"Подмастерье Элвин" - читать интересную книгу автора (Кард Орсон Скотт)

Глава 3 ЛОЖЬ

Прибыв в Хатрак, одиннадцатилетний Элвин сразу лишился половины имени. В Церкви Вигора, там, где Типпи-Каноэ впадает в Воббскую реку, не было человека, который бы не знал его отца, местного мельника Элвина Миллера. Так что его тезку, его седьмого сына, звали Элвин-младший. Однако в Хатраке и шести человек не наберется, которые встречались бы с его отцом. Так что имя Миллер и приставку «младший» можно было забыть. Он стал просто Элвином, но почему-то при звуке этого короткого имени у мальчика возникало ощущение, будто бы он лишился половины своей души.

В Хатрак он пришел пешком, преодолев сотни миль, которые пролегли меж реками Воббской и Гайо. Покинув родной дом, он захватил с собой лишь пару только что сшитых башмаков да небольшую котомку с продуктами и незатейливым скарбом. Не пройдя и пяти миль, Элвин наткнулся на бедную хижину и отдал все съестные припасы семье, жившей там. Спустя еще милю он повстречался с бедным семейством, держащим путь на запад, в новоосваиваемые земли у берегов реки Нойс. Этим людям он подарил тент и одеяло, а поскольку с ними путешествовал тринадцатилетний сын, как раз ростом с Элвина, он, не долго думая, всучил им свои новые башмаки, да еще и носки в придачу. Так что путь он продолжил в одежде, что была на нем, и пустой котомкой за плечами.

Конечно, эти люди отказывались от его подарков — лица у них были глупые-глупые, а глаза как плошки, — они беспокоились, что папа Элвина придет в ярость, узнав, что сын раздает направо-налево свои пожитки. Но Элвин уверил их, что эти вещи принадлежат ему, и только ему.

— А если я вдруг наткнусь на твоего папу с мушкетом в руках да огромной псиной рядом? — спросил один из бедняков.

— Не наткнетесь, сэр, — ответил юный Элвин. — Я ведь из Церкви Вигора, а тамошние поселенцы не особенно горят желанием встречаться с проезжими путниками.

Им понадобилось почти десять секунд, чтобы вспомнить, где они слышали имя Церкви Вигора раньше.

— Да ведь это те поселенцы, которые участвовали в бойне на Типпи-Каноэ, — сказали они. — Это те люди, на руках которых выступает кровь.

— Так что вы с ними не встретитесь, — кивнул Элвин.

— А это правда, что они заставляют каждого прохожего выслушать ужасную повесть о том, как они хладнокровно перебили множество краснокожих?

— Не сказал бы, чтобы они были так уж хладнокровны во время бойни, — ответил Элвин. — И эту повесть они рассказывают только тем, кто забредает в сам город. Поэтому спокойно проезжайте мимо, не тревожьте их. Перевалив через Воббскую реку, вы снова очутитесь на равнинах, где вас с радостью примут поселенцы. Это десятью милями дальше.

Они больше не стали спорить, даже не спросили, почему ему не приходится рассказывать о тех страшных событиях. Одного упоминания бойни на Типпи-Каноэ было достаточно, чтобы заставить замолчать самых говорливых — сразу наступало молчание, проникнутое святым, почтительным отношением, будто ты очутился в церкви. Потому что даже те бледнолицые, которые яро осуждали людей, проливших кровь краснокожих на Типпи-Каноэ, знали, что, оказавшись там, сделали бы то же самое и тогда бы это их руки истекали кровью, пока они не расскажут встречному незнакомцу об ужасном поступке, который когда-то совершили. Это осознание вины держало многих путников в стороне от Церкви Вигора и окрестных поселений в верховьях Воббской реки. Так что бедняки с благодарностью приняли башмаки и одеяла Элвина и двинулись дальше, радуясь, что теперь их от дождя будет закрывать надежная холстина, а ноги сына обуты в крепкие туфли.

Вскоре Элвин сошел с дороги и углубился в леса, в непроходимые чащобы. Будь на его ногах обувка, он бы трещал, хрустел и шумел, словно продирающийся сквозь бурелом бизон, — так шумело большинство бледнолицых, которые осмеливались бродить по лесам. Но, отдав башмаки, он стал словно другим человеком. Вместе с Такумсе он обежал все леса этой земли, побывал на севере и на юге, и за время скитаний юный Элвин научился ступать как краснокожий, слышать зеленую песню живого леса и двигаться в совершенной гармонии с нежной зеленой музыкой. На бегу он даже не задумывался над тем, куда поставить ногу, земля сама становилась мягкой под ногами юного Элвина; его вели, ни один сучок не ломался под ступней, ни один куст не вцеплялся в одежду своими колючками. За собой Элвин не оставлял ни единого следа, ни единой сломанной ветки.

Он двигался в точности как краснокожий. И вскоре, когда одежды белого человека начали стеснять его, он остановился и разделся, засунув их в котомку, после чего побежал дальше голый, как младенец, ощущая, как листья трутся о его обнаженную кожу. Вскоре бег полностью поглотил его, и он совершенно забыл о своем теле, превратившись в частичку живого леса, двигаясь вперед и вперед, все быстрее, обходясь без еды и питья, но только набираясь сил. Так краснокожий человек может бежать по лесу целую вечность, не остановившись ни разу и покрывая за один день сотни миль.

Вот как надо путешествовать. Зачем трястись в скрипучих деревянных повозках, увязающих в песке и тонущих в болотистых дорогах? Зачем влезать на спину лошади, чувствовать, как зверь потеет и устает под твоим весом, становясь рабом спешки? Надо просто стать человеком, войти в лес, почувствовать ступнями землю, подставить лицо ветру и погрузиться в сновидения. Так он и бежал.

Бежал он весь день и всю ночь, даже утром не остановился. Как он находил дорогу? Он слышал плеск наезженного тракта слева от себя, ощущал покалывание, зуд притоптанной земли, и хотя дорога эта вела во многие деревушки и городки, он знал, что вскоре она приведет его к Хатраку. Ведь именно по этому тракту ехали его родители, братья и сестры, строя над каждым ручейком и речушкой крепкие мосты, везя новорожденного Элвина в повозке. С тех пор он ни разу не шел по этой дороге, даже не видел ее, но тем не менее знал, куда она ведет.

На следующее утро он вышел из леса и очутился на окраине волнами катящегося по холмам поля, покрытого зелеными ростками маиса. Слишком много ферм появилось в освоенной части страны, так что лес потерял силу и уже не мог удержать Элвина в сновидении.

Некоторое время он стоял на опушке, приходя в себя и вспоминая, кто он такой и куда направляется. Музыка зеленого леса еще плескалась в нем, постепенно отступая. Он знал лишь, что перед ним находится город, а пятью милями дальше несет воды река — это он чувствовал. Однако рекой этой был Хатрак, а значит, раскинувшийся перед Элвином город и есть то место, куда он направляется.

