Жанна Монтегю Укрощенная любовью

Глава 1

Огромная, украшенная гербом карета так резко остановилась, что ее пассажирки слетели с сидений и повалились на пол. Никак не подобающее леди проклятье сорвалось с губ более молодой и – как засвидетельствовало бы большинство мужчин – более привлекательной из двух женщин, находящихся внутри. Она с трудом поднялась на ноги, распахнула окошко кареты и, высунувшись наружу, погрозила кулаком кучеру, восседающему высоко на козлах.

– Только попробуй выкинуть такое еще раз, Томас, и я откручу твой длинный нос! – крикнула она, перекрывая шум лондонских улиц.

Ослабив поводья своей четверки, Томас прервал темпераментный обмен «любезностями» с неуклюжим ломовым извозчиком, чья громоздкая телега преграждала путь их карете. Они прочно застряли среди дорожной неразберихи, среди раздраженного, изрыгающего проклятья скопления угольных повозок, крестьянских телег, нагруженных сеном или овощами, нетерпеливых всадников, носильщиков портшезов,[1] локтями пробивающих себе дорогу среди экипажей знати, чьи слуги в ливреях осыпали ругательствами воинственно настроенных наемных извозчиков.

– Ну же, Беренис, успокойся, не то заработаешь себе ипохондрию! – томно произнесла ее спутница, вновь принимая изящную позу на мягком, обложенном подушечками бархатном сиденье и водружая элегантную шляпку на пышную массу золотистых кудряшек.

Беренис последовала ее совету и улыбнулась, твердо решив, что никакие неприятности не должны испортить удовольствия от поездки по магазинам вместе с Люсиндой Клейтон.

Было таким облегчением скрыться, наконец, от назойливого внимания суетливых компаньонок, любопытных горничных и шпионящих слуг! Конечно, папа бы ужасно разозлился, если бы узнал… Она тяжело вздохнула, в который раз сожалея о том, что не родилась простой девушкой по имени Беренис Росситер, а являлась единственной дочерью маркиза Стреттона. Он был строгим, бескомпромиссным человеком, который чрезмерно беспокоился о ней, считая ее фривольной и легкомысленной. В действительности это было не так, но иногда запреты и ограничения доводили Беренис до мятежа, выявляя все своеволие и упрямство ее натуры.

Строго говоря, маркизу было некого винить в том, что его дочь выросла такой избалованной, кроме себя самого. С момента рождения Беренис потакали абсолютно во всем. Возможно, таким способом маркиз пытался компенсировать ей отсутствие матери, которая умерла во время родов. У него были честолюбивые планы в отношении дочери, и Беренис воспитывали, как принцессу, в связи с чем и надежды на нее возлагались соответствующие. Он даже подарил ей кукольный дом, который выглядел, как дворец короля Георга III в миниатюре – увешанный крошечными гобеленами, обставленный мебелью из орехового дерева, – и восковых кукол, изображающих членов королевской семьи. Еще у нее был белый пони для прогулок по Гайд-парку или по обширному имению в Уилтшире.

К счастью, у Беренис был еще старший брат, Дэмиан, виконт Норвудский, иначе все честолюбивые устремления маркиза были бы направлены исключительно на нее. Так что отцу приходилось заботиться не только о дочери, но и о сыне, потому что брат был таким же горячим и вспыльчивым, как и сестра. Воспитанный в пуританской строгости старый дворянин имел обыкновение без конца ворчать и сетовать на то, что он де не понимает, куда идет нынешнее поколение; что головы молодых забиты революционными идеями и что у них нет чувства собственного достоинства, хороших манер и уважения к родителям.

Справедливости ради нужно сказать, что имя и положение леди Беренис возлагало серьезную ответственность на хрупкие плечи молоденькой девушки. Судьба ее была предрешена еще в младенческом возрасте, но принять ее как данность было от этого ничуть не легче. Беренис как раз размышляла над этим, вполуха слушая болтовню Люсинды, когда карета наконец-то начала двигаться. Нельзя сказать, что ее отец был жестоким. Он был гордым, холодным человеком, но самой неприятной чертой являлось отсутствие понимания во всем, что касалось детей, о чем свидетельствовал хотя бы тот факт, что маркиз выдал ее замуж много лет назад за человека, которого она никогда не видела.

Все ее образование и воспитание подготавливало Беренис к тому времени, когда она станет достаточно взрослой, чтобы занять место рядом с мужем, колониальным аристократом, графом Себастьяном Лажуниссе. Таким образом, еще в колыбели ее выдали замуж по доверенности за юношу тринадцати лет. Наличие собственности, достаточное количество денег и религиозная принадлежность имели при этом первостепенное значение. Никто из главных участников этого соглашения не был испрошен на предмет их собственных желаний. Маркиз и отец графа были друзьями и добрыми партнерами, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы заключить выгодный альянс между двумя домами. Даже разрушительное влияние французской революции, произошедшей тринадцать лет назад, не помешало этим планам. Семья Лажуниссе, вынужденная спасаться бегством от преследований черни, отбыла на корабле в Америку. Именно туда, в этот странный Новый Свет, придется отправиться Беренис, когда приедет ее муж.

