"Богема" - читать интересную книгу автора (Ивнев Рюрик)

Визит к Троцкому

Широкое окно, казалось, создано для того, чтобы наблюдать, как с крыш, сверкая на солнце, падают прозрачные, похожие на застекленевший воздух ледяные сосульки… Внизу чернела освобождающаяся от снежного ковра земля. Солнце освещало железные трубы, они выглядели выкрашенными свежей сочной краской. Вода, лед и солнце способствовали тысяче самых разнообразных и волнующих звуков: паденье капель и снежных комьев с крыш, журчанье, шум, таяние, легкое надламывание льдинок, потрескиванье железа. Казалось, что стены шуршат, шушукаются и слегка покачиваются, точно у них кружится голова от слишком прозрачного, ясного, нежного весеннего воздуха.

Я стоял на площадке широкой лестницы и глядел сквозь громадные зеркальные стекла итальянского окна на весеннее таяние. Рядом, погруженный в свои думы, спиной к окну застыл Мариенгоф.

– Что же они не идут? – ворчал он. – Скоро уже час.

Я взглянул на часы.

– Сейчас без десяти. Мы пришли рано.

– Давай спустимся вниз. Я не намерен стоять здесь.

Нагибаюсь над перилами.

– Подожди, вот, кажется, они…

По лестнице поднимался Есенин в сопровождении Ройзмана.

– Что так поздно? – накинулся на них Мариенгоф.

– Во-первых, еще не время, мы условились в час, – ответил Есенин, – а во-вторых, – он улыбнулся, показывая глазами на Мотю, – никак не могли для него подходящей косоворотки найти. В последнюю минуту выручил Вампирчик. У него целый гардероб демократических одеяний.

Поднялись на третий этаж. Впереди – Есенин. Дойдя до дверей, на которых написано «секретарь», он приоткрыл дверь.

– Товарищ, можно? – спросил он. – Я звонил насчет приема к… товарищу Троцкому…

– Он на заседании, будет минут через двадцать.

– Хорошо, мы подождем, – сказал Есенин, закрывая дверь.

Все подошли к окну.

– Как! – воскликнул Толя. – Ты говорил, что звонил самому Льву Давидовичу.

– Ну не все ли равно, – махнул рукой Есенин, – это одно и то же…

– Подождите, ребята, – вмешался Ройзман, – еще раз прорепетируем, чтобы не путать. Сначала будет говорить Есенин – общие, так сказать, основы дела, затем я коснусь деталей. Бумажка у тебя? – обратился он ко мне.

– Да.

– Давай ее мне, подсуну в подходящий момент, он подпишет.

– Главное, не забывайте, – прошептал Толик, – произносить фразы про «отдельные кабинеты» ни в коем случае нельзя.

– Что ты нас учишь? – огрызнулся Ройзман. – Знаем не хуже тебя.

– Я напомнил… на всякий случай…

– Тсс, вот, кажется, он, – прошептал Сергей, кидаясь к поднимавшемуся по лестнице плотному человеку в пиджаке, из-под которого выглядывала желтая чесучовая рубаха.

– Здравствуйте, товарищ Троцкий, – заулыбался Есенин.

Лев Давидович посмотрел равнодушными глазами и, слегка кивнув, прошел мимо. Сергей почесал затылок.

– Вот черт, не узнал, а ведь вместе пьянствовали в прошлом году…

– Не надо было подскакивать, – деловито вставил Ройзман.

– Ну, теперь все равно идем, он нас примет.

Под водительством Есенина мы вошли в секретарскую.

Молодой человек в черной рубахе, затянутый тонким пояском, открывая дубовую дверь, пропустил нас в кабинет.

– Только не слишком задерживайтесь, товарищи, – бросил он вдогонку.

Хозяин кабинета, известный в рядах партии как один из организаторов Красной армии, получивший мандат из рук Владимира Ильича Ленина, сидел у письменного стола, положив локти на столешницу. Одним глазом смотрел на лежавшую перед ним коричневую папку, другим – на вошедших поэтов.

Первым выступил Есенин:

– Здравствуйте, товарищ Троцкий, вы меня не узнаете? Я Есенин, а это мои товарищи, поэты. Вы, конечно, слышали их имена: Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман.

– Садитесь, – сухо произнес Лев Давидович.

