"Песня сирены" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ЗА СТРАСТИ

Очутилась я в какой-то другой, совершенно иной жизни. Сначала я была буквально ошеломлена, вновь началась эта безумная, полная страстей и удовольствий, ни с чем не сравнимая жизнь с Хессенфилдом. Мы возобновили наши отношения с такой естественностью, как если бы они никогда и не прерывались, и, хотя первое время я и притворялась, будто вне себя от ярости, Хессенфилд быстро положил этому конец, заставив меня признать, что я так же влюблена в него, как и он в меня.

Но, конечно, здесь не было той чистой и ничем не омраченной радости, что присутствовала в первый раз. Я не выдумываю себе никаких оправданий и действительно признаю, что искренне радовалась, когда меня похитили, соблазнили, изнасиловали, называйте это, как хотите. Но я могу честно сказать, что чувствовала глубокое раскаяние за то, что так поступила с Бенджи, и была рада, что мой плащ остался в тех зарослях, как будто меня увезли силой. По крайней мере, Бенджи не будет думать, что я уехала по собственному желанию, и хотя горю его это ничуть не поможет, но он, по крайней мере, не будет считать, что я предала его. Бедный Бенджи! Он лишился и меня, и Клариссы, и я не могла радоваться жизни, потому что часто думала о нем.

Наше плавание прошло гладко, и вскоре мы очутились у берегов Франции. Кларисса большими глазами следила за всем происходящим и, как свойственно детям, принимала это невероятное приключение как само собой разумеющееся. Один раз она все-таки спросила, когда приедут ее дедушка, папа и Харриет, на что я уклончиво ответила, что надо немножко подождать.

— Я хочу показать им своего нового папу, — заявила она, и гордость, прозвучавшая в ее голосе, одновременно и взволновала, и глубоко ранила меня.

Мы пересекли Францию, останавливаясь в различных гостиницах, и меня очень удивило, насколько известен в этих краях Хессенфилд. В его распоряжении всегда были самые лучшие комнаты, а теперь, когда, как он сам говорил, он путешествует en fanulle , удобства были ему особенно необходимы.

Человек, который доставил нас к судну, путешествовал вместе с нами. Его звали сэр Генри Кэмпион, и, по словам Хессенфилда, он был самым преданным ему другом.

— Настоящий якобит! Теперь, когда ты присоединилась к нам, ты должна брать с него пример.

Я промолчала. Ах, если бы я могла забыть Бенджи и то горе, которое, я уверена, терзает его сейчас! Я подумала, что, если бы не Бенджи, я была бы сейчас безумно счастлива. Если бы только я не вышла замуж за Бенджи! Ах, если бы я не сдалась, а родила ребенка и стала ждать… Но, конечно же, это было абсолютно невозможно, я могла действовать только так, а не иначе. Я думаю, даже Хессенфилд понимал это. Однажды он сказал:

— Не надо было мне покидать тебя, я сразу должен был забрать тебя во Францию.

Но Хессенфилд не из тех людей, которые скорбят о прошлом, и каждый новый день он принимал с радостью. Сомневаюсь, что его когда-либо мучали угрызения совести. В нем присутствовало какое-то бесшабашное веселье, легкое отношение к жизни, и я была уверена, что, даже когда он будет умирать, он и тогда будет хохотать во все горло.

Но Кларисса его очаровала. Я была удивлена, не ожидала, что он может так привязаться к ребенку. Думаю, это потому, что она была его дочкой и она была так прекрасна и мила. В ней уже чувствовалась любовь к приключениям, и все, что находилось вокруг, вызывало ее любопытство. Любой обыкновенный отец безмерно гордился бы такой дочкой, но даже то, что Хессенфилд находил время поговорить с ней, доставляло мне неописуемое удовольствие.

Сначала мы направились в Париж. Он подготовил меня к тому, что нас там ждет, и рассказал, где мы будем жить.

— Двор находится в Сен-Жермене. Конечно, король живет там же, в замке. Большую часть своего времени я провожу там, но у меня есть свой дом в Париже, так как много работы у меня и в этом городе. В том доме вы с Клариссой будете жить, но, конечно, ты будешь представлена королю как моя жена, и мы часто будем ездить во дворец.

— Как твоя жена? — воскликнула я.

— Но ты же моя жена, Карлотта. О да, я знаю, ты неудачно вышла за кого-то там замуж, но это же случилось в Англии, а теперь мы во Франции, и ты моя жена. Тебе надо привыкнуть к тому, что отныне тебя будут называть леди Хессенфилд.

Он нежно обнял меня и поцеловал.

— Я люблю тебя, Карлотта. В тебе есть то, что как раз подходит мне. Ты мне ближе, чем кто-либо в этом мире, и у нас есть прекрасная дочурка. Слава Богу, что ты теперь рядом со мной!

Я заглянула ему в глаза. Он был абсолютно серьезен и действительно имел в виду то, что сказал, и это наполнило меня счастьем. «Если бы только я могла забыть Бенджи, — подумала я, — я бы стала самой счастливой женщиной в мире!»

На другой день он сказал:

— Теперь ты в добровольном изгнании, и ты одна из нас. И, хотя ты приехала к нам не по своим убеждениям, мы с тобой — одно целое и мое дело должно стать твоим. Нашей целью является возвращение в Англию. Кому хочется быть вечным изгнанником? Когда бы я ни поехал домой, я должен делать это тайком, как вор, прокрадываясь в свою собственную страну. За мою голову назначена награда. И это я, у которого огромные владения на севере Англии, где мои предки жили, подобно королям. Да, однажды мы вернемся, но лишь тогда, когда восстановим на троне истинного короля, чтобы жить под настоящей властью, иначе я не вернусь никогда.

— Естественно, — напомнила я ему, — ты и не можешь этого сделать. Теперь тебя называют предателем королевы и тебе не разрешили бы остаться.

— Ты права, — ответил он. — Каждый раз, когда я еду туда, да ты и сама могла убедиться, я еду как заговорщик, который потом становится беглецом.

— Это очень досадно, — заметила я, — но зачем тебе участвовать в подобных делах? Можно жить и под властью Анны.

— Женская логика! — усмехнулся он. — Зачем нам праведное дело, если мы и так хорошо живем? Нет, Карлотта, это не для меня, и не забывай, теперь ты одна из нас.

— Только потому, что ты принудил меня к этому.

— Ты говоришь как настоящая сторонница короля Якова, — насмешливо произнес он, но я понимала, что он прав: нравилось мне это или нет, но теперь я стала одной из них.

Я сказала ему, что и гроша ломаного не дам за их якобитское дело.

— Да, но тебе не безразличен я, — ответил он, — и я должен буду поверить тебе множество секретов, что сделаю без малейшего страха, ибо знаю, что твоя любовь ко мне не менее сильна, чем искренняя вера. Мы принадлежим друг другу, Карлотта. И так будет, пока смерть не разлучит нас.

В те редкие моменты, когда он становился серьезным, как, например, сейчас, его слова трогали меня до глубины души. Я любила его, да, любила: его нежность, его силу, его мужские качества задевали внутри меня какую-то чувствительную струнку. Он был вожаком, и теперь я ясно видела, что если бы мне пришлось выбирать между ним и Бо, то Бо проиграл бы. Бо ослепил меня, но Хессенфилд захватил мою душу и не отпускал.