Элвин решил сделать небольшой крюк и добраться до города по лесу. Впрочем, теперь у него не было выбора — последние мили пути он должен преодолеть как обыкновенный белый человек, либо ему даже с места тронуться не удастся. Такого он никогда не видел — он и не представлял себе, что на земле есть настолько освоенные места, что фермы, приткнувшиеся друг к другу, разделяет лишь рядок деревьев или невысокий забор. Не это ли увидел Пророк, заглянув в будущее страны? Мертвый лес оттеснили, и на замену ему пришли бесконечные поля, которые не примут краснокожего, в которых не спрятаться оленю — даже бобру здесь негде будет приткнуться в зимней спячке. Если Пророк увидел именно это, неудивительно, что он увел краснокожих на запад, за Миззипи. Ибо здесь краснокожему человеку жизни нет.

Элвину было немножко страшно и чуточку грустно оставлять позади себя живые земли, с которыми он сроднился, словно с собственным телом. Но он не был философом. Он был всего лишь одиннадцатилетним мальчиком, и, честно говоря, ему хотелось поглядеть на настоящий восточный городок, такой благоустроенный и цивилизованный. Кроме того, его здесь ждало одно важное дело, он ждал этой минуты целый год — с тех самых пор, как узнал, что на свете есть некая девочка-светлячок, которая присматривает за ним и помогает стать Мастером.

Он вытащил из котомки одежку, неторопливо оделся и побрел по краю поля, пока не вышел на дорогу. Элвин понял, что находится на правильном пути, когда дорога уперлась в ручеек: над маленькой струйкой воды, через которую легко можно было бы перепрыгнуть, стоял крепкий крытый мост. Этот мост, как и все остальные мосты между Хатраком и Церковью Вигора, построили его отец и братья, и случилось это одиннадцать лет назад, когда Элвин был совсем крошкой и цеплялся ручками за мамину грудь, трясясь в катящейся на запад повозке.

Элвин двинулся по дороге, идти оставалось совсем чуть-чуть. Он сотни миль пробежал по девственному лесу, но в дорогах белого человека не было зеленой песни, а поэтому мальчику было неоткуда ждать помощи. Через пару миль он сбил себе пятки, покрылся с головы до ног пылью, проголодался и страшно захотел пить. Оставалось надеяться, что он уже близко к цели, иначе ему придется пожалеть, что он отдал свои башмаки.

Знак у окраины дороги гласил: «Город Хатрак, территория Гайо».

По сравнению с недавно возникшими деревушками поселенцев это был настоящий город. Конечно, он и в подметки не годился французскому Детройту, но то было иностранное место, а этот городок — он принадлежал американцам. Дома и строения очень напоминали постройки в Церкви Вигора и прочих поселениях, только выстроены они были более умело, да и размерами побольше. Главную дорогу пересекали четыре улицы, на которых стояли банк, парочка лавок и церквей. Здесь имелось даже здание местного суда, и на пути Элвину попалось несколько небольших магазинчиков с табличками «Законник», «Доктор» и «Алхимик». Ну, раз здесь начали селиться ремесленники, значит, город стал настоящим, а не просто «подавал надежды», как это было с Церковью Вигора до бойни на Типпи-Каноэ.

Хатрак он впервые увидел чуть меньше года назад. Это случилось, когда Пророк, Лолла-Воссики, увлек Элвина в вызванный с небес смерч. Стены торнадо превратились в хрусталь, и в этом хрустале Элвину явилось множество диковинных вещей, одной из которых было видение Хатрака, каким он выглядел, когда Элвин только родился. Да, за одиннадцать лет, прошедших с тех пор, многое изменилось. Он шел по городу и изумлялся, как тот преобразился. Теперь городок стал таким большим, что прохожие даже не замечали незнакомца — никто и не думал здороваться с Элвином.

Однако, пройдя полгорода, он догадался, что причина равнодушия окружающих людей таится вовсе не в том, что Хатрак так вырос. Дело было в дорожной пыли, осевшей на его лице, в босых пятках и пустой котомке, болтающейся за спиной. На него смотрели, окидывали оценивающим взглядом и тут же отворачивались, как будто побаиваясь, что он сейчас подойдет и попросит хлеба или приютить на ночь. С таким отношением Элвин прежде не встречался, однако он сразу понял, что здесь происходит. За прошедшие одиннадцать лет город Хатрак, территория Гайо, научился отличать бедных от богатых.

Большие дома закончились. Он прошел через весь город, но не увидел ни кузницы, куда, по идее, должен был первым делом направиться, ни гостиницы, где родился и которую сейчас жадно искал взглядом. Перед ним раскинулась парочка свиноводческих ферм, от которых воняло как от обыкновенных свинарников. Затем дорога поворачивала на юг и скрывалась за поворотом.

Но где-то здесь должна быть кузница! Всего полтора года прошло с тех пор, как Сказитель отнес Миротворцу написанный папой контракт, согласно которому Элвин Миллер-старший отдавал своего сына в подмастерья кузнецу из Хатрака. И примерно год назад Сказитель сказал Элвину, что доставил то письмо и Миротворец Смит подтвердил контракт — да, именно так он и выразился, «подтвердил контракт». А поскольку Сказитель зачастую глотал некоторые буквы, Элвину показалось, что Миротворец, по словам Сказителя, «повредил контракт». В конце концов, Сказитель написал эту фразу, и все разъяснилось. В общем, год назад кузнец здесь еще был. Как и девочка-светлячок из гостиницы, та самая, которую он видел в хрустальной башне Лолла-Воссики, — она тоже должна быть где-то здесь. Разве не она написала в книге Сказителя: «Мастер на свет появился»? Эти слова, чьи сияющие буквы были выписаны самим светом, напомнили ему одну библейскую историю, в которой Господь Бог начертал на стене: «Мне, мне, ты упал, сын» — согласно этому пророчеству, по прошествии определенного времени Вавилон и в самом деле пал[8]. Именно свет пророчества насыщал слова в книге Сказителя сиянием. И если этим Мастером является Элвин, а так оно и было, значит, девочка-светлячок может много чего ему рассказать. Она должна знать, что такое Мастер и как им стать.

