"Люди на краю пустыни" - читать интересную книгу автора (Кард Орсон Скотт)

НА КРАЮ ПУСТЫНИ

Сообщение ЛаВона о прочитанной книге, было, конечно, полной бессмыслицей. Карпентер знал это с того самого момента, как вызвал этого ученика к доске. После того как на прошлой неделе Карпентер сделал ЛаВону замечание, он не сомневался в том, что мальчик подготовит сообщение о прочитанной книге — отец ЛаВона никогда не позволил бы своему сыну скатиться в разряд отстающих. Будучи чрезвычайно упрямым и дерзким подростком, ЛаВон стал настоящим лидером шестиклассников. Этот бунтарь вечно конфликтовал, не позволяя Карпентеру добиться полного контроля над классом.

— Я так обожаю «Маленьких людей», — произнес ЛаВон, — что у меня от этой книжки просто мороз бежит по коже.

В классе раздался взрыв хохота. «Очень остроумно, а главное, ко времени, — подумал Карпентер. — Но здесь, на новых пахотных землях так кривляются только цыгане-комедианты, которые кочуют в своих повозках. Карьера кочующего паразита, который живет, высасывая смех из замученных тяжким трудом фермеров, вот что тебя ждет, ЛаВон».

— Имена всех положительных героев в этой книге начинаются с буквы «Д». Деми — это замечательный маленький мальчик, который никогда не делает ничего дурного. Дейзи оказалась такой праведной, что сумела заиметь семерых детей, оставаясь при этом девственницей.

На этот раз он перешел все границы. Многим людям не нравилось, когда в школе затрагивали сексуальные вопросы, и если какой-нибудь слишком сообразительный ребенок коснулся бы в своем сообщении данной темы, то это было бы истолковано против Карпентера. Здесь, на краю цивилизованного мира, люди были готовы на все, лишь бы хоть как-нибудь развлечься. Крестовый поход с целью изгнать учителя за то, что он разрушает моральные устои молодежи, мог развлечь их гораздо больше, нежели выступление бродячих комедиантов. К тому же если он уедет, то все они только вздохнут спокойно и испытают чувство выполненного долга. С этим Карпентеру уже приходилось встречаться. Однако в отличие от большинства учителей, такой вариант его совсем не страшил. В университете его возвращение восприняли бы с радостью. Когда там узнали о намерении Карпентера отправиться в провинцию и стать учителем в одной из захудалых сельских школ, то решили, что он просто сошел с ума. «Мне абсолютно ничего не грозит, — подумал он. — Им не удастся сломать мне карьеру. Я и не подумаю приходить в смущение от совершенно благозвучного слова девственница».

— Дэн внешне выглядит как большой и плохой мальчик, но у него золотое сердце, несмотря даже на то, что он иногда говорит очень нехорошие слова, такие, как, например, слово дьявол. — ЛаВон сделал паузу, ожидая реакции Карпентера. Однако никакой реакции не последовало.

— Самым печальным образом является сын уличного скрипача, бедолага Нэт. Он изо всех сил старается приноровиться, но ему так и не удается сравняться в добродетели ни с одним из других героев книги, и все потому, что его имя не начинается с буквы «Д».

Конец. ЛаВон положил на стол Карпентера одинокий листок бумаги и отправился на свое место. Своей размеренной походкой он чем-то напоминал паука, лапы которого двигаются как бы сами по себе и никак не связаны с остальным телом. В общем, даже походка ЛаВона говорила о его абсолютном спокойствии. «Тело этого мальчика остается таким же неподвижным, как и мое тело, когда я еду в своей инвалидной коляске, — подумал Карпентер. — Плавные движения ног не нарушают неподвижности его тела. В свои пятнадцать лет этот изящный красавец уже стал кумиром для своих слишком доверчивых сверстников. Но этот сильный красавец был врагом и мучителем, который испытывал потребность доказывать свое превосходство, терзая слабых. Но я не так слаб, как ты думаешь».

Сообщение, сделанное ЛаВоном, было высокомерным, слишком коротким и вызывающе дерзким. Он сделал это нарочно, рассчитывая вызвать раздражение Карпентера. Следовательно, Карпентер не должен был проявить ни малейшего признака раздражения. Помимо этого, его сообщение обладало и несомненными достоинствами: оно было неглупым, ироничным и остроумным. Несмотря на показную апатичность и глупость, у этого мальчика явно имелись мозги. Он был слишком умен, чтобы жить в этом сельскохозяйственном городке. Он мог бы заниматься чем-то более значительным, нежели вспашка трактором всех этих бесконечных полей. Но то, что дочь Фишера жадно ловит каждое его слово, не оставляло сомнений в том, что он останется здесь навсегда и обзаведется женой и ребенком. Возможно, что он, как и его отец, станет большой шишкой, но так и не оставит никакого следа своего пребывания в этом мире. Как это ни трагично, его жизнь будет растрачена попусту.

Но нельзя проявлять признаков гнева. Дети это неправильно поймут. Они подумают, что причиной моего гнева является непокорность ЛаВона, а это в их глазах сделает его еще большим героем. Выбирая себе кумиров, дети всегда проявляют удивительную глупость. В четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать лет все, что они видят в своей жизни — это неуютные классы, в которых нет даже книг. Время от времени им приходится на год, а то и на два прерывать свои занятия и вступать в единоборство с этой каменистой землей, вечно негодуя на взрослых, которые заставляют их работать, и обожая любого идиота, который обещает им призрачную свободу. «Вы, дети, еще не знаете, что такое выбираться из руин собственных ошибок. Мы, взрослые, знаем, каким был мир до своего падения и чувствуем на своих плечах бремя этого знания».

Класс ждал ответа Карпентера. Он потянулся к клавиатуре компьютера, прикрепленной к инвалидной коляске. Его руки, словно когтистые лапы, ударили по клавишам увеличенного размера. Его пальцы были слишком непослушными, чтобы работать каждым из них в отдельности. Когда он пытался это сделать, они сжимались в кулак, превращаясь в молот, с помощью которого можно было наносить удары, крушить и ломать. Но его пальцы были неспособны ни хватать, ни даже держать. «Мне доступно понимание смысла лишь половины глаголов, — подумал он, как обычно. — Я изучаю их точно так же, как слепой изучает слова, связанные со способностью видеть, — тупо запоминает наизусть, не имея никакой надежды когда-нибудь узнать, что они на самом деле означают».

Синтезатор речи прогудел слова, которые он набрал на клавиатуре.

— Блестящее эссе, мистер Дженсен. Мощная ирония и освежающий примитивизм. Но, к сожалению, оно также показывает и скудость вашего духовного мира. Название, выбранное Алькотт, весьма иронично — она хотела показать, что несмотря на свой маленький рост, герои ее книги обладают большими и великодушными сердцами. У вас же, несмотря на большой рост, очень маленькое сердце.

ЛаВон посмотрел на него из-под опущенных век. Была ли в этом взгляде ненависть? Да, определенно была. «Я хочу, чтобы ты ненавидел меня, мальчишка. Ты так меня возненавидишь, что будешь сам проявлять готовность сделать все, о чем я тебя попрошу. Вот тогда-то я и завладею тобой, вот тогда я смогу извлечь из тебя нечто стоящее, а после этого предоставлю тебя самому себе. Но ты будешь уже другим, ты будешь человеком, достойным жизни».

Карпентер толкнул оба рычага, и коляска отъехала назад. Рабочий день был почти закончен, а вечером произойдут некоторые весьма неприятные изменения в жизни городка Рифрок. В этом он не сомневался. Понимая то, что предстоящие аресты в какой-то степени произойдут по его вине, и то, что тюремное заключение отцов некоторых шестиклассников станет для их семей настоящим потрясением, Карпентер испытывал необходимость подготовить их самым наилучшим образом к тому, чтобы они поняли, почему так должно случиться и почему, по большому счету, это правильно. Однако было бы слишком наивно надеяться на то, что сегодня они смогут это понять. Но, может быть, когда-нибудь они вспомнят и простят ему то, о чем вскоре узнают, простят ему то, что он с ними сделал.