Как и предсказывали когда-то няньки, Беренис выросла в девушку несравненной красоты, с очень темными каштановыми локонами с огненно-рыжим отливом и огромными сапфировыми глазами. Было что-то живое, бесконечно меняющееся в ее необычном, пикантном лице с высокими скулами, широким лбом, красиво очерченными бровями и темными неотразимыми глазами под сенью длинных черных ресниц. Среднего роста, она несла себя по-царски, высоко держа голову, вздернув маленький подбородок под строго определенным углом. И все же Беренис представляла собой нечто большее, чем светская красавица. Те, кому посчастливилось познакомиться с ней, открывали, что она была чувственной, умной и высокообразованной, но вместе с тем обладала горячим нравом, своеволием, несдержанностью и склонностью к сумасбродствам, поглощавшим ее целиком. А еще она обладала трогательным очарованием, благородным и добрым сердцем и была натурой глубокой, непокорной и страстной.

И сейчас эта весьма опасная взрывчатая смесь противоречивых чувств и страстей бурлила внутри нее так, что не замедлила отразиться на выражении ее лица: глаза угрожающе потемнели, брови сдвинулись, нижняя губа недовольно выпятилась.

Увидев это, Люсинда заметила:

– О-ля-ля, что так беспокоит тебя нынешним утром, дитя? Надо признать, ты в ужасно дурном настроении!

Беренис подскочила, как пружина, отшвырнув на сиденье свою соболью муфту.

– А ты не была бы расстроена, если бы тебе нужно было предстать перед лицом совершенно незнакомого жениха? Его ждут со дня на день, ты же знаешь! И я должна отправиться с ним в эту дикую Каролину! Ручаюсь, что он горбатый и кривоногий, и к тому же он такой старый! Боже мой, ему ведь, должно быть, все тридцать!

Люсинда глубокомысленно кивнула, страусиные перья ее очаровательной шляпки опускались и подпрыгивали в такт движению кареты. Обе леди придерживались мнения, что у мужчины такого почтенного возраста должно быть старческое слабоумие.

– Но насколько я поняла, он очень богат, – пробормотала Люсинда в утешение подруге.

– Фи! Я тоже! И не пытайся смягчить удар, говоря о его богатстве! – Беренис гневно вспыхнула. – Мне невыносима мысль о том, что я должна выйти за него замуж! Может, мне сбежать? Ты можешь помочь?

Двадцатилетняя Люсинда была на три года старше и намного опытнее. Если кто и мог помочь Беренис, то только она. Хотя маркизу становилось все труднее контролировать дочь, несмотря на содействие целой армии слуг, Беренис не осмеливалась открыто противиться отцу. Она была источником его постоянного беспокойства – прелестная девушка с отчаянной жаждой жизни, которую было не удержать под замком.

Она и Дэмиан постоянно получали приглашения на балы, маскарады, пикники на берегу Темзы, очень модные в то время. Сам маркиз отказывался участвовать в этих, с его точки зрения, легкомысленных развлечениях, но часто жена какого-нибудь знакомого любезно предлагала приглядеть за Беренис, обещая хорошо о ней позаботиться. Но, участвуя во множестве разнообразных светских увеселений, девушка неизбежно встречала и людей, которые не утруждали себя заботами о ее невинности. К ним относилась и Люсинда. Она была актрисой, любовницей герцога, который снял для нее дом в районе фешенебельного лондонского Вест-Энда.

Она взяла Беренис под свое крыло, обучила всем манерам знатной дамы, представила собственному портному и, самое ценное, советовала, как вести себя с теми светскими щеголями, которые начинали с ней флиртовать. Именно в этом вопросе Люсинда была особенно сведуща. Откровенно и прямо, без обиняков, она открывала ей основы жизни. Беренис, наивная и неопытная, слушала с жадностью. Она была девственна не только телом – у нее все еще был девственный ум, вполне невинный или, скорее, невежественный. Никто другой до сих пор не порывался просветить ее.

Хотя она и знала, что между мужчиной и женщиной происходит физический акт, но, в силу своей юности и неосведомленности, у нее не было определенных ожиданий, пока она не встретила Люсинду. Когда эта искушенная куртизанка откровенно рассказала, что и как именно происходит, все показалось Беренис таким простым! Ну, конечно же, именно так! И ее наполнило неожиданное острое желание. Ей хотелось, чтобы это случилось с ней! Но Люсинда упрямо держала щеголей на почтительном расстоянии. Она вовсе не хотела, чтобы они совратили ее подругу, просто считала, что Беренис нужно немного поразвлечься. «И тем не менее, – с озорством думала Беренис, – Люсинда ничего не знает о Перегрине…»

Он был их общим другом, но никто не подозревал, что этот друг пылко ухаживал за Беренис. Сэр Перегрин Бакстер был одним из самых подходящих женихов в городе. Беренис прислонилась головой к темно-бордовой обивке кареты, закрыла глаза и стала мечтать о нем и о тех коротких встречах, которые сделали прошедшие недели такими волнующими…

Ее влекло к нему с первого взгляда. Высокий, стройный блондин, одевающийся в той неброской манере, которая так популярна среди франтов. У него были карие глаза, красивые и насмешливые, и он всегда щеголял, одетый по самой последней моде, в узких бриджах и сюртуках, в рубашках с манжетами и воротниками из прекрасного тончайшего кружева. Поскольку Беренис всегда кто-нибудь сопровождал, она никогда не оставалась с Перегрином наедине, но он воображал себя поэтом и посвящал Беренис стихи, которые посылал ей домой в огромных букетах цветов. Девушка была очарована и тронута такой преданностью, хотя иногда ей казалось, что ее кавалер не столь осторожен в выборе слов, как следовало бы. Но когда он нашептывал ей на ушко комплименты, или она ощущала нежное прикосновение его щеки к своей в приветственном поцелуе, она забывала обо всех своих опасениях. И все же крошечное тягостное сомнение оставалось, мешая довериться Люсинде. Она боялась, как бы какое-нибудь неосторожное слово, слетевшее с острого язычка этой леди, не стало угрозой ее счастью.

