"Дитя любви" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)ИНТРИГИ В ВЕНЕЦИИКогда я вернулась, мать сразу заметила перемену, произошедшую во мне, и, думаю, ее задело то, что Харриет смогла каким-то образом успокоить меня, тогда как ей это не удалось. Однако она рада была увидеть, что я очнулась от своего безразличия ко всему окружающему, но, в отличие от Харриет, так ничего и не поняла: она видела во мне лишь девочку. Несколько дней спустя она пришла ко мне в комнату, держа в руке письмо от Харриет. — Харриет уезжает, — сказала она. — Друзья предложили ей пожить в своем палаццо в Венеции, и она пробудет там несколько месяцев! Я опустила глаза. Я знала, что за этим последует. — Она очень любит тебя, Присцилла, и предлагает взять тебя с собой! — Взять меня с собой? — Мой энтузиазм прозвучал фальшиво: трудно было притворяться перед матерью. — Вот, послушай, что она пишет: Она прервалась и взглянула на меня. Запинаясь на каждом слове, я выдавила: — Венеция? Палаццо? Мать нахмурилась. Я знала, она желает мне только добра и сейчас, должно быть, гадает, права ли Харриет и поможет ли мне путешествие оправиться от того удара, который, как она догадывалась, тяжело отразился на мне. — И… надолго? — спросила я. Мать снова глянула в письмо. — Здесь ничего не говорится, но, думаю, не меньше, чем на несколько месяцев. Сомневаюсь, чтобы она решилась поехать в такую даль на пару недель. И она пишет, что потом Грегори вернется в Англию, и она на некоторое время останется там одна. Ну, как ты думаешь, Присцилла? Я помолчала: я не должна была показывать свое желание. Потом медленно я произнесла: — Я… не знаю. Это так… — Неожиданно, — закончила за меня мать. — А чего еще можно было ожидать от Харриет? Снова помолчав, я сказала: — Наверное, мне следовало бы уехать куда-нибудь… Она кивнула. — И ты так же увлечена Харриет, как и она тобой? Если она вообще может любить кого-нибудь, кроме себя! Я вынуждена была встать на защиту Харриет. — Она всегда по-доброму относилась ко мне. — У нее особый дар! Но ты действительно хочешь поехать? — Да, я была бы не против. Мне хочется увидеть Венецию, говорят, там очень красиво. Мама, а Кристабель? Она слегка нахмурилась: — Хотя ты и уезжаешь, тебе надо продолжать свои уроки! — Мне бы хотелось поехать одной, — сказала я. — Посмотрим, что скажет отец, — ответила она. Я почувствовала горечь во рту. — О, ему все равно, что я буду делать! Клянусь, он будет рад избавиться от меня! Мать заметила, что я начинаю сердиться, поэтому лишь покачала головой, поцеловала меня и ушла. Отец согласился с тем, что мне следует поехать в Венецию с Харриет, но с одним условием: Кристабель поедет со мной, на что я с тоской заметила, что, кажется, его больше заботит благополучие Кристабель, нежели мое. Я не стала спорить, лишь подумала, как мне повезло, что у меня есть Харриет, и порой меня даже бросало в холодный пот, когда я думала о том, что бы я делала, не окажись ее с этим совершенно невероятным планом. Но это была Харриет, и поэтому все не казалось таким уж невозможным, хотя ни у кого другого ничего подобного бы в жизни не вышло. Наступил конец февраля. Мне постоянно приходили письма от Харриет с так называемыми «планами». Я была уверена, ей нравилось писать эти послания, полные всяческих намеков, которые были понятны только мне одной. В интригах заключался смысл ее жизни. Из Эверсли мы уезжали в конце марта. «Очень удобное время, — писала она, имея в виду то, что существование моего ребенка, зачатого в середине января, до этого времени можно будет сохранить в тайне без особого труда. — Будет весна — время, когда начинают цвести деревья и травы. Там мы пробудем все лето, которое, не сомневаюсь, будет очень приятным для нас, под лучами солнца, более гостеприимного, нежели наше английское». — Кажется, — сказала мать, — ты действительно с нетерпением ждешь этой поездки? — Говорят, Венеция — это прелестный город, и я бы хотела побывать там. Она осталась довольна. Я знала, она думает, что я начала забывать этот, как она его называла, «неудачный эпизод» своей жизни. Кристабель, в свою очередь, тоже была взволнована предстоящим путешествием. Казалось, она напрочь позабыла — но я-то прекрасно помнила, — что ей тоже надо было как-то справляться со своим собственным «неудачным эпизодом». Я беспокоилась, что рано или поздно ее придется посвятить в нашу тайну. Пока я ей ничего не сказала, я хотела еще немного подождать и посоветоваться с Харриет. Пришли очередные известия из королевского дворца. Титус Оутс утрачивал свое влияние. Он совершил большую ошибку, заговорив о герцоге Йорке в пренебрежительном тоне, намекая, что следующей жертвой станет именно он. — Он круглый дурак, — сказал отец, — если думает, что король отдаст ему на растерзание собственного брата! Оутсу следовало бы понять, что он ступает на весьма опасный путь, еще тогда, когда он попытался очернить королеву. Король недвусмысленно намекнул ему на это, мне кажется, что этот человек действует более чем безрассудно и скоро за это поплатится! Я желала этого всем сердцем, но при этом чувствовала горькую обиду, что это слишком поздно, и моего счастья уже не вернуть. Однако я находила успокоение в том, что этот злобный человек, послуживший причиной горя многих семей, уже сейчас видит конец той власти, которую так неосторожно отдали ему в руки. Казалось невероятным, что парламент мог назначить герцога Монмута отвечать за его безопасность, лорду Чемберлену доверить вопросы его размещения, а государственному казначею — следить за тем, чтобы ему всегда доставлялось все необходимое. Я слышала, что при нем постоянно находятся трое слуг, и два-три джентльмена в знак преданности неустанно дежурят при нем и борются за честь держать ему таз во время мытья. Но как это обычно случается с такими людьми, он зашел слишком далеко, и против него стали выступать. Отец привез домой памфлет, написанный сэром Робертом Эстренжем, и возмущался тем, как долго еще наша страна собирается позволять Титусу Оутсу пить слезы вдов и сирот. — Этот человек нажил себе множество врагов! — сказал отец. — Нужен только предлог, чтобы все восстали против него! Как бы мне хотелось, чтобы это восстание все-таки произошло и этого человека, наплодившего столько горя, призвали за его грехи к ответу. Но Джоселина это бы не вернуло! В конце марта мы были готовы ехать к Харриет. Было решено, что перед тем, как отправиться в Италию, несколько недель я погощу у нее. Я попрощалась с матерью, которая была очень опечалена тем, что я уезжаю. Она поняла, что я только рада предлогу уехать, а отсюда следовало, что с Харриет мне было лучше, чем с ней. Я чуть было не сорвалась и не рассказала ей истинную причину всего, но вовремя прикусила язык. День нашего отъезда выдался чудесным. Утро сверкало всеми цветами радуги, хоть и было холодно. В воздухе чувствовалась весна, и в душе я ликовала. Я чувствовала, что внутри меня зреет новая жизнь, и хотя то, что ждало меня впереди, и было сопряжено с многочисленными трудностями, я ни капли не сожалела о том, что произошло. Лишь мой ребенок мог возместить мне все, чего я лишилась, и я с нетерпением ожидала его рождения. Я взглянула на Кристабель, которая ехала рядом со мной: на лице ее светилась радость. Такой я ее не видела с тех самых пор, как она поняла, что Эдвин не собирается идти против воли родителей и предлагать ей руку и сердце. Похоже, и она потихоньку расставалась со своей печалью. Харриет встретила нас бурными приветствиями, которыми она, впрочем, встречала всех гостей, но которые всегда были искренними. Она взяла меня за руку и многозначительно пожала ее: мы были заговорщицами. Вскоре мы очутились в своих комнатах — в тех же, что занимали в прошлый наш приезд, и спустя пять минут в мою комнату вбежала Харриет. Глаза ее возбужденно поблескивали. — Дай-ка мне полюбоваться на тебя! Ничегошеньки, совсем ничего не видно! — Она склонила голову набок. — За исключением, может, безмятежного вида, который, как говорят, приобретают все матери, ждущие ребенка. Мое милое дитя, у меня такие планы! Все уже готово. Грегори разыграет свою роль, как сможет: он не самый лучший актер, но я буду всегда рядом, если он вдруг забудет что-нибудь. Твоя же часть задания будет самой сложной… ну, не считая моей, но я то уже перепробовала всякие роли! — Но это будет необходимо лишь до тех пор, пока мы не приедем в Венецию? — Нет, этот обман должен длиться от начала и до самого конца! Это действительно игра, маскарад! Никогда нельзя быть уверенной в том, что может произойти, жизнь полна неожиданностей! Допустим, ты переходишь Гранд-канал по мосту Риальто и вдруг натыкаешься на кого-то, кого знала дома: «Моя дорогая Присцилла, здравствуй! Как хорошо ты выглядишь. Могу поклясться, что ты очень поправилась!» Я не выдержала и рассмеялась: Харриет разыграла роль назойливой и злобной сплетницы. — «Дома всем будет так интересно услышать о том, как мы встретились и как ты выглядишь! — продолжала она. — Поняла, что я имею в виду? Нет, мы все сыграем, как следует, а это означает, что прежде всего здесь нужна осторожность. — Ты думаешь, что нам удастся скрыть мое состояние от всех до самого конца? Она кивнула. — Я разработала несколько очень интересных нарядов. В Венеции они будут последней модой, потому что я буду носить