидаются его — немало денежек перекочевало из его рук в жадные лапы поставщиков виски в форте Детройт, чтобы никто не пользовался его каналом, пока бедный Карфаген-Сити не высохнет, как бычья сиська. Пришлось, конечно, подождать, но вот наконец Рвач появился, и баржа его везет больше спиртного, чем когда-либо. На этот раз он получит достойную цену, все шкуры с них сдерет.

Губернатор Гаррисон, наверное, как гусь, тщеславен, раз посмел назваться губернатором, сам себя выбрав и не посоветовавшись ни с кем, однако этот человек знает свое дело. Гвардия его, облаченная в ладно сидящие мундиры, выстроилась в прямую линеечку прямо перед пристанью, держа мушкеты наготове, чтоб пальнуть в первого же краснокожего, который посмеет хоть шаг к берегу сделать. И это не формальность, потому что Рвач сам видел, как хочется краснокожим добраться до огненной воды. Конечно, они не прыгали на месте, как нетерпеливые дети, но стояли затаив дыхание, стояли и ели жадными глазами приближающуюся баржу, стояли у всех на виду, сверкая полуголыми телами, и плевать им было, что творится вокруг. Смирненько так стояли, готовые гнуть спины и пресмыкаться, просить и вымаливать: «Пожалуйста, мистер Рвач, один бочонок за тридцать оленьих шкур, пожалуйста». О, как сладко это звучит, как желанно: «Пожалуйста, мистер Рвач, одну чашечку виски за эти десять ондатровых шкурок».

— Эге-ге-ге-гей! — заорал во всю глотку Рвач.

Парни на баграх посмотрели на него как на ненормального, они-то ведь не знали, никогда не видели, какими раньше были эти краснокожие, до того, как губернатор Гаррисон открыл здесь свой магазинчик. Они, бывало, взглядом бледнолицего не удостаивали, приходилось на карачках забираться в их жуткие вигвамы, исходить кашлем до полусмерти от едкого дыма, но сидеть, обмениваясь знаками и болтая на их мумбе-юмбе, пока не получишь разрешение на торговлю. Были времена, когда краснокожие встречали баржу с луками и копьями в руках, и ты обмирал, еле дыша и гадая, то ли снимут с тебя скальп, то ли решат, что лучше поторговаться.

Больше такого не было. Теперь они руку не смеют поднять на белого человека. Теперь их языки до коленей свисают, как у собак, в ожидании желанной огненной воды. Они будут пить, пить, пить, пить, пить и эге-ге-ге-гей! Так и издохнут, захлебнувшись виски, а лучшего исхода не придумать, никогда не придумать. Хороший краснокожий — мертвый краснокожий, всегда говаривал Рвач. Дела у них с Биллом Гаррисоном налажены, так что теперь краснокожие будут, как мухи, дохнуть от виски — да еще приплачивать за подобный исход.

Поэтому Рвач был счастлив донельзя, когда его баржа наконец пришвартовалась к пристани Карфаген-Сити. И хотите верьте, хотите нет, сержант честь ему отдал! Помнится, маршалы Соединенных Штатов совсем иначе обращались с ним, презрительно меряя взглядами, будто перед ними нечистоты, соскобленные с сиденья в отхожем месте. Здесь же, в новой стране, к вольным парням типа Рвача относились как к настоящим джентльменам, и Рвач против этого ничего не имел. Пускай всякие там пионеры-первопроходцы с толстыми уродливыми женами и волосатыми отпрысками валят деревья, пашут землю, растят кукурузу и кур, влача жалкое существование. Такая судьба Рвача не устраивает. Он придет позже, когда поля зазеленеют, когда поднимется урожай и дома выстроятся рядками на ровных, вымощенных камнем улицах, и, заплатив деньги, купит самый большой дом в городе. Даже банкир будет уступать ему дорогу, прыгая в грязь, лишь бы уважить Рвача, и мэр будет обращаться к нему как к истинному лорду — если к тому времени Рвач сам не решит стать мэром.

Вот что сулила отданная сержантом честь, когда он ступил на берег. Она говорила о его будущем.

— Мы все разгрузим, мистер Рвач, — обратился к нему сержант.

— Да у меня целая команда лодырей, — махнул рукой Рвач, — поэтому давайте не будем зря гонять ваших парней, тем более что за ними нужен глаз да глаз. Впрочем, я предполагаю, что где-то на барже затерялся один бочонок доброго пшеничного виски, который почему-то никто не сосчитал. Так что, могу поспорить, пропажи бочонка никто не заметит.

— Мы будем сама осторожность, сэр, — ответил сержант, расплываясь в широкой улыбке и показывая все зубы до единого.

По его довольной роже Рвач понял, что по меньшей мере половину бочонка сержант вознамерился присвоить себе. Если он совсем дурак, то распродаст свою долю по стопочке краснокожим. Однако на половине бочонка виски не очень-то наживешься. Нет, если у сержанта в голове имеются хоть какие-то мозги, он поделится своим виски с офицерами, которые могут посодействовать в его продвижении по службе. И вскоре сержант уже не будет встречать подплывающие к городу баржи, нет, сэр, а поселится в офицерских квартирах, на боку у него будет качаться добрая стальная шпага, а в спальне его будет поджидать красавица жена.

Рвач не стал делиться своими мыслями с сержантом. Потому что из своего жизненного опыта давно вынес одну истину: если человеку надо указывать, что делать, у него все равно не хватит ума гладко обстряпать дельце. А если он и сам может справиться, то чего какой-то торговец спиртным должен лезть в его дела?

— Губернатор Гаррисон хотел встретиться с вами, — сказал сержант.

— А я очень хочу встретиться с ним, — ответил Рвач. — Но сперва я должен принять ванну, побриться и надеть что-нибудь чистое.

— Губернатор сказал, вы можете остановиться в старом особняке.

— Где-где? — удивился Рвач. Гаррисон построил себе особняк всего четыре года назад. Лишь одна причина могла заставить Билла съехать оттуда и спешно строить новое жилище. — Так что ж, губернатор Билл переехал и взял себе новую жену?

— Именно, — кивнул сержант. — Красавицу, пальчики оближешь. Представьте, ей всего пятнадцать! Правда, она родом с Манхэттена, поэтому по-английски не очень-то говорит… Одним словом, речь ее не слишком смахивает на английскую.

Это Рвача ни капельки не встревожило. Он отлично говорил по-голландски, после английского это был его второй родной язык — во всяком случае язык шони он знал куда хуже. Дня не пройдет, как он будет по-дружески болтать с женой Билла Гаррисона. Он даже подумал, а почему бы не… но нет, нет, связь с замужней женщиной к добру не приведет. Рвач всегда был не прочь, однако он прекрасно знал — на эту дорожку сворачивать не стоит, ничего хорошего из этого не выйдет. Кроме того, сдались ему белые бабы, когда вокруг столько мучимых жаждой скво.

Интересно, куда Билл Гаррисон, обзаведшийся новой женой, дел своих детей? Рвач никак не мог припомнить, сколько мальчишкам сейчас лет, но наверняка они уже достаточно повзрослели, чтобы дикая жизнь влекла их. Хотя у Рвача было некое странное ощущение, что лучше бы юношам остаться в Филадельфии, у своей тетки. Не потому, что жизнь в глуши чревата опасностями, а потому, что им лучше держаться подальше от своего отца. Рвач ничего не имел против Билла Гаррисона, только вряд ли губернатора можно было назвать идеальным кандидатом на воспитание детей — даже своих собственных.

У ворот крепости Рвач остановился. А, очень миленько. Рядом с обычными оберегами и амулетами, которые должны, по идее, защищать городок от врагов, пожаров и прочих бедствий, губернатор Билл приколотил новую табличку длиной аж с ворота. Большими буквами на ней было написано: «КАРФАГЕН-СИТИ» и дальше, буквами поменьше: «Столица Воббского штата».

Такое мог придумать только старина Билл. Скорее всего он счел, что табличка эта окажется посильнее всяких оберегов. Например, Рвач, будучи факелом, знал, что оберег от пожара не остановит его, разве что рядом с магическим знаком будет чуточку труднее развести огонь. Но если он подпалит здание немного дальше, оберег благополучно сгорит вместе со всеми домами. Однако в этой табличке, называющей Воббскую долину штатом, а Карфаген — ее столицей, содержалась сила пореальнее, сила, которая могла управлять человеческой мыслью. Если долго твердить одно и то же, люди постепенно начнут думать, что так оно и есть на самом деле, и очень скоро все так и станет. Нет, ну конечно, глупости всякие типа «Сегодня ночью луна остановится в небе и повернет обратно» лучше не говорить, потому что для этого сама луна должна услышать ваши слова. Но если пару-другую раз сказать: «Эту девчонку поиметь ничего не стоит» или «Этот мужик — наглый ворюга», — можно не беспокоиться, поверит вам человек, которого вы имели в виду, или нет, — все остальные поверят вам и будут относиться к этим людям так, будто вы сказали чистую правду. Поэтому Рвач сразу раскусил намерения Гаррисона, ведь чем больше людей увидят табличку, провозглашающую Карфаген столицей штата, тем больше вероятность, что когда-нибудь так оно и будет.