Он снова ударил по клавишам.

— Поскольку мистер Дженсен подвел черту под сегодняшними занятиями по литературе, займемся экономикой, — объявил компьютер. Нажав еще несколько клавиш, он начал читать лекцию. Храня все свои лекции в памяти, Карпентер в любой момент мог извлечь каждую из них. Поэтому он сидел в своем кресле неподвижно, как камень, и лишь всматривался по очереди в лицо каждого из учащихся, пытаясь определить, кто из них слушает его невнимательно. Он извлекал определенные преимущества из того, что вместо него говорит машина. Много лет назад он понял, что людей пугает, когда его словами говорит механический голос, а собственные губы остаются неподвижными. Из-за этого Карпентер казался им опасным и сильным. Но этот чудовищный голос нравился ему гораздо больше, нежели собственное костлявое, скрюченное параличом тело, прикованное к инвалидной коляске. Это тело, похожее на тело какого-то червя, выглядело странно и вызывало жалость. Только когда синтезатор произносил его язвительные слова, он чувствовал уважение со стороны людей, которые вечно смотрели на него сверху вниз.

«Здесь, в поселениях, которые находятся у самого рубежа цивилизации, — продолжал он, — мы не можем позволить себе роскоши жить по законам рыночной экономики. До того, как дожди омыли эту древнюю пустыню, в этих песках не росло ничего, кроме редких растений. Тридцать лет назад здесь не было ничего живого. Ведь даже ящерицы живут только там, где есть корм для насекомых и вода. А потом дымы пожаров, возникших по нашей вине, затмили небо, и ледники стали продвигаться на юг. Дожди, которые всегда шли севернее этих мест, теперь обрушились на эту землю и омыли пустыню. Это был шанс».

ЛаВон ухмыльнулся, посмотрев на Киппи, который делал вид, что дремлет. Ударив по клавишам, Карпентер на время прервал лекцию.

— Киппи, хорошо ли ты будешь спать, если я тебя прямо сейчас отправлю домой, чтобы ты там вздремнул?

Резко выпрямившись, Киппи притворился, что ужасно испуган. Впрочем, это было двойное притворство: на самом деле он боялся и, чтобы скрыть это, делал вид, будто его страх притворный. «Как сложен и запутан внутренний мир детей», — подумал Карпентер.

— В то время, как старые поселения медленно погружались в прибывающие воды Большого Соленого озера, ваши отцы и матери двинулись в пустыню, чтобы освоить ее земли. Но они не были одиноки. Полагаясь только на свои силы, мы бы ничего не смогли сделать. Люди, которые еще до них стали осваивать край пустыни, посадили траву. Трава дала корм стадам и пустила корни в песке. Корни превратились в богатый азотом перегной. За три года земли на краю пустыни покрылись тонким слоем почвы. Если бы по каким-то причинам первопроходцы не высадили траву или заградительный почвенный слой был бы разрушен, то дождевые воды подмыли бы его и погубили бы расположенные за ним сельскохозяйственные угодья. Таким образом, первопроходцы несут ответственность как друг перед другом, так и перед нами. Как бы вы отнеслись к первопроходцу, который не выдержал испытаний?

— Точно так же, как к тому, кто их выдержал, — сказал Поуп. Этому самому юному шестикласснику было всего лишь тринадцать лет от роду, и он самым бессовестным образом подлизывался к ЛаВону.

Карпентер еще несколько раз ударил по клавишам.

— А как именно? — спросил металлический голос. Отвага Поупа тотчас куда-то улетучилась.

— Извините.

Но Карпентер не позволил замять этот вопрос.

— Как вы называете первопроходцев? — спросил Карпентер. Он переводил взгляд с одного ученика на другого, но все они отводили глаза. Все, кроме ЛаВона.

— Так как вы их называете? — повторил он свой вопрос.

— Если я скажу, меня вышвырнут из школы, — сказал ЛаВон. — Вы хотите, чтобы меня вышвырнули из школы?

— Вы ведь обвиняете их в прелюбодействе с домашним скотом, верно?

Кто-то хихикнул.

— Да, сэр, — сказал ЛаВон. — Мы называем их скотоложцами, сэр.

Пока они смеялись, Карпентер ударил по клавишам. В наступившей тишине снова зазвучал металлический голос.

— Хлеб, которым вы питаетесь, произрастает на созданной ими почве, а навоз их домашнего скота, которым удобрена эта почва, в конечном счете способствует укреплению ваших тел. Без первопроходцев вы бы прозябали на берегах Мормонского моря, питаясь рыбой и запивая ее чаем из полыни. Не забывайте об этом. — Произнося свою речь, он постепенно уменьшал громкость синтезатора, поэтому чтобы услышать последние его слова, им пришлось напрягать слух.

Затем он возобновил свою лекцию.

— Вслед за первопроходцами пришли ваши матери и отцы. Они стали высаживать сельскохозяйственные культуры в том порядке, который был рекомендован учеными: два ряда яблонь, за ними шесть метров пшеницы, потом шесть метров кукурузы, затем шесть метров огурцов и так далее. Год за годом обрабатывая все новые и новые шестиметровые куски почвы, они следовали за первопроходцами, осваивая новые участки земли и производя все больше продовольствия. Если бы вы выращивали не то, что вам рекомендовали ученые, и не собирали бы урожай в установленные сроки, а в случае необходимости не работали бы на полях плечом к плечу, то растения бы погибли, а дожди их просто бы смыли. Что вы сказали бы о фермере, который не занимается своим трудом или увиливает от работы?

— Что он настоящий подонок, — ответил кто-то из учеников.

— Дерьмо он, вот кто, — добавил другой.

— Чтобы сделать эту землю плодородной, ее нужно планомерно возделывать в течение восемнадцати лет. Только тогда ваша семья сможет позволить себе роскошь решать, какую культуру выращивать. Только тогда вы сможете либо работать с ленцой, либо трудиться в поте лица, чтобы получить прибыль. Тогда некоторые из вас разбогатеют, а другие станут бедняками. Но сегодня мы все делаем вместе, прилагая равные усилия, и поровну делим плоды нашего труда.

ЛаВон что-то пробормотал.

— Вы что-то сказали, ЛаВон? — спросил Карпентер. Он заставил компьютер говорить очень громко. Это напугало детей.

— Ничего, — сказал ЛаВон.

— Вы сказали: «Кроме учителей».

— А хоть бы и сказал, так что из того?

— Вы правы, — согласился Карпентер, — учителя, в отличие от ваших родителей, не сеют и не пашут. Учителям надлежит возделывать гораздо более бесплодную почву, и чаще всего те немногие семена, которые мы посеяли, смывает первый же весенний ливень. Вы — живое доказательство тщетности нашего труда. Но мы стараемся, мистер Дженсен, несмотря на всю абсурдность наших усилий. Мы можем продолжать?

ЛаВон кивнул головой. Его лицо покраснело. Карпентер был удовлетворен. Этот мальчик еще не совсем безнадежен — он еще может испытывать чувство стыда за то, что упрекнул человека в том, как тот зарабатывает на жизнь.

— Некоторые из вас, — продолжал учитель, — считают, что должны получать большее вознаграждение за проделанную вместе со всеми работу. Это те, кто крадет из общего амбара и продает плоды совместного труда. На черном рынке хорошо платят за краденое зерно, и эти воры богатеют. Когда они достаточно разбогатеют, то смогут, покинув пустынные земли, вернуться в города, расположенные на плоскогорьях. Их жены будут носить красивую одежду, своим сыновьям они купят часы, а их дочери получат собственные земельные участки и выгодно выйдут замуж. А в это время их друзья и соседи, которые им так доверяли, останутся ни с чем на краю пустыни, выращивая продовольствие, которым будут кормиться эти воры. Скажите, что вы думаете о торговцах черного рынка?