Мастер. Это слово многие люди произносили шепотом. Или с тоской, добавляя затем, что, очевидно, в этом мире уже не родится Мастеров. Да, кое-кто уверял, что старик Бен Франклин был одним из Мастеров, но сам Франклин до самой смерти отрицал свою способность творить. Сказитель, которому Бен Франклин заменил отца, сказал, что Бен за свою жизнь сотворил одну-единственную вещь — Американское Соглашение, тот самый клочок бумаги, который связал голландские и шведские колонии с англичанами и германцами Пенсильвании и Сасквахеннии. И не только с ними, но и — что самое важное — с краснокожим племенем ирраква. Эти земли образовали Соединенные Штаты Америки, на которых краснокожие и бледнолицые, богатые и бедные, торговцы и чернорабочие — все могли голосовать, высказываться во весь голос и никто не имел права заявить: «Я лучше, чем ты». Многие говорили, что это сделало Бена самым великим Мастером, который когда-либо ступал на эту землю, но Сказитель не соглашался. «Бен связал нашу землю, сплотил ее, — говаривал старый странник, — но Мастером он не был».

«Я тот Мастер, о котором написала девочка-светлячок. Она коснулась меня, когда я появился на свет, и увидела, что во мне есть способности Мастера. Я должен найти эту девочку, ей сейчас, наверное, уже шестнадцать, и она просто обязана рассказать, что увидела в ту ночь. Потому что у сил, которые я в себе обнаружил, у моих способностей есть высшее предназначение, я это чувствую. Они были даны мне не затем, чтобы я руками вырезал камень, исцелял больных и бегал по лесам как настоящий краснокожий. В моей жизни есть дело, которое я обязан исполнить, а я понятия не имею, как к нему подступиться и как подготовиться к будущему».

Он стоял посреди дороги, меж двух свинарников, как вдруг услыхал звонкое дзынь-дзынь, издаваемое железом, бьющим по наковальне. Его все равно что по имени окликнули. «Вот он я, — стучал молот, — иди дальше по дороге, там меня и найдешь».

Однако до кузницы он так и не добрался. Завернув за поворот, он увидел ту самую гостиницу, где когда-то родился, — она была точь-в-точь такой же, какой явилась ему в хрустальной башне. Только стены блестели свежей белой краской, еще не успевшей пропитаться летней пылью, — дом, при виде которого радуется всякий усталый путник.

Кроме того, внутри гостиницы Элвина должна ждать девочка-светлячок, которая вскоре расскажет ему, какой будет его жизнь.

Согласно правилам приличия, Элвин постучался в дверь. Он никогда раньше не заходил в гостиницы, поэтому понятия не имел, что обычно в них входят без стука, поскольку внизу располагается общая гостиная, где гости обычно коротают вечера. Он постучался раз, постучался два, а потом принялся звать хозяев, пока дверь наконец не распахнулась. На пороге стояла женщина, руки ее были вымазаны мукой, а на талии болтался старый передник. Судя по лицу, женщина была очень раздражена — однако Элвин сразу узнал ее. Это была та самая хозяйка, которую он видел в своем видении и которая давным-давно, ловко ухватив пальцами его шейку, вытащила маленького Элвина из чрева матери.

— Ты что такое творишь — сначала барабанишь в мою дверь, а потом еще и орешь, будто пожар во дворе! Почему бы тебе не войти и не сесть как обычному человеку, или ты настолько важная птица, что тебе двери должен слуга особый открывать?

— Извините, мэм, — как можно почтительнее пробормотал Элвин.

— Ну, и что тебе от нас надобно? Если ты попрошайничать вздумал, придется подождать до обеда, тогда и тебе из объедков кое-что перепадет, так что можешь посидеть где-нибудь в сторонке, а если у тебя есть совесть, то и дров немножко нарубить. Хотя, насколько я вижу, тебе и четырнадцати нет…

— Мне одиннадцать, мэм.

— Да, выглядишь ты не по годам большим, и все равно ума не приложу, что за дело привело тебя к нам. Виски я тебе не дам, даже если ты будешь предлагать мне деньги, которых у тебя, как мне кажется, нет. Это христианский дом, и не просто христианский, мы методисты, а это означает, что мы сами не притрагиваемся к спиртному и не продаем его, а если б и продавали, то во всяком случае не детям. Кроме того, могу поспорить на десяти фунтовый шмат свинины, что за ночлег тебе заплатить нечем.

— Нет, мэм, но… — начал было Элвин.

— Ну вот, так я и знала. Ты вытащил меня из кухни, а я тесто в печь не успела бросить, да и малыш вот-вот расплачется, молока потребует, небось моим постояльцам не ты будешь объяснять, что обед запоздал из-за мальчишки, который дверь открыть не может. Нет, ты предоставишь выкручиваться мне, что весьма некультурно с твоей стороны, да будет позволено мне так выразиться, а даже если будет не позволено, то я все равно уже выразилась.

— Мэм, — сказал Элвин, — мне не нужны ни еда, ни жилье.

Ему хватило ума не добавлять, что в доме его отца с радостью встречали любого путника — вне зависимости от того, есть у прохожего деньги или нет. И голодных гостей кормили не объедками, оставшимися после обеда, а сажали вместе с семьей за стол. Элвин начал привыкать к тому, что в цивилизованных городах дела обстоят несколько иначе.

— Ну, мы здесь предлагаем лишь еду да комнаты, — ответила хозяйка гостиницы.

— Я пришел сюда, мэм, потому что почти двенадцать лет назад родился в этом доме.

Женщина мгновенно преобразилась. Владелица гостиницы куда-то подевалась, и на ее месте появилась добрая тетушка.

— Ты родился здесь?

— Родился в день, когда мой старший брат Вигор погиб в Хатраке. Я подумал, что, может быть, вы помните тот день и, наверное, сможете показать мне место, где похоронен мой брат.

Ее лицо вновь изменилось.

— Ты… — вымолвила она. — Ты мальчик, который родился у той семьи… Седьмой сын…

— Седьмого сына, — закончил Элвин.

— Погляди-ка, как вырос! О, то была страшная ночь. Моя дочь стояла рядом, она заглянула в реку и увидела, что твой старший брат еще жив, а значит, тебе нужно побыстрее появляться на свет и…

— Ваша дочь, — встрял Элвин, не заметив от волнения, что перебил ее на середине фразы. — Она ведь светлячок?

Женщина мигом превратилась в лед.

— Была, — поправила она. — Больше она этим не занимается.

Но Элвин не обратил внимания на то, как похолодело лицо хозяйки гостиницы.

— Вы хотите сказать, что она лишилась своего дара? Никогда не слышал, чтобы человек вдруг терял свой дар. Но если она здесь, я все равно хотел бы поговорить с ней.

— Нет, ее здесь больше нет, — ответила хозяйка. Тут-то Элвин и понял, что женщине совсем не хочется вспоминать о дочери. — Больше в Хатраке нет светлячка. Некому теперь посмотреть, правильно ли ребенок лежит в утробе. Все, конец. И я даже говорить не хочу о девчонке, которая вдруг ни с того ни с сего убегает из отчего дома, вдруг раз — и нет ее…

Горло женщины внезапно перехватило, и она повернулась к Элвину спиной.

