"Крылатая победа" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 3

Граф увидел, как его лошадь с легкостью выиграла второй заезд, и принял поздравления от своих друзей, которые находились вместе с ним в ложе Жокейского клуба.

Затем он простился с теми, кто останавливался в его доме во время скачек, и вместе с Эдди прошел туда, где его ожидал фаэтон.

— Ты уезжаешь необычно рано, Леннокс, — заметил тот.

— Хочу вернуться домой до темноты. Присмотри вместо меня за гостями, встретимся завтра в Лондоне. Я встану поздно, так как мне нужно проследить кое за чем в поместье.

Он говорил, как всегда, сухо, скорее безразличным тоном, но Эдди увидел необычное напряжение в его осанке и огонек возбуждения в глазах, чего не видел со времени их участия в военных действиях в Индии.

— У меня такое чувство, Леннокс, — медленно произнес он, — что ты что-то замышляешь. Не имею ни малейшего понятия, что бы это могло быть, но я знаю тебя слишком хорошо, чтобы меня мог обмануть равнодушный вид, который ты на себя напускаешь.

При этом он подумал, не замешана ли здесь новая женщина.

Эдди знал, что граф уже пресытился романом с женой политика, но не знал никого, кто бы мог занять ее место столь быстро.

Граф, не отвечая, улыбнулся загадочной улыбкой:

— Встретимся в Лондоне завтра вечером. Если хочешь устроить мне допрос, приглашаю тебя поужинать со мной, но только тебя — и никого больше.

— Значит, ты признаешь, что есть что-то, о чем тебя можно допрашивать?

— Я ничего не признаю, кроме того, что я не люблю любопытных людей.

Это было действительно так, но граф улыбнулся, произнося эти слова, и Эдди понял, что тот не «ставит его на место», как сделал бы с любым другим. Они были близкими друзьями, Эдди волновался за него, и граф давал ему почувствовать, что ценит заботу друга.

Вокруг нарядного фаэтона графа собралась толпа. Этот фаэтон был здесь прекрасно известен, так же как и скаковые цвета графа.

Когда граф сам сел на козлы и подхватил вожжи, раздался гул одобрения, на который он ответил, приподняв шляпу.

Фаэтон тронулся, толпа расступилась, давая ему дорогу, но приветственные крики не смолкали еще долго.

Эдди смотрел ему вслед, пока фаэтон не скрылся в облаке пыли вдали, затем направился снова к ложе Жокейского клуба. И тут он понял, что этот внезапный отъезд графа был чем-то необычен.

Минуты две он размышлял, что бы это могло быть, затем пришел к выводу, что, во-первых, графа сопровождал не грум, как обычно, а Йетс, и, во-вторых, не в привычках графа было путешествовать без сопровождения.

— Возможно, остальные присоединятся к нему, когда он будет выезжать из дома.

Но ведь граф утром определенно заявил, что поедет прямо со скачек в поместье в Хартфордшире, не заезжая в свой особняк в Ньюмаркете.

«Странно!»— подумал про себя Эдди и еще больше утвердился во мнении, что «что-то происходит».

Граф тем временем подгонял лошадей, стремясь поскорее отъехать от ипподрома и оказаться на большой дороге.

Когда они свернули на нее, он бросил через плечо Йетсу, который сидел сзади него:

— Где это?

— Около вон тех деревьев в пятидесяти ярдах отсюда, милорд. Если ваше сиятельство остановится между ними, нас нельзя будет увидеть из проезжающих по дороге повозок.

Через минуту граф увидел деревья, свернул с дороги и осторожно направил лошадей в центр перелеска.

Здесь была полянка, расчищенная дровосеками. Йетс спрыгнул с коляски и, переходя от дерева к дереву, принялся искать то, что раньше спрятал между корнями.

Через минуту он вернул сяк фаэтону с огромной садовой корзиной в руках.

В таких корзинах садовники во всех домах графа приносили фрукты и овощи на кухню. Так как кормить всегда нужно было множество людей, то и продуктов требовалось немало.

Но обычно корзины были не такими длинными. Йетс ухитрился скрепить две корзины так, что получилась одна, размером с небольшой гробик.

Он внес ее в фаэтон, и граф спустился с козел, чтобы помочь ему.

Они ловко закрепили корзину, чтобы она не сдвинулась с места, как бы быстро ни несли лошади. Потом граф приподнял край легкой вуали из муслина, которая прикрывала лицо Кледры.

Она все еще была без сознания, но дышала уже ровно.

Возможно, очень крепко спала благодаря действию трав, которые ей дал Йетс.