Он посмотрел на их лица. Да, они все знали. Он заметил, как они тайком взглянули на новые туфли Дика и на наручные часы Киппи. На купленную в городе новую блузку Ютонны и на джинсы ЛаВона. Они знали, но боялись сказать. Однако, возможно, дело здесь было даже не в страхе, а в надежде на то, что у собственного отца хватит ума украсть часть общего урожая и воспользоваться шансом уехать отсюда, вместо того, чтобы восемнадцать лет здесь вкалывать.

— Кое-кто считает, что эти воры умны. Но я говорю вам, что они ничем не отличаются от бандитов равнин. И те и другие являются врагами цивилизации.

— И это вы называете цивилизацией? — спросил ЛаВон.

— Да, — набрал ответ Карпентер. — Здесь мы живем в мире, и вы сами знаете, что работая сегодня, мы обеспечиваем себе сытую жизнь завтра. В прерии все по-другому. Там люди знают, что завтра придет бандит, и если он тебя не убьет, то уж точно съест весь твой хлеб. Только здесь люди доверяют друг другу. За счет этого доверия и богатеют спекулянты черного рынка. Они пользуются доверием своих соседей. Но когда они разворуют все запасы, то за счет чего вы будете жить, дети?

Они, конечно, ничего не поняли. Им по силам была задачка, в которой надо определить, каким было расстояние между двумя грузовиками, один из которых приближался к другому со скоростью шестьдесят километров, а встречаются они через час. Взяв карандаш и бумагу, они с грехом пополам все же могли вычислить правильный ответ. Но суть вопросов такого порядка оставалась для них неуловимой, словно облако пыли. Они ее видели, но не могли ухватить своими еще слабыми и сосредоточенными на собственной личности мозгами. Помучив их напоследок опросом по истории, он задал на дом от работать правописание тридцати слов и отправил за дверь.

Но ЛаВон не спешил уходить. Подойдя к двери, он закрыл ее и заговорил.

— Это была глупая книжка, — сказал он.

Карпентер защелкал клавишами.

— И поэтому вы сделали такое глупое сообщение.

— Оно не глупое, оно смешное. Но вы убедились, что я прочел эту чертову книгу, верно?

— И я поставил вам четверку.

Какое-то время ЛаВон молчал, а потом снова заговорил:

— Не надо мне делать любезности.

— Я и не собираюсь.

— И вырубите вы свой проклятый механический голос. Ведь вы можете говорить собственным голосом. Вот мою двоюродную сестру разбил паралич, так она только воет на луну.

— Вы можете идти, мистер Дженсен.

— Когда-нибудь я обязательно услышу ваш собственный голос, мистер Машина.

— Вам лучше немедленно уйти домой, мистер Дженсен.

ЛаВон уже было открыл дверь, чтобы уйти, но вдруг резко повернул назад и, сделав десяток широких шагов, приблизился к классному руководителю. Теперь его ноги двигались упруго и уверенно, теперь они напоминали ноги лошади, а не лапы паука. В движениях его рук чувствовалась легкость и сила. Наблюдая за ним, Карпентер ощутил, как внутри него поднимается волна уже знакомого страха. Если уж Господу было угодно, чтобы он с рождения был именно таким, Он мог бы по крайней мере уберечь его от таких вот садистов.

— Что вам надо, мистер Дженсен?

Но не позволив компьютеру произнести эту фразу до конца, ЛаВон схватил запястья Карпентера и крепко их сжал. Карпентер и не пытался оказать сопротивление. Если бы он это сделал, то стал бы только извиваться в кресле, словно устрица на сковороде. Он не мог позволить себе корчиться от боли на глазах у этого мальчишки. Такое унижение было для него просто невыносимо. ЛаВон словно тисками сжимал его безвольные руки.

— Не суйте нос в чужие дела, — сказал ЛаВон. — Вы здесь всего два года и ничего не знаете, понятно? Вы ничего не видели и ничего не скажете, вы поняли?

Итак, дело было вовсе не в сообщении о прочитанной книге. На самом деле ЛаВон понял суть лекции о цивилизации и черном рынке. Он знал, что его собственный отец, Нефи Делос Дженсен, занимавший важный пост старшины присяжных Рифрока, замешан в этом более, чем кто-либо другой в городе. «Тебе лучше всего идти домой. Возможно, судебные приставы уже забрали твоего отца».

— Вы поняли меня?

Но без своего компьютера Карпентер не станет говорить. Этот мальчик никогда не услышит, как звучит собственный голос Карпентера. Он не услышит эти скулящие завывания, скорее похожие на звуки, извлекаемые собакой, которая пытается подражать человеческой речи. «Ты никогда не услышишь мой голос, мальчик».

— Только попробуйте меня за это исключить, мистер Карпентер. Я скажу, что ничего такого не было. Я скажу, что вы имеете на меня зуб.

Затем он отпустил руки Карпентера и, крадучись, вышел из класса. Ноги Карпентера так свело, что все тело приподнялось в кресле, и лишь компьютер, в корпус которого он уперся коленями, не позволил ему съехать на пол. Его руки хватали пустоту, голова дергалась, нижняя челюсть отвисла вниз. Так его тело реагировало на страх и гнев. Именно поэтому он прилагал все усилия, чтобы никогда не испытывать этих эмоций. Как, впрочем, и любых других. Он был абсолютно бесстрастным существом. Поскольку телесная жизнь была ему недоступна, он вел умственный образ жизни. Словно распятый на кресте, он распластался в инвалидном кресле, проклиная свое тело и делая вид, что просто ждет, когда оно успокоится.

И оно, конечно, успокоилось. Как только Карпентер вновь обрел контроль над своими руками, он отделил блок компьютера от модуля речи и извлек из его памяти данные, которые вчера утром отправил в Зарахемлу. Это были расчеты количества собранных за три года урожаев и общий вес с разбивкой по культурам: пшеница и кукуруза, огурцы и ягоды, яблоки и бобы. В первые два года отличие между расчетными и фактическими данными находилось в пределах двух процентов. Что касается третьего года, то вопреки расчетам, которые убеждали в том, что урожай должен быть гораздо большим, чем прежде, фактическое количество собранного урожая оказалось таким же, как в предыдущие два года. Это было подозрительно. Затем шли бухгалтерские счета епископа. Эта община была поражена недугом. Если уж и епископ соблазнился такого рода делишками, значит, все здесь гниет на корню. Рифрок-Фармс ничем не отличался от сотен других таких же поселков, расположенных вдоль границы, разделяющей осваиваемые земли и пустыню. Но Рифрок был поражен тяжким недугом. Знал ли Киппи, что даже его отец был спекулянтом на черном рынке? Уж если нельзя доверять епископу, то кому вообще можно верить?

Собственные мысли вызвали у него горечь во рту. «Они поражены недугом. Нет, Карпентер, не так уж они больны, — сказал он себе. — Цивилизацию всегда терзали паразиты, но она тем не менее уцелела. И уцелела она, потому что время от времени от них избавлялась. Очищаясь, она сбрасывала их со своего тела. Они же делали из воров героев и презирали тех, кто сообщает об их воровстве. Мне не стоит ждать благодарности за то, что я сделал. Но мне и не нужна их любовь. Это чувство мне недоступно. Смогу ли я сделать вид, что являюсь чем-то большим, нежели скрюченное тело, которое мстит тем, кто достаточно здоров, чтобы иметь собственную семью и использовать любую возможность для улучшения жизни своих родных?»

Он нажал рычаги, и коляска покатилась вперед. Хотя он очень умело маневрировал между стульями, но все же потратил почти целую минуту, чтобы добраться до двери.

«Я улитка. Я червь, живущий в металлической скорлупе, водяная улитка, которая ползет по стеклу аквариума, пытаясь очистить его от грязи. Я отвратительная улитка. Они же — золотые рыбки, сверкающие чешуей в прозрачной воде. Их гибель вызывает печаль. Но без меня все бы они погибли. Их красота зависит не только от них самих, но и от меня. И от меня даже в большей степени — ведь я работаю, чтобы сохранить их красоту, а они ей просто пользуются».

