"Бегство от страсти" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Что-то происходило… Нечто ужасающее. Флер конвульсивно задергалась и попыталась закричать. Чья-то рука зажала ей рот. Флер охватил ужас, но тут она услышала голос Мари:

— Все в порядке, mademoiselle. Это Мари. Не бойтесь.

— Мари!

Флер обернулась. Сердце ее бешено колотилось, дыхание застывало на губах, все еще ощущавших прикосновение пальцев Мари.

— Тихо! Не шумите! У меня для вас новости.

Флер села в постели. На столике, мерцая, горела свеча, освещая только часть комнаты, остальное было погружено в мрачную угрожающую тень.

— В чем дело?

Мари наклонилась к ней, лица их почти соприкасались.

— Фабиан принес известия. Вы должны немедленно бежать, вам угрожает опасность.

Мари наклонилась еще ближе, голос ее замирал, и Флер изо всех сил напрягала слух, чтобы хоть что-нибудь расслышать.

— Это все monsieur Пьер. Когда он был в деревне, то не только посетил священника и доктора, он еще и звонил — звонил в Париж, справлялся о вас!

Последовала выразительная пауза — Мари подошла к самому драматическому моменту в своем рассказе.

— О моем замужестве! Мари кивнула.

— Да. Он говорил с одним своим приятелем из какой-то конторы, как сказал Фабиан. Он просил этого приятеля сегодня поехать в Сен-Мадлен и навести справки о вашей свадьбе и когда примерно это было. Он очень спешил. Фабиан говорит, сначала он велел этому приятелю ехать в церковь сразу же, но и возникло какое-то затруднение, кажется, не было на месте священника, ведающего регистрационными книгами. Во всяком случае, сегодня он этим займется. Поэтому вам надо уходить.

— А если он не найдет таких сведений, — задумчиво сказала Флер, — что тогда?

— Тогда monsieur Пьер вспомнит еще кое о чем. О ma'm'selle, я слышала, как вы говорили с ним вчера за ужином. Вы прекрасно говорите по-французски, но француза вам все-таки не провести. Немцы — другое дело, что они понимают в нашем языке? Но monsieur Пьер — он-то получше в этом смыслит. Я видела, как он следил за вами, как он слушал, ma'm'selle, он заподозрил, что вы англичанка.

— А если и так, решится ли он меня выдать, разоблачить после того, как его тетка укрывала меня столько времени?

— Monsieur Пьер предатель и враг нашей родины, — перебила ее Мари, — он работает на немцев и будет рад им угодить. Он вроде Лаваля, того самого; вы думаете, фамильная честь значит для него больше, чем личная выгода? Нет и нет, ma'm'selle, человек, предавший Францию, не задумается предать честь семьи. Вы в опасности! Ма petite, вы должны скрыться.

— Но где? Куда я пойду? — Флер беспомощно развела руками.

Я обо всем подумала, — отвечала Мари, — Да и у господина мэра тоже есть кое-какие мысли насчет вас. Он сказал, что документы, те, что у вас сейчас, надо уничтожить. Небезопасно показывать их кому-нибудь вроде monsieur Пьера.

— А что он мне даст вместо них? — спросила флер.

— Я все устроила, — отвечала Мари. — Ecoutez, ma'm'selle, послушайте меня. У меня есть брат, Жак. Он любит меня, а я его, хотя мы и не виделись много лет. У него большая семья. Он живет в Сен-Мадлен-де-Бошан, маленькой деревушке неподалеку от Дьеппа. У Жака там ферма. Вы понимаете, это был и мой дом. Некоторые из его детей работают вместе с ним, другие рыбачат. Вы поедете к нему с бумагами, где будет сказано, что вы его племянница.

— Но, Мари, откуда мне знать, как он примет меня?

— Он примет вас, потому что вас послала я. Он не любит немцев — его старший сын, Франсуа, погиб в Арденнах. Мне сообщил об этом тамошний священник, потому что сам Жак неграмотный. Он так тяжело трудился всю жизнь, что у него не осталось времени на учение.

— А что, если…

— Не тревожьтесь, ma'm'selle. Bce будет хорошо, обещаю вам.

— Мари, поедем со мной!

Я думала об этом, но это было бы неблагоразумно. Если бы monsieur Пьер стал нас искать, он бы догадался, что я уехала домой. Но откуда ему знать, куда направились вы?

— А пропуск?

— Я и об этом позаботилась. Фабиан отправился к отцу попросить его выдать пропуск на имя Жанны Бувье. Он объяснит господину мэру, что вам нужно. Господин мэр разберется, он очень и очень неглуп.

— Для него это тоже опасно, — сказала Флер. — Не понимаю, зачем ему рисковать ради меня?