их! И все будут считать, что они сшиты специально для того, чтобы скрывать мою беременность, о которой я буду говорить на каждом углу! — Харриет, ты чудо! — Моя крошка, это будет моя самая удачная роль! Жаль только, никто не поймет, как замечательно я сыграю ее! Ирония судьбы, дитя мое! — Не знаю, что бы я без тебя делала! Я думала об этом, пока ехала сюда! О, Харриет, что бы я делала без тебя? — Ну, всегда есть какой-то выход из положения, но я рада, что рядом и могу помочь тебе! Вообще, во мне хорошего довольно мало. Ты мне нравишься и всегда нравилась, и я задолжала твоей матери за то, что она присматривала за Ли! Кое-что я задолжала и твоему отцу за его презрительное отношение ко мне и его отказ быть мне другом, поэтому мне доставляет огромное удовольствие, что его дочери я ближе, чем он сам! У меня много причин — некоторые из них, как это часто бывает, слегка недостойны, но, я думаю, что все-таки главной из них является моя любовь к тебе! У меня никогда не было дочери, а мне следовало бы иметь ее. Дочь для меня значила бы то же, что сын — для отца, что Карл — для твоего отца, например. Видишь ли, мне хотелось бы, чтобы она была похожей на меня, как говорится, сделанной по моему образу и подобию. Это тщеславие присуще всем женщинам и почти превосходит тщеславие мужчин. Но вернемся к делу, ведь есть еще Кристабель! — Отец настоял на том, чтобы она поехала со мной: я должна продолжать свои занятия! Она кивнула. — У него свой интерес к Кристабель… — Ее рот скривился в презрительной улыбке. — Ну что ж, она здесь, с нами: либо она едет, либо нет — надо решать! Она догадывается о чем-нибудь? — Если и догадывается, то этого не показывает. Харриет немного помолчала, после чего задумчиво произнесла: — Проблема! Я не доверяю ей. — А я понимаю ее: у нее было несчастливое детство, а потом она надеялась, что Эдвин женится на ней. Это ожесточило ее! — Меня раздражают люди, которых смогла озлобить жизнь! Если им не нравится положение, которое они занимают, почему бы им не попробовать изменить его? — Не все обладают твоей изобретательностью, Харриет, не говоря уже о твоей красоте и очаровании! — Ты умеешь польстить. Конечно же, ты права, и нам не следует слишком жестоко обходиться с Кристабель, которая, к сожалению, не обладает «моим умом, красотой и очарованием!" — А это означает, что ей придется все рассказать! Харриет пожала плечами. — Подождем, пока не приедем в Венецию, и постараемся потянуть время как можно дольше — скажем ей в самый последний момент! Предстояло долгое путешествие, но нас ждали новые страны, поэтому мы об усталости не думали. Мы пересекли Ла-Манш и, проехав через всю Францию, прибыли в город Базель. У Харриет во Франции было множество друзей, ибо перед тем, как присоединиться к моей матери в замке Конгрив, она долго ездила по стране, и большинство ее друзей были актерами. Некоторые из них теперь разбогатели, и мы часто останавливались в больших замках. Порой мы гостили там дня по два. Грегори сопровождал нас и был добр и внимателен, что очень помогало, так как иногда путешествие начинало утомлять и раздражать нас. С нами ехали двое слуг, поэтому защитой в случае чего мы были обеспечены. Перед отъездом из Англии Харриет написала моей матери письмо, в котором сообщала, что, похоже, в скором времени у нее будет ребенок. Перед тем, как отослать, она дала мне прочитать его. — «Конечно, моя дорогая Арабелла, ты, понимаешь, я совсем в этом не уверена, но материнские чувства во мне сейчас поистине бушуют. Грегори, мой милый дурачок, тоже вне себя от счастья. Будь я хоть чуточку поумнее, я, скорей всего, отменила бы это путешествие, но, ты же меня знаешь, я всегда была взбалмошной особой». — Вот так, — сказала она, запечатывая письмо. — Первый шаг сделан. В замке неподалеку от Базеля я посвятила в нашу тайну Кристабель. Мне пришлось это сделать: я стояла возле трюмо, как вдруг потеряла сознание. Через пару минут все прошло. Кристабель помогла мне добраться до кровати и с беспокойством наблюдала за мной, пока я лежала без сознания. А когда я открыла глаза, то поняла, что она обо всем догадалась. — Ты поняла? — спросила я. — Последние две недели я все думала, права ли я или все-таки ошибаюсь? — Ты догадывалась?! — Ну, та ночь, когда вы остались на острове… — Она пожала плечами. — Были признаки… Но, Присцилла, тебе ни в коем случае не следовало ехать сюда! — Вот именно, из-за моего положения я здесь и нахожусь! — Ты имеешь в виду, что Харриет… — Да, эта мысль принадлежит Харриет! Она первая узнала об этом: я обратилась к ней, потому что не знала, что делать. — Я могла бы помочь! — Каким образом? — Ну, я что-нибудь бы придумала… — Весь этот план — дело рук Харриет, и у нее есть деньги, чтобы привести его в исполнение. Она сказала моей матери, что это она беременна, и, когда ребенок родится, она возьмет его себе и будет заботиться о нем, а я постараюсь почаще приезжать к ней. Это была прекрасная идея! — О, моя бедная Присцилла! — Не жалей меня! Я любила Джоселина, на самом деле любила его! Мы должны были пожениться, это было бы так замечательно! Но то, что случилось… — Мне было так жаль тебя, Присцилла! Я понимала, что ты тогда ощущала. Видишь ли… — Да, я знаю: ты и Эдвин. — По крайней мере, — напомнила она мне с гримаской, — Джоселин не бросил тебя! Мне показалось, что ты не хотела, чтобы я ехала с тобой… — Просто мне не хотелось, чтобы в этом деле участвовало больше людей, чем необходимо. — Но ты же знала: я хочу быть рядом с тобой! — Спасибо тебе, Кристабель. Она выглядела почти счастливой, будто ее обрадовало то, что произошло. Может быть, она тоже чувствовала, что ей надо уехать из Эверсли? В палаццо Карпори мы прибыли в середине мая. Я и раньше слышала, что Венецию величают «жемчужиной» и «королевой Адриатики», но совсем не ожидала встретить здесь подобную красоту и очарование. Переночевали мы в Падуе, а в Венецию въехали днем, и вот она раскинулась пред нашими взорами во всем своем великолепии… Это островки-лагуны, соединенные каменными мостами, в то время как бесчисленные ярко раскрашенные гондолы с гондольерами плавно скользят по водам каналов или поджидают пассажиров, причалив к берегу-мостовой. Город будто сошел с картинки книги сказок: повсюду — золотые огни; солнце, казалось, рассыпало по воде горсти бриллиантов, а дома и дворцы походят на зачарованные замки. Харриет отреагировала на наши восторги самодовольной улыбкой. Она пребывала в прекрасном расположении духа, и отчасти причина крылась в так называемом «плане», который выглядел настолько невероятным, что Харриет была абсолютно уверена, что никто, кроме нее, ни за что не взялся бы за его выполнение. Она твердо намеревалась довести все до успешного конца. Грегори, Харриет, Кристабель и я сели в гондолу и направились к палаццо. Все остальные последовали за нами в карете с багажом. Наш гондольер немного говорил по-английски, но в его устах этот язык приобретал необычный музыкальный оттенок, и он явно хотел испытать на нас его действие. Он, не отрываясь, смотрел на Харриет, и в глазах его сияло неприкрытое восхищение, что было ей по душе, хотя, один лишь Бог знает, сколько подобных восхищенных взглядов видела она за свою жизнь! Обращался он только к «белла синьора» и, пока наша гондола стрелой летела под мостами, всячески выказывал свою радость нашему приезду. Венеция была самым прекрасным городом в мире! — Смотрите, белла синьора, вот Риальто. Карпори скоро. Очень красивый палаццо! Графиня — очень красивая леди! Она пользоваться моей гондолой… иногда. Очень добра! Конечно же, этим намекал он на то, что рассчитывает на подобную доброту и с нашей стороны, и я была уверена, свое он получит! Харриет никогда не скупилась на тех, кто служил ей. — Карпори близко площадь Святого Марка! Предоставьте мне, я покажу. Гондола причалила, и мы оказались прямо перед палаццо. В солнечных лучах дворец казался большим праздничным тортом. Он блестел и переливался всеми цветами радуги, и я чувствовала себя так, будто ступила из реальности в волшебный мир. Граф, который вместе со своей женой являлся владельцем этого прекрасного дворца, вероятно, был человеком большого достатка. По углам здания были небольшие башенки, а в центре, сквозь ряды арок, проглядывала длинная открытая галерея. Стены ее были выложены мрамором нежно-розового оттенка. За галереей виднелся большой зал с изысканными фресками на стенах и потолке. Полы были вымощены голубым мрамором. У Кристабель дух захватило от изумления, и я ее понимала: такого и я себе представить не могла. На следующий этаж вела широкая лестница, и из окон выстраивалась бесконечная аркада, огибающая все здание. При входе мы были встречены слугами, во главе их стоял мажордом. Джузеппе — так звали мажордома — был важным мужчиной с блестящими черными глазами и учтивыми манерами. Он хлопнул в ладоши, и слуги умчались исполнять его приказы, в то время как сам он засуетился вокруг нас. Комнаты для нас были уже готовы. В моей располагались очаровательная кровать с шелковыми занавесями и другая прекрасная мебель. На противоположном конце комнаты находилась дверь, ведущая на галерею, куда я сразу же вышла полюбоваться видом на канал. Вскоре ко мне присоединилась Харриет, в ее глазах плясали возбужденные искорки. Она зашла взглянуть, произвела ли на