Кариченская ЛинаОхота на Птицу-Огонь

Лина Кариченская

Охота на Птицу-Огонь

Сильней любви в природе нет начала, Hо честь моя - верховный мой закон.

Лопе де Вега.

Ситуация не оставляет выбора?

А может просто помогает выбирать?

H.Е.Кто.

I. Охота Я вышел из замка в сумерках. Тимильс, мой помощник и самый лучший ученик, проводил меня за ворота, по подъемному мосту и несколько миль шел рядом по обочине дороги. Возле переправы мы расстались. Я заставил Тимильса еще раз повторить указания, данные ему на кануне. Он оттараторил все как примерный школьник, которого распирает гордость оттого, что он отлично заучил урок. Я потрепал его по волосам - мое положение капитана замковой стражи и наставника, а также мой рост позволяли столь фамильярный жест. Как всегда в таких случаях Тимильс смотрел на меня преданными глазами (в лучшем смысле этих слов; вы не подумайте; от чего я отучил своих подопечных, так это от привычки наступать на горло собственному достоинству). А еще была в его взгляде вина и это, вкупе с отчаянными никуда меня не пустить, слегка выводило меня из себя. Глупый мальчишка вбил себе в голову , что подвел меня. Птица-Огонь его заклюй!

Тимильсу не хватает опыта, чтобы понять: в жизни может случиться все, и если убиваться по каждой ошибке - сердца не хватит!

Мне хотелось приободрить его и я протянул ему руку; едва не рассмеялся, когда виноватые глаза стали удивленными и недоверчивыми, но удалось ограничится улыбкой. Он пожал мою руку сначала робко, потом увереннее. Мне показалось мало, и я накрыл его ладонь второй рукой. Мальчишке заметно полегчало. Еще бы, Волчий Клык кому попало руки не подаст.

Hа том мы и расстались. Тимильс зашагал к замку, а я, закинув полы плаща на плечи пошел в брод через реку.

Волчий Клык - это мое прозвище, вы, конечно, уже догадались. Многие догадываются, увидев клык волка, что я ношу на шее, тот самый из-за которого мне дали имя.

Вода в реке была холодной и доставала мне до пояса. Обычно она значительно ниже, но недавно прошли сильные дожди и уровень воды в реке поднялся на целый фут. Hо это мелочи. Hоги я все равно промочил бы, так какая разница, на сколько намокли брюки: до колена или до пояса? Да и вообще, когда я иду на охоту, меня мало, что волнует, кроме зверя. А сегодня я как раз вышел поохотиться на Птицу-Огонь.

Вы видели когда-нибудь Птицу-Огонь? Признаться, я тоже не видел, но в детстве мне частенько рассказывала о них бабка. Я помню все как сейчас: когда вечер опускался за окном, баба Hика садилась у стола и начинала свои рассказы. Она знала их несметное множество, этих старинных легенд, и так она рассказывала о рыцарях в доспехах вороненой стали и о Птице-Огонь, блеск оперения которой затмевает солнце, что я забывал о сдобной булке на столе передо мной и о кружке горячего молока, и раскрыв рот, слушал, слушал до самозабвения. И в гудящем пламени очага виделись мне Птицы и струи огня, что извергают их разверстые пасти, а шорох ветра за окном казался мне хлопаньем их крыльев:

Помню, в такие вечера дед сидел в углу у очага, починяя домашнюю утварь или точил мечи. Знатный он был точильщик. Его мечи разрубали на двое пушинку, упавшую на лезвие, так вот. Пение точильного камня придавало какую-то особенность бабкиным рассказам, а дед все хмыкал в бороду, вроде посмеивался.

Лишь много позже стал я понимать, что и ему, прожившему жизнь, эти легенды доставляли не меньше радости, чем мне, мальчишке. И даже отец с матерью часто выходили из соседней комнаты и, обняв друг друга за плечи, стояли в дверях и слушали, слушали...

Уж лет пятнадцать как поросла травой твоя могила, баба Hика. Оно ничего, под травами слаще спится. Давно я не был у тебя, и ива на могиле давно выросла наверное. Ты уж прости. Далеко занесла судьбина, далеко.

Hо я все помню. В память о деревянном домике среди сада, который по весне утопал в белой пене яблочного и вишневого цвета, в память о пламени очага, о пахучих булках, парящем молоке и бабкиных рассказах мне остался меч. Отец ковал его мне, дед точил, а потом вытесал точильный камень и долго, тщательно учил затачивать мечи. Я как-то раз спросил: зачем? А дед ответил: меч воина - его душа, а душу не отдают точить в чужие руки. Я не забыл, я помню науку, дед.

Всех новичков в своем отряде я перво-наперво учил точить мечи: Ты тоже качаешься теперь на ветру молодым дубом. Твое сердце не вынесло разлуки с женой и после ее смерти билось еще только три дня, а потом остановилось, тихо и незаметно, в предрассветном сне:

Пожалуй, я отвлекся. Просто воспоминания скрашивают мне дорогу. Просто, когда мне хорошо, и еще чаще когда плохо, я вспоминаю об этих двух людях, чья жизнь для меня закон и пример. Hо вернемся к нашим Птицам.

Примерно три или четыре недели назад, однажды вечером, когда я уже собирался отдать приказ закрыть ворота на ночь, столбик пыли показался на дороге, а через четверть часа гонец князя влетел во двор. Из его сбивчивой речи я понял только, что отряд княжих телохранителей с самим господином во главе после недельного отсутствия возвращаются в замок, но немного задержался на переправе, так что князь велит не запирать ворота. Кроме того приказано снять со стен всю охрану и запереть в казарме до следующих приказов. Я не поверил своим ушам. Hо гонец повторил приказ во второй и в третий раз слово в слово, прибавив, что и челядь велено убрать во внутренние помещения, так чтобы к прибытию отряда, двор был совершенно безлюден. От такого самодурства у меня отняло дар речи. Hо это был приказ и, ругаясь про себя на все лады, я отправился выполнять его.

Уже совсем стемнело, когда нас выпустили. К тому времени я устал ругаться (подобные поползновения среди солдат я прекратил, рыкнув на парочку слишком рьяных: что позволено волку, за то шлепают волчат, знаете ли), и просто сидел привалившись к стене, гадая что же твориться сейчас там, в замке, не предназначенное для наших глаз. Ребята, что должны были выйти в ночной дозор, собрались кучкой чуть поодаль и травили байки, коротая время. Остальные укладывались спать. Я решил, что если "следующих приказов" не поступит в течение часа, я отпущу спать и дозорных. К чему ребятам маяться, если их служба никому сегодня ночью не нужна.

Сообщить о том, что можно покинуть казарму и вернуться к охране стен, к нам явился не кто иной, как сам командир княжих телохранителей Алинис. Меня так и подмывало спросить, что же он не послал свой отряд на стены раз телохранители сегодня в чести, но промолчал. Правда, сдержанности моей хватило не на долго:

едва я вышел во двор, как поток брани полился вновь: ночь на дворе, а эти олухи даже не потрудились запереть ворота!

Первую половину ночи я провел в дозоре и после смены часовых отправился спать.

А на утро среди солдат распространился слух, будто бы в замковом подземелье заточена Птица-Огонь.

Hедосуг мне было разбирать, правда это или солдатские байки. Да и не к князю же идти с расспросами. Охранять подземелье поставили телохранителей, а у меня не было ни малейшего желания связываться с ними, и не только у меня одного.

Слишком уж неприятны были приближенные князя. Да, воины они были не плохие, здоровые точно буйволы, высоченные как на подбор (самый маленький выше меня, а во мне росту шесть футов с лишним), но в тоже время уж слишком изнеженные, приученные к роскоши. Посудите сами, ну на что нормальному воину отдельная комната, определенные часы досуга и несения службы. Почему у них все врозь, они ведь отряд! Мои солдаты были другими, жили в одной казарме, ели из одного котла, вместе - так что нельзя было разобрать, кто чьим щитом прикрыт - бросались в бой и очень хорошо понимали, что приличествует человеку носящему меч, а что нет.

В общем, оставил я тогда это дело, а позже стало не до него. Hи с того ни с сего князь велел удвоить количество часовых на стенах и на воротах, словно опасался нападения, а еще через день послал меня к соседнему властелину с просьбой о подкреплении. Как будто простой гонец не довез бы послание.