— Мне нужно печь хлеб, — заявила она. — А кладбище там, на холме. — Она снова обернулась к нему, но на лице ее уже не было ни гнева, ни скорби, ни каких-либо других чувств, которые переполняли ее секунду назад. — Будь дома мой Гораций, он бы проводил тебя, но ты и сам найдешь, туда ведет тропинка. Это семейное кладбище, огражденное невысоким заборчиком. — Она вдруг смягчилась. — А когда сходишь туда, возвращайся к нам, я подыщу тебе что-нибудь получше объедков.

Она поспешила на кухню. Элвин последовал за ней.

У кухонного стола стояла колыбелька, в которой спал младенец, время от времени беспокойно ворочающийся. Что-то в малыше было не так, но Элвин никак не мог понять, что именно.

— Спасибо за вашу доброту, мэм, но я не попрошайка. Я честно отрабатываю свою еду.

— Вот слова истинного мужчины — ты как две капли воды похож на своего отца. Мост, который он построил через Хатрак, стоит до сих пор, все такой же крепкий. Но ты иди, навести кладбище и возвращайся.

Она склонилась над огромной лоханью теста на столе. Элвину на мгновение показалось, что она плачет и слезы ее незаметно капают прямо в тесто. Ей нужно побыть одной.

Он перевел взгляд на малыша в колыбельке, и до него наконец дошло, чем так поразил его младенец.

— Это ж чернокожий малыш! — воскликнул он.

Она перестала месить, оставив руки наполовину погруженными в тесто.

— Да, малыш, — сказала она, — мой малыш. Я усыновила его, и он теперь мой сын, а если ты станешь прохаживаться насчет цвета его кожи, я тебя мигом в тесто раскатаю.

— Извините, мэм, я не имел в виду ничего постыдного. Просто у него такое лицо, что мне показалось, ну…

— Да, он всего лишь наполовину чернокожий. Но я воспитываю его белую половину и воспитываю так, как если б он был моим родным сыном. Мы назвали его Артур Стюарт.

Элвин сразу понял соль шутки:

— Да, по-моему, еще никто не награждал чернокожего младенца королевским именем.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась она. — Ну все, иди, мальчуган. У тебя имеется долг перед погибшим братом, и не стоит тянуть с его возвращением.

Найти кладбище оказалось нетрудно, и Элвин с благодарностью отметил, что на могиле его брата Вигора стоит камень и ухожена она так же заботливо, как и все остальные. Здесь находилось всего несколько могил. На двух плитах стояло одно и то же имя: «Крошка Мисси» — и даты рождения-смерти, судя по которым девочки умерли еще в младенческом возрасте. На другом камне была вырезана надпись «Деда», вслед за которой шло настоящее имя и даты, свидетельствующие о долгой жизни. Четвертая могила принадлежала Вигору.

Он встал на колени у могилы брата и попытался представить, каким был Вигор. Наверное, таким же, как Мера, любимый брат Элвина, с которым Эл попал в плен к краснокожим. Вигор скорее всего был похож на Меру. Или, наоборот, Мера похож на Вигора. Оба не колеблясь шли на смерть ради спасения своей семьи. «Смерть Вигора спасла мне жизнь, когда я еще не родился, — подумал Элвин. — Он держался до последнего вздоха, чтобы, родившись, я стал седьмым сыном седьмого сына». Ведь обязательным условием было то, чтобы все предыдущие шесть братьев были живы. Такое же мужество, такую же силу и готовность к самопожертвованию проявил Мера, который, не убив ни единого краснокожего и чуть не погибнув сам, пытаясь предотвратить бойню на Типпи-Каноэ, принял на себя то же проклятие, что и отец с остальными братьями. Теперь и на его руках будет проступать кровь, если он не расскажет встречному незнакомцу истинную повесть о безжалостном убийстве ни в чем не повинных краснокожих. Поэтому, склонившись над могилой Вигора, Элвин почувствовал, будто бы сидит у могилы Меры, хотя Мера был жив-здоров.

Здоров, но не совсем. Подобно остальным жителям Церкви Вигора, он никогда не обретет мир и покой. До конца своих дней ему придется избегать ненужных встреч с путниками, чтобы не напоминать себе лишний раз о бойне, которая случилась одним летним утром. Теперь семье придется держаться друг за друга, за своих соседей, пока, как гласит проклятие, они не умрут. Им придется разделять стыд и одиночество, будто все они внезапно стали родными, все до единого.

«Все до единого, кроме меня. На меня проклятие не пало. И я оставил их».

Стоя на коленях над могилой Вигора, Элвин ощутил себя всеми брошенным сиротой. А он и есть сирота. Его отослали в подмастерья кузнецу, но что бы он ни сделал, что бы ни смастерил, родные все равно не приедут сюда, чтобы полюбоваться на труды его рук. Время от времени он будет возвращаться в тот мрачный, печальный городок, но даже это кладбище по сравнению с ним выглядит веселым лужком, потому что, хоть здесь и захоронены мертвецы, в городе, раскинувшемся поблизости, живет надежда, бурлит жизнь и люди там смотрят вперед, не оглядываясь на прошлое.

Элвину тоже придется смотреть в будущее. Он должен найти свой путь, должен стать тем, кем ему предназначено стать от рождения. «Вигор, брат мой, которого я никогда не встречал, ты умер ради меня. Только я еще не понял, почему так важно было сохранить мою жизнь. Но я обязательно выясню это, и надеюсь, ты будешь гордиться мной. Надеюсь, ты увидишь, что ради меня стоило умереть».

Когда в его голове не осталось мыслей, когда его сердце наполнилось скорбью и вновь опустело, Элвин сделал то, чего никогда не делал. Он заглянул под землю.

Нет, он не стал разрывать могилу. Дар Элвина состоял в том, что он мог почувствовать, что творится под землей, не прибегая к помощи зрения. Точно так же он умел видеть сквозь камень. Некоторые, конечно, могут счесть, что Эл, заглянув под землю, туда, где лежало тело его брата, осквернил могилу. Но только так Эл мог увидеть человека, который когда-то погиб, спасая его.

Поэтому он закрыл глаза, заглянул под почву и отыскал кости, лежащие в сгнившем деревянном гробу. В настоящем взрослом гробу — Вигор был крепким юношей, ведь вес его тела заставил развернуться огромное дерево, несущееся вниз по течению бурной реки. Но души Вигора там не было, и хотя Элвин предчувствовал подобный исход, он все равно был немножко разочарован.

Его внимание обратилось на маленькие трупики, от которых осталась кучка праха, затем на обтянутый кожей старый скелет человека по прозвищу Деда, похороненного всего год тому назад.