Хотя на самом деле Рвача не особенно волновало, станет губернатором Гаррисон, основав столицу в Карфаген-Сити, или тот набожный чистюля Армор Уивер, что поселился на севере, там, где Типпи-Каноэ впадает в Воббскую реку. Во втором случае столицей станет Церковь Вигора, ну и что? Пускай эти двое дерутся друг с другом; кто бы из них ни победил, Рвач все равно станет богатым человеком и будет жить как ему вздумается. Либо так, либо весь этот городок заполыхает, как один большой факел. Если Рвач потерпит окончательное и бесповоротное поражение, он уж позаботится о том, чтобы остальные тоже ничего не выгадали. Очутившись в самом безвыходном положении, человек-факел всегда успеет поквитаться — по мнению Рвача, это единственное достоинство дара разжигать огонь на расстоянии.

Впрочем, было еще одно преимущество — Рвач мог подогревать воду в ванне, когда захочет, так что кое-где дар приходился очень кстати. О, как хорошо покинуть наконец опостылевшую реку и вернуться к цивилизованной жизни. Одежда, ожидающая его, была чисто выстирана, а какое наслаждение испытал Рвач, сбрив колючую щетину, вам не описать. Это не говоря уже о том, что скво, купавшая его, так жаждала заработать лишнюю кружку огненной воды, что, если б Гаррисон не послал за ним солдата, забарабанившего в дверь и попросившего поспешить, Рвач мог бы получить первую прибыль со своих товаров. Но ему пришлось вытереться и одеться.

Скво жадными глазами пожирала направившегося к двери Рвача.

— Ты вернуться? — спросила она.

— Куда ж я денусь, — усмехнулся он. — И принесу с собой маленький бочоночек.

— До того как падать ночь. Лучше, — сказала она.

— Ну, может, до этого, может, после, — пожал плечами он. — Какая разница?

— После темноты краснокожие, как я, за стены форта.

— С ума сойти, — пробормотал Рвач. — Ну, попробую вернуться до темноты. Но если не получится, я тебя запомню. Может, лицо и забуду, но руки — никогда. Купание вышло замечательным.

Она улыбнулась, по ее лицу расползлась гротескная пародия на улыбку. По идее, краснокожие должны были давным-давно вымереть — размножишься тут, если невесты сплошные уродины. Хотя если закрыть глаза, сойдет и скво — на ту пору, пока не вернешься к настоящим женщинам.

Оказалось, Гаррисон занимался не только строительством нового особняка — к крепости добавился целый квартал, поэтому теперь форт занимал вдвое большую площадь, чем когда-то. Кроме того, к частоколу, окружающему крепость, пристроили широкий парапет, огибающий форт по всему периметру. Гаррисон готовился к войне. Рвач забеспокоился. В военное время торговля спиртным идет не больно-то шибко. Краснокожие, идущие в битву, это не те изгои, что сшиваются здесь, надеясь разжиться глотком виски. За последние годы Рвач повидал слишком много пьяниц-краснокожих, поэтому совершенно позабыл, что существуют и другие, куда более опасные дикари. Тут он заметил пушку. Нет, даже две пушки. Плохи дела, ой, плохи.

Вопреки ожиданиям, кабинет Гаррисона располагался не в новом особняке. Он находился совсем в другом, таком же новом здании, специально построенном под штаб гарнизона. Окна в юго-западном углу ярко светились, стало быть, именно там и обосновался Гаррисон. Рвач заметил, что, кроме привычных солдат, стоящих на вахте, и разбирающихся с бумажной работой офицеров, в здании штаба обитают несколько краснокожих — обычно они либо лежали на полу, либо сидели по углам. Прирученные краснокожие Гаррисона — он всегда держал под рукой парочку одомашненных дикарей.

Однако сегодня краснокожих было больше, чем обычно. Одного из них Рвач узнал — это был Лолла-Воссики, одноглазый дикарь из племени шони. Этот краснокожий постоянно был пьян так, что лыка не вязал, однако почему-то он еще не загнулся. Даже его сородичи краснокожие смеялись и издевались над ним: Лолла-Воссики дошел до ручки, он жить без огненной воды не мог.

Но смешнее всего то, что именно Гаррисон в свое время застрелил отца этого дикаря, примерно лет пятнадцать назад, прямо на глазах у Лолла-Воссики, когда тот еще был маленьким зверенышем. Гаррисон несколько раз рассказывал эту историю при Лолла-Воссики, и одноглазый пьяница лишь кивал, смеялся да корчил рожи, в общем, вел себя так, словно совершенно не имел ни мозгов, ни человеческого достоинства, — самый низкий, самый презренный краснокожий, что Рвач когда-либо видел. Пока Лолла-Воссики поили виски, ему было ровным счетом плевать на месть за убитого отца. Нет, Рвач ни капли не удивился, увидев Лолла-Воссики лежащим на полу у дверей кабинета Гаррисона, — каждый раз, когда створка открывалась, она больно била дикаря по заду. Невероятно, но факт: хоть в Карфаген-Сити вот уже как четыре месяца не завозилось спиртное, Лолла-Воссики был в стельку пьян. Он заметил входящего Рвача, приподнялся на локте, приветственно махнул рукой и беззвучно завалился обратно на пол: Платок, который он повязывал поверх отсутствующего глаза, сбился, и из-под него зияла пустая глазница с впалыми веками. Рвачу показалось, что пустота, темнеющая вместо глаза, уставилась прямо на него. Это ему не понравилось. Он вообще недолюбливал Лолла-Воссики. Гаррисон обожал окружать себя грязными, опустившимися существами — наверное, сравнивая себя с ними, он выглядит благородным, замечательным человеком, — но сам Рвач не любил встречаться взглядом с этими жалкими представителями человеческой расы. Ну почему Лолла-Воссики еще не сдох?

Собравшись было дернуть за дверную ручку, Рвач поднял глаза и вдруг увидел перед собой еще одного краснокожего. Самое смешное, он сперва принял его за каким-то образом поднявшегося на ноги Лолла-Воссики — настолько похожи были эти дикари. Правда, у этого Лолла-Воссики оба глаза были целы, и держался он весьма трезво. Краснокожий, должно быть, был добрых шесть футов ростом от пят до скальпа; голова гладко выбрита, за исключением хвостика на затылке; на одежде ни пятнышка. Прислонившись к стене, он ждал. И стоял прямо, как солдат по команде «смирно», не обращая на Рвача никакого внимания. Взгляд его был устремлен в пространство. Но Рвач сразу понял, что этот парень видит все и вся, пусть даже зрачки его не двигаются. Давненько Рвач не встречал краснокожего, который бы выглядел так, как этот. Дикарь был сам лед.

Опасен, очень опасен, неужели Гаррисон стал настолько небрежен, что позволил подобному краснокожему обретаться в центре штаба? Похоже, этот обладающий королевскими манерами дикарь своими могучими руками без труда согнет лук, вытесанный из шестилетнего дуба. От вида Лолла-Воссики Рвача затошнило. Но этот краснокожий, как две капли воды походивший на Лолла-Воссики, был его полной противоположностью. При виде его Рвачу мигом расхотелось блевать, наоборот, он взбесился — своей гордостью и достоинством дикарь мог состязаться с белым человеком. Куда там, белый человек по сравнению с ним ничтожество. Именно так краснокожий и выглядел — будто, по его мнению, он намного выше каких-то там бледнолицых.

Рвач вдруг понял, что так и не потянул за ручку двери. Застыв на месте, он таращился на краснокожего. Давно ли он так стоит? Нельзя показывать людям, что один вид этого дикаря смутил его. Рвач дернул дверь на себя и шагнул за порог.

Но заводить разговор о краснокожем он не стал — зачем? Ничего хорошего не выйдет, если Гаррисон узнает, что какой-то гордец шони испугал и разозлил Рвача. Губернатор Билл восседал за большим старым столом, как Господь на своем троне, и Рвач осознал, что порядок вещей в крепости несколько поменялся. Не то чтобы форт разросся — во много раз возросло тщеславие Билла Гаррисона. Так что если Рвач хочет извлечь из местной торговли хоть какую-нибудь прибыль, он должен опустить губернатора Билла на ступеньку-другую, чтобы общаться с ним на равных, а не как торговец с губернатором.