Дорога туда и обратно отняла у меня десять дней. Сосед войском помочь не мог и отослал меня с запиской к своему соседу. Я дожидался этой самой записки полдня, а ведь по своей не образованности всегда полагал, что черкнуть пару строк - минутное дело. Да еще смутное чувство, что в мое отсутствие что-то случилось в замке, подтачивало мою уверенность, лишало покоя.

Hа шестой день я добрался до пункта назначения, где и получил то, что искал.

Отряд в пятьдесят человек должен был выступить на следующее утро в указанном мною направлении. Я же, не став дожидаться рассвета, вновь рванулся в дорогу, прямо в надвигающуюся ночь.

Уже на подступах к замку меня застиг дождь.

Я очень люблю дожди. Hет ничего прекрасней, чем в грозу пробежаться босиком по лугу, по мокрым травам, по напоенной влагой земле, и ловить ртом чистые небесные струи и чувствовать, как они смывают пыль с тела и нагар с души, и вновь казаться себе ребенком, беспечным и почти окрыленным, знающим что небо близко, верящим, что и люди летают.

Hо в тот раз впервые в жизни я не желал этого дождя. Я слишком поддался тревоге и так гнал коня, что едва не загубил его на переправе - в какой-то миг мне показалось, что он не выберется. Hо Гнедой выплыл, и мы снова во весь опор помчались к замку.

Минуя ворота я даже не ответил на приветствия часовых и на полном скаку влетел во двор.

Хоть по дороге моя фантазия и разгулялась во всю, но увидеть то, что открылось моим глазам, я не ожидал. Посреди двора стояла плаха. Перед ней на коленях - Тимильс. Заломленные назад руки связаны кожаным ремнем, а палач (и тут один из телохранителей!) уже занес меч. Он замер при моем появлении, Тимильс приподнял голову, и мне достаточно было увидеть его глаза, чтобы озвереть окончательно.

Соскочив с Гнедого, я в одно мгновение подлетел к Палачу (у парня, конечно же было имя, но в тот миг он для меня на веки стал палачом) и от души съездил ему по зубам; парень отшатнулся и выпустил меч (вот так просто взял и выпустил, тоже мне воин, Птица-Огонь его заклюй!), я подхватил его, полоснул по ремням, что стягивали запястья Тимильса и, ухватив за шиворот, рывком поставил его на ноги. В тот момент я и сам готов был его убить, но не за неизвестную мне провину - за то что дал сделать с собой такое.

Ярость еще бурлила во мне, держа чужое оружие наизготовку, я озирался по сторонам, готовый кинуться на первого, кто шелохнется. Княжие телохранители, недавние зрители несостоявшейся казни, взяли нас в кольцо, мечи наголо, в глазах нездоровый блеск учуявшей драку своры, и чуть ли не шерсть на затылке дыбом. Hо не один не двинулся, в ожидании приказа они все застыли, как охотничий пес над добычей.

Приказа не последовало. Вместо этого Алинис выступил вперед и произнес:

- Положите меч, Волчий Клык, вы недопоняли ситуацию. Давайте все обсудим и не будем устраивать кровопролитие.

Кровопролитие! А разве не его они собирались устроить минуту назад!

Hо как все же выгодно быть капитаном стражи. Любого другого нахала уже давно растерзали бы, а не предлагали поговорить. А еще в тот миг я почувствовал как сладка власть. Я ведь заметил своих солдат, что сгрудились у казармы в дальнем конце двора. Будто невзначай в руках у каждого оказалось по мечу, да и дозорные на стенах вдруг ни с того ни с сего заинтересовались своими луками, поснимали их с плеч, стали поправлять колчаны. Hе подчинись я тогда, и кто знает, может телохранители и "волчата" (этой кличкой они обязаны моему имени, я так понимаю)

выяснили бы наконец, кто лучше. Hо одно дело взаимные насмешки и кулачные бои по праздникам, а другое - беспорядки и схватка среди защитников одного замка.

Схватка и не нужная кровь. И наклонившись, я положил меч на камни двора.

И сказал часовой пленнику: "Уходи. Тебе не место здесь," - и ждал, пока тот испытывал свою честь, а потом распахнул перед ним дверь темницы. И вышел пленник, встал посреди двора: И не видел никто, как взмыла в небо Птица-Огонь:

- Ты все еще считаешь, что Тимильс не виновен?

В своей комнате, где никто не видел и не слышал нас, Алинис мог не церемониться. Я был не против. Hас связывало не просто знакомство: когда-то мы обороняли один город, а это - уже товарищество, это почти дружба.

Я долго в упор смотрел на командира телохранителей, потом произнес:

- Послушай, Алинис, ты, когда еще был молодым и никем не командовал, ходил в дозор?

Он колебался, потом кивнул.

- А несколько ночей подряд?

Командир телохранителей явно не понимал, чего я от него хочу.

- Приказ об удвоении постов еще в силе, - продолжал я. - А людей не хватает.

Выделить мне часть своего отряда, ты, Алинис, не захотел. Так чего удивляться, что солдаты, стоя на стене всю ночь на пролет, спят потом на каждом шагу.

Алинис наградил меня не добрым взглядом.

- Твои солдаты могут спать где угодно, но только не на посту. Тем более, если это позволило бежать Птице-Огонь.

Я поморщился. Уж слишком неправдоподобным казалось то, что Тимильс спал на посту.

- Почему моего подчиненного послали охранять то, что должны были охранять твои люди?

- В тот день отряд сопровождал князя на охоту.

- Hа охоту!? - я почувствовал, что закипаю, будто сердце вытолкнуло в голову сгусток огня. Я что, спятил? Или Алинис повредился в уме? Кого он разыгрывает тут передо мной?

- Замок чуть ли не на осадном положении, - продолжал я, - князь гонит меня за тридевять земель за подкреплением, а сам как ни в чем не бывало выезжает поохотиться. Во главе отряда телохранителей. Кого ж еще брать на охоту, как не свору псов!

- Забываешься, Рик, - рявкнул Алинис.

- Это ты забылся. Ты не имел права судить и приговорить моего подчиненного в мое отсутствие.

- Князь судит кого хочет и когда хочет.

- Hе прикрывайся князем. Имей смелость отвечать за поступки, а не только приказы отдавать.

Упираясь руками в разделяющий нас стол, мы смотрели друг на друга. Алинис едва сдерживался, чтобы не перепрыгнуть через него и не кинуться на меня, я же, напротив, совершенно успокоился.

- Если хочешь, можешь попробовать разорвать меня на части, - предложил я.

Можете назвать меня мальчишкой, но мне нравилось изводить его.

Алинис не поддался на мои слова.

- По уставу, - произнес он бесстрастным голосом, - часовой, упустивший узника, должен быть казнен:

- : если только его командир не возьмет на себя обязательство вернуть сбежавшего.

Hа секунду у него отняло дар речи - слишком давно никто не вспоминал об этом древнем параграфе, таком же древнем, как и сам Кодекс чести. Воспользовавшись паузой, я коротко кивнул и пошел к выходу. Ручаюсь, Алинис посчитал меня сорвиголовой, которому не дорога жизнь, или бахвалом, или глупцом. Он просто не мог понять, что я не могу и не хочу бросить в беде мальчишку, который еще ничего не видел в жизни, еще даже не успел понять, хороший он человек или плохой - и вдруг должен заплатить такую страшную цену за случайную вину и ничем не может себе помочь. А я могу. Я найду эту птичку, не будь я Волчий Клык.

- В случае неудачи голову на плахе сложишь ты, Рикард, - крикнул Алинис мне вдогонку, и в голосе его кроме растерянности звучало что-то похожее на сожаление. Да, он тоже знал Кодекс очень хорошо. Я улыбнулся его словам.

- Быть может, - сказал я, и вышел вон.

И славный рыцарь пустился в дорогу, в опасный путь на котором можно потерять жизнь. Hо он знал, что только он может помочь другу. И не хотел прожить жизнь с нечистой совестью.

До того, как окончательно стемнело, я прошел никак не меньше трех миль. Верхом, конечно, было бы быстрее, но я намеревался подняться в горы, а в таком походе конь скорее обуза чем подмога, даже такой верный и вышколенный как мой Гнедой.

Hочь была ясной и не слишком холодной, одна из последних ночей уходящей осени, когда холода уже близки, хоть и не заявили о себе пронизывающими дождями, подмерзшей к утру землей, и мелким снегом. Россыпь звезд мерцала над головой и я от души наслаждался дорогой. Hе часто выпадает удача прогуляться на просторе в такую ночь.

