"Ритианский террор" - читать интересную книгу автора (Найт Дэймон)

Глава 6

После некоторой борьбы Пембан расслабился. Теперь он дышал неглубоко, его глаза были полуоткрыты, а взгляд рассеянно блуждал.

«Вы получили достаточное количество тестовых шаблонов?» — спросил Спенглер техника, используя язык жестов.

«Я думаю, что да, господин уполномоченный». — Молодой техник отвечал при помощи того же метода. — «Хотя его основы очень необычны. У меня возникли определенные трудности в интерпретации, когда мы достигли второго порядка».

«Делайте все, что можете».

Спенглер наклонился вперед, к голове Пембана.

— Вы все еще слышите меня, Пембан? — спросил он громко.

— Да.

— Назовите ваше полное имя.

— Джой Перо Пембан.

— Как долго Вы были агентом ритиан?

Пауза.

— Я никогда им не был.

Спенглер посмотрел на техника, который просигналил: "Эмоциональный индекс приблизительно 0, 6.»

Спенглер попробовал еще раз.

— Когда и где вы в последний раз встречались с ритианами до вашего отъезда на Землю?

— В апреле 2514 года на весенней выставке искусств в Эспар, Менхевен. — Опишите эту встречу поподробнее.

— Я стоял в толпе, глядя на большое полотно, которое называлось «Истли и Такер». Подошел рити и стал возле меня. Он указал на полотно и сказал: «Очень хорошо». Он смотрел на картину через преобразователь, который позволял ему уловить смысл оттенков цвета. Я сказал: «Я видел ритианские коллажи, которые показались мне забавными». Затем он показал мне, как, изменяя установки преобразователя, можно увидеть, что у Истли заплесневелое лицо с бородавками, а у Такера длинный хвост. Я сказал… Пембан флегматично пересказал весь эпизод до конца; он и рити, чьего имени он не знал, обменялись еще несколькими замечаниями и разошлись. Эмоциональный индекс его рассказа не превышал величины 0.9 при пятибалльной шкале.

— До этого где и когда вы встречались с рити в последний раз?

— На улице Эспар, в первой половине декабря 2513 года.

— Опишите эту встречу.

Спенглер мрачно продолжал допрос, проводя Пембана все дальше и дальше через бесконечное количество случайных встреч. В конце получаса дыхание Пембана стало неровным, а его лоб покрылся испариной. Техник сделал ему вторую инъекцию. Спенглер продолжал задавать вопросы.

Наконец:

— …Опишите последнюю встречу перед этой.

— Больше не было встреч.

Спенглер сидел мрачный, затем резко сжал кулаки.

Он посмотрел на измученное лицо Пембана. В эту минуту он почувствовал, что готов был забыть о последствиях и применить усиленные процедуры, которые были запланированы для Кассины; но, по всей видимости, в этом случае от них не будет пользы. В случае Кассины материал находился в его мозгу и вопрос был только в том, чтобы приложить достаточное усилие в соответствующую точку мозга, чтобы получить его. Здесь же либо самого материала не существовало, либо он был так хорошо запрятан, что самая лучшая аппаратура Империи никогда не найдет и намека на него.

Но что-то должно было быть: если не шпионаж, тогда измена.

Спенглер спросил:

— Пембан, в войне между ритианами и Землей какую сторону вы будете поддерживать?

— Империю.

Спенглер хрипло задал следующий вопрос:

— Если говорить о культуре, то какую культуру вы предпочитаете: ритианскую или имперскую?

— Рити.

— Почему?

— Потому что у них не пустая, болтливая система.

— Объясните это утверждение.

— У них нет слишком большой специализации. Они остались человечными в мировом смысле этого слова, а не в его естественно-историческом значении. Они живые в том понимании этого слова, которое у Империи утеряно. Империя напоминает мозг робота, в котором половина связей держится в закрытом состоянии. Эта система не способна адаптироваться, а потому она умирает. Но она все еще достаточно велика, и в силу этого представляет собой опасность.

Спенглер бросил торжествующий взгляд на техника и сказал:

— Я повторяю, в случае войны между ритианами и Империей, какую сторону вы будете поддерживать?

— Империю, — ответил Пембан. Спенглер со злостью настаивал: — Как вы объясняете это свое утверждение, если вы отдали предпочтение культуре ритиан перед культурой Империи?

— Мои личные предпочтения не имеют значения. Будет плохо для всей человеческой расы, если Империя рухнет слишком быстро. Внешние миры еще недостаточно сильны. Было бы слишком самонадеянно ожидать от них самостоятельности в ближайшее время, когда они могут опираться на Империю посредством торговых отношений. Сейчас Империя должна быть сохранена. Через пять столетий или около того, ее существование уже не будет играть такой важной роли.

Спенглер вопросительно уставился на техника, который просигналил: «Эмоциональный индекс 1, 7».