— Видел твои пушки, — начал Рвач, даже не позаботившись поздороваться. — На кого артиллерию готовишь? На французов из Детройта, на испанцев из Флориды или на краснокожих?

— Какая разница, кто покупает скальпы? Снимают-то их краснокожие, — ответствовал Гаррисон. — Присаживайся, Рвач, расслабься. При закрытых дверях церемоний можно не разводить.

О да, губернатор Билл обожал играть в игры, настоящий политик. Заставь человека почувствовать, что делаешь ему огромное одолжение, позволяя сидеть в своем присутствии, а прежде чем обчистить его карманы, издевайся над ним, чтобы он не ощутил себя настоящим подонком. «Что ж, — подумал Рвач, — у меня тоже имеются кое-какие игрушки. Посмотрим, кто кого».

Рвач сел и закинул ноги прямо на стол губернатора Билла. Достав из кармана плитку табаку, он целиком сунул ее за щеку. Билл аж поморщился. Верный знак, что новая жена успела отучить его от некоторых чисто мужских привычек.

— Хочешь кусочек? — предложил Рвач.

Прошла добрая минута, прежде чем Гаррисон показал, что в принципе не отказался бы.

— Не, я бросил жевать табак, — грубо ответил он.

Ага, значит, Гаррисон еще скучает по привычкам мелкого лавочника. Хорошая новость для Рвача. У него появился рычаг, которым можно поубавить спеси губернатору.

— Слышал, ты приобрел новую подстилку из Манхэттена? — как ни в чем не бывало поинтересовался Рвач.

Сработало. Лицо Гаррисона залилось яркой краской.

— Я женился на леди из Нью-Амстердама, — процедил он. Тихо и холодно.

Но Рвача его реакция ни капельки не взволновала — ее-то он и добивался.

— Жена! — изумился Рвач. — Диво дивное! Прошу прощения, губернатор, но это вовсе не то, что я слышал. Ты просто обязан простить меня, я руководствовался тем, что говорят… что слухи говорят.

— Слухи? — переспросил Гаррисон.

— Да нет, не волнуйся ты. Ты ж знаешь солдатские байки. Увы, мне не стоило их слушать. Ты столько лет свято хранил память о первой жене, и будь я тебе настоящим другом, то сразу понял бы, что женщина, которую ты возьмешь себе в дом, будет настоящей леди, настоящей верной женой.

— Я хочу знать, — почти по слогам вымолвил Гаррисон, — кто посмел утверждать противоположное?

— Брось ты, Билл, ну почесали языки солдаты, да и ладно. Я не хочу, чтобы кто-то влетел в неприятности из-за того, что не умеет держать рот на замке. Побойся Бога, Билл, прибыла целая баржа спиртного! Ты ж не станешь винить солдат в том, что они говорят, когда на уме у них одно виски. Не будешь, так что держи кусок табака и запомни, твои парни без ума от тебя.

Гаррисон отломил от протянутой табачной плитки добрый ломоть и запихал его за щеку.

— Ничего, Рвач, за них-то я не волнуюсь…

Но Рвач знал, что на самом деле волнуется и даже очень. Гаррисон так разозлился, что сплюнуть нормально не смог, промахнувшись мимо плевательницы. Плевательница, как подметил Рвач, сверкала первозданной чистотой. Неужели здесь никто, кроме Рвача, и табак не жует?

— А ты остепенился, — ухмыльнулся Рвач. — Не хватает кружевных занавесок для полного счастья.

— Они у меня дома висят, — ответил Гаррисон.

— И на полочках расставлены маленькие фарфоровые вазочки?

— Рвач, у тебя ум как у змеи и рот как у свиньи.

— Поэтому-то, Билл, ты меня и любишь. Потому что у тебя свинячий умишко и змеиное жало в пасти.

— Вот именно. И постарайся этого не забывать, — сказал Гаррисон. — Задержи у себя в головенке, потому что я могу укусить, больно укусить, и в жале у меня содержится яд. Вспомни об этом, когда попытаешься надуть меня еще раз.

— Надуть?! — вскричал Рвач. — Да что ты такое несешь, Билл Гаррисон?! Как смеешь обвинять меня в подобном?!

— Я обвиняю тебя в том, что ты специально подстроил, чтобы целых четыре весенних месяца к нам сюда не поставляли спиртное. Мне пришлось повесить трех краснокожих, которые посмели забраться в военный склад. Мои солдаты начали разбегаться!

— Я? Я подстроил? Я спешил сюда, делал все, что мог, чтобы доставить груз как можно быстрее!

Гаррисон продолжал улыбаться.

Рвач сохранял на роже выражение оскорбленной невинности — оно ему удавалось лучше всего, но отчасти его действительно незаслуженно обидели. Если б у какого другого торговца виски имелось хоть полголовы на плечах, он бы нашел способ спуститься вниз по реке, и Рвач ничего бы ему не сделал. Разве Рвач виноват? Так получилось, что он оказался самым хитрющим, самым зловредным, низким пронырой в деле, которое никогда не терпело чистюль да и мозгов особых не требовало.

Гаррисон сдался первым. Показная обида Рвача продержалась дольше, чем его улыбка, — хотя Рвач с самого начала не сомневался в исходе этой дуэли.

— Вот что, Рвач, — наконец вымолвил Гаррисон.

— Может, тебе лучше звать меня мистером Улиссом Палмером, — предложил Рвач. — Только друзья зовут меня Рвач.

Но Гаррисон не взял приманку. Он не пустился в уверения о вечной и неослабевающей дружбе.

— Вот что, мистер Палмер, — сказал Гаррисон, — ты знаешь и я знаю, что к дружбе это не имеет ни малейшего отношения. Ты хочешь разбогатеть, я хочу стать губернатором целого штата. Мне, чтобы занять эту должность, нужно твое виски, а тебе, чтобы разбогатеть, понадобится моя протекция. Но на этот раз ты зашел слишком далеко. Можешь брать монополию в свои руки, мне все равно, но если не будешь поставлять мне виски в срок, я воспользуюсь услугами другого торговца.

— Понятно, губернатор Гаррисон, иными словами, тебе пришлось изрядно понервничать. Попробую исправить свою оплошность. Что, если ты получишь целых шесть бочонков наилучшего виски?…

Но, похоже, у Гаррисона было не то настроение, чтобы соглашаться на взятку.

— Ты забываешь, мистер Палмер, стоит мне захотеть, я заберу все виски.

Гаррисон умел грубить, но и Рвач владел этим умением, правда, он наловчился говорить подобные вещи с улыбкой на лице.

— Мистер губернатор, завладеть всем виски получится только один раз. Но после этого кто будет иметь с тобой дело?

Гаррисон разразился громким хохотом:

— Да любой торговец, Рвач Палмер, и тебе это известно!

Рвач умел проигрывать. Он тоже расхохотался, присоединившись к Гаррисону.

Кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — крикнул Гаррисон и одновременно махнул Рвачу — можешь, мол, сидеть.

В кабинет вошел солдат и, отдав честь, отрапортовал:

— Мистер Эндрю Джексон[1] хочет встретиться с вами, сэр. По его словам, он прибыл из Теннизи.

— Долгохонько пришлось мне бегать за ним, — нахмурился Гаррисон. — Но я рад встрече с ним, рад донельзя, введите его, введите.

Эндрю Джексон. Должно быть, тот самый законник, которого еще кличут мистер Гикори[2]. В те времена, когда Рвач торговал в Теннизи, Гикори Джексон слыл настоящим сельским парнем — убил человека на дуэли, наставил фингалов нескольким ребятам, заработал себе имя на том, что всегда держал свое слово. Кроме того, ходили слухи, якобы женщина, на которой он был женат, в прошлом имела другого мужа и муж тот был жив-живехонек и поныне[3]. В этом-то и заключалось различие между Гикори и Рвачом — Рвач бы непременно позаботился о том, чтобы муж был мертв и давным-давно похоронен. Так что Рвач ничуть не удивился, что Джексон стал крупным делягой и теперь проворачивает свои дела не только в Теннизи, но и в Карфаген-Сити.

Перешагнув через порог, Джексон, напыщенный и выпрямившийся, будто шомпол проглотил, обвел пылающими глазами комнату. После чего, подойдя к столу, протянул руку губернатору Гаррисону. Даже назвал его мистером Гаррисоном. Что означало, либо законник полный дурак, либо не понимает, что он нужен Гаррисону ничуть не меньше, чем Гаррисон — ему.

— Слишком много у вас здесь краснокожих, — сказал Джексон. — А от этого одноглазого пьяницы у вас под дверью любого стошнит.