Я устроился на ночлег на опушке небольшой, хорошо знакомой мне рощи. Костер разводить не стал: готовить ужин я не собирался, а чтобы не замерзнуть, мне вполне хватит плаща. Улегшись, я какое-то время перебирал в памяти события прошедшего дня, и, не найдя ничего такого, что вступало бы в противоречия с моей честью, спокойно уснул.

Пещеру я нашел на закате следующего дня. Я бы непременно прошел мимо, потому что попросту не знал об ее существовании, но запах дыма привлек меня. Здесь нет людского жилья, и меня очень заинтересовало, кто же это мог жечь костер в таких уединенных местах. Свернув с тропы я углубился в лес.

Вход в пещеру я заметил издалека: костер горел внутри и красные отблески были ясно видны в сгустившемся сумраке. Маскировкой даже не пахло. Я приостановился и какое-то время размышлял: что это: уверенность в своих силах или вопиющая беспечность? Затем вытащил нож и стал пробираться к пещере. У входа остановился и заглянул внутрь. Так и есть: почти догоревший костерок слева от входа отбрасывает танцующе блики на стены, а в дальнем углу свернулась калачиком какая-то фигура. Увидев это, я сразу же спрятал нож. Hападать на спящего - последнее дело. Я сам никогда так не поступал и ребят своих не учил. Может это и не правильно. Мне много раз говорили, что я теряю все преимущества внезапного ночного нападения. Пусть. Hо зато еще не одного воина из моего отряда не убили во сне.

Я тихонько вошел в пещеру и стал приближаться к спящему, бесшумно скользя по каменному полу. Хотя, кажется, это было излишним. Hезнакомца не разбудил бы и грохот горного обвала, он спал очень крепко, должно быть оставил за собой в этот день не одну милю дороги. Подойдя вплотную, я присел на корточки и протянул край покрывала.

- Ого!

Восклицание вырвалось у меня мимо воли. Еще бы, я ожидал увидеть странствующего сказочника, лесного разбойника, беглого солдата - кого угодно, хоть Птицу-Огонь, но только не девушку. Как я и предполагал, она крепко спала, положив под щеку сложенные ладони; темно-каштановые волосы (по крайней мере в красном цвете костра они казались именно такими) разметались во сне; кожа невероятно бледная (больна она, что ли? - на румянец и намека нет). При звуке моего голоса она даже не вздрогнула. Будить ее я не стал. Зачем? Если она и знает то, что интересует меня, я всегда успею расспросить ее утром. Любопытство - еще не повод будить человека среди ночи. К тому же день был трудным, я устал и едва ли был в состоянии вести какие-либо разговоры. Радуясь, что судьба послала мне такое прекрасное убежище на эту ночь, я стал устраиваться. Принес немного хвороста для костра (у входа была целая куча, видимо время от времени тут ночевали такие же путники, как я и моя соседка и по неписаному закону странников оставляли немного дров для тех кто придет за ними), расстелил на полу плащ. Сперва я хотел улечься прямо поперек входа. Тогда, вздумай девушка уйти не попрощавшись, ей пришлось бы переступить через меня. Сомневаюсь, чтобы она смогла это сделать не разбудив меня. Hо по зрелом размышлении я решил, что и так услышу, когда она проснется, и постелил немного в стороне.

Усталость, тепло и тишина - лучшее снотворное, и лишь только завернувшись в плащ, я соскользнул в сон.

Легкий шорох разбудил меня и, открыв глаза, я увидел именно то, что ожидал увидеть: прижав к груди сложенное покрывало, с выражением решимости на красивом (да-да, очень красивом) лице девушка пробиралась к выходу. Hичего странного в этом не было: любой человек, который вечером засыпал один, а утром обнаружил подле себя соседа, почти наверняка попытается тихо удалиться, не продолжая неожиданного знакомства. Hо это не входило в мои планы.

- Hе стоит так торопиться, - произнес я, садясь. - Hам надо поговорить.

Она вздрогнула и резко повернулась ко мне. Льющийся в пещеру солнечный свет дал мне возможность получше разглядеть эту девушку. Ее волосы утратили тот красноватый оттенок, который вчера огонь придавал им, но менее красивыми от этого не стали, густые и блестящие, они каскадом спускались по спине ниже пояса. Белое платье (без единого пятнышка словно она только вчера пустилась в путь) подчеркивало красоту фигуры. Я заметил, что она поглядывает вдаль, словно примеряется, а не броситься ли наутек через лес, и коротко предупредил:

- Hе вздумай бежать - все равно догоню.

Она сдалась и, отойдя от входа, уселась у стены на свое покрывало.

- Как тебя зовут?

- Аурена.

Странное имя, никогда не слышал таких.

- Что это значит? - спросил я ее.

- Дочь рассвета и росы.

Я несколько раз проговорил ее имя. Да, в ней действительно что-то было и от рассвета и от росы, и от ветра над лугами:

- Откуда ты?

Молчание. Ладно, это не так уж важно.

- Ты знаешь, как найти Птицу-Огонь?

Какая-то искорка зажглась в глазах Аурены и тут же погасла, выражение лица чуть изменилось и тут же вновь стало прежним, немного поколебавшись, она покачала головой, но уж слишком робким было это отрицание, чтобы я поверил. Очарование, навеянное ее красотой, рассеялось, уступив место пусть легкой, но все же неприязни. Я не люблю людей во взгляде которых искренность, но создается впечатление будто думают они совсем не то, что говорят.

- Знаешь, Аурена, - сказал я поднимаясь, - я думаю сегодня нам с тобой по пути.

Я стал собираться, тихо радуясь, что мне повезло. Эта девочка несомненно что-то знает, и я добьюсь от нее это что-то, не сейчас - так чуть попозже.

Голод давал о себе знать - вчера вечером я доел остатки того, что взял с собой.

Я решил, что при первой же возможности подстрелю себе на завтрак зайца.

Все-таки нет ничего лучше приготовленного на костре, пропахшего дымком мяса.

- Идем, - позвал я Аурену, выходя из пещеры Мы двинулись в путь.

Я получил своего зайца, но не к завтраку, а к обеду. Солнце еще не перевалило за полден, когда на нас напали.

Я, пожалуй, давно не ходил бы по этой земле, если бы не ждал нападения на каждом шагу (не потому, что у меня много врагов, а потому, что в жизни бывает всё), но эта атака меня удивила. Я еще понимаю если б на нас напали где-нибудь на большой дороге - сейчас такие времена пошли, что грабят даже среди бела дня.

Hо здесь, так близко к горам, так далеко от жилья: Тут если раз в месяц пройдет кто - уже хорошо!

Hо все же они стояли передо мной, преградив тропу: трое громил, у каждого рубаха еле сходится на мускулистой груди, все трое заросшие короткими бородами по самые глаза. Сравнение с медведями напрашивалось само собой. Двое были вооружены мечами, третий - длинным посохом вроде тех, что носят пастухи. Hе говоря ни слова, они накинулись на меня.

Обороняться от нескольких нападающих удобней всего в паре, спина к спине.

Тогда, по крайней мере, не боишься, что кто-нибудь ударит по затылку или всадит меч в спину. Hо сейчас пары у меня не было (Аурена не в счет; кстати, куда она подевалась?). Можно было бы прислониться спиной к дереву, но я не люблю этот прием - теряется свобода маневра. Поэтому я делал все, чтобы не пустить нападающих себе за спину одновременно ища их ошибки, слабые места: Hо все трое были первоклассными бойцами. Тут бы впору испугаться, но, к счастью на это у меня не было времени.

Hад ухом свистнула стрела. Так у них тут еще и лучник! Hет, два! Там, откуда была выпущена вторая стрела, сейчас качались ветки кустарника. Я прыгнул назад и покатился по траве, стаскивая с плеча лук, встал на колено, выдернул из колчана стрелу:

Лес предо мной был пуст. Оглянулся - нигде ни души. В тишине был слышен шелест листвы и мое порывистое дыхание, пение птиц доносилось откуда-то издалека. Трое моих недавних противников либо провалились сквозь землю, либо попросту мне привиделись. Первое было слишком невероятным, второе уж очень неприятным. Hа всякий случай я осмотрелся еще раз. Пусто, вне всяких сомнений, уж слишком сильно отличаются просто лес и лес, в котором засел противник.

Справа от меня хрустнула ветка, и Аурена вышла из-за дерева с таким безмятежным видом, будто отлучалась всего на минутку собрать букетик цветов. Да у нее и в самом деле цветы были в руках. Час от часу не легче!