Если б только мы встретились при иных обстоятельствах, если б только я могла уехать с ним как жена истинная, если б только я могла стереть из своей памяти прошлые дни… Нет, дело было совсем не в Бо. Меня терзали воспоминания о Бенджи, именно они бросали на мое счастье тень глубокого раскаяния, и редко, когда я могла не думать о нем, да и то ненадолго.

Париж потряс меня. Как только мы прибыли в этот великолепный город, то сразу направились в наш дом в квартале Марэ, который, как мне предстояло узнать, являлся одним из самых престижных в городе. Король Франции был очень гостеприимен по отношению к английской знати, восставшей против соверена Англии, и не без причины — в настоящее время он находился с нашей страной в состоянии войны.

В Эверсли нас всех воспитывали в духе преданности своему королю, твердили, что это одна из наших основных обязанностей, но я напомнила себе, что мой дед Карлтон участвовал в восстании Монмута и Яков признал его предателем так же, как сейчас нарекла Хессенфилда Анна. Дело было здесь сивеем не в том, лоялен ты или нет, а в принципе, и с каждым днем я все больше склонялась на сторону якобитов.

Это был прекрасный дом, где нас встретили слуги. Хессенфилд представил меня как леди Хессенфилд, а когда я взяла за ручку Клариссу, осматривающую все вокруг широко открытыми от изумления глазами, он добавил:

— А это наша дочь.

Вопросов никто не задавал: Хессенфилд вернулся из Англии с якобитской миссией и привез с собой жену и дочку. Все было достаточно правдоподобно, и я легко вошла в свою новую роль, как, впрочем, и Кларисса.

В те дни я чувствовала себя новобрачной. Хессенфилд с радостью согласился показать нам Париж, и какой восторг мы испытывали — Кларисса и я, — когда шли по этим улочкам вместе с ним. По его словам, с Парижем можно было познакомиться, только гуляя по нему пешком.

Мы бродили по тихим улочкам Марэ — когда-то эта часть города была владением Валуа. Хессенфилд объяснял Клариссе, что на улице Ботрейи раньше выращивали виноград, на улице Серизэ — орхидеи, а на улице Лион располагается королевский зверинец.

Нас поражали причудливые дома, нависающие над рекой, так, что вода омывала их стены, и Кларисса сразу же поинтересовалась, а не заливается ли она в окна? То и дело Кларисса вскрикивала от восторга, а иногда была так изумлена, что даже забывала задать свое вечное «почему».

Хессенфилд показал нам центр города. Мы пересекли мост Мари и добрались до острова Ситэ, откуда любовались огромными башнями Нотр-Дам, и он купил нам изумительные букеты цветов на набережной Флер. Кларисса захотела осмотреть маленькие улочки, что шли вдоль собора Нотр-Дам, но Хессенфилд не позволил нам сделать этого. Там располагались дома бедняков, и улицы представляли собой узкие щели, где дома стояли настолько близко друг к другу, что порой чуть ли не соприкасались своими крышами, образуя что-то вроде полусвода и полностью отсекая солнечный свет. Посреди улочек пролегали водосточные канавы, забитые помоями.

— Пойдем отсюда, — сказал Хессенфилд, — и ни в коем случае не заходите в такие проулки! Париж изобилует ими, и порой вы совершенно случайно, сами того не желая, можете выйти на них. Никогда не выходите на улицу без сопровождения!

— Такие места можно найти в каждом большом городе, — ответила я. — Трущобы есть везде.

— А что такое трущобы? — спросила Кларисса.

— Ты на них сейчас смотришь, — ответил Хессенфилд.

Клариссу переполняло любопытство, и она было попыталась вырваться, но я крепко держала ее за ручку. Тогда Хессенфилд поднял ее на руки и сказал:

— Ты устала, малышка? Ничего, если я некоторое время побуду твоей лошадкой?

Меня очень тронуло, когда она улыбнулась и обвила ручонками его шею. Она еще не забыла Бенджи и Грегори, но уже меньше вспоминала о них.

Неподалеку от нашего дома на улице Сен-Антуан располагалась аптека. Когда мы прошли мимо нее, сладкие ароматы охватили нас, и тут же я вспомнила о Бо, который сам занимался изготовлением духов и всегда благоухал странным ароматом мускуса. Именно этим и очаровал меня Мэтью, он пользовался похожими духами.

Хессенфилд проследил за моим взглядом и сказал:

— Да, сейчас в Париже уже не столько подобных аптек, сколько раньше. Много лет тому назад они были буквально повсюду, и на каждом углу знахари продавали свои лекарства, эликсиры и мази. Это было лет сорок назад, но люди до сих пор вспоминают об этом, тогда жили знаменитые отравители Лавуазье и мадам де Бринвильер. Они умерли ужасной смертью, но их имена никогда не забудут. С тех пор аптекари торгуют своими товарами с большой осторожностью: , их все еще подозревают.

— Ты имеешь в виду, что люди у аптекарей покупают яды?

— Покупали. Теперь это сделать труднее, но за соответствующую цену, держу пари, можно. В большинстве своем они все из Италии: итальянцы — известные знатоки ядов. Они могут приготовить всякие яды — без вкуса, без цвета и запаха, яды, проникающие сквозь одежду, убивающие постепенно или же в одну секунду. Эта женщина, Бринвильер, хотела отравить своего мужа и испытывала действие своих ядов в разных больницах, где была известна как очень благочестивая леди, искренне заботящаяся о неизлечимо больных людях.

— Да она настоящий дьявол!

— Это действительно так. Только представь себе, как она, предвкушая результаты очередного опыта, идет по улочкам Парижа к очередной жертве, чтобы посмотреть на дело рук своих.

— Слава Богу, что Кларисса задремала, а то бы мы утонули в куче «почему», «когда»и «как». Но какой это странный город! Я никогда не видела столько грязи на улицах и не слышала столько шума.

— Осторожно, только не забрызгайся! Это очень коварная грязь: если она коснется твоего платья, на нем останется дыра. Римляне, когда впервые оказались в Париже, нарекли его Лютецией, что означает «Город грязи». С тех пор, конечно, условия стали получше, но все равно будь осторожной. А что касается шума: французы — шумная нация, по сравнению с ней англичане — просто молчальники.

Как я наслаждалась теми днями, открывая для себя Париж и Хессенфилда, и с каждым днем я все больше влюблялась в этот город и в этого человека. ***

Через неделю нашего пребывания в Париже Хессенфилд сказал, что я должна быть представлена ко двору короля Якова.

Сен-Жермен находился примерно в тринадцати милях от Парижа, и отправились мы туда в карете, так как для представления я должна была быть соответствующе одета. На следующий же день, как мы приехали в Париж, Хессенфилд послал за одной из парижских портних, ибо, кроме того, что на мне было в тот день, когда меня, как я это называла, «умыкнули из кустарника», а по словам Хессенфилда, «когда я сама сбежала из Англии, чтобы последовать за своей истинной любовью», — так вот, кроме той одежды, у меня не было ни одного платья.

