Филиппа Карр Таинственный пруд

ВСТРЕЧА У ПРУДА

С того самого момента как Бенедикт вошел в круг нашей семьи, я стала сознавать, что между нами существует особое влечение. Это было еще до того, как нам случилось пережить кошмар возле пруда Святого Бранока, кошмар, преследовавший нас многие годы и наложивший отпечаток на всю нашу последующую жизнь.

Мои родители, я и мой младший брат Джек осматривали в Лондоне Всемирную выставку. Шел 1851 год, мне было девять лет, Бенедикту семнадцать, но мне он казался взрослым.

Мы приехали из Корнуолла на поезде, что само по себе уже было приключением, и поселились в доме на Вестминстерской площади, где жили дядя Питер и тетя Амарилис. На самом деле они не были моими дядей и тетей, но, так как взаимоотношения в нашей семье были очень сложными, я всегда обращалась к ним именно так. Дядя Питер вошел в нашу семью, вступив в брак с тетей Амарилис, но впоследствии стал доминировать в ней, а тетя была племянницей моей бабушки, хотя обе они были примерно одного возраста. Моя мать относилась к дяде Питеру со смесью недоброжелательности и восхищения, что заставляло думать о существовании какой-то тайны в отношениях между ними. Он был темпераментным, обаятельным, а ореол грешности делал его весьма любопытной личностью.

Мне часто хотелось узнать — что бы все это могло значить? Совсем другой была тетя Амарилис: мягкой, доброй, довольно наивной, а потому любимой всеми. В ней не было ничего загадочного.

Их сын и дочь жили самостоятельно. Елена была замужем за Мэтью Хьюмом, успешно делающим политическую карьеру. Дядя Питер принимал большое участие в делах зятя, и поэтому Мэтью очень часто можно было видеть в нашем доме в Лондоне. Я слышала, как моя мать говорила, что дядя Питер — «серый кардинал» Мэтью Хьюма. Питер, сын дяди Питера и тети Амарилис, — которого все называли Питеркин, чтобы отличить от отца, — со своей женой Френсис руководил благотворительной организацией в лондонском Ист-Энде, и дела у них шли успешно.

Моя мать много рассказывала мне о них. Она вообще любила рассказывать о прошлом. Она родилась в нашем старом доме — Кадоре, принадлежавшем семейству Кадорсонов на протяжении веков, Который получила в наследство. Моим отцом был Рольф Хансон, получивший все имение после женитьбы на моей матери, но, как мне казалось, он любил это место еще больше, чем все мы. Я слышала, как говорили, будто имением никто за всю историю его существования не управлял так хорошо, как мистер Хансон. Впрочем, оно никогда не было и таким большим, поскольку вкладом отца в семейное состояние были земли Мэйнорли, владельцем которых он был, женившись на моей матери.

Сам отец не был корнуоллцем, так что его называли в этих краях «иностранцем», и это означало, что он родился по другую сторону реки Тамар, в чужой стране, называвшейся Англия. Его это всегда смешило. Семья у нас была дружная. Мой отец был умен, он хорошо разбирался в различных повседневных проблемах и без всякой суеты умел решать их — так мне по крайней мере казалось. Я никогда не видела его потерявшим самообладание и считала самым чудным человеком в мире. Я любила ездить вместе с ним верхом. Джек, который был на три года моложе меня, еще только учился держаться в седле. В свое время родители считали, что у них не будет других детей, кроме меня, и предполагалось, что когда-нибудь Кадор станет моим, но потом родился Джек.

Моя мать говорила:

— Кадор — это чудесный дом, и не из-за его башенок и каменных стен, а из-за того, что люди, жившие в нем, сумели сделать из него настоящее семейное гнездо! Никогда, никогда, — добавляла она, — не верь тем, кто твердит, будто дома важны сами по себе! Все дело в людях, которых ты любишь и которые любят тебя! Когда-то я понапрасну потеряла время, когда могла бы быть с твоим отцом, поскольку мне казалось, что его больше интересует Кадор, а не я. Потом мне повезло: я поняла, что к чему, но только после того, как мы лишились возможности прожить столько лет вместе! Так что в один прекрасный день Кадор перейдет к Джеку, а когда придет пора тебе выходить замуж, ты должна помнить, что желать должны тебя самое, а не твое приданое!

Вообще моя мать в отличие от отца любила поговорить. Мне нравилось смотреть, как отец сидит и со снисходительной улыбкой глядит на нее, в то время как мать ведет оживленную беседу. Мне кажется, я пошла больше в нее, чем в отца, хотя была похожа именно на него. У меня были светлые волосы, большие зеленые глаза и широкий рот. Вообще я должна была бы производить впечатление очень серьезной и задумчивой, если бы не мой дерзкий нос, совершенно не похожий на солидный длинный нос моего отца, который все портил. Иногда, если я допускала какую-нибудь выходку, отец нажимал мне пальцем на кончик носа, как будто в моем вздорном характере был виноват именно нос.

В те дни я не сознавала, насколько мне повезло с родителями, но такого рода умозаключения делают уже в более взрослом возрасте.

Прекрасными были дни детства, предшествовавшие событиям возле пруда Святого Бранока, после которых я поняла, что жизнь очень сложна. Эти дни теперь кажутся мне совершенно безоблачными и длящимися по целой неделе. У меня была гувернантка, мисс Прентис, самоотверженно пытавшаяся превратить меня в маленькую леди, достойную, по ее мнению, семейства владельцев Кадора. Я была суматошным ребенком, и если родители при этом не проявляли своего неодобрения, то что же оставалось делать бедной гувернантке? Полагаю, она плакалась миссис Пенлок, нашей кухарке, и мистеру Уотсону, нашему лакею, когда соизволяла спуститься в кухню, что происходило не слишком часто, поскольку она хорошо разбиралась в структурах общества, в котором находилась на более высокой ступени, чем домашняя прислуга.

Но миссис Пенлок, еще помнившая те дни в Кадоре, когда моя мать была маленькой девочкой, затянутая в свои солидные черные платья, была полновластной хозяйкой «подлестничных регионов»и умела должным образом управиться даже с самой мисс Прентис, так же, как и Уотсон, тоже весьма достойный джентльмен, исключая разве те случаи, когда он решал приударить за одной из хорошеньких служанок, что, впрочем, он тоже делал с чувством собственного достоинства.

Это были счастливые дни! Полагаю, мне попросту «разрешалось шалить», как утверждала мисс Прентис. Моя мать в детстве пользовалась довольно широкой степенью свободы и предоставляла мне те же возможности; ни в ней, ни в моем отце не было ничего от образа строгих родителей. «Маленькие дети должны быть видны, но не слышны», — говаривала старая миссис Фанни, жившая в одном из домиков возле гавани в Западном Полдери, покачивая головой и явно сокрушаясь о судьбе тех детей, которые не только видны, но и слышны. Она относилась к тем старухам, которые везде ищут грехи и умеют находить их. Она проводила долгие часы, поглядывая из своего крошечного оконца на мол, где сидели мужчины, занимавшиеся починкой сетей или взвешиванием улова, и ничто не укрывалось от ее взгляда. Летом она сидела на пороге дома, что было еще удобнее, чтобы вскрывать всяческие недостатки и «унюхать» зарождающийся скандал.

Такие люди всегда были и будут, — говорила мать. — Все это оттого, что их собственная жизнь пуста! Они страдают нездоровым любопытством в отношении людей, чья жизнь наполнена событиями, а от зависти стараются использовать любую возможность, чтобы их унизить. Будем надеяться, что никто из нас не станет таким!

И в Западном, ив Восточном Полдери было немало таких, как миссис Фанни. Люди с восточной стороны нашей реки считали тех, кто живет на стороне западной, почти такими же «иностранцами», как и тех, что живут по другую сторону реки Тамар. Миссис Фанни всегда говорила о них: «эти западные полдерцы»— с определенным презрением, а я смеялась, слыша, как ее западные соседи высказывались об обитателях восточной стороны с тем же презрительным превосходством.

Я любила нашу маленькую гавань с рыболовными лодками, покачивающимися на волнах и привязанными к большим железным кольцам, вмурованным в набережную так, что, проходя по ней, приходилось посматривать под ноги.

«Добрый день, мисс Анжелет!»— говорили мне рыбаки.

Анжела — мне не нравилось это имя, на самом деле меня звали Анжелет. Моя мать, очень интересовавшаяся семейной историей, рассказывала мне об одной из прабабок, живших во времена гражданской войны. Ее звали Анжелет — так в то время произносили это имя, — и я была названа в ее честь. Боюсь, уменьшительная форма имени меня и вовсе не устраивала, но люди постоянно использовали ее, думая, что, в конце концов, я привыкну.

Все знали, кто я — «та самая из Кадора, мисс Анжела, которая, может статься, унаследовала бы это имение, если бы не мистер Джек». Представляю, как все говорили, когда он родился: «Ну ладно, что мальчик, ему и положено быть хозяином, а для девочек тут уж больно неподходящее место».

Я хорошо знала людей, окружавших меня. Временами я догадывалась, что они собираются сказать, еще до того как они открывали рот. Старая миссис Фанни с ее любопытными глазками, охотящимися за тайнами; или миссис Полдрю, жившая в маленьком домике на краю Западного Полдери, таком же аккуратненьком, как она сама. Я знала, что перед тем, как улечься спать, они шарят под кроватями, чтобы узнать, не скрывается ли там какой-нибудь мужчина: так они хранили свою честь, на которую давным-давно никто не собирался покушаться! Был там еще Том-Рыба, всегда поджидавший прибытия улова с тележкой на колесах. Он катил ее через оба городка и через ближайшие деревушки, выкрикивая: «Рыба! Свежая рыба прямо из моря! Выходите, женщины! Том-Рыба уже у дверей! Я здесь, мои милашки!» Жила здесь и мисс Грант, державшая лавку с шерстью и сидевшая за прилавком, занимаясь вязанием в ожидании покупателей. Были еще булочники, пропахшие соблазнительными запахами хлеба. Было семейство Пенджели, торговавшее всем, чем угодно — от наперстков до сельскохозяйственного инвентаря; и был, конечно, «Приют рыбака», куда направлялись мужчины, распродавшие улов, чтобы пообщаться друг с другом. «Пустить по ветру все, что выловили в море или вырастили на земле», — комментировала это миссис Фанни, сидящая у окошка и поглядывавшая на выходящих из корчмы. «Старому Пеннилегу следовало бы призадуматься, прежде чем обслуживать их», — укоризненно замечала она. Она считала, что старина Пеннилег, хозяин корчмы, давным-давно должен гореть в адском пламени.

Меня очень интересовала миссис Фанни. Я любила смотреть на нее, когда она сидела с библией на коленях, водила по строчкам пальцем и шевелила губами. Меня удивляло, зачем она этим занимается? Ведь я знала, что читать она не умеет!

Я любил сидеть на бухте каната, пропахшего запахом моря, и прислушиваться к шуму волн, разглядывая море и размышляя о тех людях, которые отправлялись в неизвестность, чтобы исследовать мир, о людях, вроде Дрейка или Релея. Я хорошо представляла себе паруса, полощущиеся на ветру, и босоногих матросов, бегом выполняющих команды, которые отдаю я, стоя на мостике. Я представляла себе испанские галионы, полные сокровищ, которые мы возвращаем Англии. Я постоянно жила в мире мечты! Частенько я представляла себя Релеем или Дрейком, но с этими мечтами было не так просто, — волей-неволей мне приходилось менять свой пол! Но были и другие, в которые я погружалась еще чаще: я становилась доброй королевой Бесс, посвящающей этих людей в рыцарское звание. Да, так было удобней, я очень хорошо представляла себя великой королевой: три тысячи платьев и красный парик, а еще власть… великая власть! Иногда, впрочем, я бывала и Марией Стюарт, королевой Шотландии, идущей на казнь. Я произносила с эшафота такие трогательные речи, что никто не мог удержаться от слез. Сам палач был настолько растроган, что отказывался рубить мне голову! Одна из моих придворных дам, восхищавшаяся мною, настаивала на том, чтобы занять мое место. Мы пытались отговорить ее, но она настояла на своем! А потом… я притворялась ею до тех пор, пока не появлялся храбрый мужчина и не спасал меня! Мы жили счастливо и спокойно до самой старости, и никто далее и не подозревал о том, что я была королевой, поскольку все считали, что королева казнена в замке Фонтигрей!

Эти мечты были для меня более реальными, чем все, что происходило вокруг. Все это было до тех ужасных событий у пруда Святого Бранока. После них я изменилась и уже не решалась погружаться в мечты, которые могли возвратить меня к этим событиям.

Кадор располагался примерно в четверти мили от двух городков Полдери, расположенных по обе стороны реки. Наш дом стоял на холме, спускавшемся к морю. Дом был просто великолепен — с его башнями, бойницами и стенами из серого камня, выдерживавшими удары моря и непогоды в течение нескольких веков. Можно было назвать его крепостью. Интересно было ночью лежать в постели и прислушиваться к завываниям ветра в этих каменных стенах, иногда напоминавших пронзительные вопли безумца, иногда — тоскливое скуление испуганного животного. Я увлеченно слушала эти звуки до того происшествия, после которого стала их ненавидеть: они стали звучать для меня предупреждением.

Жизнь в эти дни была очень разнообразна. Я интересовалась абсолютно всем, происходящим вокруг. «У мисс Анжелы нос не сказать, чтоб длинный был, но сует-то она его везде», — таков был приговор миссис Пенлок. Мне очень нравились маленькие домики с побеленными стенами, которые теснились возле мола. Под Рождество мы с матерью отправлялись туда с визитами и вручением подарков, что было в здешних краях старинным обычаем. Дома бедняков состояли из двух темных комнат, разделенных перегородкой, не доходящей до крыши, что, как я поняла, облегчало вентиляцию. В некоторых из домиков был оригинальный предмет обстановки, так называемый «талфат»— что-то вроде полки, расположенной довольно высоко, где спала молодежь, забираясь туда по веревочной лестнице. Единственным источником света служила глиняная лампа в форме свечи с отверстием, в которое наливалось масло, а потом втыкался «пурван»— так местные жители называли фитиль.

Когда мы входили в такой дом, хозяйка смахивала со стула пыль и приглашала мать присесть, а я стояла рядом, широко раскрыв глаза, с интересом осматриваясь и выслушивая рассказ о том, как справляется Дженни с обязанностями служанки в доме священника, или когда их Джим должен вернуться с моря. Моя мать должна была быть в курсе всех дел, это входило в круг обязанностей хозяйки большого имения.

В этих домиках всегда пахло едой. Очаги топили деревом, собранным на берегу. Горело оно синим пламенем, что объяснялось, говорят, тем, что в нем содержалась соль, которой оно пропиталось в морской воде. В большинстве домов имелся вмурованный котел, где варили еду, а чайник, почерневший от сажи, висел на цепочке над огнем. Мне казалось, что эти люди говорят совсем на другом языке, чем мы, но я сумела его выучить. И еда у них была другая: например, «киллет»— что-то вроде каши из земляных орехов, или «пиллас»— нечто, напоминающее овсянку, которую они уваривали, пока не получалась какая-то гуща, которую называли «гурте». Мать рассказывала мне, что в прошлом столетии, когда эти люди были очень бедны, они собирали траву, закатывали ее в ячменное тесто и пекли в золе.

Теперь они были зажиточными людьми. Мать часто объясняла мне, что мой отец — хороший хозяин, считающий своим долгом заботиться о том, чтобы никто из живущих в округе не голодал.

Бедные рыбаки сильно зависели от погоды, а ветры на нашем побережье часто бывали жестокими. В Полдери царило угрюмое настроение, когда кто-нибудь из знатоков примет предсказывал шторма, из-за которых лодки не смогут выйти в море. Конечно, частенько шторма начинались без всякого предупреждения, и именно этого рыбаки и их семьи больше всего и боялись. Я слышала, как однажды жена рыбака сказала: «Он как уходит, так я никогда не знаю, вернется ли назад!» Конечно, это было очень неприятно, и именно по этой причине все они были очень суеверными. Рыбаки постоянно искали каких-то знаков или предзнаменований, в основном дурных.

Про общину шахтеров можно было сказать почти то же самое. Примерно в двух милях от города начиналось высохшее болото, а к нему примыкала шахта, где добывали олово. Называли ее «выпотрошенной». Это значило, что она бесполезна, давным-давно выработана, а на самом деле это было вовсе не так — местные неплохо зарабатывали на ней. Там мы регулярно посещали семейство Пенкарронов, жившее в симпатичном доме неподалеку от шахты, который называли Пенкаррон Мэйнор. Они переехали сюда несколько лет тому назад, купили это место и начали заниматься шахтой.

Суеверные шахтеры оставляли в шахте так называемый «диджан»— часть обеда, который брали с собой для угощения нэйкеров, чтобы задобрить их и избежать несчастья, которые были в шахтах не редкостью. Несколько раз там происходили ужасные аварии, и уже не одна семья потеряла своего кормильца. Так что им, как и рыбакам, приходилось следить за приметами. Они не могли себе позволить не обращать на них внимания.

«Конечно, они боятся, — говорила моя мать, — все это понятно! А если для того, чтобы меньше бояться, нужно с кем-то поделиться своим обедом, так это не слишком дорогая плата!»

Мне было очень любопытно узнать о нэйкерах. Говорили, что это карлики, духи евреев, распявших Христа, но моя мать в них не верила. Ей-то легко было не верить, ей ведь не нужно было спускаться в шахту, но вообще она очень интересовалась суевериями и говорила:

— Как бы посмеялись над нами в Лондоне. Но здесь, в Корнуолле, все это подчас имеет какой-то смысл: очень уж здесь подходящее место для духов и прочей нечисти! Ты только прислушайся к здешним легендам… эти родники с какими-то волшебными свойствами, эти истории про необъяснимые тайны, ну и, само собой разумеется, пруд Святого Бранока!

— О да! — с готовностью подхватила я. — Расскажи мне про этот пруд Святого Бранока!

— Когда ты попадешь туда, веди себя поосторожней. Ты вообще не должна ходить туда одна — только с мисс Прентис или еще с кем-нибудь! Там болотистое место, и могут быть неприятности! Это старая история. Мне кажется, что многие из местных по-настоящему верят в нее, но они вообще верят во все!

— А во что они верят?

В то, что слышат колокола!

Колокола? Какие колокола?

Колокола, которые находятся там, внизу.

— Где?

Под водой?

Мать кивнула:

— Все это просто смешно! Некоторые говорят, что это бездонный пруд. В таком случае, где же находятся колокола?

— Расскажи мне про эти колокола, мама! Ты же сама говорила, что люди должны больше узнавать о нужных вещах. Это тоже нужное, это ведь история!

Вряд ли это можно назвать историей! — Она рассмеялась и убрала мне за ухо локон, который выбился из-под ленты, удерживающей прическу. — По преданию, давным-давно на этом месте находился монастырь…

— Как? Прямо в воде?