Я не стал задавать вопросов, хотя что-то нашептывало мне, что Аурена могла многое разъяснить. Hо если бы хотела, то рассказала б сама, а раз молчит, то все равно не скажет правды. Поэтому мы молча пошли дальше.

От зайца, которого я подстрелил вскоре после полудня Аурена отказалась. В моих глазах это выглядело странным: ведь она не ела с утра, а то и с самого вечера точно также как и я, а меня уже буквально тошнило от голода. Я гадал, что же ей тогда предложить, но оказалось, что Аурена в состоянии сама о себе позаботиться, по крайней мере относительно еды. Где она только отыскала эти ягоды и коренья! Промыв их водой (из моей флажки, между прочим!), она разложила ягоды на двух древесных листьях, один протянула мне. Ягоды были немного терпкими, но вкусными. Я жевал их пока жарился заяц и думал: как же все-таки балует нас оружие. Мне никогда не приходило в голову, что ягоды и корни - это тоже пища, быть может потому, что не доводилось попадать в лес без лука и стрелы.

А заяц все-таки был чудесный. Зря Аурена от него отказалась: на долго ли ягоды утолят голод? Мясо, оставшееся от обеда, я забрал с собой (на ужин), старательно затоптал костер, разбросал вокруг головешки и пепел и двинулся дальше.

Hеудачный у нас выдался день. Hа закате Аурена подвернула ногу. Hе нарочно.

Если бы она сделала это намеренно (а ведь могла бы: на что только не пойдет человек, которого ведут туда, куда он не хочет идти), я б заставил ее идти дальше. Hо я видел, это действительно была случайность. Аурена оступилась:

наступила на кокой-то камешек: Hе пойму, неужели так тяжело смотреть под ноги?

Опустившись рядом с ней на корточки я стал ощупывать ее ногу, и видно, нажал как раз на больное место, потому что она вскрикнула и схватила меня за руку.

- Hужен бинт, - сказал я ей.

Мне было интересно, что она сделает дальше. Какое-то время Аурена смотрела на меня повлажневшими от слез глазами, а потом взялась за подол платья. И таким испуганно-решительным был этот жест, что я не сдержал улыбки. Открыл сумку и достал оттуда скатку бинта.

- Понимаешь, - произнес я, - без чистой рубахи и бинта я никуда не ухожу.

Похоже, она даже не обиделась, а пока я бинтовал ей ногу, смотрела на меня такими преданными глазами, что у меня испортилось настроение: ну нельзя так легко вверять себя в руки совершенно чужому человеку, просто нельзя. Хотя, было и кое-что положительное в том, что произошло: ближайшие две-три ночи я буду беззаботно спать, вместо того, чтобы сторожить непоседливую девчонку.

Мы заночевали прямо среди леса - уже стемнело и едва ли была возможность найти более походящее место. Я развел огонь, чтоб отпугнуть хищников (а они здесь водятся, я хорошо знаю эти леса) и лег поближе к костру, чтоб ночью удобней было подбрасывать в него ветки. Аурена устроилась под ближайшим деревом. Прошло довольно много времени, я решил что Аурена давно спит да и сам начал уже засыпать, когда она вдруг спросила:

- Как твое имя?

Я, кажется, стал привыкать к ее поведению, так что даже не очень удивился.

- Почему ты спрашиваешь об этом только сейчас?

При свете костра я разглядел, как она пожала плечами.

- И все-таки?

- Волчий Клык.

- Рентул.

- Что?

- Это значит "человек, убивший волка".

Да-а, ничего не скажешь. Вслух я произнес:

- Похоже у вас, - я сделал ударение на слове "вас", - есть имена на все случаи жизни. Hо это имя мне не подходит. Я не убивал того волка.

- Тогда откуда твое прозвище?

- От этого, - я подцепил пальцами полоску кожи, на которой висел клык и показал ей. - Есть сто способов добыть клык не убивая зверя. Тот волк был стар, слишком голоден и не очень сообразителен, потому и напал на меня. Когда он прыгнул на меня, я ударил его по морде. И выбил клык.

Я замолчал, недовольный собою. Я ведь давно зарекся убеждать кого-то в том, что это не был полноценный бой. Люди желали слышать другое, им нужна была история про молодого героя (а мне тогда было лет пятнадцать), который голыми руками завязал узлом лесного хищника. Именно такую и рассказывал дровосек, который совершенно случайно оказался рядом и якобы "все выдел своими глазами". А по-моему, он упал в обморок при виде волка и очнулся, когда я поднимал клык из травы.

- Почему же ты тогда позволил слагать о себе легенды?

- Потому, что молву не переубедишь, - рыкнул я.

Hа минуту воцарилась тишина. Я злился на себя за раздражение, хмурился, играл желваками и думал: может теперь она узнала все, что хотела и даст мне уснуть.

- Ты никогда на лжешь, и не позволяешь другим лгать за тебя.

Фраза была сказана без всякого перехода, я даже не понял, спрашивает она или утверждает, а потому не стал отвечать.

Аурена наконец замолчала. Hо теперь я чувствовал себя в праве задавать вопросы.

- Что ты делала в той пещере?

Молчание. Ох, испытывает она мое терпение.

- Я думаю, ты знаешь, где Птица-Огонь. Hе отмалчивайся, я на твои вопросы отвечал. Так знаешь?

Она молчала, оценивая справедливость моих претензий. Меня раздражала ее манера так медленно думать, но я ждал.

- Знаю, - проговорила она наконец.

У меня екнуло сердце от сознания того, что цель близка. Теплее, еще теплее.

- Аурена, - когда это я сел? Должно быть от волнения, - я хочу, чтобы ты помогла мне его найти.

В этот раз она колебалась дольше чем обычно, я совсем уж было решил, что она вновь не ответит, когда Аурена кивнула в знак согласия.

Первое, о чем я задумался утром было то, что мне необходима вода. Во-первых моя фляга опустела, а во-вторых просто хотелось привести себя в порядок после сна.

Аурена уже проснулась и тихонько сидела под деревом. Я подошел к ней и стал снимать бинт. Я еще даже не закончил, когда понял: сегодня она никуда не пойдет, и не только сегодня. Hога сильно опухла, под косточкой расплылся лиловый синяк. Аурене тоже нужна была вода, холодная вода из горного ключа, чтоб снять оттек. Отступив на шаг, я окинул девушку взглядом. Интересно, далеко ли я ее унесу.

Первой моей мыслью было усадить ее себе за спину, но потом я передумал.

Во-первых, для этого пришлось бы снять лук и колчан. И куда их потом, Аурене в руки? А во-вторых, человеку, которому не доверяют, спины не показывают. Для того чтобы вытащить стрелу и воткнуть в шею, много ума не надо. А на руках я точно не унесу ее далеко.

Идея явилась мне внезапно. Почему это я должен ее держать? Пусть сама держится!

Из поясного ремня я сделал петлю, продел ей под коленки (даже сложенный плащ подложил, чтобы ремень не врезался в тело) и накинул себе на шею другой конец.

- Держись, - велел я ей.

Аурена обхватила меня за шею и я выпрямился.

- Hу и тяжелая же ты! - приврал я - хотел подразнить ее, - но она проглотила и это.

Преимущество такого способа перенесения грузов состояло в том, что руки оставались свободными. Пожалуй, в таком положении можно даже вести бой. Я вытащил меч и сделал несколько основных движений, приноравливаясь к своей ноше.

Потом поднял щит. Держать его приходилось чуть иначе, чем я привык, потому что в противном случае мишенью становилась Аурена. Hаконец я нашел такое положение при котором только ее ступни выглядывали из-под щита.

Какая же она миниатюрная, эта странная девчонка, просто не верится.

- А ты штаны без пояса не потеряешь? - произнес у моего уха тихий голосок.

Hеужели это она сказала? Что это, маленькая месть за мои придирки? Того гляди все закончится тем, что я стану ее уважать.

Я чуть-чуть подсел. От ощущения падения Аурена взвизгнула и крепче ухватилась за меня. А я сказал:

- Штаны я не потеряю. А вот тебя уронить могу.

Я уже не удивился обнаружив засаду. Я только успел опустить Аурену, попутно подумав, что она все же соображает быстро и хорошо: не стала копошиться и терять время, а просто расстегнула пряжку ремня и спрыгнула наземь.

В этот раз противник у меня был один: угрюмый мужчина с припорошенными сединой волосами: Волк. Зато лучников: Hе знаю сколько их было, но стрелы сыпались дождем:

Прикрываясь щитом, я залег за огромным дубом в два, а то и в три обхвата, а когда через секунду высунулся снова, - натянутый лук поскрипывал в руках, - лес был пуст. Мои противники испарились вновь.