Однако другое тело было зарыто совсем недавно. Тело, могилу которого не венчал надгробный камень. Эта девушка умерла не больше дня назад, плоть ее туго обтягивала кости, и черви до нее еще не добрались.

Он даже вскрикнул от удивления — и от скорби, когда в его голову закралось непрошенное объяснение. Неужели здесь похоронена та девочка-светлячок? Ее мать сказала, что она убежала из дому, но беглецы очень часто возвращаются в отчий дом уже мертвыми. Иначе с чего бы матери так горевать? Родная дочь хозяев гостиницы похоронена без могильного камня — о, это говорит об ужасных, страшных вещах. Неужели, сбежав, она покрыла себя таким позором, что родители даже камень ей поставить не удосужились? Ведь над могилой всякого доброго человека стоит надгробие…

— Что с тобой, мальчуган?

Элвин поднялся, повернулся и оказался лицом к лицу с говорящим. Коренастый мужчина был невысокого роста, и его мрачный вид не располагал к беседам.

— Что ты делаешь на этом кладбище, парень?

— Сэр, мой брат похоронен здесь, — объяснил Элвин.

На мгновение человек задумался, и лицо его просветлело.

— Так ты один из того семейства. Но, насколько я помню, тогда их сыновья были одного возраста с тобой…

— Я тот самый малыш, который появился на свет в этом городке.

Услышав эту новость, мужчина распростер руки и заключил Элвина в объятия.

— Тебя, по-моему, назвали Элвином, — воскликнул он, — в честь отца. Здесь мы его кличем Элвин Мостовик, он нечто вроде местной легенды. Дай, дай я на тебя полюбуюсь. Седьмой сын седьмого сына вернулся, чтобы навестить место своего рождения и могилу брата. И думать нечего, ты остановишься в моей гостинице. Я Гораций Гестер, как ты можешь догадаться, и очень рад встретиться с тобой, хотя ты какой-то большой для своего возраста… сколько тебе, десять, одиннадцать?

— Почти двенадцать. Говорят, что я очень высокий.

— Надеюсь, тебе понравилась плита, которую мы поставили для твоего брата? Его здесь очень почитают, хотя встретились мы с ним только после его смерти и никогда не знали при жизни.

— Да, хороший камень, — кивнул Элвин и, не в силах совладать с собой, хотя разумнее было бы держать язык за зубами, задал вопрос, который нестерпимо жег его изнутри: — Но я теряюсь в догадках, сэр, почему на могиле девочки, которая была похоронена здесь вчера, не стоит ни камня, ни таблички с ее именем?

Лицо Горация Гестера сделалось бледно-пепельного цвета.

— Ну конечно, ты не мог ее не увидеть, — прошептал он. — Перевертыш или нечто вроде. Седьмой сын. Господи, спаси и сохрани.

— Она сотворила нечто очень позорное, сэр, раз ей даже таблички не поставили? — спросил Элвин.

— Нет, ничего позорного она не совершила, — ответил Гораций. — Бог свидетель, мальчуган, у девчушки была благородная душа, и умерла она праведной смертью. На ее могиле нет камня, чтобы наш дом и дальше мог служить приютом таким, как она. Пообещай, что никогда и никому не расскажешь о том, что здесь нашел. Иначе ты причинишь боль десяткам, сотням потерянных душ, следующих по дороге, ведущей от рабства к свободе. Поверь мне, положись на меня и раздели эту тайну со мной. Надо же, как сложилось, в один и тот же день дочь от меня убежала и эта тайна наружу выплыла. Поскольку я не могу утаить ее от тебя, Элвин, пообещай крепко хранить наш секрет. Хорошо?

— Если я сочту благородным делом хранить его, сэр, — пожал плечами Элвин. — Но что ж это за великий секрет такой, если вы собственную дочь похоронили без могильного камня?

Глаза Горация расширились, после чего хозяин гостиницы расхохотался так, что чуть всех птиц в окрестных лесах не перепугал. Вдоволь нахохотавшись, он хлопнул Элвина по плечу.

— Здесь лежит не моя дочь, паренек, с чего это ты взял, что я ее похоронил? Это чернокожая девочка, рабыня-беглянка, умершая прошлой ночью на пути на север.

Тут и сам Элвин понял, что трупик слишком мал, это никак не могла быть шестнадцатилетняя девушка. В могиле лежала маленькая девочка.

— А тот малыш у вас в кухне, это ее брат?

— Сын, — поправил Гораций.

— Но она ж совсем младенец, — изумился Элвин.

— Это не остановило белого господина, который обрюхатил ее. Не знаю, мальчуган, как ты относишься к рабству, да и размышлял ли ты вообще на эту тему, но сейчас прошу тебя задуматься. Поразмысли над тем, как рабство позволяет белому человеку лишить чести юную девушку и по-прежнему посещать по воскресеньям церковь, пока девочка стонет от невыносимого стыда, вынашивая сына-ублюдка.

— Так вы мансипационист![9] — догадался Элвин.

— Наверное, — согласился владелец гостиницы. — Как и остальные праведные христиане, которые все в своих сердцах мансипационисты.

— Наверное, вы правы, — кивнул Элвин.

— Надеюсь, ты похож на меня, иначе, если пойдет молва, что я помогал рабыне бежать в Канаду, здесь мигом выставят свои дозоры всякие ловчие да гончие из Аппалачей и Королевских Колоний, и мне уже не придется никому помочь.

Элвин оглянулся на могилу и подумал о малыше, лежащем в колыбельке на кухне.

— А вы расскажете мальчику, где могила его матери?

— Когда он достаточно подрастет и поймет, что об этом говорить не следует, — ответил Гораций.

— Я сохраню вашу тайну, если вы сохраните мою.

Хозяин гостиницы изумленно вздернул брови и внимательно оглядел Элвина.

— Какие могут быть важные тайны у такого юного паренька, как ты, Элвин?

— Мне не особо хочется, чтобы всем в округе стало известно, что я седьмой сын. Я пришел сюда поступать в ученики к Миротворцу Смиту, чей молот, насколько я понимаю, стучит вон в той кузнице.

— И не хочешь, чтобы местные жители прознали о твоей способности видеть, что творится под землей.

— Вы правильно поняли ход моих мыслей, — кивнул Элвин. — Я буду хранить вашу тайну, а вы — мою.

— Даю слово, — сказал Гораций. И протянул Элвину руку.

Мальчик с радостью пожал ее. Мало кто из взрослых стал бы заключать такой договор с ним, неразумным мальчишкой. Но этот человек протянул руку, считая его за равного.

— Вот увидите, сэр, я умею держать слово, — сказал Элвин.