— Никакой воды там тогда не было, она появилась позже! Поначалу, когда строили монастырь, все были очень добрыми и верующими людьми, проводили свое время в молитвах и творили добрые дела.

Это было в те времена, когда Святой Августин принес в Британию христианство!

— Это я знаю, — перебила я, опасаясь, что рассказ превратится в урок истории.

— Из самых дальних краев приходили в этот монастырь люди, принося с собой разнообразные дары: золото и серебро, вина и еду — так что постепенно из бедняков монахи превратились в очень богатых людей, и тогда они начали совершать дурные поступки!

— А какие?

— Они начали предаваться чревоугодию, начали пить слишком много вина, устраивать разгульные вечеринки, где плясали и вытворяли всякие непотребные вещи, чего не случалось ранее. Но в один прекрасный день в монастырь явился странник. Он не принес с собой никаких богатых даров, а отправился в церковь и обратился к монахам с проповедью. Он сообщил о том, что Бог недоволен ими, потому что они превратили превосходный монастырь, выстроенный для служения Богу, в гнездилище порока, и они должны покаяться. Но к этому времени монахи полюбили такой образ жизни и не желали расставаться с ним, так что странника, обратившегося к ним с предупреждением, они попросту возненавидели. Они велели ему немедленно убираться, пригрозив, что, если странник откажется, они попросту вышвырнут его. Странник не уходил, и тогда монахи принесли бичи и палки, которыми когда-то истязали себя, отчего, как предполагалось, становились более святыми, хотя я никогда не понимала, как здесь связано одно с другим. Монахи начали избивать странника, но палки лишь скользили по его телу, не принося ни малейшего вреда. А потом вдруг он начал излучать сияние, поднял руки и проклял монастырь Святого Бранока. Он сказал: «Когда-то это место считалось святым, но теперь оно осквернено! Пусть же станет так, будто оно никогда не существовало, пусть воды скроют его от человеческих глаз! Ваши колокола будут молчать… за исключением тех случаев, когда нужно будет оповестить о каком-то большом несчастье». Сказав это, странник исчез.

— Он отправился на небеса?

Возможно.

— Могу поспорить, что это был Святой Павел! Как раз такие вещи он больше всего любил делать!

— Ну, кем бы он ни был, если верить легенде, слова его оказались пророческими. Когда стали звонить в колокола, они не отозвались! Монахи, конечно, испугались, начали молиться, но толку от этих молитв не было, и колокола продолжали молчать. Потом как-то ночью пошел дождь… Он все лил и лил, и так сорок дней и сорок ночей, и тогда реки вышли из берегов, и вода стала подниматься все выше и выше, пока не покрыла весь монастырь, и на его месте остался пруд Святого Бранока.

— А глубоко до этого монастыря?

Мать взглянула на меня и улыбнулась:

Но это же просто выдумка! Когда на одной из шахт случается несчастье, люди начинают говорить, что до этого слышали колокола, но, по моему мнению, после несчастья люди всегда что-нибудь припоминают. Я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь заранее сообщил о предупреждении колоколов. Это просто одна из старых корнуоллских легенд!

Но ведь пруд есть!

— Это просто пруд — и все!

— Но он бездонный?

— Я в этом сомневаюсь.

— А кто-нибудь пытался промерить глубину?

— Зачем?

Узнать, есть ли там, внизу, монастырь?

— Это просто одно из старых корнуоллских суеверий! Никто ничего там не будет выяснять! Никто ведь не выясняет, каков состав воды в Роднике монахини в Альтаруне, которая, по слухам, предохраняет от безумия!

Никто не собирается проверять, правда ли, что испивший воды из источника Святого Уния в Редруте никогда не будет повешен. Просто есть люди, которые склонны верить в такие вещи, а остальные относятся к этому скептически. То же самое и с Бра-ноком…

— Хотелось бы мне послушать эти колокола!..

— Их нет! Я сомневаюсь даже в том, что там когда-то был монастырь. Ты же знаешь, как рождаются такие легенды. Людям мерещится, они видят или слышат что-то такое, что не могут объяснить.

Тогда начинают появляться легенды. Тем не менее, не подходи туда близко: это нездоровое место. Застойная вода всегда вредна… и, как я уже сказала, там топко.

Нужно сказать, в то время я не слишком заинтересовалась историей этого пруда. Кругом без конца рассказывали о каких-нибудь сверхъестественных событиях, о том, что некоторые люди имеют дурной глаз, что один умеют вредить другим, изготовляя восковые фигурки недруга и прокалывая их булавками. Однажды скоропостижно скончался мужчина, и его мать обвинила его жену в том, что та погубила его, посыпав солью вокруг его стула, — метод, который суд присяжных не признал достоверным способом убийства. Еще была Мэдди Крейг, которую звали «пелларом». Это значило, что кто-то из ее предков помог русалке, оказавшейся на берегу, вернуться обратно в море. Так что существовали роды пелларов, одаренные особыми способностями благодаря тому, что оказывали помощь русалкам. В общем, колокола Святого Бранока не представляли для меня особо необычный случай.

Моя мать очень интересовалась происхождением нашей семьи и многое знала об этом, поскольку большинство наших предшественниц тщательно записывали историю своей жизни. Большая часть этих записей хранилась в Эверсли, откуда и происходило наше семейство, но со временем браки разбрасывали членов семьи в самые разные места, и теперь Эверсли был домом всего лишь одного из ответвлений семейства. Мы очень редко навещали их, поскольку Эверсли находился на противоположном краю Англии — на юго-восточном, в то время как Кадор был на юго-западе.

Моей матери доводилось видеть немало этих дневников, и она частенько пересказывала мне их содержание. Особенно меня интересовала моя предшественница Анжелет. Она и ее сестра-близнец Берсаба были замужем за одним и тем же мужчиной: вначале Анжелет, а после ее смерти — Берсаба.

В Кадоре была картинная галерея, где меня больше всего интересовал портрет моего дедушки. Его глаза были нарисованы так, что все время следили за мной, в какой бы конец галереи я ни пошла, и, по-моему, выражение его лица тоже менялось. Наверное, это был очень хороший портрет, потому что складывалось впечатление, что в любой момент дедушка может переступить раму и выйти наружу. У него было смуглое волевое лицо, и если присмотреться, то можно было увидеть, как уголки губ слегка приподнимаются, а в глазах загораются огоньки. Похоже, дедушка считал жизнь большой шуткой.

Мать заметила, что я заинтересовалась портретом:

Почему ты всегда на него смотришь? — Знаешь, похоже, что он живой! Все остальные портреты — просто картинки, а этот кажется совсем живым!

Мать отвела взгляд. Я поняла, что она не хочет показать мне, что сильно взволнована, а потом сказала:

— Он был просто чудесным человеком. Я любила его… очень любила! Когда я была маленькой, он был для меня самым главным человеком. Ах, Анжела, как бы мне хотелось, чтобы ты могла узнать его! Временами мне кажется, что в нашей жизни все заранее предопределено. Он просто должен был умереть молодым, он никак не мог стать стариком! Твой дедушка прожил жизнь, полную приключений, иногда жестоких… а потом приехал сюда, чтобы жить мирной семейной жизнью с людьми, которых нежно любил. С моей матерью Джессикой, сыном Джекко и со мной.

Мама слишком разволновалась и не могла говорить дальше. Я обняла ее:

— Давай не будем смотреть на портрет, мама, если это так сильно расстраивает тебя!

Мать покачала головой:

— Услышав это, он просто посмеялся бы надо мной и велел бы прекратить горевать.

Она ушла вместе с ним… моя мать и Джекко, все они ушли и оставили меня одну. Даже сейчас… я так живо это помню! Никогда не смогу забыть… Я постоянно вспоминаю тот день, когда они ушли и больше не вернулись…

И она рассказала мне историю моего дедушки, Джейка Кадорсона:

Кадор — его родной дом. У Джейка был старший брат, который стал наследником имения. Они никак не могли ужиться друг с другом, и Джейк ушел из дома, присоединившись к странствующим цыганам…

— Он сам немного похож на цыгана!

— У Джейка и характер был похожий: он никогда не боялся жизни, бросал ей вызов, и жизнь приняла его, в конце концов, победив… Когда Джейк жил цыганской жизнью, он убил одного мужчину из местной знати, который напал на одну из цыганских девушек. Джейк бросился на помощь. Завязалась драка, во время которой мужчина и был убит, а Джейка сослали в Австралию на семь лет. Его бы наверняка повесили за это убийство, если бы твоя бабушка Джессика не заставила своего отца сделать все ради спасения Джейка: ее отец был очень влиятельным человеком. Ну и… Джейка приговорили к каторжным работам на новых землях Австралии в течение семи лет, что по тем временам было очень легким наказанием за убийство человека.

Пока Джейк жил в дальних краях, его брат умер, и Джейк унаследовал Кадор. Он вернулся в Англию и женился на твоей бабушке. Родился мой брат Джекко, а потом и я. У нас была очень счастливая семья! Потом мы поехали в Австралию… Когда кончился семилетний срок Джейка, он получил там участок земли и организовал свое хозяйство. Именно тогда, когда мы были в Австралии, Джейк на лодке вышел в море в этот ужасный день — он, моя мать и Джекко… Они так никогда и не вернулись…

Не нужно говорить об этом!

— Мне больно… даже сейчас. Я так ясно помню это!..

Я обняла ее:

— Ничего, мама! У тебя есть папа и мы… Джек и я.

Она еще крепче прижала меня к себе.

— Да, конечно, мне повезло, но я никогда не смогу забыть об этом. Мы все были вместе, а потом… ничего не стало. Вот так иногда оборачивается жизнь, в ней нужно быть готовым ко всему! — Она поцеловала меня и сказала:

— Конечно, мне не следует печалиться. С ними я была очень счастлива. Я должна помнить об этом и быть благодарной судьбе за это счастье. А теперь у меня есть вы!

Выслушав историю о дедушке, я стала еще чаще приходить в галерею и рассматривать его портрет. Теперь в своих мечтах я представляла себя живущей в те давние годы. Я была цыганкой, странствующей вместе с ним в кибитке… Я плыла с ним на корабле в дальние моря… Я была с дедушкой в тот роковой день, когда они вышли под парусом… Я всех их спасла, и у этой истории получился другой конец! В общем, дедушка занял главное место в моих мечтаниях.

Потом настал этот день в начале апреля. Стояла настоящая весна, и Джек прогуливался в саду с нашей няней. Я была вместе с ними, когда из дома вышли родители. Джек подбежал к матери и уткнулся в ее юбки. Она подняла его и улыбнулась мне:

— Мы получили весточку от твоей тетушки Амарилис!

Тетя Амарилис часто писала нам. Она считала, что родственники должны поддерживать постоянный контакт, и полагала, что должна взять на себя заботу о матери после того, как моя бабушка погибла в Австралии. Амарилис и моя бабушка Джессика были одного возраста и воспитывались вместе.

— Она очень заинтересовалась Всемирной выставкой, — добавила мать. — Выставку откроет сама королева в первый день мая.

Амарилис предлагает нам приехать в гости, мы уже давно не виделись.

Я запрыгала от радости: я обожала ездить в Лондон.

— Не вижу причин, по которым мы не можем принять это приглашение! — сказал отец.

— Я тоже поеду! — объявил Джек.

— Ну конечно, дорогой, — улыбнулась мать. — Неужели ты думаешь, что мы могли тебя оставить?

Нет, — удовлетворенно ответил Джек.

— Это должно быть интересно, — продолжала мать. — Выставку готовят уже много месяцев, и королеву это предприятие особенно занимает, поскольку идея принадлежит принцу Альберту. Он-то и стоит за всем этим!

— А когда мы поедем? — спросила я.

Через несколько недель, — ответила мать.

— Мы выберем подходящее время, — добавил отец. — Нам нужно попасть туда к самому открытию…

— Которое будет проводить королева! — вставила я. — О, я жду-не дождусь, когда же это произойдет!

Я отправляюсь писать письмо тетушке Амарилис, — сказала мать.

С этих пор все разговоры в доме кружили вокруг предстоящей Всемирной выставки.

Когда мы прибыли в Лондон, нас тепло приветствовала тетя Амарилис. Их лондонская резиденция просто потрясала. Она была расположена на знаменитой площади, в середине которой находились крытые сады для обитателей домов, имеющих собственные ключи. Сады эти прекрасно содержались: там росли деревья, кусты и были беседки со скамьями. Мне это место всегда казалось миниатюрным заколдованным лесом. Из верхних окон дома можно было видеть Темзу. Я любила смотреть на нее и представлять себе славные дни прошлого, когда река была главной городской транспортной магистралью. Я воображала себя Анной Болейн, отправляющейся на церемонию коронации, а потом — в тюрьму, в лондонский Тауэр. Я была в составе королевской свиты, слушающей генделевскую «Музыку на воде». Я всегда находилась в центре знаменательных событий, играя в них, конечно, героическую роль!

Тете Амарилис сейчас, должно быть, исполнилось лет шестьдесят, но у нее было гладкое, без морщин, почти детское лицо, и она выглядела гораздо моложе своих лет. Дядя Питер был еще старше, но производил впечатление человека, не поддающегося влиянию времени.

Тетя Амарилис взволнованно обняла мою мать. Ее глаза тут же наполнились слезами, и я поняла, что сейчас она вспоминает мою бабушку, что случалось всегда, когда она виделась с моей матерью после длительной разлуки.

— До чего же я рада видеть вас здесь! — воскликнула она. — Кажется, что мы не виделись целую вечность! До чего же успела подрасти Анжела! А маленький Джек! Похоже, он у нас больше уже не маленький, а?

— Я уже большой, — скромно признал Джек. Тетя Амарилис нежно расцеловала его.

И Рольф здесь… Как я рада тебя видеть! Давайте посмотрим ваши комнаты. Конечно, это те самые, к которым вы привыкли. Кстати, Елена и Мэтью придут к нам завтра: Мэтью должен обсудить с утра кое-какие дела с Питером.

И вот я оказалась в своей маленькой комнатке на верхнем этаже дома. Тетя Амарилис знала, что я люблю смотреть на Темзу. Она никогда не забывала о таких мелочах и, похоже, проводила всю жизнь в стремлении угодить любимым ею людям.

Весь остаток дня был посвящен разговорам о семейных делах.

— Вам обязательно нужно сходить в гости к Елене, — сказала тетя Амарилис. — Джонни и Джеффри будут очень рады видеть Анжелет.

— Джонни, должно быть, подрос?

— Скоро ему исполнится тринадцать.

Мне тоже захотелось увидеть Джонни, и на следующий день мать взяла Джека и меня в гости к Хьюмам. Мэтью, конечно, был уже у дяди Питера, но тетя Елена с радостью встретила нас. Тетя Елена была очень похожа на свою мать, но ей не хватало той блаженной веры в доброту окружающего мира, которая придавала ее матери совершенно необыкновенное очарование. Она обожала свою семью и очень гордилась карьерой мужа. Тетя Елена рассказывала моей матери об успехах Мэтью в палате общин и о том, что, по ее мнению, их партия скоро придет к власти, в этом случае Мэтью наверняка получит должность министра. Его отец был уверен в этом, а уж он-то, как никто, умел держать «нос по ветру».

Я осматривала принадлежавшую Джонни коллекцию книг по археологии, которую он показывал мне с большим увлечением. На самом деле, меня не очень интересовало старое оружие, монеты и глиняные черепки, которые раскапывали, чтобы доказать, каким именно образом каменный век перешел в бронзовый, но мне нравилось быть рядом с Джонни. Его тоже очень интересовала выставка, и он сообщил мне, что часто ходит в Гайд-Парк, чтобы посмотреть, как продвигаются работы. К моменту открытия все будет просто чудесно, а главным чудом будет знаменитый Хрустальный дворец.

Джеффри, который был на два года старше меня, относился ко мне несколько снисходительно, полагая, что я слишком мала, чтобы привлечь его внимание. Джонни, который был старше меня на четыре года, относился ко мне совсем иначе. В Джонни вообще было что-то необычное.

Когда мы вернулись в дом на площади, Мэтью все еще был у дяди Питера.

Дядя Питер всегда был очень приветлив со мной и, по-моему, питал ко мне особую симпатию. Однажды он сказал: «Возможно, внешне ты и не очень похожа на свою бабушку, но на самом деле ты — ее копия», и я почувствовала, что он делает мне комплимент: должно быть, Джессика очень нравилась ему.

Он был полным хозяином в доме. Его волосы были почти седыми, но выглядел он очень привлекательно. Главной чертой его внешности была постоянная скрытая улыбка, как будто жизнь очень забавляла его, поскольку он давным-давно разобрался во всех ее секретах. Я была уверена в том, что это именно так.

«Серый кардинал»… Да, в этом не могло быть сомнений. Каким бы знаменитым политиком ни был Мэтью, он считал тестя своим наставником. Мэтью успел сделать очень многое с тех пор, как вернулся из Австралии: например, написал книгу про каторгу и каторжников, которая стала классикой, главной книгой по этому вопросу. Каторга все еще существовала, а значит, существовали и те самые позорные трюмы, в которых содержали перевозимых заключенных. И условия, царящие в тюрьмах, все еще были ужасными. Мэтью привлек внимание общества к этим вопросам, и тема каторги была у всех на устах. Очень многие разделяли взгляды Мэтью, считая, что следует отменить каторгу, и, похоже, в скором времени это должно было произойти. Кроме того, Мэтью написал книгу о детях-трубочистах и о труде на шахтах. Мэтью был реформатором по природе. Это значило, что он был весьма уважаемым членом парламента, которого любили избиратели, ценили лидеры партии, уверенные в том, что он займет министерский пост, когда партия придет к власти.

Мне разрешили сидеть за столом вместе со всей семьей.

— Я хочу, чтобы Анжелет сидела рядом со мной, — объявил дядя Питер.

Он умел быть очаровательным и ухаживать за женщинами. Неудивительно, что такие существа, как я, восхищались им.

Разговор, в основном, вел он. Похоже, что дядя Питер, как говорит поговорка, «умел держать пальцы сразу в нескольких пирогах». В то время я не имела понятия, в чем конкретно состоят его деловые интересы, но знала, что они были доходны и сделали его очень богатым человеком. Позже я узнала, что он владел несколькими клубами с весьма сомнительной репутацией, но, с его точки зрения, он служил обществу: эти клубы удерживали людей от совершения судебно-наказуемых поступков, которые могли бы повредить обществу, и таким образом оказывал стране огромную услугу. Амарилис полностью верила в это, хотя в свое время его деяния вызвали огромный скандал, из-за чего он потерял место в парламенте. Ему пришлось пойти на компромисс, уйдя от активного участия в политической жизни и ограничиваясь направлением деятельности Мэтью в выгодное, по его мнению, русло. Я считала Мэтью марионеткой, а дядю Питера — его кукловодом. Мэтью был не единственным человеком, которым он манипулировал. Я была уверена в том, что множество людей делает то, что считает нужным дядя Питер. Но я была очень довольна и ощущала себя очень важной персоной, поскольку именно меня он избрал своей соседкой.