— Он делает это не столько ради вас, сколько ради того, чтобы насолить немцам. Может, с виду он и похож на мышь, но сердце у него львиное.

— Я и не знала.

— Да и немцам тоже невдомек, — произнесла Мари с мрачным удовлетворением. — Ростом он не вышел, да и вид у него испуганный, вот немцы и оставили место за ним. Они отдают ему приказы и довольны, как он почтительно и смиренно им повинуется. Знали бы они! На днях на нашу станцию пришел поезд с овощами и фруктами — с наших ферм, из наших садов! И все это они везут в Германию! Послали за господином мэром, чтобы он приказал десяти рабочим немедленно смазать колесные оси. Господин мэр согласился.

«И смотрите, без глупостей, — добавило немецкое начальство. — Если кого-нибудь поймают за тем, что он засыпает в колеса песок, его расстреляют вместе со всей семьей и близкими».

«Мы понимаем», — отвечал господин мэр. Он позвал людей и в присутствии немцев объяснил им, какая это важная работа и как тщательно ее нужно выполнять.

«Вы должны быть очень осторожны, mes enfants , — сказал он. — Следите, чтобы во время работы у вас всегда были чистые руки. Если кто-то прикоснется к чему-нибудь, кроме колесной смазки, пусть сейчас же отправляется к ручью, что около станции, и моет руки».

Немцы одобрительно кивали, но остальные слушатели с трудом удерживались от смеха. Этот ручей — единственное место в деревне, где есть песок — хороший крупный песок.

Рабочие, конечно, сразу все поняли и, исполняя его распоряжение, то и дело бегали мыть руки. Много нашего славного песочка доставил этот поезд в Германию!

Да, господин мэр не так-то прост, каким кажется на первый взгляд. Ему можно доверять. Но, ma'm'selle, мы должны торопиться. Вам надо уйти с рассветом.

Флер встала с постели.

— Который час? — спросила она.

— Почти четыре, — отвечала Мари. — Я уже уложила вещи и приготовила вам, одежду.

Она приподняла свечу и указала на лежавший в углу узелок. Рядом стояла плетеная корзинка и ветхий саквояж, с какими обычно путешествуют крестьяне, семейная реликвия, передающаяся из поколения в поколение.

— Но это не моя одежда! — воскликнула Флер.

— Ma'm'selle простит меня, это мои вещи, — объяснила Мари. — Они у меня уже давно.

В ее голосе прозвучала горечь. Взяв платье, Флер увидела, что оно почти новое, старомодное, но ладно скроенное, из тяжелой черной ткани. Мари носила его по воскресеньям, когда большинство женщин шли к мессе, надев такие же платья.

— Но, Мари, я не могу взять его — это ваше парадное платье.

— Оно мне уже тесно. Я редко его надевала.

— Почему?

— Мне его сшили в приданое.

— А вы так и не вышли замуж? Что случилось?

— Долго рассказывать, — быстро сказала Мари. — У нас нет времени. Одевайтесь.

Флер почувствовала, что за этим кроется какая-то трагедия. Но Мари была права. Не время разговаривать, раз ей нужно уйти из замка до того, как проснется monsieur Пьер.

«Я должна уехать с первым поездом, — подумала она. — С тем, что уходит в половине шестого».

Со странным чувством она посмотрела на себя в зеркало. Мари помогла ей застегнуть узкий лиф и расправила пышную юбку, надетую поверх нескольких нижних.

Зачесав Флер волосы назад со лба и от ушей, Мари надела на нее простую черную соломенную шляпку. Флер выглядела очень юной и в то же время неприметной — молодая крестьяночка, отправляющаяся в город в поисках места горничной.

— Ваши ногти, ma'm'selle, — напомнила ей Мари.

Флер взглянула на свои пальцы и сразу же поняла, о чем речь. Они явно не соответствовали ее новому облику.

Пока Флер одевалась, Мари аккуратно укладывала ее вещи в корзинку и саквояж. Наконец все было готово.

— Как вы объясните мой отъезд monsieur Пьеру?

Мари пожала плечами с видом покорности судьбе.

— Он станет вас обвинять, — сказала Флер. — Я не могу этого допустить.

— А вы не могли бы оставить ему письмо?

— Да, конечно, это прекрасная мысль. Скажу, что получила телеграмму с извещением о болезни родственницы, не указывая, кто болен и где. Нет, это может повредить господину мэру. Напишу лучше, что мне позвонили. Тогда господин мэр может сказать, что звонили из Парижа.

Флер подошла к письменному столу, села и написала короткую записку.

«Monsieur, — начала она кратко, не желая унизить себя проявлением вежливости по отношению к такому человеку. — Я получила печальное известие: нездорова моя кузина. Мне приходится немедленно выехать к ней, и я не хочу вас беспокоить. Крайне огорчена, что не смогу присутствовать на похоронах, но мадам будет пребывать в моих мыслях и молитвах».