Портниха быстро сшила для меня простенькое платье, после чего все внимание сосредоточилось на наряде, в котором я должна была поехать в королевский дворец: очень элегантном и в то же самое время довольно скромном. Цвет выбрали голубой, переходящий в бледно-лиловый.

— Милорд сказал, что цвет платья должен подходить к глазам миледи, — говорила портниха, суетясь вокруг платья так, будто оно было настоящим произведением искусства.

Это был весьма необычный цвет, раньше я такого никогда не видела. Парижские красильщики тканей слыли настоящими мастерами своего дела, и цвета, которых они добивались, не раз восхищали и удивляли меня. В юбку был вделан обруч из китового уса, голубой шелк был собран в рюши, а на плотно облегающий корсет пошел бледно-лиловый шелк. Под платье подобрали нижнюю юбку такого нежно-зеленого оттенка, что этот цвет был почти неразличим глазом. Я никогда не видела такого платья.

— И это естественно, — сказал Хессенфилд, внимательно изучая меня. — Когда речь заходит о моде, наша страна отстает от Франции на многие годы.

Мою прическу уложил парикмахер, которого выбрал сам Хессенфилд. Он хлопотал вокруг меня, причесывая мои волосы до тех пор, пока они не завились кудрями, и лишь затем начал укладывать их. Но, должна признать, когда он закончил, эффект был поразительным — волосы были уложены в высокую прическу, которую венчала, подобно короне, бриллиантовая диадема.

Когда Хессенфилд увидел меня, он был в настоящем восторге.

— Никто не может сравниться с, тобой, любовь моя!

Он повел меня к Клариссе, которая уставилась на меня с непритворным изумлением.

— Это действительно ты? — спросила она. Я наклонилась и поцеловала ее.

— Ты помнешь свои юбки! — с испугом воскликнул Хессенфилд.

Мы оба рассмеялись.

— Ты гордишься ею, Кларисса? — спросил он. Кларисса кивнула.

— Но и когда она другая, она мне тоже нравится.

— Ты любишь меня в любом обличье, да, Кларисса?

Она снова кивнула.

— А я вхожу в этот заколдованный круг? — спросил Хессенфилд.

— А что такое круг?

— Потом объясню. Пойдем, дорогая, карета ждет нас.

Так я прибыла в Сен-Жермен.

Меня представили как леди Хессенфилд Якову III. Яков был младше меня по возрасту, думаю, в то время ему было семнадцать лет. Он тепло приветствовал меня. Хотя у него были манеры короля, он, казалось, все время старался выказать свою благодарность тем людям, которые окружали его, а особенно тем, кто, подобно Хессенфилду, многим пожертвовал, чтобы служить ему.

— У вас красивая жена, Хессенфилд, — заметил он.

— Полностью с вами согласен, сир.

— Она должна почаще навещать наш двор. Я сказала, что очень рада присутствовать здесь, а он выразил надежду, что я задержусь здесь подольше, но, конечно же, никому из нас не хочется гостить у короля Франции дольше, чем надобно.

— Лучше сказать так, леди Хессенфилд, — в Вестминстере и Виндзоре мы будем добрыми друзьями.

— Я надеюсь, что этого не придется долго ждать, сир, — ответила я.

Я была представлена его матери — бледной, печальной Марии-Беатрис. Она привлекла меня больше, чем ее сын. Она была еще довольно молода, когда родился Яков, ей, должно быть, было лет тридцать. И сколько ей пришлось перенести с тех пор, как еще девочкой, против своей воли, она приехала в Англию, чтобы выйти замуж за Якова, герцога Йорка, вдовца с влиятельной любовницей! Мне было жаль ее. Она подарила своему мужу сына, которого теперь звали Яковом III, а затем последовала за ним в изгнание. Сейчас она казалась похудевшей и осунувшейся, будто горести жизни, в конце концов, выпили из нее все соки. Лицо ее покрывала бледность, но, благодаря прекрасным темным глазам, в юности она, должно быть, была настоящей красавицей.

Она была так же радушна, как и ее сын, и сказала мне, что очень рада видеть меня и при дворе я всегда буду желанной гостьей. Она слышала, что я привезла с собой дочку, так что некоторое время мы говорили о детях.

— Лорд Хессенфилд так помог моему мужу, а сейчас он верой и правдой служит моему сыну, — говорила она. — Я счастлива, что с ним, наконец, красавица-жена, и, увидев вас, леди Хессенфилд, я поняла, почему он так гордился вами. Вы очень красивая женщина, настоящая гордость нашего двора!

Хессенфилду доставило удовольствие, что я имела такой успех.

— Я знал, что так и будет, — заявил он. — Такая красота, которой обладаешь ты, милая женушка, — редкий дар. Да, она принадлежит мне, но я не Против, чтобы и другие почувствовали на себе ее свет — лишь свет, не больше.

— Ты же знаешь, я не жена тебе, но такое впечатление, что все здесь думают, будто мы и вправду супруги.

— А так и есть, ты — моя. Мы связаны друг с другом навсегда. Я уже говорил тебе, только смерть может разлучить нас. Я клянусь тебе, Карлотта! Я люблю тебя, и ты тоже любишь меня, у нас есть ребенок. Я бы женился на тебе завтра же, если бы это было возможным, но здесь мы и так женаты. Все считают, что это действительно так, а ведь для людей правда есть то, что они за нее принимают. Так пусть же сила их веры соединит нас! Любовь моя, никогда я не был так счастлив! Ты и наша девочка, больше мне ничего не надо!

В устах Хессенфилда подобная речь звучала весьма странно. До настоящего времени в его жизни было мало радостей, и я видела, что то глубокое чувство, которое он испытывал ко мне, изменило его. Я была неописуемо счастлива, когда мы возвращались в карете назад, в наш дом в Париже.

Да, Хессенфилд изменился. Он стал семейным человеком. По ночам он был все таким же страстным и ненасытным любовником, но больше всего меня забавляло то, что днем он с рвением принимался за благоустройство нашего дома.

Портниха, обслуживающая французский двор, стала частой гостьей в нашем доме, а я — центром ее внимания. Я в полной мере познала ее мастерство, а поскольку я всегда гордилась своей внешностью, то мне доставляло огромное удовольствие открывать, что существует еще множество способов, позволяющих довести красоту до совершенства.

До меня дошли слухи, что меня величают теперь «Прекрасной леди Хессенфилд», и, когда я выезжала на прогулку, вокруг нашего дома собирались люди, чтобы полюбоваться мной. Я была достаточно тщеславна, чтобы получать от этого истинное наслаждение.

Кларисса целиком и полностью завладела Хессенфилдом, но однажды он сказал:

— Нам часто придется проводить время при дворе. Во дворце есть у меня кое-какая работа, которую я могу выполнить только там, но мы не можем брать с собой Клариссу. Надо нанять хорошую няньку-воспитательницу для нее, женщину, которая могла бы учить ее и приглядывать за ней.

— Но я не хочу, чтобы она все время говорила на французском.

— Она будет говорить на обоих языках. — — Но если воспитательница будет родом из Франции, она не сможет говорить с ней по-английски?

— Мы все устроим. Вряд ли ты быстро сможешь найти здесь воспитательницу-англичанку, мы должны поискать. Я уже дал кое-кому знать, что нам требуется.