Разговор шел о глупости Джона Рассела, который был премьер-министром и членом партии вигов. Поскольку дядя Питер состоял в партии тори, он не мог не относиться с презрением к «маленькому Джону», как он называл премьер-министра.

Подробно обсуждалась выставка.

— Наверное, тебе не терпится увидеть ее открытие, не так ли, Анжелет? — спросил он, повернувшись ко мне.

Я кивнула.

— Это действительно будет историческое событие, которое ты запомнишь на всю жизнь!

— Насколько я знаю, открывать выставку будет королева? — спросила моя мать.

— Ну, конечно же, наше маленькое величество прямо-таки носится с этой идеей!

А почему? Потому что это замысел Альберта, стало быть, в ее глазах это просто совершенство!

— Правда ведь, чудесно видеть такую счастливую пару? — сказала тетя Амарилис. — Они — прекрасный пример для всей нации!

Полагаю, моя дорогая, временами у них случаются и шторма, — сказал дядя Питер, — но, насколько мне известно, Альберт как нельзя лучше умеет увернуться от такого рода сложностей, что говорит о его мудрости… или, может быть, о его милой внешности.

— Ах, Питер! — воскликнула тетушка Амарилис, наполовину восхищенно, наполовину осуждающе.

— По крайней мере, — вставил Мэтью, — проект близится к завершению и, судя по всему, получается неплохо.

— Маленький Джон постарается сделать все, чтобы вызвать осложнения, — сказал дядя Питер. — Что он там еще выдумал, Мэтью?

— Он хочет устроить салют из пушек в Сент-Джеймс-парке. Он говорит, что, если пушки будут стрелять в Гайд-Парке, в павильоне могут вылететь все стекла.

— А они не вылетят? — спросила моя мать.

— Конечно, нет! — заявил дядя Питер. — Просто он хочет поучаствовать в событии и доставить кое-какие неприятности.

— Полагаю, Альберт собирается выступить против него, — сказал Мэтью.

— А что, если стекла действительно вылетят? — спросила я.

— Милая моя Анжелет, — сказал дядя Питер, улыбнувшись мне, — в таком случае выяснится, что Альберт ошибался, а Маленький Джон был прав.

— А это не рискованно? Он пожал плечами.

— Я не думаю, что Альберт пойдет на уступки в этом вопросе.

Ну-ну, не бойся, я думаю, ничего там не произойдет, и Хрустальный дворец останется цел. А если окажется, что я не прав, ну что ж, тогда я скажу «аи-аи-аи!»

— Мне кажется довольно глупым идти на такой риск, — сказала я. — Будет ужасно, если все пойдет прахом из-за такой мелочи.

— Жизнь, милое дитя, всегда содержит элемент риска!

Иногда бывает даже выгодно пойти на риск. Если принц уступит в этом вопросе, у Маленького Джона появятся новые амбиции. Альберт не может признать свою ошибку, и поэтому он пойдет на риск.

Я замолчала, обдумывая сказанное, и заметила, что дядя Питер с любопытством поглядывает на меня.

Он продолжал рассказывать о волшебной выставке, о том, что принц задумал ее как праздник труда и мира. Для нации лучше укреплять дружбу, демонстрируя свои технические достижения, чем сталкиваться на поле битвы. Искусство и коммерция должны идти рука об руку.

Настал великий день. Нам очень повезло, и мы сумели попасть на церемонию открытия. Впервые в жизни я увидела нашу королеву. Она выглядела просто великолепно в одежде розового и серебряного цветов. На груди у нее была лента ордена Подвязки, а на голове — небольшая корона, в которой сверкал алмаз Кохинор. У меня просто дух захватило: никогда в жизни я не видела такого великолепного зрелища! Я с радостью присоединилась к хору восторженных криков, которыми встретили прибытие королевы. Над головой у нее развевались перья, каким-то образом прикрепленные к короне. Она казалась очень гордой, счастливой и совершенно царственной — в общем, такой, какой и должна быть королева.

Это был прекрасный день. Он оправдал все мои ожидания. Играла прекрасная музыка. Мне очень понравился хор. Королева с супругом сидели под сине-золотым балдахином на королевском помосте. Я не могла оторвать от нее глаз. Мысленно я присутствовала там, я была Викторией — верной женой, мудрой матерью, великой королевой, примером для всей нации! Я была полностью удовлетворена.

За день мы очень устали. Нужно было так много увидеть самых разных вещей. Здесь были представлены все страны, демонстрирующие все лучшее, и самые знаменитые люди, вроде герцога Веллингтона. Но ничто не могло сравниться с нашей маленькой королевой, такой счастливой, такой человечной, но в то же время самой настоящей королевой. Я влюбилась в нее с первого момента, и именно воспоминания о ней были самыми значительным впечатлением этого дня.

Ни о чем другом, кроме выставки, дома, конечно, не говорили. Обсуждать ее можно было бесконечно. Тетя Амарилис сказала:

— Конечно, вы захотите еще раз посетить ее до возвращения в Корнуолл?

Моя мать согласилась с ней.

— А королева там будет? — спросила я.

— Это не удивило бы меня! — ответил дядя Питер. — Выставка задумана Альбертом, и поэтому в ее глазах она выглядит безупречно!

Из пушек стреляли в Гайд-Парке, — сказала я, — и стекла в павильоне не вылетели!

— Значит, ты помнила об этом? — улыбнулся дядя Питер.

— Ну да, ведь это было важно.

— Да, и несколько рискованно. Но разве я не говорил тебе, что иногда следует идти на риск.

И если ты будешь вести себя смело, то риск обернется в твою пользу.

В этот день мы поздно легли спать, и, как только моя голова коснулась подушки, я тут же провалилась в счастливые сны… В розовом платье, украшенном серебром, я торжественно ступала на королевский помост, и все приветствовали меня. Это был красивый сон.

Это случилось на следующий день.

Мы сидели за столом опять с Мэтью, который был здесь, по-видимому, постоянным посетителем. Мы продолжали обсуждать выставку и доедали последнее блюдо, когда послышался негромкий звук в дверь, и на пороге появился Джонсон, дворецкий.

Он вежливо прокашлялся и сказал:

— Сэр, вас желает видеть молодой джентльмен.

— Джентльмен? А не может ли он подождать, Джонсон?

— Он сказал, что дело очень важное, сэр. Он не представился?

— Он назвал себя мистером Бенедиктом Лэнсдоном, сэр.

В течение нескольких секунд дядя Питер сидел неподвижно. Наверное, это было трудно заметить, но я наблюдала за ним с близкого расстояния, и мне показалось, что он слегка обескуражен.

Он приподнялся со стула, а затем вновь сел.

— Хорошо, Джонсон, я встречусь с ним, но попроси его подождать.

Джонсон вышел, и дядя Питер взглянул на тетю Амарилис.

Кто это, Питер? Наше имя…

Возможно, это дальний родственник, о котором все позабыли. Я выясню… Простите, я должен выйти! Он вышел, а мы продолжали болтать.

— Любопытно, кто это такой? — спросил Мэтью. — Должно быть, кто-то из членов семьи? Это имя…

— Очень любопытно, — поддержала я. Мать улыбнулась мне, но ничего не сказала. Покончив с обедом, мы встали из-за стола.

Дядя Питер все еще находился в кабинете с посетителем.

Как же все-таки раздражает, когда ты молод, и от тебя что-то утаивают! Наверняка с Бенедиктом Лэнсдоном была связана какая-то страшная тайна — в этом я не сомневалась: мои родители говорили о нем приглушенными голосами, а тетя Амарилис выглядела несколько растерянной. Я слышала, как Мэтью сказал моему отцу, что надеется на то, что все обойдется.

Я задумалась, что бы это могло значить?

Прислушиваясь к разговорам, я постепенно начала понимать, что произошло.

Бенедикт оказался внуком дяди Питера! Он родился в Австралии семнадцать лет назад, а его отец был внебрачным сыном дяди Питера. Дядя Питер был женат только один раз, и его женой была тетя Амарилис, но это не помешало ему обзавестись сыном, о котором Амарилис до сих пор ни разу не слышала.

Я подслушала, как мать говорила об этом отцу:

— Питер, конечно, погуливал, как и следовало ожидать. Он был молодым повесой… до того, как встретил Амарилис, конечно!

Итак, Бенедикт был плодом юношеского увлечения дяди Питера. Именно от Бенедикта я услышала подробности истории, которую не могла узнать ни от кого другого. Мы с ним сразу же почувствовали влечение друг к другу. Меня к нему влекло, потому что он очень отличался от всех, кого я знала до сих пор. Его же во мне, видимо, привлекало то, что я совершенно восхищалась им.

Для своего возраста он был достаточно высок. У него были ярко-синие глаза, особенно выделявшиеся на бронзовом лице. Волосы были светлыми, выгоревшими под жгучим солнцем Австралии. В Бенедикте был тот же дух безмятежности, что и в дяде Питере. Думаю, дядя Питер был очень похож на него в его возрасте. Он смотрел на мир несколько иронично, полагая, похоже, что мир создан для того, чтобы развлекать его и служить ему. В их родственной связи было невозможно сомневаться.

При доме на площади был небольшой, вымощенный каменными плитами садик, в котором росли кусты и груша с почти несъедобными плодами. Тетя Амарилис выставляла туда горшки с цветущими растениями, и там же стояла деревянная скамья.

Я как раз была в саду, когда произошла наша первая встреча с Бенедиктом.

— Привет! — сказал он. — Ты интересная девочка. Кто ты такая?

— Я Анжелет! Иногда мое имя не правильно произносят, путая меня с ангелом, что не имеет ничего общего с действительностью!

— Надеюсь, что это так и есть, — ответил он. — Я испугался бы, встретившись с ангелом.

— Не думаю, что вас может напугать встреча с кем-нибудь!

Именно так я о нем и думала, и ему понравились мои слова. Его синие глаза довольно блеснули.

— Ну, вообще-то я и правда мало чего боюсь, — признал он. — Но у ангелов, говорят, есть привычка записывать людские грехи!

— А у вас много грехов?

Он, словно заговорщик, кивнул мне, и я рассмеялась.

— А почему вы не представляетесь? — спросила я.

— Бенедикт Лэнсдон! Давай, ты лучше будешь звать меня Беном.

— Да, Бен звучит гораздо лучше. Бенедикт — это что-то слишком набожное, вроде монаха, или святого, или еще чего-нибудь в этом роде.

— Боюсь, ни монаха, ни святого из меня не получится.

— А что ты здесь делаешь?

— Приехал повидать дедушку.

— Дядю Питера?

Так он твой дядюшка?

Ну, не совсем… Дядюшкой называют человека, к которому неизвестно, как нужно обращаться… Просто он женат на моей тете Амарилис, хотя на самом деле она мне тоже совсем не тетя… В общем, это родственные отношения, которые очень сложно объяснить посторонним!

— Ну, со мной-то дела обстоят проще:

Питер на самом деле мой дедушка.

— Ну, не совсем уж так просто. Похоже, что он не знал о существовании внука до твоего приезда?

Ничего странного, все очень естественно! Временами люди обзаводятся детьми, хотя не собирались этого делать. Это застает их, так сказать, врасплох, и они не знают, что предпринять? Вот так и произошло с моей бабушкой и с твоим дядей Питером. — Я понимаю…

— И тогда она отправилась в Австралию! Он оплатил ей дорогу и потом в течение всей жизни высылал деньги. Родился мой отец. Он был назван в честь своего родителя Питером Лэнсдоном… В общем-то, его звали Питер Лэнсдон-Картер, но имя Картер всегда опускали. Моя бабушка так и не вышла замуж, но отец женился, и на свет появился я. Вот так и получилось, что у твоего дяди Питера появился внук. Моя бабушка часто рассказывала об Англии и о том, какой чудесный у меня дедушка. Однажды что-то о нем появилось в газетах, какие-то не слишком приятные вещи, но бабушка все это высмеяла, сказав, что лучше него человека не найти. Когда она умерла, мы перестали получать о нем вести, но часто вспоминали. Потом умерла моя мать, и мы с отцом остались вдвоем. У нас было небольшое хозяйство, но дела шли плохо. Там и почва неподходящая, слишком сухая, а дождей там всегда не хватает, да и вредителей там полным-полно, саранча и тому подобное. Когда мой отец понял, что умирает, он завел со мной разговор о будущем. Он знал человека, который согласился бы купить наше хозяйство, и хотел, чтобы я отправился в Англию и отыскал своего дедушку. «Ты найдешь его без труда, — говорил он. — Он широко известен».

Ну и, когда он умер, я решил, что стоит посмотреть Англию, поэтому распродал имущество и приехал сюда.

— Это был очень смелый поступок!

И чем ты теперь будешь заниматься?

Бенедикт пожал плечами:

Нужно посмотреть, откуда ветер дует.

— Надеюсь, он дует в нужном направлении. Он благодарно улыбнулся мне:

— Я позабочусь о том, чтобы это так и было!

— Я не сомневаюсь в этом.

Мы улыбнулись друг другу, и мне подумалось, что я понравилась ему так же, как и он мне.

— Мой дедушка тоже жил в Австралии, — сказала я.

— Неужели?

— Да, вначале как заключенный.

Не может быть!

— Да, семь лет каторги за убийство.

Просто не верится!

Там были особые обстоятельства. Он присоединился к цыганам и странствовал вместе с ними, хотя сам был воспитан в Кадоре. Тебе нужно приехать в Кадор! Правда, это просто чудесное место. Оно принадлежало семейству Кадорсонов в течение многих поколений.

— Настоящее старинное поместье?

— Да, и это мой дом.

Расскажи еще о своем дедушке.

— Он отправился путешествовать вместе с цыганами, и какой-то мужчина, считавший себя джентльменом, напал на девушку-цыганку. Мой дедушка решил остановить его, и в схватке тот мужчина погиб. Признали, что это убийство, и деда сослали в Австралию на семь лет…

— Легкое наказание за убийство!

— На самом деле это нельзя назвать убийством, он ведь защищал девушку!

Моя бабушка, которая была тогда маленькой девочкой, спасла его, то есть упросила своего отца сделать это. Мой дедушка отбыл свой срок, организовал в Австралии свое хозяйство, а потом, когда вернулся в Англию, он и моя бабушка поженились.

В общем, счастливый конец?

— Поначалу… У них появились сын Джекко и моя мама, и они жили очень счастливо, но потом решили съездить в Австралию. Так они утонули… все, кроме моей матери!

Она была единственной, кто остался в живых, так как случайно в тот день она не отправилась с ними в море.

— Значит, в Австралии он и погиб? Я кивнула.

— Я слышал истории о людях, которым удавалось выжить…

— Да, и такое бывает. Похоже, там такое место, где может случиться все, что угодно!

— В любом месте может случиться все, что угодно.

— Пусть так, в любом случае я рада, что ты решил сюда приехать, Бен.

— Я тоже.

Из дома вышли моя мать и Амарилис. Амарилис с некоторым опасением взглянула на Бенедикта, но он улыбнулся ей без всякого смущения. Он чувствовал себя здесь как дома.

Некоторое время Бен рассказывал нам об Австралии и о том, что Лондон оказался и в самом деле таким интересным местом, каким он его себе представлял. Потом Бенедикт спросил, можно ли здесь скакать верхом. Тетя Амарилис сказала, что вообще здесь катаются на Роуд и что это можно будет устроить.

— Я уверен, что ты постоянно ездишь верхом, — сказал он мне.

— Ну да, — согласилась я. — Я люблю верховую езду и в Кадоре часто езжу.

— Может быть, мы сможем покататься вместе?

— С удовольствием.

Моя мать и тетя Амарилис неуверенно переглянулись, и тетя Амарилис сообщила, что через полчаса будет подан обед.

Я действительно покаталась верхом на Роттен-роу вместе с Бенедиктом, Джонии и Джеффри. Прогулки верхом здесь очень отличались от тех, к которым я привыкла в Корнуолле: здесь гуляли люди из высшего света, которые постоянно раскланивались друг с другом. Я держалась в седле ничуть не хуже, чем наши лондонские мальчишки, но вот Бенедикт был и в самом деле прекрасным наездником, так что мне очень захотелось прокатиться с ним где-нибудь в таком месте, где он смог бы проявить все свои способности.

Он много говорил, обращаясь в основном ко мне.

— Тебе нужно побывать в Австралии, — говорил он и описывал свою родину. — Кустарники, холмы и везде каучуковые деревья.

— А кенгуру? — спросила я.

— Само собой разумеется, и кенгуру.

— Они носят детей в сумочках! Я видела это на картинках.

— Эти малыши рождаются величиной с полдюйма. Он рассказывал нам о Сиднее и его чудесной гавани, изрезанной заливчиками и бухточками, окруженной красивыми деревьями, на которых сидят разноцветные птицы.

— И там же — заключенные? — спросила я.

— Да, они все еще есть. Но их меньше, чем прежде, и теперь там появилось много поселенцев, которые хотят создать настоящий город и создают его.

Ты бы хотел поехать туда? — спросила я Джонни.

— Ну, разве что просто посмотреть! Жить лучше здесь.

— Откуда ты знаешь? — спросила я. — Ты же никогда не был там. Вот Бен мог бы судить, где лучше, потому что ему есть что сравнивать.

— Что ты скажешь, Бен?

— Я пока еще ничего не могу сказать.

Мы пустили лошадей легким галопом. Прогулка была очень приятной, и мне все больше и больше нравился Бен.

Бен был принят в доме, и поскольку, похоже, его присутствие никому не мешало, он и сам чувствовал себя здесь свободно. В основном он должен был благодарить за это дядю Питера, который вел себя так, будто появление в доме незнакомого внука было самой естественной вещью. Он умел держать себя как ни в чем не бывало, и, как я узнала позже, дядя Питер вел себя так же спокойно, когда скандал угрожал полностью разрушить его карьеру. Причем до определенной степени именно таким поведением он и сумел предотвратить разрастание скандала, потому что, глядя на него, люди спокойней принимали происходящее.

Судя по всему, дядя Питер гордился Беном. Я была уверена, что во внуке он узнает себя и очень доволен тем, что у него есть внук, о существовании которого никто не подозревал.

Он обсуждал с моим отцом вопрос о том, что следует предпринять в отношении этого мальчика. Я услышала, как отец рассказывал об этом матери.

— Нужно признать, — сказал отец, — Питер не собирается слагать с себя ответственность за внука и хочет сделать для мальчика все возможное. Сначала он хочет послать его на год-другой в университет. Питер считает, что паренек весьма одарен.

— Я в этом уверена, — согласилась мать. — Нет никаких сомнений в том, что он является отпрыском нашего старика!