1, 7 — нормально для правдивого ответа по глубокому убеждению. Обманывающий человек, говорящий под действием таблеток, генерирует индекс не менее 3, 0.

Итак, все опять выскользнуло у него из рук. Утверждения Пембана были разрушительными для него; они станут черным пятном в его досье, но они не носили криминального характера. В них не было ничего такого, что могло оправдать проведение допроса: сейчас он сказал немногим больше, чем написал в своем отчете.

Спенглер сделал еще одну попытку.

— Со времени, когда я встретил вас на космодроме и до настоящего времени, лгали ли вы мне когда-нибудь?

Пауза.

— Да.

— Как много?

— Однажды.

Спенглер резко наклонился вперед.

— Уточните детали!

— Я сказал вам, что песня «Odum Pawkee Mont a Mutting» — нечто вроде саги. Это в некотором роде правда, но я сказал так, чтобы одурачить вас. Существует старинная песня с таким же названием, которая датируется первыми днями поселения на Менхевене, но она исполняется на старинном языке. То, что пел я, было современной версией. Это не народная песня или сага, это политическая песня. Старина Поки олицетворяет Империю, а чашка кофе — мир. Он карабкается в горы, он идет неизвестно куда, он сражается в сотнях битв, он позволяет своей ферме зарастать лесом, чтобы получить чашечку кофе — вместо того, чтобы выращивать фасоль у себя на заднем дворе.

Волна гнева наполнила и опрокинула Спенглера. Когда ярость угасла, он обнаружил, что стоит возле стола допросов с широко расставленными ногами и опущенными плечами. Он ощутил жжение в ладони правой руки и на внутренней поверхности пальцев и увидел темно-красное пятно на щеке у Пембана.

Техник уставился на него, но тут же отвел взгляд, когда Спенглер обернулся.

— Вынесите его отсюда, приведите в порядок и отпустите, — сказал Спенглер и быстро вышел из комнаты.

Экран занимал одну стену комнаты. Таким образом, объемное изображение, появившееся на экране, как будто физически присутствовало за стеной из не отсвечивающего стекла.

Спенглер занимал место справа от центра, с левой стороны от него сидел Гордон. Справа находился полковник Леклерк со своим адъютантом. Далеко слева, несколько в стороне от других, разместился Пембан.

После допроса Спенглер ограничил свои разговоры с Пембаном до необходимого минимума. Находиться с ним в одной комнате Спенглеру было почти физически неприятно.

На вспомогательном экране перед Спенглером отражалось широкое серое лицо Кейт-Ингрема. Однако связь не была двусторонней; Кейт-Ингрем получал такое же изображение, которое появилось на большом настенном экране; такая же связь была установлена еще у нескольких начальников департаментов и даже у одного члена Высшего Собрания.

Изображенная на экране комната совсем не была похожа на комнату. Она выглядела почти так же, как ритианский город-сад, который Спенглер видел в учебном фильме. Был воссоздан голубоватый свет, широколистные зеленые лианы и огромные цветы. Иллюзия создавала неясное ощущение большого пространства; и там в глубине, в развилке лианы, находился ритианин. Реконструкция была выполнена до жути хорошо, отметил Спенглер; если бы он не видел модель вблизи, то он мог бы поверить, что это все живое.

Но что-то все же не удалось, что-то было подобрано не так: то ли качество освещения, или расположение стеблей лиан — а, возможно, даже позиция псевдоживой фигуры ритианина. Комната в целом напоминала реконструкцию в музее: убедительно, только если вы сами добровольно хотели в это поверить.

Леклерк шумно болтал со своим адъютантом: по-видимому, таков был его метод снятия напряжения. Адъютант кивал и нервно кашлял. Гордон переменил позицию тела, но виновато затих, когда Спенглер посмотрел на него.

Губы Кейт-Ингрема беззвучно двигались, он разговаривал с одним из руководителей-исполнителей по другой сети. Затем звук прорезался и прозвучал голос Кейт-Ингрема:

— Здесь все готово, Спенглер. Начинайте.

— Хорошо, сэр.

Испытывая смутно неприятное чувство, Спенглер повернул голову к Пембану.

— Мистер Пембан?

Пембан что-то сказал в микрофон многосторонней связи. Минутой позже лианы в левой части комнаты разошлись и вошел Кассина.

У него было бледное лицо, и было видно, что он чувствует себя ужасно неловко. С помощью методики усиленного лечения он быстро поправлялся, но он все еще выглядел не лучшим образом. Он посмотрел вниз, на переплетенные лианы, которые образовывали пол, сделал два шага вперед, повернулся в сторону неподвижного ритианина и принял «облегченную» позу, заложив руки за спину. Его застывшее лицо убедительно выражало неодобрение и беспокойство.

Никто в смотровой комнате не двигался и, казалось, даже не дышал. Даже неугомонный Леклерк застыл как статуя, уставившись пристально на экран.