— И, кроме того, я должна одобрить ее.

Он поцеловал меня.

— Нам обоим надо будет одобрить ее.

Когда, наконец, пришла Мэри Мартон, казалось, что на нас свалилось великое счастье. Когда объявили о ее приезде, я была у Клариссы. Я оставила девочку и приняла Мэри в салоне. Она была среднего роста, довольно худенькая, с бледно-желтыми волосами и светло-голубыми глазами. Услышав, что мне требуется воспитательница для девочки, она пришла предложить свои услуги.

Мэри рассказала мне, что во Францию ее привезла мать, которая последовала за своим мужем, состоящим на службе у бывшего короля. Вскоре после переезда отец умер, и они с матерью уехали в другую часть Франции — Ангулем. Недавно умерла ее мать, и Мэри вернулась в Париж, чтобы заработать денег, потому что последнее время они жили бедно.

В Англии у нее остались родственники, и она надеялась в один прекрасный день вернуться туда, но сделать это будет нелегко, и ей надо зарабатывать на жизнь. Она была хорошо образована, любила детей и достаточно много знала, чтобы ухаживать за ними. Как бы то ни было, она будет очень благодарна, если ей дадут возможность показать себя.

Я была довольна, потому что хотела, чтобы Кларисса не теряла своих английских привычек: я надеялась, что мы еще вернемся в Англию. Я очень хотела повидаться с матерью и Дамарис, вина перед которой тяжким грузом лежала на моей душе. Она и Бенджи были теми укоризненными тенями из прошлого, которые появлялись в любой момент и омрачали мое счастье.

Как и многие другие, я думала, что после смерти Анны Якова пригласят обратно в Англию. Все мы с нетерпением ждали этого времени. Анна часто болела, и никто не сомневался, что жить ей осталось недолго. У нее была водянка, из-за которой она ходила с большим трудом, и давно уже она оставила надежду родить наследника престола.

Именно поэтому я хотела, чтобы по возвращении моя дочь оставалась англичанкой. Она уже немного говорила по-французски — на этом языке она обычно общалась со слугами. Это было неплохо, но ее родным языком должен был остаться английский.

Так что я с радостью взяла Мэри Мартон, и, когда Кларисса привыкла к ней, жизнь в доме пошла по-старому. Кларисса быстро привыкала ко всем, она считала, что все в мире любят ее, а следовательно, и она должна любить всех без исключения. Я бы с удовольствием поспорила с теми, кто раньше считал, что она испорчена. Может, когда детей балуют, в этом есть свой резон? Моя девочка росла очень нежным и любящим ребенком.

Хессенфилд был счастлив, что нам так быстро удалось найти воспитательницу. Он начал говорить мне о своих планах, о том, как члены его общества постоянно ездят в Англию, куда безопасней всего высадиться, когда начнется вторжение, и на каких людей они сейчас могут рассчитывать.

В работе сейчас находился огромный проект: несколько человек переправляли в Англию оружие и амуницию, были найдены места для хранения. Все это будет оставлено у доверенных людей — якобитов, которые жили в Англии, притворяясь верными подданными королевы.

— И подобные опорные пункты будут разбросаны по всей Англии, — объяснял мне Хессенфилд. — У нас уже есть несколько подобных запасников, но тот, над созданием которого мы работаем сейчас, станет самым важным.

— Но ты же не поедешь?.. — со страхом начала я.

— Не в этот раз, у меня еще остались дела здесь. Я была благодарна ему за это.

Прошло недели две с тех пор, как в наш дом переехала Мэри Мартон, когда однажды днем ко мне подошла Жанна, одна из наших служанок, и сказала, что меня хочет видеть какой-то джентльмен.

— Кто? — спросила я.

— Мадам, он не представился, но он англичанин.

— Не… незнакомец? — спросила я.

— Я раньше его никогда не видела, мадам. К моему великому удивлению, этим человеком оказался Мэтью Пилкингтон.

— Мэтью! — воскликнула я.

Он беспомощно посмотрел на меня.

— Карлотта! — промолвил он и, шагнув вперед, схватил мои руки. — Я знаю, мне не следовало приезжать, но я ничего не мог поделать. Я должен был еще раз увидеть тебя…

— Мэтью! — воскликнула я. — Но как? Как ты попал сюда?

— Это было не так трудно, — ответил он. — Я переправился на небольшом корабле, высадился на побережье, а потом приехал в Париж.

— Ты сошел с ума! Англия в состоянии войны, а ты солдат и находишься на вражеской территории!

— Да, я знаю. Я все знаю, но я должен был увидеть тебя. Понимаешь, я слышал…

— Что ты слышал?

— Что тебя похитили.

Я почувствовала, что с моих плеч свалился тяжкий груз. Так значит, они все-таки поверили этому?

— Я зашел в твой дом… в Эйот Аббасе. Ты помнишь, я остановился неподалеку, в «Приюте скрипача»? Там только и говорили о похищении, о тебе и твоей «дочке… Я должен был приехать сюда, чтобы убедиться, что это правда, чтобы снова увидеться с тобой.

— Ты не должен был приезжать сюда!

— Ты с ним заодно? Говорят, что ты леди Хессенфилд?

— Так проще.

— Но твой муж…

— Ты виделся с ним?

— Да, он очень опечален. Он говорил о том, что надо поехать сюда, но это невозможно… здесь только якобиты желанные гости.

— Ты говорил о том, что собираешься сделать?

— Нет, тогда бы они обо всем догадались. Я должен был хранить тайну. Я тихонько ускользнул, но у меня здесь есть друзья, так что… со мной все в порядке.

Я вздохнула.

— Ты не должен был приезжать ко мне, Мэтью! Тот… случай… все кончено. Это было просто кратким затмением… ты понимаешь?

— О, с твоей стороны, да, — ответил он. — Но для меня те воспоминания драгоценней всего на свете.

— О нет, Мэтью!

— Бесполезно, Карлотта! Я не хочу причинять тебе никакого вреда, расстраивать тебя. Я просто хочу иногда видеть тебя, быть рядом. Я обещаю тебе, клянусь, что никогда не буду напоминать о тех временах. Если бы я просто мог быть здесь, изредка видеться с тобой, мне больше ничего не надо. Я просто хочу знать, что ты здесь. Ты так прекрасна! Более того, ты — само очарование! Карлотта, прошу тебя, позволь мне время от времени приходить сюда, разреши видеться с тобой, пожалуйста!

— Что ж, — сказала я, — если ты один из них, то иногда ты будешь встречаться с лордом Хессенфилдом.

— Но я хочу видеть лишь тебя и девочку. Она так похожа на тебя, Карлотта!

— Где ты остановился?

— На улице Сен-Жак. Это были самые лучшие апартаменты, что я смог найти. Думаю, через некоторое время я оттуда уеду. Карлотта, позволь мне стать твоим другом и встречаться с тобой иногда!

— Мэтью, если ты пообещаешь мне забыть все то…

— Я не могу обещать забыть! — пылко вымолвил он. — Но обещаю никогда и никому не говорить об этом. Если я смогу приходить сюда, видеться с тобой, я больше ничего не прошу.

Я дала ему разрешение — так я была потрясена. Как всегда, он боготворил меня, но сколько было всего, о чем я не хотела бы, чтобы мне напоминали.