Тот очень много знал о лекарственных травах. Его мать считали белой колдуньей, потому что она умела лечить многие болезни лучше любого врача.

В первую ночь дыхание Кледры было совсем слабым, едва заметным, и граф, взглянув на нее утром, все еще опасался, что она может умереть от перенесенных побоев.

Но Йетс изо всех сил старался вернуть ее к жизни.

Граф настоял, чтобы никто в доме не знал о Кледре.

— Не волнуйтесь, милорд, — успокоил его Йетс. — Я уже сказал внизу, что пересматриваю гардероб вашего сиятельства, чтобы избавиться от вещей, которыми вы больше не пользуетесь. Поэтому никто не будет удивляться, что я работаю наверху. К тому же я закрою двери и прослежу, чтобы горничные ничего не увидели, когда будут убирать спальню вашего сиятельства. Раз они ничего не услышат и не увидят, они и знать ничего не будут.

Граф кивнул.

— Именно этого я хочу, Йетс.

— Я вот что подумал, милорд, — продолжал Йетс. — Лучше молодой леди не осознавать, что с ней случилось.

Она будет безмерно страдать от боли, когда очнется, поэтому я постараюсь, чтобы она спала, пока мы не доставим ее в поместье.

— Отличная идея, — согласился граф.

Он прекрасно знал, как действуют сонные травы, которые Йетс смешивал с медом, потому что ему и самому случалось пользоваться ими.

Однажды это было, когда в сильнейшем возбуждении граф метался в лихорадке и никто не мог удержать его в постели. В другой раз рана причиняла ему такую сильную боль, что даже при своей железной выдержке он с трудом заставлял себя не кричать.

— Ради Бога, Йетс, — попросил он тогда, — дайте же мне что-нибудь, чтобы остановить эту боль. Она сводит меня с ума!

Травяная настойка Йетса не только успокоила боль, но и позволила ему спокойно проспать почти сутки.

И хотя граф не любил принимать лекарства, он признавал, что тогда нельзя было придумать ничего лучшего, Тем более что, кроме легкой головной боли, он не ощутил никаких дурных последствий. Да и раны зажили гораздо быстрее, чем все ожидали.

Всматриваясь сейчас в лицо Кледры, граф заметил, что исчез его землистый оттенок и ее кожа стала казаться полупрозрачной.

Она была похожа на маленькую фею, которая могла бы жить под теми деревьями, под которыми Йетс прятал ее.

На ней была его шелковая ночная рубашка, светлые волосы разметались по плечам и по подушке и оказались длиннее, чем думал граф, вспоминая свою встречу с девушкой.

Чтобы не пришлось делать корзину длиннее, чем это было абсолютно необходимо, Йетс уложил Кледру, согнув ее ноги в коленях, и она лежала будто в колыбели, укутанная одеялом.

Она могла бы, подумал граф, спать среди цветов на горе Олимп, где не было бы смертных, способных причинить боль столь юному и столь изысканному созданию.

Йетс прервал его размышления.

— С ней все будет в порядке, милорд, — ободряюще сказал он, — но вашему сиятельству лучше продолжить путь, чтобы убраться отсюда как можно скорее.

Это был мудрый совет, и граф снова опустил вуаль на лицо Кледры, а Йетс поправил так, чтобы ветер не трепал ее.

Потом они уселись в экипаж, граф ловко развернул лошадей и направил фаэтон снова на большую дорогу.

Он спешил уехать из Ньюмаркета, чтобы сэру Уолтеру не пришло в голову связать его отъезд с исчезновением Кледры.

После того, что граф узнал от своего камердинера утром накануне, он не сомневался: его лошадям будет грозить смертельная опасность, если сэр Уолтер Мелфорд догадается, какую роль сыграл Пойнтон в исчезновении сначала Звездного, а потом и Кледры.

Кледра ни в чем не погрешила против истины.

— Я тут порасспрашивал об этом человеке, Баубранке, милорд, — сообщил Йетс. — Он пропивает все свое состояние. А его обращение с лошадьми вызывает в Ньюмар кете всеобщее возмущение.

— Как он может при этом хоть как-то вести дело? — удивился граф.

— Ни один приличный человек не станет иметь дело с «Короной и якорем», милорд. Это место для букмекеров да мошенников, которые скрываются после проигрыша на скачках.

В голосе Йетса сквозило презрение:

— Сам постоялый двор дешевый и грязный, но Баубранк торгует понемногу с проезжими и с теми, кто хочет поскорее убраться отсюда, потому что проигрались вчистую.

— Удалось ли вам переговорить с конюхом лорда Ладлоу?

— Да, милорд. Я с трудом нашел его, но после пары стаканчиков он разговорился.