В этот момент они заметили, что я нахожусь рядом, и переменили тему разговора.

Мы снова отправились на выставку, и на этот раз вместе с нами был Бен. Он старался все время держаться возле меня, что доставляло мне удовольствие. В некоторых экспонатах выставки он очень хорошо разбирался.

— Ты рад что приехал в Англию? — спросила я. Он сжал мою руку.

— Даже не сомневайся, — сказал он.

— Я тоже этому рада, — ответила я.

— И вообще все здорово складывается! Мой дедушка — великий человек! Я хочу быть похожим на него!

— Ты и так похож, — сказала я.

— Нет, я хочу быть похожим во всех отношениях, и я тоже хочу заниматься бизнесом. Дед много говорил со мной. Для начала он хочет, чтобы я стал похож на настоящего английского джентльмена.

Как ты думаешь, это хорошая мысль?

— Я думаю, ты и так хорош.

— Он так не считает, а он очень умный человек. Бен улыбнулся мне. Его глаза радостно сияли. Он был рад тому, что приехал сюда.

Я очень огорчилась, когда настала пора возвращаться домой. Мне не хотелось расставаться с Беном.

— Ты скоро снова приедешь сюда, — сказал Бен. — Или я, может быть, приеду посмотреть ваш чудесный Кадор.

— Это было бы прекрасно, — ответила я.

Бенедикт приехал на вокзал, проводил нас до самого вагона, и, стоя на платформе, помахал вслед рукой.

— Кажется, вы понравились друг другу, — заметила мать.

— Бенедикт — довольно яркая личность, — добавил отец.

— В этом нет ничего удивительного: он — внук Питера, да еще выросший в таких необычных условиях!

— Любопытно, захочет ли он приехать к нам в гости?

— Захочет! — сказала я. — Он говорил мне об этом.

— Люди не всегда держат слово, милая.

— Но он говорил серьезно!

— Бывает, что люди говорят вполне серьезно, а потом забывают о своих словах.

Но я была уверена, что Бенедикт не забудет. Я еще долго думала о нем, а потом воспоминания стали потихоньку стираться.

Прошел год. Время от времени мы получали сведения от тети Амарилис. Питеркин и Френсис пристроили еще одно крыло к своему дому; Джонни и Джеффри очень заняты своими школьными делами; надежды Питера и Мэтью реализовались с момента смещения правительства Маленького Джона — их зять получил пост в кабинете лорда Дерби. Внук Питера довольно сильно изменился.

«Бенедикт все больше и больше становится похож на нас. Он стал самым настоящим английским джентльменом., ну, почти. Питер очень заботится о нем. Он считает, что мальчику было бы неплохо заняться управлением поместьями, и собирается просить Вас принять Бена в Кадоре на некоторое время… скажем, на месяц-другой, просто посмотреть, насколько он приспособлен к такому образу жизни. Питер полагает, что Бенедикт очень хорошо справился бы с этим делом».

— Ну разумеется, пусть приедет и погостит у нас, сказал отец. — Я уверен — это для него самое подходящее. Бенедикт очень часто сталкивался с вопросами такого рода еще в Австралии. Несомненно, он рожден для такой жизни.

Мать сказала, Что немедленно напишет Амарилис, а я разволновалась в ожидании встречи с Бенедиктом.

Через несколько дней я впервые встретилась с Грейс Гилмор. Я вела свою лошадь Глорию в поводу к берегу, где любила скакать галопом по краю прибоя. Этот отрезок побережья, расположенный всего в полумиле от гавани, был частью поместья Кадор, и здесь редко встречались люди.

Я удивилась, увидев молодую женщину. Она сидела на днище перевернутой лодки, лежавшей возле старого лодочного сарая, которым давным-давно никто не пользовался, и смотрела на море.

Казалось, она тоже удивилась, услышав приближающийся стук копыт. Я остановила лошадь.

— Добрый день! — сказала я.

Женщина тоже поздоровалась. Она была совсем молодой, я решила, что ей еще нет и двадцати. Что-то в ней заинтересовало меня: она была серьезной, озабоченной, а после того, как увидела меня, — несколько встревоженной.

Я задумалась, кем она может быть, и мое естественное любопытство, столь осуждаемое миссис Пенлок, разгорелось. Девушка была не из местных, а чужаки здесь появлялись крайне редко. Люди, приезжавшие сюда, обычно посещали родственников, и их появление всегда вызывало множество слухов. Об этой женщине я ничего не слышала.

— Хороший сегодня денек выдался! А вы здесь гостите? — спросила я.

— Я остановилась на несколько дней в «Приюте рыбака», — ответила она.

Я знала, что Пеннилег немногое может предложить своим нечастым гостям. По-моему, у него были всего две комнаты для постояльцев, да и те маленькие и неудобные. Свои доходы он в основном получал от ежедневных посетителей — шахтеров и рыбаков.

— А вы здесь надолго?

— Я еще не знаю…

Девушка была не слишком разговорчива. Вдруг она спросила:

— А вы живете здесь?

Я кивнула и указала на вершину утеса, где стоял Кадор.

— Дом просто великолепен, — похвалила она.

Я тут же прониклась к ней теплыми чувствами, как ко всякому, кто хвалил наш Кадор.

— А это ваш лодочный сарай? — спросила она.

— Думаю, что наш, но им никогда не пользуются. Девушка заинтересовала меня. Мне показалось, что я заметила в ней некоторое напряжение, но потом решила, что это мое воображение.

Я попрощалась и поехала вверх по склону, через заросли, к Кадору.

Я забыла о ней до следующего дня, когда мы вновь встретились. Мы были в саду вместе с матерью. Девушка прошла через внутренний двор и остановилась, глядя на нас. Она казалась очень печальной и трогательной.

— Добрый день! — сказала мать. — Вы хотите кого то повидать?

— Вы — хозяйка этого дома? — спросила девушка. — Я встречалась с вашей дочерью.

— Это верно, — подтвердила я. — На берегу моря, возле старого лодочного сарая. А вы все еще живете в «Приюте рыбака»?

Она кивнула.

— Нет ли где-нибудь для меня работы?..

— Работы?! — удивилась мать.

— Я могу делать все, что угодно, — сказала она, и в ее голосе прозвучали нотки отчаяния, которые, как я заметила, тронули мою мать не меньше, чем меня.

— Наймом работников занимается Уотсон, наш дворецкий, — сказала мать. — Вы можете поговорить с ним.

Я представила себе Уотсона. Не знаю, что бы придумал Уотсон, какую работу он мог предложить ей? Насколько мне известно, в слугах мы не нуждались, да она и не была похожа на горничную, камеристку или еще кого-нибудь в таком же роде. Держалась она с достоинством и, пожалуй, даже сурово. Вряд ли это могло привлечь Уотсона.

— Я… я умею шить, — вдруг сказала она.

Мать взглянула на меня. Я поняла, что девушка вызвала в ней симпатию и что мы обе хотели бы ей помочь.

Я прямо-таки читала мысли матери. Возможно, это удачный случай. Одежду мы покупали во время поездок в Лондон или даже в Плимут, но мать часто говорила: «Как бы мне хотелось, чтобы здесь жила старая добрая мисс Семпл». Мисс Семпл жила в комнатке наверху, в ее распоряжении была большая и светлая комната, использовавшаяся в качестве швейной мастерской. Мисс Семпл работала там до самой смерти, а умерла она три года назад.

В этот момент девушка слегка покачнулась. Она непременно упала бы, если бы ее не подхватила мать.

— Ах, бедняжка, ей стало дурно! — вскрикнула мать. — Помоги мне, Анжела, опусти ей голову вниз, так она придет в себя!

Через несколько секунд девушка открыла глаза:

— Ах, простите меня!

— Дорогое мое дитя, — сказала мать, — мы отведем тебя в дом.

Мы провели ее в комнату рядом с холлом, где люди, желавшие встретиться с родителями, обычно ожидали их.

— Позвони, и пусть кто-нибудь принесет бренди, — попросила мать.

Я выполнила поручение. Девушка сидела в кресле.

— Со мной уже все в порядке, извините меня! Это было глупо с моей стороны.

— С вами не все в порядке! — твердо возразила мать. — Вам необходимо отдохнуть.

Служанка принесла бренди, и девушка, слегка поколебавшись, отхлебнула глоток. Похоже, она немного пришла в себя и попыталась встать, но мать мягко усадила ее в кресло.

— Скажите мне, откуда вы здесь появились? И почему такая девушка, как вы, ищет работу?

Та слабо улыбнулась:

— Притворяться без толку, правда? Я должна найти работу… и быстро.

Я в отчаянном положении, мне некуда податься!

— Вы сказали, что остановились в «Приюте рыбака»?.. — сказала я.

— Завтра мне нужно выезжать оттуда, у меня больше нет денег…

— Но откуда вы приехали? — спросила мать.

— Я знала, что в этих местах есть богатые поместья. Вот я и решила, что мне удастся найти здесь работу. Так что…

— Я понимаю, — повторила мать, — но все-таки, откуда вы здесь появились?

— Мой дом в Баритоне… в Девоне. Мой отец был приходским священником. Он гораздо старше моей матери, да и вообще мои родители были немолоды, когда поженились. Я была у них единственным ребенком, а когда мать умерла, дела пошли совсем плохо. Отец долго болел, и ему пришлось распрощаться с земной жизнью… Все наши сбережения были потрачены, и после того, как все было распродано и выплачены долги, у меня ничего не осталось. Мне нужно было найти какую-нибудь работу. Видите ли, я ничему специально не училась, но много шила для соседей и знакомых. Я действительно хорошо шью… — закончила она свой монолог умоляющим голосом.

Мать приняла решение.

— Посмотрим, как вам здесь понравится! Многие годы у нас шила мисс Семпл, но она умерла три года назад. Мы все очень любили ее и не нашли замены. Ее комната до сих пор свободна, а к ней примыкает швейная мастерская.

Лицо девушки засветилось радостью:

— Неужели вы серьезно?..

— Конечно! — ответила мать. — Давайте поднимемся наверх и осмотрим помещение.

Девушка взяла мать за руку. Я боялась, что сейчас она разрыдается, но она сдержалась. Мать была явно тронута этим выражением благодарности и сказала:

— Полагаю, у вас есть вещи, которые нужно перенести сюда?

Есть немного в «Приюте рыбака», и это все…

— Я покажу вашу комнату, а потом можете отправиться и забрать свои вещи.

— Вы так добры… Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой!

Мы провели ее наверх и показали комнаты. В швейной мастерской стоял большой стол, за которым когда-то работала мисс Семпл. И манекены, которыми она пользовалась, и нитки в ящиках стола, и ленты для снятия мерок — все было так, как она оставила.

Девушка сообщила нам, что ее зовут Грейс Гилмор и что она надеется когда-нибудь расплатиться с нами за доброту, которую мы проявили к ней.

Вот так Грейс Гилмор попала в Кадор.

Среди слуг это вызвало некоторое недовольство, поскольку там не одобряли, как говорится, «вмешательство сверху», но мать пояснила им, что мисс Гилмор — юная леди из приличной семьи, попавшая в сложное положение, и что она просит всех оказать девушке посильную помощь. Уотсон и миссис Пенлок согласились сделать все, что в их силах, чтобы помочь ей прижиться, и заметили, что, хотя выбор слуг является прерогативой Уотсона, подбор портнихи вне его компетенции. Так что в данном случае дух «протокола внутренних отношений»в доме нарушен не столь грубо, как это могло бы показаться на первый взгляд.

В тот же день Грейс Гилмор прибыла со своими вещами и заняла комнату на верхнем этаже. Она хотела поскорее взяться за работу, и вскоре выяснилось, что она действительно прекрасная портниха.

— Нам повезло, — сказала мать. — И она хорошего происхождения, что тоже неплохо. Мы должны относиться подобрей к этой бедняжке. Ей довелось пережить тяжелые времена, а ведь она еще так молода! Не сомневаюсь, что она сможет чем-то сможет помочь и мисс Прентис.

Я была довольна, что нам удалось помочь девушке. Грейс Гилмор заинтересовала меня: что-то в ней было таинственное..

В Кадор приехал Бенедикт. Он показался мне еще более привлекательным.

— Ого, как ты выросла! — воскликнул он. — Можно сказать, что ты уже юная дама! — Он рассмеялся. — Я здесь приживаюсь, — сообщил он. — Скоро стану таким же англичанином, как все вы!

Мои родители с удовольствием встретили его, и через несколько дней Бенедикт полностью вписался в повседневную жизнь Кадора. Он проводил много времени с моим отцом.

Джеку он тоже понравился, да и слуги отнеслись к нему благосклонно.

Я старалась проводить с ним побольше времени. Похоже, ему нравилось мое общество, но он, конечно, приехал сюда с определенной целью и был очень занят. Он с большим интересом отнесся к знакомству с имением, и если находился не вместе с моим отцом, то старался общаться с Джоном Подстарком, нашим управляющим. Вскоре его знали все, а в кухне его постоянно обсуждали — особенно те служанки, что помоложе и поигривей.

— Можно сказать, он «очаровашка»! — таков был приговор миссис Пенлок. — Вам, девушки, как раз таких и надо поберечься! Они умеют говорить приятные слова и улыбаться, но только до тех пор, пока не получат, что им от вас нужно, а потом говорят: «До свидания, я отправляюсь кружить голову следующей!»

Но и сама миссис Пенлок не была непробиваемой: в присутствии Бенедикта она начинала тоже жеманничать, а он, если и поглядывал на молодых и красивых девушек, не забывал, однако, и про тех, кто постарше. Он уделял внимание и миссис Пенлок, которая признавала, что ей слегка за шестьдесят, хотя я была уверена, что она убавляет свой возраст, поскольку еще в те времена, когда моя мать была маленькой девочкой, она была уже немолода. Бенедикт заставлял всех женщин почувствовать, что в них есть обаятельные черты, которые ему нравятся. Видимо, именно это и называется «шарм».

Я пыталась выяснить, что в характере Бенедикта оказывает такое влияние на людей, дело ведь было не только в его отношении к ним. Он был из тех мужчин, которые рвутся к власти, и я пришла к заключению, что именно это и лежит в основе мужской привлекательности.

Мать сама заговорила со мной о нем.

— Похоже, Бенедикт уже со всеми познакомился. Он пробыл здесь совсем недолго, но успел произвести на всех впечатление!

— В нем есть что-то особенное, — ответила я. — Он не похож ни на кого из тех, кого я знаю.

Мать улыбнулась:

— Он постоянно ездит с Джоном Подстарком и твоим отцом. Похоже, они считают, что из него выйдет хороший управляющий!

— А что, по-твоему, собирается сделать дядя Питер? Купит ему где-нибудь имение?

— Возможно… Но, думаю, купит он его для себя. Он будет владеть имением, а всеми делами займется Бенедикт.

— Мне кажется, что Бену это не понравится!

— Да, он похож на своего дедушку, в этом я убеждена. Он захочет со всем управляться сам. Любопытно посмотреть, во что все это выльется? Этакая парочка сильных личностей! Кстати, мисс Гилмор, по-моему, прижилась здесь. Как тебе кажется?

— Она настолько благодарна, что даже неудобно.

— Бедная девочка! Не представляю, что бы она делала, если бы мы не приняли ее? Она была просто в отчаянном положении. Да, она попросила меня отпустить ее на денек…

— Отпустить? Так быстро?

— У нее, оказывается, есть старая тетушка, которая живет где-то возле Бодмина.

Грейс решила съездить туда, повидать ее и рассказать, где и как она устроилась.

— Мне казалось, что у нее нет родственником?

— По-моему, такого она не говорила. Так или иначе, это сестра ее отца, и я уверена, что она уже очень стара, как был стар и ее покойный отец.

Во всяком случае, я сказала, что Грейс может поехать.

— Ты говоришь, возле Бодмина?

— Она упоминала Лавинет.

— Это где-то недалеко?

— Она сказала, что будет отсутствовать сутки, и очень благодарила меня за то, что я разрешила ей поехать. Грейс очень хорошо справилась с этой тканью из шерсти.

Ты знаешь, что я люблю этот костюм. Очень уже не хотелось его выбрасывать, но рукава совсем обносились. Грейс сделала так, что ничего не видно, а потом ушила юбку, которая была мне очень велика, и сейчас она выглядит как новенькая!

— Похоже, ты очень довольна мисс Гилмор, мама?

— Конечно, очень приятно сделать кому-то доброе дело, а потом понять, что и тебе самой это пошло на пользу.

— А как у нее складываются отношения с остальными слугами?

— Я думаю, они все еще считают ее чужаком.

— Да, в наших краях всякий, кто появился с того берега реки, считается чужаком.

Мать рассмеялась:

— Грейс очень тихая и спокойная.

Это немножко похоже на случай с мисс Прентис. У слуг ведь такое строгое социальное разделение, что в нем не разберешься! Кстати, она, похоже, подружилась с мисс Прентис.

— Возможно, они обе полагают, что могут дружить, не нарушая «правил протокола».

— Должно быть, так. В общем, она уезжает завтра с утра.

Я частенько думала о Грейс Гилмор. Все-таки в ней была какая-то тайна, которая интриговала меня. Я никому не говорила об этом. Они сказали бы — а если и не сказали бы, то подумали, — что я опять что-то выдумываю. Я представляла себе, как Грейс живет вместе со старым бедным священником, таким слабым, но требовательным. Я была уверена, что она заботилась о нем, жила ради него, в то время как ее собственная жизнь проходила впустую.

Мать сказала бы мне на это: «Ты опять выдумываешь какие-то небылицы, Анжела! Это твое воображение… Все это, конечно, очень хорошо, но не слишком увлекайся».

Я видела, как Грейс Гилмор отправилась на станцию, чтобы сесть на поезд. Мне показалось, что в ней была какая-то целеустремленность. Я улыбнулась и пожелала ей доброго пути.

Я начала размышлять — вернется ли она обратно. Было в ней что-то нереальное. Мне казалось, что она может неожиданно исчезнуть, и после этого мы никогда не услышим о ней. Мысль об этом была настолько навязчивой, что по возвращении домой я заглянула в ее комнату. Здесь было чистенько прибрано. В гардеробе висела одежда. Ночная рубашка была аккуратно сложена под подушкой. Да, я была достаточно любопытна, чтобы заглянуть и туда. Это была комната человека, который собирался вернуться.

Во второй половине дня я отправилась на верховую прогулку с Беном, и все мысли о Грейс Гилмор мгновенно исчезли.

Бен рассуждал о том, как управлял бы своим имением.

— Таким, как Кадор? — спросила я.

— Таким, как Кадор, только больше. Я рассмеялась.

— У тебя все должно быть больше, чем у остальных! Ты понимаешь, что это поместье создавалось в течение сотен лет. А ты собираешься прийти на пустое место и тут же начать управляться с чем-то еще большим?