Люсинда похлопала веером по колену, вторгаясь в ее грезы:

– Дорогая, мы возле кофейни «Старина». Быть может, остановимся и посмотрим, нет ли там кого-нибудь из джентльменов?

Веки Беренис дрогнули, и она обратила на подругу сияющие лазурные глаза, на губах заиграла проказливая улыбка.

«Старина» была известна как место встречи молодых денди, праздно проводящих утренние часы за болтовней о моде и любовных интрижках, петушиных боях, скачках и последних сплетнях, связанных с принцем Уэльским и его фаворитками. Городские щеголи были забавными, но отличались весьма сомнительным поведением. О посещении кофейни не могло быть и речи, если бы с ней находилась ее компаньонка, мисс Харриет Осборн. Но они оставили ее выпить чаю с подругой, и перспектива вдоволь посплетничать оказалась для этой леди весьма привлекательной, чтобы отвлечься от своих обязанностей. Мисс Осборн была последней в веренице компаньонок, из которых ни одна, благодаря старательным усилиям Беренис, не задерживалась долго на этом месте.

Было дождливое майское утро. Порывистый ветер хозяйничал на многолюдных улицах, разметая мусор из сточных канав и срывая с нищих их жалкие лохмотья. Но эта погода не причиняла никаких неудобств Беренис и Люсинде, которые были одеты в простые шерстяные платья с завышенной талией. Длинные прямые юбки полностью скрывались под подбитыми мехом мантильями, а руки были защищены перчатками и уютными меховыми муфтами.

Когда блестящая черная карета с гербом дома Стреттонов остановилась у кофейни, с полдюжины шикарно одетых джентльменов поспешили навстречу. Это была вольная и веселая компания, и именно такими считала их Беренис, все еще остававшаяся простодушной и впечатлительной. Люсинда же смотрела на них трезвым и реалистичным взглядом и видела просто болтливых бездельников, растрачивающих свои состояния в азартных играх, живущих на сомнительные доходы с напускным шиком и бравадой.

– О, милые дамы! – воскликнул один из них. Сердце Беренис учащенно забилось: это был Перегрин. Он распахнул дверцу и, взобравшись внутрь, уселся рядом с ней, в то время как его приятели повисли на подножке, распространяя вокруг резкий запах бренди и лавандовой воды. – Как приятно видеть вас, очаровательнейшие из дочерей Венеры!

Он склонился, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй, и Беренис почувствовала, как горячий румянец залил ее лицо, поднимаясь от щек ко лбу. Ощущая на себе пристальный взгляд Люсинды, она изо всех сил пыталась притвориться безразличной. Перегрин был, бесспорно, красив, но в красоте этой было что-то женское и изнеженное. На нем были очень узкие, облегающие панталоны, достающие до икр, красный с белыми полосками свободный сюртук поверх изысканно расшитого жилета и белый шарф, драпированный замысловатыми складками и завязанный под подбородком. Шелковые чулки и черные лакированные туфли завершали этот шикарный ансамбль, а свою высокую бобровую шапку он, садясь в карету, снял и теперь держал под мышкой.

Несмотря на столь явное фатовство, было что-то искреннее и чарующее в его улыбающихся глазах, во взгляде, обращенном на Беренис с нескрываемым удовольствием, когда он заговорил.

– О вас, моя дорогая, сегодня утром твердит весь город! Разрази меня гром, если это не так! – упрекнул он игриво, погрозив ей пальцем.

– Обо мне? – Беренис озадаченно нахмурилась. Боже правый! Что такого она сделала? Она почувствовала неожиданный приступ дурноты.

Завсегдатаи кофейни засмеялись, подмигивая и подталкивая друг друга локтями. Кто-то свалился с подножки кареты, и его пришлось втаскивать обратно.

– Вы хотите сказать, что ничего не знаете, мадам? Вот уж ни за что не поверю! – продолжал Перегрин. Подняв лорнет, висящий на черной бархатной ленте у него на шее, он окинул Беренис в высшей степени смущающим взглядом.

– Прекратите дразнить, Перегрин, и поведайте нам эту историю. Ведь у вас же просто язык чешется – так не терпится рассказать! – вмешалась Люсинда, уставшая от его намеков. Она прекрасно знала, как юные повесы обожают быть разносчиками сплетен, особенно если эти сплетни могли кому-нибудь навредить.

Перегрин самодовольно ухмыльнулся.

– Не торопите меня – с хорошей историей не следует спешить, герцогиня! – он прервался, чтобы хлопнуть себя по лбу в притворном смущении. – Ах, простите, я оговорился – вы ведь не можете носить этот титул, не так ли, дорогая? – Он с озорной усмешкой многозначительно приподнял бровь, затем открыл серебряную табакерку, взял щепотку большим и указательным пальцами, поочередно поднес ее к каждой ноздре, изящно вдохнул и не менее изящно воспользовался батистовым носовым платком.