— И что же он рассказал?

— По его словам, милорд, было что-то подозрительное в смерти Джессопа. После скачек с лошадью случился какой-то припадок, но все они ликовали, что их жеребец выиграл, особенно потому, что он обогнал Воина сэра Уолтера Мелфорда.

Йетс выдержал паузу, потом продолжил:

— Он рассказал мне, милорд, что, пока они праздновали победу в конюшнях, они услышали странный шум.

Йетс снова остановился с таинственным видом, так как всегда любил преподнести свой рассказ с некоторым пафосом.

Граф не торопил его, надеясь услышать все подробности.

— Один из парней воскликнул: «Это Джессоп!», и они все вскочили и бросились к стойлу победителя.

— И что же там произошло?

— Они подумали, что у коня снова припадок, милорд.

Он словно взбесился, кидался на все вокруг и кричал, как человек. Неожиданно он рухнул.

Граф подумал, что это похоже на то, как яд подействовал бы на человека.

— Они сделали все, что могли, милорд, — продолжал Йетс, — но его дыхание становилось все реже и реже, и конюх сказал, что все мускулы Джессопа были сведены судорогой.

— Они не подозревают, что же случилось с жеребцом?

— Лорд Ладлоу, когда его вызвали из дому, решил, что это был припадок. На следующий день приехал ветеринар, чтобы осмотреть мертвое животное, и он повторил то же самое. Но конюх, с которым я разговаривал, другого мнения.

— И что же он думает?

— Он сказал, что на следующее утро, когда труп унесли и он чистил стойло, то обнаружил, что Джессоп опрокинул ведро с водой, когда метался по деннику. Вода разлилась по полу, милорд, и все, что прикоснулось к ней, было мертвое.

— Что он имеет в виду, говоря «все»?

— Он сказал, что там были три мыши, куча разных насекомых из сена, и все они лежали на спинках, мертвые, как и Джессоп.

— Отравленный! — прошептал граф.

— Да, милорд, именно так думает и конюх, и он еще кое-что рассказал мне.

— Что же?

— Он сказал, что на следующий день, когда он пришел, чтобы закончить уборку, он обнаружил одного из дворовых котов, и тоже мертвого. Это был совсем молоденький котенок.

— И все же ветеринар не обнаружил никаких следов яда в теле жеребца?

— Я не думаю, что он особенно искал, милорд. Лошадь околела, и он ничего не мог с этим поделать.

Кледра тоже говорила, что яд был добавлен в воду Джессопа. После всего, что он услышал, граф был готов поверить ей.

Он предупредил своих старшего конюха и тренера, чтобы ведра с водой для коней ни в коем случае не оставляли снаружи денников.

Более того, он приказал внимательно следить за конюшнями по ночам, чтобы никто не мог пробраться в них незамеченным.

Приказ графа вызвал удивление его людей, но они оба знали, что обязаны неукоснительно выполнять его.

Понимая их недоумение, граф счел нужным пояснить:

— У меня есть основания полагать, что в Ньюмаркете есть кое-кто настолько безумный, что может пожелать причинить вред моим лошадям. Поэтому я настаиваю, чтобы вы приняли меры предосторожности.

— Я прослежу за этим, милорд, — сказал старший конюх.

Когда граф вышел из конюшен, тренер последовал за ним.

— Не посчитает ли ваше сиятельство нужным сообщить мне еще какую-нибудь информацию относительно опасности, которая может грозить вашим лошадям, милорд?

Граф заколебался, но затем решил, что было бы ошибкой доверять кому-либо.

— До меня просто дошли слухи о том, как умер Джессоп, жеребец лорда Ладлоу, — ответил он. — Конечно, всегда возникают подозрения, когда лошадь-победитель умирает сразу после скачек. Я полагаю, мы должны сделать все, чтобы оградить своих лошадей от любой опасности.

При этом граф подумал, что его неизменные успехи действительно могли вызвать ненависть каких-нибудь фанатиков.

Его тренер помолчал, затем сказал:

— Я понимаю вас, милорд, но, по правде говоря, мне несколько жаль, что вы ничего не купили вчера на аукционе у сэра Уолтера Мелфорда. Я так надеялся, что вы будете делать ставки хотя бы на Раскэла и Мандрейка.

— Когда я увидел лошадей вблизи, они не произвели на меня того впечатления, какого я ожидал. Но не расстраивайтесь. Через две недели будет аукцион в Таттерсолле, где, я думаю, будут отличные лошади, и я с удовольствием приобрету некоторых для своих конюшен.

Тренер улыбнулся.

— Это хорошие новости, милорд. Очень хорошие.

