"Валет червей" - читать интересную книгу автора (Карр Филиппа)

ВИЗИТ В ЭВЕРСЛИ

Уныние воцарилось в замке. Я не могла забыть о ночном визите Софи и задумывалась, каким образом заставить ее признать правду. До последнего времени я не понимала, насколько сильно она ненавидит меня. Конечно, это началось лишь после появления Шарля; до этого она считала меня своей сестрой.

Возможно, я была слишком погружена в свои собственные дела и не уделяла ей достаточно внимания. Бедняжка, она была так сильно обезображена, потеряла возможность выйти замуж за мужчину, которого любила, а затем еще раз потеряла шанс на счастливую жизнь. Я была обязана постараться войти в ее положение.

Мария-Луиза объявила о своем намерении поступить в монастырь. Она уже давно подумывала об этом, а теперь, когда ее муж почти наверняка был мертв, ничто не удерживало ее в замке. Отец был рад ее решению. Он сказал, что это, быть может, несколько разрядит мрачную атмосферу в замке. Он очень беспокоился за меня.

— Ты очень рассчитываешь на Дикона, — сказал он.

— Нет, нет! — протестовала я. — Ничего подобного. Когда он приезжает, он создает… сложности.

— Но разве не сложности делают жизнь такой, что ощущаешь ее полной мерой, а без них… она становится несколько скучноватой?

— У меня есть дети и ты.

— Дети подрастают. Клодине уже почти тринадцать лет.

— Да…

В ее возрасте Меня ошеломили мои чувства к Дикону, и я даже мечтала выйти за него замуж. Шарло было почти шестнадцать, Луи-Шарль — чуть старше. Ничего не скажешь, они действительно выходили из детского возраста.

— А ты стареешь, моя дорогая, — продолжил отец.

— Конечно, как и все остальные.

— Почти тридцать четыре года назад я впервые увидел твою мать. Это было так романтично… сумерки… и она стояла там как видение из иного мира. Она тоже приняла меня за привидение. Я искал потерянную мной цепочку от часов и когда неожиданно оторвал глаза от земли, то заметил ее, испуганную моим появлением.

— Я знаю, ты мне рассказывал.

— Хотелось бы мне повидать эти места перед смертью. Лотти, тебе следует возвращаться. Тебе надо поехать в Эверсли. Ты должна решить свои отношения с Диконом. Мне кажется, ты любишь его. Это так?

Я заколебалась.

— Что такое любовь? Есть ли это возбуждение, вызванное кем-то… наслаждение его присутствием… оживление, когда он рядом, и в то же время понимание, что он жаждет власти, денег… и что готов почти на все ради этого… и невозможность доверять ему? Вот видишь, я пытаюсь находить в нем недостатки. Разве это любовь?

— Возможно, ты ищешь совершенство.

— А разве ты не искал… и не нашел его?

— Я никогда не искал его, поскольку никогда не верил в его существование. Я встретил его случайно.

— Ты нашел его, потому что ты был способен на глубокую любовь. Возможно, моя мать и не была совершенством.

— О нет, была.

— В твоих глазах, как и ты в ее. Разве ты совершенен, папа?

— Ни в коем случае.

— Но она считала тебя совершенством. Наверное, это и есть любовь. Иллюзия. Видеть несуществующее… и возможно, что чем больше человек любит, тем больше он обманывает себя.

— Мое дорогое дитя, мне хотелось бы знать, что ты счастлива, увидеть это при жизни… Пусть даже это означает расставание с тобой. Я познал величайшее счастье благодаря тебе и твоей матери. Кто бы мог поверить в то, что случайная встреча может привести к этому? Это была очаровательная ночь, там была она и был я…

Я нагнулась к отцу и поцеловала его.

— Я рада, что мы сумели порадовать тебя… И моя мать, и я. И ты знаешь, какие чувства ты всегда у нас вызывал. Я любила человека, которого считала своим отцом. Он был добрым, мягким… но ты… ты совсем другой. Ты был таким романтичным и величавым в своем замке. Это было чудесно узнать, что ты мой отец.

Он отвернулся, чтобы скрыть волнение. Затем сказал почти грубо:

— Я не хочу, чтобы ты продолжала жить здесь… старея, растрачивая свою молодость. Ты не похожа на свою мать. Ты больше способна позаботиться о себе. Она была невинна и наивна. Она не видела зла. Ты не такая, Лотти.

— Более… земная, — сказала я.

— Я бы сказал — более опытная. Ты больше, чем она, разбираешься в людях. Ты можешь понять недостатки человека, можешь их простить и, возможно, даже любить за них. Я часто думаю о Диконе. Он не святой. Но разве тебе нужен святой? С ними трудно жить. Я думаю, ты как-то по-особому любишь его и никогда не сможешь забыть его, что бы ни случилось. Как и он тебя. В нем действительно полно недостатков, но он, по-моему, храбрый и сильный мужчина. Я думаю, он мог бы стать отцом твоего ребенка… пока еще не поздно.

— Я не собираюсь покидать замок. Мне нравится здесь.

— Здесь царит печаль, и Софи в своей башне кажется чем-то вроде наваждения.

— Дети здесь счастливы.

— Они вырастут и начнут жить собственной жизнью. Я хочу, чтобы ты отправилась в Англию.

— Отправилась с Англию? Что ты имеешь в виду? В Эверсли?

— Да. Я хочу, чтобы ты взяла с собой детей, чтобы они увидели Дикона в его доме и чтобы вы все решили, чего вы действительно хотите. Думаю, ради этого тебе надо съездить туда.

— Я не оставлю тебя.

— Я предполагал, что ты скажешь именно это. Вот почему я решил отправиться вместе с вами. Я в изумлении уставилась на него.