— Ну, — пожал плечами Гаррисон, — я держу его как домашнее животное. Мой собственный прирученный краснокожий.

— Лолла-Воссики, — помог Рвач.

Вообще, конечно, его помощь никому не требовалась. Ему просто не понравилось, что Джексон не обратил на него внимания, а Гаррисон и не позаботился представить его.

Джексон повернулся:

— Что вы сказали?

— Лолла-Воссики, — повторил Рвач.

— Так зовут этого одноглазого краснокожего, — объяснил Гаррисон.

Джексон смерил Рвача холодным взглядом.

— Я спрашиваю имя лошади, только когда собираюсь ездить на ней, — процедил он.

— Меня зовут Рвач Палмер, — произнес Рвач. И протянул руку.

Но Джексон ее как бы не заметил.

— Вас зовут Улисс Барсук, — сказал Джексон, — и в Нэшвилле вы некогда задолжали немногим больше десяти фунтов. Теперь, когда Аппалачи перешли на денежное обращение Соединенных Штатов, ваш долг составляет двести двадцать долларов золотом. Я выкупил эти долги, и так случилось, что захватил с собой все бумаги. Услышал, что вы торгуете в этих местах виски, и подумал, что смогу поместить вас под арест.

Рвачу даже на ум не могло прийти, что Джексон обладает такой памятью, и уж тем более он не ожидал, что у законника хватит сволочизма выкупать долги, долги семилетней давности, о которых нынче, наверное, никто и не помнит. Но Джексон, подтверждая свои слова, вытащил из бумажника долговое обязательство и разложил его на столе перед губернатором Гаррисоном.

— Я премного благодарен вам, что вы успели задержать этого человека до моего приезда, — продолжал Джексон, — и рад сообщить, что, согласно законам штата Аппалачи, официальному лицу, задержавшему преступника, полагается до десяти процентов от изъятой суммы.

Гаррисон откинулся на спинку кресла и довольно ухмыльнулся:

— М-да, Рвач, ты лучше садись, и давайте познакомимся поближе. Хотя, может, это вовсе не обязательно, поскольку мистер Джексон, судя по всему, знает тебя куда лучше, чем я.

— О, с Улиссом Барсуком я знаком давно, — кивнул Джексон. — Он относится к тому типу жуликов и проходимцев, который нам пришлось изгнать из Теннизи, прежде чем начать постепенно присоединяться к цивилизации. И надеюсь, вы вскоре также избавитесь от всякого жулья, поскольку хотите подать прошение о присоединении Воббской долины к Соединенным Штатам.

— Ну это еще вилами по воде писано, — заметил Гаррисон. — Ведь мы можем попробовать прожить собственными силами.

— Если уж у Аппалачей это не получилось, а у нас президентом был сам Том Джефферсон, вряд ли у вас здесь выйдет лучше.

— Все возможно, — согласился Гаррисон, — но, может быть, мы затеваем нечто такое, на что у Тома Джефферсона силенок не хватило. И, может, нам как раз нужны такие люди, как Рвач.

— Солдаты вам нужны, — поморщился Джексон. — А не контрабандисты всякие.

Гаррисон покачал головой:

— Вы, мистер Джексон, заставляете меня перейти непосредственно к обсуждению интересующего нас вопроса, и я догадываюсь, почему на встречу со мной народ Теннизи послал именно вас. Что ж, давайте поговорим о том, что интересует нас больше всего. У нас здесь имеется та же самая проблема, что и у вас, и проблема эта может быть выражена одним-единственным словом — краснокожие.

— Именно поэтому я был сбит с толку, увидев, что вы позволяете пьяным краснокожим шататься по вашему штабу. Они должны жить к западу от Миззипи, это ясно как день. Мы не добьемся мира и не придем к цивилизации, пока не изгоним со своих земель дикарей. А поскольку Аппалачи и Соединенные Штаты одинаково считают, что с краснокожими следует обращаться как с человеческими существами, мы должны разрешить эту проблему прежде, чем вступим в Союз. Все очень просто.

— Ну вот, — развел руками Гаррисон, — мы уже друг с другом согласны.

— Тогда почему ваш штаб полон краснокожих, прямо как улица Независимости в Вашингтон-Сити? Там у них черрики клерками работают, их правительственные учреждения даже в Аппалачах имеются, в самой столице краснокожие занимают должности, которые должен занимать белый человек, а тут я приезжаю к вам и вижу — вас тоже со всех сторон окружают краснокожие.

— Остыньте, мистер Джексон, остыньте. Разве король не держит черных у себя во дворце в Вирджинии?

— Его черные — это рабы. Всем известно, что рабами краснокожие быть не могут. Они слишком глупы, чтобы исполнять какую-либо работу.

— Почему бы вам не устроиться поудобнее вон в том кресле, мистер Джексон, и я объясню свою позицию с несколько иной точки зрения, продемонстрировав вам двух характерных представителей шони. Сядьте.

Джексон поднял кресло и перенес его в противоположный от Рвача угол комнаты. Какая-то непонятная тревога зародилась внутри Рвача — что-то зловещее проявилось в действиях Джексона. Люди типа Джексона всегда очень горды, очень честны, но Рвач знал, не существует на свете честных людей, есть только те, которые еще не куплены, которые еще не вляпались в какие-нибудь неприятности, — или у них кишка тонка, чтобы протянуть руку и взять все, что захочется. Вот к чему сводятся все человеческие достоинства, которые Рвач наблюдал в своей жизни. Но Джексон продолжал баламутить воду и призывать Билла Гаррисона арестовать его! Подумать только, какой-то чужак из Теннизи приезжает сюда и начинает размахивать долговым обязательством, подписанным судом Аппалачей. Да в Воббской долине эта бумажка имеет не больше силы, чем если бы она была подписана самим королем Эфиопским. Ладно, мистер Джексон, до дома путь далек, посмотрим, не случится ли с вами по дороге какой-либо несчастной случайности.

«Нет, нет и нет, — тут же одернул себя Рвач. — В этом мире сведение счетов ни к чему хорошему не приводит. Так ты только останешься позади. Лучшая месть — это разбогатеть и заставить их называть тебя „сэр», только таким образом можно поквитаться с этими парнями. И никаких засад. Заработав репутацию человека, который наносит удар из-за угла, ты обеспечишь себе верный конец, Рвач Палмер».

Поэтому Рвач сидел и улыбался. Гаррисон вызвал своего адъютанта.

— Почему бы нам не пригласить сюда Лолла-Воссики? Да, кстати, скажи его брату, что он тоже может войти.

Брат Лолла-Воссики… Не иначе, тот наглый краснокожий, что стоял у стенки. Вот ведь забавно, никогда не подумаешь, что два яблока с одной яблони могут настолько отличаться друг от друга.

Виляя хвостом, вошел Лолла-Воссики. Он улыбался, переводил глаза с одного белого на другого, гадая, что им понадобилось и как услужить, заработав в награду стопочку виски. На его лице было написано желание, неутолимая жажда, хотя он уже был так пьян, что на ногах еле-еле держался. Или он столько виски выхлебал за свою жизнь, что и трезвым стоять прямо не может? Рвач размышлял, но вскоре ответ сам пришел к нему. Гаррисон потянулся к бюро, стоящему позади стола, достал бутылку и чашку. Лолла-Воссики жадно следил, как коричневая жидкость, булькая, течет в чашку; единственный глаз так горел, что казалось, будто краснокожий хмелеет от одного вида спиртного. Тем не менее Лолла-Воссики даже с места не стронулся. Гаррисон протянул руку и поставил чашку на стол рядом с краснокожим, но тот продолжал стоять неподвижно. Улыбался, смотрел то на чашку, то на Гаррисона, ждал и снова ждал.

Гаррисон повернулся к Джексону и довольно ухмыльнулся.

— Пожалуй, мистер Джексон, Лолла-Воссики самый цивилизованный краснокожий во всей Воббской долине. Он никогда не посмеет взять то, что ему не принадлежит. Он никогда не заговорит, если к нему не обратились. Он беспрекословно повинуется и исполняет все мои приказания. Все, что ему надо взамен, это маленькая чашечка огненной воды. Причем виски необязательно должно быть лучших сортов. Сойдет и кукурузное, даже плохой испанский ром и тот сгодится, правда, Лолла-Воссики?

— Истинно правда, ваше превосходительство, — ответил Лолла-Воссики.

Его речь была на диво четкая и ясная — для краснокожего. В особенности для в стельку пьяного краснокожего.