Как, интересно, чувствовал себя Кассина, подумал вдруг Спенглер, с бомбой в черепной коробке?

Леклерк установил часы на громкий отсчет секунд. Тонкое тиканье было слышно на расстоянии.

Прошло три секунды, но ничего не произошло. Теоретически, если спрятанное в мозгу Кассины сообщение срабатывало на ситуацию, то спрятанный материал должен был проявиться в виде словесного потока, как бы понуждаемого невидимой силой.

Еще четыре секунды.

Пембан наклонился к микрофону и что-то пробормотал. В изображаемой комнате фиктивный ритианин слегка переместился — щупальца сжались и расслабились, приподнимая ненадолго вес тела; голова повернулась. Голос высокой интенсивности, который как будто исходил от ритианина, произнес:

— Войди и будь в мире.

Шесть секунд.

Часы продолжали тикать; затем ритианин заговорил вновь на ритианском языке с его шипящими и грубыми фрикативными звуками.

Девять секунд. Десять. Поддельный ритианин заговорил еще раз на ритианском языке.

Двенадцать секунд.

Выражение лица Кассины не изменилось, его губы оставались сомкнутыми. Пембан вздохнул.

— Бесполезно продолжать дольше, — сказал он. — Я полагаю, что это неудача.

— Безуспешно, шеф, — сказал Спенглер. — Пембан говорит, что он сделал все, что мог.

Кейт-Ингрем кивнул. — Хорошо. Я свяжусь с тобой позже. Конец связи. — Его экран погас.

Пембан разговаривал по многосторонней связи. Через мгновение голос из-за экрана сказал:

— Это все, полковник.

Кассина повернулся, и его застывшая фигура исчезла за пределами видимости.

— Конец связи, — произнес голос.

Большой экран погас и засеребрился.

Спенглер продолжал сидеть, наслаждаясь победой, в то время как остальные встали и двинулись, бормоча что-то, к двери. Лианы, подумал он с издевкой. Поддельные монстры. Запахи!

Следующий раз все было совсем по-другому.

Кассина лежал, зажатый и забинтованный, опутанный проводами, готовы для проведения допроса. Его ярко блестящие глаза с выражением застывшего ужаса уставились в потолок.

Спенглер, стоявший у кровати, только частично осознавал присутствие других людей в комнате и ощущал направленные на него глазки видеокамер.

Он наблюдал за Кассиной, как человек, который отмечает маслянистую рябь на поверхности океана, зная, что ниже разворачивается гигантская подводная битва.

В подводных глубинах мозга Кассины уже более получаса происходила трехсторонняя битва без отсрочки. Поле битвы находилось в районе заблокированного и опечатанного участка памяти. Тремя сторонами были машина допроса, репрессивный комплекс, который стерег опечатанную память и собственная отчаянная воля Кассины, направленная на то, чтобы выжить. Динамика битвы была простой и смертельной. Сначала с помощью обычного допроса внимание Кассины было направлено на участок памяти под вопросом. Образец этого пути направленной мысли был воспроизведен в машине допроса — зазубренная линия исполняла свою бесконечную и дрожащую пляску на оптическом приборе — и ритмично возвращался в мозг Кассины. Таким образом его сознание было переориентировано так же, как стрелка компаса, которая меняет направление под действием магнита. Каждый раз, когда сознание Кассины пыталось освободиться, его насильственно возвращали в прежнее состояние. Эта методика, без таблеток истинности и указаний, обычно использовалась для восстановления материалов, подавленных неврозами или психическими травмами; интервал между импульсами был вычислен так, чтобы на заблудшие участочки запрятанной памяти воздействовал сам репрессивный механизм — каждое успешное возвращение внимания таким образом открывало все больше скрытых участков, и полное восстановление обычно было делом секунд.

В случае Кассины репрессивный комплекс был таким сильным, что эти выброшенные фрагменты памяти также быстро поглощались, как и излучались. Подавление было связано с выживанием, что означало, что беспричинные магические девять десятых памяти Кассины были настроены на то, чтобы спрятанные материалы были похоронены. Вот поэтому битва велась двумя против одного: репрессивный комплекс плюс воля к выживанию против машины допросов. У машины было два помощника: лекарства, вводимые Кассине и неутомимый, безжалостный механический голос, звучащий у него в ушах: "Говори!… Говори!… Говори!…»

И сила машины, в отличие от возможностей мозга Кассины, была неограниченной.

На мгновение губы Кассины беззвучно зашевелились; затем его лицо опять оцепенело. Спенглер подождал несколько секунд и кивнул технику. Техник передвинул реостат на следующее деление.

Семьдесят раз в секунду, разрывая слабое сопротивление Кассины, поток обратной связи переключал его мозг на единую направленность мысли. Кассина не мог даже погрузиться в умопомешательство, когда эта цепь была открытой; в его мозгу не было места для другой мысли, в нем пульсировала только одна мысль, усиленная до ментального вопля, которая проносилась в его голове с каждым циклом потока.