Глаза Люсинды холодно сверкнули.

– Не играйте со мной в эти игры, сэр! Вы прекрасно знаете, что я любовница герцога, – сказала она твердо, в то время как джентльмены захихикали, – и что его жена все еще жива, черт ее побери!

– Так значит, вы не слышали о дуэли? – спросил он вежливо, с улыбкой глядя в глаза Беренис так, что у нее таяло все внутри; при этом он лениво засовывал носовой платок за манжет.

– Дуэль! – Она побледнела и резко выпрямилась, тщетно надеясь, что ее худшие опасения не оправдаются.

– Э-э, – завладев вниманием слушателей, Перегрин с облегчением пустился в изложение Подробностей. – Она состоялась в Хэмпстед Хит сегодня на рассвете между капитаном Симоном Куртисом и шевалье Дювалем. Я полагаю, вам известно, что Куртис бросил ему вызов, не так ли, леди Беренис?

Беренис бросало то в жар, то в холод, сердце ее так гулко стучало, что грудь подрагивала под скрывающей ее накидкой. О да, она знала, что эти двое глупых молодых людей поссорились из-за нее: оба хотели сопровождать ее на концерт. Но она не думала, что все настолько серьезно.

– Что случилось? – выдохнула она. В огромных глазах застыли смятение и страх.

Перегрин заметил, как она испугалась, и воспользовался ситуацией, чтобы взять ее руку в свою.

– Куртис продырявил французу руку – он известный фехтовальщик! Я знаю, он сын сбежавшего аристократа и все такое, но ведь мы в состоянии войны с Францией! Потом прибыли констебли, кто-то, должно быть, предупредил их – в высшей степени непорядочно, знаете ли, – и дуэлянтам пришлось пуститься в бега. Куртис очертя голову поскакал в свое имение в Норфакс, а шевалье – в Холлихед, чтобы первым же пакетботом отплыть в Ирландию. Об этом болтает весь город, моя дорогая!

Дуэли были запрещены законом, но вспыльчивые джентльмены игнорировали этот запрет и считали делом чести бросить вызов за действительное или воображаемое оскорбление. В моде были пистолеты, но некоторые все еще предпочитали драться на шпагах. Конечно, этот последний скандал быстро забудется, но он сильно повредит ее репутации, и отец будет просто взбешен, если узнает.

Беренис с досадой закусила губу: она вовсе не поощряла Куртиса и Дюваля. Возможно, немного флиртовала с ними, но никогда не могла даже и представить, что это приведет к такому исходу. А что, если ее жених приедет именно сейчас, когда эта свежая сплетня у всех на устах? Слишком поздно она сожалеет о своей беспечности, которая снова обернулась для нее неприятностями.

– Не стоит так расстраиваться, голубушка! – Люсинда поспешила на помощь подруге. – Каждая красавица стремится иметь на своем счету хотя бы одну дуэль!

Но Беренис покачала головой. Охваченная сомнениями, она на мгновение качнулась в сторону Перегрина, испытывая непреодолимое желание спрятать лицо в пышных кружевах на его груди и заплакать. Она ощущала подавленность и неуверенность, в глубине души сознавая, что с головой бросилась в безрассудные развлечения светской жизни, чтобы заглушить страх перед браком без любви, неумолимо надвигающимся на нее. Она была в ловушке. Ужас перед будущим заставлял ее сердце биться, словно птица в клетке.

Перегрин жаждал утешить ее, удивляясь ее серьезности и озабоченности и в смятении обнаруживая, насколько он, оказывается, неравнодушен к прелестной Беренис, хотя и знает, как это безнадежно. Она уже обещана другому. Сколько раз он безуспешно пытался противостоять соблазну видеть ее, восхищаться ее невинностью и осознавать порочность собственной жизни. Сын сельского сквайра, он приехал в Лондон искать свою судьбу, воображая себя будущим драматургом и выгодно пользуясь расположением богатых родственников. Он вел сомнительное и беспорядочное существование, кое-как перебиваясь, всегда в долгах, но постоянно пребывая в ожидании некоего мифического, несуществующего состояния, которое, впрочем, никогда не материализовалось.

Невидимая Беренис печальная улыбка тронула его губы, когда он бранил себя за столь несвойственную ему сентиментальность по отношению к ней. Он находил, что в этой девушке было что-то необъяснимо чарующее и неотразимое. И не только в прелести лица и фигуры – в самой ее личности было нечто настолько великолепное и ослепительное, что она затмевала собой всех других женщин, входя в комнату. Она сияла, как пламя – с ее сверкающими волосами, выразительными глазами, соблазнительной фигурой и плавной грацией движений. Перегрину было за двадцать, и он уже утратил большую часть своего идеализма, но, тем не менее, в ней он видел воплощение всех богинь своих мечтаний. Расстроенный той удрученностью, с которой она восприняла новость о дуэли, тогда как он полагал, что она будет польщена, став центром всеобщего внимания, он мучительно пытался как-нибудь развлечь ее, чтобы успокоить.

– Милейшая леди, ну не будьте же такой мрачной! – наконец решился произнести он, и в его голосе была нежность. – Вы бледны, как привидение! Здесь недалеко есть гостиница, а в ней таверна, где подают довольно сносный херес. Это вернет румянец вашему лицу.

