"Бегство от страсти" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На следующий день Флер испытывала крайнее смущение при мысли о встрече с сэром Норманом.

Часами она мучительно думала, что ему скажет, как сможет снова поднять вопрос об их браке и дать ему раз и навсегда понять, что это невозможно.

Однако события разворачивались так стремительно, что у них не было возможности увидеться наедине. Сначала все внимание Нормана заняли двое неожиданно прибывших чиновников из министерства авиационной промышленности. Потом Синтии стало хуже, то и дело приезжали врачи, в любое время суток приходилось принимать специалистов из Лондона; в накрахмаленных халатах и шапочках, как растревоженные голубки, порхали по дому сестры.

Флер с ног сбилась, тем более что миссис Митчэм, чувствуя себя вне общей суеты, пыталась все время настоять на праве единоличного владения своей компаньонкой.

Как-то раз Флер заметила на столе в вестибюле местную газету. На свадебной фотографии она увидела Джека.

Она замерла на мгновение, каждым мускулом тела ожидая знакомой боли, но затем постепенно расслабилась, убедившись, что каким-то непонятным образом этот человек утратил способность причинять ей огорчение. Он остался в прошлом.

Она уже не могла вспомнить теперь, как давно это было, когда она плакала, тоскуя о нем; сколько недель, а может, и месяцев прошло с тех пор, как она засыпала, шепча его имя, протягивая в пустоту руки.

Она спокойно смотрела, как он, улыбаясь, стоит в церковных дверях под руку с Нэнси.

Подпись под фотографией гласила: «Великое событие местного значения», а в тени дверной арки, сразу за новобрачными, Флер могла различить поджатые губы и тонкие резкие черты миссис Рейнольдс.

Неожиданно ее охватила радость, что она избежала этой самодовольной респектабельности, неизбежной посредственности их жизни.

А что же Джек? Каковы ее чувства к Джеку? — спрашивала она себя, прекрасно понимая, что, потеряв Джека, она сохранила свободу.

«Я свободна!» — воскликнула она вечером, уже в постели. И почему только люди вечно ищут любви, веря, что она приносит больше счастья, чем

независимость?

Флер тут же подумала о сэре Нормане и вздохнула.

«Но он не любит меня, — подумала она, — так, как я любила Люсьена и Джека. Его любовь другая».

Но так ли это? Разве любовь всегда одинакова — минуты ни с чем не сравнимого восторга и минуты полного беспредельного отчаяния?

Ее тревожили мысли о сэре Нормане. Если он так любит ее, не принесет ли она ему несчастье и новые страдания после всего, что он уже пережил.

Ему не везло с женщинами — сначала мать, потом Синтия, а теперь она сама.

Бедный сэр Норман! Флер пожалела его, но это чувство показалось ей смешным. Кто, находясь в здравом уме, может пожалеть сэра Нормана Митчэма, миллионера, промышленного магната и одного из самых важных лиц, занятых в обороне страны?!

Не в силах заснуть, Флер ворочалась с боку на бок. Возможно ли помочь ему, сделать его счастливым, не жертвуя собой?

Все еще думая о Нормане, Флер забылась тяжелым сном. Она проснулась от резкого стука в дверь.

— Мисс Гартон, можно к вам?

В двери показалась ночная сестра Синтии.

— Да, конечно. — Флер села в постели и включила свет. — В чем дело? Что-нибудь случилось?

— Простите, что разбудила вас, меня заставила леди Синтия. Она хочет вас видеть.

— Сейчас? — воскликнула Флер.

Она взглянула на свой маленький дорожный будильник. Было двадцать минут третьего.

— Я пыталась ее разубедить, — извиняющимся тоном объяснила сестра, — но она так настаивала, что мне пришлось согласиться. Она плохо провела день, и важно не разволновать ее сейчас.

— Иду, — сказала Флер, вставая. — Вы не знаете, чего она хочет?

Она не говорит. Сказала только, что хочет видеть вас, и настояла, чтобы я дала ей «бодрящие» капли. Давать их можно только в крайних случаях, но что поделаешь, когда человеку так плохо, по-моему, не имеет значения, что он делает. При таких обстоятельствах мое правило: делай, что хочешь, пока можешь. Так я скажу ей, что вы придете?

— Да, пожалуйста, я сейчас.

Накинув халат, Флер присела на минуту перед зеркалом. Она кое-как причесалась, напудрила нос и поспешила к Синтии.

В комнате больной горел камин и разливался изысканный аромат гвоздик и лилий из оранжереи, стоявших в больших вазах на туалетном столике.