Граф ушел, зная, что по-настоящему обрадовал его.

Еще граф подумал, что гибель Джессопа была тяжелым ударом для лорда Ладлоу, поскольку тот наверняка не мог себе позволить восполнить эту печальную потерю.

Пойнтон отметил про себя, что необходимо постараться как-то помочь ему, но, конечно, так, чтобы это не выглядело благотворительностью, принять которую лорду Ладлоу было бы унизительно.

Сейчас, мчась со скоростью, которая вызывала зависть всех встречных экипажей, граф не мог избавиться от чувства, что, освободив сначала Звездного, а потом Кледру от жестокой тирании сэра Уолтера, он ввязался в войну, исход которой пока не представлял себе.

После того, что он узнал о Мелфорде, он был уверен, что тот не проглотит такое оскорбление.

Без сомнения, он попытается всеми возможными способами выяснить, кто похитил его племянницу с ее лошадью.

Граф бесстрастно констатировал, что Мелфорд законным путем может доставить ему массу неприятностей, потому что, в конце концов, он был опекуном Кледры.

В то же время Мелфорд не мог не понимать, чем грозит ему обращение в суд. Даже если закон не обвинит его в жестокости, в глазах общества он будет безвозвратно погублен.

Поэтому граф предполагал, что сэр Уолтер будет мстить тайно, используя яд или другое подобное средство, которое легко подскажет его извращенный ум.

Кледра, лежавшая у его ног, мешала графу забыть о ее окровавленной спине.

Он повторял себе, что только человек не в полном разуме мог сотворить такое с женщиной, тем более — столь юной и хрупкой, как Кледра.

Граф снова и снова думал, что, проведи она всю ночь, а возможно, и следующий день привязанной к перекладине, она могла бы умереть. Эта мысль приводила его в такую ярость, что между его бровями легла глубокая морщина. Только Эдди сможет понять, что он чувствует, думал граф Пойнтон, продолжая погонять лошадей.

Немного времени спустя граф уже въезжал в массивные впечатляющие ворота.

Огромный дом, который принадлежал семье Пойнтонов более двух столетий, казался особенно величественным, освещенный полуденным солнцем. Он стоял на берегу обширного озера, через которое был перекинут каменный мост.

Но граф направил фаэтон не к дому, а свернул налево и по узкой аллее, которая вилась среди деревьев, проехал через парк, пугая попадавшихся ему на пути оленей.

Проехав с полмили, фаэтон графа оказался перед другими воротами, которых не было видно от главного особняка. За ними в прекрасном цветущем саду стоял славный домик из красного кирпича, построенный во времена королевы Анны.

Граф, натянув вожжи, остановился перед входной дверью. Йетс спрыгнул и постучал в дверь медным молоточком, который висел сбоку.

Прежде чем дверь открылась, из конюшен, скрытых за деревьями, вышел старый конюх.

Он подошел к фаэтону и почтительно поклонился.

— День добрый, ваше сиятельство. Рад вас видеть!

— Я не задержусь здесь, Кобблер, — ответил граф, — но присмотрите за лошадьми, пока мы с Йетсом внесем в дом то, что привезли для ее светлости.

— Ага, милорд.

Граф закрепил вожжи, затем, когда входная дверь открылась, они с Йетсом осторожно подняли корзину с Кледрой и внесли ее в холл.

Седой глуховатый дворецкий приветствовал графа.

— Передайте свой жене, Доркинс, что я хочу поговорить с ней в Голубой спальне, — сказал ему граф.

— Моей жене, милорд?

— Да, Доркинс, вашей жене! — повторил граф, повышая голос.

Дворецкий побрел выполнять поручение, а Йетс и граф понесли корзину с Кледрой по резной деревянной лестнице на второй этаж.

По обе стороны длинного коридора располагались комнаты, но граф и Йетс миновали их.

Голубая спальня находилась в самом дальнем конце, ее окна выходили в сад за домом.

Это была очень нарядная комната, и граф подумал, что любой женщине понравились бы голубые занавески на окнах и белые панели, которыми были отделаны стены спальни со времени постройки дома.

Они поставили Кледру в корзинке рядом с кроватью, и граф наклонился и откинул муслин с ее лица.

Она не пошевелилась с момента их отъезда из Ньюмаркета и лежала тихо-тихо. Граф подумал, что, возможно, путешествие было слишком тяжело для нее. В этот момент в комнату вошла миссис Доркинс.

Эта пожилая женщина еще до замужества служила горничной матери графа, поэтому он знал ее с самого детства.

— Мастер Леннокс! — воскликнула миссис Доркинс и, спохватившись, поспешно присела в реверансе:

— То есть — ваше сиятельство!