меня впечатление ее ловкость, с которой она подыскала нам такие апартаменты. — Все так роскошно! — воскликнула я. — А чего же ты ожидала? Ты думала, что я привезу тебя в лачугу? — У тебя хорошие друзья! — О да! Однажды я оказала графине большую услугу. Тогда она была веселой девушкой, правда, немножко полноватой — судьба многих из нас, даже я вынуждена следить, чтобы не располнеть! — а ей нравилась хорошая еда, моей милой подруге. Ее звали Мари Гиссар, а родом она была из Франции. Она была не то чтобы красива… но обладала каким-то очарованием. Мужчинам Мари нравилась, и сама она была к ним неравнодушна. У нее было множество любовников, и она порхала, как бабочка. Но у «бабочки» мигом проявился незаурядный ум, когда рядом с ней появился граф Карпори! Он был настроен серьезно, ему нужна была жена, а в Мари тогда был влюблен Андре — забыла его фамилию, — и Андре твердо решил, что Мари будет принадлежать ему одному! Понимаешь, но тогда она теряла своего графа! Андре готов был убить, кого угодно, включая себя и ее, от него ждали больших неприятностей! Но, точно все рассчитав, я «перехватила» Андре! В результате Мари смогла распрощаться со старой жизнью и выйти замуж за графа. Она стала графиней, теперь у нее двое сыновей, но она никогда не забудет, что для нее сделала ее милая подруга Харриет! Поэтому, когда я сказала ей, что мне на какое-то время надо уехать из страны, сразу в мое распоряжение было предоставлено это палаццо. «Живи здесь, сколько хочешь», — написала мне Мари. У них палаццо по всей Италии: самое любимое находится во Флоренции, где-то есть еще одно, не говоря уже о замках в других странах! Это было ее благодарностью за то, что я помогла ей когда-то, а Мари никогда не забывает своих друзей. — О, Харриет, у тебя была такая интересная жизнь! — Очень может быть, милое дитя, что и твоя жизнь будет не менее богата на всяческие приключения! Вообще-то, начинаешь ты неплохо, а? Я невольно рассмеялась вместе с ней, и, хотя мой смех и прозвучал немного грустно, это было все же лучше, чем плакать. Во мне все так перемешалось, что я была совсем не уверена в том, что на самом деле я сейчас чувствую. Первые недели в Венеции были похожи на сон. Я думаю, Кристабель ощущала то же самое. Мы никогда не видели ничего подобного этому городу, где основным средством передвижения служила лодка. Мы довольно быстро привыкли пользоваться гондолами, тем более что в палаццо были свои собственные лодки и гондольеры, в любое время суток они были готовы доставить нас, куда бы мы ни захотели. Временами я почти забывала, почему я здесь, так очаровывала меня красота этого места. Но что поразило меня больше всего, так это повсеместное использование мрамора и порфира, благодаря которым город слыл одним из самых красивых в мире. Я узнала, что все эти материалы были специально привезены из многих стран: зеленый порфир — с горы Тайгет, красный и серый — из Египта, алебастр — из Арабии, белый мрамор — из Греции, а красный — из Вероны. Был даже голубой мрамор, мрамор цвета янтаря и множество других сортов с пурпурными вкраплениями. О, как я наслаждалась этими неделями! Я часами стояла на мосту Риальто и глядела на воды Гранд-канала. Я гуляла по площади Святого Марка, ее красочная мозаика очаровала меня. Я постоянно задерживалась у дворца дожа, забывая обо всем при виде его великолепия, смотрела на самый печальный мост на свете — мост Вздохов и размышляла о тех пленниках, что выходят из дворца дожа и на пути через мост к своей тюрьме бросают прощальный взгляд на этот прекрасный город. Вокруг располагалось множество маленьких лавочек, чем-то напоминавших мне пещеру Алладина. Там я находила прелестные вещицы из стекла и эмали, там продавались кольца и броши из драгоценных и полудрагоценных камней, там были ленты и кружева завораживающих цветов. Торговали там тканями и туфлями, искусно вышитыми различными узорами. На какое-то время Кристабель и я полностью забыли о своих несчастьях. Все случилось прекрасным солнечным днем, когда наш гондольер отвез нас на площадь Святого Марка, где я и Кристабель решили осмотреть местные лавки. Я покупала себе туфли, и продавец разложил предо мною на прилавке несколько пар. Я никак не могла выбрать: то ли брать туфли из черного шелка, вышитые цветами лиловых оттенков, то ли остановиться на темно-коричневых с голубыми цветами. Внезапно я подняла глаза и увидела какого-то мужчину, пристально наблюдающего за каждым моим движением. Я не могла даже сказать, почему, но мною овладело предчувствие чего-то зловещего. Он был чуть выше среднего роста и исключительно красив. Одетый в панталоны, украшенные кружевами и голубыми лентами, он выглядел очень элегантно. Его камзол был слегка расстегнут — вероятно, чтобы выставить на обозрение белую блузу с манжетами и изысканный шарф. Пуговицы блестели драгоценными камнями, а на шляпе, надетой поверх темного парика, победно раскачивалось голубое перо. Вспыхнув, я быстро перевела взгляд обратно на туфли, поспешно отложила в сторону черную с лиловым пару, но, пока рассчитывалась, все время ощущала на себе внимательный взгляд мужчины. При выходе мы столкнулись с ним лицом к лицу. Он услужливо отступил в сторону, пропуская нас, и низко поклонился. Проход был очень узким, и мне пришлось пройти совсем близко, поэтому я хорошо разглядела его лицо. Взгляд его был устремлен прямо на меня, и в нем сквозило что-то вроде восхищения, но в то же время выражение его лица было наглым, бесцеремонным, что вряд ли можно было считать комплиментом. В глубине его глаз пряталось наглое высокомерие. Выбравшись, наконец, на улицу, я с облегчением вздохнула и обратилась к Кристабель: — Я бы хотела вернуться в палаццо. — Так быстро? — спросила она. — Я думала, ты хотела сделать еще несколько покупок. — Я устала, лучше поеду обратно домой. Мы сели в гондолу. Пока мы плыли по каналу, я снова заметила человека, который заходил в лавку. Он стоял и глядел нам вслед. Возможно, через несколько дней я бы про него забыла, ибо в этом городе часто встречались наглые молодые люди, всегда готовые строить глазки привлекательным девушкам. Как многие утверждали, Венеция — это город интриг и приключений, и мне самой иногда казалось, что над его каналами и проулочками реет какой-то зловещий ореол. Даже в самых тихих деревушках Англии жизнь может быть подчас очень жестокой, но здесь меня не покидало ощущение, что несчастье может разразиться внезапно, когда его никто не ждет. Стоял ранний вечер, потихоньку сменивший сумерки. Я отдыхала, на этом настояла Харриет. Она сказала, что я не должна забывать о том, что меня ждет впереди. Я уступила ее настояниям и весь день провела в постели, читая, думая о ребенке или грезя о том, что для меня припасла будущая жизнь. Затем я поднялась и переоделась в длинное свободное платье. Это тоже было частью плана Харриет — ввести в наш гардероб наряды свободного покроя и сделать это задолго до того, когда они действительно понадобятся. Я причесывалась, как вдруг почувствовала внезапное желание выйти подышать свежим воздухом. Закат в Венеции безумно красив, я никогда не уставала любоваться этим зрелищем. Но стоило мне только выйти на галерею, как я увидела его, мужчину, что стоял у лавки. Он сидел в гондоле, тихо покачивающейся на волнах канала прямо напротив палаццо, и смотрел наверх. Я почувствовала, как холодный пот выступил у меня на лбу. Все было так, будто это он пожелал, чтобы я вышла и увидела его! Он ничем не показал, что заметил меня, и, разумеется, я этого ждать не стала. Как только я поняла, кто это, я тут же скрылась в комнате. Сердце мое бешено стучало. Он знал, где я живу! Я снова начала расчесывать волосы. Чего я так боюсь? Этого я не знала, но я действительно была очень напугана. Харриет была вне себя от волнения. Мы получили приглашение на бал-маскарад в палаццо Фалиеро. Сама герцогиня, буквально влюбившаяся — впрочем, как и все остальные, — в Харриет, просила ее об этом. Она и Грегори непременно должны были присутствовать на балу и привезти с собой двух девушек, которых та опекает. Харриет дала согласие, даже не посоветовавшись с нами. — Я рассказала герцогине о моем интересном положении. Она была в полном восторге! — сказала нам Харриет. — Она посоветовала мне самую лучшую из повивальных бабок, ту, что помогала ее собственному отпрыску войти в этот мир. Я пока присмотрюсь к этой женщине, так как мне надо еще разработать последнее действие нашей пьесы, которое, конечно же, будет самым опасным! — Харриет, — сказала я, — иногда мне кажется, что лучше бы мы поехали куда-нибудь, где поспокойнее. Это бы значительно все упростило! — Глупости, — ответила она. — Самый лучший способ сохранить тайну — это делать вид, будто ты ничего не скрываешь, и держаться у всех на глазах! Отправься мы в какой-нибудь отдаленный уголок, мы бы мигом привлекли к себе всеобщее внимание! В таких тихих местечках у людей много свободного времени, которое им некуда девать, и они постоянно шпионят друг за другом! Здесь же, моя дорогая, все заняты собственными делами: сегодня герцогиню весьма позабавила моя беременность, однако завтра она уже и забудет о ней, потому что ее больше будет заботить новый любовник. Я слышала, они толпами за ней увиваются. Можешь мне довериться: я знаю, что делаю! — Я верю тебе! Мне не следовало