Репрессивный комплекс и воля к выживанию были величинами постоянными; а искусственное принуждение, направленное на воспоминание, было величиной переменной.

Спенглер кивнул опять, сила машины увеличилась.

Восковое лицо Кассины блестело от пота, оно было так искажено, что его невозможно было узнать. Внезапно его глаза закрылись, а мускулы лица расслабились. Техник бросил взгляд на шкалу панели управления и схватился за ручку управления. Две сигнальные лампочки стали непрерывно зажигаться; остановившееся сердце Кассины было переключено на искусственную работу. Медсестра сделала Кассине инъекцию. Через несколько минут его лицо опять исказилось, а глаза, замигав, открылись.

В комнате установилась абсолютная тишина. Спенглер наблюдал, как убегают длинные, длинные минуты, затем опять кивнул технику. Мощность воздействия опять возросла. Опять поднялись на следующий уровень. Неожиданно взгляд Кассины беспорядочно заметался по сторонам, потом его глаза закрылись, челюсти разжались и он заговорил: единый бесформенный поток звуков.

Затем его лицо оцепенело, превратившись в ледяную, безразличную ко всему маску. Сигнальные лампочки продолжали вспыхивать, пока техник пробным жестом не отключил поток, стимулировавший сердце, затем постоянное тиканье индикатора показало, что сердце Кассины продолжает биться уже самостоятельно. Но лицо его напоминало лицо мертвеца.

Спенглер почувствовал, как его тело расслабляется после напряжения, которое причиняло ему почти физическую боль. Его пальцы дрожали. По его кивку техник переключил главный тумблер и медсестра начала снимать провода с головы и тела Кассины.

Спенглер мельком глянул на маленький видеоэкран, на котором было изображение внимательного лица Кейт-Ингрема, затем взял кассету, которую техник вручил ему, поставил ее на перемотку, а потом начал прослушивать ее раз за разом, сначала на нормальной скорости, затем замедлив скорость так, что можно было различить отдельные слова и звуки.

Голос Кассины выкрикивал: "Вы забудете то, что я скажу вам сейчас, и вспомните эти слова и повторите их только тогда, когда увидите ритианина и почувствуете именно этот запах. Если кто-либо еще попытается заставить вспомнить вас эти слова, вы умрете. Vuyown fowkip tiima Kreth Grana yodg pirup зоомагазин vuyown geckyg odowo coyowod, cpguvib btui tene книжный магазин ikpui. Nobceyeu kivpi cyour myoe. Aoprosu…»

За этим последовал настоящий поток чужих слов, прерванный еще один раз словом «зоомагазин».

Остальные участники толпились вокруг, стараясь только не закрыть панораму Кейт-Ингрему, в то время как Спенглер, полностью игнорируя Пембана, передал кассету Хейслеру, похожему на кролика маленькому ритианскому эксперту, который прилетел сегодня утром из Денвера.

Хейслер прослушал кассету еще раз, сделал какие-то записи иероглифами, нахмурился и прочистил горло.

— Это, как говорится, черновой вариант, — предупредил он. — Я не могу передать точный перевод, пока я не уделю достаточное количество времени детальному изучению текста.

Он посмотрел вокруг, затем опустил глаза к своим заметкам:

— По карте мы посылаем вас через Крет Грана, где вы найдете зоомагазин на авеню, идущей с севера на юг, по одну сторону которого расположен ресторан, а по другую — книжный магазин. Первая бомба находится в этом месте. Остальные через наиболее удаленный от центра выступ прилегающей береговой линии, — Хейслер остановился, — расстояние указано в ритианских единицах измерения длины, если перевести в наши единицы измерения, то оно будет приблизительно равным шести тысячам семистам километрам. Сейчас я пересчитаю точно…

Равно 6778 километрам, 329 метрам и нескольким сантиметрам до следующего места расположения, которое тоже представляет собой зоомагазин. От этого местоположения под внутренним углом — сейчас вычислю — равным 87 градусам и 8 минутам, да 8 минутам, 6 секундам, следует отсчитать следующее расстояние, которое равняется… 9 тысячам 372 километрам и одному метру, до следующего местоположения. От этого места расположения под внешним углом в 93 градуса 20 минут 2 секунды…

Спенглер нажал многостороннюю связь, вызвал мисс Тимони и приказал ей:

— Достаньте карты улиц всех наибольших городов Северной Америки и посадите весь доступный персонал за работу над ними, пусть начинают с городов, в которых население превышает пятьсот тысяч. Они должны искать зоомагазин, — правильно, зоомагазин, — расположенный на авеню, идущей с севера на юг, с одной стороны которой расположен ресторан, а с другой книжный магазин. Проект выполняется как временный, но с приоритетом ААА. Тем временем набросайте вчерне проект замещающий, охватывающий все обитаемые площади в этом полушарии. Персонал должен закончить задание в течении сорока восьми часов, и положите эскиз на мой стол для утверждения к моменту моего возвращения в кабинет.