Всякий раз когда Карпентер пытался найти оправдание своему существованию, он рассуждал примерно таким образом. Между тем, его коляска выкатилась в коридор, который вел к парадной двери школы. Он знал, что его научные изыскания по севообороту стали ключом к освоению этих обширных целинных земель, лежавших в пустыне, на востоке Юты. Неужели они не могли учредить специально для него медаль, а потом вполне заслуженно наградить его той же медалью, которой награждали всадников свободы, сопровождавших в горах караваны иммигрантов? Они сами называли его героем. Они признали, что червяк в инвалидной коляске — герой. Но губернатор Монсон испытывал к нему только жалость. Он видел в нем только червяка. Карпентер мог быть героем, но при этом всегда оставался Карпентером.

Для его коляски построили пандус из бетона, после того как школьники дважды уничтожили деревянный. Когда они это сделали во второй раз, ему пришлось обращаться за помощью, воспользовавшись компьютерной сетью. Он вспомнил, как сидя на краю крыльца, он разглядывал лачуги обитателей поселка. Если они и видели его, то их вполне устраивало то положение, в котором он оказался — ведь никто из них не пришел ему на помощь. Но Карпентер мог их понять. Они испытывали страх перед тем, что казалось им странным и непонятным. Им было не по себе, когда они находились рядом с мистером Карпентером, слышали его механический голос и видели его инвалидную коляску на электроприводе. Он их действительно мог понять, ведь он тоже был человеком. Он даже был с ними согласен. Он делал вид, что Карпентера здесь нет, и, возможно, вообще уехал бы отсюда.

Он увидел вертолет, когда его коляска уже катилась по асфальтированной улице. Аппарат приземлился на площадке, расположенной между универмагом и часовней. Четыре судебных пристава вышли из прохода, открывшегося в борту, и направились в разные концы поселка.

Случилось так, что Карпентер находился как раз напротив дома епископа Андерсона, когда пристав постучал в дверь. Карпентер рассчитывал, что успеет вернуться домой еще до того, как они начнут аресты. Но он ошибся. Первой его мыслью было увеличить скорость и покинуть улицу. Он не хотел это видеть. Ему нравился епископ Андерсон. Во всяком случае, раньше нравился. Он не желал ему зла. Если бы епископ не приложил руки к воровству урожая и не обманул бы его доверия, то его не напугал бы ни этот стук в дверь, ни значок в руке пристава.

Карпентер услышал рыдания сестры Андерсон, когда ее мужа вывели из дома. Наблюдает ли за ним из дома Киппи? Заметил ли он, как мистер Карпентер проезжает мимо их дома? Карпентер знал, во что обойдутся эти аресты семьям злоумышленников. Это будет не только позор, хотя позор будет на весь поселок. Гораздо хуже будет то, что они надолго лишатся своих отцов, а детям придется еще больше работать. Разрушение семьи внушало ему ужас, так как невинные домочадцы будут в полной мере отвечать за вину своего отца. Это было несправедливо, ведь они не сделали ничего дурного. Но в целях защиты цивилизации столь суровые меры были необходимы.

Заставив себя прислушаться к стенаниям, доносившимся из дома епископа, Карпентер замедлил ход своей коляски. Он понимал, что если они знают о его причастности к этому, то сейчас смотрят на него с ненавистью.

А они наверняка знали: Карпентер намеренно отказался от возможности остаться инкогнито. «Если я обрекаю их на суровое наказание, то не должен и сам бежать от последствий собственных действий. Я вынесу то, что мне надлежит вынести, будь то горе, обида и гнев тех семей, которым я причинил вред ради всех остальных жителей поселка».

Вертолет оторвался от земли еще до того, как Карпентер добрался до дома, и с грохотом исчез в низко нависших над поселком тучах. Опять пойдет дождь. Три сухих дня, потом три дождливых и так в течение всей весны. Дождь хлынет вечером. До наступления темноты еще четыре часа. Может быть, он начнется только, когда стемнеет.

Карпентер оторвался от чтения книги. Он услышал снаружи чьи-то шаги. И шепот. Подъехав к окну, он посмотрел на улицу. Небо стало еще темнее. Компьютер сообщил, что сейчас полпятого. Ветер усиливался. Но звуки, которые Карпентер услышал, не были шумом ветра. Шерифы прибыли полчетвертого. Сейчас полпятого, и он слышит снаружи чьи-то шаги и шепот. Он почувствовал, как цепенеют его руки и ноги. «Подожди, — сказал он себе. — Ведь бояться абсолютно нечего. Надо расслабиться и успокоиться». Получилось. Его тело расслабилось. Сердце еще колотилось, но его ритм уже приходил в норму.

Со стуком распахнулась дверь. Карпентер сразу же оцепенел. Он даже не мог опустить руки, чтобы взяться за рычаги коляски, и развернув ее, посмотреть, кто вошел. Беспомощно раскинувшись в своем кресле, он слышал, как приближаются чьи-то тяжелые шаги.

— Вот он, — это был голос Киппи.

Когда его схватили за руки, кресло накренилось. Ему не удавалось расслабиться.

— Сукин сын окаменел, точно статуя, — это был голос Поупа.

— Убирайся отсюда, малыш, — сказал Карпентер, — ты зашел слишком далеко, вы все зашли слишком далеко.

Но они, конечно, не слышали его, ведь пальцы Карпентера не могли дотянуться до клавиатуры, которая, по сути, была его голосом.

— Так вот он, наверное, чем занимается, когда не ходит в школу. Просто сидит, как изваяние, возле окна, — Киппи засмеялся.

— Да он просто обалдел от страха.

— Ну-ка вынесите его наружу, да побыстрее, — в голосе ЛаВона прозвучали властные нотки.

Они попытались вытащить его тело из кресла, но оно совсем потеряло гибкость. И все же они причинили ему боль, когда с помощью грубой силы попытались просунуть его бедра под корпус компьютера и когда выкручивали ему руки.

— Несите его вместе с креслом, — сказал ЛаВон. Они подняли кресло и потащили к двери. Его руки ударялись о стены и дверной проем.

— Похоже, он умер, или с ним что-то случилось, — сказал Киппи, — он ничего не говорит.

Однако мысленно он не то что говорил, а орал на них. «Что вы здесь делаете? Мстите? Неужели вы, идиоты, думаете, что этим вернете своих отцов?»

С грехом пополам они затащили коляску в автофургон, стоявший у входа в дом. Это был фургон епископа: Киппи осталось недолго им пользоваться. Сколько краденого зерна было в нем перевезено?

— Он наверняка попробует выкатиться отсюда, — сказал Киппи.

— Опрокиньте его, — сказал ЛаВон.

Карпентер почувствовал, как из-под него вылетает кресло. Только по счастливой случайности оно не придавило ему левую руку, иначе она бы сломалась. Но в результате удара об пол его рука сильно изогнулась, и этого не выдержали сведенные судорогой мышцы. Он почувствовал, как что-то порвалось, и из его горла, несмотря на усилия молча терпеть боль, вырвался звук.

— Ты слышал? — спросил Поуп. — У него есть голос.

— Ему недолго осталось им пользоваться, — сказал ЛаВон.

Впервые Карпентер понял, что бояться ему надо не боли. Эти мальчики не стали дожидаться, пока время остудит их гнев и, спустя всего час после ареста своих отцов, задумали совершить убийство.

В городе дорога была достаточно ровной, но вскоре она стала ухабистой и причиняла ему боль. Из этого Карпентер сделал вывод, что они двигаются в направлении пустыни. Его лицо ощущало холод рифленого металлического пола, на котором он лежал. Ни на секунду не ослабевая, его руку терзала пульсирующая боль. «Надо расслабиться и успокоиться, — твердил он самому себе. — Сколько раз в жизни ты хотел умереть? Смерть для тебя ничего не значит, глупец. Много лет назад ты сам решил, что смерть — это всего лишь освобождение от этого тела. Так чего же ты боишься? Успокойся и лежи тихо». Его руки согнулись, а мышцы ног расслабились.