— Входите, Флер, — сказала Синтия. — Вы очень рассердились, что вас разбудили?

— Разумеется, нет. Вы же знаете, что я всегда готова прийти, когда нужна вам.

Внезапно она с болью заметила, как плохо выглядела Синтия. Лицо ее за последние несколько недель страшно осунулось, глаза казались неестественно громадными и темными.

Голос у Синтии был совсем слабым. Зная, какого усилия ей стоит говорить, Флер подвинула стул поближе к кровати.

— Мы одни? — спросила Синтия.

Ночная сестра услышала этот вопрос и, кивнув Флер, вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Да, мы совсем одни.

— Тогда слушайте, — начала Синтия. — Я хочу, чтобы вы помогли мне, Флер. Вы обещаете мне помочь?

— Ну конечно. Если я только могу что-то сделать, я буду счастлива.

— Вы еще не знаете, о чем я собираюсь вас просить, но вы — единственная, кто может мне помочь, я это знаю.

— Тогда скажите мне, что это.

Синтия помолчала немного и, испытующе глядя на Флер, продолжила:

— Вы знаете, что я умираю. Нет, не возражайте, прошу вас. Мне это слишком хорошо известно. Я наблюдала за лицами докторов и сестер и знаю, что надежды нет. Они пытались сделать все возможное, но у них ничего не вышло. Это вопрос нескольких недель, быть может, дней, и мне все равно; понимаете, я прожила свою жизнь и готова уйти, но прежде, чем я умру, у меня есть одно желание, одно маленькое желание.

— Какое?

— Увидеть моего сына.

Флер сделала невольное движение, выражающее удивление.

— Вот об этом я и хочу вам рассказать, и вот почему: вы — и только вы — можете помочь мне.

Ее голос ослабел настолько, что едва доносился. Она указала Флер на пузырек на столике у кровати.

— Дайте мне три капли с водой.

— Может, лучше спросить сестру?

— Не нужно.

Флер повиновалась. Когда Синтия выпила капли, голос ее вновь окреп. Она откинулась на подушки и протянула руку.

— Дайте мне вашу руку, Флер. Подвиньтесь поближе. Это долгая история, надеюсь, у меня хватит сил довести ее до конца.

Флер повиновалась. Худая маленькая рука Синтии, горячая и сухая, с удивительной силой вцепилась в руку Флер. За этой решимостью чувствовалось колоссальное усилие воли.

— Вам известно, почему я вышла за Нормана, — начала Синтия. — Мы уже говорили об этом раньше. Но ни вы, ни Норман не знаете, что, выходя за него, я была безумно влюблена в другого — моего кузена Джеральда, которого я знала с детства.

Я думаю, что всегда любила его, как и он меня. Мы выросли с сознанием, что принадлежим друг другу целиком и полностью. Но он служил в армии, и у него, конечно, не было денег — у Эшвинов их никогда не бывало.

Еще до того, как умер мой отец, Джеральда послали в Индию. Мы простились, не предполагая, что сулит нам предстоящая разлука.

Когда умер отец и Прайори перешло ко мне, я с ужасом узнала о нашем катастрофическом положении. Джеральда рядом не было, чтобы помочь мне разобраться во всем. Отец запустил дела, не были уплачены налоги, накопились долги, а нужно было еще заплатить огромный налог на наследство.

Я была в отчаянии, мне не к кому было обратиться, кроме Энтони, который был мне всегда как брат и который жил в Прайори, вырос здесь и любил его так же, как я.

Он и обнаружил, что Норман больше всего на свете желает завладеть этим домом.

Я пыталась писать Джеральду, чтобы объяснить, что происходит, но в письмах многого не скажешь, и я никогда не умела выражать свои чувства на бумаге. Нужно было что-то делать, и притом без промедления. Вам известно, какой я сделала выбор.

Год спустя после моего замужества вернулся Джеральд. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, как чудовищно поступила с Норманом, но не знаю, можете ли вы понять: я никогда не чувствовала себя его женой.

Он казался мне каким-то ненастоящим — муж, с которым у меня не было ничего общего, кроме дома, в котором мы жили и который теперь принадлежит ему.

И за это я ненавидела его. Теперь это звучит глупо, но я ненавидела его и его деньги, я презирала его как захватчика, занявшего место, по праву принадлежащее Джеральду.

Мы с Энтони вели себя возмутительно. Теперь мне стыдно вспоминать об этом. Мы заполняли дом толпой веселых, интересных людей, любивших нас и живших нашей жизнью. У них не было ничего общего с Норманом. Они смеялись над ним, над его манерами, его колоссальным богатством, смеялись, потому что в душе завидовали ему.