— …7981 километр, 98 метров до пятого местоположения. Конец сообщения. — Хейслер сложил руки и сел.

Спенглер посмотрел на Кейт-Ингрема. Седовласый мужчина кивнул.

— Хорошая работа, Торн! Проследи за продвижением работы над этим проектом. А я дам указания, чтобы подобные проекты разработали и для других регионов. Прими мои поздравления. Конец связи.

Его экран погас.

«…Это было то, что надо», — подумал Спенглер. Без сомнения, в мире существовало огромнейшее количество зоомагазинов, у которых с одной стороны располагался ресторан, а с другой — книжный магазин и которые находились на авеню, идущей с севера на юг, но найдется гораздо меньше возможных пар магазинов, расположенных на одной прямой с точно известным расстоянием и которая проходит через выступ на береговой линии, удаленной от центра первого местоположения. Поиски этого объекта были очень масштабной задачей, но именно с подобными проблемами в Империи привыкли иметь дело. В течении двух дней бомбы будут найдены и деактивированы. Забавно, но в этот момент Спенглера занимали не мысли о возможном продвижении. Его не отвлекала даже радость по поводу того, что Империя избежала ужасной опасности. Он думал о Пембане.

Во всех отношениях, думал он, это победа разума над сентиментальностью, науки над колдовством. Это исторический триумф единственного значения.

Он посмотрел на Пембана, все еще одиноко сидящего в углу комнаты. Лицо маленького человечка посерело. Он сгорбился, он уставился в никуда. Спенглер наблюдал за ним, чувствуя внутри себя пустоту, а не гром триумфальных фанфар. Так было всегда, когда он побеждал. Пока длилась борьба, Спенглер был сосудом, наполненным ненавистью; когда же борьба завершалась, когда его эмоции завершали свою работу, они вытекали из него и оставляли его в покое. Иногда даже трудно было себе представить, как он мог считать побежденного врага такой важной фигурой, как он мог взрываться от бессилия при одной мысли о том, что этот человек существует. Этот человек, такой маленький, такой сморщенный, такой очевидно безвредный. Иногда, как, например, сейчас, Спенглер чувствовал незванное ощущение сострадания.

Вот так мы работаем, думал он. Каждое следующее дело — всегда очень важное, единственное, которое существует для нас…

А затем, когда оно закончено, мы удивляемся, почему мы считали его таким важным. Иногда мы даже не знаем точно, что теперь с ним делать. Но всегда находится новое задание, всегда есть с чем бороться. Может, это звучит по-детски, но именно это делает нас великими.

Пембан медленно встал и подошел к полковнику Леклерку, который энергично разговаривал с Гордоном. Спенглер видел, как Леклерк повернулся и внимательно стал слушать то, что говорил ему Пембан; затем его брови выгнулись проказливо, и он покачал головой, приставив палец к сморщенным губам. Пембан заговорил опять и Леклерк ухмыльнулся, довольный, наклонился и прошептал что-то пембану на ухо, затем громко засмеялся.

Пембан направился к выходу, проходя мимо Спенглера, он взглянул на него. Его лицо было все еще серым, но на его губах играла загадочная, хитрая улыбка.

Он собирается сыграть шутку, подумал Спенглер. Следует отдать должное его мужеству.

Он внезапно почувствовал себя опустошенным, апатичным, как после сцены с Джоанной. Он направился к двери, но неожиданное ощущение беспокойства заставило его заколебаться. Он повернулся и направился к Леклерку.

— Извините мне мое любопытство, полковник, — обратился Спенглер к нему. — Но что сказал вам сейчас Пембан?

Глаза Леклерка заблестели.

— Он очень забавный. Он спросил меня, знаю ли я французский, и я ответил, что да. Я разговаривал на этом языке в детстве, знаете ли. Я рос в отсталой среде. Ну, потом он спросил меня, правда ли, что на французском языке слова «pet shop» (зоомагазин) имеют совершенно другое значение, чем в стандартном английском языке.

Он зафыркал.

— И что вы сказали ему?.. — поинтересовался Спенглер.

Леклерк сделал один из своих экстравагантных жестов.

— Я сказал, что да! Если вы будете считать первое слово французским, а второе — английским, тогда выражение «pet shop» будет означать… — он понизил свой голос до драматического шепота, — …

Магазин, который продает нетактичные звуки.

Он засмеялся слишком громко, тряся головой.

— Это же надо такое придумать!

Спенглер криво улыбнулся.

— Спасибо, полковник, — сказал он и вышел.

Это ощущение тревоги — это просто какой-то пережиток, подумал он; уже нет необходимости беспокоиться о том, что скажет Пембан, о чем он подумает.

Пембан ждал его в приемной.