Рвач заметил, что Джексон с явным отвращением изучает одноглазого дикаря. Затем взгляд законника из Теннизи скользнул на дверь, где стоял высокий, сильный, наглый краснокожий. Рвач с удовольствием отметил, как перекосилось лицо Джексона. Отвращение стерлось, на смену пришел гнев. Гнев и… да, страх. О, оказывается, вы не столь бесстрашны, мистер Джексон? Вам известно, кто у Лолла-Воссики в братьях. Он враг вам, мне, каждому белому человеку, надеющемуся отнять у дикарей землю. Этот чванливый краснокожий не задумываясь вонзит свой томагавк в ваш череп и медленно, наслаждаясь, снимет скальп. Только он не станет продавать его французам, мистер Джексон, он оставит сувенир себе, подарит своим детишкам и скажет: «Вот это хороший бледнолицый. Этот бледнолицый никогда не нарушал свое слово. И вот как вам следует поступать с бледнолицыми». Рвач знал это, Гаррисон знал это, и Джексон знал это. Молодой краснокожий самец, стоящий у двери, олицетворял саму смерть. Этот дикарь вынуждал белых людей жить к востоку от гор, заставлял ютиться в переполненных городках, где законники, профессора и прочие напыщенные ничтожества встречались на каждом шагу, мешая вдохнуть воздух полной грудью. Такие, например, как Джексон. Рвач фыркнул, подумав об этом. Джексон в точности олицетворял людей, от которых нормальный человек бежал на запад. «Далеко ли мне придется уйти, прежде чем проклятые законники потеряют мой след, оставшись далеко позади?»

— Вижу, вы заметили Такумсе. Это старший брат Лолла-Воссики и мой очень, очень близкий друг. Я знаком с этим пареньком с тех самых пор, как умер его отец. Посмотрите, как он вымахал, каким мужчиной стал!

Если Такумсе и заметил, что над ним насмехаются, то виду не подал. Из сидящих в комнате он не видел никого. Вместо этого он смотрел в окно, прорубленное в стене сразу за спиной губернатора. Но старину Рвача ему не обмануть. Рвач понял, что он здесь делает, и догадывался, что именно Такумсе сейчас ощущает. Эти краснокожие, семья для них была настоящей святыней. Такумсе тайком приглядывал за своим братом, и, если Лолла-Воссики был слишком пьян, чтобы ощущать какой-либо стыд, это всего лишь означало, что полную меру позора принимает на себя Такумсе.

— Такумсе, — обратился к нему Гаррисон. — Видишь, я налил тебе выпить. Давай садись, выпей, и мы поговорим.

Услышав слова Гаррисона, Лолла-Воссики аж окостенел. Значит, выпивка предназначалась не ему? Но Такумсе и глазом не повел, ни единым жестом не показал, что слышал Гаррисона.

— Видите? — повернулся Гаррисон к Джексону. — Такумсе не хватает воспитания даже для того, чтобы присесть и опрокинуть с друзьями за компанию стопочку-другую. Зато его младший брат вполне культурный человек. Правда, Лолли? Извини, дружище, для тебя у меня кресла нет, но ты можешь сесть на пол, вот сюда, под мой стол, у моих ног, и выпить этот ром.

— Вы само совершенство, — все так же отчетливо, ясно произнес Лолла-Воссики.

К превеликому изумлению Рвача, одноглазый краснокожий не стал сразу хвататься за чашку. Вместо этого он осторожно подошел к столу — каждый ровный шаг давался ему с огромным трудом — и зажал чашку в слегка дрожащих пальцах. Затем он опустился перед столом Гаррисона на колени и, осторожно удерживая чашку, уселся на пол, скрестив ноги.

Но сидел он перед столом, а не под ним, на что не преминул указать Гаррисон.

— Мне хотелось бы, чтобы ты сидел под столом, — сказал губернатор. — Ты окажешь мне огромную услугу, если уважишь мою просьбу.

Лолла-Воссики согнулся чуть ли не пополам и, ерзая задом, заполз под стол. В таком положении пить крайне неудобно, поскольку голову не поднять, не говоря уже о том, чтобы полностью осушить чашку. Однако Лолла-Воссики умудрился-таки выпить спиртное — по глоточку, раскачиваясь из стороны в сторону.

За все это время Такумсе не произнес ни слова. Даже не показал, что видел унижение брата. «О, — подумал Рвач, — что за огонь пылает в сердце этого парня! Гаррисон рискует, очень рискует. Мало того, что Лолла-Воссики ему родной брат, так он же наверняка знает, что Гаррисон пристрелил их отца, когда краснокожие в девяностых восстали и генерал Уэйн[4] сражался с французами. Подобное человек не забывает, тем более краснокожий, а Гаррисон еще удумал проверять его, испытывая собственную судьбу».

— Ну, — сказал Гаррисон, — теперь, когда все удобно устроились, почему бы и тебе, Такумсе, не сесть и не рассказать нам, зачем ты пришел?

Такумсе садиться не стал. Как не стал закрывать дверь и проходить в кабинет.

— Я говорю от имени шони, каскаскио, пиорава, виннебаго.

— Ладно тебе, Такумсе, ты ж сам знаешь, что даже всех шони представлять не можешь, не говоря уже об остальных.

— Это племена, которые подписали договор генерала Уэйна, — продолжал Такумсе, как будто слова Гаррисона пролетели мимо его ушей. — Договор говорит, бледнолицые не продают виски краснокожим.

— Верно, — кивнул Гаррисон. — И мы строго следуем букве договора.

Такумсе, не удостоив Рвача и взглядом, поднял руку и указал на торговца. Рвачу показалось, будто Такумсе и в самом деле коснулся его пальцем. Однако это его не разозлило, скорее напугало до чертиков. Он слышал, некоторые краснокожие умеют налагать такие сильные заклятия приманивания, что никакой оберег не защитит. Сам побежишь в леса, где тебя разрежут на кусочки — просто ради того, чтобы услышать твои вопли. Вот о чем подумал Рвач, когда почувствовал ненависть, скрывающуюся в жесте Такумсе.

— Почему ты указываешь на моего старого друга Рвача Палмера? — поинтересовался Гаррисон.

— Похоже, сегодня у меня выдался неудачный денек. Все желают мне зла, — сказал Рвач, натужно усмехнувшись. Только это не помогло избавиться от страха.

— Он привез баржу виски, — пояснил Такумсе.

— Ну, он много разного привез, — пожал плечами Гаррисон. — Но если среди его товаров имеется виски, оно будет передано маркитанту в форте. Ни капли спиртного не будет продано краснокожим, можешь быть уверен. Мы следуем каждой букве договора, Такумсе, хотя вы, краснокожие, в последнее время не больно-то его придерживаетесь. Видишь ли, друг мой, дошло до того, что баржи боятся в одиночку спускаться вниз по Гайо, а если это и дальше будет продолжаться, думаю, армии придется предпринять некоторые действия.

— Сожжете деревню? — спросил Такумсе. — Перестреляете наших детей? Наших стариков? Наших женщин?

— Откуда ты набрался подобной пакости? — удивился Гаррисон.

В голосе губернатора прозвучала нескрываемая обида, хотя, насколько было известно Рвачу, Такумсе описал вполне типичную военную операцию.

Рвач решил вступить в беседу:

— Вы, краснокожие, сжигаете беззащитных фермеров в хижинах и пионеров на лодках. Так ответь мне, почему ты считаешь, что мы не имеем права трогать ваши деревни?

Такумсе по-прежнему отказывался смотреть на него.

— Английский закон говорит: убить человека, который ворует твою землю, хорошо. Убить человека, чтобы украсть его землю, плохо. Убивая бледнолицых фермеров, мы делаем хорошо. Убивая краснокожих, которые живут здесь тысячу лет, вы делаете плохо. Договор говорит оставаться к востоку от реки Май-Амми, но они не остаются, и вы им помогаете.

— Мистеру Палмеру никто слова не давал, — сказал Гаррисон. — Но как бы вы, дикари, ни обращались с нашим народом, пусть вы пытаете мужчин, насилуете женщин, уводите в рабство детей, мы отказываемся идти войной на беззащитных. Мы цивилизованные люди, поэтому ведем себя цивилизованно.

— Этот человек будет продавать виски краснокожим. Они будут валяться в грязи, как черви. Он даст виски нашим женщинам. Они станут слабыми, как истекающий кровью олень, будут исполнять все, что он потребует.

— Если он это сделает, мы арестуем его, — возразил Гаррисон. — Учиним допрос и накажем за преступление закона.

— Если он это сделает, ты не арестуешь его, — сказал Такумсе. — Ты поделишь шкуры с ним. Будешь защищать его.

— Ты смеешь называть меня лжецом?! — нахмурился Гаррисон.

— Ты не лги, — ответил Такумсе.

— Такумсе, старина, если ты и дальше подобным образом будешь разговаривать с белым человеком, в один прекрасный день кто-нибудь рассердится и снесет тебе из ружья голову.