— Он опять становится мягким, — сообщил Поуп. Из кабины фургона раздался грубый хохот Киппи.

— Маленький мистер Клоп. Мы всегда так вас называем, вы слышите меня, мистер Клоп? Вас всегда двое: мистер Машина и мистер Клоп. Мистер Машина злобный, крепкий и умный, а мистер Клоп слабый и мерзкий членистоногий кисель. Глядя на вас, мистер Клоп, нам хочется блевать.

«В детстве, мистер Поуп Гриффит, меня истязали палачи высочайшего класса. Вы им и в подметки не годитесь». Но пока Карпентер не дотянулся до клавиш, его слов никто не мог услышать. После падения его левая рука совсем ослабла, и он кое-как набрал слова одной правой рукой.

— Неужели вы думаете, мистер Гриффит, что если я исчезну в день ареста вашего отца, то никто не догадается, чьих рук это дело?

— Уберите его руки с клавиатуры! — крикнул ЛаВон. — Не давайте ему прикасаться к компьютеру.

Как раз в этот момент съехавший с дороги фургон качнулся и резко подпрыгнул на ухабах. Теперь они с грохотом ехали по грунтовке. Голова Карпентера постоянно билась о металлический пол. Из-за боли, которую ему причиняли эти удары, его тело снова свело судорогой. К счастью, во время этих припадков его голова всегда склонялась вправо, благодаря чему он избежал дальнейших ударов об пол, которые могли лишить его сознания.

Вскоре тряска прекратилась. Шум мотора умолк. Карпентер слышал только порывы ветра, который что-то нашептывал раскинувшейся вокруг плоской пустыне. Пахотные поля и фруктовые сады остались далеко за зелеными лугами приграничной полосы. Двери фургона открылись. ЛаВон и Киппи забрались внутрь и выволокли наружу Карпентера, его коляску и все остальное. Они потащили коляску к высокому берегу какого-то водоема. Но воды в нем не было.

— Давайте просто швырнем его вниз, — предложил Киппи. — Сломаем шею этому маленькому паралитику.

Карпентер и не догадывался, что гнев может так распалить этих медлительных и насмешливых ребят.

Но ЛаВон не проявлял излишней горячности. Он был холоден как лед.

— Я еще не хочу его убивать. Сначала я хочу услышать его голос.

Карпентер вытянул было руки, чтобы набрать ответ, но ЛаВон одним резким ударом сбросил их с клавиатуры. Схватив компьютер, он уперся ногой о коляску и вырвал его из опор. Он швырнул его в русло высохшей реки. Звонко ударившись о склон противоположного берега, компьютер упал на дно высохшего водоема. Вероятно, он уцелел, но сейчас Карпентеру было не до компьютера. До этого момента Карпентер еще мог надеяться на то, что они хотят его только напугать. Но так обращаться с драгоценным электронным оборудованием было просто немыслимо, и это убедило его в том, что в ЛаВоне не осталось и следа цивилизованности.

— Я хочу услышать ваш голос, мистер Карпентер. Не эту машину, а ваш собственный голос.

«Вам его не услышать, мистер Дженсен. Я не буду перед вами унижаться».

— Да ладно, — сказал Поуп, — ты же слышал, что мы сказали. Мы просто спустим его вниз и оставим там.

— Мы быстренько спровадим его вниз, — сказал Киппи. Он толкнул коляску в направлении обрыва.

— Мы спустим его вниз! — закричал Поуп. — Мы не будем его убивать! Ты обещал!

— Не вижу большой разницы, — сказал Киппи. — Как только в горах пойдет дождь, этот паразит нахлебается воды и отправится в свое последнее плавание.

— Мы не будем его убивать, — настаивал Поуп.

— Ладно, хватит, — оборвал его ЛаВон, — давайте доставим его вниз.

В то время как они с большим трудом, скатывали коляску вниз по склону, Карпентер сосредоточился на том, чтобы избежать судорог. Склоны высохшего русла не были отвесными, но все же были достаточно крутыми, и спуск вниз оказался делом совсем не простым. Карпентер попытался сосредоточиться на математических проблемах и поэтому на сей раз не поддался панике и не стал корчиться в судорогах на виду у своих палачей. Наконец коляска опустилась на дно водоема.

— Вы считаете, что можно приехать сюда и решать, кто хороший, а кто плохой, верно? — спросил ЛаВон. — Вы считаете, что можно сидеть на своем маленьком троне и решать, чей отец отправится в тюрьму, не так ли?

Руки Карпентера покоились на скрученных опорах, которые еще недавно удерживали компьютер. Лишенный своего пугающего голоса, с помощью которого он выстраивал их по струнке, Карпентер чувствовал себя голым и беззащитным. ЛаВон знал, как умело Карпентер пользуется словами.

— Все это делают, — сказал Киппи, — только вы не занимаетесь махинациями с урожаем и только потому, что вам это не по силам.

— Легко быть честным, когда сам не можешь ничего добыть на стороне, — сказал Поуп.

«Ничто не дается легко, мистер Гриффит. Даже добродетель».

— Мой отец добрый человек! — крикнул ему Киппи. — Клянусь Богом! Он епископ, а вы отправили его в тюрьму!

— Если не на расстрел, — добавил Поуп.

— За спекуляции больше не расстреливают, — сказал ЛаВон. — Так делали только в старые времена.

Старые времена. С тех пор прошло всего лишь пять лет. Но для детей это уже старые времена. Дети невинны перед Господом, напомнил себе Карпентер, Он попытался убедить себя в том, что эти ребята не ведают, что творят.

Киппи и Поуп стали карабкаться вверх по склону.

— Пошли, ЛаВон, — сказал Поуп.

— Минутку, — сказал ЛаВон. Нагнувшись к лицу Карпентера и обдав его своим горячим и несвежим дыханием, он заговорил с ним тихим, но настолько яростным голосом, что брызги слюны, словно искры из костра, летели из его рта прямо в лицо Карпентера.

— Стоит лишь попросить меня, — прошипел он. — Откройте рот и умоляйте, вы слышите меня, маленький человек? А я сразу же отнесу вас обратно в фургон. Они сохранят вам жизнь, если я скажу им, вы ведь знаете.

Он знал это. Но знал он и то, что ЛаВон никогда не прикажет им пощадить его жизнь.

— Умоляйте меня, мистер Карпентер. Вежливо попросите меня сохранить вам жизнь, и вы будете жить. Вот смотрите, я даже верну ваш маленький говорящий ящик.

Он вытащил из песка компьютер и с силой бросил его наверх. Тот пролетел прямо над головой Киппи, который как раз выбирался наверх.

— Что за черт? Ты что, хочешь меня угробить?

ЛаВон снова зашептал:

— Вы знаете, сколько раз вы заставляли меня дрожать? А теперь мне придется постоянно дрожать, ведь благодаря вам мой отец стал уголовником. У меня есть младшие братья и сестры, вы можете ненавидеть меня, но что вы имеете против них, а?

Капля дождя упала на лицо Карпентера. Вслед за ней упало еще несколько капель.

— Вы чувствуете? — спросил его ЛаВон. — Каждый раз дождь до краев заполняет это высохшее русло. Валяйтесь у меня в ногах, Карпентер, и тогда я заберу вас наверх.

Не испытывая особой храбрости, Карпентер тем не менее не издал ни единого звука. Если бы он действительно поверил, что ЛаВон выполнит свое обещание, то поступившись своей гордостью, стал бы его умолять о спасении. Но ЛаВон лгал. Сейчас он просто не мог себе позволить сохранить Карпентеру жизнь, даже если бы и захотел это сделать. Дело зашло слишком далеко, и последствия такого поступка были бы просто непредсказуемы. Карпентер должен был умереть, утонуть в результате несчастного случая и без свидетелей. Никто и не узнает о том, что трое этих ребят доставили его к месту кончины. Как жаль, что умер такой великий человек.