— Да, — продолжал он, — я пообещал себе это сделать. Я слишком устал от замка. Я хочу отдохнуть от него. Я хочу забыть о том, что случилось с Арманом, забыть Софи, чахнущую в своей башне. Я хочу немного рассеяться. Что ты скажешь, если ты, я и дети отправимся в Англию?

Я продолжала изумленно смотреть на него.

Он сказал:

— Ты уже ответила. Я вижу радость в твоих глазах. Это хорошо. Я собираюсь сейчас же сказать об этом детям. Нет причин тянуть с отъездом.

Шарло пришел в страшное возбуждение, узнав о предполагаемой поездке в Англию. Так же отреагировала и Клодина. Луи-Шарль был так растерян, что мне тут же пришлось сказать, что мы возьмем его с собой, и Лизетта согласилась с этим. Я была счастлива слышать, как они строят планы, говорят об Англии, которой никогда не видели, и подсчитывают дни, оставшиеся до отъезда.

Мой отец рассказал им то, что сам знал про Эверсли. Клодина слушала его, сидя на корточках, положив руки на колени и мечтательно уставившись в даль. Шарло забрасывал его вопросами, а Луи-Шарль слушал в уважительном молчании — так он обычно вел себя в присутствии графа.

Оставалось четыре дня до отъезда, когда отец пригласил меня прогуляться с ним возле крепостного рва. Взяв меня за руку, он медленно произнес:

— Лотти, я не могу поехать вместе с вами. Остановившись, я в ужасе поглядела на него.

— Я позволил себе притвориться перед самим собой, что могу закрыть глаза на правду. Посмотри, как я задыхался, поднимаясь по склону. Увы, я уже не молод. И если мне станет плохо во время путешествия… или в Англии…

— Я буду рядом, чтобы заботиться о тебе. Он покачал головой.

— Нет, Лотти, я знаю лучше. У меня болит здесь… в груди. Именно поэтому я и хочу побыстрее убедиться в том, что ты устроила свою жизнь.

Помолчав несколько секунд, я сказала:

— Ты советовался с врачами? Он кивнул.

— Они говорят, что я уже немолод, мне нужно смириться с судьбой.

— Я думаю, следует немедленно отправить в Эверсли гонца. Ведь сейчас они готовятся к нашему приезду. И скажу детям, что мы никуда не едем.

— Нет! Я сказал, что это я не могу ехать. Ты и дети обязаны поехать туда.

— Без тебя? Он кивнул.

— Я принял именно такое решение.

— И оставить тебя здесь, больного!

— Послушай меня, Лотти. Я не болен. Я всего лишь стар и не смогу выдержать длинное утомительное путешествие. Это не означает, что я болен. Я не нуждаюсь в уходе. Если ты останешься здесь, ты все равно не сможешь ничем помочь мне. Ты не имеешь права разочаровывать детей. Ты отправишься с ними. Такова моя воля. А я останусь здесь. За мной хорошо присматривают. У меня верные слуги. А ты в свое время вернешься ко мне.

— Ты нанес мне удар, — сказала я.

Он пристально смотрел на воду во рву, а я задумалась, собирался ли он вообще ехать с нами.

Возбуждение молодых людей не могло не захватить и меня. В дорогу мы отправились верхом, решив, что экипаж — слишком медленное и громоздкое средство передвижения. Клодина скакала между мальчиками. Она становилась очень хорошенькой и похожей на мою мать. Наверное, это была одна из причин, по которой Клодина стала любимицей графа. Она была крепким подростком с сильной волей и слегка обижалась на покровительственное отношение мальчиков, пытавшихся опекать ее как маленькую девочку. Шарло стал красивым темноглазым брюнетом с живым быстрым взглядом. Луи-Шарля можно было принять за его брата. Они очень дружили, если не считать редких ссор, обычно кончавшихся потасовкой, поскольку оба отличались горячим темпераментом.

На ночь мы остановились на постоялом дворе, что их обрадовало. Мальчики разместились в одной комнате, а мы с Клодиной — в другой. Ей так хотелось поскорее продолжить путешествие, что она проснулась на рассвете и разбудила меня.

Она сказала:

— Для счастья здесь не хватает одного-единственного. Нашего дедушки.

— Ты только не вздумай сказать это как-нибудь при нем. Он это не одобрит.

Мы обе рассмеялись, но несколько печально, поскольку нам действительно не хватало его.

Морское путешествие тоже доставило детям массу удовольствия, а с момента, когда мы ступили на землю Англии, они не могли говорить ни о чем, кроме Эверсли. В Дувре нас встречал Дикон. Увидев его, Клодина бросилась к нему и обняла, в то время как мальчики стояли в стороне, улыбаясь. Дикон улыбнулся мне поверх головы Клодины, его глаза светились теплом, но я обнаружила в них и выражение триумфа, и тут же мелькнула мысль:» Даже сейчас он не может не думать о том, что победил «.

Но приезд еще не означал, что я приняла окончательное решение. Возможно, я совершила глупость, приехав сюда. Я боялась, что события закружат меня, и я не смогу принимать осознанные решения, а Дикона — я знала это — следовало опасаться. Он действовал на меня, как крепкое вино.

А какие воспоминания возвращались ко мне! Я давным-давно не видела Эверсли, но всегда ощущала, что здесь мой дом. Я не знала, почему это так, поскольку большую часть своей жизни в Англии провела в Клаверинге. Но здесь был дом моих предков. Он словно обволакивал меня; словно говорил: ты явилась домой. Оставайся дома. Это твой родной дом, Сабрина встретила нас очень тепло. Она была возбуждена не меньше молодых людей.

— Какой чудесный дом! — воскликнул Шарло.

— Но это не замок, — несколько презрительно добавил Луи-Шарль.