— Но я знаю, ты арестуешь его. Знаю, ты допросишь его и накажешь за преступление закона.

Такумсе произнес это без тени улыбки, но Рвач довольно долго торговал с краснокожими, поэтому научился понимать их шутки.

Гаррисон мрачно кивнул. Рвач вдруг догадался, что губернатор шутки не понял. Он, наверное, подумал, что Такумсе и вправду верит в то, что говорит. Впрочем, нет, Гаррисон знал, что он и Такумсе лгут друг другу. Рвач неожиданно подумал, что, когда обе стороны лгут и знают о том, что лгут, это все равно что говорить друг другу правду.

Но Джексон-то, простота, действительно поверил во все происходящее, обхохотаться да и только.

— Верно, — сказал теннизийский законник. — Закон есть то, что отличает цивилизованного человека от дикаря. Краснокожие просто недостаточно образованны, поэтому, если вы не желаете подчиняться законам белого человека, вам лучше будет уступить.

В первый раз Такумсе посмотрел одному из присутствующих в кабинете бледнолицых в глаза. Он холодно воззрился на Джексона и произнес:

— Эти люди лжецы. Они знают правду, но то, что они говорят, ложь. Ты не лжец. Ты веришь в то, что говоришь.

Джексон хмуро кивнул. Он сидел так напыщенно, так благородно, такой у него был богоугодный вид, что Рвач не выдержал и нагрел-таки сиденье кресла под Джексоном — самую малость, просто чтобы Джексон поерзал на заднице. Это несколько поубавило законнику спеси. Но Джексон продолжал гнуть свое:

— Я верю в то, что говорю, потому что говорю чистую правду.

— Ты говоришь то, во что веришь. Но это все же неправда. Как твое имя?

— Эндрю Джексон.

Такумсе кивнул:

— Гикори.

Лицо Джексона удивленно вытянулось — законнику немало польстило, что Такумсе слышал о нем.

— Да, так меня иногда называют.

— Синий Мундир говорит, Гикори — хороший человек.

Джексон никак не мог понять, что же сиденье под ним вдруг так раскалилось, но терпеть жжение было выше его сил. Он подскочил на месте и на пару шагов отступил от кресла, подергивая ногами, чтобы чуточку остудить пылающий зад. Но говорил он, будто по-прежнему олицетворял все достоинство этого мира:

— Я рад, что Синий Мундир так считает. Если я не ошибаюсь, он вождь теннизийских шони?

— Иногда, — ответил Такумсе.

— Что значит «иногда»? — не понял Гаррисон. — Либо он вождь, либо нет.

— Когда говорит честно, он вождь, — объяснил Такумсе.

— Что ж, я рад был услышать, что он доверяет мне, — произнес Джексон.

Но улыбка у него вышла несколько кривоватой, потому что Рвач в данную минуту был занят тем, что нагревал у него под ногами пол. Теперь бедняге Гикори никуда не деться, если, конечно, он не умеет летать. Рвач не собирался долго пытать его. Так, самую малость, пока Джексон не запрыгает на месте — пусть потом законник объясняет, с чего он вдруг решил потанцевать перед молодым воином из племени шони и губернатором Уильямом Генри Гаррисоном.

Однако козни Рвача были сорваны, потому что сидевший под столом Лолла-Воссики неожиданно клюнул носом и, упав, выкатился на середину комнаты. По лицу его расползалась идиотская улыбка, а глаза его были закрыты.

— Синий Мундир! — вскричал он.

Рвач отметил, что выпивка все-таки подпортила ему произношение.

— Гикори! — проорал одноглазый краснокожий.

— Ты мой враг, — сказал Такумсе, начисто игнорируя своего брата.

— Ты ошибаешься, — мягко произнес Гаррисон. — Я тебе друг. Твой враг живет к северу отсюда, в городе Церкви Вигора. Твой враг — этот предатель Армор Уивер.

— Армор Уивер не продает виски краснокожим.

— Я тоже не продаю, — возразил Гаррисон. — Но он делает карты, зарисовывая страну, которая простирается к западу от Воббской реки. Он может поделить ее на части и выгодно продать, после того как уничтожит всех краснокожих.

Такумсе не удостоил внимания жалкие попытки Гаррисона обратить его ненависть против живущего на севере соперника губернатора.

— Я пришел предупредить тебя, — промолвил Такумсе.

— Предупредить меня? — изумился Гаррисон. — Ты, шони, не имеющий права голоса, ты предупреждаешь меня, предупреждаешь прямо здесь, в моей крепости, где сотня солдат, стоит мне слово сказать, пристрелят тебя на месте?

— Следуй договору, — сказал Такумсе.

— Мы следуем договору! Это вы все время нарушаете его!

— Следуй договору, — повторил Такумсе.

— Не то что? — поинтересовался Джексон.

— Не то краснокожие, что живут к западу от гор, объединятся и разрежут вас на кусочки.

Гаррисон закинул голову и разразился заливистым хохотом. Лицо Такумсе осталось невозмутимым.

— Краснокожие объединятся? — заходился Гаррисон. — Что, и Лолли пойдет с вами? Даже мой ручной шони, мой домашний краснокожий, даже он?

Такумсе наконец повернул голову к брату, который храпел на полу.

— Солнце всходит каждый день, бледнолицый. Мы его приручили? Дождь все время падает на землю. Мы его приручили?

— Ты, конечно, извини, Такумсе, но этот одноглазый пьяница повинуется мне ничуть не хуже моей лошади.

— О да, — кивнул Такумсе. — Надень седло. Обуздай. Садись и поезжай. Посмотрим, куда ручной краснокожий привезет тебя. Не туда, куда ты хочешь попасть.

— Куда ж еще? — оборвал его Гаррисон. — Так что не забывай, твой брат всегда находится у меня под рукой. Если ты, мальчик мой, станешь вести себя плохо, я арестую его как заговорщика и подвешу на высоком суку.

Такумсе улыбнулся, губы его превратились в узкую ниточку.

— Это ты так думаешь. Лолла-Воссики так думает. Но его слепой глаз прозреет прежде, чем ты успеешь наложить на Лолла-Воссики свою руку.

Сказав это, Такумсе развернулся и покинул комнату. Тихо, спокойно, ни на кого не сердясь и не позаботившись прикрыть за собой дверь. Он двигался с грацией дикого животного, очень опасного зверя. Однажды в горах Рвачу довелось столкнуться с кугуаром. Вот кого напомнил ему Такумсе. Огромную кошку-убийцу.

Адъютант Гаррисона закрыл дверь.

Гаррисон повернулся к Джексону и улыбнулся.

— Видели? — спросил он.

— Что же я должен был увидеть, мистер Гаррисон?

— Вам нужно растолковать все по буквам, мистер Джексон?

— Я законник. Мне нравится, когда мне растолковывают значение каждой буковки. Попробуйте, если у вас получится.

— А я так даже читать не умею, — бодро возвестил Рвач.

— Ты и рот держать закрытым не умеешь, — огрызнулся Гаррисон. — Хорошо, Джексон, я объясню. Вы и ваши парни с Теннизи, вы все толкуете о том, как бы изгнать краснокожих на запад от Миззипи. Предположим, получится это у вас. И что вы будете делать дальше? Расставите своих солдат по всей реке, охраняя ее день и ночь? Они все равно переправятся через нее, когда захотят, нападут на ваши деревни, будут грабить, пытать и убивать.

— Я не дурак, — кивнул Джексон. — Война обещает стать кровавой, но когда мы загоним их за реку, они будут сломлены. А воины типа Такумсе — они будут либо мертвы, либо опозорены.

— Думаете? Только в той кровавой войне, которую вы помянули, погибнет множество белых парней, белых женщин и детей. У меня есть идея получше. Эти краснокожие присасываются к бутылке с виски крепче, чем бычок к титьке матери-коровы. Два года назад к востоку от реки Май-Амми обитало более тысячи пианкашоу. Затем они познакомились с виски. Они забросили работу, перестали есть, ослабели настолько, что первая же болячка, заглянувшая в те края, вымела их начисто. Перекосила всех до единого. Если сейчас где и остался живой пианкашоу, мне об этом ничего не известно. То же самое произошло на севере с чиппива, впрочем, на этот раз ответственность лежит на французских торговцах. Знаете, что лучше всего в виски? Оно убивает краснокожих, а белые парни все живехоньки.

Джексон медленно выпрямился.

— Похоже, — сказал он, — по приезде домой мне нужно будет принять по меньшей мере ванны три. И то я вряд ли толком отмоюсь.

Рвач с огромным удовольствием отметил, что теперь Гаррисон разозлился по-настоящему. Он вскочил с кресла и так заорал на Джексона, что кресло под Рвачом заходило из стороны в сторону.