Если бы он стал скулить и умолять своим чудовищным, то ли собачьим, то ли кошачьим голосом, ЛаВон бы только победно усмехнулся и шепнул ему: «Мразь». Карпентер слишком хорошо знал этого мальчика. На следующий день ЛаВон задумается над тем, что произошло, но в данный момент ничего хорошего ждать от него не приходилось. Ведь он лишь хотел посмотреть, как Карпентер, извиваясь, точно червяк, будет жалобно скулить перед смертью. Значит, чтобы одержать над ним верх, нужно молчать. «Пусть он будет всю жизнь вспоминать меня в своих кошмарах, пусть помнит, что у меня хватило мужества не хныкать».

ЛаВон плюнул, но его плевок попал Карпентеру в грудь.

— Мне даже не попасть в это уродливое лицо маленького червяка, — сказал он. Пнув напоследок коляску, ЛаВон стал карабкаться наверх.

Какое-то мгновение коляска еще сохраняла неустойчивое равновесие, но потом опрокинулась. На этот раз обошлось без спазматического припадка, и Карпентер вывалился из коляски, не получив при этом никаких травм. Он лежал спиной к склону русла, по которому мальчишки выбрались наверх, и не мог видеть, наблюдают они за ним или нет. Поэтому он лежал неподвижно, если не считать едва заметных подергиваний поврежденной левой руки. Через некоторое время фургон уехал.

Только после этого он вытянул руки и, ударяя ими по грязному дну высохшего водоема, попытался ползти. Совершенно непослушные ноги волочились по грязи. Лишившись своего кресла, он все же не был совсем уж беспомощным. Руки были ему послушны. Он вытягивал их вперед и, приподнимаясь на локтях, подтягивал свое тело. Таким способом он достаточно успешно полз по песку. Неужели они думали, что он никогда не ложится в кровать и не ходит в туалет, а только и делает, что сидит в своем кресле? Они что, не видели, как он пользуется своими руками? Конечно, видели, но сочли, что если его руки такие слабые, то от них нет толку.

Когда он подполз к склону русла, то понял, что от рук действительно не будет толку. Как только Карпентер начинал поднимать свое тело на какую-нибудь возвышенность, он сразу же чувствовал острую боль в левой руке. А берег водоема был очень крутым. Лишенный возможности ухватиться пальцами за кусты полыни или корни Деревьев, он должен был оставить всякую надежду выбраться наверх.

Где-то вдалеке полыхнула молния, и он услышал раскаты грома. Одна за другой капли дождя падали на песок и шлепали по листьям немногочисленных растений. В горах, должно быть, уже шел настоящий ливень. Скоро он будет и здесь.

Несмотря на боль, он прополз еще метр вверх по склону. С силой опуская локти в песок, он сбил их до крови. Теперь уже вовсю шел дождь. И хотя падало множество крупных капель, но все же до ливня было еще далеко. Это обстоятельство немного успокоило Карпентера. Стекавшая по склонам русла вода стала образовывать на дне водоема лужи и ручьи.

С горькой иронией он представил себе, что беседует с Дином Винцем. «Поразмыслив, я пришел к выводу, что не испытываю желания уезжать отсюда, чтобы преподавать в шестом классе. Я продолжу их обучение прямо здесь, когда они закончат свои дела на фермах. Это будут те немногие, кто захочет изучать что-то помимо программы шестого класса, те, кто захочет получить университетское образование. Это будут те, кто любит книги, числа и языки, те, кто понимает, что такое цивилизация и хочет ее сохранить. Дайте мне детей, которые желают учиться, а не тех несчастных батраков, которые ходят в школу только потому, что по закону должны провести последние шесть лет из своих пятнадцати в тюремном заключении, которым является для них учеба».

Почему пожиратели огня ведут поиски мест хранения старых ракет и, рискуя жизнью их обезвреживают? Они делают это, чтобы сохранить цивилизацию. Почему всадники свободы покидают свои безопасные дома и помогают испуганным, одиноким беженцам преодолевать горные перевалы? Чтобы сохранить цивилизацию.

И почему Тимоти Карпентер сообщил судебным приставам о махинациях на черном рынке, обнаруженных им в Рифрок-Фармс? Действительно ли он это сделал для того, чтобы сохранить цивилизацию?

«Да», — убеждал он самого себя.

Теперь по дну водоема уже мчался водный поток. Вода плескалась у самых его ног. Преодолевая боль, Карпентер поднялся еще на метр. Он должен был удерживать свое тело строго параллельно склону водоема. Склонившись в ту или другую сторону, он потерял бы равновесие и скатился вниз. Карпентер подумал, что используя конвульсивные подергивания ног во время очередного спазматического припадка, он мог бы, уперевшись носками ботинок в песок, хотя бы немного дать отдохнуть своим рукам.

Нет, сказал он себе, продолжая мысленный диалог. Он сделал это не для того, чтобы сохранить цивилизацию. Причиной был самодовольный вид, с которым расхаживали эти сытые ребята, носившие краденую одежду. У них была здоровая кожа и пышные волосы. Не испытывая ни в чем нужды, они были настолько самоуверенны, что их могли вразумить только охранники, тогда как мелюзга из неимущих семей беспокоилась, хватит ли запасов еды, чтобы пережить зиму, сможет ли мать выходить младенца и выдержит ли обувь еще одно лето. Эти воры могли позволить себе отправиться в далекое путешествие на автофургоне, поехать в Прайс или даже в Зарахемлу — сверкающий город на берегу Мормонского моря, тогда как дети честных родителей не видели ничего кроме пыли, песка и красноватых гор, отделявших осваиваемые земли от пустыни.

За это Карпентер их и ненавидел. Ему была невыносима эта вселенская несправедливость, когда дети, у которых были здоровые ноги, ходили совсем не туда, куда стоило бы ходить, и, обладая голосом, использовали его для того, чтобы говорить глупости. Он ненавидел то, что дети, обладавшие проворными и послушными пальцами, использовали их для того, чтобы запугивать и подчинять себе слабых. Он ненавидел их за все несправедливости этого мира и хотел, чтобы они заплатили за них. Их нельзя было отправить в тюрьму только за то, что они обладают послушными руками, ногами и языками, но их вполне можно было отправить туда за воровство урожая, с таким трудом собранного доверчивыми соседями. Какими бы ни были его собственные мотивы, он имел все основания назвать свой поступок справедливым.

Вода быстро прибывала. Теперь его ноги уже сносило течением. Он приподнял локти, чтобы найти для них еще более высокую точку опоры. Но оторвав руки от земли тотчас заскользил вниз. Его стало сносить сильным течением. С огромными усилиями ему удалось вернуться в исходную точку своего восхождения. Из-за разрыва мышечной ткани его левая рука пылала от боли. Но он все еще был жив. Уперевшись локтем левой руки в землю, он вытянул правую руку и, поставив ее локоть на более высокую точку опоры, подтянулся вверх. Он даже попытался воспользоваться пальцами, чтобы зацепиться за почву кусты полыни или какой-нибудь камень, но так и не смог разжать кулаки, которые лишь без всякого толка колотили по земле.

«Неужели я такой мстительный, ожесточенный и злой? Возможно. Но какими бы ни были мои мотивы, они настоящие воры и не имеют ничего общего с теми людьми, которых предали. Дети, конечно, пострадают и пострадают жестоко. Ведь власти отберут у них отцов. Но гораздо хуже было бы оставить их отцов безнаказанными. Ведь тогда дети решили бы, что доверие существует лишь для глупцов, а честность для слабых. Что с нами будет, если дети научатся считать и писать, но не научатся не прикасаться к тому, что им не принадлежит?»

Он был уже по пояс в воде. Слегка покачивая его тело, течение пыталось увлечь его за собой. Струи дождя все стекали и стекали вниз по склону водоема, превращая землю под его локтями в жидкое месиво. В своей ярости эти дети желали ему смерти. Так что его смерть — это благое дело, разве не так?