– Товарищ Троцкий, – продолжал Есенин, – мы имеем маленькое издательство, выпускаем журнал, ведем культурную работу, для издания альманахов и сборников нужны средства, мы открыли кафе.

– Кафе? – переспросил Троцкий, занятый, очевидно, своими мыслями.

– Да, кафе-клуб, где наши нуждающиеся товарищи-поэты получают бесплатные обеды.

– При клубе организованы библиотека, шахматный и марксистский кружки, – выпалил Ройзман.

Мариенгоф наступил ему на ногу и тихо прошептал: «Не лезь».

– И вот, – распевал Есенин, – этой большой культурной работе грозит разрушение.

– Я не совсем вас понимаю, – устало произнес Троцкий, – при чем тут я, и потом… нельзя ли короче… у меня тут дела… заседание.

– Товарищ Троцкий, – взмолился Есенин, – мы понимаем, вы человек дела, и если решились посягнуть на ваше время, то…

– Дело в том, – перебил его Ройзман, – наше кафе помещается в двух этажах, нижний этаж захлопнули.

– Захлопнули?

– Ну да, закрыли.

– Ничего не понимаю. Кто закрыл?

– Адмотдел Моссовета.

– Как это можно – один этаж закрыть, а другой не закрыть?

– Вот и мы не понимаем… Мы пришли к вам… у нас приготовлено письмо… товарищ Троцкий, подпишите его… тогда откроют.

Ройзман вытащил из кармана заранее заготовленную бумагу и выложил перед изумленным партийцем. Лев Давидович прочел вслух:

– «В Адмотдел Моссовета. Прошу оказать содействие правлению «Ассоциации поэтов, художников и музыкантов» в деле полного функционирования их клуба "Парнас"»… Что значит «полного функционирования»? А потом, товарищи, я не имею никакого отношения к Адмотделу…

– Но вас там так уважают, – сказал Ройзман.

– Товарищ Троцкий, выручите нас, – взмолился Есенин.

Мы с Мариенгофом сидели молча, не могли выдавить из себя ни слова…

– Я не могу ничего предписывать Адмотделу и не могу подписывать таких бумаг. Самое большое, что я могу сделать, – это позвонить.

Он взял телефонную трубку. Есенин переглянулся с Ройзманом, неистово крутившим прядь волос у виска.

– Кабинет начальника Адмотдела… Да… Спасибо… Саша, ты? Говорит Троцкий.. Здорово… Послушай, в чем дело? Тут пришли поэты… из «Парнаса»… клуб-кафе… Их прихлопнули. Что? Не прихлопывали? Закрыли только отдельные кабинеты? Очаг проституции? Понимаю. Овечками. Ха-ха… Ну, будь здоров!

– Все кончено, – шепнул Есенин Мариенгофу.

Троцкий молча смотрел на Есенина и Ройзмана.

Мы с Мариенгофом отвели глаза в сторону.

– Ну, – вздохнул Есенин, – мы пойдем.

– Не задерживаю, – буркнул Троцкий, и нельзя было разобрать, смеется он или сердится.

Есенин вышел первым. За ним, точно сконфуженные школьники, опустив глаза, шествовали Мариенгоф, я и Ройзман, который все крутил прядь волос у виска и думал, к кому бы еще пойти… Жаль, что Соня не в Москве. Спасти положение может только женщина.

– Удивительно, – сказал Есенин, когда все вышли на улицу, – кто бы мог подумать, что он забудет, как мы проводили время. Можно сказать, друг закадычный, вместе пили, кутили – и вдруг… такой пассаж…

– Я больше не пойду… только срамиться… Это Вампир выдумал… все эти паломничества, – сердился Мариенгоф.

– Знаете что, – воскликнул Ройзман, – надо дело вести по-другому. На кабинетах поставим крест, так и заявим Вампиру. Если он будет артачиться, вышвырнем его и найдем другого буфетчика.

– Правда, – согласился я, – очень уж он обнаглел…

Мы шли по широкому тротуару. Пахло мокрыми камнями, землей, талым снегом. Трескались льдинки. Солнце играло, как школьник, на окнах заколоченных магазинов, как бы заглядывая с любопытством в щели, желая узнать, что там творится, в темноте, где когда-то сверкали шелковые ленты, чулки, кожа, ткани и груды яств и мяса.