Считалось неприличным для молодой леди входить в гостиницу, если только это не постоялый двор во время путешествия, да и тогда это было возможным лишь под пристальным наблюдением какого-нибудь ответственного сопровождающего. Это непосредственно относилось и к такой гостинице, как «Роза и Корона», которая располагалась возле театра на Друри-Лейн. Ее часто посещали актеры и женщины с сомнительной репутацией, но Беренис сейчас была слишком подавлена, чтобы спорить: все равно ее репутация погибла. Маркиз будет в ярости, когда услышит о дуэли, так что семь бед – один ответ.

Вскоре карета уже въезжала под арку, загрохотав по вымощенному булыжником внутреннему двору таверны. Открытые галереи с лестницами, спускающимися до земли, тянулись вдоль всех четырех этажей. Несколько служанок явно бездельничали вместо того, чтобы заниматься своей работой, и, перегнувшись через балюстраду, болтали с теми, кто был внизу. Как только карета остановилась, форейтор соскочил с козел, открыл дверцы и опустил железную подножку, давая возможность пассажирам сойти. Перегрин предложил Беренис руку, и она оперлась кончиками пальцев о его рукав, другой рукой придерживая юбку. Глаза ее были полны тревоги, когда она позволила ему ввести себя в таверну. Люсинда порхала рядом, разговаривая громким, жеманным голосом и привлекая к себе внимание.

Комната казалась хорошо освещенной и уютной – гостеприимное жилище, где можно укрыться от непогоды. В большом камине ярко пылал огонь, и вновь прибывшие заняли скамьи неподалеку. Комната была переполнена, все скамьи и столы заняты. Беренис с любопытством оглядывала мужчин, которые пили, играли в кости или карты. Здесь было также несколько женщин, вульгарных, слишком ярко накрашенных и кричаще одетых, которые, без сомнения, были актрисами соседнего театра. Беренис беспокойно заерзала, зная, что ей совсем не следовало бы здесь находиться, но это чувство вины лишь усилило ее дерзость. Вскинув голову и воинственно вздернув подбородок, она, поддерживая развязную манеру поведения своих друзей, позволила своей мантилье распахнуться на груди, вздымающейся поверх выреза платья.

После нескольких стаканов вина она стала еще более безрассудной, подстегиваемая к тому же непристойной болтовней, без умолку звучащей за их столом. Остряки, присоединившиеся к ним, язвительно сплетничали со светским высокомерием и элегантной развязностью. Флирт (так, по крайней мере, казалось Беренис, когда она слушала) стал чем-то вроде искусства, процесс обольщения обдумывался и планировался, и чем запутаннее и хитрее он был, тем лучше. Правда и честь являлись объектами насмешек, и не было на земле ничего более важного для этой распутной компании, чем кричащая одежда, ум, приправленный пикантной остротой, и сомнительные любовные свидания. Время бежало, и компания становилась все шумнее и развязнее. Джентльмены откинулись на спинки стульев, через плечо выкрикивая приказания подобострастному хозяину. Среди этого назойливого шума Беренис вдруг резко обернулась: суматоха в дверях возвестила о прибытии еще одного гостя.

Неожиданная тишина повисла в комнате, когда он прошествовал к камину, мимоходом отдавая приказания слуге. Он был самым высоким из всех мужчин, которых Беренис доводилось видеть, и атлетически сложенным. Ширину его плеч подчеркивала накидка с капюшоном, которая развевалась вокруг него, достигая середины высоких сапог. Он прислонился к дубовой резьбе над камином, снял широкополую шляпу и стряхнул с нее дождевые капли, прежде чем вручить ее слуге, покорно следующему за ним. Затем распахнул накидку, под которой оказался голубой суконный сюртук и кожаные бриджи, плотно облегавшие его гладкие бедра, обшитый тесьмой жилет и модный черный шелковый галстук, лежащий вокруг стоячего воротника и завязанный под твердой квадратной челюстью.

Было что-то грозное, даже устрашающее, в его наружности. Черты его лица при этом были поразительно красивы, но в то же время резки и жестки – выдающиеся скулы, орлиный нос и пронзительные зеленые глаза, глядящие из-под изогнутых бровей. У него были черные, густые волосы, зачесанные назад и вьющиеся на затылке.

Скользнув по многолюдной комнате, его взгляд на мгновение задержался на Беренис и потряс ее до глубины души. Мужественность и зрелость, воплощением которых был этот человек, поразили ее с силой физического удара. Он был воистину величественным созданием – длинноногий и стройный, с движениями, грациозными, как у пантеры, – и полон с трудом скрываемой силы и страсти. Его внушительные габариты, казалось, подавляли окружающих. Он словно возвышался над всеми здесь, в этой таверне. В нем была еще какая-то первозданная свежесть, резко контрастирующая с манерностью щеголей, которые порхали в своем светском надуманном мире. Загорелое лицо, а также свободная одежда давали возможность предположить, что он предпочитал большую часть времени проводить на воздухе, в отличие от спутников Беренис, которые сидели, приняв элегантные позы и любуясь собственными красивыми отражениями в зеркалах, висящих вдоль обшитых панелями стен.

Незнакомец молча пил свой эль, оглядывая светскую компанию, в которой была Беренис. Красивые точеные губы скривились в сардонической усмешке, когда до него долетели обрывки их разговора. Все до единого представители мужского пола ощущали его присутствие с того самого момента, как он вошел, хотя и делали вид, что это не так. И теперь, возмущенные тем, что оказались в тени, насторожились, ожидая, что кто-нибудь сделает первый шаг.