спрашивать тебя об этом! Она поцеловала меня. — А теперь, моя милая, что мы наденем сегодня на бал? Думаю, нам представляется отличная возможность продемонстрировать новую моду: свободные греческие одеяния! Эти итальянцы до сих пор носят стянутые корсеты, но мы вернемся к греческому стилю, который так прекрасно все скрывает! Нам следует очень тщательно подбирать тона, ибо в этом стиле на первом месте ткань! Я буду в темно-синем шелке цвета павлиньего пера: он идет к моим глазам! А ты, моя милая… тебе я подобрала нежно-розовые оттенки! Да, еще Кристабель. Но, дорогая, она не обладает твоим очарованием, в ней постоянно присутствует эта горечь, от которой она никак не может избавиться. От этого страдает вся ее привлекательность, а она у нее, несомненно, имеется! Для нее — зеленый цвет… зеленый — цвет зависти! Сколько было радости и волнующих минут, когда мы перебирали ткани всевозможных оттенков. Специально по нашему заказу были сделаны черные маски из великолепного шелка, и мы с нетерпением стали ожидать бала. Раз или два на улицах я натыкалась на того человека, чье присутствие наполняло меня дурными предчувствиями. Он появлялся, когда мы выходили за покупками, но, так как он, казалось, не обращал на нас никакого внимания, я выкинула его из головы. Еще один раз, правда, я снова заметила, как его гондола покачивается прямо перед палаццо, но вскоре забыла об этом. За несколько дней до назначенного бала нас ждал большой сюрприз: в Венецию приехал Ли. Когда он прибыл, меня и Кристабель в палаццо не было. Мы делали очередные покупки и, когда вернулись, обнаружили, что Харриет, горя нетерпением, ждет нас. — Ли здесь! — воскликнула она. — Я отослала его поискать вас, и он поехал на Риальто. — Мы были на площади Святого Марка! — Знаю, поэтому и послала его на Риальто. Я хотела сначала поговорить с вами: Ли не должен знать, почему мы здесь находимся! Я понимала, как будет сложно не проговориться обо всем Ли. Мы с ним всегда были предельно откровенны друг с другом. — Тебе надо быть осторожной, Присцилла, хотя он ничего и не заподозрит, если все мы будем держать язык за зубами. — Она твердым взглядом окинула Кристабель. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще знал о ребенке, кроме нас и Грегори. Чем меньше народа посвящено в эту тайну, тем лучше! Ли можно доверять, но у него горячая голова, и я знаю, как его это расстроит. Он очень привязан к тебе, Присцилла! В общем, я сердцем чувствую, что это надо держать от него в секрете! Мы клятвенно заверили ее, что будем вести себя очень осторожно, однако на душе у меня было неспокойно. Вскоре к нам присоединился Ли. По его словам, он обыскал всю Венецию в поисках нас. Он обнял меня и легонько приподнял, оглядев со всех сторон. — А ты… расцвела! Харриет мягко улыбнулась нам. За обедом Ли сказал нам, что в Венеции он пробудет только неделю. Он уже потратил часть своего отпуска, заехав в Эверсли, где ему и сказали, что мы в Венеции, а ведь ему предстоит еще обратная дорога. Эдвин страшно завидовал ему. Бедняга Эдвин, он не смог выбраться! — Ты сможешь побывать на бале-маскараде, — сказала Харриет. — Уверена, герцогиня ужасно расстроится, если ты не придешь с нами: она всегда с радостью приветствует молодых людей! Ли счел это весьма забавным. Еще он рассказал нам, что этот негодяй Титус Оутс стал скрытным и не показывается на людях и что, возможно, вскоре удача повернется к нему спиной. Он совершил огромную глупость, задев герцога Йорка, который был гораздо более могуществен, нежели бедная королева, которая могла надеяться только на благородство своего супруга. Особая осторожность потребовалась от меня, когда я осталась с Ли наедине, хотя так чудесно было снова ощутить его присутствие рядом! С ним я всегда чувствовала себя в безопасности и тянулась к нему из-за этого. В прошлом я часто посвящала Ли в свои проблемы, и он был всегда рад помочь мне найти правильное решение. А теперь все должно было держаться от него в тайне! Мы стояли на галерее и смотрели на лодки, неторопливо проплывающие мимо нас по каналу, когда Ли сказал мне: — Ты не должна терзать себя из-за Джоселина Фринтона! Я знаю о перстне! Слова застряли у меня в горле, и дыхание перехватило. Эти простые слова с беспощадной ясностью вернули мне мои воспоминания. Он похлопал меня по руке, как частенько делал, когда я была еще маленькой девочкой. — Ему не следовало дарить его тебе, но все уже кончено! Я рад, что ты с Харриет: сейчас она одна может помочь тебе. — Она столько всего сделала для меня! Не знаю, смогу ли я когда-нибудь расплатиться с ней… — Моя дорогая Присцилла, друзья меньше всего ожидают друг от друга какой-то благодарности. Харриет хочется, чтобы ты справилась с этим, и ты все переживешь! — Да, Ли… — Конечно, — продолжал он, — все было так романтично, а ты еще очень молода! — Я так не считаю, — скупо произнесла я. — Но это действительно так! И я рад, что ты поехала с Харриет в Венецию. Да, кстати, она тебе уже рассказала? — Рассказала что? — неуверенно переспросила я. — У нее будет ребенок! — О! — слабо вырвалось у меня. — Она очень радуется этому, по ее словам, дождаться не может. Должен сказать, я был удивлен: никогда не думал, что у Харриет такая тяга к материнству! Ах, эта Харриет! Все будут потрясены этим известием! Кстати, я ездил навестить Бенджи в его новой школе. Он говорит, что во время каникул хочет приехать повидаться с вами! Я почувствовала мрачные опасения. Дело становилось все опаснее и запутывалось больше, чем я рассчитывала. — Я рад, что ты с ней, — продолжал тем временем Ли. — Ты выглядишь обеспокоенной? С Харриет будет все в порядке: она выживет, где угодно! — Я рада, что ты поедешь с нами на бал, — произнесла я. — Веселье в Венеции? Вот тебе не следовало бы туда ехать, ты еще не доросла до балов! Это был его любимый конек! Он обращался со мной так, будто я была вечным ребенком. Интересно, что бы он сказал, если б узнал правду? И хотя мне очень было не по душе, что нам приходится таиться от него, но глубоко в душе я была счастлива, что Ли ничего не известно! Наступила карнавальная ночь. Как это было романтично — плыть вниз по каналу к палаццо Фалиеро в наших развевающихся одеяниях и масках! Главный зал палаццо был освещен горящими факелами. Мраморные стены — розовато-лиловые, зеленые и золотые — создавали впечатление, будто ты очутился в сказочном дворце. Канал напротив палаццо был запружен лодками, а в воздухе звучала музыка. Казалось, вся Венеция собралась здесь, на этом маскараде. Официального приема гостей не было, ибо подразумевалось, что все будут неузнаваемы под масками, что только добавляло веселья. Ровно в полночь все соберутся в одном зале и снимут маски, и, как сказал Грегори, тогда наверняка окажется, что некоторых сюда и не приглашали. Ответ со стороны Ли был весьма кратким: — Присцилла, ты должна держаться рядом со мной! Я действительно считаю, что ты еще слишком молода для подобных вечеров! — Чепуха! — возразила Харриет. — Здесь ничего особенного нет! И, кроме того, Присцилла уже вышла из детского возраста! — Ли будет звать меня своей маленькой сестренкой, даже когда мне будет пятьдесят лет! — ответила я. Он наклонился и прошептал мне на ухо: — Тогда я намереваюсь называть тебя как-нибудь иначе! Мы вышли из лодки и смешались с гостями. Мягкий свет и музыка пьянили. С галереи палаццо в воде были видны отражения горящих факелов, и только тут я ощутила, какой долгий путь я проделала с тех пор, как покинула Эверсли. Ли был рядом. Мы танцевали… Но вокруг было слишком много людей, и танцевать в такой толпе мог только очень опытный танцор. — Не знаю, зачем ходят на подобные балы, разве что познакомиться с кем-нибудь? — сказал Ли. — Может, и тебе следует заняться этим? — предложила я. — Я буду присматривать за тобой! — Не стоит из этого делать проблему! — Мое милое дитя, неужели ты действительно думаешь, что я бы оставил тебя здесь одну?! Уверяю тебя, здесь крутится столько темных личностей: искатели приключений, грабители, соблазнители всех мастей, и я, например, не уверен, что ты сможешь обойтись без моей помощи. Ты показала себя… — Ты имеешь в виду Джоселина? — перебила я его. — Но, — мягко произнес он, — ты еще так молода! Я хотела закричать на Ли: «Хватит разговоров о моей молодости! Я скоро стану матерью!» Вот бы я его ошарашила! Он начал стеснять меня. Не знаю, как Ли, но раньше я с ним всегда была счастлива, мне так хотелось, чтобы он ценил меня, как ни с кем, с ним я чувствовала себя в абсолютной безопасности. А сейчас я смеялась, когда танцевала с ним, и была благодарна ему — и в то же самое время ощущала какую-то неловкость за то, что он так настаивал на своей заботе обо мне. И меня раздражали его постоянные намеки на возраст, и мне очень хотелось рассказать ему о том, что я уже не ребенок! В комнате рядом с залом были установлены столы со всевозможной снедью — изысканные закуски, вина и фрукты — на случай, если гости проголодаются. Ли и я взяли по бокалу вина и вышли на галерею. Опустившись на стулья, мы молча стали наблюдать за огоньками в воде и гондолами, одновременно прислушиваясь к шуму веселья, доносившемуся из зала. — Здесь спокойнее, — сказал Ли. — Мне так жаль, что послезавтра придется покинуть тебя! — Как Эдвин? С ним все в порядке? — Ты имеешь в виду это дело с