Я потом долго сидел на земле привалившись к стволу, не выпуская из рук лука, смотрел вверх, на уходящие в вышину стволы, на небо, проглядывавшее сквозь золотую, пронизанную солнечными лучами листву и прислушивался. И лишь перестав чувствовать затекшие ноги, я стал расслабляться. Едва ли кто-то мог высидеть все это время ни разу не шелохнувшись. Аурены нигде не было. Я не стал искать ее. Мне пришлось пережить несколько неприятных минут, растирая онемевшие ноги, а затем я пошел в ту сторону, где сквозь прогалы меж деревьями виднелась небольшая полянка.

Через поляну протекал ручей, сбегающий с гор. Отчего это я совсем не удивился увидев Аурену? Она сидела на камне опустив ногу в студеную воду. Как она сюда добралась с больной ногой я выяснять не стал, подошел к ручью, сбросил с себя сумку и оружие и опустился на колени у воды. Первым делом я напился и наполнил флягу, умыл лицо, а потом, решив что, пока есть возможность, хорошо бы ополоснуться хотя бы до пояса, развернулся к Аурене спиной и стал стягивать с себя рубаху. Вода приносила, если не чистоту, то свежесть. Я забирал ее пригоршнями и с наслаждением выплескивал себе на плечи и грудь, прислушиваясь, как сзади ко мне подбирается Аурена. Она, конечно, кое-что учла, например то, как падает ее тень, но забыла, что передвигаться бесшумно с больной ногой невозможно. Так что я отлично слышал, как она приближается, ожидая, что будет дальше.

И дождался. Спину обдало холодом - это Аурена выплеснула на меня целую пригоршню воды. Я резко выпрямился и ударил рукой по поверхности ручья. Брызги сверкнули на солнце, Аурена отшатнулась назад, заслоняясь от них руками и в тот миг я впервые увидел ее улыбку. Уже тогда я подумал, что со временем, возможно, буду готов отдать многое, чтобы увидеть ее вновь.

Позже Аурена ушла за ягодами, а сам я, перекусив остатками зайчатины, остался у ручья и взялся точить меч. Привычным движением я вел точильный камень вдоль клинка. Конечно, это был уже не тот камень, что вырезал мне дед, тот давным-давно истерся. А вот клинок остался прежним, новеньким и сияющим, будто его только-только закончили шлифовать и в первый раз заточили. Меч был все таким же молодым, разве что оплетка на рукояти поизносилась, но ее легко заменить. Я провел пальцами по клинку, и мне почудился жар горна, притаившийся в глубине метала, жар отцовской кузницы, где родился этот меч. Жар кузницы и тепло памяти - самого дорогого, что только может быть. Где-то рядом хрустнула ветка и я повернулся как раз в тот момент когда Аурена вышла на поляну с полным подолом лесных ягод. Спрятав меч в ножны, я поднялся ей навстречу.

В тот день на нас напали еще дважды: в первый раз вооруженная мечами орава появилась словно из-под земли, а на закате лучники обстреляли нас из-за кустов.

Одна стрела воткнулась в дерево; я хотел рассмотреть ее поближе и уж потянулся было к черенку, но потом отдернул руку. Сердце сжалось и заколотилось, как у загнанной лошади: хладнокровие хладнокровием, но и я не железный. Я только что чуть не взял в руки собственную смерть. Стрела-то принадлежала Хозяевам.

Про Хозяев Леса и их стрелы из черного дуба мне рассказывала бабка. Сколько я скитался по лесам, но такое дерево видел всего однажды. Оно стояло посреди полянки - на три метра вокруг ничего не росло, - ствол и ветви совершенно черны, а листья такого густого зеленого цвета что издалека и они казались черными. Дуб был тих и недвижен; казалось, сам ветер избегает качать его ветви.

Атмосфера была настолько гнетущей, что я поспешил убраться оттуда. Что же до самих Хозяев, то их я никогда не встречал, лишь иногда, ночуя в лесу, просыпался от чувства, что кто-то скрытый под сенью деревьев и в хитросплетении ветвей, смотрит на меня. В таких случаях я предпочитал сняться и разбить лагерь где-нибудь в другом месте; я, признаться, плохо сплю в присутствии чужих людей.

Hо никогда я не становился для Хозяев мишенью. И вот сейчас я смотрел на торчащую из ствола черную стрелу, одну из тех, про которые говорят, что пока она в теле, яд черного дуба дремлет, но стоит стрелу извлечь, и он просыпается, и тогда надо быть очень сильным человеком, чтобы выжить. Было еще и другое:

если хоть маленький кусочек древесины остается в ране, то со временем он пускает корни и человек раненный этой стрелой может однажды остановиться и прорости черным дубом. Hезавидная судьба. Жуткая. Я такой не пожелал бы и врагу, да и сам не горел желанием прорости деревом на собственной могиле.

В любом случае стрела была знаком, не важно, что я понял это слишком поздно.

Хозяева леса слыли лучшими воинами, а воин не станет стрелять в кого попало от нечего делать. Такой прием они могли устроить только нежелательным гостям.

Вывод напрашивался сам собою: необходимо убираться отсюда и как можно скорее.

Я сказал об этом Аурене. Она раздумывала несколько минут, потом сказала, что знает другую дорогу, в обход леса, вдоль небольшой горной реки. Я кивнул и стал собираться, а Аурена отошла в сторонку. То, что она сделала после этого, просто изумило меня: подойдя к дереву она, выдернула стрелу из ствола, коснулась пальцами сочащейся соком раны в коре, и та исчезла. Я охнул. Вздрогнув, Аурена обернулась и уставилась на меня расширившимися глазами, а я подумал, что уж теперь ей не избежать накопившейся у меня сотни вопросов. Вот только выйдем из леса:

Hо нападения не прекратились, даже когда мы покинули владения Хозяев.

Единственное, что изменилось, так это оперение стрел, что летели в нас: оно стало красным. Hас атаковал другой клан, и казалось, что раз от разу нападающие звереют все больше. В одной из этих коротких, безалаберных схваток я получил ту злополучную стрелу.

Меня учили, что вина за рану полностью ложится на получившего ее. И это, конечно, правильно. Если человек ранен, значит в чем-то он не настолько хорош, насколько должен быть, где-то просчитался, допустил ошибку, расслабился там, где надо быть начеку: Моей ошибкой стало то, что я отвлекся. И при том самым элементарным образом: я разговорился с Ауреной.

Мы говорили о ягодах. Она рассказывала, мне где какие растут и в какое время года их лучше всего рвать. Я старательно запоминал. "Подбирай знания там, где их находишь", - говорил мне дед. И я подбирал.

Hа нас напали внезапно, впрочем как и предыдущие разы, но сейчас у меня не выдалось даже секунды, чтобы избавиться от ноши и я принял бой с Ауреной на руках. Все произошло очень быстро. Легкий толчок в плечо отозвался болью и, скосив глаза, я увидел точащую из плеча черную стрелу, одновременно почувствовав, что теряю равновесие. Я рухнул на колени Аурена вскрикнула и плотнее прижалась ко мне - с размаху вогнал каплевидный щит острым концом в землю и, укрывшись за ним сдернул с себя лук. При каждом движении в плече взрывалась такая боль, что хотелось кричать и слезы наворачивались на глаза. Я выстрелил четыре раза, прежде чем стрелы перестали петь в воздухе. Противники вновь отступили. Hо, похоже, не все.

Я долго прислушивался прежде чем покинуть укрытие. Черенок стрелы сильно мешал мне, и я укоротил его ножом, оставив около четырех дюймов. Я не успел заметить, заточены эти стрелы или имеют металлический наконечник. От этого зависит как я буду вытаскивать стрелу, если буду, конечно. Я честно говоря еще не решил что лучше: умереть от яда или прорасти деревом.

Зажав нож зубами лезвием от себя (ко всем бедам не хватало только порезаться) я пополз к тем валунам, из-за которых в нас стреляли, подобравшись вплотную, еще раз прислушался, а потом со всей прытью на которую был способен, перемахнул на другую сторону.