Вода быстро поднималась, а течение становилось все более стремительным, и он подумал, что мученичество нисколько не соответствует тому, как его расписывают. Как впрочем, и жизнь. Испытав на себе и то и другое, он понял, что, в силу некоторых неудобств, кое с чем можно расстаться весьма легко. Ему удалось проползти вверх еще несколько сантиметров, но дальнейшему продвижению теперь мешал нависший над головой выступ земли. Здоровый человек, без труда преодолев этот выступ, схватился бы за росший над ним куст полыни.

Крепко сжав зубы, Карпентер поднял руку и положил ее на выступ размытой земли. Он попытался найти точку опоры для своего предплечья, но почва оказалась слишком скользкой. Попытка перенести часть своего веса на руку закончилась тем, что он опять съехал вниз.

Вот и все, это была его смерть. Когда он это понял, то от внезапной волны страха его тело свело сильной судорогой. Почти сразу же его ноги уперлись в каменистое ложе реки, тем самым предотвратив дальнейшее скольжение. Сведенные судорогой ноги на сей раз оказались полезны. С трудом подняв правую руку, он скреб кулаком стебель полыни, пытаясь разъединить сжатые в кулак пальцы.

Приложив нечеловеческие усилия, он сумел это сделать. Все пальцы, за исключением мизинца, выпрямились настолько, что теперь ими можно было уцепиться за стебель. Теперь крепко сжатый кулак мог оказать ему помощь. Он не щадил свою левую руку и, не обращая внимания на боль, использовал ее для того, чтобы подняться на выступ. Теперь только его ноги, а не все туловище, находились в воде, и ему было легче сопротивляться течению.

Это была победа, но не слишком большая. Уровень воды еще не поднялся и на метр, а течение было не настолько сильным, чтобы унести коляску. Но и этого было вполне достаточно, чтобы убить его, если все так пойдет и дальше. А что, собственно, он может сделать, чтобы этому помешать? В такую бурю, вода заполнит водоем почти доверху. Он будет мертв задолго до того, как вода снова начнет спадать.

Карпентер услышал вдалеке шум автомобиля, который становился все громче и громче. Неужели они вернулись, чтобы посмотреть, как он умрет? Они не настолько глупы. Как далеко от этого водоема до шоссе? Наверное, не очень далеко: ведь они не так долго ехали сюда по ухабистой грунтовке. Но это еще ничего не значило. Никто не заметит ни его, ни даже компьютер, лежавший среди перекати-поля и кустов полыни, росших на берегу этого водоема.

Но проезжающие мимо могли его услышать. Это было вполне возможно. Если, конечно, они в такой ливень едут с открытым окном. И если их мотор, несмотря на то, что он услышал его шум, работает достаточно тихо. Нет, это невозможно. Да и вообще это могли быть дети, которые вернулись, чтобы послушать, как он визжит и скулит, умоляя спасти ему жизнь. «После стольких лет молчания я не собираюсь сейчас кричать...»

Но он обнаружил, что стремление жить сильнее стыда. Голос самопроизвольно вырвался из его горла. Губы, язык и зубы, в детстве с таким старанием учившиеся выговаривать слова, понятные только его родителям, теперь вновь произнесли слово. «Помогите!» Это было очень трудное слово. Застряв у него во рту, оно оглушило его, и Карпентер уже ничего не слышал. Поэтому последние звуки этого слова скорее напоминали какие-то жуткие завывания, а не человеческую речь.

Протяжно и громко скрипнув тормозами, автомобиль резко остановился. Шум его мотора умолк. Карпентер снова завыл. Хлопнули дверцы машины.

— Говорю тебе, это собака, чья-то старая собака... Карпентер завыл еще раз.

— Собака это или нет, но там что-то живое.

Они побежали вдоль края берега, и кто-то из них его увидел.

— Маленький ребенок!

— Что он делает там, внизу?!

— Ну же, малыш, ты сможешь выбраться оттуда!

«Я чуть не угробил себя, выбираясь отсюда, идиот, если бы я мог выбраться, неужто ты думаешь, что я бы этого не сделал? Помогите мне!» Он снова стал кричать.

— Это вовсе не маленький мальчик. У него борода...

— Ладно, держись, мы спускаемся вниз!

— Смотрите, там в воде инвалидная коляска...

— Должно быть, он калека.

Он слышал несколько голосов, некоторые из которых были женскими, но к нему, шлепая по воде, подбежали двое крепких мужчин. Взяв его под руки, они вытащили его наверх.

— Вы можете встать? С вами все в порядке? Вы можете стоять?

Сделав усилие, Карпентер выдавил еще одно слово: «Нет».

Женщина, что была постарше, взяла на себя командование.

— И дураку понятно, что у него паралич. Том, возвращайся вниз и захвати его инвалидное кресло. Зачем ему ждать, пока доставят новое? Давай, спускайся вниз! Воды еще не так много, здесь не было настоящего ливня!

Она произносила слова твердым и четким голосом. Ее речь была слишком правильной, и поэтому, скорее всего, она была иностранкой. Эта женщина и та, что помоложе, перенесли его в грузовик. Это была старинная машина с плоским кузовом, в задней части которого лежала груда каких-то предметов странной формы, накрытых брезентом. Карпентер прочел слова, которые были написаны на брезенте: «БАЛАГАН ЧУДЕС СВИТУОТЕРА». Значит, труппа бродячих актеров мчалась в город, чтобы укрыться там от дождя и каким-то чудом услышала его зов.

— Бедные ваши руки, — проговорила молодая женщина, вытирая песок и кусочки гравия, прилипшие к его локтям. — Вы так все время и поднимались на одних руках?

Изрыгая ругательства, на берег выбрались перепачканные грязью молодые мужчины. Они принесли инвалидную коляску и быстро привязали ее к задней части грузовика. Одному из них удалось найти компьютер, и он положил его в кабину. Его конструкция была рассчитана на грубое обращение, и к радости Карпентера, он по-прежнему был в рабочем состоянии.

— Спасибо, — сказал его механический голос.

— Я сказала им, что слышу нечто, а они назвали меня сумасшедшей, — сказала пожилая женщина. — Выживете в Рифроке?

— Да, — ответил его голос.

— Чего только не делают эти старинные машины, даже после того, как вымокнут под дождем, — сказала пожилая женщина. — Да, там вы были на волосок от смерти, но теперь все в порядке, как хорошо, что мы вас отыскали. Мы отвезем вас к врачу.

— Отвезите меня домой. Пожалуйста.

Они так и сделали, но помогли ему принять ванну и приготовили ужин. Когда они закончили, дождь уже лил как из ведра.

— У меня нет мебели, — сказал он, — но вы можете остаться и спать на полу. — Это, по крайней мере, лучше, чем в такую непогоду ставить палатки.

Они остались у него на ночь.

Руки Карпентера настолько сильно болели, что он не мог заснуть, несмотря на то, что был совершенно измотан. Он лежал с открытыми глазами и вспоминал, как его сносило течением. Он пытался представить себе, что с ним случилось бы и как далеко его могло унести. Он пытался представить себе место своего последнего упокоения. Он вполне мог налететь на корягу и после того, как вода спала бы, его изможденное тело болталось бы на какой-нибудь ветке или, распластавшись на камне, сушилось бы на солнышке. Возможно, что место его гибели оказалось бы далеко в пустыне. А, может быть, поток воды понес бы его в Колорадо и, перевернув вверх тормашками, швырнул бы на пороги, а потом протащил бы через каньоны, мимо развалин старых дамб, и в конце концов вышвырнул бы в Калифорнийский залив. Тогда его путь лежал бы через территории Навахо, протекторат Хопи и области, на которые претендовали Чихуахуа, грозившие удержать их силой оружия. Он бы увидел места, которые прежде никогда не видел.

«Сегодня вечером, — подумал он, — я увидел то, что и не думал увидеть. Я видел смерть и понял, как она меня страшит».

Он заглянул внутрь себя, чтобы узнать, насколько изменился.