— Именно этого мне и хотелось бы!

— Не всегда мы получаем то, чего нам хочется. Гордыня предшествует падению.

— Ты читаешь мне мораль?

— Говорят, это правда!

— А я вот возгоржусь и не паду, хотя бы ради того, чтобы доказать, что это все не правда!

— В таком случае я буду очень огорчена: как вспомню, сколько раз мне пришлось написать это выражение по требованию мисс Прентис!

— Что ж, цель почетна — доказать, что моралисты ошибаются. Да и вообще на каждую пословицу есть пословица, которая ей противоречит. Так что я сам для себя буду создавать правила. Это будут правила рассудка!

— Ах, Бен, как хорошо, что ты здесь!

— А хочешь я скажу, что мне здесь больше всего нравится? То, что здесь есть Анжела!

Ты всегда говоришь такие приятные слова? Ты и впрямь так думаешь?

— Не всегда, но в данном случае — да.

— Но если ты так не думаешь, то зачем говоришь? Он помолчал, а потом рассмеялся.

— Ну, знаешь, людям это нравится. Они любят тебя за это, а это хорошо, когда люди тебя любят. Никогда не создавай себе врагов, если можно обойтись без этого… Никогда неизвестно, как может обернуться для тебя какая-нибудь мелочь. Это называется «держать колеса хорошенько смазанными».

— Даже если это попахивает фальшью? Он пожал плечами.

— Это же безвредно. Людям от этого становится лучше. Что же в этом плохого?

— Ничего, я думаю, только мне нравится правда.

— Ты требуешь от жизни слишком многого.

Мы выехали на открытое пространство, и я пустила лошадь галопом. Бен держался рядом.

— Мы уже почти на пустоши, — прокричала я.

Я осадила лошадь: целые мили пустоши с валунами, мелкими ручейками и растущими кое-где цветами.

— Есть здесь что-то странное, — сказала я. — Ты чувствуешь это? И не просто странное — нехорошее!

— Не от мира сего, как будто заблудился на чужой планете!

— Вот именно! Странные вещи тут случаются. Когда я оказываюсь здесь, я начинаю верить во все эти истории с нэйкерами и прочими духами.

Некоторое время мы ехали молча, а потом Бен сказал:

— Мы можем привязать лошадей к этому кусту и немножко посидеть. Я был бы не против, а ты?

— Да, — согласилась я.

Мы привязали лошадей и уселись, прислонившись спинами к валуну. Дул довольно сильный ветер, шелест травы напоминал тихий и жалобный звук, похожий на стон человека.

Я была рада тому, что Бен может прочувствовать дух пустоши.

— Здесь неподалеку есть шахта.

— О да. По-моему, она принадлежит Пенкарронам.

— Да, мы как-нибудь съездим туда. Они будут рады познакомиться с тобой.

— Доходное дело, насколько я понимаю?

— Я думаю, да. Это прямо-таки благодеяние для Полдери! Там работает множество людей, ведь население Полдери состоит из рыбаков и шахтеров, если не считать фермеров и вообще тех, кто работает на земле. Они-то в безопасности!

— В безопасности? — переспросил он.

— Ну, их жизнь не подвергается опасности, а рыбаки и шахтеры всегда ждут какого-то несчастья! Шахтеры всегда высматривают черных собак и белых зайцев, которые появляются для того, чтобы возвестить о несчастье.

А несчастье в шахте или на море — это просто ужасно! Есть еще нэйкеры, которых нужно постоянно задабривать: шахтеры всегда оставляют им часть своего обеда, бедняги, хотя им самим его не хватает. Потом рыбаки… Они никогда не знают, в какой момент из моря появится русалка с каким-нибудь ужасным предупреждением, а то еще может появиться корабль-призрак! А кроме всего прочего, бывает еще и плохая погода! Так что, видишь, работающие на земле живут сравнительно спокойно.

— А почему тогда они все не хотят работать на земле?

— Если случается хороший улов, рыбаки зарабатывают много денег, а шахтеры… Ну, я думаю, они зарабатывают больше, чем те, кто трудится на земле, поскольку работа у них очень опасная!

— Логично, — согласился Бен, — когда сидишь здесь, начинаешь верить в некоторые из этих историй!

— Вот эти камни, например, могут в любой момент ожить! Взгляни хотя бы на этот: видишь, он похож на женский силуэт. Его называют «Каменной послушницей». Ее изгнали из монастыря, поскольку она нарушила закон церкви: завела себе любовника! Говорят, что иногда, если прийти сюда одному, можно услышать, как она плачет!

— Я думаю, это просто ветер. Его легко перепутать с плачем!

Ну, расскажи мне еще что-нибудь!

— Это было на оловянной шахте. Там произошел ужасный несчастный случай, и несколько человек погибло. После этого многие начали припоминать, что видели черных собак и белых зайцев. Те, кто остался в живых, потеряли работу, и у людей начались тяжелые времена. Начали говорить, что шахта заколдована и по ночам оттуда доносится какой-то странный звук. Однажды двое мужчин, братья-шахтеры, потерявшие работу и жившие в ужасной бедности, решили пойти на старую шахту и разузнать, что это за звуки. Это было опасно, поскольку в шахте мог произойти следующий обвал. Так или иначе, ночью братья пошли по шахте в том направлении, откуда доносился стук, ожидая, что в любой момент их может завалить. Потом они увидели свет, повернули туда и увидели, что двадцать маленьких человечков копают крошечными лопатами. У них были небольшие ведерки, наполненные золотом. Это были нэйкеры.

— Золото… в оловянной шахте?

— Ну, так рассказывают! Эти двое сначала испугались, а потом перестали бояться, потому что нэйкеры были очень маленькими, как сказали братья, — ростом с шестипенсовую куклу. И нэйкеры не рассердились на них, потому что поняли, что братья очень храбрые, если решились прийти сюда среди ночи. Братья удивились, узнав, что в шахте есть золото. Они сказали, что, если принести сюда хороший инструмент, то за ночь можно накопать раз в двадцать больше, чем нэйкеры. В общем, они заключили с маленькими человечками договор: братья будут копать золото и продавать его, а с каждой проданной унции десять процентов пойдет нэйкерам. Те согласились, и каждую ночь эти люди стали приходить в шахту. Вскоре они разбогатели, купили себе красивый дом. На расспросы удивленных соседей, недоумевающих, откуда у братьев такое богатство, они говорили, что получили наследство от родственников, живших в заморских краях.

— Надеюсь, они не забывали выплачивать положенные десять процентов?

— О нет, не забывали, никогда не забывали! Как только они продавали золото, нэйкеры получали свою долю. Ну, потом эти мужчины женились, у обоих появились сыновья. И когда мальчики подросли, они рассказали им тайну своего обогащения, чтобы после их смерти сыновья смогли бы продолжать их дело. Потом братья умерли, и остались их сыновья…

— Предполагаю, что произошло: они перестали выплачивать проценты?

Ты угадал! Они сказали: «А почему мы должны платить? Мы же делаем всю работу!» Сыновья никогда не видели нэйкеров: они просто приносили деньги и оставляли их в шахте, но к следующему их приходу деньги всегда исчезали. Они решили, что все это выдумки и что их отцы были безумцами, отдавая такую большую часть своего дохода. Да и работали они не так прилежно, как их отцы, играли в карты, много пьянствовали, а в шахту спускались лишь за пополнением своих денежных сундуков. И вот однажды ночью, когда они спустились в шахту, оказалось, что все золото исчезло, ничего не осталось!

— Ну что ж, это, должно быть, послужило им уроком, не так ли?

Следует держать данное слово, особенно если имеешь дело с народцем, который умеет раздобыть золото в оловянной шахте и перекрыть его добычу, когда с ним начинают жульничать. Ну, что ж, история мне понравилась! В ней сразу две морали: во-первых — не бойся, поскольку, если ты смел, то будешь процветать. И, во-вторых — не жульничай, особенно, если собираешься обмануть того, кто сильней тебя!

Я рассмеялась, а потом спросила:

— Если дядя Питер купит имение и поставит тебя управляющим, интересно, где оно будет?

— Я должен подумать, — ответил Бен. — Есть много других возможностей. Мне кажется, следует поискать каких-нибудь нэйкеров и попросить их найти для меня золотую шахту!

— Неужели ты не можешь говорить серьезно?

— Временами я бываю очень серьезен.

Некоторое время мы ехали молча. Я вдыхала насыщенный запахами воздух пустоши и была счастлива. Вспоминая потом этот день, я думаю, что это был последний из моих счастливых дней.

Несмотря на все мои фантазии относительно Грейс Гилмор, она вовремя вернулась в Кадор. Я встретилась с ней в швейной мастерской утром, после ее прибытия. У меня было платье, которое мне очень нравилось, но нужно было подумать, нельзя ли удлинить его, не испортив.

Я почувствовала в Грейс какое-то сдержанное возбуждение и задумалась: что же такое могло произойти с ней во время посещения тети? Я спросила ее, удачным ли был визит? В первую секунду она, казалось, удивилась. Неужели она могла забыть?

— О да, спасибо, мисс Анжелет. Все было очень хорошо!

— Полагаю, ваша тетушка заинтересовалась, узнав о том, что вы живете в Кадоре?

— Она была довольна тем, что я нашла себе место. — А мама осталась очень довольна платьем. А ваша тетя тоже портниха?

— О нет, нет!

— Я подумала, может быть, это у вас семейное? Мисс Семпл, которая работала у нас раньше портнихой, училась у своей матери, и бабка у них была, по-моему, портнихой…

— Я уверена, что сумею сделать эту юбку, мисс Анжелет!

У меня сложилась впечатление, что я сую нос не в свое дело, а мать всегда говорила, что этого делать нельзя. Она знала, что я не смогу успокоиться, пока не узнаю то, что хочу.

— Спасибо, мисс Гилмор. Я оставлю это платье у вас, — сказала я и вышла, продолжая размышлять о Грейс.

На следующий день мы узнали о бежавшем заключенном.

Я каталась верхом с Беном, и мы добрались до шахты Пенкарронов. Похоже, он очень заинтересовался этой шахтой после того, как я рассказала ему историю о золоте нэйкеров. Проезжая через городок, мы увидели, что кучка людей рассматривает что-то, прикрепленное к стене. Мы подъехали ближе: там висел плакат.

Я заметила Джима Малленса, одного из рыбаков, с которым была хорошо знакома, и обратилась к нему:

— Из-за чего тут шум, Джим?

— Ох, мисс Анжела, тут ужас что творится!

Вон тут пишут, что заключенный бежал из Бодминской тюрьмы. Говорят, очень опасный!

Я спешилась, Бен последовал моему примеру.

На плакате мы увидели довольно грубо нарисованный портрет человека с ярко намалеванными бровями, парой безумно глядящих темных глаз и густыми темными вьющимися волосами. Крупные черные буквы на плакате гласили:

— «ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ОПАСЕН».

Я прочитала написанное ниже. Это был некий Мервин Данкарри, который ожидал суда за убийство, когда ему удалось бежать из Бодминской тюрьмы.

Тут же находилась миссис Фанни, покинувшая свой дом, чтобы быть поближе к источнику волнений.

— Это просто ужасно! — восклицала она. — Теперь всех нас могут убить прямо в постели!

Мисс Сес Полдрю, стоявшая рядом, шептала:

— Он изнасиловал юную бедняжку перед тем, как задушить ее! Он заслуживает того, чтобы его повесили дважды!.. И вот вам, пожалуйста… Теперь он в любую минуту может появиться в Полдери!

Я подумала, что сегодня мисс Полдрю придется дважды пошарить под кроватью перед сном.

Об этом человеке было не слишком много сведений. Он сумел ночью бежать из тюрьмы, и сейчас мог появиться в любом месте герцогства. Все порты находились под наблюдением. Все граждане должны быть внимательны. Если они решат, что заметили беглеца, следовало не приближаться к нему, а обратиться к властям.

Мы вновь сели на лошадей и поехали через городок.

— Скоро его найдут, — сказал Бен. — Далеко он не уйдет, раз все его ищут!

За обедом тоже говорили об убийце.

— Его повесят, — сказал отец. — Очень жаль, поскольку он, судя по всему, весьма образованный молодой человек: он был учителем!

— Воспитывать детей! — воскликнула мать. — Просто ужасно!

— Видимо, он внезапно сошел с ума. Его жертвой стала какая-то деревенская девочка, десятилетний ребенок…

Мать старалась не глядеть на меня. Ей было примерно столько же лет, сколько и мне… бедняжке, которую изнасиловали и убили.

Мать горячо заявила:

— Надеюсь, его поймают и скоро! Он заслуживает чего угодно… и сверх того! Отчего люди творят такие дела?

— Это безумие, — повторил отец. — Наверняка он неожиданно сошел с ума.

— Возможно, его можно было бы вылечить, — предположила я.

— Возможно — да, возможно — нет, — сказал Бен. — И кто сможет поручиться за то, что он излечился? В один прекрасный день это произойдет снова, и опять кто-то будет убит!

— Да, — согласилась мать. — Похоже, единственным выходом является устранение таких людей. Далеко не уйдет, — добавила она, — не нужно бояться.

Когда обед закончился, Бен сказал мне:

— Как насчет прогулки верхом?

— Я согласна, — с готовностью ответила я. Ты сказала, что покажешь мне пруд…

— О да, пруд Бранока!

— Бездонный пруд, в котором звонят колокола, предвещая какое-то несчастье!

— Да, — хихикнула я. — Это одно из таких мест, вроде пустоши.

Ты, конечно, можешь смеяться, но когда окажешься там, сам почувствуешь это!

Когда я спустилась к конюшне, Бен уже был в седле.

— Только что я получил распоряжение от Джона Подстарка. Он хочет, чтобы я поехал с ним и взглянул на один из домов.

Я расстроилась.

— Значит, мы не поедем?

— Это займет у меня немного времени. Не хочешь ли ты пока проехаться одна? По-моему, этот дом где-то неподалеку от пруда, поезжай и подожди меня там.

Вот так, наивная и счастливая я поехала к этому пруду, не понимая, что жизнь для меня уже никогда не будет прежней.

Стоял теплый день, дул легкий приятный ветерок. Я доехала до пруда. Как здесь тихо! Не было ни единой души, вообще люди сюда ходили редко. Я внимательно прислушалась и почувствовала, что еще чуть-чуть — и я услышу звон колоколов. В таком месте было нетрудно фантазировать.

У меня появилось желание прикоснуться к воде, сверкающей в солнечных лучах. Поверхность ее была спокойна, никакой ряби. Я остановила лошадь и, соскользнув с нее, начала осматриваться в поисках места, где ее можно было привязать.

Потом я подошла к пруду и зачерпнула воды. Мне хотелось услышать звон колоколов, хотя, конечно, я очень испугалась бы. Интересно, как они могут звучать под водой? Наверное, приглушенно…

Заржала лошадь. Не оборачиваясь, я сказала:

— Все в порядке, Глория. Бен скоро придет, и тогда я отвяжу тебя…

Я услышала чьи-то шаги.

— Бен? — спросила я и оглянулась, но это был не Бен.

— Добрый день! — сказал молодой человек лет двадцати с небольшим. Он улыбнулся. — Я заблудился. Вы не покажете мне дорогу?

— Надеюсь, что смогу показать, я здешняя.

— Случайно, не из того прекрасного дома, мимо которого я проходил? Того, что похож на замок?

Он подошел ближе и стал внимательно разглядывать меня. У него были густые брови и темные вьющиеся волосы.

— Это Кадор — мой дом, — ответила я.

— Должно быть, чудесно жить в таком доме?

— Да, конечно. Куда вы хотите попасть?

— Есть здесь хороший постоялый двор?

— Есть «Приют рыбака», но вряд ли вам там понравится.

Когда-то здесь был большой постоялый двор под названием «Королевские доспехи», но после того как появилась железная дорога, его пришлось закрыть.

— Вы — милая девочка, — сказал он и подошел поближе.

В этот момент я ощутила первый приступ страха. Поначалу я подумала, что это человек, изучающий наши края. Теперь я уже не была уверена в этом.

— Благодарю вас, — сказала я холодно и попыталась пройти мимо него, но он тронул меня за руку.

— Вы испугались! Почему?

— Н-нет… нет, — промямлила я. — Я… мне просто пора идти!

У меня вдруг мелькнула ужасная мысль. Я вспомнила плакат и взглянула мужчине в лицо. Теперь его глаза были такими же дикими; казалось, они пронизывали меня. Я подумала: «Это тот бежавший заключенный, и я стою здесь… наедине с ним». Мне хотелось кричать, но во рту пересохло, и я не могла издать ни звука. Сердце колотилось так бешено, что я начала задыхаться. Тонким визгливым голосом я произнесла:

— Кто вы?

Мужчина ничего не ответил. Я отступила назад и стояла теперь у самого края воды. Он сделал шаг вперед. Теперь он уже не был похож на благовоспитанного молодого человека: в его глазах появился блеск, зрачки расширились. Он сказал:

— Мне нравятся маленькие девочки! — и расхохотался. — Мне нравится, когда они хорошо относятся ко мне!

— Да… да, — пробормотала я, пытаясь не выдавать своего страха и прикидывая, как бы проскользнуть мимо него и убежать.

Он схватил меня за руку. Я попыталась высвободиться, но он опять расхохотался ужасным смехом. Потом он протянул другую руку и коснулся моего горла.

— Нет, нет! — закричала я. — Уходите! Оставьте меня! Отпустите!

Меня охватила паника, я не могла думать ни о чем. Мотивы его действий я сознавала лишь наполовину, но знала, что это закончится моей смертью! Я была юной и хрупкой, а он — взрослым и сильным мужчиной.

И я закричала, что было сил. Он попытался закрыть мне рот ладонью, но я ударила его ногой, и от неожиданности он отпустил меня. Я побежала к Глории, но он схватил меня раньше, чем я сумела отвязать ее.

Я упала, рыдая, но продолжала кричать, что было сил. Но кто мог услышать меня здесь?

Он был отвратителен и ужасен! У меня кружилась голова. Мужчина начал рвать на мне одежду. Я отбивалась руками и ногами и, видимо, сумела сделать ему больно, поскольку он вскрикнул и выругался. Тогда он ударил меня по голове, и у меня зазвенело в ушах. Я почувствовала во рту привкус крови.

Нет… нет… нет, — рыдала я, отбиваясь, что было сил. Я знала, что моя жизнь зависит от того, сумею ли я защитить себя. Я рыдала, призывая мать и отца.

Ах, если бы они знали, что происходит с их любимой дочерью! И что же произойдет с нею? Меня найдут здесь… мертвую… еще одну жертву!

Я увидела на лице насильника кровь, и чем больше я отбивалась, тем сильнее разгоралась его ярость. Я чувствовала, что силы меня покидают. Я понятия не имела, как долго продолжалась эта борьба, но знала, что проиграю ее.