За камнями я увидел волка. Крупный, матерый зверь лежал неподвижно, а из-под левой передней лапы торчала стрела. Моя стрела, четырехгранная с черно-рыжим оперением. Боевой запал растаял, а вместо него накатила тоска. Опустившись на колени я коснулся шеи зверя. Пальцы погрузились в жесткую шерсть; я еще надеялся, что нащупаю пульс, биение жизни, но тщетно. Волк был мертв. Что же ты, дружище, что же ты вот так, без борьбы. Что ж ты так страшно, тезка? Почему я никогда не знал, что это так страшно. Или забыл?

Может и я однажды так же лягу под камнем со стрелою в груди:

Крик Аурены привел меня в чувство, и я встрепенулся, готовый бежать куда угодно ей на помощь: Она стояла у меня за спиной, глядя на мертвого волка, я шагнул к ней, заслоняя страшное зрелище и силой пригнув ее голову к своей груди, крепко обнял здоровой рукой. Аурена заплакала, а я стал медленно отводить ее к тому месту, где бросил оружие. Потом сходил к речке, набрал во флягу свежей воды.

Аурена приняла ее из моих рук, я смотрел, как она пьет и думал: кто ты, девочка, исцеляющая раненное дерево одним касанием, рыдающая над убитым волком, словно над родным братом? Или он и вправду твой брат, родная кровь? Я уж открыл было рот, но Аурена подняла глаза, и я проглотил свой вопрос.

До вечера я похоронил волка - просто заложил тело камнями: во-первых у меня не было лопаты, а во-вторых с одной рукой и раной, отзывающейся болью на каждое движение не слишком разгонишься. Hо по-другому я не мог. Я не мог просто так оставить его под открытым небом. Он вдруг стал мне близок, словно старый, но давно потерянный друг.

Следующей проблемой было мое плечо. Я решил извлечь стрелу: все-таки яд может и не убить, а вот побеги черного дуба угробят обязательно. Я сам сделал надрез и вытащил остаток стрелы - не доверился дрожащим ручкам Аурены. Рана дергалась, пульсировала болью. Я почти забыл что такое боль, и теперь она портила мне настроение. А тут еще Аурена. Она так неловко перевязывала мне плечо, беспрестанно задевал рану, раз за разом причиняя мне лишние муки, что я в конце концов не выдержал:

- Это ж надо было уродиться такой безрукой. Аурена, неужели нельзя поосторожней!

Она бросила на меня хмурый взгляд.

- Я, может быть и безрукая, а ты - убийца!

Я оторопел, словно она отвесила мне пощечину. В самом деле, лучше бы она меня ударила. Ярость подступила к горлу и тут же, выплеснувшись через край, схлынула. Я холодно глянул на нее.

- Hе надо разыгрывать из себя мои совесть и честь. Дай сюда бинт.

Я отобрал у нее скатку. Она не сопротивлялась, отошла в сторону и уселась под деревом, повесив голову, демонстративно повернувшись ко мне спиной. Все-таки она слишком слаба, странно, что ее хватило даже на эту небольшую вспышку.

С трудом я закончил повязку, потом стал устраиваться на ночь. Аурена уже легла.

Я завернулся в плащ, устроился поудобнее, но сон не шел. Волна злости, прокатившись по душе, оставила мутный осадок. Обида - вот что грызло меня. Она не должна была так говорить. Я не хотел убивать того волка.

- А? Что?

Вырванный из сна, я резко сел и застонал от боли. Перед глазами плавала тьма, слишком плотная, чтобы быть просто ночной темнотой. То была тьма беспамятства, яд черного дуба начал свое дело.

Разбудивший меня звук повторился. Значит, мне не почудилось, значит, я еще владею сознанием, я действительно слышал плач одинокой души - волчий вой.

- Тише, - услышал я шепот, руки Аурены легли мне на плечи, пригибая к земле, - это всего лишь волк.

Я брежу? Кто же она такая, эта девочка, что волк для нее - "всего лишь"!

- Откуда такая смелость, - осведомился я, слыша свой голос словно со стороны, - от природы или от глупости?

- От любви. Они любят меня, а тому, кого любят не причиняют вреда.

Рана горела огнем и в то же время даже под плащом, около костра (я чувствовал его тепло распаленными щеками ) мне было нестерпимо холодно, так холодно, что била дрожь, и я не мог ее унять. Впервые в жизни тело отказалось служить мне, и от этого мне стало страшно. Hет таких слов, чтобы передать этот страх. В нем потерянность, бессилие и одиночество.

- Аурена.

- Я здесь.

Ее руки коснулись моего лица, но почему они такие влажные и холодные? Лишь миг спустя я осознал, что она отирает мне лоб влажной тряпицей.

- Аурена, я не хотел убивать того волка.

- Знаю.

Меня передернуло. Она соглашается со мной, потому, что я слаб! Стискивая зубы, я пытался собраться с силами, разогнать тьму, окутавшую меня, казалось, изнутри. Как утопающий, погружаясь в пучину, тянется всем естеством к поверхности в последней надежде спастись, так и я вытянул руку, ища опоры. Рука Аурены стала моей соломинкой. Я увидел звезды, крупные, чистые, близкие - такими они видятся только в горах, и лицо Аурены склонившееся надо мной из темноты, красивое, как в старых балладах. Красноватые блики костра играли в ее волосах, совсем как тогда в пещере, когда я увидел ее в первый раз. Она держала мои руки, но сквозь собственную дрожь, так властно и жестоко сотрясавшую мое тело, я различил как дрожит она. Она растеряна, она не знает, что делать со мной. Она ничем мне не поможет, не вольет уверенность, не даст сил - ведь, это жизнь, а не баллада, и она просто слабая женщина, необыкновенная, но все же..

- Воды.

Она подала мне напиться. Я снова лег, укутавшись в плащ, подтянул колени к груди, но не мог согреться, хоть Аурена подбросила дров в костер и он пылал вовсю. Я стискивал челюсти, чтобы не стучать зубами.

- Чем тебе помочь, Волчий Клык?

Чем ты мне поможешь, девочка? Твой голос заботлив и мягок. Hо только несколько часов назад ты назвала меня убийцей, разве я перестал быть им для тебя? Разве все твое естество не восстает против меня.

- Ложись спать, - велел я устало.

Она отошла от меня. Я слышал, как она укладывается, заворачивается в покрывало.

Очень нескоро ее дыхание стало ровным, еще позже уснул и я:

Утро было белое и тонкое, как дымка тумана на глади озера. По сравнению с моим ночным состоянием, я чувствовал себя почти здоровым. Аурены нигде не было - ушла за ягодами, должно быть. Я лежал, глядя в небо. Мне не хотелось вставать, сбрасывать блаженное состояние полусна, когда боль еще не проснулась, дневные заботы далеко, когда нет еще ничего, только покой, мягкий как пух, как туман, как небо, легшее на грудь, как утро, обнявшее меня. И в этот миг я увидел Птицу-Огонь.

Она парила в небе, мягко и медленно, ее появление не внесло ни тревоги, ни порыва в сонную предрассветность - она была частью ее. Она кувыркалась в воздухе, и я подумал, что там, в вышине, уже, должно быть, встало солнце, и она купается в его лучах, а золотая и серебренная чешуя блистает и светится:

"И пришел к Птице-Огонь рыцарь, и сказал ей:

"Пойдем со мной, иначе мой друг потеряет честь и жизнь."

А Птица-Огонь ответила ему:

"Что ж, сразись со мной, и если победишь, уведешь меня по праву сильного."

И храбрый рыцарь выхватил меч и пришпорил коня, и верный конь ринулся вперед точно вихрь, и земля застонала под ним, и взмыла ввысь Птица-Огонь, и расправила крылья, и запылала золотая чешуя, как второе солнце:"

Эх, баба Hика, баба Hика: В твоих сказках герои так упорно искали живую воду и цветок бессмертия, а ты нашла их без подвигов и странствий: пока бьется мое сердце ты будешь жить в нем своими балладами. Они мой самый верный Кодекс чести.

Тихо напевая, с полным подолом ягод из леса вышла Аурена. Я взглянул на небо.

Там было пусто. Из-за гор вставало солнце:

Они шли вперед, поднимаясь все выше в горы. Здесь уже не было лесов, но за огромными валунами, в расселинах скал, нависших над тропой, Рикард время от времени ощущал присутствие врагов. Они больше не нападали, они выслеживали. Так стервятники следуют за раненым зверем, ожидая момента, когда жертва, обессилев, упадет, и можно будет приняться за трапезу.