Проснувшись поздним утром, он обнаружил, что бродячие актеры уже уехали. Они, конечно, собирались дать представление, и им нужно было подготовить для него место и оповестить о спектакле местных жителей. Школа вполне подходила для этих целей, так как рано закрывалась. Они могли дать в ней представление, не теряя времени на решение проблем по освещению сцены. Во второй половине дня занятий все равно не будет. А как же его утренние занятия? Его отсутствие должно было вызвать беспокойство. Возможно, ему уже звонили, и поскольку он не поднял трубки, то могли и зайти. Возможно, актеры еще были здесь, когда к нему зашли. Весть о том, что он все еще жив, уже могла распространиться по школе.

Он попытался представить себе ЛаВона, Киппи и Поупа, узнавших о том, что мистер Машина, мистер Клоп, мистер Карпентер все еще жив. Они, конечно, испугаются. Может быть, даже не поверят. А, может быть, они уже во всем признались? Нет, это исключено. ЛаВон заставит их молчать. Он попытается найти выход из этой ситуации. Возможно, даже надумает бежать, хотя найти место, на которое не распространяется законодательство Юты, дело весьма сложное.

«Что я делаю? Пытаюсь предугадать, как мои враги могут избежать кары? Мне следовало бы опять позвонить судебным приставам и рассказать им, что произошло. Если, конечно, им уже кто-нибудь не позвонил».

Его коляска стояла у кровати. Артисты отмыли грязь и начистили ее до блеска. Они даже выпрямили скрученные опоры компьютера и закрепили его на них. И хотя это было сделано на скорую руку, но на нем вполне можно было работать. Будет ли работать мотор коляски после того, как она побывала в воде? Он заметил, что актеры даже заменили батареи и положили старые рядом с коляской. Это были добрые люди. Они не имели ничего общего с теми цыганами-комедиантами, рассказы о которых он слышал. Впрочем, те, кто вчера помог калеке, сегодня могли соблазнить всех девушек поселка.

Несмотря на боль и подрагивание левой руки, ему все же удалось забраться в свое кресло. «Настоящую боль я испытал вчера, — подумал он, — а сегодня я снова вернулся к жизни». Впрочем, его сегодняшние ощущения мало чем отличались от ощущений, которые он испытывал, скажем, на прошлой неделе. Да, он был в двух шагах от смерти, но чтобы изменить свое состояние, он должен был умереть.

Уже был почти полдень, и он пообедал. Потом к нему зашли Элдон Финч и шериф.

— Теперь я новый епископ, — заявил Элдон.

— Вы не теряли даром времени, — заметил Карпентер.

— Должен вам сказать, брат Карпентер, что сегодня в поселке полная суматоха. Вчера, когда с неба спустились ангелы возмездия, забравшие людей, которым мы все доверяли, тоже было неспокойно. Кое-кто считает, что вам не следовало сообщать об этом, другие говорят, что вы действовали правильно, а некоторые вообще ничего не говорят, поскольку боятся, что разоблачат себя своими высказываниями. Какие мерзкие времена! Люди воруют у собственных соседей.

Наконец заговорил шериф Бадд:

— Не менее омерзительны попытки их выгородить.

Епископ кивнул головой.

— Вы, конечно, понимаете причину нашего визита. Шериф Бадд и я пришли, чтобы выяснить, кто это сделал.

— Что сделал?

— Швырнул вас в этот водоем. Вы ведь не будете говорить, что сами на своей маленькой тележке выехали за пределы осваиваемых земель? Вы ведь не будете уверять нас в том, что слишком разогнались, не справились с управлением и съехали в овраг? Откройте мне свою душу, брат Карпентер, доверьтесь мне.

При этих словах и епископ, и шериф расхохотались. Это была шутка.

«Теперь самое время назвать имена, — подумал Карпентер. — Это будет вполне обоснованно и справедливо. Ведь они подвергли тебя самым ужасным испытаниям в твоей жизни, они заставили тебя взывать о помощи, благодаря им ты оказался в двух шагах от смерти. Теперь надо сделать ответный ход».

Но он не набрал их имена на компьютере. Он представил себе, как будет рыдать мать Киппи. Лишь спустя годы она перестанет плакать. Им предстоял долгий путь освоения новых земель. Киппи должен был закончить школу, но теперь он уже никогда не продолжит обучение. Тяжкое бремя труда теперь ляжет на плечи младших детей. Следует ли отягощать страдания этих семей, отправляя в тюрьму еще одно поколение домочадцев? Карпентер ничего бы от этого не выиграл, а многие невинные люди проиграли бы слишком многое.

— Брат Карпентер, — обратился к нему шериф Бадд, — так кто это был?

Он набрал ответ.

— Я их не разглядел.

— А голоса, вы узнали их голоса?

— Нет.

Епископ смотрел на него во все глаза.

— Они же хотели убить вас, брат Карпентер. Это не шутки. Если бы не эти бродячие актеры, вы бы уже были покойником. Но у меня есть собственные соображения о том, кто это сделал. Это был тот, кто возненавидел вас настолько, что вчера готов был пойти на убийство.

— Как вы сами сказали, многие считают, что такому чужаку, как я, не следует совать нос в дела обитателей Рифрока.

Епископ хмуро посмотрел на него:

— Вас пугает то, что они еще раз попытаются это сделать?

— Нет.

— Тогда я ничего не смогу сделать, — сказал шериф. — Думаю, вы поступаете чертовски глупо, брат Карпентер, но если даже вам на это наплевать, то я ничего не смогу сделать.

— Спасибо, что зашли.

В воскресенье он не пошел в церковь. Но в понедельник, как обычно, отправился в школу. ЛаВон, Киппи и Поуп сидели на своих местах. Но вели они себя совсем не так, как обычно. Острот больше не было. Когда он их спрашивал, они отвечали, если знали ответ, и не отвечали, если были не в состоянии ответить. Когда учитель смотрел на них, они отводили глаза.

Он не знал, чем это вызвано — стыдом или испугом. Придет день, и он, может быть, узнает причину, но сейчас ему это было безразлично. На них уже стояло клеймо. Когда-нибудь они женятся и вслед за продвигающейся все дальше и дальше границей осваиваемых земель переедут на новое место. Они обзаведутся детьми и будут работать, пока их тела не станут немощными, а потом окажутся в могиле. Но они всегда будут помнить тот самый день, когда они обрекли калеку на смерть. Он понятия не имел, какое это будет иметь для них значение, но не сомневался в том, что они на всю жизнь запомнят этот день.

Спустя несколько недель ЛаВон и Киппи перестали ходить в школу. Лишенным отцов семьям предстояло выполнить множество полевых работ, и учеба стала для них непозволительной роскошью. У Поупа был старший брат, и он остался в школе еще на год.

Один раз Поуп чуть было не заговорил с Карпентером. Был ветреный день, и тучи песка ударяли в окно класса. С юга надвигалась настоящая буря. Когда урок закончился, большинство детей, нагнув головы, бросились врассыпную, желая побыстрее добраться до дома и не попасть под ливень. Впрочем, несколько человек остались в классе, чтобы поболтать с Карпентером о том и о сем. Когда последний из них ушел, Карпентер заметил, что Поуп все еще в классе. Его рука с карандашом застыла над клочком бумаги. Подняв глаза, он посмотрел на Карпентера, а затем опустил карандаш, собрал свои книги и направился к двери. Взявшись за дверную ручку, он на мгновение замер. Карпентер ждал, когда он заговорит. Но мальчик открыл дверь и вышел из класса.

Карпентер направил коляску к двери, чтобы посмотреть, как он уходит. Ветер трепал куртку Поупа. «Налетел на него, точно коршун, — подумал Карпентер, — и сейчас оторвет от земли».

Но этого не случилось. Ветер не оторвал мальчика от земли. Карпентер увидел, что ветер, словно течение, лишь подгонял Поупа, стремительно удалявшегося по одной из улиц городка. Каждого человека в этом мире уносит либо течение, либо ветер. Они либо падают в реки, либо бегут по улицам, чтобы в конце концов найти упокоение, налетев на какую-нибудь корягу или выйдя через какую-нибудь дверь, или оказавшись в какой-нибудь могиле. Один Бог знает, куда и зачем все они спешат.