— Дома созданы для того, чтобы в них жить, — вставила Клодина. — А замки — чтобы осаждать их и отбиваться от врагов.

— В гражданскую войну и наши дома выполняли ту же роль, — сказала Сабрина. — Но сейчас давайте я покажу вам ваши комнаты, а дом вы осмотрите позже. Я уверена, что он вам понравится. Здесь есть где побродить, тут полно всяких уголков и закоулочков. Ваша мама хорошо знает его. Когда-то это был ее дом.

Дикон сказал, что утром, когда будет светло, он покажет им окрестности.

Мы отправились в отведенные нам комнаты. Я — в ту, в которой когда-то жила. Поднимаясь по лестнице, я ощутила некоторую печаль, поскольку, когда я была здесь последний раз, моя бабушка была еще жива… и мать тоже…

Сабрина понимала, о чем я думаю:

— Твоя бабушка скончалась с миром. Просто она не могла пережить смерть Сепфоры.

— Как и отец, — отозвалась я.

— Я понимаю, — она сжала мою руку, — но, милая моя Лотти, она бы не хотела видеть тебя здесь такой печальной. Она бы обрадовалась тому, что ты приехала.

Моя старая комната. Должно быть, прошло больше десяти лет с тех пор, как я последний раз была здесь, но я прекрасно помнила ее.

Сабрина сказала:

— Когда умоешься и переоденешься, спускайся вниз. Мы собираемся сразу же сесть за стол. Дикон решил, что вам следует хорошенько поесть с дороги.

Я умылась, переоделась. Спускаясь по лестнице, я услышала внизу оживленный разговор и смех. Все уже собрались в комнате для пуншей возле столовой, где, как я помнила, всегда собирались перед обедом. Я слышала высокий голос Клодины и хрипловатые мужские голоса.

Я вошла. На секунду все замолчали, а затем Дикон сказал:

— Ты помнишь этих близнецов, Лотти?

Сыновья Дикона! Им, должно быть, уже по двадцать. Неужели это возможно! Ведь я всегда представляла Дикона молодым человеком. Ему сейчас должно быть сорок три. У меня появилось ощущение, что прошлое ускользает от меня. Отец был прав. Если мы вообще собирались соединиться, следовало с этим поспешить.

Я хорошо помнила Дэвида и Джонатана. Они были Похожи на Дикона и друг на друга, что естественно для близнецов. Первым поцеловал мне руку Джонатан, а потом Дэвид.

— Я помню, однажды вы приезжали сюда, — сказал Джонатан.

— Мой милый мальчик, — сказал Дикон, — когда-то она жила здесь. Это был ее дом.

— Должно быть, интересно вернуться в места, которые были твоим родным домом, особенно если ты отсутствовал так долго, — заметил Дэвид.

— Это и в самом деле интересно, — ответила я, — но самое интересное, конечно, это видеть вас, вашу семью.

— Только не говори о моей семье, Лотти, — запротестовал Дикон. — Ведь это и твоя семья.

— Это верно, — подтвердила Сабрина. — Ну, что, похоже, все собрались. Давайте пойдем к столу? У нас очень темпераментный повар, и он будет метать громы и молнии, если мы позволим еде остыть.

Мы прошли в столовую, стены которой были завешаны гобеленами, в центре стоял стол, на концах которого стояли канделябры. Все выглядело великолепно. Сабрина села на одном конце стола, а Дикон — на другом, я — по правую руку от него. Клодина сидела между Дэвидом и Джонатаном, которых, как я заметила, забавляла ее двуязычная речь. Она очень хорошо говорила по-английски, поскольку ее обучала я, но иногда забывала, что мы находимся в Англии и переходила на французский, отчего братья-близнецы приходили в восторг. Луи-Шарль был молодым человеком, не терявшимся ни при каких обстоятельствах, так что между ним и Сабриной завязался разговор на смеси плохого французского — со стороны Сабрины — и отвратительного английского, на котором говорил Луи-Шарль. Дикон обращал внимание лишь на меня. Он постоянно наблюдал за мной, гордясь своей великолепной столовой, поданными блюдами и, как я была уверена, тем, что я все-таки поддалась его уговорам и решила навестить Эверсли.

Это был очень приятный вечер, и, когда настала пора расходиться, Клодина, пожалуй, выразила общее для всех нас чувство, сказав:

— Как чудесно, что мы все сейчас здесь. Только я боюсь, что сегодня мне не удастся уснуть. Я слишком взволнована.

— Сабрина настояла на том, чтобы проводить меня в комнату. Закрыв за собой дверь, она устроилась в кресле.

— Не могу передать тебе, как мы счастливы, что ты наконец здесь, Лотти. Дикон всегда очень много рассказывал о тебе, и всякий раз, отправляясь во Францию, уверял, что собирается уговорить тебя вернуться вместе с ним. Я слышала, что дела там складываются не лучшим образом. Я кивнула.

— Дикон полон дурных предчувствий. С некоторых пор он говорит, что тебе необходимо уезжать оттуда.

— Я знаю. Он говорил мне.

— Ну… это твой дом, ты знаешь.

Я покачала головой.

— Мой дом там.

— Как жаль, что с тобой не смог приехать твой отец.

— Нам всем жаль.

— Дикон говорит, что он самый настоящий джентльмен.

— Дикон прав.

— Но он стареет, конечно, а ты ведь все-таки англичанка, Лотти.

— Мой отец француз.

— Да, но ты была воспитана здесь. И трудно найти большую англичанку, чем твоя мать.

— И еще труднее найти большего француза, чем мой отец, — улыбнулась ей я. — Вот видишь, я смешанной национальности. Я люблю Эверсли. Мне здесь нравится… Но мой муж был французом, и мои дети — французы. Именно там мой дом.