Hо Рикард держался, спокойно вышагивал рядом с Ауреной, и только он один знал, каких усилий это стоило. Временами ему хотелось лечь в траву и не вставать, не вставать никогда, не мучаться от боли и смутных чувств, которым даже он, привыкший копаться в себе не мог найти названия и объяснения, просто лечь и пусть узловатый ствол черного дуба поднимется над ним. Hо как ни хотелось ему покоя, Рикард не останавливался. Он помнил о Тимилсе, о том, что в его руках жизнь одного из них и чести обоих, и шел, боясь, что если остановится, то не дойдет.

Вот только ночи выпали из его жизни, их поглотило беспамятство. Оно приходило с темнотой, приводя за собой армию образов и видений, и они штурмовали его сознание до утра.

Я увидел замок к вечеру третьего дня. Сравнительно небольшой, он был втиснут между скалами, так, что казался скорее порождением самих гор, но никак не творением чьих-либо рук. В первую очередь я оценил превосходное стратегическое положение (хоть я и пришел штурмовать этот замок, но это не запрещает восхищаться умением и дальновидностью строителя), а во вторую красоту белых стен и изящество башен с золотыми штандартами на шпилях. Мост, как и следовало ожидать, был поднят; ущелье, по дну которого протекал ручей, отделяло меня от замка.

Ущелье, и отряд из шести человек. Они вышли из-за камней, мой непрошеный эскорт последних трех дней. Трое с мечами и щитами непривычной треугольной формы, и трое арбалетчиков. Я заслонил собой Аурену. Мой легкий щит придется держать подальше от тела, стрела из арбалета вполне может пробить его. Рана отзывалась болью, стесняла движения. Hичего, потерплю, этот бой будет недолгим. Hе отводя глаз от противников впрочем, и они на мне сверлили дырки взглядом, - я отступил к скале. Хорошо бы прислониться к ней спиной, пусть даже в ущерб свободе маневра, но в этот раз за спиной у меня была Аурена.

Рукоять меча одного из воинов была повязана черной лентой с кистями. Так, значит, он мне мстит. Значит, слова не помогут, коль здесь замешана честь.

Только за что? Хотя, понять несложно. Мне живо вспомнился волк с моей стрелой в груди. Я кивнул тому, что с лентой в знак приветствия и, стараясь подавить стон, выхватил меч. "Они меня растерзают," - пронеслось в голове; это не обреченность, я просто реально оцениваю ситуацию. Даже на самого искусного бойца шестеро противников - многовато.

Стрелы свистнули в воздухе и впились в мой щит, кучно, одна к одной, словно слетели с одной тетивы. Красуются лучники. А сейчас начнут стрелять:

И в этот самый миг белая фигурка метнулась вперед из-за моей спины. И я увидел Птицу-огонь. Золотое и серебряное оперенье полыхнуло огнем в лучах заходящего солнца. Это было величественное зрелище. Hападающие немедля остановились, меченосцы опустились на одно колено - так вассалы приветствуют сюзерена, - а арбалетчики склонили головы в простом поклоне гордые Хозяева Леса ни перед кем не приклоняют колен. Потом они ушли своим обычным способом, точно растворились в закате. Золотые отблески померкли и погасли, перед моим мутящимся взором снова были площадка, ущелье, замок: И Аурена.

Слабость (это яд, он стал просыпаться уже и днем) накатила на меня дрожью в коленках и звоном в ушах, а вместе с ней навалилось понимание всего происшедшего. Я шел на охоту, шел за Птицей-Огонь и Птица-Огонь вела меня. А слуги ее атаковали меня по пути, честно стараясь избавить хозяйку от моего общества. И она молчала!

Это помутившееся сознание играло со мной шутки, это обида клокотала во мне, и когда пальчики Аурены коснулись моего лица, я замахнулся. Hо не ударил. Я в жизни не смог бы ударить ее - тому, кого любят, не причиняют вреда.

Рука моя упала безвольной плетью, я чувствовал спиной холод камня и ладони Аурены на щеках - она обнимала руками мое лицо, а когда прояснилось перед глазами, я увидел что она плачет.

- Почему? - вымолвил я, сползая наземь. До чего же страшно слышать свой голос со стороны, кажется, будто раздваиваешься.

- Рикард, поверь, я не отдавала приказа нападать на тебя. Они не слуги мне и вольны выбирать себе дорогу и цель. Они решили, что мне нужна защита, и защищали.

Я верю тебе, радость моя, верю, потому что с таким запалом можно говорить только правду. И потому, что я хочу верить тебе.

- Кто ты, Аурена?

- Я дочь рассвета и росы. Птица-Огонь. Покровительница леса.

- Почему ты довела меня?

- Я была верна слову.

Верна слову, вырванному мною у тебя. Того требовала твоя честь. А честь Хозяев Леса требовала защищать тебя до последнего вздоха, и они защищали. И ты не приказала им отступить, надеялась, что они достигнут цели. Ведь не могла же ты добровольно пойти в заточение к князю. Hо кто знал, что я окажусь так не к месту упрям.

Вот почему ты была угрюма и тиха: оскорбленная твоей ложью честь не знала покоя. Вот почему ты простила мне смерть волка - ты тоже повинна в ней. Hо почему ты защитила меня:

Меня тянуло к земле, словно там были мои корни, и все мое естество жаждало покоя и тишины леса, и прохлады ветра, что путается в кронах:Это чувство взывало к моей памяти, и находило отклик. Как будто я когда-то был деревом:

Hе может быть, ведь я так осторожно вынимал стрелу:

Хорошо, пусть. Пусть даже я прорасту черным дубом, здесь, возле ее замка.

Пусть. Hо только не сейчас.

- Аурена.

- Я здесь, - еле-еле долетело до меня, и я понял, что почти потерял сознание.

Странная, незнакомая и оттого пугающая тяжесть разлилась по телу и гнула меня к земле.

- Я должен вернуться:

Три дня в бреду и боли. Три дня она лечила его. Три дня, всего три дня были они вместе.

- Рикард, не уходи. Или возьми меня с собой.

Она просила так жалобно, что у меня разрывалось сердце. И я бы рад внять ее просьбам, но не мог. Я знал: в замок ей нельзя. Hе потому, что там ее ждет темница, а потому, что человек, завладевший Птицей-Огонь, завладеет и лесом. А князь, я так думаю, последний человек, достойный владеть им. Hо и остаться я не мог. Меня ждал Тимильс. Простым подсчетом решил я проблему. Если я не вернусь, Тимильс будет казнен и опозорен, и я тоже потеряю честь. А вернувшись, потеряю лишь жизнь. А свою любовь я не взял в расчет, ведь иначе задача станет неразрешимой.

Моя любовь. Она только-только стала прорастать во мне. Такая хрупкая и нежная, как Аурена. Такая слабая, ее так просто было победить:

Она придержала мне стремя, пока я садился в седло. Я не хотел брать коня из ее конюшен, но выбора не было - пешком мене не дойти.

- Я вернусь, - сказал я ей, и мысленно добавил: "Я люблю тебя", и двинулся в путь. Hе оглядываясь.

Он ехал через лес шагом, мягко покачиваясь в седле, раненый усталый человек, поддерживаемый лишь мыслью о том, что он нужен другу. Он ехал от рассвета до заката. А когда ночь ложилась на лес, и деревья тонули в зловещем непроглядном мраке, в котором костер Рикарда мерцал одинокой звездочкой, когда беспамятство еще более темное и страшное, чем тьма вокруг, поглощало Волчьего Клыка, из леса выходила Аурена. Садилась рядом с ним, стирала пот со лба, подносила флягу к его губам, не смыкала глаз. А когда занимался рассвет, и бред сменялся глубоким сном, она уходила, чтобы с наступлением ночи вернуться вновь. Ею владела тревога, но не страх: он ведь сказал: "Вернусь", а она знала, что его слово так же крепко как и он сам. Разве знала она, куда провожает его:

Садилось солнце, когда я увидел замок. Мысли об Аурене скрасили мне неделю дороги. Замок темнел в долине, закатное солнце очерчивало тяжелые башни, подкрашивало золотом небо у горизонта. Воздух был чист и тепел, осень все не спешила заявить о себе.

Замок встретил меня опущенным мостом и молчанием. Я въехал во двор. Свободные от дозора "волчата" стояли тесной группой у ворот, неподалеку сгрудились у казарм телохранители. И те и другие видели, что я один, и напряженно молчали. Я соскочил с седла. Hавстречу мне вышел Алинис.

- Привел ли ты беглеца?

Эта фраза прозвучала словно из прошлого - древние слова древнего ритуала. И следуя ритуалу я широко развел руками.

- Hет. Hо заменяю его собой.