Наверное, я молилась. В таких случаях люди всегда молятся, даже если не сознают этого, и каждый начинает верить в Бога… поскольку ничего другого ему не остается.

И… свершилось чудо: мои молитвы были услышаны!

Я услышала, как кто-то выкрикивает мое имя. Нападавший вскочил на ноги. Я увидела Бена, бегущего к нам. Он продолжал кричать:

— Анжела! Анжела!

О нет!..

Убийца рванулся ему навстречу, но Бен был готов к бою. Я наблюдала за ними, не в силах двинуться с места. Я увидела, как мужчина ударил Бена, но Бен сумел уклониться и ударил сам. Мужчина закачался и упал. Я вскочила и бросилась к Бену. Он обнял меня и прижал к себе.

— Анжела, милая Анжела, с тобой все в порядке? О, Господи…

Теперь все в порядке, Бен. Когда ты здесь, все в порядке!

Он уставился на мои залитые кровью лицо и одежду. Я просто не представляла, как выгляжу со стороны.

Мы повернулись и посмотрели на лежащего человека.

— Это тот самый! — воскликнул Бен. — Человек, которого разыскивают!

— Сначала я подумала, что это ты, — сказала я. — Он спросил у меня дорогу и произвел впечатление совершенно нормального. А потом вдруг переменился: он схватил меня, и я никак не могла вырваться! Бен… ах, Бен…

— Ну, теперь все в порядке! Похоже, он потерял сознание. Мы сейчас пойдем и сообщим властям, что нашли его!

Бен встал на колени рядом с мужчиной. Тот лежал совершенно неподвижно. Бен приподнял его голову и тут же опустил ее, но мы успели увидеть, что густые темные волосы мужчины насквозь пропитаны кровью. Он упал головой прямо на камень.

Бен с ужасом взглянул на меня, и от его слов я содрогнулась.

— Он мертв! Это я убил его…

— Ах, Бен, это невозможно!..

Что теперь будет? Ты же просто спасал меня!..

Он не мог быть убит!

— Я ударил его довольно сильно, но дело не в этом. Он упал головой на острый камень. Похоже, что у него насквозь пробита голова.

Я в ужасе уставилась на Бена. Мысленно я вернулась к портрету, висевшему в нашей галерее, и отчетливо увидела смеющиеся глаза дедушки: Джейк Кадорсон, убивший человека, пытавшегося изнасиловать юную цыганку. Это было убийство, и, несмотря на то, что он спас девушку, он был приговорен к семи годам каторжных работ.

Бен тоже убил человека, убийцу, которого разыскивали. Но это в любом случае называется убийством, пусть даже неумышленным… и за это же самое преступление мой дедушка отбыл семь лет на каторге! Этого не должно произойти с Беном!

Бена покинула вся его бравада. Я понимала, что сейчас он думает о том же, что и я.

— Я… я убил его!.. — произнес Бен.

— Ты не собирался делать этого! Ты был обязан остановить его! Если бы ты не убил его, то он убил бы тебя!

— Это было убийством! Судьи назовут это убийством.

Меня начала бить дрожь.

— Мой дедушка… — начала я. — С ним было то же самое… Почти то же самое… Но этого человека уже разыскивали за убийство!..

— И что сделали с твоим дедушкой?

Мои зубы выбивали дробь, когда я говорила ему:

— Его собирались повесить, но бабушка спасла его… И тогда его приговорили к семи годам каторги. Это считалось легким наказанием.

Бен молчал, не отрывая глаз от лежавшего человека. Я медленно произнесла:

— Бен, никто не должен узнать об этом.

— Все равно узнают, — сказал он. — Существуют различные улики. Ты сам можешь не знать, что оставил их, но всегда найдут что-нибудь такое, о чем ты даже не подумаешь…

Он стоял и некоторое время молча глядел на воду.

— Мы должны сбросить его в воду! Здесь его никто не найдет! Наложим ему в карманы камней, чтобы он утонул, — похоже, к нему вернулось самообладание. — Давай, помогай мне, Анжела! Мы должны сбросить его в пруд!

«Это выход! — судорожно думала я. — Он исчезнет, и никто не подумает искать его здесь!»

Убийца оказался тяжелым. Мы проволокли его по траве, оставив кровавый след, и подтащили к самому краю воды. Я заметила, что его глаза широко раскрыты. Казалось, он глядел прямо на меня. Я подумала: «Никогда не смогу забыть этого!»

Я отвернулась в сторону и в этот момент заметила, как на земле что-то блеснуло. Это было кольцо. Я подняла его и положила в карман юбки. Не знаю, почему я совершила этот поступок. Наверное, потому что мне нужно было хотя бы на секунду перестать думать об этом человеке и не смотреть на него.

— Чем ты занимаешься? — спросил Бен, подбиравший камни, которыми он набивал карманы покойного. — Давай, помоги мне сбросить его в воду.

Мы столкнули тело в пруд, но у берега было мелко, и пришлось оттолкнуть его подальше, на глубокое место.

Вода была холодной, я дрожала. Тело выскальзывало из наших рук. Но секунду я вновь увидела голову с темными мокрыми волосами, бледное лицо, широко раскрытые, глядящие на меня глаза.

Повернувшись, я поскользнулась и упала. Бен поднял меня и сказал:

— Все кончено! Мы сделали это.

Мы стояли на берегу пруда, и Бен обнимал меня.

— Перестань дрожать, Анжела! Никто никогда не найдет его! В пруду нет течений, которые могли бы вынести тело на берег.

Он исчез навсегда! Пойдем отсюда.

Пока мы шли к лошадям, Бен крепко прижимал меня к себе. К счастью, его лошадь паслась там же, где он ее бросил. По пути я не могла смотреть на кровавый след, оставшийся на траве. Бен взглянул на небо.

— К ночи начнется дождь, он смоет кровь.

— А вдруг кто-нибудь придет сюда раньше?

— Никто не придет, сюда же редко ходят!

Да и, кроме того, чтобы найти эти следы, нужно специально их искать…

— Это ужасно — убить человека! — сказала я.

— Мы его не убивали, это был несчастный случай! И помимо того, вспомни — он собирался сделать с тобой то же самое, что и с той девочкой!

Никто в здравом уме не будет жалеть о нем: он заслужил смерть! Его все равно повесили бы, после того как суд доказал бы его виновность, в которой нет сомнений. Нужно отнестись к этому разумно. О, Господи, Анжела, какая же ты юная!

— Я… я уже не чувствую себя юной, — ответила я. Бен нежно охватил ладонями мое лицо и поцеловал.

— Это наша тайна, Анжела!

— Нам не следовало делать этого, Бен! Нужно было пойти и сообщить властям о случившемся.

— Вот тогда действительно поднялся бы шум! Тогда нам предъявили бы обвинение!

Они бы могли даже назвать это убийством. Разве не так поступили с твоим дедушкой?

— Но тот, кого ты убил, и сам был убийцей.

— Здесь нет никакой разницы! Послушай меня: мы оба в этом замешаны, это наша общая тайна. Мы не можем вызвать скандал, в котором будут замешаны обе наши семьи. Ты же знаешь, как люди любят раздувать любое событие. А представь, что будет, если за это возьмется пресса? Нет, дело закончено!

— Как это закончено?

— Если мы не будем болтать об этом! Все будут разыскивать его, и, если не найдут, решат, что ему удалось убежать. Нам нужно немедленно убраться отсюда и никому не рассказывать о том, что были здесь. Ты сможешь сделать это, Анжела? Никому… ни слова…

— Да, наверное…

Я взглянула на свое разодранное платье, на камзоле Бена была кровь.

— Нужно будет найти этому какое-то объяснение, — сказал Бен. — Мы скажем, что ты упала с лошади. Это вполне объясняет твое состояние. Если мы будем вести себя правильно, никто ничего не узнает.

Перестань дрожать, Анжела!

— Я ничего не могу с собой поделать, мне очень холодно, — я начала чихать и никак не могла остановиться.

К Бену стала возвращаться уверенность. Казалось, что в его глазах блеснула даже удовлетворенность.

— Все будет в порядке, но мы должны вести себя очень осторожно. Он умер и теперь никогда не сможет убивать девочек… Мы сделали доброе дело! Никто и не узнает о том, что он лежит на дне пруда. Мы спасли его от веревки палача, которую он, вне всяких сомнений, заслуживал и которой убийце не удалось бы избежать. Для него это тоже обернулось к лучшему.

Промерзшая, дрожащая, я все-таки чувствовала себя лучше. Бен говорил очень убедительно. Я начинала верить в то, что сделанное пойдет на пользу нам самим и всем остальным. Больше всего мне сейчас хотелось попасть домой и забыть обо всем.

Ты представляешь, Анжела, каким ужасом было бы для нас и для наших семей, если бы это стало известно? Не знаю, что бы с нами сделали? Во всяком случае, просто так это не обошлось бы. Ладно, нам нельзя оставаться здесь. Что же делать? Ты насквозь промокла, да и я тоже. Мы не можем говорить о том, что были возле пруда. Придется сказать, что мы промокли у моря. Слушай, вот что мы скажем: ты скакала галопом вдоль прибоя — все знают, ты любишь это занятие, — Глория вдруг споткнулась о камень и сбросила тебя. Это произошло у самой воды, так что тебя накрыло волной. Ты ударилась о камень, и это объясняет то, что ты в крови. Ты перелетела через голову Глории и на несколько секунд потеряла сознание. Слава Богу, вместе с тобой был я. Вот так все и было! Ты сможешь повторить это?

— Да, Бен, наверное, смогу.

— Тогда давай убираться отсюда! Чем быстрее, тем лучше!

Он взял меня за руку. Я все еще дрожала.

— Тебе лучше не ехать верхом! Или так — я посажу тебя на Глорию и поведу ее за повод.

Бен был прав: я чувствовала, что не смогла бы управлять лошадью. У меня начинала кружиться голова, и я чувствовала, что меня охватывает дрожь.

По дороге Бен старался успокоить меня.

— Самое главное — не болтать об этом! Заставь себя поверить в то, что все произошло именно так, как ты будешь рассказывать. Ты сама должна верить в это…

— Я никогда не смогу забыть… как он глядел на меня. Ах, Бен, это было ужасно!

— Ты должна забыть об этом! Мы сделали лучшее, что только могли, единственное, что могли. И теперь нам нужно забыть о случившемся, заставив остальных поверить в выдуманную историю. Когда правда слишком ужасна, чтобы принять ее, следует заменить ее выдумкой!

Ты мне поможешь, Бен?

— Я буду рядом.

— Тогда, наверное, я смогу сделать это.

— Анжела, знаешь, я люблю тебя!

— Это правда, Бен? Я тоже люблю тебя.

— Когда я думаю о тебе… и об этом мужчине… О том, что моя милая невинная Анжела… Знаешь, я рад тому, что сделал это!

— Хотелось бы, чтобы так думали и остальные и чтобы он никогда не появлялся здесь!

— Теперь уже неважно, чего бы мы хотели, все это бесполезно. Со временем тебе станет легче.

— Я чувствую себя очень странно, Бен, и все кажется каким-то необычным…

Бен придерживал меня. Я едва узнавала дорогу, по которой мы ехали. Смутно припоминаю, как мать бросилась ко мне с криком:

— Что такое? Что случилось?

— Анжелет ушиблась: ее сбросила Глория.

— Ах, мое милое дитя!

Мне стало легче при виде матери. Выбежал отец и, увидев меня, испугался.

— Нужно немедленно отправить ее в постель, — сказала мать. — С ней произошел несчастный случай: Анжелу сбросила лошадь.

— Я думаю, сейчас ее лучше ни о чем не расспрашивать, — сказал Бен.

Мать проводила меня в комнату, сняла с меня платье, несколько секунд в замешательстве рассматривала его, а я, сунув руку в карман юбки, нащупала там кольцо и достала его.

— Что это? — спросила мать.

— Ах, ничего… я подобрала.

— Ладно, все это неважно, — сказала мать, а я, открыв ящик комода, бросила туда кольцо, удивляясь про себя, зачем я его подобрала?

Это можно было объяснить тем, что меня всегда интересовали находки и я сделала это машинально.

Мать завернула меня в одеяло и уложила в постель. Я не переставала дрожать.

— Отец послал слуг за доктором Барроу, — сказала мать. — Тебя обязательно должен посмотреть доктор! Когда падаешь… Впрочем, похоже, ты ничего себе не сломала.

Я лежала в постели, мать сидела возле меня, а вскоре прибыл и доктор. Он осмотрел мою голову. На щеке была глубокая царапина.

— Вы упали лицом вниз? — спросил он.

— Я… я не помню, у меня все перепуталось…

— Откройте рот, — попросил доктор. — Похоже, вы прикусили щеку.

Должно быть, это произошло при падении. И так сильно расцарапались…

Я начала бояться того, что мои повреждения не слишком совпадают с выдуманной историей.

— На берегу?.. — озадаченно бормотал доктор.

— Я плохо помню все это!

Вдруг я очутилась на земле…

Он покивал головой и повернулся к матери.

— Возможно, у нее легкое сотрясение мозга. Хорошо, что она упала на мягкий песок. В основном, конечно, у нее просто шок. Держите дочь в тепле, я дам успокоительного, чтобы она хорошенько отоспалась, а завтра посмотрим.

Хорошенько отоспаться! Я подумала, что теперь никогда в жизни не смогу спать спокойно! Мне постоянно будет сниться этот ужасный миг, когда убийца протянул ко мне руки… и когда он упал. Этот кровавый след, тянущийся за ним, когда мы волокли его к пруду. — и этот момент, когда, казалось, он смотрел на меня мертвыми глазами, а вода окрашивалась кровью…

Я поняла, что не смогу забыть об этом и прежняя жизнь никогда не вернется.

Я действительно спала глубоким сном от лекарства доктора Барроу и на следующее утро проснулась с тяжелой головой. Ко мне вернулись воспоминания и нависли надо мной удушающим пологом. Мне захотелось вернуться в состояние блаженного забвения. У меня кружилась голова, и я ощущала жар.

Увидев мое состояние, мать встревожилась и немедленно снова вызвала доктора. В общем это можно было назвать удачей, потому что уберегло меня от слишком назойливых расспросов, а я понимала, что если мне будут задавать их по свежим следам, выдуманная нами история лопнет, как мыльный пузырь.

У меня была простуда, которая через несколько дней перешла в бронхит, а затем в пневмонию. Я была действительно серьезно больна, и некоторое время даже существовала угроза моей жизни. Я жила эти дни в каком-то призрачном мире. Большую часть времени я проводила в состоянии забытья и не вполне была уверена, где нахожусь. Иногда я видела склоняющееся надо мной нежное лицо матери, потом вдруг оказывалась возле пруда, вновь видела страшное лицо, высовывающееся из воды, и начинала кричать: «Нет, нет!» Тогда раздавался голос матери: «Все в порядке, моя милая! Я здесь. Все будет хорошо!»

В комнате постоянно кто-то находился. Сквозь туманную завесу я видела Грейс Гилмор: похоже, она часто бывала здесь. Появлялся и Бен: я ощущала его присутствие возле кровати, и, поскольку мне начинало казаться, что мы с ним вместе у пруда, я пугалась. Я слышала, как однажды мать сказала: «Мне кажется, сюда не должны являться посетители».

Потом начали что-то говорить про кризис. В комнате было много людей, их лица туманно маячили передо мной, а голоса доносились откуда-то издалека. Мать пыталась улыбаться, но я видела, что она плачет, и мне подумалось: «Я умираю!»

А потом жар спал, вокруг появились улыбающиеся лица, а мать склонилась над моей кроватью со словами: «Ну, как ты себя чувствуешь, дорогая? По-моему, тебе гораздо лучше. Скоро ты совсем поправишься!»

Я стала совсем другой: из наивного ребенка я превратилась во взрослого человека.

Тот мир, в котором я беззаботно жила до рокового события у пруда, исчез: он стал миром, в котором могли происходить ужасные вещи. В прошлом все страхи были призрачными; они существовали для других людей, но не для меня. Я верила им лишь наполовину. У меня были родители и надежный дом, и ничто не могло повредить мне. Привидения и ведьмы, жестокость и ужасы, боль и убийства — все это могло происходить с другими, но не со мной и не с моими близкими. Это были просто темы для разговоров, которыми можно попугать себя. Но что это за роскошные страхи детства, когда ты пугаешь себя, зная, что рядом любимая мать, к которой можно подбежать, зарыться лицом в ее юбки — и все страхи уйдут!

Но все осталось позади: я встретилась лицом к лицу с настоящим ужасом! В общих чертах я понимала, что именно собирался сделать со мной мужчина, прежде чем убить меня. Ужасное осознание этого пришло ко мне после! Это могло случиться со мной!

Мать некоторое время не разрешала мне глядеться в зеркало, а когда я, наконец, заглянула туда, выяснилось, что на меня смотрит кто-то незнакомый: бледное худое лицо, на котором глаза стали как будто больше, а волосы… Они стали короткими, как у мальчишки! Мать нежно поворошила их:

— Скоро волосы отрастут. Смотри-ка, они вьются! Нам пришлось отрезать их, потому что у тебя была лихорадка.

Я не могла оторваться от глаз в зеркале: в них скрывалась тайна. Это не были невинные глаза ребенка: им довелось увидеть пугающую реальность жизни.

Я почувствовала себя гораздо старше. Болезнь изменила меня. Теперь я понимала, что сделанное нами было единственно правильным решением. Бен был прав. Он убил человека, но это было вынужденным поступком: этот человек был убийцей и продолжал бы совершать убийства. Это нельзя было сравнивать с убийством обычного человека. Следовало принять происшедшее как свершившийся факт. Бен тогда сказал, что я сама должна поверить в выдуманную нами историю, и он опять был прав.

Я чувствовала себя лучше и уже могла сидеть.

Мать сказала мне:

— Сегодня утром Уотсон ходил на пристань и специально для тебя купил свежую рыбу. Миссис Пенлок приготовила ее как-то по-особому, и ты должна съесть все до последнего кусочка!

Я улыбнулась: это было возвращение к старым добрым временам. Я услышала, как мать шепчет отцу:

— Лучше не напоминать Анжеле о случившемся! Похоже, это ее расстраивает.

Я была рада этому. Мне, действительно, не хотелось разговаривать на эту тему и попадать в ситуацию, в которой мне пришлось бы лгать больше, чем необходимо.

Я узнала о том, что проболела три недели.

— Джек очень расстроился, — сказала мне мать. — Он даже хотел подарить тебе свой пояс, а ты же знаешь, что это самое дорогое его сокровище. А если бы ты видела, какие лица были у слуг! Миссис Пенлок только и думала, чем бы вкусным тебя накормить. Мы все здесь страшно переживали, все до единого, и теперь все счастливы, что ты поправляешься. Но не думай, что с завтрашнего дня ты начнешь бегать. Тебе нужно провести в постели еще недельку, а потом начнешь ходить понемногу.