Его сделал Перегрин. Подогреваемый винными парами, он счел оскорбительной холодную ироническую улыбку незнакомца. Он вскочил и, покачнувшись, резко выкрикнул:

– Эй вы, сэр! Что это вам кажется таким забавным? Или вы заглядываетесь на наших дам?

Незнакомец не сдвинулся с места, но его губы сжались, а глаза сделались холодными, как сталь. Затем он окинул взглядом Люсинду и Беренис.

– Дамы, сэр? Я не вижу никаких дам. Только пару вульгарных кокеток! – ответил он.

Он говорил с иностранным акцентом, происхождение которого Беренис не могла определить, но голос был глубоким, властным и, несмотря на явно оскорбительный характер реплики, звучал с таким достоинством, что она задрожала. Лицо Перегрина потемнело. Подстрекаемый своими товарищами, он встал перед незнакомцем, упершись одной рукой в бедро, другой поднеся к глазам лорнет и, оглядев его с ног до головы медленным, дерзким взглядом, воскликнул:

– Ну что ж, друзья, в конце концов теперь мы знаем, что у него есть язык! А то я было принял его за какого-нибудь ужасного дикаря, который не умеет обращаться с культурными джентльменами, разрази меня гром!

Его приятели загикали, скрючившись от смеха. Возникло секундное замешательство, затем правая рука незнакомца рванулась вперед, пальцы мертвой хваткой вцепились в плечо Перегрина, оторвав его от пола и встряхнув так, как терьер трясет крысу. Так он держал его, казалось, целую вечность, сжав левый кулак перед носом щеголя, потом произнес, резко отчеканивая каждое слово:

– Будьте так любезны повторить это, сэр! Яснее, чтобы я мог еще раз услышать и точно решить, что я с вами сделаю!

– Я пошутил, не более, – задыхаясь, выпалил Перегрин. – Вы иностранец и, возможно, не привыкли к нашему юмору? Черт возьми, зачем так грубо обращаться с человеком?

Великан опустил его на пол с такой силой, что его зубы заскрежетали.

– Если хотите удовлетворения, – прорычал он, – то буду счастлив оказать вам эту услугу. Выберите ваших секундантов, и я скажу им, как связаться с моими!

Перегрин покачал головой, пятясь назад к столу и потирая ушибленную руку. Люсинда встала, встревоженная предупреждениями, собрала своих провожатых и отослала к выходу, пока еще что-нибудь не произошло. Проходя с Беренис, следовавшей за ней по пятам, мимо незнакомца, она бросила на него призывный взгляд. Он ответил ей с нескрываемым презрением, но когда мимо шла Беренис, он неожиданно схватил ее и притянул к себе.

Вне себя от страха и возмущения, она встретила его тяжелый взгляд. Ее огромные голубые глаза вызывающе сверкали. Язвительная улыбка скривила его чувственный рот, находящийся так близко от нее:

– Г-м-м, самая хорошенькая из всех пташек, которых мне доводилось видеть… Тебе следует более осторожно подбирать себе компанию. Это сборище жеманных самодовольных хлыщей едва ли способно дать тебе необходимую защиту. Думаю, я заслуживаю некоторой компенсации за их грубость!

От его вальяжности не осталось и следа, и Беренис ощутила нервный трепет – смесь ужаса и ожидания – когда его губы прижались к ее губам в требовательном поцелуе, который навсегда покончил со всеми ее девичьими мечтами о романтической любви. Он с таким презрением впился в ее губы, что сомнения не оставалось: ее считают шлюхой. Буквально придавленная к его мускулистому телу, она чувствовала твердость его бедер, прижатых к ее собственным. Странное, приятное тепло разлилось по телу Беренис одновременно со жгучим стыдом, что он так обращается с ней на глазах у изумленной толпы.

Она боролась, отчаянно пытаясь вырваться из железных объятий, обрушивая на его грудь град ударов. Когда он поднял свою темноволосую голову, Беренис оцепенела от неприкрытого, необузданного желания, горевшего в этих изумрудных глазах. С силой, удивившей их обоих, она вырвалась из его рук и отступила назад. Грудь ее тяжело вздымалась под тканью мантильи, пока она со злостью смотрела на огромного, возвышающегося над ней незнакомца.

Его лицо окаменело от страсти, а глаза сузились в сверкающие щелки:

– Во сколько вы себя оцениваете, мадам? Сколько мне будет стоить уложить вас в постель?

Взбешенная, забыв о страхе и здравом смысле, она чуть не задохнулась от возмущения.

– Как вы смеете! – взорвалась она кипящей яростью, которая заставила позабыть об осторожности. Не задумываясь о последствиях, она подняла руку и влепила пощечину в это смеющееся лицо.

Удар получился настолько сильным, что он отшатнулся. Только благодаря самообладанию он устоял перед желанием немедленно свернуть ее тонкую шею. Вместо этого он холодно улыбнулся, сложив на груди руки:

– Маленькая смутьянка! В какую игру ты играешь?

Онемевшая от негодования, она удовлетворилась тем, что послала ему презрительный взгляд и направилась к выходу, где ее ждала Люсинда. Беренис все дрожала. Ее единственным желанием было оказаться как можно дальше от этого ужасного человека и забыть о его поцелуе, которого она боялась больше, чем любого зла, которое он мог ей причинить.