— Ты кончай здесь нос передо мной задирать, лицемер вшивый! Ты не меньше меня желаешь им смерти! Чем мы отличаемся друг от друга?!

Джексон задержался у порога и с отвращением окинул губернатора взглядом:

— Убийца, мистер Гаррисон, отравитель не способен увидеть разницы между собой и солдатом. Зато солдат ее видит.

В отличие от Такумсе Джексон не отказал себе в удовольствии громко хлопнуть дверью.

Гаррисон опустился обратно в кресло.

— Рвач, честно признаюсь, мне не особо понравился этот парень.

— Забудь, — успокоил Рвач. — Он на твоей стороне.

Гаррисон медленно расплылся в улыбке:

— Знаю. И когда дело дойдет до войны, мы все будем сражаться бок о бок. За исключением разве что того прихвостня краснокожих, который поселился в Церкви Вигора.

— Куда он денется? — пожал плечами Рвач. — Как только начнется война, краснокожие перестанут отличать одного бледнолицего от другого. Так что его люди будут погибать наравне с нашими. И тогда Армор Уивер тоже вступит в бой.

— Ну да, но если б Джексон и Уивер так же, как и мы, принялись травить своих краснокожих виски, войны бы не было вовсе.

Рвач сплюнул в плевательницу. Попал.

— Этот краснокожий, Такумсе…

— Что такое? — поглядел на него Гаррисон.

— Он меня беспокоит.

— Но не меня, — фыркнул Гаррисон. — У меня на полу валяется его брат. Такумсе не посмеет ничего сделать.

— Когда он ткнул в меня пальцем, я почувствовал его прикосновение, хоть он стоял в другом конце комнаты. Может, он обладает способностями к волшебству? Умеет людей приманивать? Или управлять ими на расстоянии? Мне кажется, он опасен.

— Рвач, ты ж не веришь во всякие обереги, а? Ты образованный, здравомыслящий человек, я думал, тебя подобные предрассудки не волнуют.

— Волнуют, как, впрочем, и тебя, Билл Гаррисон. Перевертыш тебе говорил, достаточно ли тверда эта земля, чтобы строить на ней форт, а когда твоя первая жена рожала, ты вызывал светлячка, чтобы посмотреть, правильно ли малыш лежит в утробе.

— Предупреждаю, — нахмурился Гаррисон, — мою жену не трожь.

— Какую именно, Билл? Тепленькую или ту, что уже остыть успела?

В ответ Гаррисон разразился долгой вереницей проклятий. Рвач слушал и наслаждался — о, как он был доволен! Да уж, в умении разогреть человека ему не откажешь, причем куда веселее подогревать человеческую злость, потому что пламени от нее не бывает, зато идут клубы пара, раскаленным воздухом так и веет.

Рвач милостиво позволил старине Биллу Гаррисону повопить минутку-другую. Затем улыбнулся и поднял руки, демонстрируя, что сдается.

— Билл, ты ж знаешь, ничего дурного я не имел в виду. Я и не подозревал, что ты последнее время стал таким обидчивым. Я-то посчитал, что мы оба знаем, откуда берутся дети, как они туда попадают и как появляются на свет, и твои бабы в этом смысле ничем не отличаются от моих. Когда она лежит на кровати и вопит как оглашенная, поневоле побежишь за повивальной бабкой, которая и сон сумеет набросить, и боль отвести, а когда ребенок не выходит, зовешь светлячка, чтобы он сказал, как там малыш. Поэтому выслушай меня, Билл Гаррисон. Этот Такумсе, он обладает каким-то даром, живет в нем какая-то сила. Он не тот, за кого себя выдает.

— Да неужто, Рвач? Может, ты прав, а может, и нет. Только он сказал, что слепой глаз Лолла-Воссики прозреет прежде, чем я успею наложить на этого дикаря лапы, так что вскоре мне представится возможность доказать ему, что он вовсе не такой могущественный провидец, каким себя мнит.

— Кстати, об одноглазом, по-моему, от него начинает дурно попахивать.

Гаррисон срочно вызвал своего адъютанта:

— Пришлите сюда капрала Уизерса и четырех солдат. Немедленно.

Военная дисциплина, которую поддерживал Гаррисон, поражала. И тридцати секунд не прошло, а солдаты уже вбежали в кабинет. Капрал Уизерс отдал честь и отрапортовал:

— Генерал Гаррисон, отряд по вашему приказанию явился.

— Прикажите трем солдатам оттащить это животное в конюшню.

Капрал Уизерс тут же повиновался, задержавшись ровно на секунду, чтобы ответить:

— Так точно, генерал Гаррисон.

Генерал Гаррисон. Рвач улыбнулся. Он-то знал, что в последней войне с французами Гаррисон служил под командованием генерала Уэйна и выше должности полковника не поднялся. Генерал. Губернатор. Какая напыщенность…

Но Гаррисон снова обратился к Уизерсу, посматривая теперь на Рвача:

— А сейчас вы и рядовой Дики арестуете мистера Палмера и посадите его за решетку.

— Арестуют? Меня? — заорал Рвач. — Что ты мелешь?!

— Обычно он с собой носит оружие, поэтому вам следует тщательно обыскать его, — продолжал Гаррисон. — Я предлагаю раздеть его прямо здесь, прежде чем посадить за решетку, и отправить в тюрьму голышом. Не хотелось бы, чтобы этот скользкий типчик удрал ненароком.

— За что ты меня арестовываешь?!

— У нас имеется ордер на твой арест по обвинению в неуплате долгов, — объяснил Гаррисон. — Кроме того, ты обвиняешься в продаже виски краснокожим. Естественно, нам придется конфисковать все твои товары — в частности, те подозрительные бочонки, что мои солдаты таскали весь день в крепость, — и продать их, чтобы оплатить твой долг. Выручив с их продажи достаточную сумму, мы освободим тебя от несправедливых обвинений в спаивании краснокожих, после чего отпустим на свободу.

Произнеся эту тираду, Гаррисон вышел из кабинета. Рвач дергался, плевался, поминал жену Гаррисона и мать, но рядовой Дики крепко держал в руках свой мушкет, а на конце того мушкета сидел добрый штык, поэтому Рвачу ничего не оставалось делать, кроме как раздеться и позволить себя обыскать. Только это ничего не изменило, и он снова принялся ругаться, пока голышом под надзором Уизерса маршировал через весь форт. Ему даже одеяла не дали, заперев в одну из кладовых. Кладовая была наполовину заполнена пустыми бочонками, оставшимися с последнего привоза виски.

Дожидаясь суда, Рвач просидел взаперти ровно два дня. Впервые в его сердце зародилось желание убить. Можете быть уверены, он придумал массу способов отомстить. Сначала он решил подпалить кружевные занавески в доме Гаррисона, потом — поджечь амбар, где хранилось виски. Но лучше всего вообще весь форт спалить. Какой резон быть факелом, если не можешь использовать свой дар, чтобы поквитаться с тем, кто сначала притворяется твоим другом, а потом заключает тебя в тюрьму?

Но форт поджигать он не стал, потому что надо быть круглым идиотом, чтобы устроить здесь пожар. Рвач знал, что, если одно из зданий внутри крепости загорится, меньше чем за полчаса пламя перекинется и на противоположный конец форта. Все тогда кинутся спасать своих жен, детей, порох, виски и не вспомнят о каком-то торговце, запертом в одной из кладовых. Рвачу совсем не хотелось сгореть заживо в пожаре, который он сам же и устроил, — что ж это будет за месть такая? Он успеет поджечь пару-другую домов, когда ему на шею накинут петлю, но рисковать собственной шкурой, чтобы поквитаться с предателем, он не собирался.

Однако главной причиной того, что Рвач так и не совершил поджог, был не страх, а чисто деловой расчет. Гаррисон хотел продемонстрировать, что ему не нравятся махинации Рвача, который специально задержал груз виски, чтобы заломить цену повыше. Гаррисон показывал ему, что он обладает реальной силой, а Рвач — всего лишь деньгами. Что ж, пусть поиграется в великого и могучего губернатора. Только Рвачу тоже кое-что известно. Он знал, что когда-нибудь Воббская долина подаст петицию в филадельфийский конгресс с просьбой принять ее в Соединенные Штаты. И тогда некий Уильям Генри Гаррисон душу продаст ради того, чтобы стать губернатором штата. А Рвач достаточно выборов повидал, пока торговал в Сасквахеннии, Пенсильвании и Аппалачах, и успел узнать, что немного ты голосов наберешь, если не будешь раздавать направо-налево звонкие серебряные доллары. У Рвача эти серебряные доллары будут. Когда придет время, он может раздать свои денежки голосующим за Гаррисона — и опять-таки может не раздать. Просто так, возьмет и не даст денег. Поможет другому человеку обосноваться в губернаторском особняке, когда Карфаген превратится в настоящий город, а Воббская долина — в полноправный штат. Тогда Гаррисон на всю оставшуюся жизнь запомнит, чем это чревато — бросать нужных людей за решетку. Он зубами будет скрежетать от гнева при виде того, как люди типа Рвача отнимают у него заветную власть.