Я допускала это, потому что тоже завидовала. Я не могла простить ему то место, которое он занимал в моей жизни. Я терзалась завистью и ревностью, потому что на его месте должен был находиться Джеральд.

Синтия захлебнулась кашлем. Вбежала сестра. Когда приступ миновал, больная беспомощно откинулась на подушки, закрыв глаза.

— Вы должны уснуть, — настаивала сестра, но Синтия отмахнулась от нее.

— Я еще не закончила, — сказала она, — я должна продолжать.

Сестра запротестовала было, но Синтия выслала ее из комнаты. Флер снова придвинулась ближе к постели, Синтия сжала ее руку в своей.

— Вы, конечно, догадываетесь, что случилось, — шептала Синтия. — Я никогда не умела бороться с искушениями, а к тому же у меня не было чувства долга по отношению к Норману. Как я могла принадлежать ему — этому чужому человеку, который являлся частью моей жизни только потому, что купил меня и Прайори.

Каждую неделю я проводила несколько дней с Джеральдом. Ночью я тайком уходила из дома и отправлялась в маленький коттедж, который Джеральд снял в десяти милях отсюда. Он не бывал здесь, он не способен был причинить зло человеку под его собственной крышей, хотя я никогда не считала, что Прайори принадлежит Норману — это был мой дом, мой и моей семьи.

Через некоторое время Норман стал нас подозревать. Да и неудивительно — семейной жизни у нас не было. Дом всегда был полон народу, нам редко случалось видеться наедине.

Однажды ночью он вошел ко мне в комнату. Я сказала ему, что устала и хочу спаи]. В этот день мы закончили танцевать далеко за полночь, а накануне я провела ночь с Джеральдом и вернулась домой на рассвете. Впервые за время нашего супружества Норман попытался настоять на своих правах.

«Мне нужна моя жена, — сказал он. — Мать моих детей».

Я засмеялась. О, это было жестоко, я знаю, но я любила Джеральда, любила его безумно, до потери сознания; мысль о том, что Норман может вытеснить эту страсть из моего сердца, казалась мне просто смешной.

Я взяла маленькую куколку — игрушку из елочной хлопушки, которую держала на камине.

«Вот единственное дитя, какое у нас может быть», — ответила я. Он взял куклу и, не сказав ни слова, вышел.

После его ухода у меня была истерика. Внутренне мне было ужасно стыдно, внешне я держалась вызывающе. Несколько недель спустя я узнала, что у меня будет ребенок от Джеральда.

Я очень тщательно все обдумала. Мне казалось, что за одну ночь я как-то повзрослела. Я отчетливо увидела, что я натворила, какие совершила ошибки. И все же у меня оставалась надежда, пусть очень зыбкая, но все-таки надежда. В своем эгоизме я воображала, что Норман может принять моего ребенка.

— Не догадываясь, чей он? — спросила Флер.

— Нет, зная, конечно. Мы не спали вместе со времени возвращения Джеральда из Индии. Мне пришлось бы сказать ему всю правду, но я думала, что он великодушно позволит мне воспитать моего ребенка здесь. Для него это был бы желанный наследник, а для меня — глубочайшее удовлетворение в том, что мой ребенок будет из семьи Эшвинов.

Семья останется в доме, который ей всегда принадлежал. Я полагаю, что для вас это звучит дико, но, думая об этом тогда, я считала все в высшей степени разумным. Я обсудила все с Джеральдом и Энтони.

Они сомневались, но я убедила их. Я верила, что сумею договориться с Норманом — я была в этом уверена. В конце концов, он давно любил меня, почти с тех самых пор, как мальчиком чистил в Прайори обувь.

«Предоставьте это мне, — заявила я. — Норман согласится на любое мое предложение».

До тех пор мне никогда в жизни ни в чем не было отказа.

Я все сказала Норману. В доме, как всегда, было полно гостей. Я пришла к нему, когда все уже легли. При виде меня он удивился, но вел себя безукоризненно вежливо, как будто я была посетительницей, явившейся к нему по делу.

Я откровенно рассказала ему о своем положении и предложила согласиться признать ребенка, который в любом случае по закону считался его ребенком. Сначала он ничего не ответил. Я добавила, что была бы благодарна и что это много значило бы для меня в будущем.

Когда я все высказала и замолчала, я впервые испугалась… испугалась Нормана… того, что он может сказать и сделать.