Спенглер посмотрел на него, не удивляясь, пересек комнату и сел рядом.

— Я вас слушаю, мистер Пембан, — просто сказал он.

— Я должен вам кое-что сказать, — произнес Пембан, — что вам неприятно будет услышать. Может быть нам лучше пройти во внутренний кабинет?

— Хорошо, — ответил Спенглер и пошел впереди.

Он обнаружил, что шагает по пустынному коридору восстановительного уровня. С одной стороны располагались комнаты, манящие стереоснимками трехмерных фильмов, которые можно было посмотреть внутри. Там можно было поучаствовать в полярной экспедиции на Нереус-6, провести вечер с Эйеши О'Шонесси, испытать ночные кошмары, посмотреть пантомиму, балет, стать участником космической битвы. По другую сторону коридора он видел прозрачные кристаллические оболочки пустых капсул для сна.

Спенглер не знал, как долго он шагал. Он помнил, что он сел в скутер, но он не знал, ни какое направление он указал, ни как долго он ехал, ни где он вышел. Его ноги болели, отсюда можно было сделать вывод, что он шел уже довольно длительное время.

Он посмотрел вверх. Потолок коридора был сделан из стереоскопических ячеек, и сейчас на нем был представлен вид ночного неба. Глядя на него, можно было сказать, что ночь ясная и холодная. Небо было цвета черного агата, и каждая звезда, такая блестящая и острая, как льдинка.

С неба на него уставилось серо-коричневое лицо Пембана. Это лицо преследовало его с того самого момента, как он вышел из своего кабинета; он видел его на гладких стенах коридоров; оно было здесь, когда он закрывал глаза; но звездное небо было особенно подходящим фоном для лица Пембана. Спенглер подумал, что и звезды имеют его лицо.

Глубокая дрожь пронзила его до мозга костей. Он повернулся и зашел в одну из комнат снов и сел на покрытую меховой полостью скамью. Дверь сразу же предупредительно закрылась за ним.

Он заглянул внутрь капсулы, устеленной мягкими подушками и достаточно большой, чтобы человек мог лечь уютно; он потрогал голубую внутреннюю обивку. Кристаллический изгиб верхней части капсулы напоминал вырубленную изнутри глыбу льда; газовые вентиляционные отверстия заканчивались кольцом из розового металла, антисептически яркого.

Нет, подумал он. Потом, но не сейчас. Я должен подумать.

Каламбур, каламбур, свинский, слабоумный каламбур.

Пембан сказал:

— Я совершил ужасную ошибку, господин уполномоченный. Вы помните, я все время задавал вопрос, почему полковник Кассина так старался добраться до рити, когда увидел, что мы обнаружили его?

И Спенглер, озадаченный, ответил:

— Помню.

— И я ответил, что Кассине, должно быть, было приказано сделать все, чтоб быть убитым — из-за сообщения, хранящегося в его мозгу, так как рити не хотел, чтобы мы его нашли.

— Вы были правы, мистер Пембан.

— Нет, я ошибался. Я должен был понять это. Мы знали, что постгипнотический контроль ритиан над Кассиной был достаточно сильным, чтобы заставить его сделать попытку самоубийства. Он почти преуспел в этом, несмотря на то, что мы держали его под постоянным наблюдением и были готовы к этому. Итак, нет смысла для рити приказывать ему придти и быть убитым. Если бы Кассина стараться убить себя именно тогда, в ту минуту, когда мы зашли в кабинет, то нет сомнения, что он бы сумел сделать это. Мы никогда не сумели бы вовремя остановить его.

Мозг Спенглера зацепился за этот силлогизм, на который нельзя ответить, и мысли его блуждали вокруг него и не могли найти выход из этого замкнутого круга.

— Куда вы клоните?

— Разве вы не понимаете, господин уполномоченный? Чего действительно хотел рити, так это того, что фактически и случилось. Он хотел, чтобы мы убили его, потому что именно в его мозгу, а не в мозгу Кассины, находилась настоящая представляющая опасность информация.

Пембан остановился. Затем сказал:

— Рити любят жизнь. Он не мог заставить себя самого сделать это, но он смог организовать все таким образом, чтобы мы наверняка его убили, а не взяли живым.

Спенглер прохрипел:

— Вы утверждаете, что сообщение, которое мы добыли у Кассины — это мошенничество с нашей стороны?

— Нет. Это могло быть так, но я не думаю, что вы этим занимаетесь. Я думаю, что ритианин оставил гениальное сообщение в мозгу Кассины, ну скажем так, ради шутки, и потому, что он знал, что даже если мы найдем его, оно нам ничего не даст.

Спенглер не мог узнать своего голоса.

— Я не понимаю вас. Что вы пытаетесь… Что вы имеете в виду, говоря, что оно нам ничего не дает?

В голосе Пембана не было триумфа, только усталость и сожаление.