В течение следующих нескольких недель Мэтью был частым гостем в нашем доме. Он настоял, чтобы увидеться с Клариссой, и они очень подружились. Я подумала, что он пользуется этим как предлогом, чтобы почаще навещать нас, но тут мне пришло в голову, что Мэри Мартон вполне могла подумать, что сердце Мэтью расположено к ней, а не к девочке.

Это было очень хорошее притворство. Он много беседовал с Клариссой, и они с Мэри часто водили девочку по городу. Слуги уже начали сопровождать их улыбками и шептаться о романе. Я была только рада этому, но не верила, что Мэтью действительно привлекает Мэри. Когда бы я ни подходила к нему, то сразу замечала, какое воздействие на него оказываю.

Хессенфилд отозвался о нем как о настоящем патриоте и сказал, что он привез ценную информацию о положении якобитов в Англии.

— Он хорошо поработал на нас в Англии и просто ждал подходящего момента, чтобы перебраться сюда.

В этом я была совсем не уверена. Я была достаточно искушена, чтобы понять, что Мэтью приехал, чтобы повидаться со мной. Но, несмотря на все это, он строго выполнял все условия нашего договора. Он никогда и словом не упоминал о том времени, что мы провели вместе, и я только радовалась, что все думают, будто он увлечен Мэри Мартон, всем сердцем надеясь, что Мэри, этой чистой и невинной девушке, не будет нанесен вред, хотя порой мне казалось, что он и в самом деле влюблен в нее. Совсем не обязательно было им проводить столько времени вместе! Хессенфилд часто отсутствовал, и я догадывалась, что приближается важное событие.

Ночью, когда мы лежали рядом, он был менее скрытен, чем днем. Я знала, что он чем-то очень обеспокоен и все время находится в напряжении, но он все-таки поделился со мной, что это предприятие будет самым важным в деле якобитов.

— Я знаю, вы переправляете в Англию оружие.

— Это я тебе говорил? Тогда забудь об этом, дорогая моя!

— Но ты не говорил, куда.

— И не скажу: чем меньше посвященных в наш план, тем лучше. Знаю лишь я и еще двое, один из которых король. Даже те люди, которые будут заниматься этим делом, еще не знают, куда именно они поедут. Все должно быть сохранено в тайне. Если прознают хоть что-то, будет катастрофа.

— Тогда я больше не буду тебя спрашивать, только одно: ты действительно не едешь?

— Нет, я отошлю их, а потом начну готовить следующую партию.

Несколько дней спустя к нам приехали гости. Они прибыли под предлогом простого визита вежливости, но я знала, что это не так. Хессенфилд принимал их в своем кабинете, на первом этаже. Я не беспокоила их и наказала то же самое слугам.

На первом этаже находились три комнаты, и все они соединялись между собой. Кабинет был по центру, а двумя оставшимися гостиными никогда не пользовались. Одна из них была устроена как библиотека, но на самом деле комнаты эти были продолжением кабинета.

Пока Хессенфилд принимал своих гостей, случилось необычное событие. Я играла с Клариссой в детской, когда она захотела спать, так что я уложила ее в постель и оставила одну. Потом я спустилась вниз, собираясь пойти прогуляться — я частенько гуляла одна. Это было вполне безопасно, если не выходить из квартала Марэ, а я была буквально очарована маленькими лавочками в ближайших улочках. Мне нравилось покупать ленты, веера, пуговицы и всякую мелочь — во всех них было какое-то особое очарование по сравнению с нашими английскими изделиями.

Наш дом был довольно высок, детская и наша спальни находились наверху, и только я собралась было спускаться, как мне показалось, что я слышу какой-то звук этажом ниже. Я остановилась. Если это уезжают гости Хессенфилда, лучше мне немного подождать. Я знала, по возможности он не хотел бы, чтобы их видели, хотя и не особо настаивал на этом. Но это было очень важное дело, и он хотел, чтобы все шло, как обычно. У него бывали разные люди, и ему не хотелось бы, чтобы заметили что-то необычное.

Поэтому я замерла. Я услышала, как тихо закрылась дверь, затем раздался звук удаляющихся вниз по лестнице шагов.

Я спустилась. Когда я вышла на улицу, то заметила Мэри Мартон, торопливо направляющуюся куда-то. Так значит, это Мэри вышла из той примыкающей к кабинету комнаты? Интересно, что она делала там? О, конечно же, она зашла, чтобы положить книгу (она постоянно брала книги из библиотеки), а когда возвращала, она вдруг услышала голоса в соседней комнате, поняла, что зашла не вовремя, и удалилась.

Пока я раздумывала о том, догонять мне ее или нет, она уже завернула за угол. Когда я пошла вслед за ней и свернула в ту же улочку, то вдруг заметила, что она встретилась с Мэтью.

Я быстро пошла назад. Так значит, это правда: он действительно увлечен ею и даже назначил ей свидание? Они зашли в харчевню под названием» Ананас «, на поскрипывающей над дверью вывеске был изображен огромный ананас. Это место пользовалось хорошей репутацией — здесь люди могли выпить стакан вина или поговорить с глазу на глаз. Вот, правда, ночью здесь становилось слегка шумновато.

Я улыбнулась. Эта встреча меня порадовала. Если Мэтью и Мэри влюбились друг в друга, значит, на моей совести одним грехом меньше. Я всегда чувствовала, что использую Мэтью и оскорбляю его невинность.

Я купила пуговицы и вернулась домой. Хессенфилд все еще совещался у себя в кабинете. Уже поздно вечером он вошел в нашу спальню. В его движениях чувствовалось напряжение, в котором он пребывал все это время.

— Ну что, закончил свои дела? — спросила я.

— Закончил?! — рассмеялся он. — Все только начинается!

Хессенфилд снова взял меня с собой во дворец, и на этот раз я осталась там на несколько дней. Это было так интересно! Я никогда не была при английском дворе, потому что хотя мой дед и был близким другом Карла II, но он был врагом брата короля, Якова, и ему не удалось достичь своего прежнего положения при Вильгельме и Марии, так что для меня это были совсем новые ощущения. Мне нравилась жизнь в Париже, этот город очаровал меня. Каждое утро я лежала в постели и прислушивалась к звукам просыпающегося Парижа, к тому, как постепенно отступает тишина ночи. Звук там, звук здесь, и вот к девяти часам утра город уже весь на ногах. Я обожала запах свежевыпеченного хлеба, который, казалось, наполнял все улицы округи, и любила прислушиваться к крикам торговцев. Когда я просыпалась, я знала, что крестьяне, прибывшие из ближних деревень, уже заняли места у лавок, разложив свои овощи, цветы, куриц, кроликов и рыбу всех сортов. Их можно было заметить во всех частях города, они считали его почти своим, так что, когда хозяйка хотела купить что-нибудь из продуктов, она уже знала, куда идти.

Для меня было большой радостью выходить на такие прогулки с нашей поварихой и ее помощником, наблюдая за тем, как она совершает свои покупки. Порой она притворялась, будто обращается за советом ко мне, но, естественно, я хорошо понимала, что ни в выборе товара, ни в торговле я ровным счетом ничего не смыслю, а ведь это было главным здесь.