Вздохнув, она сказала:

— Иногда мне становится очень грустно. Знаешь, мы с твоей бабушкой были очень близки.

— Разумеется, знаю.

— И мне ее ужасно не хватает.

— Понимаю. Но у вас есть Дикон. Ее лицо осветилось улыбкой.

— О да, Дикон. Больше всего мне хотелось бы видеть его полностью счастливым. Того же самого очень хотела и твоя бабушка…

— Да, я знаю. Она обожала его.

— Он просто чудесный человек. Прошло уже много лет с тех пор, как умерла бедняжка Изабел. Люди считают странным, что он до сих пор ни на ком не женился.

Во внезапном порыве гнева, который, случалось, вызывало во мне упоминание о Диконе, я произнесла:

— Возможно, просто не поступало достаточно выгодных предложений. У него были Эверсли, Клаверинг, и, насколько я понимаю, он много получил и через Изабел…

Сабрина не менялась. В ее глазах Дикон был выше всякой критики, и она не замечала осуждающих его слов, даже если они были высказаны достаточно прямо.

— Я знаю, почему он так и не женился, — сказала она.

— Ну, у него уже есть двое сыновей. Это ведь одна из причин, по которым женятся амбициозные люди, не так ли?

— Я вспоминаю те давние дни, когда ты была ребенком и ездила к нам в Клаверинг, — ты помнишь? Вы с ним всегда были неразлучны.

— Я помню. Это начало происходить после того, как моя мать унаследовала Эверсли.

— Он так любил тебя. Да и все мы тебя любили. Он не говорил ни о чем, только о Лотти… о своей маленькой Лотти. А ты… для тебя он был солнцем, луной и звездами — целой вселенной.

— У детей бывают всякие фантазии.

— Очень хорошо, когда они сохраняются на всю жизнь.

— Дикон знает, что исчез мой кровный брат. Это произошло некоторое время тому назад. Его тело так и не нашли, но, принимая во внимание ситуацию во Франции, следует предположить, что его убили. Мой отец — очень богатый человек, я слышала, что он один из самых богатых людей Франции. В свое время наследство перейдет к Шарло, но сначала, после смерти моего отца, оно достанется мне…

Она озадаченно посмотрела на меня.

— ..Дикона весьма заинтересовало наше поместье. Я никогда не забуду, как он приезжал сюда, в Эверсли. Он был просто ошеломлен, так как здешние владения гораздо больше, чем Клаверинг. Насколько я понимаю, Обинье обладает гораздо более высокой ценностью, чем Эверсли, так что в нем вновь вспыхнула чувство ко мне.

— Он восхищался Эверсли. Ну, конечно же. А как могло бы быть иначе? Но любил он тебя, Лотти. Это правда. Он никогда не переставал любить тебя. Я думаю, что временами он чувствует себя несчастным. Ты же знаешь, что для меня в жизни нет ничего важнее, чем видеть его счастливым.

— Я знаю об этом, — ответила я. — Сабрина, должно быть, вы — самая преданная в мире мать. Улыбнувшись, она сказала:

— Ну, я не даю тебе спать, а ты, наверное, очень устала. — Она поднялась. — Спокойной ночи, дорогая. Как чудесно, что ты приехала. Мы собираемся сделать все, чтобы не отпустить тебя обратно, Лотти.

У самой двери она приостановилась.

— Кстати, ты помнишь бедную Гризельду?

— Конечно. Она сохраняла комнаты Изабеллы в том же виде, в каком они были в момент ее смерти — . Она была немножко ненормальной.

— Она невзлюбила Дикона и распространяла о нем и Изабел самые невероятные истории. Она страшно ревновала всех, кто вставал между ней и Изабел.

Мы пытались это пресечь, но она была слишком старой… выжившей из ума. Все вздохнули с облегчением, когда она умерла.

— Значит, она умерла?

— Да, уже прошло лет пять. Те комнаты долго приводили в порядок, и теперь они стали похожи на остальные комнаты.

— Значит, вы говорите, — пробормотала я, — все вздохнули с облегчением…

Она приложила пальцы к губам и послала мне воздушный поцелуй.

— Спокойной ночи, дорогая Лотти. Приятных сновидений. Не забывай о том, что мы собираемся сделать все, чтобы удержать тебя здесь.

Как сказала Клодина, мы были слишком возбуждены, чтобы уснуть в эту ночь.

В Эверсли я была счастлива. Я знала, что, когда уеду, мне будет очень недоставать его. Было что-то в этих зеленых лугах и майском солнце, что принадлежало самой сути Англии, что не было похоже на весь остальной мир. Мне нравилось даже то, что солнце могло внезапно скрыться за тучами, и если мы были на прогулке, то должны были искать укрытие от внезапно налетевшего дождя.

Был уже конец мая, но в этом году апрельские дожди, похоже, затянулись, как никогда. Зеленые изгороди были сплошь покрыты цветами, и мне припомнилось, как в детстве мать учила меня плести из них венки. Я вспоминала названия растений, таких, как сердечник, рядвенец и лапчатка. Я много ездила верхом с Диконом и мальчиками. У нас образовалась веселая компания.

Иногда вместе с нами выезжала в экипаже Сабрина, мы отправлялись в какой-нибудь красивый уголок и устраивали там пикник. Мы ездили и к морю, но я чувствовала себя хорошо только вдали от него; море напоминало мне, что в стране, находящейся всего в двадцати милях отсюда, мой отец считает дни, остающиеся до нашего возвращения. Море напоминало мне о временности моего пребывания здесь, в то время как с каждым днем мне все больше и больше хотелось остаться.