Флер не подписалась, не желая позорить себя лишней ложью, она и так уже слишком много лгала. Даже в этот последний раз она не присвоит себе фамилию Люсьена, на которую у нее никогда не было права.

Она опустила письмо в конверт и надписала его.

— Я передам его как можно позднее, — сказала Мари.

— Будьте осторожны, Мари. Не раздражайте его больше, чем это необходимо.

— Я не боюсь. Я стара — не имеет значения, что со мной станется. Но вы молоды — берегите себя.

Они услышали, как в вестибюле пробили часы.

— Пора, — сказала Мари. — Фабиан будет ждать у черного хода. Он передаст вам документы, а пока, ma'm'selle, вот еще кое-что.

Она достала из кармана кожаный мешочек. Когда она положила его в ладонь Флер, внутри что-то звякнуло, и по его тяжести Флер сообразила, что в нем монеты.

— Что это?

— Эти монеты принадлежали мадам. Она всегда настаивала, чтобы в доме были сбережения на черный день. Мадам хорошо помнила немецкое вторжение 1870 года, она знала, что случилось с франком во время последней войны. «Нам нужно золото, Мари, — повторяла она мне. — Золото всегда в цене». И мы прятали его, а вот сейчас пришло время воспользоваться нашим сокровищем, доказать его ценность.

— Мари, я не могу это взять.

— Оно ваше, потому что вы любили monsieur Люсьена, а он любил вас, — просто сказала Мари, и все возражения замерли на губах Флер.

Она знала: Мари хочет, чтобы она взяла деньги, и верит, что Флер имеет на них право. Сама сумма не имела при этом никакого значения. Единственное, что было важно, — желание самой Мари. Бесполезно было предлагать, чтобы она оставила деньги себе.

Повинуясь порыву, Флер наклонилась и поцеловала морщинистую щеку.

— Благодарю вас, Мари. Я буду считать, что это мне дал Люсьен. Быть может, это золото поможет мне и защитит на моем пути, как защитил бы меня Люсьен.

— Все мы в руках божьих, — отвечала Мари. На мгновение она крепко обняла Флер, и та поняла, что в этот миг Мари прощалась с Люсьеном.


С корзиной в одной руке и саквояжем в другой, в непривычной для нее пышной юбке и туфлях без каблуков Флер чувствовала себя так, будто с начала войны жила во сне.

Она увидела Фабиана, стоявшего под деревьями. Он подошел к Флер, и, когда забрал у нее из рук корзину, она оглянулась на замок.

«Картинка из прошлого», — подумала Флер. Для нее эта жизнь была уже в прошлом, с ней было покончено.


Флер не могла понять, почему она не испытывает при этом скорби. Ведь она должна была бы плакать в этот драматический момент ее жизни.

Но, идя рядом с Фабианом, она чувствовала, что невольно заражается его мальчишеским энтузиазмом. Для него все происходящее было забавным приключением, шуткой. Он сказал, что завидует ей и ее предстоящему путешествию.

— Не думаю, чтобы это было сплошным удовольствием, — слегка упрекнула его Флер, видя, что Фабиан не понимает всей опасности предприятия.

Провести бошей всегда удовольствие, — засмеялся он. — У меня с собой ваши пропуска, ma'm'selle. Я вам их отдам, прежде чем мы придем на станцию. Это все мой отец придумал. Первая бумага — разрешение посетить рынок в Бюгале. Оно вам понадобится сегодня утром. Потом, когда вы будете делать пересадку, то предъявите другую бумагу. Там вас никто не заподозрит. А здесь, на станции, им может показаться странным, что вы отправляетесь так далеко.

— Понимаю, — сказала Флер. — И пожалуйста, поблагодарите от меня вашего отца. Передайте, что я ему очень, очень признательна. Я только боюсь, чтобы он не попал из-за меня в беду.

— Уж об этом-то он позаботится. Вам повезло, что у него оказались все эти бланки пропусков. Он достал их у немца, который однажды вечером здорово у нас напился. Когда он уже собирался спать, отец попросил у него пропуска, чтобы поехать на следующий день на рынок.

«Найди их, и я подпишу», — сказал немецкий офицер, пребывавший в хорошем настроении.

Отец не заставил себя просить дважды. Он взял пропуска не только на рынок, но и в другие места. Они впоследствии очень пригодились. Но отец ими пользуется только в крайнем случае.

— Он очень мудр.

— Как змий! — похвалился сын.

Они уже подходили к станции. Остановившись за стогом сена, Фабиан достал бумаги. Флер положила их в старый потертый кожаный кошелек, который ей дала Мари, и засунула кошелек глубоко в карман юбки.