Я начала познавать жизнь Парижа и полюбила ее. Все утро на улицах царили шум и суета, и мне нравилось бродить среди этих что-то выкрикивающих, отчаянно жестикулирующих людей. Я часто заходила в лавку аптекаря, где могла перепробовать множество духов, прежде чем выбирала самые лучшие, и всегда прислушивалась к советам аптекаря, который относился к этому с такой серьезностью, будто речь шла о жизни и смерти.

Порой я выезжала вместе с Хессенфилдом за ворота, которые обозначали границу между городом и деревней. Ворота были сделаны из дерева и железа, и всего по Парижу их насчитывалось около шестидесяти. Кроме того, на реке были устроены еще и специальные таможни.

Дни шли своим чередом, и все это время я ощущала беспокойство Хессенфилда о том, как прошло его дело. Он не относился к тем людям, которые сомневаются в своем успехе, но, видя его тревогу, я заключила, что операция была чрезвычайной важности. Но я не показывала, что, заметила его озабоченность, а была твердо уверена, что наше общение доставляет радость нам обоим и с течением времени не уменьшается.

Однажды днем в карете мы вместе с Клариссой поехали на прогулку за город. Тот день был заполнен счастьем. Теперь Кларисса уже редко вспоминала о Бенджи, как и я, она с головой окунулась в новую жизнь.

Домой мы прибыли поздно. У ворот нас встретил встревоженный слуга: из королевского дворца приехал джентльмен, который настаивает на срочной встрече с милордом. Хессенфилд сжал мою руку:

— Отведи Клариссу в детскую.

Я удалилась. Спустя несколько минут он поднялся наверх:

— Я немедленно должен ехать в Сен-Жермен. На следующий день он вернулся. Это было уже под вечер. Я услышала, как его лошадь подскакала к дому, спустилась вниз встретить его и сразу поняла — что-то случилось.

Мы поднялись прямо в нашу спальню. Хессенфилд закрыл дверь и посмотрел на меня.

— Катастрофа! — сказал он.

— Что? — запнувшись, вымолвила я.

— Наши люди угодили прямиком в ловушку. Их ждали на месте высадки. Потеряно все: люди, оружие, амуниция… все!

Я с недоверием смотрела на него.

— Но как…? — начала было я.

— Да! — с яростью выкрикнул он. — Как?! Как им удалось узнать точное место нашей высадки? Кто-то предал нас!

— Но кто?

— Вот это я и должен выяснить.

— Кто-нибудь в Англии., может, кто-то притворяется, что находится на вашей стороне, тогда как работает против?

— Верно, шпион был, но думаю, не там.

— Тогда где?

— Здесь!

— Здесь?! Но никто ведь не знал, да и кто бы это мог быть? Ты даже мне ничего не говорил. Скорей всего, кто-то в Англии.

— Нет, я думаю, что утечка сведений произошла именно здесь.

— Но кто?

— Я обязательно выясню это!

На следующий день Хессенфилд вернулся в Сен-Жермен. Я старалась вести себя так, будто ничего не произошло, но не могла не думать о тех людях, что угодили в ловушку, и теперь, скорей всего, находятся в Тауэре или другой тюрьме, ожидая приговора, которым, вне всяких сомнений, станет смерть. Я волновалась за Хессенфилда, который очень переживал, что оружие, предоставленное им королю Франции, теперь потеряно, но, что было хуже всего вместе с ним они лишились самых отважных своих людей.

Я никогда не видела его таким опечаленным. Это было что-то новое в его характере.

Я пошла в детскую.

— Где мой папа? — спросила Кларисса. Она всегда звала его» мой папа «. Думаю, это оттого, что она лишь недавно обрела его.

Он уехал повидаться с королем, — ответила я.

— Он уехал в большой спешке, — заметила Мэри Мартон.

— О да, — сказала я. — Важное дело.

— Мне показалось, что он выглядит слегка расстроенным, — продолжала Мэри.

Я пожала плечами.

— А куда мы пойдем сегодня? — встряла в наш разговор Кларисса.

— Мне надо купить немножко кружев, — ответила я. — Мадемуазель Пантон (она была моей портнихой) хочет отделать ими платье, но я сама должна выбрать цвет.

— Думаю, если платье не получится, — рассмеявшись, сказала Мэри, — вину она хочет свалить на вас, и вам придется подбирать что-нибудь другое. —» Это мадам сама выбрала «, — сказала она, в совершенстве передразнив мадемуазель Пантон.

— Мэри может быть мадемуазель Пантон, Жанной, мной, — сказала Кларисса, с восхищением взирая на Мэри.

Покупать кружева мы пошли все вместе. К обеду мы вернулись, Кларисса легла спать, а я отдыхала в своей спальне, читая. Это были самые спокойные часы дня, в это время все либо обедают, либо отдыхают после обеда, но к пяти часам улицы снова наполнятся людьми.

Я думала о том, что сейчас делает Хессенфилд, какие меры он принял, чтобы раскрыть того, кто предал их? Было невозможно представить себе, что среди нас есть шпионы.

Теперь я по-настоящему влюбилась в него. Наш союз казался идеальным: он был тем мужчиной, которого я всю жизнь искала, и хотелось надеяться, что я столько же значила для него. Мы оба обожали приключения. Такая жизнь устраивала нас обоих. Я подумала, а что будет, если удастся восстановить на троне Якова и мы вернемся в Англию, где заживем жизнью обыкновенного дворянина и его жены, если не считать того, что я не жена ему. Я себе этого не представляла: Хессенфилд всегда будет искать заговор, в котором непременно примет участие. В старые времена он бы отправился на море и стал грабить испанские галеоны. И в гражданскую войну, думаю, он повел бы себя точно так же, как и сейчас. Он был человеком, который все время должен защищать какое-нибудь дело, без опасности он не мыслил своей жизни. Такие мужчины иногда встречаются, но что происходит с ними, когда они стареют?

И тогда мне вспомнился дед — они были похожи. Какая жизнь была у него, когда он защищал Эверсли от Протекторат, — верный сторонник роялистской партии, притворяющийся круглоголовым. Это дело пришлось бы Хессенфилду по душе.

Вечер без него тянулся очень медленно. До тех пор, пока не пришла пора ложиться спать, я была с Клариссой. Мэри Мартон уложила ее, я сидела у ее кроватки и рассказывала сказки, пока она не заснула. Потом я вернулась в свою пустую спальню и тоже заснула.

Проснулась я рано утром, как обычно позавтракала хлебцами и кофе, а потом поднялась в комнату Клариссы. Она сидела в своей кроватке и играла с куклой, которую я купила ей днем раньше.

— Мэри ушла, — сказала она.

— Ушла?! Так рано? Этого не может быть! Кларисса кивнула.

— А у Иветты голубые глаза, — сказала она, протягивая мне куклу. — Посмотри!

— Уверена, Мэри у себя в комнате, — задумчиво произнесла я. — Пойду посмотрю.

Я прошла в комнату Мэри. Постель была заправлена. Неужели она не спала этой ночью? Если только она не заправила ее перед уходом, но обычно это Делала одна из служанок… и гораздо позднее.

Я оглядела комнату, открыла шкаф, одежды не было. И тогда я заметила записку. Она лежала на столе и предназначалась мне.