Кристабель? Это было абсолютно невозможно! — Почему? — Она не пара ему! — Ты хочешь сказать, что она недостаточно богата? Или не того происхождения? — Ничего подобного! Кристабель — странная девушка, она постоянно хмурится, я не понимаю ее. Эдвину нужна девушка, которая обладала бы более живым нравом. Сам он очень спокойный и тихий человек, и ему нужна девушка, которая была бы его полной противоположностью! — А он любил Кристабель? — Она ему нравилась! Но, я думаю, он жалел ее, Эдвином всегда движет жалость! — Считаешь, что это была только жалость? — Наверняка! — Что проку от такой жалости, если потом становится еще хуже? Она была так несчастна… — Лучше побыть несчастной пару месяцев, чем мучиться всю жизнь! — О, как бы мне хотелось, чтобы он тогда не уделял ей столько внимания! — Моя дорогая Присцилла, как часто мы произносим одну и ту же фразу, — как бы я хотел… — И даже ты? — спросила я. — Даже я… Мы снова вернулись в зал, Ли не отходил от меня ни на шаг. Не знаю, что тогда на меня нашло. Может, все это случилось из-за того, что я увидела какую-то пару, обнимающуюся в темном углу. Мне казалось, что многие пришли сюда, чтобы насладиться приключением, благо маски гарантировали полную неизвестность. Я почувствовала внезапный порыв доказать Ли, что вполне способна сама о себе позаботиться. В зале царила такая теснота, что мне удалось потихоньку ускользнуть от Ли. Я пробилась сквозь толпу и вернулась на галерею. Там никого не было, и я, решив остаться тут, задумалась о необычности всего, что произошло со мной, но тут кто-то коснулся моей руки, и я обернулась, ожидая увидеть Ли. Передо мной стоял человек в маске. Я вскрикнула от удивления, и тогда незнакомец на мгновение приподнял свою маску и тут же ее опустил. Но мне хватило и этого краткого мига: это был тот самый мужчина, которого я видела в лавке на площади Святого Марка и который потом следил за моими окнами с канала! — Наконец-то мы встретились, — промолвил он. Несомненно, он был чистокровным англичанином, как и я. — Кто вы? — спросила я. Он прижал к губам палец. — Позвольте мне пока остаться вашим таинственным почитателем, — ответил он. — Но зачем? — О, просто потому, что это делает нашу встречу гораздо более интересной. Все любовные интриги замешаны на тайнах! — Я не понимаю вас, — холодно произнесла я и направилась обратно в зал. — Не так быстро, неуловимая леди! — прошептал он. — Я желаю поговорить с вами! — А я желаю вернуться в зал! — Сначала выслушайте меня. — Я бы предпочла вернуться! — Иногда даже таким очаровательным леди приходится поступать так, как это угодно другим! Я начала тревожиться. Этот человек вызвал у меня опасения, когда я впервые столкнулась с ним. Теперь же я поняла, что мои дурные предчувствия имели под собой почву. Он крепко схватил меня за руку, что лишь еще раз свидетельствовало о его дурных намерениях. Я попыталась вырваться, но его рука только крепче сжала мою, и я поняла, что я в опасности. — Уберите руки! — приказала я. Он шагнул ближе ко мне. От него пахло изысканными духами — мускусом или сандаловым деревом. Пальцы его украшали несколько перстней, а на шарфе блестели драгоценные камни. — Это приказ? — спросил он. — Да, — ответила я. — Очаровательно! — усмехнулся он. — Но сейчас приказы отдаю я! — Вы говорите загадками, сэр, но я не испытываю желания знать ответы. — У вас, милая леди, острый язычок. Мне нравится, когда женщины обладают характером. Главное, конечно, красота, затем они должны нежно любить меня, но я совсем не против, если у девушки есть чем ответить: это вносит необходимое разнообразие! — Вы говорите чепуху! Он схватил меня в объятия и прижался ко мне жесткими губами. Я оттолкнула его. — Как вы смеете?! — негодующе выдавила из себя я. — Я очень смелый джентльмен! Послушайте: у меня есть одно очень приятное местечко, вам там понравится. Я вас сейчас туда отвезу! — Вы, должно быть, сошли с ума? — Да, я безумно люблю вас! Вы так молоды, а юность так волнующа! Я обожаю общество юных дам! Я попыталась убежать, но он крепко держал меня. Он был весьма силен и ловок, и, несомненно, опытом в делах, подобных этому, он уже обладал. Я даже не могла сопротивляться, и после нескольких секунд безмолвной борьбы ему удалось протащить меня через галерею, вниз по ступенькам, к самому каналу. — Ли! Сюда, быстрей! — закричала я. Прямо у моих ног причалила гондола. Внезапно меня подняли, и я очутилась в руках человека, который до этого ждал в лодке. Все произошло так быстро, что я даже не успела понять, что в самом деле меня похищают. Я закричала, но мои призывы о помощи потонули в шуме музыки, доносящейся из палаццо. Мимо проплыла пара гондол, но, казалось, никто не обратил особого внимания на вырывающуюся девушку, которую увозили явно против ее воли. Мой похититель тоже спрыгнул в гондолу. — Готово, Бастиани! — крикнул он, и мы отплыли. Я снова позвала на помощь, но его рука плотно зажала мне рот. — Слишком поздно, пташка! — сказал он. — Теперь ты попалась! О, какой надменной ты была: ни улыбки для меня! Ну, теперь я тебя заставлю улыбаться! Есть, знаешь ли, некоторые способы, а небольшое сопротивление мне даже по нраву, но только сначала! Судьба моя была очевидна. Меня пронизали страх и гнев на самое себя. Какой же я была глупой! Ли был прав: я действительно ребенок, не способный позаботиться о себе! Я хотела проучить Ли, и какой жестокий урок получила сама! Но я буду сопротивляться, я не поддамся этому человеку! Ему еще надо будет вытащить меня из гондолы и доставить в свой ужасный дом. Это у него так легко не выйдет, я буду бороться изо всех сил! Мы покинули широкие воды канала. Заметно стемнело. Мы проскочили под мостом, и я услышала, как гондольер что-то сказал. — Едем, едем! — приказал мой похититель. Гондола мчалась, рассекая плавно катящиеся воды. Я снова позвала на помощь, но рука тут же крепко зажала мне рот. Гондола остановилась. Мой похититель выскочил и ждал на берегу, чтобы подхватить меня. Я упорно сопротивлялась, не желая выходить. В этот момент мимо нас проплыла какая-то гондола. Я не видела, как она причалила, потому что меня крепко держал гондольер. Я была безумно напугана, ибо знала, что долго так не продержусь. Внезапно из темноты вынырнула какая-то тень и бросилась на похитителя. Тот обернулся, и я услышала, как он вскрикнул. В его голосе смешались злоба и боль. Я увидела силуэты двух борющихся мужчин, потом снова раздался крик, и один из них скатился в воду канала. Гондольер от неожиданности выпустил меня и попытался было спастись бегством, когда строгий голос приказал ему: — Стоять! Я почувствовала, как во мне поднимается радость, ибо этот голос принадлежал Ли. Гондольера, казалось, сковал ужас. Мужчина, который пытался похитить меня, снова взбирался на гондолу, но Ли протянул мне руку, и я прыгнула в его объятия. Он не промолвил ни слова, и через несколько секунд мы в его гондоле, на которой он гнался за нами, быстро плыли вниз по каналу. Я с опаской оглянулась и увидела, как моего неудачливого похитителя затаскивает в лодку его сообщник. — О, Ли! — воскликнула я. Он обнял меня и приказал гондольеру доставить нас в палаццо Карпори. Мы так ни о чем и не говорили, пока не приплыли назад в палаццо, лишь тогда он произнес: — Слава Богу, я заметил тебя! — Ты видел, как он тащит меня? — Да, я искал тебя. Слава Богу, я успел вовремя! — Я так испугалась, Ли! — Не удивительно. Я же говорил Харриет, что тебе не надо идти на этот бал: ты еще слишком неопытна для подобных штучек. Эти люди, в общем, ты все равно не поймешь. Здесь собрались негодяи всех сортов и видов! — А кто был этот человек? — Я знаю его репутацию! К моему стыду, он относится к нашим землякам и еще дома был замешан во всякого рода скандалах! Он был другом графа Рочестера, а ты понимаешь, что это означает? Похищение молодых дам стало одним из их любимых занятий! Шею бы ему сломать, но я думал только о том, как увезти тебя! — О, Ли, ты так помог мне! — Я обвила руками его шею, — Если б тебя там не было… — Но я был там! Тебе нечего бояться, пока я рядом, но как получилось, что ты потеряла меня? — Это я во всем виновата! — Черт! — вырвалось у него. — Я поговорю с Харриет: хватит с тебя балов-маскарадов! Я не хочу, чтобы ты посещала эти рассадники порока, особенно без меня! Он нежно поцеловал меня, и мне страстно захотелось поделиться с ним всем, что со мной случилось, рассказать о моей любви к Джоселину и почему я здесь, но теперь секрет принадлежал не только мне. Им владела еще Харриет, а именно она настояла на том, чтобы ничего не говорить Ли. Ли рассказал мне, что этого человека зовут Бомонт Гранвиль и что он игрок, мот и развратник. — Он промотал все свое состояние и теперь находится на континенте в изгнании. Он похитил наследницу знатного рода, а ей было всего четырнадцать лет! Он надеялся жениться на ней, потому что ему нужно было ее состояние. К счастью, ее отец вовремя подоспел, и ему пришлось побыстрее убираться из страны. — О, Ли, как мне повезло, что ты оказался там! — Мною овладевает настоящая радость, как только я подумаю о том, от чего избавил тебя! — Но я не богатая наследница! — Он любит развлекаться с молоденькими девушками, а наследницы ему нужны для свадьбы! Присцилла, ты даже не представляешь себе, какими испорченными бывают люди в этом