Я желала бы забыть, что Дикон более всего любит власть и деньги, что он женился на Изабел из выгоды и что ее верная нянька обвиняла его в убийстве. Хотя в Эверсли царило счастье, здесь были и свои темные стороны. Я часто задумывалась об Изабел, о тех бесконечных месяцах, в течение которых она ожидала рождения детей, а они так и не появлялись на свет, и о тех двух, из-за которых она умерла. Как, должно быть, она боялась, бедная Изабел! Казалось, в самые спокойные, а иногда даже и в самые счастливые моменты, ее тень вставала у меня за спиной.

Дикон постоянно был с нами. Он восхищал Шарло, как и Луи-Шарля, который вообще был бесконечно счастлив в Эверсли. Лизетта никогда не уделяла ему должного внимания и материнской любви, в которой так нуждаются дети. Она не хотела его и настолько не любила своего фермера-мужа, что, наверное, переносила часть своих чувств к нему и на Луи-Шарля. Здесь он полностью окунулся в жизнь Эверсли, и часто они вместе с Шарло отправлялись исследовать окрестности, привозя с собой рассказы о постоялых дворах, которые им удалось посетить, и о городках, через которые они проезжали.

Клодина тоже полюбила Эверсли. Вместе с молодыми людьми она отправлялась на прогулки верхом, и Джонатан обучал ее брать препятствия. Я немножко беспокоилась за нее, но Дикон сказал, что этому необходимо научиться и что Джонатан сумеет позаботиться о ней. Она пользовалась вниманием обоих близнецов, и меня забавляло то, как она обращает на себя внимание то одного, то другого. Именно в Эверсли я ясно осознала, насколько быстро взрослеет моя дочь.

Дни летели быстро.

Сабрина пела, аккомпанируя себе на спинете:

Рвите бутоны, пока стоит май,

Время от нас улетает,

И то, что сегодня цветет, — так и знай, —

Завтра уже умирает,

Я понимала, на что она обращает мое внимание.

Дикон все время был со мной, но вел себя умно. Он не уговаривал меня остаться. Он хотел, чтобы на меня воздействовал своей магией Эверсли.

На меня, конечно, действовали эти мирные пейзажи. Сам воздух, казалось, был пронизан покоем, и я хорошо чувствовала разницу между обстановкой здесь и там — в стране, которую отделяла от нас всего лишь полоска воды. Когда я глядела на эти волны, лизавшие берег, — иногда серые и злые, иногда голубые, мягко шелестящие, — я размышляла о разнице между этой мирной, счастливой жизнью и той, напряженной и полной мрачных предчувствий.

По вечерам в спальне наедине с собой я сознавалась, что хочу остаться здесь, хочу жить здесь. Здесь мой дом, здесь моя страна. Здесь Дикон. Если говорить откровенно, мне нужен Дикон.

Сабрина была бдительной. Для нее Дикон — свет в окошке. Она не видела в нем недостатков и считала совершенством. Хотя, казалось бы, уж она-то должна была знать, что он собой представляет. Возможно, она отказывалась видеть это только потому, что не хотела этого видеть? Все свои действия она выстраивала в соответствии с его предполагаемым совершенством. При появлении Дикона менялось даже выражение ее лица: глаза постоянно следили за ним, губы складывались в мягкую одобрительную улыбку. Однажды я сказала Дикону:

— Никто не имеет права на такое обожание, которым окружает тебя мать. Оно попахивает безбожием. Оно святотатственно. Я всерьез считаю, что она верит в то, что ты превыше самого Господа.

Дикон, как всегда, соотнес мое высказывание со своими планами, сказав мне:

— Для того чтобы я стал в ее глазах полным совершенством, мне недостает только одного.

— Чепуха, — возразила я. — Тебе всего хватает. Ты и так совершенство.

— Ты не права. Она хочет, чтобы я был счастлив в браке, и, по мнению Сабрины, никто, кроме тебя, на роль моей жены не годится.

— Бог совершенен… всемогущ и всеведущ… и именно так ты и выглядишь в глазах Сабрины. Ей совершенно неважно, на ком ты женишься, главное, чтобы этот выбор сделал ты, и тогда он будет воспринят Сабриной как единственно возможный.

— Это не совсем так. Моей женой должна быть ты, поскольку она знает, что мне нужна только ты. Поэтому и ей нужна только ты. Дай же исполниться ее мечте. Она женщина, которая любит, когда все в порядке, все застегнуто до последней пуговицы. Она вышла замуж за того человека, которого выбрала для нее твоя бабушка Кларисса, и хотя считала свой брак идеальным, — видишь, она мастерица создавать идеалы, — всегда беспокоилась, словно отняла его у Клариссы. Теперь, если внучка Клариссы выйдет замуж за сына того самого Дикона, которого любили и Кларисса, и Сабрина, все будет в порядке, все пуговицы застегнутся, не так ли? Все смогут сказать» аминь»и жить счастливо. Я рассмеялась.

— Возможно, за исключением тех двоих, от которых зависит все.

— Они-то будут самыми счастливыми. Ты уже начинаешь сознавать это, Лотти, а я всегда это знал.

— О да, я помню. Ты всегда был всеведущим. Скоро я должна буду вернуться к отцу.

— Мы перевезем его сюда. Уверяю тебя, очень скоро люди его положения будут готовы на все, лишь бы иметь возможность убежать от грядущей бури.

Это был единственный раз, когда он заговорил о возможности нашего брака. Он предпочитал, чтобы остальное сделал за него Эверсли, и с каждым днем мне все больше и больше хотелось сдаться.

Однажды вечером, когда я уже собиралась лечь, в дверь постучали и вошла Сабрина.

— Я боялась, что ты уже уснула, — сказала она. — Я хочу, чтобы ты взглянула на это.

— Что это?

— Дневник.

— О, старый дневник? Один из наших семейных?