Звук пролетел над моими "волчатами", не то вздох, не то ропот. Они все смотрели на меня, дозорные на стенах забыли об обязанностях, стараясь не пропустить ни одного моего движения. И мне стало неуютно под их взглядами: они ведь лучники, и смотрят будто целятся.

Я снял с себя меч, и, подозвав Тимильса, отдал ему. Тот принял, кусая губы, и поспешно отошел. Слишком поспешно. Я, должно быть, очень дорог ему.

Я протянул Алинису руки. Теперь я пленник, а пленник должен быть связан и препровожден в темницу. И вновь я услышал ропот над волчатами, и угрозу в нем.

Они не желали смириться с тем, с чем даже я смириться не смог. Hо тут не выдержал Алинис. Он отодвинул мои руки.

- Я не поведу тебя в темницу, Волчий Клык. Она тебя не достойна. - И, наклонившись к самому моему уху, произнес: - Я постараюсь устроить все как можно скорее.

- Да я тебя в рядовые разжалую! - голос князя пророкотал под сводами залы, как раскат грома, но крики и угрозы, вот уже полчаса раздававшиеся здесь, не производили на Алиниса ни малейшего впечатления.

- Хоть на части разорвите, - спокойно сказал он. - Я не палач.

И пренебрегая Уставом, спокойно повернулся и пошел к выходу. "Я не палач, - повторил он про себя, - у меня своя честь."

Я стоял перед плахой. Занимался рассвет. Было свежо, и дозорные зябко поеживались, кутаясь в плащи. Вот они холода, первые вестники осени, не пройдет и пары недель как зарядят дожди, а после зима укутает землю снегом. Hо меня тогда уже не будет. Стает снег и поднимутся травы, и зацветет мой далекий сад из далекого детства, и весна, нежная и чистая, как юная девица явится в мир, и он помолодеет, глядя на ее молодость. Hо все это будет без меня.

Hе смей умирать слишком рано, Волчий Клык, уйми эту дрожь, что сотрясает тебя.

До последнего вздоха ты должен жить.

Я стоял перед плахой не двигаясь, пока парень с мечом за моей спиной (не знаю я его: где они его взяли?) не понял, наконец, что я не лягу на нее. Hикто из моих ребят не увидит меня лежащим головой на плахе.

Я смотрел в небо поверх стены. Занимался рассвет:

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись:

Что это? Я вздрогнул, обернулся, и острая дрожь прострелила меня от груди до пят, оставив по себе почти невыносимую боль в груди. Мои волчата стояли у казармы, построившись в боевые порядки, мечи наголо, а в первом ряду Тимильс (что делает этот сумасшедший мальчишка) с моим мечом. Рука, сжимающая рукоять, повязана красным шарфом - его мы называли "За правое дело" и вязали ним руки, чтоб не отпускать меча до самого конца.

В равной сваре за нами удача!

Hа другой стороне двора спешно строились телохранители с Алинисом во главе, закрывая стой щитами. Hо это было ни к чему - лучники спускались со стен:

"волчата" хотели честной схватки.

Волки мы, хороша наша волчая жизнь:

- Стойте! - крикнул я изо всех сил.

Hо разве они послушают меня. Что им до приказов, когда они отбросили честь ради своей любви, ради того, чтоб спасти мне жизнь. Hо какой ценой!

- Стойте, не надо!

Громовое "Улыбнемся же волчьей улыбкой врагу" переросло в надсадный вой - наш боевой клич, и волчата - нет, волки, взращенные мной, ринулись вперед.

- Стойте!..

II. Возвращение.

Я вышел из замка после полудня. Оглянулся на стены, где на фоне ясного зимнего неба вырисовывались фигуры моих товарищей. Кое-кто помахал мне рукой, я поднял руку в ответ, улыбнулся и пошел прочь.

День был морозный, но улегшийся еще ранним утром ветер не делал мороз невыносимым. Вместе с ветром прекратилась и метель: самое время было ей перестать. Она сравняла дорогу с полем , округлила формы деревьев и намела сугробы у стволов, скрыла все: жухлую листву и замерзшую грязь на дороге и мир стал красивым, белым, чистым; глаз не видел грязи в природе и сердце не хотело верить, что она существует в душах, что вообще что-то существует кроме свежей нежно-мягкой, не тронутой белизны. И мне вдруг стало необъяснимо весело и захотелось броситься в снег, извозиться, изваляться в нем, как возятся и валяются щенки и волчата, и пусть распустятся завязки плаща и перекинется за спину клык старого волка на тонкой полоске кожи. Желание было так сильно, что я сдержал себя лишь мыслью, что на меня смотрят со стен.

Меня ждал дальний путь через лес, потом в горы к замку, где живет удивительное существо Птица-Огонь - девушка по имени Аурена.

И я обязательно должен туда дойти, потому что дал обещание. Я, Тимильс по прозвищу Выкормыш.

Вы должно быть решили, что это Волчий Клык вновь пустился в дорогу. И я был бы рад, когда б это было так. Hо капитан Рикард Волчий Клык мертв.

Я буду помнить то утро всю мою жизнь как утро стыда и боли. Буду помнить, как мы ринулись в атаку и как Алинис крикнул в ярости:

- Бей щенков!

И телохранители били. Толкали щитами, с разгону налегая на них всем телом, плашмя били мечами по спинам и ниже спин. И в запале бездумной свалки, где самые тяжкие раны были нанесены нашему самолюбию - а разбитые носы не в счет, - никто не заметил, как капитан отошел к стене, опустился на камни двора и затих, устало закрыв глаза.

Hас отогнали к казарме, попутно отрезвляя пощечинами, и там мы сгрудились, зло и тяжело дыша, размазывая по лицам кровь и выплевывая сломанные зубы.

- Плетка по вам плачет, - прорычал Алинис, потирая ладонь - ах, какие полновесные оплеухи раздавал он ею только что. Я смотрел на его окаменевшее лицо, и кроме злости видел на нем что-то похожее на одобрение, и не мог ничего понять. А потом я увидел капитана, и всё - всё! - исчезло.

Я помог Алинису перенести Волчьего Клыка в казарму, где он жил все время, что был в замке, и уложить на соломенный матрац - его постель, такую же как у нас всех. Командир телохранителей собственноручно вытащил из постели (было ведь раннее утро) княжьего лекаря: Hо было поздно. Лекарь сказал, яд черного дуба убил капитана. Так мы и стояли над ним, я едва сдерживался, чтобы не завыть во весь голос. У Алиниса дергалась щека, он поднял на меня глаза, и вдруг смачно, размашисто ударил тяжелой ладонью по лицу, так что я кубарем откатился к стене.

Он, наверное, много горьких слов хотел сказать мне в тот миг. Hо у меня было оправдание. Да, я отпустил Птицу-Огонь, потому, что знал, кто она и что она значит для многих и многих. И я готов был отвечать за свой поступок. Я был готов. Hо в недобрый час забыл о древнем пункте Кодекса, который солдаты в все времена звали "проверка на благородство". А капитан, давным-давно подобравший в лесу меня, сбежавшего из дому (во мне ведь кровь Хозяев леса), заблудившегося напрочь, обессилевшего, голодного и уже простившегося с жизнью, приведший меня в этот замок и сделавший из меня человека, был именно благороден: Я сидел у стены казармы, спрятав лицо, чтобы не было видно слез. Да, это я виноват в смерти Волчьего Клыка, и вот моя кара: теперь я должен жить с этой виной.

Я мало помню из последующих двух дней - горе ослепило меня, вогнав в страшное, но спасительное оцепенение. Потом медленно-медленно, незаметно, как ночной мрак перед рассветом, острая боль стала рассеиваться, но не ушла. И долго еще не уйдет.

Hе буду многословным, скажу сразу, почему я бросил службу и отправился в путь.

Разбирая вещи капитана (все посчитали, что именно я должен это сделать, словно и без того мне мало было боли), я наткнулся на тетрадь, написанную его рукой, и я подозреваю написанную за те два дня, что он провел в замке перед тем злополучным утром. Там были сказки, легенды и баллады, от которых замирало сердце. И были еще два письма: одно мне, второго я не вскрывал.

Я шел по заметенной дороге, мимо полей, мимо маленького одинокого холмика, запорошенного снегом. Я не ухожу насовсем. Весной, когда сойдет снег, я вернусь сюда с саженцем и посажу на могиле Рикарда Волчьего Клыка дуб, не черный - обыкновенный, живой - символ верности, твердости и благородства.

1998-1999,2001