мире! Сегодня ты получила хороший урок! А где Кристабель? Ведь это она должна присматривать за тобой! — Но ты взял эту обязанность на себя, и она благоразумно не стала перечить. Но нас будут искать, когда придет час снять маски. — Харриет догадается, где мы: я сказал ей, что увезу тебя, если народу будет слишком много. Я с благодарностью улыбнулась. Вот в такие минуты мне нравится, когда обо мне заботятся. — Ты перенесла большое потрясение, — сказал Ли. — Это было тяжким испытанием для тебя. Я вспыхнула. Если бы он знал о моем состоянии, был бы он так уверен в моей невинности? Но милая и нежная любовь с Джоселином так разительно отличалась от того, что произошло сегодня ночью! — Ты не ранен? — спросила я. — Пустяки, царапина! Я напал сзади, и он почти сразу очутился в воде! Думаю, это немного охладит его. Жаль, что он так легко отделался! — Были бы неприятности, а так с ним все в порядке. Я видела, как он залезал в лодку. — А теперь, Присцилла, слушай меня внимательно: в этом городе ты должна быть предельно осторожной. Запомни: это тебе не Эверсли! Я поговорю с Харриет и Кристабель, без них на улицу даже не высовывайся! Как жаль, что я должен уезжать! — Я запомню все, Ли. Но я вела себя очень храбро. С того момента, как я увидела его, я пыталась убежать. Он меня так напугал… — Дьявол! Боюсь, в нынешние дни при дворе таких, как он, множество! Король слишком мягок с подобными людьми: они остроумны, они забавляют его, а он прощает их грешки! Но как бы то ни было, Бо Гранвиль теперь не забудет, что значит посягать на мою маленькую сестричку! — Ли, я тебе не сестра! Он весело рассмеялся и поцеловал меня в лоб. Я снова обвила руками его шею. Он внимательно оглядел мои запястья и сказал: — Смотри, у тебя на руке синяки. Да я мог бы убить его за это! А сейчас пора тебе ложиться спать, уже поздно! — Время маленьким девочкам ложиться на свои кроватки? — грустно спросила я. — Да, пойду скажу, чтобы тебя отвели в комнату. Спокойной ночи, Присцилла! — Спокойной ночи, Ли, спасибо тебе! — Я всегда буду рядом! — сказал он. Я ушла, внутри меня бушевала буря. Пришел слуга и принес теплого вина. Я выпила и вскоре заснула. Утром я проснулась довольно поздно, впрочем, как и все остальные. Харриет я не видела до самого полудня. Я никому не сказала о происшествии прошлой ночи, не с кем было говорить об этом: такое впечатление, что тем утром дом просто вымер. Когда все-таки появилась Харриет, она рассказала мне, что Ли был уже в палаццо, когда она, Кристабель и Грегори вернулись в три часа утра. — Он доложил мне, что увез тебя сразу после полуночи! — скорчила гримасу она. — Он считает, что не пристало маленьким девочкам находиться там в такой поздний час! Ли уехал следующим утром. Он был очень расстроен и не хотел уезжать. Он беспокоился о том, что мы остаемся в Венеции, и Харриет сказала мне, что он пытался уговорить ее вернуться в Англию. — Он считает, что это ненормально — рожать ребенка здесь! Он искренне убежден — как всякий добропорядочный англичанин, — что никто, кроме англичан, не умеет принимать роды. Интересно, как, он думает, растет население остального мира? Хотя должна признаться, что в обычных обстоятельствах и я предпочла бы рожать ребенка дома. Но это будет весьма забавно — родить ребенка в Венеции! — Харриет, по ее словам, входила в роль и вела беседу так, будто она действительно носила ребенка. Даже когда мы оставались наедине, она все равно продолжала играть. Сначала это слегка смущало, но потом я привыкла. Вскоре после отъезда Ли мы решили побывать у герцогини и лично поблагодарить ее за тот вечер, но когда мы вышли из гондолы, поднялись по ступенькам на галерею и прошли в главный зал палаццо, воспоминания нахлынули на меня с такой силой, что я даже вздрогнула. Я оглянулась, чтобы посмотреть, заметили ли Харриет, Кристабель или Грегори перемену во мне, но если они и заметили, то не подали виду. Герцогиню занимали последние сплетни. Первый вопрос, который она нам задала: «Вы слышали? Это что-то невероятное! Знаете ли вы, что этот испорченный Бо Гранвиль в Венеции? Очень привлекательное создание, устоять перед ним просто невозможно, но — о! — как он испорчен! И в миле от него нельзя чувствовать себя в безопасности. У него привычка вынюхивать самых прелестных девушек, и он сам не свой до девственниц». — Они сводят его с ума. Да, мои дорогие, будет очень интересно узнать, кто же все-таки это сделал? Общее мнение — какой-нибудь муж или любовник. Одним словом, теперь наш Бо совсем не выглядит таким симпатичным, как раньше! Вы уверены, что ничего не слышали? — Нет, — ответила Харриет. — Нам ничего не известно! — Его избили до полусмерти! Говорят, напали в его же собственном доме, пришлось вызывать врачей. Думаю, теперь на некоторое время он позабудет о девушках. Весьма забавно! Говорят, естественно, что он сам во всем виноват. И, конечно же, это чистая правда! Рано или поздно этому суждено было случиться. Интересно, как это на него подействует? Но, могу поклясться, что, когда он поправится, будет так же развратничать, как и раньше! — Да, это будет весело! — согласилась Харриет. — Герцогиня, мы очень вам благодарны за то, что вы доставили нам такое удовольствие. Мне говорили, что подобного не видел никто уже многие годы даже в самой Венеции, не говоря уже о других городах. — Если бал и удался, то этим я обязана лишь вам, мои дорогие! — Увы! — вздохнула Харриет. — Теперь я буду жить гораздо более спокойной жизнью. К тому меня вынуждает необходимость, моя дорогая герцогиня! Но мы не горюем об этом, не правда ли, Грегори? Грегори сказал, что это огромная радость для них обоих, но он будет строг со своей женой и будет запрещать ей изнурять себя. — Какой заботливый у вас муж, моя дорогая! — с легкой завистью проговорила герцогиня. — Я не хочу сделать что-нибудь, что может прийтись ему не по нраву, — ответила Харриет и нежно взглянула на Грегори. Кристабель молчала, она тогда была очень неразговорчива. Она невнятно поблагодарила герцогиню, которая, впрочем, сама не выказала к ней большого интереса. Когда мы вернулись в палаццо, ко мне зашла Харриет. — Ты поняла, что это был Ли, не так ли? — спросила она. — Он рассказал мне о том, что произошло: он был в ярости, не смог сдержать себя и дал понять Бо Гранвилю, что того ждет в будущем, если он еще раз посягнет на тебя! Он вернулся туда прошлой ночью, чтобы свести счеты! — Да? — еле выдавила я из себя. — Я рада, что он уехал: уверена, Бо Гранвиль мог и отомстить! Ли очень хотел, чтобы мы уехали отсюда. Естественно, я не могла объяснить ему, почему это невозможно, но он дал мне и Грегори особые наставления. Думаю, Гранвиль уедет из Венеции, как только сможет: он чувствует себя униженным, а этого он не любит. — Это все так ужасно! — Есть еще кое-что: Грегори знает, что произошло, и опасается, что это могло причинить вред тебе! — Вред? — Да, ребенок и все такое прочее! Он считает, что нам надо обследовать тебя. Это довольно трудно, но я согласна с ним. Герцогиня посоветовала одну повивальную бабку из бедных. За хорошее вознаграждение она готова будет послужить нам верой и правдой. На время осмотра ты станешь леди Стивенс: мы поменяемся именами. Это будет для нас небольшой репетицией! Но все мои мысли целиком и полностью были заняты Ли: я гадала, чем же кончится это дело, поэтому о встрече с повивальной бабкой не волновалась. Харриет разыграла все как по нотам. Она слегка подгримировала мое лицо, сделала пару морщинок, и я стала выглядеть гораздо старше. Сама же она взяла роль юной девушки и вела себя прекрасно. Кристабель и Грегори помогали, чем могли. Меня осмотрели и тут же сообщили, что все идет нормально и рождения ребенка следует ожидать в намеченные сроки. Харриет была вне себя от счастья — не только из-за результата осмотра: ее обрадовало, как мы выдержали наши роли. — Можешь быть уверена, — сказала она повивальной бабке, — мы будем строго следовать твоим советам и с нетерпением ожидать времени, когда ты придешь принимать малыша леди Стивенс! Наступало последнее действие пьесы, разыгранной Харриет. Ли уехал, а Бо Гранвиль, должно быть, благополучно оправился от нападения, ибо месяцем позже нам сообщили, что он покинул Венецию. — Он не вернется, — сказала Харриет. — Сомневаюсь, чтобы ему когда-нибудь снова захотелось посетить Венецию! Я надеялась, что так все и будет. Теперь я должна была вести размеренный и спокойный образ жизни. То лето было прекрасным. Было жарко, но из-за нашей миссии мы жили тихо и почти никуда не ездили. Харриет и я много времени проводили вместе. У меня появилось желание шить для ребенка одежду, чем я и занималась под руководством Кристабель. Харриет мягко улыбалась при виде нас, и, я думаю, она, которая так любила веселье и развлечения, все-таки находила удовольствие в таком добровольном изгнании. Ведь она играла роль, и как играла! Днем она отдыхала, медленно ходила по палаццо и обсуждала симптомы беременности с Катариной, главной служанкой, у которой самой было пятеро детей. Было нетрудно обмануть ее, потому что, если Харриет и попадала в какое-либо затруднение, она сразу же притворялась, что это лишь из-за ее плохого знания итальянского языка. Грегори должен был ехать в Лондон, в королевский дворец, но никак не хотел уезжать, однако Харриет настояла. Теперь его присутствие