— Нет, ты же знаешь, что семейные дневники велись в толстых журналах, а это тоненькая тетрадка. После смерти Гризельды мы нашли его в комнате Изабел. Он завалился за стол, иначе, я уверена, Гризельда не позволила бы ему попасть в наши руки.

— Дневник! Я всегда считала, что читать чужие дневники — то же, что подглядывать в замочную скважину.

— Я тоже так думаю. Но дневник Изабел я прочитала. Я чувствовала, что это необходимо, и уверена, что ты согласишься со мной, прочитав его.

— Почему я?

Она положила тетрадку на столик возле моей кровати, и мне тут же захотелось взять ее в руки.

Потому что у тебя, возможно, сложились некоторые не правильные представления. Здесь написана правда. Это должно быть правдой, потому что дневник писала сама Изабел.

— А Дикон видел его?

— Нет. Я не сочла нужным показывать ему. А вот близнецам я дала его прочитать. Гризельда питала особую склонность к Джонатану. Он часто навещал ее.

— Да, я помню.

— Она вбила себе в голову безумную мысль, что причиной смерти Изабел был Дэвид. Полагаю, рождение второго близнеца действительно ее ослабило, но Гризельда — старая дура — возлагала за это прямую вину на Дэвида. Это ясно показывает, насколько она выжила из ума.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду.

— Прочитай его, — сказал она, — я думаю, это принесет тебе немалую пользу.

Поцеловав меня, она вышла.

Я все еще колебалась, стоит ли читать дневник. В дневниках содержатся мысли, не предназначенные для чужих глаз. Возможно, там описаны ее встречи с Диконом, начало их совместной жизни. Поскольку я сама испытывала к Дикону сильные чувства, мне казалось неприятным подглядывать в замочную скважину.

Тем не менее я легла, зажгла еще одну свечу, открыла тетрадь и начала читать.

Чтение захватило меня с самого начала. Я ясно видела Изабел, тихую, застенчивую дочь могущественного человека, который любил ее и желал всего наилучшего, однако не понимал, что именно является для нее наилучшим.

В тексте постоянно упоминалась Гризельда. Ее имя появлялось на каждой странице. Попадались мелкие, очень личные детали: «Вчера вечером Гризельда накрутила мне волосы на папильотки. Оказывается, в них неудобно спать, но Гризельда говорит, что необходимо потерпеть, чтобы на следующий день у меня были локоны». «Гризельда подобрала к моему белому платью голубую кружевную косынку. Прелестную». Встречались описания балов, на которых она присутствовала. Она писала об отвращении к ним, вызванном ее болезненной застенчивостью. Продолжая читать, я добралась до первого упоминания о Диконе.

«Сегодня я познакомилась с самым красивым молодым человеком за всю мою жизнь. Он приехал в Лондон из провинции, где, по словам моего отца, у него большие владения. Он пригласил меня на танец, и я танцевала с ним… довольно неуклюже. Он сказал, что и сам неважный танцор, так что совершенно не заметил никаких ошибок с моей стороны. Он много говорил со мной — весело и остроумно. Думаю, мне не удалось блеснуть тем же. Мой отец доволен этим знакомством.

Вчера отец вызвал меня, и я поняла, что он хочет сказать мне нечто очень серьезное, поскольку назвал меня» дочь «.» Дочь, — сказал он, — у меня просят твоей руки «. Отец сообщил, что им является Ричард Френшоу — тот самый восхитительный мужчина, который танцевал со мной. Просто не знаю, что об этом и думать. Я почти в панике, хотя, конечно, женихом мог бы оказаться этот ужасный старик — лорд Стендинг. А вместо этого появился чудесный, красивый жених.» Однако, — сказала я Гризельде, — лорда Стендинга не заботило бы, что я недостаточно умна, что мои волосы не завиваются в локоны, если не держать их всю ночь на папильотках, что, танцуя, я спотыкаюсь и что я застенчива «. Гризельда возразила, что все это чепуха. Он будет счастлив, получив меня, и знает об этом. За мной давали богатое приданое, а мужчины это очень любят. Кроме того, она всегда будет рядом со мной. Это меня очень утешило».

Потом следовал подробный отчет о платьях, которые шились для нее, и как во время бала, который давал ее отец, было объявлено о помолвке. Встречи с Диконом — краткие, и никогда с глазу на глаз. А затем фраза: «Завтра я выхожу замуж за Ричарда Френшоу».

Очевидно, после этого она довольно долго ничего не писала. Потом следовали краткие заметки:

«Сегодня во второй половине дня шел дождь и была небольшая гроза». «Ездили на бал к Чарлтонам». «Устроили званный обед на двадцать персон».

Констатация голых фактов без всяких комментариев к ним. Затем тон дневника изменился.

«И вновь разочарование. Сбудутся ли когда-нибудь мои сокровенные мечты? Если бы я могла иметь ребенка, это возместило бы мне все. Дикон хочет мальчика. Все мужчины хотят этого. Мне все равно, кем он будет, лишь бы был ребенок. Я хочу только этого.

Сегодня я виделась с доктором Барнеби. Он сказал, что, может статься, мне вообще больше нельзя беременеть, и ему следует по этому поводу поговорить с моим мужем. Я упрашивала его не делать этого. Я говорила ему, как много значило бы для меня появление ребенка. Он качал головой и говорил:» Нет. Нет «. Затем он сказал:» Вы попытались и потерпели неудачу. Вы сделали все, что могли. Больше нельзя «. Они ничего не понимают. Я обязательно должна иметь ребенка. Если это не получится, я окончательно потеряю Дикона. Это единственный выход.