— Что же касается меня, то любой человек в округе может подтвердить, что Гораций Гестер ни разу не отступал от обещанного. — После чего Гораций поведал ему, как они решили поступить с малышом, как выдали его за младшего сына семьи Берри, которые якобы отдали мальчика на воспитание старушке Пег Гестер, поскольку им самим его не вырастить, а Пег всегда хотела иметь сыночка. — А насчет сыночка сущая правда, — добавил в конце Гораций Гестер. — Тем более что Пегги убежала.

— Пегги — это ваша дочь? — на всякий случай уточнил Элвин.

Внезапно глаза Горация Гестера наполнились слезами, и он всхлипнул. Ни разу в жизни Элвин не видел, чтобы взрослый мужчина так переживал.

— Да, и она убежала сегодня утром, — произнес Гораций Гестер.

— Может, она просто пошла навестить кого-нибудь в городе? — предположил Элвин.

Гораций покачал головой:

— Прошу прощения, что плачу перед тобой, ты извини меня, честно говоря, я страшно устал — всю ночь не сомкнул глаз, а утром получил такой вот сюрприз. Она оставила записку. Она действительно убежала.

— Убежала с мужчиной? С кем? — спросил Элвин. — Может, они поженятся. Так случилось однажды неподалеку от нас, на реке Нойс, там одна девушка-шведка убежала с юношей и…

Гораций аж покраснел от гнева:

— Ты всего лишь маленький мальчик, поэтому я прощаю тебя, ведь ты еще не знаешь, что можно говорить, а что нельзя. Так вот, она убежала не из-за какого-то там мужика. Она — чистая, достойная девушка, и никто не уличал ее в чем-то дурном. Нет, паренек, она убежала одна.

Много странных вещей успел повидать Элвин за свою недолгую жизнь — торнадо, превращающийся в хрустальную башню; холст, в котором сплелись души людей; убийства и пытки, сказочные чудеса. О белом свете Элвин знал куда больше, чем большинство его одиннадцатилетних сверстников. Но ничего более необычного он не встречал — подумать только, шестнадцатилетняя девушка вдруг, ни с того ни с сего, покидает отчий дом, причем ни суженого у нее нет, ни каких-либо других весомых причин. Прежде Элвин слыхом не слыхивал, чтобы женщина уходила одна дальше собственного двора.

— А с ней… с ней ничего дурного не случится?

Гораций горько хмыкнул:

— Дурного? Нет, конечно. Она светлячок, Элвин, лучший светлячок, о котором я когда-либо слышал. Она способна видеть людей за многие мили, ей ведомы их сердца; не родился на свет такой человек, который смог бы подкрасться к ней, замышляя зло, — нет, она сразу увидит, что у него на уме и как избавиться от него. Так что за нее я не беспокоюсь. Она может позаботиться о себе ничуть не хуже здорового мужика. Я просто…

— Вы просто скучаете по ней, — сказал Элвин.

— Верно, и чтобы это понять, вовсе не обязательно быть светлячком. Мне действительно не хватает ее. И несколько обидно, что она вот так взяла и ушла без всякого предупреждения. Я ведь только благословил бы ее на дорогу, скажи она мне о своем решении. А мать сделала бы парочку добрых оберегов, хотя малышке Пегги они без надобности, или собрала поесть в дорожку. Но нет, ничего подобного, никаких тебе «прощайте, родители». Такое впечатление, что она бежала от какого-то ужасного, клыкастого чудовища. Словно у нее времени было ровно на то, чтобы бросить в котомку запасное платье да выскочить из двери.

«Она бежала от какого-то чудовища» — эти слова огнем ожгли сердце Элвина. Она была светлячком, поэтому скорее всего видела, что Элвин вот-вот прибудет в город. Она убежала в то самое утро, когда он должен был появиться здесь. Не обладай она способностями светлячка, это вполне могло оказаться простым совпадением. Но она была светлячком. Она видела, что Элвин вот-вот будет здесь. Она знала, что он надеется встретиться с ней и хочет просить о помощи — попросить помочь ему найти верный путь и стать тем, кем он должен быть от рождения. Она увидела это и убежала.

— Мне очень жаль, что она покинула вас, — признался Элвин.

— Спасибо за сочувствие, дружок, ты очень добр. Я лишь надеюсь, что ее отсутствие не затянется. Наверное, она сделает то, что должна, и вернется через пару-другую деньков или недель. — Он снова хмыкнул, а может, всхлипнул — определить было трудно. — Я даже не могу обратиться за помощью к знаменитому светлячку из Хатрака, который сразу сказал бы, что ее ждет. Потому что тот самый светлячок ушел из дому.

И Гораций снова разрыдался. Спустя некоторое время он взял Элвина за плечи и внимательно посмотрел ему в глаза, не пытаясь скрыть текущих по щекам слез.

— Запомни, Элвин, ты видел, как я плачу, словно девчонка какая-то, но ты должен знать, что каждый отец испытывает к своему ребенку подобные чувства. Вот что ощущает сейчас твой папа, зная, что ты находишься за много миль от него.

— Я понимаю, — кивнул Элвин.

— А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один, — сказал Гораций Гестер.

Элвин на мгновение прикоснулся к его руке и ушел. Но направился он вовсе не в гостиницу, чтобы получить обещанный старушкой Пег Гестер обед. Он был слишком расстроен, чтобы сидеть с ними за одним столом и спокойно поглощать еду. Элвин не мог объяснить им, что именно он стал причиной их переживаний, что это именно из-за него девочка-светлячок убежала из дому. Нет, ему придется хранить молчание. Ответы, которые он искал в Хатраке, испарились вместе с шестнадцатилетней девушкой, которая не захотела встречаться с ним.

«Наверное, она заглянула в мое будущее и возненавидела меня. Может, я и в самом деле страшное чудовище, являющееся в кошмарах в непогожие ночи».

Он последовал на звук кузнечного молота. Вскоре он вышел на едва заметную тропку — она вела к домику, стоящему на ключе, который бил прямо из склона холма. Свернув в сторону, преодолев чистый, поросший нежно-зеленой травой склон, Элвин очутился неподалеку от кузницы. Из печной трубы валил жаркий дым. Обойдя здание, он оказался прямо напротив открытой двери, заглянув в которую Элвин увидел кузнеца, бьющего по наковальне, на которой лежала полоска раскаленного железа.

Элвин молча стоял и смотрел, как трудится кузнец. Даже на улице ощущался жар кузнечного горна; внутри же, должно быть, творился настоящий ад. Мускулы кузнеца напоминали веревочные тросы, перекатывающиеся и бугрящиеся под кожей каждый раз, когда молот взлетал в воздух. Звон железа по железу нестерпимым колокольным гулом отдавался в ушах, тем более что наковальня, словно камертон, разносила звонкий непрекращающийся «дзынь» по всей округе. С тела кузнеца ручьем лил пот, мужчина был гол по пояс, его белая кожа покраснела от нестерпимого жара и почернела от копоти, несущейся из горна. «Меня отдали в подмастерья самому дьяволу», — невольно подумалось Элвину.