Он молча смотрел на меня, и впервые с того дня, как я стала его женой, я увидела в нем личность, с которой надо считаться, а не просто мальчика для услуг и не молодого человека из простых, кому я покровительствовала, вызывая у него краску на лице своей любезностью.

Передо мной был не тот человек, что, заикаясь, сделал мне предложение, которое я решила принять, даже не дослушав; не тихий ненавязчивый супруг, которого никто в доме не замечал и о ком я совершенно забыла, захваченная счастьем своей любви к Джеральду.

Это был холодный, жестокий и решительный человек, которого я не могла ни поколебать, ни изменить.

Он достал из ящика стола ту идиотскую куклу, что я дала ему. Он напомнил мне мои слова, повторив их с горечью и ожесточением. Я поняла тогда, что мне никогда не искупить мою вину перед ним и, что бы я ни сказала и ни сделала, ничто не сотрет из его памяти прошлого.

Холодно и бесстрастно он ответил, что, когда у меня родится ребенок, он публично и официально заявит, что не является его отцом, что он не оставит ему ни пенни и никогда не допустит, чтобы он унаследовал Прайори.

Я плакала, умоляла, настаивала — бесполезно. Норман отомстил мне за то, что я заставила его выстрадать.

Оставалось одно — уехать. Я уехала в Кению. Я договорилась с теткой, женой брата моего отца; они с мужем обещали забрать ребенка, как только он родится.

Моя тетя была привлекательной женщиной, мягкой и обаятельной, всего на десять лет старше меня. Для нее и ее мужа было большим разочарованием и огорчением, что они не могли иметь детей.

Мой сын родился у них в доме. Об этом знали лишь несколько близких друзей, так что не было никаких слухов, никаких разговоров. Мои родственники усыновили мальчика и дали ему свою фамилию — ту же, что и его собственная, — Джеральд Эшвин.

Оправившись, я вернулась в Англию, чтобы увидеться с Норманом. Я умоляла его дать мне развод. Джеральд и я решили, что на нашем ребенке не должно быть ни единого пятна, и нам казалось, что если мы поженимся, то сможем взять его к себе и со временем обстоятельства его рождения забудутся.

Норман мне отказал. Я поняла, что все потеряно. Джеральд не хотел уходить из полка, и нам было трудно видеться, не говоря о том, чтобы бывать вместе подолгу. Мы проводили вместе неделю, когда он получал отпуск, а затем следовали долгие месяцы одиночества.

У меня были деньги, которые Норман дал мне в обмен за Прайори. Именно тогда я поняла, что деньги ничто, на них не купить того, что нужно больше всего в жизни.

Наконец Норман смягчился. Это произошло после того, как я побывала у ловкого и беспринципного юриста, обещавшего мне начать процесс и доказать, что, продав Прайори, я нарушила порядок наследования, обойдя наследников мужского пола и тем самым лишив их законных прав.

Думаю, мы бы в любом случае проиграли, но Норман предпочел дать мне развод, чем подвергать сомнению свои права на Прайори. Это было единственное, чем он дорожил, и ему доставляло большое удовлетворение являться владельцем дома, где он некогда служил чистильщиком обуви.

Он дал мне развод, и на следующий день после того, как постановление о разводе должно было вступить в силу, мы с Джеральдом собирались пожениться. Были уже сделаны все приготовления, но вы знаете, что произошло — он погиб.

Мне кажется, я умерла тогда вместе с ним. С тех пор жизнь потеряла для меня всякую цену. Мне так надоела эта болезнь, которая все никак не поможет мне уйти.

Смерть не страшит меня — ведь если впереди вечность, меня там ждет Джеральд. Мы никогда не расставались так надолго.

Но прежде чем уйти к нему, я хочу видеть его сына. Джерри не знает, что. я его мать. Мы никогда не говорили ему, и теперь нет никаких оснований открывать ему правду.

Но если бы вы могли убедить Нормана позволить ему сюда приехать… чтобы я могла увидеть его в последний раз… погладить его кудрявую головку… поцеловать его еще раз… Ведь вы можете уговорить Нормана… Ведь можете?

Голос ее прервался. Флер чувствовала, что у нее самой по лицу текут слезы.

— Я… я постараюсь, — прошептала она.

Ну и заварила же я кашу! — попыталась улыбнуться Синтия. — Но теперь это уже не имеет значения. Джеральд позаботится обо мне, но я хочу сказать ему, что с нашим сыном все в порядке. Пошлите, пожалуйста, за Джерри, прошу вас, Флер!