— Должно быть, я действительно была серьезно больна?

Мать кивнула, и ее губы задрожали.

Ты, наверное, думала, что я умру?

— Пневмония — это очень серьезная болезнь, а к тому же у тебя была лихорадка. Ты просто металась, но теперь уже все позади.

«Позади? — подумала я. — Это никогда не пройдет. Он всегда будет здесь, лежать на дне пруда».

— А как дела у Бена? — спросила я.

— О, Бен уехал! Он дожидался, чтобы узнать… Он ждал до тех пор, пока ты не пошла на поправку. Дольше он не мог задерживаться. Ты же знаешь, он приезжал сюда только на месяц, может, чуть больше…

— Он даже не зашел попрощаться?

— Нет, я не хотела, чтобы тебя беспокоили, а когда он заходил, похоже, ты начинала слишком волноваться.

— А я не разговаривала с ним?

— Нет… ты бормотала что-то такое, чего никто не мог понять, и тогда я сказала, что лучше бы тебя не беспокоили. Он уехал в Лондон примерно неделю назад. Когда ты окрепнешь, то узнаешь и другие новости.

С каждым днем я чувствовала себя все лучше. Значит, никто ничего не узнал! Как все-таки был прав Бен! Так все и произошло. Все кончено, и мы должны об этом забыть!

Я была очень слаба, и меня удивило, что я зашаталась, впервые встав с постели.

— Вскоре ты поправишься! — сказала мать.

Она просиживала рядом со мной целыми днями. Временами она читала мне вслух, а иногда просто занималась рукоделием, и мы болтали с ней.

Мне пришлось довольно долго решаться, прежде чем я спросила:

— Мама, а не слышно ничего насчет этого человека… того, что бежал из тюрьмы?

— О нет! Нет, ничего. Его так и не поймали.

— А что… что по этому поводу думают?

— Думают, что ему удалось бежать из страны.

— А это возможно?

— Ну да, разумеется. Полагаю, ему помогли друзья. Кое-что о нем рассказывали. В общем, это довольно необычная история. Похоже, он был воспитанным и хорошо образованным молодым человеком, служил наставником в каком-то семействе неподалеку от Бод-мина. По-моему, это место называется Кромптон, по Лонченстонской дороге. Как ужасно думать о том, что он общался с детьми! Я думаю, его последним хозяевам теперь нужно благодарить судьбу.

— Наставник? — пробормотала я.

— Да, у мальчика примерно твоих лет. В этом семействе была и девочка, но ею, по-моему, занималась гувернантка. В общем, тут целая история. Его хозяева, конечно, были поражены: они всегда были высокого мнения о нем.

— Ты не думаешь, что он мог быть невиновным?

— О нет, нет! Здесь нет никаких сомнений: он был пойман на месте преступления. Эта была девочка из местной деревни.

Я вздрогнула.

— Похоже, какие-то подозрения в отношении его были и до этого, но, к сожалению, никаких доказательств не нашлось. Если бы его в свое время разоблачили, жизнь этой бедной девочки была бы спасена.

— Как он бежал?

— У него был нож. Должно быть, он пронес его на себе каким-то хитроумным способом. С этим ножом он напал на охранника! Бедняга был серьезно ранен и только сейчас приходит в себя. Преступник забрал у него ключи и спокойно вышел из тюрьмы. Его проследили до Каррадона. Это не слишком далеко отсюда, а потом его след был потерян, и он канул в неизвестность.

«О нет, мама, — хотелось сказать мне, — не в неизвестность, а в пруд!»

— Поначалу вокруг это была, конечно, шумиха. Властям, разумеется, хотелось бы, чтобы об этом побыстрее забыли, но пресса этого не допустит… до тех пор, конечно, пока это не надоест публике. А публике надоедает читать о расследовании, которое продолжается и ничем не кончается. Теперь об этом редко вспоминают. Все смирились с тем, что ему удалось улизнуть. Думаю, наверняка он бежал из страны.

«Значит, — подумала я, — беспокоиться нечего: его никогда не разыщут. Бен был прав: мы должны забыть об этом, мы не сделали ничего плохого. Он был человеком, которому в любом случае было суждено умереть, и мы лишь облегчили ему смерть».

— Наша Грейс — просто чудо! — продолжала мать. — Она больше, чем портниха! Я всегда думала, как должно быть трудно тем, кто воспитывался в хорошей семье, вдруг столкнуться с необходимостью самостоятельно зарабатывать на жизнь. На днях она сделала мне прическу, у нее просто какой-то дар к этому!

Не то чтобы я нуждалась в камеристке, но когда мы ездим в Лондон, мне думается, что неплохо бы взять и Грейс. А она вела себя просто чудесно, особенно, когда ты болела.

Вообще она, по-моему, приятная женщина?

— Я так рада, что мы смогли помочь ей! Она очень благодарна за это и всячески старается угодить мне.

Это называется «пустить хлебы по водам».

— Я рада, что ты не забываешь Библию! — сказала мать, поцеловав меня в лоб.

Когда Грейс зашла проведать меня, она выразила удовольствие по случаю моего выздоровления.

— Слава Богу, вы поправляетесь!

— Спасибо вам за помощь. Мама сказала, что вы много помогали ей.

— Это была самая малость, которую я могла сделать в благодарность за вашу доброту ко мне. Просто не могу передать, каким облегчением для меня было узнать, что вам понемножку становится лучше.

— Я, видимо, была серьезно больна.

— Так и есть… к тому же еще и лихорадка. Вы, видимо, были очень расстроены, все время что-то бормотали. Пару раз вы упоминали про пруд.

Внутренне я вся сжалась. Что ж такое я могла сказать в бреду?

Пруд?.. — глуповато спросила я. Полагаю, речь шла о пруде Святого Бранока, о котором всегда идут разговоры. Люди слышат, как в нем звонят колокола! Виданное ли это дело — колокола под водой?

— А что говорят, что слышали… в последнее время?

— Да, по-моему, кто-то говорил об этом. Вроде бы кто-то проходил мимо пруда в сумерках и услышал, как звонят колокола. На мой взгляд, это у них в голове звенит!

Я сменила тему разговора. Мне не хотелось говорить про пруд, но я была обескуражена тем, что все-таки проговорилась в бреду.

Прошло несколько недель. Я уже выходила из комнаты прогуливаться по саду. У меня начали отрастать волосы. Они вились кудряшками, и я была похожа на мальчишку, но мать сказала, что волосы отрастают очень быстро. Все радовались, когда я впервые сумела спуститься вниз. Я начала потихоньку выезжать верхом в сопровождении отца, который не желал отпускать меня одну, да и я не хотела этого. Теперь я ездила не на Глории: бедняжка впала в немилость, так как ее обвинили в том, что она сбросила меня. Я потихоньку извинилась перед Глорией, потому что, конечно же, предпочла бы ездить на этой же лошади. Отец беспокоился, чтобы я не переутомилась, поэтому верховые прогулки были недолгими.

Пришли новости из Лондона.

— Все очень расстроила твоя болезнь, — сообщила мне мать. — Тетушка Амарилис писала мне каждую неделю. Она очень рада, что ты поправляешься, и шлет тебе выражения любви и добрые пожелания от всей семьи!

— Милая тетушка Амарилис! — сказала я. — Она всегда так добра!

— Моя мать всегда говорила мне, что Амарилис идет по жизни, не замечая зла, и поэтому зло не липнет к ней. Она никогда не замечала его, даже когда оно было совсем рядом…

— Конечно, хорошо так жить, но, если не видишь зла, как можно избежать его?

— Это верно. Но Амарилис — настолько хороший человек, что считает и всех остальных такими же, так что она не видит зла, не слышит и не говорит о нем! Стало быть, для нее и зла не существует!

Интересно, что бы она подумала, если бы встретилась с убийцей лицом к лицу, как я, у пруда Святого Бранока? Мои мысли неизменно возвращались к этому. Следовало запретить себе думать об этом, нужно было помнить о том, что сказал Бен.

«Внушай себе, что ты упала с лошади, когда скакала вдоль берега! Заставь себя поверить в это!» Но я не могла заставить себя поверить в то, чего со мной не происходило. Даже тетя Амарилис, наверное, не сумела бы сделать это.

В спальню зашла мать. Во второй половине дня по указанию доктора я должна была отдыхать, хотя спать при этом было не обязательно. Обычно мать приходила посидеть возле моей кровати. Это был как раз подходящий момент прочитать мне очередное письмо от тети Амарилис.

«Дорогая Аннора!

Мы все очень рады тому, что Анжелет быстро поправляется. Бедняжка, каким это было для нее испытанием! Но она молода и здорова, так что вскоре полностью поправится, я уверена в этом. Нам всем хочется поскорее увидеть ее, да и всех вас, конечно. Я подумала, что, может быть, окрепнув, Анжелет будет лучше приехать в Лондон и некоторое время пожить у нас. Это, конечно, не сельская местность, но смена обстановки в таких случаях идет на пользу. Вы подумайте над этим. Нам бы очень хотелось видеть ее… да и тебя, разумеется. Питер присоединяется к моим добрым пожеланиям и очень надеется на то, что Анжелет приедет к нам в гости. Ты же знаешь, что он всегда питал к ней слабость. Он говорит, что Анжелет напоминает ему Джессику, которая очень нравилась ему.

Бенедикт нас покинул, и нам его очень не хватает. Такой живой молодой человек!..»

Здесь моя мать улыбнулась, поскольку, я была уверена, ей было забавно думать о том, сколь трогательно отношение тети Амарилис к Бену — плоду юношеских похождений ее супруга.

«…Ему действительно очень понравилось гостить у вас, но этот несчастный случаи с Анжелет и ее болезнь расстроили его. Насколько я поняла, он находился рядом с ней, когда произошел несчастный случай, и доставит ее домой. Похоже, все это огорчало его, и он очень неохотно рассказывал о случившемся.

Хотя ему понравилось у вас, мне кажется, он не слишком склонен к тому, чтобы заниматься делами управления поместьями. Питер полагает, что такая жизнь должна казаться ему скучноватой. А что ты думаешь по этому поводу? Он решил вернуться в Австралию! У него далеко идущие планы. Должно быть, ты слышала, какой шум поднялся вокруг открытия золотых месторождений в Австралии? Так вот, Бенедикт решил вернуться назад и искать золото. Он собирается вернуться сюда богатым человеком.

Питеру не очень хотелось отпускать его. В конце концов, он совсем недавно обрел его, но он решил не мешать мальчику. Он сказал, что в молодости сам непременно взялся бы за такое дело. Питер считает, что шансы сделать состояние на золотых россыпях Австралии весьма невелики, потому что основные залежи разрабатываются уже давно, но он все же полагает, что мальчику в любом случае надо позволить попытаться. Он говорит, что Бен жалел бы всю жизнь, что не воспользовался такой возможностью. Так он и уехал, и теперь мы ждем возвращения нового» золотого магната «.

Полагаю, он уже должен добраться туда. Бенедикт из тех, кто» кует железо, пока оно горячо «. Питер говорит, что мальчик напоминает его самого в молодости, а он был очень мил тогда.

Ну, ладно, не забывай нас. Мы будем рады видеть Анжелет и тебя в Лондоне. Я уверена, что это будет ей только полезно.

Любящая вас, Амарилис.»

Значит, Бен вернулся в свою страну? Наверное, это был лучший путь, чтобы забыть обо всем. Я почувствовала некоторую обиду — как будто бремя общей тайны легло только на мои плечи. Это было просто глупо: Бен должен сделать состояние и вернуться.

«И тогда, — подумала я, — мы вновь встретимся. А пока я обязана хранить нашу тайну».

В Лондон в этом году мы не поехали. Я видела, что мать беспокоится за меня. Я очень изменилась: импульсивная, словоохотливая девочка стала тихой и скрытной. Должно быть, казалось странным, что болезнь так сильно повлияла на мой характер. Временами я была на грани признания, поскольку, узнав, о случившемся со мной, родители поняли бы меня.

Но по своей натуре я была жизнерадостной и неунывающей, и постепенно периоды, в течение которых я не вспоминала о случившемся, становились все более продолжительными. А потом вдруг сновидения или еще что-нибудь напоминало мне об этом происшествии, и меня вновь охватывали воспоминания. Тогда я опять превращалась в тихую, замкнутую девочку.

Я знала, что все обеспокоены, и меня глубоко трогала забота окружающих обо мне. Например, миссис Пенлок при виде меня расстроенно цокала языком:

— Прямо-таки тростиночка, вот кем вы стали, мисс Анжела! Вам бы хоть немного мяса нарастить на косточки! Я бы могла испечь вам вкусный пирог. Вот уж от него вам бы точно полегчало!

Мне действительно очень нравились ее пироги, начиненные мясом молочных поросят, но сейчас у меня не было никакого аппетита. Она все время пыталась, по ее словам, «соблазнить меня», как будто еда была спасением от всех бед.

Вообще все были очень добры ко мне, и, когда видели, что мое настроение улучшается, так откровенно радовались этому, что я чувствовала себя просто обязанной держать при себе свою меланхолию, чтобы доставить им удовольствие.

Во всяком случае потихоньку я смирялась с существующим положением вещей. Мы были дружны с семейством Пенкарронов, которое владело оловянной шахтой, находившейся неподалеку от пустоши. Они были очень старым корнуоллским семейством, происходившим с мыса Лэндс-Энд. Там Пенкарроны владели шахтой, которая в конце концов истощилась, и тогда они приехали в наши края. Они приобрели шахту, которую стали называть Пенкарроновской, а их дом получил название Пенкаррон Мэйнор. Так как они прибыли сюда лет десять назад, то успели стать неотъемлемой частью местного общества.

Морвенна была тихой, довольно серьезной девушкой. Она очень подходила для моего настроения в то время: не задавала лишних вопросов и, хотя была на год старше, хорошо понимала меня. Она была очень добродушной и не доставляла неприятностей своей гувернантке. Мисс Дерри водила дружбу с мисс Прентис, и обе они с удовольствием обсуждали своих подопечных. Боюсь, что в этом сравнении я проигрывала.

Морвенна была крайне нетребовательной. Мы ездили вместе верхом вокруг выгона. Мать не позволяла мне уезжать далеко, разве что в сопровождении отца или по крайней мере конюха. Это мне не нравилось, но я была слишком безразличной, чтобы протестовать.

В один прекрасный день мы с матерью поехали верхом к Пенкарронам, к которым были приглашены на обед, что случалось нередко. Проезжая через городок, мать решила заглянуть к одной из старушек в Восточном Пол дери, чтобы отдать шерсть для гобелена, который собиралась выкупить, после того как работа будет закончена. Этими изделиями у нас была завалена большая кладовка: мать полагала своим долгом покупать шерсть и шелк, а затем и законченные произведения у бедных старушек.

Когда мы проезжали по городу, навстречу нам выбежал юный Джон Горт. Его Джек Горт в свое время был одним из лучших рыбаков, да и сейчас он еще частенько выходил на пристань, чтобы проследить, как его наследники и продолжатели дела собираются в море.

Юный Джон казался чем-то озабоченным.

— В чем дело? — спросила мать.

— Знаете, миледи, я хочу спросить, — запинаясь, произнес он, — насчет той лодки, что возле старого лодочного сарая. Она лежит там уже несколько лет, и никому она вроде бы не нужна… Ну, и я в общем подумал… Так если, думаю, она никому не нужна… Может, тогда, думаю…

— Она нужна тебе? — перебила мать.

— Ну так, если она вроде никому не нужна… — Можешь взять ее себе, Джон.

— Ох, спасибо вам, миледи! Он стрелой бросился бежать.

Ты знаешь, о какой старой лодке он говорил? — спросила меня мать.

— По-моему, там и в самом деле есть какая-то старая лодка.

— Ну что ж, пусть пользуется ею, — сказала мать, и мы поехали в Пенкаррон.

Грейс Гилмор иногда составляла мне компанию. Она всегда была готова оказать мне какую-нибудь услугу. Часто она становилась рядом со мной на колени с булавками во рту, подкалывая подол, ил и, заставлял а меня вставать на стул, чтобы убедиться, что юбка идеально подрублена по всей окружности. У меня всегда было такое впечатление, что я вызываю у нее особый интерес, как и она у меня.

Постепенно я начинала приходить в нормальное состояние. Мне уже доставляли наслаждение пироги с мясом, которые пекла миссис Пенлок. Мои волосы отрастали: они уже достигли плеч, так что их можно было схватывать лентой. Я уже перестала напоминать привидение: я стала чаще смеяться и погружаться в мечты, в которых я играла главные и героические роли. Я возвращалась к жизни.

С тех самых пор я не появлялась возле пруда, и теперь случившееся начинало мне казаться дурным сном. Бенедикт ушел из моей жизни, и сначала меня обидел его отъезд. Я помнила о том, как он страстно говорил мне: «Я люблю тебя, Анжела», и я ответила, что тоже люблю его. А теперь он находился на другом конце земли, и, быть может, нам было не суждено больше встретиться. Можно было подумать, что он решил бежать подальше от нашей страшной тайны, но мне не верилось в то, что Бенедикт может убежать от чего-нибудь. Нет, он просто отправился искать золото, как те мужчины из легенды о золотой шахте. Но я-то оставалась здесь, где все и произошло.

Теперь со мной перестали носиться, и я получила больше самостоятельности. Я даже снова стала совершать верховые прогулки на Глории. Похоже, она была рада нашей встрече. Лошади очень умны, и иногда я задумывалась — не знает ли она о том, что я возвела на нее напраслину?

— Мне пришлось так сделать, Глория, — шептала я ей на ухо, — иначе было не сохранить тайну.

Выглядела она при этом так, словно все понимала. Что ж, в конце концов все произошло на ее глазах.

Мне не следовало думать об этом: все закончилось, все было в прошлом, и это было совсем не убийство обычного человека. Я продолжала внушать себе, что насильнику в любом случае было суждено умереть… только более ужасной смертью. То, что произошло с ним, оказалось быстрее и легче, чем если бы он попал в руки закона. Сколько раз мне приходилось внушать себе это!..

И вот однажды, когда меня вновь начали преследовать такие мысли, я почувствовала, что мне надо изгнать привидение, преследующее меня. Мне нужно вернуться к пруду, вновь его увидеть. Я должна была убедить себя в том, что на мне нет никакой вины. Я продолжала внушать себе, что иначе мне суждено было стать жертвой этого человека и мне не в чем винить себя. Я всего лишь помогла сохранить в тайне его смерть и поступила при этом совершенно правильно. Я должна была побывать возле пруда и убедить себя в том, что не боюсь этого места! Я поехала туда верхом. Пруд находился менее чем в миле от нашего дома. По пути мне захотелось вернуться, но я заставила себя продолжать ехать вперед. Я проехала через рощу, и вот появился он… сверкающий под лучами солнца, такой ж загадочный, как в тот ужасный день.