Но он отмел всякие глупости, лезущие в голову. Это всего лишь трудолюбивый человек, честно исполняющий свою работу и зарабатывающий на жизнь ремеслом, которое необходимо каждому городу, если тот надеется процветать и расти. Судя по размерам стойла для лошадей, которые ждали своей очереди быть подкованными, и кучам железных пластин, которые вскоре превратятся в серпы и плуги, топоры и пилы, дела у кузнеца шли хорошо. «Обучившись этому ремеслу, я никогда не буду голодать, — подумал Элвин, — и всякая деревня с радостью примет меня в свои объятия».

Однако, помимо всего этого, в кузнице присутствовало что-то еще. Нечто, связанное с жарким огнем и пламенеющим железом. То, что происходило в этом домике, было некоторым образом сродни акту творения. Элвин понял это потому, что когда-то сам трудился над камнем в каменоломнях, вырубая жернов для мельницы отца. При помощи своего дара он сможет проникнуть в железо и сделать его таким, каким пожелает, но ему придется кое-чему научиться у горна и молота, у мехов, огня и плескающейся в бочонках воды — эта наука поможет ему стать тем, кем он должен стать.

Теперь он смотрел на кузнеца не как на сильного, мускулистого мужчину, а как на свое будущее отражение. Он видел, как растут мускулы на его плечах и спине. Тело Элвина было закалено рубкой леса, колкой дров, тасканием бревен и прочей работой, которую он исполнял, зарабатывая монетки на соседских фермах. Но этот труд заставляет вкладывать в каждое движение все тело. Когда замахиваешься топором, то становишься как бы продолжением рукояти, твои ноги, бедра, спина — все движется вслед за острием. Однако кузнец, он держит в клещах жаркое железо, прижимая его к наковальне, и пока правая рука, в которой зажат молот, замахивается, остальное тело должно оставаться полностью неподвижным, а левая рука становится тверже скалы. Тело кузнеца сложено иначе, руки его гораздо сильнее, чем руки какого-то там фермера, на шее и груди бугрятся огромные мускулы, которые не обретет трудящийся на полях рабочий.

Заглянув внутрь себя, Элвин увидел, как будут увеличиваться его мускулы, и сразу понял, где и какие перемены произойдут. Это было частью его дара, он двигался внутри живой плоти так же легко, как внутри прожилок растущего из земли камня. Поэтому он заранее начал оценивать себя, обучая тело, каким оно должно стать, чтобы приноровиться к новому ремеслу.

— Эй, парень, — окликнул кузнец.

— Сэр, — отозвался Элвин.

— У тебя ко мне какое-то дело? По-моему, я тебя здесь раньше не видел, а?

Элвин шагнул вперед и протянул письмо, написанное отцом.

— Прочитай-ка, что там написано, паренек, а то мои глаза не очень-то востры для чтения.

Элвин развернул письмо:

— «От Элвина Миллера из Церкви Вигора. Миротворцу, кузнецу города Хатрак. Посылаю к тебе моего сына Элвина, который, как мы договаривались, будет твоим учеником, пока ему не стукнет семнадцать. Он будет трудиться не покладая рук и исполнять все, что ты скажешь, а ты научишь его всему, что должен знать человек, надеющийся стать добрым кузнецом. Он хороший мальчик».

Кузнец протянул руку за письмом и поднес его к глазам. Губы легонько шевелились, пока он перечитывал несколько последних фраз. Дочитав до конца, кузнец хлопнул письмом по наковальне.

— Вот уж оборот так оборот, — воскликнул он. — Ты сам-то знаешь, что опоздал почти на целый год, а, парень? Ты должен был прибыть сюда прошлой весной. Мне пришлось отказаться от трех подмастерьев, ведь твой папа поклялся, что ты уже едешь. Целый год я трудился здесь один, потому что твой отец не сдержал слова. А теперь, выходит, я должен взять тебя, и ты будешь работать на меня аж на целый год меньше, чем указано в контракте. И никаких вам «извините-простите»…

— Простите, сэр, — склонив голову, произнес Элвин. — Но в прошлом году у нас случилась война. Я выехал из дому и направлялся сюда, когда меня схватили чоктавы.

— Схватили чок… да ладно тебе, парень, врать. Сказки ты мне будешь рассказывать. Попади ты в лапы к чоктавам, твою головку не украшала бы такая роскошная шевелюра! Да и пальцев на руках у тебя недоставало бы.

— Меня спас Такумсе, — попытался объяснить Элвин.

— Ага, а потом ты встретился с самим Пророком и ходил вместе с ним по водам.

Если уж на то пошло, именно так все и было. Однако Элвин предпочел прикусить язык, поскольку голос кузнеца звучал отнюдь не дружелюбно. Поэтому Элвин ничего не сказал.

— А где твоя лошадь? — поинтересовался кузнец.

— У меня ее нет, — пожал плечами Элвин.

— Твой отец проставил на письме число, и это было два дня назад! Ты, наверное, скакал сюда на лошади.

— Да нет, я бежал. — И Элвин сразу пожалел о вырвавшихся словах, осознав, что совершил большую ошибку.

— Бежал? — переспросил кузнец. — Без башмаков? Да отсюда до Воббской реки миль четыреста, не меньше! У тебя ноги должны были стереться по самые колени! Все, кончай заливать, парень! Терпеть не могу врунов!

Перед Элвином встал трудный выбор. Он мог объяснить, что умеет бегать как краснокожий. Но Миротворец Смит ни за что не поверит ему, и тогда Элвину придется продемонстрировать пару-другую фокусов из своего арсенала. Это будет несложно. Он может согнуть ударом руки кусок железа. Сделать из двух камней один. Но Элвин поклялся ни в коем случае не рассказывать местным жителям о своих способностях. Иначе ему не придется стать подмастерьем — народ толпой повалит в кузницу с просьбами, чтобы Элвин вырезал жернов, починил сломанное колесо или где еще помог своим даром. Кроме того, он не привык выставлять свои способности напоказ, забавляя народ всякими штучками. Дома он прибегал к помощи скрытых сил только тогда, когда возникала необходимость.

Поэтому он твердо решил держать эту тайну при себе. И никому не говорить о том, что он умеет. Просто учиться, как учатся обыкновенные ребятишки, и трудиться над железом, как трудится обыкновенный кузнец, постепенно наращивая мускулы на руках и плечах, на груди и спине.

— Я пошутил, — ответил Элвин. — Меня подвез один добрый человек, у него была лишняя лошадь.

— Не нравятся мне такие шутки, — покачал головой кузнец. — И уж тем более мне не нравится, что ты так легко солгал в ответ на мой вопрос.