было не так уж необходимо, ибо он уже дал свое «благословение» на беременность жены, чем, как говорила Харриет, очень помог и сделал все гораздо более правдоподобным. Договорились, что он вернется как можно быстрее, к тому времени уже родится малыш, и мы все сможем поехать в Англию. — Мы должны вернуться до Рождества, — сказала Харриет. — Ребенок родится в середине октября, а к началу декабря он уже достаточно подрастет, чтобы выдержать это путешествие! В августе Грегори уехал. Через два месяца должен был родиться мой ребенок, и мне стало трудно скрывать свое положение. Те свободные платья, что мы носили, очень помогли, но все равно я старалась находиться либо у себя, либо у Харриет и никуда не выходила. Но, думаю, у Харриет гораздо лучше получалось изображать из себя беременную, чем у меня делать вид, будто со мной ничего такого и в помине нет. Но все-таки это были счастливые месяцы. Я никогда себя так не чувствовала: я была безмятежной и думала только о ребенке. На время я позабыла о Джоселине и его смерти, я позабыла ужас, который пережила на балу у герцогини. Все куда-то исчезло, осталась только искорка жизни, что тлела внутри меня и давала о себе знать каждый день. Я с таким нетерпением ждала моего ребенка! Я даже не особенно задумывалась о том, что будет после того, как он родится. Я знала лишь одно — он будет рядом со мной всю мою жизнь. Я думала, что я всем сердцем любила Джоселина, но это дитя я любила так, как не любила никого и никогда! Мне нравилось сидеть с Кристабель и говорить о себе как о будущей матери. Она очень грустила. Бедняжка Кристабель! Как бы ей хотелось иметь своего собственного ребенка! В один прекрасный день это свершится, говорила я ей, на что она довольно горько ответила: — Если со мной произойдет то же самое, что с тобой, у меня не будет доброй подруги, чтобы помочь в беде! Это прозвучало так, будто она обиделась, что Харриет согласилась претерпеть такие муки, чтобы помочь мне. Но Кристабель очень нежно обращалась со мной и много делала для меня. Она сшила прекрасные детские вещи, и я ценила их даже больше тех, что накупила Харриет. Однажды Харриет послала в лавку и попросила принести ей товары для детей. Она выбирала в своей спальне, где гордо возлежала на постели. Я присутствовала при этом, сидя рядом на стуле. — Положите вещи на кровать, — приказала Харриет, — так, чтобы я могла видеть их: о, вот это очень красивая штучка! Вы же понимаете, синьора, как это бывает, я чувствую, что уже должна лежать в постели. Вскоре придет мое время! Продавщица сочувственно кивнула и сказала, что леди Стивенс должна быть очень осторожной и когда ожидается появление малыша на свет? — В октябре. Дождаться не могу! — Ожидание так утомляет, — сказала женщина. — У меня тоже двое детей. — Неужели? У меня тоже два мальчика, знаете ли. Конечно, я уже не так молода, как тогда, когда родились они! — Леди Стивенс всегда останется молодой, — последовал ответ. Харриет довольно улыбнулась и тут же потратила целую кучу денег на покупки. — А кто будет, как вы думаете, — мальчик или девочка? — спросила продавщица. — Ну, вы же знаете, как все бывает! Кто-то хочет мальчика, кто-то — девочку, а когда дитя появляется на свет, оказывается, что его-то вы больше всего и хотели, неважно, мальчик это или девочка. Разве не так? Женщина согласно кивнула. Так они продолжали болтать, и я, прекрасно зная, что чувствует женщина, будущая мать, не могла не поздравить Харриет с изумительным представлением. Дни шли. Наступил сентябрь. Было еще очень тепло. Теперь я совсем не выходила: я чувствовала, что лучше этого не делать. За меня ходила Кристабель, ей нравилось ходить в лавки и покупать все, о чем я просила. Я занималась уроками, как и ожидала от меня моя мать, и мне казалось нелепым, что чья-нибудь мать может оказаться в таком положении, как сейчас моя. В июле мне исполнилось пятнадцать. Я настаивала, чтобы Кристабель побольше выходила. Одна из подруг герцогини — некая Франческа Леопарди — очень подружилась с ней, и их зачастую можно было видеть вместе. Франческа попросила разрешения, чтобы Кристабель могла ездить в гости к ней, которое Харриет немедленно дала. Кристабель как-то даже провела там целую ночь, что, как мне показалось, пошло ей на пользу, потому что после этого она заметно расцвела. Я думала, что это произошло потому, что, наконец-то, кто-то заинтересовался ею ради нее самой, а не потому, что она была вместе с нами. Но, по правде говоря, я не очень много места отводила Кристабель в своих мыслях, потому что меня занимал мой ребенок, и Харриет, конечно, поддерживала меня, полностью войдя в свою роль. Но в начале октября Харриет впервые за все время начала сомневаться и вести себя нерешительно. Я была молода, это был мой первый ребенок, и внезапно она начала бояться того, что что-нибудь может случиться. Однако она в совершенстве продолжала играть свою роль, но теперь очень хотела, чтобы повивальная бабка переехала жить в палаццо, а это означало конец всем притворствам. Харриет много говорила об этом. Наконец, она поехала повидаться с повивальной бабкой и вернулась назад, лучась от счастья. — Моя дорогая Присцилла, она живет в настоящей лачуге, а значит, с ней можно договориться — деньги! Она должна будет держать все в секрете, и можно не притворяться перед ней, что я беременна. Ей хорошо заплатят за то, что она приедет в палаццо и поживет здесь, пока не родится дитя. Если мы доверим ей наш секрет — что нам все равно придется сделать — и предложим ей по ее меркам совершенно фантастическую сумму денег, если она согласится хранить нашу тайну, я уверена, что она нас не подведет! — Ты думаешь, ей можно доверять? — Пополам — угрозы и подкуп! Уверяю тебя, против этого никому не устоять! — Харриет, ты так добра ко мне! Все эти месяцы ты провела здесь, в уединении… — И наслаждалась каждой минутой! Моя дорогая, я так хочу помочь тебе выбраться из этой беды! Это трудная роль, но она того стоит! Я подошла к ней и поцеловала, что доставило ей большое удовольствие. Харриет нравилось, когда ей демонстрировали любовь. — Ты мне как родная дочь, Присцилла! — сказала она. — Мне всегда хотелось дочку, и ты мне стала родной. Я очень тесно связана с Эверсли, когда-то я даже принадлежала к их семейству, поэтому хватит разговоров насчет того, кто кому должен! Как я уже говорила тебе, я многим обязана твоей матери, и я плачу свои долги. Но теперь я пошлю за повивальной бабкой и поговорю с ней, ты будешь присутствовать при этом! Так она и поступила, не откладывая дело в долгий ящик. — Ибо, — как она сказала, — я не успокоюсь, пока эта женщина не переедет сюда! Я хочу, чтобы она была под рукой, когда потребуются ее услуги! Повивальная бабка оказалась полной женщиной с бледным лицом и живыми черными глазами. Одета она была в залатанное платье и старый плащ, который когда-то принадлежал богатому человеку и, видимо, был подарен ей одной из ее пациенток. Ее звали Мария Кальдори, и она была матерью пятерых детей, что, как сказала Харриет, свидетельствует о ней только с хорошей стороны, ибо это прекрасно, когда человек знает свое ремесло, так сказать, из первых рук! Харриет отвела ее в мою комнату и плотно притворила дверь. — А теперь, — сказала она, — я хочу сказать кое-что важное. Если тебе хорошо заплатят, чтобы ты держала все в тайне, ты выполнишь свое обещание? Женщина с изумлением посмотрела на нее. Щеки ее залились краской. Тогда Харриет назвала сумму, которая заставила ту побледнеть. — Но за это придется тебе потрудиться! — Я не буду делать ничего противозаконного! — сказала женщина, задрожав. — А здесь и нет ничего противозаконного! Все, о чем тебя просят, это ничего и никому не говорить, и за свое молчание ты получишь эти деньги! — Но что это, моя госпожа? Прошу вас, скажите мне. — Сначала я хочу, чтобы ты пообещала нам, что будешь молчать! В том, что тебя просят сделать, ничего зазорного нет, это будет даже добро! Ты просто должна молчать как рыба, да никто и не задаст тебе никаких вопросов! — Это связано… с ребенком, госпожа? — Сейчас ты получишь половину, — сказала Харриет, будто не замечая вопроса, — и половину после того, как все закончится! Но сначала я хочу, чтобы ты поклялась именем Божьим и Святой Девы, что ни в коем случае и никому не расскажешь то, о чем узнаешь в этом доме! — Клянусь, госпожа! В моей профессии порой бывают тайны, и я никогда никого не подводила! — То же от тебя требуется и сейчас! Ты, может быть, думаешь, что после того, как тебе заплатят и мы уедем, ты сможешь все рассказать? Но если ты так поступишь, ты нарушишь свое слово и будешь наказана! Тебе известно, что произошло с одним английским джентльменом не так давно? Ты когда-нибудь слышала такое имя — Гранвиль? Женщина задрожала. Я увидела, что на ее лбу выступил пот. — Слышала, госпожа! Он был очень плохим, и с ним случилось… — То же самое случится и с тобой, если ты не оправдаешь нашего доверия, но я знаю, этого не будет: ты слишком умна! И ты заработаешь эти деньги, тем более, что за всю свою жизнь ты не зарабатывала больше. Ну, твой ответ? Женщина взяла крестик, который носила на шее, и поклялась на нем: ничто на земле не заставит ее выдать тайну! Это было очень драматично — очередная сцена Харриет, и разыграла она ее как по нотам. — Я верю тебе, — сказала