Я спешилась, привязала Глорию к тому же самому кусту и потрепала ее по загривку, думая о том, вспоминает ли сейчас она тот день?

— Не волнуйся, — сказала я ей. — Мне нужно сделать это, в другой раз я просто не решусь. А потом мы никогда не будем приезжать сюда.

Я подошла к самой воде и стала вглядываться в глубину. Над прудом нависали плакучие ивы, а на поверхности плавали обрывки водорослей. Я задумалась: сколько же тайн хранили эти глубины?

Я продолжала вглядываться в воду, опасаясь вновь увидеть то лицо. Вода была зеленовато-коричневой, и в ней не было и следа того розового цвета, который когда-то подкрашивал ее.

Я насторожилась. Мне показалось, что слышится тихий звон колоколов, но это был всего лишь ветер, колыхавший верхушки деревьев. Как легко представить себе, что слышишь такую музыку!

Я закрыла глаза, пытаясь стереть воспоминания. Было глупо приезжать сюда. Впрочем, нет, это было разумно. Нужно сказать себе все сделано правильно, Бен вынужден был сделать это, мы оба были вынуждены..

Я открыла глаза. Тишина, а потом — я не знаю, что произошло, но я поняла, что не одна здесь: я ощутила чье-то присутствие. Я стояла, не шевелясь, и продолжала смотреть на воду. Позади кто-то двигался. Позади меня кто-то находился! Я почти ожидала, что увижу его… привидение, восставшее из вод пруда! Я резко обернулась.

— Грейс! — воскликнула я. — Что вы здесь делаете?

— А вы, мисс Анжелет? Я заметила, что вы стоите возле воды так тихо, неподвижно, и задумалась — не слышите ли вы звон колоколов?

Я почувствовала огромное облегчение. Это была всего лишь Грейс, а не ужасное привидение, не убийца, воскресший из мертвых.

— Я… я просто смотрела на пруд.

— Похоже, он вас очень интересует?

— Наверное, из-за колоколов. Меня всегда интересовали подобные вещи.

Она подошла ближе и внимательно взглянула на меня.

— Вы говорили о нем, когда были больны. Давайте пойдем отсюда: здесь сыро и прохладно, нездоровое место!

— Да, — согласилась я и заметила, что выражение ее лица было странным, и непонятно было, о чем она сейчас думает. Вообще ситуация была необычной: мы вдвоем стоим здесь и словно что-то скрываем.

— Вы здесь прогуливались? — спросила я.

— Да, а потом увидела вас и удивилась, что вы здесь делаете? Я думаю, что здесь очень сыро и вы можете простудиться.

Я шла к Глории, Грейс следовала за мной.

— Вы домой? — спросила она.

Я кивнула.

— А вы?

— Да, я должна закончить юбку для вашей матери. Я села в седло и поскакала.

Я была довольна тем, что съездила к пруду: после этого мне стало лучше. Постепенно я избавилась от воспоминаний. Мне больше не нужно было внушать себе, что мы с Беном ни в чем не виноваты. Я знала, что мы не виноваты: мы сделали лишь то, что нужно было сделать, нашли лучший выход в сложившихся обстоятельствах. Мне следовало продолжать приходить к пруду, пока, наконец, я не избавлюсь от воспоминаний окончательно.

Теперь, вспоминая все это, мне кажется весьма странным, как Грейс Гилмор удалось стать чуть ли не членом семьи. Мне нравилось бывать вместе с ней, она интриговала меня. Я чувствовала, что в ней есть что-то неизвестное мне, и подсознательно мне хотелось узнать ее глубже. Я думаю, именно поэтому так сильно я и интересовалась ею.

Как-то мы заговорили о ней с Морвенной Пенкаррон.

— Что ты думаешь о Грейс? — спросила я.

— О, она очень милая!

По мнению Морвенны, люди в большинстве своем были очень милыми. Этим она несколько напоминала тетю Амарилис.

— А тебе не кажется, что в ней есть что-то необычное? — настаивала я. — Она не слишком-то много говорит о своем прошлом. Ты знаешь, например, откуда она?

— Ну, откуда-то из Девона.

— Это я и сама знаю, но больше она ничего не говорит!

Бесполезно было пытаться что-то объяснить Морвенне. Мать поощряла нашу дружбу, потому что ей нравилось, что я покидаю дом не одна. Она знала мой характер и не хотела ограничивать меня, но поскольку никак не могла забыть случай со мной, то предпочитала, чтобы я постоянно находилась под присмотром кого-нибудь из взрослых. Так что если нас не сопровождала мисс Френсис или мисс Дерри, мы обычно были в обществе Грейс.

Однажды мы всей компанией отправились на ярмарку — Морвенна, Джек и я. Мне всегда нравились ярмарки. Они проходили ежегодно, но лучше всех была ярмарка Святого Матвея, которую устраивали первого октября.

Жизнь била здесь ключом. Сюда стекались люди из всех окрестных деревень, повсюду царили шум и суета. Здесь торговали лошадьми и скотом — всюду слышались мычание коров и хрюканье свиней. Их держали в небольших загончиках, а фермеры перегибались через загородку, тыкая животных палками, чтобы убедиться, достаточно ли они жирны, пристально рассматривая овец, коров и волов. Но мне больше всего нравились торговые ряды: засахаренные фрукты, сладости, фарфоровые чашки, кружки, тарелки, блюдца, инструменты, одежда, седла, платья, сапоги и туфли, даже очаги для приготовления пищи — торговцы во все горло расхваливали свой товар. Здесь можно было и поесть: в воздухе висел соблазнительный запах жареного мяса. Тут торговали хлебом, картофелем в мундире, леденцами на палочке, сладостями в виде сердца, на котором было написано: «Я люблю тебя». Тут были ящики с «волшебными картинками»и самые разнообразные куклы; тут был театр марионеток, ужасно толстая женщина, женщина с бородой и, конечно, цыгане, предсказывающие судьбу.

Как раз в день ярмарки у мисс Прентис разболелась голова, и мать попросила Грейс Гилмор сопровождать нас. Она охотно согласилась, и мы отправились на ярмарку.

Мы прекрасно провели время, разгуливая по торговым рядам. Мы посмотрели два представления, полюбовались на гигантские мускулы силача и сами попытали силы, набрасывая кольца на колышек. Мы купили по здоровенному ломтю горячего хлеба с мясом и съели его прямо на ходу, хотя Грейс не была уверена, прилично ли так поступать. Джек сумел убедить ее в том, что на ярмарке позволительно делать такие вещи, которые нельзя делать ни в каком другом месте. Он был возбужден еще сильнее, чем мы с Морвенной. Вообще происходящее несколько опьяняло нас.

Играли скрипачи, кто-то танцевал.

— Самое интересное здесь происходит, когда темнеет и начинается фейерверк! — сказала я.

— Ваша мать просила, чтобы вы были дома до наступления темноты, — напомнила Грейс.

— А мне хочется, чтобы мне погадали! — сказала Морвенна. — Джинни, нашей горничной, на Саммеркортской ярмарке предсказали судьбу: она выйдет замуж за богача и отправится жить в заморские края!

— А откуда цыгане это знают? — спросил Джек.

— Они умеют заглядывать в будущее, да и в прошлое, — ответила Морвенна. — Они могут узнать все, что ты сделал, от них ничего не скроешь! Все написано у тебя на ладони, особенно что касается грешных поступков. Их-то разглядеть легче всего!

Джек смутился, но Морвенна захлопала в ладоши, воскликнув:

— Ох, как мне хотелось бы погадать!

Я подумала: «Тебе, конечно, нечего бояться, ты ничего особенного не сделала, но разве что немножко ленилась на занятиях, что-нибудь списала из того, что следовало выучить наизусть, или полакомилась джемом на кухне, когда повариха отвернулась, и сказала, что и понятия об этом не имеешь. Все это мелкие грешки, их не сравнишь с убийством и сокрытием трупа».

Ярмарка сразу разонравилась. Временами такое бывало: меня вдруг охватывали воспоминания, и это было способно испортить любой день.

Я обрадовалась, когда Грейс заявила, что у нас нет времени для гадания и пора отправляться домой.

Мы покинули ярмарку. Когда мы уходили, звуки скрипок становились все тише, однако еще можно было различить слова песни:

«Эй, молодежь, пляши, кружись,

Папаш своих ты не держись!

Спешите к майскому шесту, —

Ты там найдешь свою мечту!

Нам скрипка подыграет…»

Джеку очень не хотелось уходить с ярмарки. Он выразил свое неудовольствие и пожелал узнать, почему мы не можем остаться. Грейс еще раз объяснила, что нам велено вернуться до темноты. Джек никогда не грустил подолгу и уже через несколько минут улыбался. Он был очень покладистым парнем!

У обочины дороги сидела цыганка, возле которой была полная корзина бельевых прищепок. Было неясно, возвращается она с ярмарки или только идет туда.

— Добрый день, юные леди и маленький джентльмен, — сказала она.

— Добрый день, — ответили мы.

— А не хотели бы вы, чтобы цыганка предсказала вам судьбу?

Я услышала, как Морвенна бормочет:

— О да. Ах, мисс Гилмор, можно я погадаю? Грейс колебалась, но Морвенна состроила такую физиономию, что она вынуждена была уступить:

— Ну ладно, милая, только недолго.

— Цыганскую ручку нужно посеребрить, — сказала цыганка.

Морвенна слегка отступила.

— Ой, боюсь, у меня не хватит денег, — она достала несколько монеток.

— Ну уж, поскольку вы такая милая и юная, моя леди, я возьму столько, сколько есть. Очень не хочется расстраивать такую прелестную девочку.

Морвенна мило улыбнулась и протянула ей руку.

— О, я вижу у вас будет долгая и счастливая жизнь.

Ну да, и к тому же богатая, это точно.

Вы отправитесь в Лондон, чтобы посмотреть на королеву… понятное дело, когда станете чуть постарше, и там вы встретитесь с богатым молодым человеком, с которым проживете долгую и счастливую жизнь.

Похоже, на те деньги, что дала Морвенна, гаданья было не слишком много. Было более чем вероятно, что, когда Морвенна станет постарше, она отправится в Лондон, и целью поездки будет как раз выбор подходящего жениха.

Цыганка повернулась ко мне:

— А ты, моя милая? Я вижу, у тебя будет очень интересная судьба.

Она начала рассматривать мою ладонь. Я перепугалась: вдруг там и в самом деле можно что-нибудь прочесть? Может быть, она видела там пруд, неподвижное тело… глаза, глядящие на нас, когда голова медленно исчезла под водой?

— Ну, тебе, милая, нечего бояться. Жизнь тебе улыбается, ты тоже собираешься в Лондон. Возможно, ты поедешь вместе со своей маленькой… — Она, видимо пыталась выяснить наши родственные отношения, но ничего не угадав, добавила:

— ..маленькой компаньонкой.

Я поняла, что если цыганка не знает, кем мне приходится Морвенна, то про пруд ей и подавно не узнать. Теперь она обратилась к Грейс:

— Жизнь на руке пишет все как есть. Конечно, у маленькой леди будет написано лучше, когда она станет постарше, а сейчас, моя леди, ваш черед, — она взяла Грейс за руку.

— Нет, — сказала Грейс, — я не думаю… Цыганка внимательно взглянула на нее.

— О, тут я вижу неприятности… прямо-таки горе. — Грейс побледнела, а цыганка продолжила:

— Я вижу воду… воду между вами и тем, чего вы желаете…

Я задрожала от возбуждения. Мне стало ясно — она решила, что судьбу маленьких девочек предсказывать не стоит. Ничего-то она не понимала! В основном цыганка болтала наугад, в этом я не сомневалась, но была уверена в том, что изредка у нее бывают проблески некоего прозрения. Если с человеком происходило что-то действительно необычное, возможно, это как-то проявлялось. Я решила, что она могла заметить на моей ладони что-то необъяснимое для нее, но кто бы мог подумать, что девочка моего возраста может быть замешана в такие дела? И она все перевела на Грейс.

— Ты окажешься сильной, — сказала она, — и сможешь это побороть.

Похоже, цыганка действительно разволновалась, очень уж внимательно она разглядывала лицо Грейс. Грейс отдернула руку:

— Ну, спасибо…

— Да, неприятности, серьезные неприятности. Но природа создала тебя сильной, ты с ними справишься. Все будет хорошо, и ты в конце концов обретешь счастье.

Расплатившись с цыганкой, Грейс сказала:

— Пойдем, а то мы опоздаем и дома будут беспокоиться.

Сунув деньги в карман, цыганка вновь уселась рядом с корзиной, а мы отправились домой.

— Нам не следовало около нее останавливаться, — сказала Грейс. — Все это — сплошная чепуха.

— А обошлось дорого, — заметил Джек. — На эти деньги можно было купить целых шесть имбирных пряников и еще розового сахарного поросенка.

— Да, это было глупо с нашей стороны, — признала Грейс.

Ее голос был холоден, а лицо — чужим. Конечно, Грейс могла называть все это чепухой, но, на мой взгляд, цыганка напугала ее.

Я оглянулась, цыганка все еще сидела у обочины и глядела нам вслед.

Я рассказала матери о случившемся:

— Цыганка пообещала Морвенне и мне, что мы отправимся в Лондон и найдем себе богатых мужей.

— Ну, в свое время ты туда поедешь, но придется еще подождать., Что касается богатого мужа, поживем — увидим.

— По-моему, она сильно расстроила мисс Гилмор, говорила ей о каких-то неприятностях…

— На их болтовню не следует обращать внимания.

— Только когда они говорят что-нибудь приятное.

— В этом-то и весь смысл гадания, — улыбнувшись, сказала мать. — Кстати, скоро мы действительно поедем в Лондон по поводу новой одежды. Не хочется выглядеть там старомодными: то, что сойдет здесь, может плохо выглядеть в Лондоне.

Пусть Грейс попробует сделать тебе платье из голубой льняной ткани, как раз твой цвет.

Грейс очень хотелось справиться с этой задачей. Она пришла ко мне в комнату с выкройками, прихватив с собой ткань:

— Я думаю, по рукавам можно пустить немножко вышивки, как на этой картинке. Вам не кажется, что это выглядело бы мило? Я думаю, лучше светло-коричневой, совсем светлой. Это будет хорошо.

— Да, наверное. У меня есть шарфик, который, по-моему, очень подойдет к голубому. Он должен лежать в том ящике, что позади нас.

Наступило молчание. Грейс рассматривала что-то, лежавшее в ящике, потом достала оттуда кольцо, которое я нашла возле пруда. Тогда, вернувшись домой, я сунула его в ящик и забыла о нем.

— Золотое кольцо… — произнесла она. — Это ваше? Меня охватило неприятное чувство, как бывало всегда, когда что-то напоминало мне о том дне.

— Ах, это… — замялась я. Я протянула руку и взяла кольцо. — Это… я нашла его.

— Нашли? Где?

— Это было… в тот день, когда со мной случилось несчастье. Да, теперь я вспомнила. Я подобрала его и совсем забыла.

— На берегу?

Я нахмурилась, как бы пытаясь припомнить, хотя слишком хорошо помнила каждую деталь того, что случилось в этот ужасный день.

— Когда? Когда вы упали?

— Да… да… должно быть, я упала… и там лежало кольцо.

— На берегу? — повторила она. — И тогда вы подняли его? Почему?

— Я не знаю. Я всегда поднимаю все, что попадается. Наверное, я сделала это, не подумав. Вообще мне трудно вспомнить. Должно быть, я увидела кольцо, подняла его и сунула в карман.

— Оно довольно милое. По-моему, золотое. Что вы собираетесь с ним делать?

— О, ничего…

— А вы не думали вернуть его владельцу?

— Я же не знаю, чье оно. Не думаю, что оно могло принадлежать кому-нибудь из рыбаков, да они и не могли бы потерять его там. Полагаю, его потерял кто-нибудь из посторонних и давно позабыл о нем.

— Если оно вам не нужно, можно мне взять его?

— Конечно.

Грейс надела кольцо на указательный палец правой руки:

— Оно подходит только на этот палец.

Я достала шарф, и мы начали прикладывать его к ткани, однако мысли мои были совсем в другом месте.

Мисс Гилмор тоже казалась несколько рассеянной…

Грейс Гилмор очень хорошо держалась в седле, и мать разрешила ей сопровождать меня на верховых прогулках.

— Анжелет у нас такая независимая, — говорила она. — Она очень любит скакать в одиночку, но теперь я предпочитаю, чтобы рядом с ней кто-нибудь был.

Грейс Гилмор не имела ничего против. Вообще ей нравилось участвовать в событиях, ставящих ее на одну ногу с членами семьи.

Однажды мы ехали верхом по берегу и оказались возле старого лодочного сарая. Грейс вдруг остановила лошадь.

— Должно быть, вы нашли кольцо где-то здесь? спросила она.

Я кивнула. Мне не хотелось лгать, но это было необходимо.

Она взглянула на лодочный сарай и дальше — туда, где виднелась гавань, потом сняла с руки кольцо:

— Взгляните на инициалы внутри кольца. Вы их заметили?

Нет, я не разглядывала его. Даже не знаю, зачем я подобрала его и сунула в карман. В общем-то я больше о нем и не вспоминала.

— Ну, конечно, вы ведь болели.

Так вы видите инициалы?

Она передала мне кольцо. Внутри него были выгравированы буквы: М. Д. и В. Б.

— Интересно, что это значит? — спросила я. Грейс молча забрала у меня кольцо.

Какую глупость я совершила, подобрав его. Если бы я попыталась вернуть его владельцу, все узнали бы, где я нашла его. Могло ведь случиться так, что его владелец никогда и не подходил к морю. Бен говорил об уликах, а вот это и могло быть уликой. И зачем только Грейс нашла его? Я бы, конечно, выбросила кольцо, если бы вспомнила о нем, а помнить мне следовало. Когда впутываешься в темные дела, нужно вести себя осторожно.

Следующие слова Грейс заставили меня вздрогнуть:

— Эти инициалы М. Д. Как звали человека, бежавшего из Бодминской тюрьмы?

— Я… я не помню…

— Его звали Мер вин Данкарри. Вы понимаете теперь, что значит М. Д.?

— Существуют тысячи людей с такими же инициалами.

— Должно быть, он был здесь, на берегу. Я почему-то уверена, что это его кольцо.

— А кто же В. Б.?

— Полагаю, женщина, у которой хватило глупости влюбиться в него.

Некоторое время Грейс рассматривала кольцо, лежавшее на ее ладони, а затем вдруг размахнулась и швырнула его в море.

— Я не могла бы носить на руке кольцо убийцы, верно?

— Конечно, — с готовностью подтвердила я.

Она и предполагать не могла, как меня обрадовала судьба, постигшая кольцо. Ведь я уже думала о нем, как об улике, обвиняющей меня.