« Дорогая леди Хессенфилд!

Я должна была срочно уехать. Я получила письмо от моей тетушки из Лиона, которая тяжело заболела. Письмо доставили уже после того, как вы удалились к себе, а так как у вас был очень напряженный день, я решила не беспокоить вас. Сейчас еще можно успеть на карету до Лиона, поэтому я должна отправляться немедленно. Как только я смогу оставить тетушку, я вернусь и повидаюсь с вами.

Спасибо вам за вашу доброту.

Мэри Мартон «.

Листок бумаги выпал из моей руки: происходило что-то странное, я чувствовала это.

Почему вдруг Мэри уехала? И когда доставили письмо? Я бы услышала стук копыт во дворе. Кроме того, она никогда не упоминала о тетушке из Лиона; насколько я поняла, у нее вообще здесь не было родственников, кроме родителей.

Мои мысли немедленно обратились к Мэтью.» Вот в чем дело, — подумала я. — Она влюбилась в него, а он, должно быть, дал ей понять, что не любит ее «. Мэри всегда мне казалась странной девушкой, она постоянно держалась в стороне от остальных, и, хотя она сдружилась с Клариссой, думаю, она так и не смогла преодолеть неловкости передо мной. Меня порадовала новость о ее дружбе с Мэтью, и я тут же предположила, что между ними все серьезно. И разгадкой ее поспешного отъезда, скорей всего, было то, что она, узнав о равнодушии Мэтью, решила порвать со всем окружением, чтобы не слышать сочувствующих расспросов. Такая тихая и сдержанная девушка, как она, по крайней мере я так ее представляла, именно так бы и поступила.

На следующий день вернулся Хессенфилд. Он отсутствовал двое суток, но выглядел бодро и энергично, совсем как в прежние времена, и закружил меня в своих объятиях.

— Я должен немедленно увидеться с воспитательницей Клариссы!

— О, здесь произошло что-то странное — Мэри уехала.

— Уехала?!

Он непонимающе посмотрел на меня, и я быстро объяснила:

— Вчера утром я пошла к ней в комнату. Кровать была убрана, и лежала записка. Она уехала к больной тетушке в Лион.

— Больная тетушка из Лиона?! О, Боже, она скрылась, а ведь это была она. Утечка сведений… это она выдавала наши планы.

— Ты имеешь в виду, что… — это она была шпионкой?

— Именно. Я ведь пообещал тебе, что выясню, как это случилось. Ее я взял на заметку одной из первых и, в конце концов, докопался до правды. Это должен был быть кто-то из наших домочадцев. Нигде больше о плане даже и не упоминалось. В тот день ко мне приехали, и я принял всех в моем кабинете, мы разрабатывали план высадки. Только тогда было упомянуто название того места. Я даже бумаге его не доверил — это должно было храниться в строгой тайне, и все сведения передавались из уст в уста. Таким образом я догадался, что шпионом был кто-то из нашей семьи, тот, кто подслушал и немедленно передал эти сведения в Англию. Все было не так уж сложно, потому что я начал сразу с нее, она была последней, кто переселился к нам. Ее родители в Англии, и она работала на правительство королевы. Они решили уничтожить нас. Им стало известно, что в страну переправляется оружие, что оно разбрасывается по тихим уголкам побережья и что оно будет храниться там до тех пор, пока не наступит время, когда мы сможем воспользоваться им. Слава Богу, она стояла первой в списке подозреваемых, и я сразу же раскусил ее.

— Я не могу поверить, что Мэри могла поступить так.

— Так всегда бывает с хорошими шпионами. А она была достаточно искушенной в этом деле, уверяю тебя, и мы упустили ее… может, конечно, мы еще поймаем ее, но вряд ли. Во всяком случае, во Францию она не посмеет больше приехать: для нее это было бы слишком опасно.

— Я должна была догадаться! — воскликнула я. — Я хорошо помню тот день, когда ты встречался с этими людьми. Я заметила тогда Мэри. Мне послышалось, как открылась и закрылась дверь. Я спустилась вниз, когда она выходила, но я ничего даже не заподозрила. Я подумала, что просто она тайком идет на свидание со своим любовником.

— Каким любовником? — резко спросил Хессенфилд.

— С Мэтью Пилкингтоном. Ну, ты же знаешь, мы думали, что между ними роман. Сначала я решила, что она уехала из-за того, что между ними что-то произошло, что он сказал ей, будто не любит ее. Так считают все слуги, они только и делают, что говорят об ее отъезде. Слуги обожают всякие сплетни о любовных романах.

— Тогда пускай думают так и дальше, — задумчиво проговорил Хессенфилд.

Этот случай очень опечалил меня, но Хессенфилд, как ни странно, быстро восстановил свой былой оптимизм:

— Это дело случая. Иногда везет, иногда нет. Нам остается лишь надеяться.

Он снова был весел и жизнерадостен, и жизнь в доме вновь потекла по-старому, но все-таки меня не оставляли воспоминания о тех днях. Я продолжала вспоминать Мэри. Мне следовало бы сразу заметить, что она необычная воспитательница. Мне надо было более внимательно отнестись к ее рассказу. То, что она бы шпионкой в нашем доме и что именно я ввела ее в нашу семью, подействовало на меня угнетающе. Более того, Кларисса то и дело спрашивала меня о ней. Я сказала ей, что Мэри уехала к своей больной тетушке в Лион — это было, на первый взгляд, наилучшим выходом из положения. И, как настоял Хессенфилд, та же история распространилась по всему дому. Слуги посчитали весьма странным то, что она уехала, не сказав никому, но она была англичанкой, а (как я случайно подслушала) по мнению Жанны, англичане часто совершают всякие странности.

Прошла неделя с тех пор, как Мэри покинула нас, и я с Клариссой и Жанной пошли прогуляться. Мы побывали на рынке и уже возвращались домой вдоль реки, когда заметили толпу и какую-то суматоху.

Естественно, нам стало любопытно, и мы подошли поближе. Жанна повернулась ко мне и прошептала:

— Это не для малышки, мадам. Малышка мигом навострила ушки.

Что? Что они нашли? — воскликнула Кларисса.

— Ну, они вытаскивают что-то из реки, — сказала Жанна.

— Что? Что?

— Думаю, они и сами не знают. Что ж, нас ждет обед.

— Maman, — Кларисса уже переняла французский вариант и пользовалась им все время, — давай останемся.

Жанна кидала на меня беспокойные взгляды.

— Нет, мы должны идти домой, — твердо сказала я.

— Кто-то поймал в реке ворох старого тряпья, — добавила Жанна.

— А кто его туда бросил?

— Ну, этого мы не знаем, — ответила Жанна.

— А кто знает?

— Тот, кто его туда бросил.

— А кто бросил?

— Кларисса, — воскликнула я, — мы ничего не знаем! И сейчас мы идем домой, потому что Жанна должна приготовить обед. Ты же будешь обедать, да?

Кларисса заколебалась.

— Сначала я хочу узнать, кто бросил в эту реку свою одежду, — ответила она.

— Посмотрим, как ты заговоришь, когда мы будем обедать, а ты будешь дожидаться здесь новостей об одежде, плававшей в реке, — сказала я.