Даже сейчас, в спасительной безопасности своей кареты, рядом с Люсиндой, пытающейся скрыть досаду, она не могла отогнать воспоминания о том горячем объятии. Он словно заклеймил ее печатью позора, и она яростно негодовала. Еще она была в бешенстве от того, что он принял ее за проститутку.

– Как он посмел?! – кричала она, чуть не плача. – Как он мог?! Разве я хоть каплю похожа на уличную девицу?

– Конечно же, нет, дорогая, – уверяла ее Люсинда. – Постарайся забыть о нем! Он просто грубый, неотесанный болван!

Перегрин был уязвлен тем, что из него публично сделали посмешище, и, плюхнувшись на сиденье рядом с Беренис, негодующе воскликнул:

– Ну и хулиган! Клянусь честью, если джентльмен не может выпить, чтобы при этом не набрасываться на людей, это не приведет к добру! Он не сделал вам больно, милая леди? Черт возьми, с каким бы удовольствием я проткнул его за наглость!

– Нет, он не сделал мне больно! Немного поздновато проявлять свой героизм, вы не находите? – Беренис была зла даже на Перегрина. Это был самый неприятный случай в ее жизни.

Неожиданно их разговор был прерван сильным шумом в конце улицы. Задняя дверца кареты распахнулась, и в то же мгновение внутри оказалась девушка. Волосы ее были растрепаны, в глазах стояли страх и отчаянье.

– Пожалуйста, мэм! – взмолилась она, обратившись к Беренис. – Скажите им, что я ваша служанка! – Ее хорошенькое личико было напряжено, голос звучал умоляюще. – О Боже! Вот они идут! Пожалуйста, мэм, помогите мне!

Она послала Беренис еще один, последний, взгляд, полный страдания и смятения, затем забилась в угол, набросив капюшон накидки на свои рыжие кудряшки. Беренис уставилась на нее, потрясенная, на мгновение забыв о своих собственных проблемах. В этот момент дверца широко распахнулась, и констебль в голубом мундире просунул внутрь голову. Позади него стояли еще двое полицейских, вооруженные и, очевидно, намеревающиеся произвести арест.

При виде этих стражей закона, с которыми, имея на то свои причины, Перегрину совсем не хотелось встречаться, он, шепнув Беренис, что сегодня вечером будет ждать ее в гроте, протиснулся через другую дверь на улицу. Через мгновение было слышно, как он выругался, оступившись на скользкой от дождя обочине.

Старший офицер отдал честь.

– Прошу прощения, ваша милость, но эта девка только что украла отрез ткани. Я арестую тебя, именем короля Георга! – рявкнул он, резко протянув руку через плечо Беренис в сторону девушки, которая съежилась в углу кареты.

Неожиданно придя в ярость при воспоминании о том, что такой же офицер чуть не арестовал дуэлянтов и втянул ее в скандальную историю, Беренис энергично шлепнула веером по его запястью:

– Руки прочь, сэр! Она моя служанка!

Беренис знала, что в городе полным-полно преступников, и что из-за нехватки стражей порядка они становились все наглее, а их действия оставались безнаказанными. Но она так же слышала, что с теми, кто был пойман, обращались очень жестоко. Эта бедняжка, без сомнения, будет брошена в Ньюгейтскую тюрьму в ожидании суда, а потом публично повешена за кражу. Даже со своего места Беренис чувствовала, как дрожала девушка.

Констебль, явно удивленный, отступил.

– Мадам, я далек от того, чтобы называть леди лгуньей, но я своими глазами видел, как она украла шелк и удрала! Так что буду благодарен вам, если вы позволите мне выполнить свой долг.

Беренис уже чувствовала неприязнь к его красной, напыщенной физиономии и еще больше возмутилась, когда он снова протянул руку и схватил девушку за колено, пытаясь вытащить из кареты. На сегодня с нее достаточно высокомерных грубиянов! На улице, возле таверны, уже начала собираться толпа, получавшая удовольствие от стычки с полицией, популярность которой у лондонцев явно была невелика. Беренис действовала быстро, резко ударив полицейского в живот носком туфли и так сильно пихнув, что он бы, вероятнее всего, упал, если бы его не подхватили двое других полицейских. Толпа восторженно заревела.

– Поехали, Томас! – крикнула Беренис, откинувшись на сиденье, и карета покатилась прочь. Люсинда, изумленная, повернулась к ней:

– Дитя, мудро ли ты поступила? Я никогда не думала о тебе как о защитнице бедных и нуждающихся…

– Ты не права, Люсинда! Я часто ношу пищу и одежду крестьянам в имении моего отца. Кажется ужасно несправедливым, что они имеют так мало, когда мы – так много.

– Боже правый! Неужели ты начиталась Руссо? – воскликнула Люсинда, удивленная столь неожиданно открывшейся чертой характера подруги.

– Я не могла позволить им арестовать ее! – ответила Беренис, хотя и не могла бы объяснить свой неожиданный порыв.

Спасенная девушка не отрывала от нее взгляда, карие глаза светились признательностью:

– О, мэм, как мне вас отблагодарить? Ради вас я теперь готова пойти в эту ужасную тюрьму. Понимаете, я была в этой мануфактурной лавке и увидела отрез материи. Он все еще у меня под накидкой. Вы можете взять его, если хотите – в знак благодарности!