она, — а дело это сейчас покажется тебе очень простым! В прошлый раз, когда ты приходила сюда, ты осматривала не меня, а эту молодую леди! Это у нее должен родиться ребенок, но по ряду определенных причин нам не хотелось бы, чтобы стало известно, что ребенок ее! И все, что от тебя требуется, это ухаживать, заботиться о ней, ввести этого ребенка в мир, по возможности не причинив матери никакого вреда, и держать свой язык за зубами! Облегчение разлилось по лицу повивальной бабки. — Госпожа моя, — сказала она, — это ничто, это такая малость… И тут же она запнулась, испугавшись, что после того, как она признала это легким делом, плату ей понизят. — Я сохраню вашу тайну, — спустя некоторое время продолжила она. — Таких секретов множество встречается в моей работе! Я ничего не скажу Все будут думать, что ребенок родился у вас, моя госпожа! О, моя госпожа… и синьора… — Как бы извиняясь, она посмотрела на меня. — Часто бывают такие тайны! — Не сомневаюсь: в твоей профессии секрет на секрете, но не забывай, что за эту тайну тебе хорошо заплатили, и помни, что в Венеции ты долго не проживешь, если предашь нас! А теперь ты свободна и можешь приступать к своим обязанностям. Харриет оставила меня наедине с Марией Кальдори, которая тщательно расспросила меня, обследовала, после чего объявила, что моим состоянием она более чем довольна. — Может, недели через две, — сказала она, — а может, и раньше! Дети сами выбирают время. Харриет устроила так, чтобы я могла спать в ее комнате, и приказала внести туда еще кровать. Но ее заняла сама, а меня уложила в свою большую, в которой и суждено было родиться моему ребенку. Марию Кальдори разместили в соседних покоях, чтобы она могла быть постоянно рядом. Я думаю, ей и самой нравилось участвовать в этом заговоре, и, когда к нам приходили гости, я, как правило, уходила, оставляя их заботам Харриет и Марии, и Харриет сказала, что та очень неплохо играет свою роль. — Я, конечно, поддерживаю ее, — сказала она, — но, должна признать, она и так ведет себя довольно уверенно! Кристабель была очень добра ко мне и следила, чтобы я ни в коем случае не уставала. Никогда я не видела ее такой заботливой, как тогда. Много времени она проводила и с Франческой, и снова я не могла надивиться произошедшей в ней перемене. Погода все еще была теплой, а я не очень хорошо переносила жару. Так как и никуда не выходила, мне нравилось сидеть на галерее и наблюдать за каналом и его жизнью. Однажды я задержалась там вечером, тогда-то я и увидела проплывавшую мимо гондолу. Светила яркая луна, поэтому я до мельчайших деталей могла разглядеть гондольера, но все мое внимание было обращено на пассажира. Когда они проезжали мимо, он взглянул на палаццо, и я увидела его лицо. Это был Бомонт Гранвиль! Меня охватил ужас. Я встала, резко повернулась и ушла в комнату. И тогда я почувствовала безумную боль: мой ребенок вот-вот должен был родиться! В последующие несколько часов я совершенно забыла о Бомонте Гранвиле. Все мои мысли были заняты ужасной болью, которая терзала меня. Я уверяла себя, что вскоре избавлюсь от этой боли, и у меня будет ребенок, о котором я так мечтала. Говорят, что роды были не трудными, но мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я услышала крик ребенка. Меня охватил дикий восторг: я стала матерью! Это все, о чем я тогда могла думать! Никогда я не была так измучена, но и так счастлива! Все это время у моей кровати находилась Харриет — милая, добрая Харриет. — Все хорошо, дитя мое, — шептала она. — Изумительная маленькая девочка, наша девочка… Девочка! Этого мне хотелось больше всего на свете. Я умоляюще подняла руки. — Сначала сон! — приказала Харриет. — Это то, что тебе сейчас больше всего необходимо. Так сказала Мария Кальдори, а Мария была просто чудесна. А теперь отдыхай, мое дорогое дитя, а мы тем временем подготовим нашу маленькую шалунью к встрече со своей мамой! Я было хотела протестовать, но слабость взяла верх, и я заснула. Когда я проснулась, был уже полдень. Ко мне тут же подошла Харриет и поцеловала меня. — Ты была замечательна! А теперь ты, наверное, хочешь взглянуть на нашего маленького ангелочка? Мария — настоящая тигрица: она чуть не бросается на меня, когда я подхожу близко. Можно подумать, что это ее ребенок! Мария, дай мне ребенка! Харриет поднесла мою крошку к постели и положила мне на руки. Я почувствовала слабость от счастья: никто и никогда не был столь важен для меня, как эта розоволицая крошка с редкими волосиками и кнопочкой вместо носа. Она хныкала, но, когда я взяла ее на руки, она тут же успокоилась, и что-то вроде улыбки отразилось на ее лице. О, как я любила ее! Я изучила ее крошечные пальчики и пришла в восторг от маленьких ноготочков. — Она — просто идеал, — проворковала Харриет. — Конечно, легкие могли бы быть у нее и послабее, но Мария в восторге даже от ее воплей! Говорю тебе, она испортит девочку! Я лежала и прижимала дочь к себе. Это была моя дочь, плод любви к Джоселину! Тогда я подумала: «Ради этого можно отдать все!» Харриет и я очень долго выбирали девочке имя. Наконец, мы остановились на Карлотте. Разглядев девочку, мы решили, что она будет темноволосой, и, кроме того, у нее самые прекрасные на свете голубые глаза. — Будто бы, — сказала Харриет, — она знала о том, что ей придется стать моей дочерью, а значит, и глаза должны были быть почти того же цвета, что и мои! Глаза у Харриет были редкого фиолетового оттенка, и она всегда ими гордилась. «Интересно, — подумала я, — у Карлотты будут такие же или нет?" Харриет взяла все заботы на себя. Мария Кальдори получила деньги и уехала, перед этим снова заверив нас в своей преданности и вечной благодарности: никогда ни один человек не узнает от нее, кто в действительности мать этой девочки! За привилегию стать няней девочки боролась вся женская половина дома. Харриет остановила свой выбор на пожилой женщине, у которой было трое детей. Кристабель выказала огромный интерес к ребенку, девочка просто очаровала ее. Кристабель опять удивляла меня: я даже не думала, что она так любит детей. Прошло несколько недель. Заботы о девочке поглотили меня целиком, и я страшилась того дня, когда нам придется покинуть Венецию, что означало, что Харриет заберет Карлотту себе, а я вернусь в Эверсли. — Я скажу твоей матери, что ты так помогла мне и что я не создана для материнства, так что ей придется почаще отпускать тебя ко мне. — Харриет, ты так мила, но все равно я подолгу не буду видеть ее! — Мы что-нибудь придумаем, — сказала Харриет. Как ни странно, Карлотте удалось околдовать Харриет, которая признала, что до этого маленькие дети совсем не привлекали ее. Может быть, все те усилия, что мы приложили, придали девочке дополнительное очарование? По словам Харриет, из нее вырастет настоящая красавица. — Ты только посмотри на эти глазки! Как они блестят! А этот восхитительный нос-кнопочка… Все, как надо, и, уверена, она сама это знает! Ты посмотри, как она уверенно настроена! — Харриет, — упрекнула я, — ты, и в самом деле, как будто одержима этим ребенком! — Но она действительно достойна этого! Она неоднократно уже говорила о том, что детскую в Эйот Аббасе надо будет отремонтировать. — А почему бы не привезти к нам старую Салли Нулленс? — Она старая сплетница! — Там сплетничать будет не о чем, а по словам твоей матери, она изумительно обращается с детьми! — Может, это и хорошая идея! — сказала я. — Когда мы были маленькими, мы очень любили ее! — Все, значит, старая Нулленс! С меня уже хватит этого города. Он довольно романтичен, если у вас плохо развито обоняние: уверена, в эти каналы сбрасывают весь мусор, какой только есть в городе! Не хотелось бы мне остаться здесь на зиму, и, думаю, пора нам собираться. Конечно, она была права. Когда в Венецию в конце октября вернулся Грегори, он тоже пал жертвой очарования нашей малютки. С тем, что нам немедленно надо возвращаться домой, он был согласен: еще немного, и мы можем угодить в полосу холодов. Но я была абсолютно уверена, что настоящей причиной нашего поспешного отъезда стала Харриет, которая именно теперь, когда ребенок родился и все трудности начальной стадии нашего плана остались позади, начала уставать от той однообразной жизни, что мы вели здесь, и решила как можно скорее вернуться в Англию. Так с некоторым сожалением я начала готовиться к отъезду. Пока я упаковывала вещи — Кристабель помогала мне в этом, — я вдруг вспомнила ту ночь перед рождением Карлотты и Бомонта Гранвиля, проплывающего в гондоле. Как ни странно, но в суматохе последних недель я совершенно забыла об этом случае. — В ту ночь, когда у меня начались схватки, я испытала страшное потрясение, — сказала я Кристабель. — Мне показалось, что я видела Бомонта Гранвиля! — Бомонта Гранвиля? — повторила она, как будто пытаясь припомнить, о ком идет речь. — Того человека, который пытался похитить меня! Того, которого до полусмерти избил Ли! — Ты уверена в этом? — Ну да, я хорошо разглядела его! Он проплывал мимо в гондоле и смотрел на палаццо! — Ты, должно быть, ошиблась. Неужели ты думаешь, он вернулся после того, что произошло? Ты тогда очень волновалась, ожидала ребенка каждую минуту, и, я думаю, это просто был кто-то, очень похожий на него! — Вполне возможно, — согласилась я и подумала, что, может быть, так оно и было. |
||
|