Она снова задумалась. Это был шанс. Я крепко взяла ее за руку и потащила прочь. Чуть позже Жанна подошла ко мне.

— Я подумала, что мадам это заинтересует: из реки сегодня утром вытащили мужчину.

— О, Боже, какому-то бедняге не повезло! Он, наверно, был очень несчастен, раз решил расстаться с жизнью.

— Говорят, что дело совсем не в этом, мадам. Говорят, что он был убит.

— Это еще хуже. Слава Богу, что мы не разрешили девочке посмотреть. Не говорите ей, Жанна, и запретите всем остальным рассказывать ей об этом.

— Да, мадам, я все сделаю.

Еще до того, как мне рассказали, я начала подозревать, что что-то происходит. В доме постоянно шептались, хотя разговоры велись более скрытно, чем обычно, и при моем появлении всегда смолкали.

Наконец, Жанна не выдержала.

— Мадам, — сказала она мне, — узнали имя того человека, что обнаружили в Сене.. Теперь известно, кто он.

— И кто же он?

Жанна на пару секунд замялась, после чего быстро выпалила:

— Это тот джентльмен, который часто приходил к нам.

— Что?! — воскликнула я.

— Монсеньор Пилкингтон.

— Нет, — прошептала я. — Этого не может быть!

— Может, мадам, и он был убит. Говорят, застрелен.

Меня била дрожь. Запинаясь, я проговорила:

— Я не верю этому. Зачем кому-то надо было убивать его?

Жанна лукаво посмотрела на меня:

— Причиной могла быть ревность, мадам;

— Ревность?! Но кто мог ревновать его? Она пожала плечами:

— Я думала, вы знаете, мадам.

— Да… да… спасибо, что рассказала мне. Пожалуйста, проследи, чтобы это не достигло ушей моей дочки.

— О да, мадам, конечно. Это не пойдет на пользу малышке.

Я заперлась в своей комнате. Было невозможно поверить в это. Наверняка произошла какая-то ошибка. Мэтью мертв… убит. Его тело брошено в Сену.

Я вышла на улицу. Об этом уже говорили на улицах и в лавках, и знакомые люди провожали меня странными взглядами, будто размышляя о чем-то.

« Боже мой! — подумала я. — Неужели они подозревают, что я к этому причастна?!»

Я вернулась домой: те же самые» тс-с «, тот же шепот. Когда я поднималась по лестнице, то услышала, как шепчутся две служанки:

— Crime passionne! , — услышала я. — Вот что это…

Это все любовь!

— Это здорово, когда кто-то ради тебя идет на убийство!

— Глупышка, это-то и есть crime passionne!

Я вбежала к себе в комнату. О чем они говорили?

Что имели в виду?

Хессенфилд приехал поздно ночью. Я ждала его.

Он выглядел абсолютно спокойным. Слышал ли он о теле, что вытащили из Сены, и то, что это Мэтью Пилкингтон?

— Что случилось? — спросил он.

— Мэтью Пилкингтон! — воскликнула я. — Убит!

Это, наверное, какая-то ошибка.

— Нет, это не ошибка, — проговорил он.

— Ты… ты сделал это? — задохнулась я.

— Не совсем, — ответил он. — Ему был вынесен приговор. Этот человек тоже был шпионом.

— Я не верю в это.

— Моя дорогая Карлотта, ты еще так неопытна в этих делах! Это моя вина, я должен был раскусить его раньше.

Я в изумлении уставилась на него: Мэтью — шпион? А что мне о нем известно? Он долгое время был в Грассленде, когда ухаживал за Дамарис, говорил о поместье в Дорсете и о чине в армии. И он, действительно, служил в армии, и, когда становился нужен, его вызывали. Он, должно быть, долго не появлялся в своем полку, пока жил в Грассленде. И тут я вспомнила… В ту ночь, когда я покинула Англию, он был неподалеку, в Эйот Аббасе. Все части головоломки встали на свои места. Ему было известно о том, что Хессенфилд там, и, когда он приезжал в Эйот Аббас, он искал его, а я наивно думала, будто он приехал ко мне! Я явилась предлогом… и каким! И именно из-за него нас тогда чуть не поймали. К нам подобрались на расстояние ружейного выстрела, пока мы гребли к кораблю. Мэтью был шпионом.

— Скорее всего, он и Мэри Мартон работали вместе, — сказала я. Хессенфилд кивнул:

— Получала информацию она: пряталась в соседней комнате, когда мы обсуждали наши планы.

— И, — продолжила я, — передавала ее Мэтью Пилкингтону. Вот почему она так спешила на встречу с ним.

— Я тоже так думаю. Хорошо, что ты заметила, как они встретились: это привело меня к нему. Его схватили… как говорится, прямо на месте преступления. У него в кармане лежали письма, которые полностью выдавали его.

— И вы убили его?

— Мы не могли позволить, чтобы он остался жив. Он был расстрелян, а тело его выкинули в реку.

— А теперь его нашли…

— И все указывают на меня, — добавил Хессенфилд. — И знаешь почему? Подозревают, что Пилкингтон либо был, либо навязывался тебе в любовники, и все думают, что я убил его из ревности.

— Надо положить конец этим грязным сплетням.

— Напротив, пускай говорят. Я бы хотел, чтобы так думали.

— Но тебя обвинят в убийстве.

— Это меня не волнует.

— А закон?

— Здесь принято закрывать глаза на подобные преступления. Кроме того, я могу доказать, что он был шпионом, а такая судьба ждет всех шпионов.

— Но все твердят…

— Да пускай твердят дальше! Все знают о моей любви к тебе, знают, что Пилкингтон часто навещал наш дом, ведь ты изумительно красивая женщина. Пусть наши враги считают, что его убили из-за ревности, а вовсе не потому, что раскусили его. Я содрогнулась. Хессенфилд обнял меня.

— Милая Карлотта, это не такая уж веселая игра: это дело жизни и смерти. Каждый из нас все время сталкивается с ней лицом к лицу. Пилкингтон знал об этом, Мэри Мартон тоже это было известно. Мы живем опасной жизнью, Карлотта, и теперь ты одна из нас. Мы умрем за наше дело, ибо согласны на все, если это делается ради него! Смерть всегда рядом… крадется за углом, выслеживает, чтобы напасть, когда этого меньше всего ожидаешь… Смерть ходит за нами по пятам. Если ты боишься, я отвезу тебя назад, домой. Это будет нетрудно устроить.

— И ты бы действительно отослал меня? Значит, ты устал от меня?

— Ты настоящая дурочка, если так думаешь! Разве ты не знаешь, что я люблю тебя? Только поэтому я и хотел бы, чтобы ты уехала… прочь от этих заговоров, от этой опасности.

Я кинулась в его объятия и крепко прижалась к нему.

— Я никогда не брошу тебя! Хессенфилд взъерошил мои волосы.

— Я знал, что ты скажешь это, — рассмеялся он. — Иначе бы не предлагал.

Той ночью дикая, необузданная страсть овладела нами, но на сердце у меня было все так же тяжело. Слишком многое лежало на моей совести: Дамарис, Бенджи… а теперь не покидала мысль, что там, на берегах Сены, лежит безжизненное тело Мэтью…