Она вытащила из-под накидки кусок розового шелка, но Беренис отрицательно покачала головой. Люсинда оглядывала и ткань, и девушку с презрением.

– Что ты хотела с ним сделать? – резко спросила она.

– Это не для меня, мадам! Для чего мне такая красивая ткань? Но я умираю с голоду – вот уже два дня у меня во рту не было ни крошки – с тех пор, как меня выгнали с моей последней работы. Я знаю одного парня в Сант-Гайлс – это трущобы, мэм, где живут преступники, – торопливо ответила девушка, видя озадаченное выражение лица Беренис.

Люсинда сделала нетерпеливый жест:

– Не нужно мне рассказывать об этом убогом квартале, кишащем карманниками, проститутками и жадными сводниками, которые обдирают их до нитки. Я жила там!

Беренис была ошарашена: она ничего не знала об этой стороне прошлого Люсинды. Было почти невозможно представить столь утонченное создание с молочно-белой кожей, в изящной одежде на грязных улочках Сант-Гайлса.

– Ты никогда прежде об этом не упоминала… Я не знала, – удалось ей вымолвить.

Люсинда пожала плечами:

– Это не то, чем можно похвалиться! Мне удалось накрепко забыть это – до сегодняшнего дня…

Юная воровка пришла в себя и продолжила свой рассказ:

– Как я уже сказала, миледи, этот скупщик краденого купил бы у меня отрез – конечно, по цене намного меньше его настоящей стоимости – но у меня была бы возможность купить еду и уплатить за жилье, чтобы прожить хотя бы еще несколько дней, пока я не найду новую работу…

Сейчас, когда у Беренис появилась возможность получше разглядеть ее, она увидела, что девушка была изящной и миловидной (хотя ее следовало бы хорошенько вымыть), с дерзко вздернутым курносым носиком и веселыми глазами. И разговаривала она легко и непринужденно. Беренис предположила, что они были примерно одного возраста, и почувствовала, что девушка ей нравится.

– Тебе действительно некуда пойти? – спросила она.

– У меня никого нет, мэм, ни одной живой души, – последовал быстрый ответ. Беренис потянулась за своим ридикюлем, намереваясь дать ей немного денег и отослать восвояси. Неожиданно ее осенила идея:

– Кем ты работала прежде?

– Я прислуживала одной леди, мэм.

– Почему же ты потеряла место? – Люсинда, менее доверчивая, чем Беренис, остановила на девушке строгий взгляд.

Та откровенно ухмыльнулась, затем попыталась спрятать ухмылку и подавить смешок, но напрасно:

– Меня выгнали, мадам…

– За кражу? – быстро спросила Беренис, потому что она уже поддалась другому порыву и хотела удостовериться, что девушка безупречно честна.

– Упаси вас Боже, мэм! – Устремленные на Беренис глаза были большими и невинными. – Я честная девушка, я… если только не умираю с голоду, как теперь. Нет, моя хозяйка обвинила меня в том, что я сбиваю с пути ее мужа… Но это было не так – совсем наоборот! Это он хотел побаловаться со мной и не давал мне проходу – без конца приставал, а мне он ни капли не нравился, старый болван! Это правда, клянусь вам!

– Как тебя зовут? – губы Беренис дрогнули в ответ на озорной блеск в глазах девушки. Было легко поверить, что ее хозяин находил это игривое обаяние таким соблазнительным.

– Далси Райли, мэм, – она, не колеблясь, назвала свое имя, что убедило Беренис в ее искренности.

– Не верь ей, моя дорогая! Держу пари, ее окрестили не этим именем, – откровенно заявила Люсинда. – У нее, возможно, так много имен, что она забыла настоящее!

Беренис предпочла проигнорировать ее слова:

– Ну, Далси, тебе лучше поехать со мной! Я как раз подыскиваю горничную, потому что моя теперешняя служанка скоро выходит замуж. Ты не хочешь занять ее место? – она произнесла это твердо, не обращая внимания на неодобрительное фырканье Люсинды.

По лицу Далси одно за другим промелькнули выражения сомнения, надежды и радости. Она всплеснула руками, наклонившись к Беренис:

– О, моя леди! Я буду так счастлива служить вам! Тысячу раз спасибо! Я никогда не забуду вашу доброту. Я все сделаю для вас – только скажите!

Это было богатое событиями утро, решила Беренис, попрощавшись с Люсиндой, которая сошла у своего красивого дома, расположенного на прелестной тенистой улице. Да, она сегодня потеряла двух поклонников, хотя Перегрин остался, но зато, кажется, приобрела преданного союзника. Беренис решительно выбросила из головы воспоминание о жестоком лице с горящими зелеными глазами и твердым ртом, который пробудил в ней такие странные и беспокойные чувства. Лучше бы ее глаза никогда не видели этого презренного мерзавца, строго говорила она себе. Он просто надменный, самодовольный, деспотичный негодяй. Ее щеки вспыхнули, когда она вспомнила ту унизительную сцену в таверне.

Когда же карета въехала во внушительные железные ворота городского дома, все мысли разом вылетели из ее головы: на вымощенном булыжником дворе стояла лучшая карета ее отца – тщательно ухоженный экипаж с прекрасными рессорами. Он вернулся из деревни раньше, чем ожидалось. Ее отец, маркиз, был единственным в мире человеком, перед которым она склоняла свою гордую голову.