— Я говорил вам, что вам не понравятся мои соображения, господин уполномоченный. Вы заметили, что в сообщении было две фразы на стандартном языке?

— Зоомагазин и книжный магазин, да?

— Вы можете сказать то же самое на языке роштик: brutu ka и lessi ka. Они являются точным переводом; здесь нет опасности запутаться.

Спенглер долго смотрел на него, не произнося ни слова. Он чувствовал, как твердая почва уходит у него из-под ног, как будто он остался сидеть на тонкой вершине высоко-высоко, и ему надо быть очень осторожным, не делать никаких резких движений, иначе он соскользнет и полетит вниз в пропасть.

— Вы догадывались, — сказал он ломким голосом, — что я спрошу полковника Леклерка, о чем вы с ним беседовали?

Пембан кивнул.

— Я подумал о том, что вы это сделаете. Я решил, что это немножко подготовит вас, может быть. Это не легко принять.

— Что вы тянете? — взял себя в руки Спенглер. — Говорите мне все.

— Pet — это звук, который используется во многих языках. В земном французском языке позднего периода он имеет неприличное значение. Но на языке твелез, производном от французского, он означает «сокровище», а соответственно «Pet магазин» — это то, что вы называете ювелирным магазином.

— Затем есть язык ка-рин, язык торговли в системе Горен, и некоторые другие языки. На языке ка-рин «pet» обозначает «хохол». Что касается «книжного магазина» (book store), то «book» означает «машина» на йезуесском языке, «ковер» на языке эльда, «игрушка» — на языке балуат, а слово «bukstor» означает «общественный писсуар» на языке перроччи. Но это обзор только тех некоторых языков, которые я знаю. По-видимому, существует еще сотня других, которых я не знаю.

Наверное, рити договорились раньше, до приезда сюда, какой язык или диалект они будут использовать. И это как раз то, что может очень позабавить их… Извините меня. Я говорил вам, что они любят каламбуры, господин уполномоченный… И вы знаете, что Земля — это единственная планета людей, где язык не развивался последние четыреста лет…

Теперь Спенглер понял, почему лицо Пембана было таким серым: не потому, что Спенглер победил его в сражении двух воль, а потому что Империи был нанесен смертельный удар.

Ночь после ночи, глубина после бесконечной глубины, будущее без перспективы, связь без порядка: Вселенная без Империи.

Свеча, которая, как они считали, будет гореть всегда, теперь потушена и дымится в темноте.

Глубокая дрожь охватила все тело Спенглера. Ослепленный, он забрался в капсулу и закрыл ее за собой.

Прошло много времени, прежде чем он наконец открыл глаза и увидел два размытых лица, склонившихся над ним. Свет резал ему глаза. Он мигал до тех пор, пока не начал четко различать лица: одно лицо было лицом Пембана, второе — Джоанны.

— Как долго он находился здесь? — услышал он голос Пембана.

— Я не знаю. Наверное, что-то не так с машиной. На шкалах ничего не зарегистрировано. — Это был голос Джоанны, но он звучал так, как не звучал никогда. — Если не работает возврат…

— Лучше позвать доктора.

— Да. — Голова Джоанны повернулась и пропала.

— Подождите, — слабо произнес Спенглер. Он пытался сесть.

Голова Джоанны появилась вновь и оба уставились на него так, как будто он был умерший, неожиданно вернувшийся к жизни. Спенглеру захотелось засмеяться.

— Безопасность, — произнес он, — безопасность выскользнула из-под меня. Это каламбур.

Джоанна была шокирована и отвернулась. Через какое-то мгновение Спенглер осознал, что она плачет. Он сильно затряс головой, пытаясь освободить ее, и начал выползать из капсулы. Пембан положил ладонь ему на руку.

— Вы слышите меня, Торн? — спросил он обеспокоенно. — Вы понимаете, что я говорю?

— Со мной все в порядке, — сказал Спенглер, вставая. — Джоанна, что с тобой?

Она обернулась.

— Ты не…

— Со мной все в порядке. Я устал и я забрался сюда, чтобы отдохнуть. Я полежал здесь, обдумывая все, часок-другой. А затем я, наверное, заснул. Она сделала шаг вперед и крепко обняла его, ее щека прижималась к его горлу, ее руки крепко сжимали его. Ее тело дрожало.

— Вы отсутствовали шесть часов, — сказал Пембан, — я нашел имя мисс Плантер в вашем списке для непредвиденных случаев и с тех пор мы разыскивали вас везде. Я не должен был делать опрометчивых заключений, я полагаю. — Он собрался уходить.

— Подождите, — сказал Спенглер. Он чувствовал себя слабым, но голова его была ясной и он был уверен в себе. — Пожалуйста, я должен вам кое-что сказать.

Джоанна резко оторвалась от него и начала искать носовой платок. Спенглер достал свой из кармана и передал ей.

— Спасибо, — сказала она слабым голосом, и села на скамью.