Похоже, появился еще один шанс. Гризельда будет в гневе. Из-за этого она ненавидит Дикона. Это глупо с ее стороны, но иногда она вообще ведет себя глупо. Я понимаю, что это объясняется ее чувствами ко мне, но иногда она становится просто невыносимой. Все время чем-то озабочена и обеспокоена. Она меня пугает. Пока я ничего не говорила ей. Я никому ничего не говорила. Я хочу быть полностью уверенной. Я решила, что на этот раз обязательно рожу ребенка.

Они знают. Дикон очень рад. Поэтому и я счастлива. Он очень внимателен ко мне и требует сохранять предельную осторожность. Я была бы счастлива, если бы только… но на этот раз все будет в порядке. Должно быть».

«Сегодня у нас был доктор Барнеби. У нас с ним был продолжительный разговор. Он озабочен моим состоянием. Говорит, что ему не следовало слушаться меня и переговорить с моим мужем.» Так или иначе, — сказал он, — дело сделано. Вы должны быть очень осторожны. Покой и еще раз покой. Если в течение первых трех месяцев все будет в порядке, мы можем надеяться ««.

«Три месяца… и пока все в порядке. Как бы мне хотелось, чтобы время летело побыстрее. Каждое утро я просыпаюсь и говорю себе, как кто-то там говорил в Библии:» Благословенна та, что во чреве носит ««.

«Время родов приближается. Я вижу сны… иногда кошмарные. Из-за всех этих мелочей. Сегодня я виделась с доктором Барнеби. У нас с ним был долгий разговор. Я сказала ему:» Я обязательно должна на этот раз родить. Это мне нужно более всего «.» Я хорошо вас понимаю, — ответил он, — ни в коем случае не расстраивайте себя. Это очень вредно для малыша «.» У меня уже было так много разочарований, — возразила я, — что еще одного я не перенесу «.» Строго выполняйте все предписания, — ответил он, — и… и тогда, скорее всего, все будет в порядке «.» Иногда, — проговорила я, — возникает необходимость выбирать между жизнью матери и ребенка. Если возникнет ситуация такого выбора, я хочу, чтобы спасли именно ребенка «. Он сказал, что я несу чепуху, но я знала, что права, и потребовала от него дать мне соответствующие обещания. Он начал проявлять признаки раздражения, и я припомнила, как он пугал меня, когда я была маленькой девочкой и забывала приготовить уроки.» Это вздор, — резко бросил он. — Вы расстраиваетесь из-за того, что еще не случилось «. Но теперь я уже не боялась его и решила настоять на своем:» Но это может случиться. У меня уже были беременности с осложнениями, и все они завершились неудачно. Я знаю, что если и на этот раз произойдет то же самое, другого шанса у меня не будет. Я хочу, чтобы вы обещали мне… что если возникнет именно такая ситуация, вы будете спасать ребенка, предоставив меня судьбе «.» Такие вопросы решают врачи в тот момент, когда они возникают «, — сказал он.» Я знаю! — воскликнула я. — Я просто говорю, если., если… если!..»Он начал говорить, что я слишком возбуждена, и это может вредно отразиться на ребенке, а я заявила, что приду в еще большее возбуждение, если не получу от него клятвы. Он заявил, что это неэтично, но я решила не отпускать его просто так. Я заставила его поклясться. Зная, что он очень религиозный человек, я принесла в комнату Библию, а он, видя, в какое я пришла состояние, наконец сдался. Он сказал:» В случае, если возникнет такая ситуация, а у меня нет причин полагать, что она может возникнуть, и если встанет выбор между жизнью ребенка и жизнью матери, я клянусь в этом случае спасти жизнь ребенка «. Ему пришлось после этого еще на некоторое время задержаться, чтобы удостовериться, что я успокоилась. Я была спокойна — спокойна и счастлива, поскольку что-то подсказывало мне: что бы ни произошло, ребенок будет жить». После этого следовал всего один абзац:

«Время близится. Теперь это может произойти в любой момент. Сегодня я ходила осматривать детскую. Для ребенка уже готова колыбелька. У меня было видение. Довольно странное. Казалось, колыбель окружало сияние, и я знала, что в ней лежит здоровенький ребенок. Себя я не видела. Это, похоже, было неважно. Главное, что был ребенок».

Я положила тетрадь. Я была очень взволнована. На следующее утро, когда я вручала Сабрине дневник Изабел, она вопросительно взглянула на меня. Я сказала ей, что очень тронута прочитанным.

— Она была милой доброй девушкой. Я хорошо все помню. Роды были очень долгими. Джонатан родился без особых осложнений. Все дело было в Дэвиде. Ребенка извлекали с большими трудностями, и она этого не пережила. Доктор Барнеби был вне себя от горя. Причину этого я поняла, прочитав дневник. Я так и не знаю, можно ли было спасти Изабел, пожертвовав Дэвидом. Мне и в голову не пришло думать об этом, если бы я не прочитала дневник. Но я хотела, чтобы и ты прочитала его, из-за Гризельды. Думаю, после того случая она окончательно свихнулась. Она считала Изабел своим ребенком… Изабел значила для нее все. Когда Гризельда потеряла ее, ей стало незачем жить и она постоянно возвращалась к прошлому. Гризельда озлобилась и во всем обвиняла Дикона. Она считала, что был выбор между жизнью Изабел и ребенком и что именно Дикон сделал выбор в пользу ребенка. Она называла его убийцей. Не знаю, рассказывала ли Изабел о своих чувствах Гризельде. Как видно из дневника, ей было над чем задумываться. Но после смерти Изабел в доме жизнь стала невыносимой. Сначала я хотела избавиться от нее, но твоя бабушка была против. И теперь я думаю, что Гризельда не смогла бы жить, если бы ее не окружали вещи, принадлежавшие Изабел. Когда она умерла, мы все вздохнули с облегчением.