Ну что мог сказать Элвин? Он даже возразить ничего не смог, потому что действительно солгал, когда придумал, будто его подвезли. Так что он действительно врун, кузнец правильно его отругал. Разница заключалась только в том, что Миротворец возмутился, когда Элвин сказал чистую правду, и поверил, когда мальчик солгал.

— Извините, — понурился Элвин.

— В общем, парень, в подмастерья я тебя не возьму. Да я и не обязан это делать, ты ведь на целый год опоздал. А теперь еще лжешь напропалую. Нет, такого ученика мне не надо.

— Сэр, простите меня, — взмолился Элвин. — Этого больше не случится. Дома я не слыл вруном, и вы увидите, что я честен. Позвольте мне убедить вас в этом! Если вы поймаете меня на лжи или на отлынивании от работы, то можете вытурить взашей, без всяких разговоров. Разрешите только доказать, что я умею трудиться, сэр.

— Да и не выглядишь ты на одиннадцать лет, честно-то говоря.

— Но мне и в самом деле одиннадцать, сэр. Вы сами это знаете. Вы же собственными руками вытаскивали из реки тело моего брата Вигора в ночь, когда я родился. Так мне, по крайней мере, рассказывал папа.

Глаза кузнеца затуманились, словно мыслями он обратился в далекое прошлое.

— Да, он верно тебе сказал, именно я его вытащил. Уже умерев, твой брат продолжал цепляться за корни того дерева. Я даже решил, что придется рубить сучья, чтоб освободить его. Ну-ка, парень, поди сюда.

Элвин подошел ближе. Кузнец пощупал мускулы у него на руках.

— Что ж, вижу, ты не из лентяев. У лентяев мускулы — желе, а ты силен, как настоящий фермер. Этого у тебя не отнять. И все же ты еще не отведал, что такое настоящий труд.

— Я готов учиться.

— В этом я не сомневаюсь. Многие мальчишки с радостью поступили бы ко мне в обучение. Остальные ремесла приходят и уходят, но кузнечное дело всегда ценилось и будет цениться. Да, тело у тебя крепкое. Теперь проверим, есть ли у тебя мозги. Ну-ка, взгляни на эту наковальню. Вот это носик, вот здесь, видишь? Повтори.

— Носик.

— Это шейка. А вот это столешница — она не отделана полированным железом, поэтому если ты будешь бить по ней долотом, долото не затупится. Так, теперь желоб, который находится на стальной части, где работают с раскаленным железом. А это отверстие, на котором я работаю гладилкой, рихтовальным молотком и ковочным молотом. При помощи вот этой дырки я пробиваю тонкие пластины — горячее железо само вылетает через нее. Все запомнил?

— Думаю, да, сэр.

— Назови мне части наковальни.

Элвин перечислил части наковальни. Точное назначение каждой он назвать не смог, но ошибся всего пару раз, так что кузнец в конце концов улыбнулся и довольно кивнул.

— Да, с головой у тебя также все в порядке, учишься ты быстро. И то, что ты не по годам здоров, тоже ладно. Не придется держать тебя на метле да на мехах первые четыре года, как я обычно поступаю с мальчиками поменьше. Но твой возраст, вот в чем загвоздка. Срок ученичества обычно составляет семь лет, а в бумаге, которую мы подписали с твоим папой, говорится, что ты будешь работать на меня, пока тебе не исполнится семнадцать.

— Мне почти двенадцать, сэр.

— О чем я и говорю. Я хочу, чтобы ты отработал на меня все семь лет, если это будет нужно. Мне вовсе не хочется, чтобы ты улизнул от меня сразу, как только начнешь приносить хоть какую-то пользу.

— Семь лет, сэр. Мой контракт истечет весной, когда мне должно будет исполниться девятнадцать.

— Семь лет — это долгий срок, парень, и я намерен удержать тебя до самого конца. Большинство мальчишек начинают учиться, когда им исполняется девять или десять, иногда попадаются даже семилетние, так что они начинают сами зарабатывать на жизнь и искать жену в шестнадцать или в семнадцать. Я этого не потерплю. Ты должен будешь жить как истинный христианин, и с девчонками из города я тебе якшаться не позволю, понял меня?

— Да, сэр.

— Ну и ладно тогда. Мои подмастерья спят на чердаке, над кухней, есть будешь за общим столом вместе с моей женой, детьми и мной самим, но в доме открывать рот будешь только в том случае, если к тебе обратятся, — терпеть не могу, когда ученик начинает считать, что он обладает теми же правами, что и мои дети. Запомни, тебе таких прав не дано.

— Да, сэр.

— А сейчас мне нужно снова раскалить вот эту железяку. Так что давай за мехи.

Элвин подошел к рукояти мехов. Своей формой она напоминала букву "Т", чтобы за нее было удобно браться обеими руками. Но Элвин повернул ее конец таким образом, что он стал похож на рукоять молота, поднятого кузнецом в воздух. И начал качать мехи одной рукой.

— Эй, парень, ты что творишь?! — заорал новый хозяин Элвина. — Ты и десяти минут не продержишься, качая так мехи.

— Через десять минут я переменю руку, — ответил Элвин. — Мне же надо подготовиться к работе с молотом, а качая мехи двумя руками сразу, я буду лишь кланяться, вот и все.

Кузнец сердито поглядел на него, но затем рассмеялся.

— А язычок у тебя бойкий, мальчуган, но здравый смысл в твоих словах имеется. Делай по-своему, пока сил хватает, но смотри не выдохнись раньше времени — огонь мне нужен жаркий, это куда важнее, чем мощь, которую ты сейчас нагоняешь в руки.

Элвин принялся качать мехи. Вскоре он почувствовал, как по шее, груди и спине распространяется боль, вызванная непривычными усилиями мускулов. Но он не останавливался, приучая тело к работе; мехи мерно вздымались и опускались. Он мог быстро нарастить мускулы, прибегнув к скрытой силе. Но Элвин не затем поступал в ученики. Поэтому он, стиснув зубы, терпел боль, и тело его менялось естественным путем, каждый новый мускул рос сам по себе.

Правой рукой Элвин проработал пятнадцать минут и десять минут продержался левой. Он чувствовал, как мускулы сводит от боли, и эта боль нравилась ему. Миротворец Смит пока что ни словом его не попрекнул, видимо, был доволен работой нового ученика. Элвин понимал, что здесь ему предстоит измениться и эта работа сделает из мальчика сильного, умелого мужчину.

Мужчину, но не Мастера. Он так и не ступил на дорогу, которая была назначена ему от рождения. Но, как говаривал народ, настоящего Мастера не видывали на этой земле по меньшей мере тысячу лет, так что этому ремеслу ни у кого не научишься.