— Это будет и для тебя, Джоанна, — сказал Спенглер спокойно. — По крайней мере часть из того, что я скажу. — Он повернулся к Пембану.

— Вы ошиблись, — сказал он.

На лице Пембана медленно стало появляться выражение покорности.

— В чем?

— Вы сказали мне на допросе, что единственной причиной, заставлявшей вас сотрудничать с Империей и бороться с ее противниками, было то, что Империя пока еще необходима Внешним мирам, потому что если бы она развалилась слишком скоро, то Внешние миры были бы недостаточно сильны, чтоб выстоять самостоятельно.

— Если вы так утверждаете, значит так оно и было, господин уполномоченный.

— Но вы это говорили. Разве сейчас вы отрицаете это?

— Нет.

— Вы ошиблись. Вы оправдывали вашу позицию тем, что Внешние миры должны будут сверхспециализироваться так же, как и Империя, чтобы отделиться от нее…

Что лечение будет хуже самой болезни. Вы посвятили свою жизнь работе, которая не нравилась вам, каждая минута ее не была вам по вкусу. — Он глубоко вздохнул. — Я не могу понять, почему вы так думали, разве что вы исходили из двух заключений, которые мог бы опровергнуть мальчик двадцать первого столетия, — что подобные дела естественно порождают подобные результаты и что цель оправдывает средства.

Выражение скуки на лице Пембана изменилось. Сначала на нем отразилось удивление, затем шок, затем скептическое подозрение. Теперь он смотрел на Спенглера так, как будто никогда его не видел раньше.

— Продолжайте, — сказал он мягко.

— Вместо того, чтобы оставаться на Менхевене, которому вы принадлежите душой и сердцем, вы, не покладая рук, трудитесь на Империю, стараясь удержать от распада структуры, которым только нужен один удар под пятую точку, чтобы они рассыпались в пух и прах… Вы заблуждались так же, как и я. Мы оба впустую потратили жизнь.

— Теперь смотрите, что случилось. Земля кончена, как главная сила. С этой минуты Империя мертва. По всей видимости, ей уже не вонять в следующем столетии. Внешние миры действительно остались одни. Если подобные меры приводят к подобным концам, то так все и будет, нравится вам это или нет, но история никогда не повторяется сама, мистер Пембан.

— Джой, — произнес маленький человечек.

— Джой. Между прочим, я знаю, что вы не любите извинений…

— Вам не за что передо мной извиняться, — ответил Пембан.

Они улыбнулись друг другу в замешательстве, как люди, которые внезапно обнаружили, что нравятся друг другу. Спенглер протянул свою руку и Пембан пожал ее.

— Торн, что ты собираешься делать? — спросила Джоанна.

Он посмотрел на нее.

— Уйду завтра в отставку, постараюсь как можно быстрее получить визу и улечу куда-нибудь. Если я смогу найти место, где меня примут.

— На Менхевене всегда для вас найдется место, — сказал Пембан. — Если там нет подходящего, мы его создадим.

Джоанна перевела взгляд с одного мужчины на другого и ничего не сказала.

— Джой, — обратился Спенглер к Пембану, — подожди нас пару минут за дверью, пожалуйста, хорошо?

Маленький человечек улыбнулся счастливой улыбкой, поклонился им и вышел. Из-за двери донесся его голос.

— Я буду у мисс О'Шонесси, если я вам понадоблюсь.

Спенглер сел рядом с Джоанной. Она смотрела на него с выражением, в котором смешались смущение, боль и покорность.

— Мисс О'Шонесси? — удивилась она.

— Одна из комнат со стереофильмами через проход. Я думаю, что Пембан не подозревает, во что он вляпывается. — Спенглер помолчал. — Я должен сказать тебе кое-что, Джоанна.

— Торн, если ты хочешь принести мне извинения…

— Нет, это не извинения. Если Пембан рассказал тебе о событиях последних трех дней, то возможно ты поняла некоторые из причин того…

Того, что я сделал.

— Да.

— Но это чепуха. О чем я хотел тебе сказать… Так это о том, что три месяца тому назад я решил жениться на тебе…

Не потому что ты — Джоанна, а потому что ты — Плантер.

— Я знала это.

Спенглер уставился на нее удивленно.

— Ты что…

— А почему же, ты думал, я отказывала тебе? — произнесла она, глядя ему в глаза.

Ее щеки покраснели, глаза заблестели, наполнившись слезами. Отчужденная ледяная маска исчезла. Она больше не выглядела, заметил Спенглер, как холодная статуя, изображающая Аристократию.

— Ты поедешь со мной?

Она опустила глаза.

— Ты поедешь без меня, если я не соглашусь?

— Да, — ответил Спенглер. — Мне нужно многое сделать, и есть ради чего. Мне тридцать лет. Я не смогу этого делать здесь. — Тогда тебе придется уговорить меня, не так ли?