— Понимаю, — сказала я.

— Было время, когда я боялась, что она может как-то навредить Дэвиду. Слишком уж много она возилась с Джонатаном. Так, будто пыталась настроить мальчиков друг против друга… и разумеется, против их отца. Если бы только…

Она просительно взглянула на меня.

— Лотти, — продолжила она, — если бы ты вернулась к нам, это означало бы, что мы все начнем новую жизнь. Именно этого мы и хотели — твоя бабушка и я. А вот твоя мать была против. Ты же осуждала Дикона, не так ли? Гризельда тебе что-то наговорила. А теперь ты уже не веришь ей, правда?

— Из дневника Изабел совершенно ясно, что именно произошло.

— Теперь ты понимаешь, что в отношении Дикона к Изабел не было никакого бессердечия. Он всегда был добр к ней. А уж то, что он не был влюблен в нее, так это не его вина.

— Я понимаю.

Она наклонилась ко мне и поцеловала меня.

Я рада, что ты теперь понимаешь это, — сказала она.

Я действительно понимала. Я ясно видела, что в этом отношении я возводила на Дикона напраслину.

Они продолжали завоевывать меня.

Через несколько дней Дикона вызвали в Лондон.

— Я буду отсутствовать не больше недели, — сказал он.

Я спросила Сабрину, какими делами он занимается в Лондоне.

Она колебалась.

— О, после смерти Изабел ему досталось довольно большое наследство.

— Я знаю, что она была очень богата и именно поэтому он на ней женился.

Она бросила на меня быстрый взгляд.

— Отец Изабел очень хотел этого брака. Как и сама Изабел. Между ними было заключено какое-то соглашение, и когда ее отец умер, большая часть имущества перешла к Изабел.

— А потом к Дикону, — сказала я. — Это как-то связано с банковскими делами?

— Что-то вроде этого, — ответила Сабрина. — Он часто ездит туда. Хотя в последнее время, пока ты здесь, он никуда не ездил. Но вообще он очень много разъезжает. А когда шла эта война в Америке, он вообще был страшно занят.

— Да, я заметила. Он ездил во Францию, ведь французы помогали колонистам.

— Он ездил во Францию встречаться с тобой, — мягко произнесла Сабрина.

Прошло всего два дня после отъезда Дикона, когда прибыл посыльный с письмом от Лизетты. Вскрывая его, я уже знала, что не все в порядке. Она писала:

«Тебе следует немедленно выезжать. Твоему отцу очень плохо. В бреду он постоянно зовет тебя, а когда приходит в сознание, говорит, чтобы не смели посылать за тобой, но мы решили, что тебя надо поставить в известность. Мне кажется, что, если ты хочешь застать его в живых, тебе нужно немедленно вернуться».

Сабрина, видевшая приезд посыльного, спустилась вниз, чтобы выяснить, что случилось.

— Мой отец, — ответила я, — в тяжелом состоянии.

— Ах, моя дорогая Лотти!

— Я немедленно выезжаю, — сказала я.

— Да… конечно. Вскоре вернется Дикон. Давай подождем, что он скажет на это.

— Я выезжаю немедленно, — твердо заявила я. Посыльный остановился у нас. Сабрина заметила, что он выглядит истощенным, и велела слугам проводить его на кухню и хорошенько накормить. А потом ему надо отдохнуть.

Уладив эти вопросы, она повернулась ко мне.

— Не думаю, чтобы Дикон одобрил твой отъезд. Он рассказывал мне о событиях во Франции и очень радовался тому, что ты наконец покинула эту страну.

— Дикон не имеет к этому никакого отношения, — возразила я. — Я собираюсь уезжать и отправляюсь завтра утром.

— Лотти, этого нельзя делать!

— Я могу и должна это сделать. Ах, Сабрина, мне очень жаль, но вы должны меня понять. Это мой отец. Я ему нужна. Мне вообще не следовало оставлять его.

— Ты сама говорила, что он хотел, чтобы ты уехала сюда, правда?

— Да, потому что…

— Я уверена, он считал, что здесь ты окажешься в безопасности. Он уверен… так же, как и Дикон…

Мне хотелось, чтобы она прекратила наконец говорить о Диконе. Я уезжала — это было решено. Я не могла оставаться здесь, зная, что мой отец болен… и, возможно, умирает и зовет меня.

— Я немедленно начинаю собираться, — сказала я. Она схватила меня за руку.

— Подожди, Лотти. Не спеши. Давай, я пошлю кого-нибудь в Лондон за Диконом.

— Это займет слишком много времени, и в любом случае Дикон ничего не может изменить.

— Он огорчится, если ты уедешь.

— Значит, ему придется расстроиться, потому что я уезжаю.

— Дети… — начала она.

Я заколебалась. И тут же приняла решение.

— Они могут остаться здесь, если вы не будете возражать. Они могут отправиться домой позже. Я поеду одна как можно быстрее.

— Дорогая моя Лотти, мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Дикон…

— Пойду, поговорю с посыльным. За ночь он хорошенько отдохнет, и назад мы поедем вместе. Мы отправимся рано утром.

— Если бы здесь был Дикон!

— Ничто не остановит меня, Сабрина. Детям здесь будет хорошо. Они могут остаться?

— Конечно, конечно.

— Возможно, Дикон и вы приедете вместе с ними и погостите у нас в замке.

Она взглянула на меня испуганно.

— Если ты действительно намереваешься уезжать, тебе следует взять с собой хотя бы двух слуг. Тебе понадобятся кое-какие вещи… И с ними будет безопасней. Тебе обязательно нужно это сделать. Я настаиваю.

— Спасибо, Сабрина, — сказала я и пошла на кухню, чтобы поговорить с посыльным.