Без сумки ей было неловко, но Мари не позволила взять сумку.

— Кошелек лучше, — настаивала она. — С ним вы не будете выделяться.

Флер поняла. Она только надеялась, что какой-нибудь чересчур подозрительный немец не станет ее обыскивать: багаж сразу же выдал бы ее.

На платформе было полно народа. Внешне эти люди выглядели обычно, как и до войны, спеша на рынок в соседний городок, где они собирались делать покупки и продавать свой товар. Только при более близком рассмотрении можно было заметить, как мало везли они на продажу.

Огромные корзины, вмещавшие, до войны дюжину жирных уток, килограммы золотистого масла и несколько десятков крупных яиц, были уныло пусты. А у каждого владельца такой корзины на лице отпечаталось озабоченное выражение, словно предстоящая поездка являлась делом чрезвычайной важности, от успеха которого зависела его судьба.

Не было слышно ни веселой болтовни, ни обмена шутками и приветствиями, отличавшими рыночную публику. Пассажиры стояли молча, ссутулясь — усталые люди, для которых путешествие из приключения превратилось в неизбежное бремя.

У входа на платформу Фабиан простился с Флер.

— Пройдите вперед, ma'm'selle, — посоветовал он. — Там меньше народу.

— Обязательно, — сказала Флер. — Еще раз большое спасибо.

Она хотела отблагодарить его, достав из кошелька двадцать франков, но он категорически, почти грубо отказался.

— Вам они самой понадобятся, ma'm'selle. — И добавил с неожиданно взрослой серьезностью: — Мы в деревне не забыли господина Люсьена.

На глазах Флер выступили слезы. Не в силах ответить, она повернулась и вошла на станцию.

Ее пропуск проверили и вернули. Она шла по платформе, чувствуя на себе чужие взгляды. Но следившие за ней глаза были безразлично усталыми, в них не было даже любопытства.

Подошедший поезд изрыгал вонючий черный дым. Флер слышала, что на местных линиях использовался уголь плохого качества. Все лучшее нацисты увозили в Германию. Французам оставались отбросы, грязные, неудобные в употреблении.

Народу в вагоне было мало. Спутниками Флер оказались старуха с корзиной, державшая за руку девочку, очевидно, свою внучку; рабочий, куривший трубку и наполнявший вагон резким неприятным запахом; в углу тихая» незаметная монахиня в белом апостольнике, не поднимая глаз, беззвучно перебирала четки.

Через некоторое время маленькая девочка нарушила молчание.

— Grand-mere, j'ai faim .

Бабушка наклонилась и что-то ей прошептала. Флер послышалось, что она пообещала дать ей поесть попозже.

— Но я хочу есть сейчас, — настаивала девочка. — У меня здесь голодно. — Она похлопала себя по животику.

Бабушка сказала что-то резко. Девочка замолчала, но губы ее шевелились, и Флер видела, что она твердит потихоньку: «Я хочу есть. Мне голодно».

Они прибыли в Бюгале. Какое облегчение было выйти из вагона и избавиться от этой гнетущей тишины, этого молчания, когда сидящие рядом люди что-то думают и чувствуют, но слишком напуганы, чтобы обменяться даже парой слов!

После Бюгале Флер долго ехала, все в той же тишине, с большими неудобствами. Были бесконечные пересадки, новые билеты, новые расходы.

Невозможно было видеть, как тяжело страдала Франция под игом завоевателей. Стоило только взглянуть из окна вагона на обваливающиеся стены, облезшую краску, сломанные заборы.

Были и другие, более явные признаки обнищания: исхудавшие коровы с выпирающими ребрами; лошади, которые не выдержали бы и самой легкой поклажи; отощавшие свиньи, а главное, всей этой живности было очень мало.

Куда девались стада, заполнявшие зеленые пастбища по берегам полноводных рек? Почему мелькавшие в окнах фермы казались пустыми, разве что какая-нибудь жалкая дворняжка тащилась по заброшенному двору в поисках тени?

«Печальная страна», — думала Флер, и сердце у нее сжималось от жалости.

Единственным видом транспорта на дорогах были немецкие военные машины, иногда сопровождаемые мотоциклистами, а на боках машин чернела свастика, наглая и зловещая.

Неудивительно, что их так ненавидят, думала Флер. Она вспомнила прошлогодние рассказы о том, как у крестьян отняли только что собранный урожай, о том, как целые семьи остались без пропитания, когда реквизировали весь картофель.

В небе показался немецкий самолет, он медленно двигался в безоблачной вышине — так парил когда-то Люсьен…

Она ехала все дальше и дальше, и монотонный стук колес вторил терзавшему ее с беспощадной настойчивостью вопросу:

«Вот я приеду… и что дальше?»