Вот какими мыслями развлекался Рвач, коротая в запертой кладовке два долгих дня и две темные ночи.

Затем его вытащили, одели и приволокли в суд — небритого, грязного, с торчащими в разные стороны волосами и в мятой-перемятой одежде. Судьей выступал генерал Гаррисон, члены жюри были одеты в мундиры, а защиту представлял — Эндрю Джексон! Очевидно, губернатор Билл хотел позлить Рвача, хотел, чтобы тот начал протестовать, но Рвач тоже не вчера родился. Он знал наперед, что замышляет Гаррисон, поэтому ругаться не стал — выгоды это не принесло бы. Сев на скамью, он выпрямился и решил побыстрее покончить с представлением.

Суд занял несколько минут.

Рвач с непоколебимым лицом выслушал свидетельство молодого лейтенанта, заверившего, что все виски Рвача было продано маркитанту в точности по той же цене, что и в прошлый раз. Согласно официальным бумагам, Рвач ни на пенни не нажился, заставив Карфаген-Сити ждать новой поставки целых четыре месяца. «Что ж, — подумал Рвач, — справедливо, Гаррисон хочет продемонстрировать мне, как должны делаться дела». Поэтому он ни словом не возразил. Гаррисон, облачившись в судебную мантию, веселился от души. «Ничего, радуйся жизни, — думал Рвач. — Все равно меня не разозлишь».

Однако это ему все-таки удалось. Из суммы вычли двести двадцать долларов и прямо на суде передали Эндрю Джексону. Отсчитали одиннадцать золотых двадцатидолларовых монет. Рвач чуть не корчился от боли, видя, как блестящий металл исчезает в лапах Джексона. Тут он не выдержал. Правда, голос ему удалось обуздать.

— По-моему, это явное нарушение, — абсолютно спокойно заявил он, — когда истец выступает в роли защиты.

— Он выступает твоим адвокатом не по обвинению в неуплате долгов, — растолковал его честь судья Гаррисон. — Он защищает тебя по обвинению в продаже спиртного краснокожим.

Затем Гаррисон улыбнулся и стукнул молотком, показывая, что вопрос закрыт.

Слушание дела о поставке виски в Карфаген-Сити отняло совсем немного времени. Джексон представил суду те же документы и расписки в получении, доказывая, что все до единого бочонки с виски были проданы маркитанту в форте Карфаген и ни капли спиртного не ушло краснокожим.

— Хотя должен отметить, — в конце заявил Джексон, — что количества виски, указанного в данных документах, хватит на три года содержания армии раз в десять больше местного гарнизона.

— Наши солдаты не прочь выпить, а пьют они много, — ответил судья Гаррисон. — Могу поспорить, уже через шесть месяцев этого спиртного не будет. Но краснокожим мы не дадим ни капли, мистер Джексон, можете не сомневаться!

Затем он отклонил все обвинения, выдвинутые против Рвача Палмера, он же Улисс Барсук.

— Пусть это послужит вам уроком, мистер Палмер, — нравоучительным тоном изрек Гаррисон. — Справедливость на границе быстра на расправу. Не забывайте оплачивать свои долги. И никогда не замышляйте зло.

— Да, разумеется, — бодренько отозвался Рвач.

Гаррисон хорошенько его покатал, но все в результате закончилось благополучно. Конечно, потерянные двести двадцать долларов немало беспокоили его, как и два проведенных в тюрьме дня, но Гаррисон вовсе не хотел надувать Рвача. Джексон не знал одного маленького фактика, о котором почему-то никто не счел должным упомянуть, — так случилось, что, согласно контракту, Рвач Палмер являлся официальным маркитантом располагающейся на Воббской территории армии Соединенных Штатов. Документы, доказывающие, что он не продавал виски краснокожим, на самом деле показывали, что он продал спиртное самому себе, да еще с прибылью. Теперь Джексон отправится домой, а Рвач займет место в магазинчике маркитанта, распродавая краснокожим огненную воду по самым неимоверным ценам, делясь прибылью с губернатором Биллом и с радостью отмечая, что дикари мрут как мухи. Гаррисон сыграл злую шутку над Рвачом, это верно, но зато как он разыграл Гикори!

Рвач не преминул отметиться на пристани, когда Джексона переправляли на другой берег Гайо. Как оказалось, законника сопровождали два неимоверно здоровых горца с винтовками на плечах — ни больше ни меньше. Рвач взял на заметку, что один из них выглядит как краснокожий-полукровка, вероятно, помесь черрики и белого человека, — Рвач немало повидал таких типчиков в Аппалачах, там белые мужчины на самом деле женились на скво, как будто те были настоящими женщинами. Причем на обеих винтовках горцев стояло клеймо «Эли Уитни», которое означало, что ружья были сделаны в штате Ирраква, где некий парень по имени Уитни открыл целую фабрику, выпускающую винтовки с такой скоростью, что цены на них сразу покатились вниз. Но самое интересное в этой истории было то, что работали на его фабрике одни женщины, скво из Ирраквы, хотите верьте, хотите нет. Джексон сколько угодно мог распространяться насчет того, что краснокожих надо изгнать на запад от Миззипи, — поздно, слишком поздно. На его дуги встал Бен Франклин, позволив племени ирраква основать на севере собственный штат, и к нему присоединился Том Джефферсон, который только ухудшил положение — во время войны за независимость против владычества короля он подарил черрики право называться полноправными гражданами и голосовать. Начни обращаться с краснокожими как со свободными людьми, и они тут же возомнят, будто обладают теми же правами, что и белый человек. Как тут сохранить порядок в обществе, если творится такое? А потом черные станут протестовать против рабства… Оглянуться не успеешь, как будешь сидеть в баре, в каком-нибудь салуне, и слева от тебя развалится краснокожий, а справа — черный. Нет, это же ненормально, неестественно.

Вот Джексон, к примеру, считает, что спасет белых людей от краснокожих, если будет путешествовать в компании с полукровкой и с винтовками, сделанными руками дикарей. Но хуже всего то, что в мешочке, привязанном к седлу Джексона, позвякивают одиннадцать золотых монеток, монет, которые по справедливости принадлежат Рвачу Палмеру. При мысли об этом Рвач так разозлился, что позабыл о всякой осторожности.

Сосредоточившись, Рвач нагрел горловину мешочка, как раз там, где металлическая булавка пришпиливала его к седлу. Он отсюда чувствовал, как плавится кожа, как она чернеет и твердеет вокруг булавки. Вскоре, когда лошадь пустится вскачь, мешочек непременно упадет на землю. Но поскольку они скорее всего заметят пропажу, Рвач решил не ограничиваться одним мешочком. Он поджарил еще дюжину мест на том седле и на седлах, что были надеты на других лошадях. Переправившись на другой берег, законник и его сопровождающие оседлают лошадей и поскачут домой, но Рвач знал, что еще задолго до Нэшвилла им придется забыть о такой роскоши, как седла. Он надеялся, что постромки Джексона порвутся таким образом, что старина Гикори брякнется прямо на свой зад, а может, даже сломает руку. Одна мысль о подобной перспективе развеселила Рвача и подняла ему настроение. Все-таки забавно быть факелом. Никогда не мешает потыкать какого-нибудь надутого святошу-законника носом в грязь.

По правде говоря, честный человек вроде Эндрю Джексона вряд ли мог состязаться с парой таких отъявленных мошенников, как Билл Гаррисон и Рвач Палмер. Стыд и позор, что армия до сих пор не выдает медалей солдатам, которые спаивают своих врагов до смерти, вместо того чтобы палить по ним из ружей. Потому что в таком случае Гаррисон и Палмер стали бы настоящими героями — в этом Рвач ни секунды не сомневался.

Но тем не менее он знал, что Гаррисон все равно выкрутится из положения и найдет способ объявить себя героем, тогда как на долю Рвача останутся деньги. «Что ж, таков порядок вещей, — философски решил Рвач. — Одни получают славу, другие — желтые монетки. Но я против этого не возражаю — если только не окажусь среди тех, кто заканчивает вообще с пустым карманом. Хотя к проигравшим я себя никогда не относил. Но ежели я проиграю, ой, как все пожалеют, ой, как пожалеют».