— Мне нужна ваша помощь, Ханна!

— Моя помощь, милорд?

Она заметила корзину на полу и направилась к ней, восклицая:

— Боже, что это у вас здесь, ваше сиятельство?

— Кое-кто, кому необходимы ваши уход и забота, — ответил граф.

На лице Ханны было написано удивление, и он добавил:

— Йетс останется здесь и объяснит вам, что нужно делать и как сохранить это в тайне. А я пока спущусь поздороваться с бабушкой.

— Ее сиятельство будет так рада вам, милорд, — ответила миссис Доркинс. — Она только сегодня утром вспоминала, что вы давно не навещали нас.

— Я знаю, Ханна. И еще знаю, что расскажу ее сиятельству что-то, что будет для нее лучше любого лекарства.

С этими словами он вышел, оставив дверь открытой.

До него донеслись слова Йетса. Тот начал подробно объяснять, почему они здесь.

Граф спустился по лестнице в комнату в центре дома, которая раньше служила салоном, а теперь бабушка превратила ее в свою спальню.

Старая леди не выходила из комнаты и только иногда покидала кровать, чтобы посидеть в кресле у окна. Но она настояла, чтобы все, что ее окружало, было как можно красивее.

Ей хотелось, чтобы у тех, кто навещал ее, оставалось чувство, что она окружена красотой, да и сама все еще остается столь же прекрасной, какой была, когда ее провозгласили одной из самых прелестных женщин высшего света.

Вдовствующей графине было под восемьдесят, но время пощадило классические черты ее лица, и хотя его бороздили морщины, которые причиняли ей много страданий, любой художник согласился бы, что она необыкновенно прекрасна.

Впрочем, графиня была душой общества не только благодаря своей красоте.

Она была умна и остроумна, и любой мужчина, встретив ее впервые, желал снова увидеть ее, и не только для того, чтобы осыпать красавицу комплиментами. Разговор с ней вдохновлял и воодушевлял поклонников графини.

Граф постучал в дверь, и горничная, открыв ему, радостно воскликнула:

— Это вы, милорд! А ее сиятельство так хотела увидеть вас и все размышляла, почему же вы так давно не навещали ее.

— Ну, вот я и приехал, — ответил граф. — Рад видеть вас здоровой, Эмма.

Старая горничная присела в реверансе и вышла из комнаты, оставив графа наедине с бабушкой.

Окинув взглядом комнату, он увидел, что она сидит в кресле подле окна, ее ноги укрывало горностаевое покрывало, немного пожелтевшее от старости.

На ней, как обычно, было множество драгоценностей, которые сверкали в солнечных лучах.

Графиня никогда не допускала к себе никого, пока горничная не причешет ее и не нанесет на лицо румяна и пудру, как полагалось в годы ее молодости. И никогда графиня не забывала о своих сказочно прекрасных драгоценностях.

Граф направился к ней, и она протянула руки ему навстречу. От этого движения ее бриллианты заиграли всеми цветами радуги.

— Леннокс! Куда же ты пропал, проказник! Я думала, ты забыл обо мне.

Граф поцеловал руки бабушки, затем поцеловал ее в щеку и сел в кресло рядом с ней.

— Вы прекрасно выглядите, бабушка! Ждете какого-нибудь пылкого поклонника?

— Ну и льстец же ты!

Но при этом вдовствующая графиня не могла сдержать улыбку удовольствия.

— Я нарядилась, — продолжала она, — потому что, если нет никого, кто восхищался бы мной, я намерена восхищаться собой сама. В это время года все наслаждаются Лондонским сезоном, кроме меня.

— А я был в Ньюмаркете.

— Я так и думала. И сколько заездов ты выиграл?

Граф засмеялась.

— Это вы льстите мне, бабушка. Большинство людей спросили бы, выиграл ли я вообще.

— Брось со мной эту притворную скромность, — сказала графиня почти резко. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что выигрываешь и собираешься выигрывать дальше.

Читать «Рейсинг ньюс» становится почти скучно.

При этом она бросила взгляд на газеты, что лежали на стуле рядом с ней, и граф не удивился, заметив среди них и спортивные выпуски, которые обычно читались только джентльменами и которых он никогда не видел в гостиной какой-нибудь другой дамы, кроме своей бабушки.

— Так как вы, конечно, уже читали, какие забеги я выиграл вчера, могу сказать только, что я выиграл Сефтонский приз с единственной лошадью, которую выставлял сегодня.

— Хорошо! — удовлетворенно заметила графиня. — Но раз ты уже здесь, ты, должно быть, уехал из Ньюмаркета, не досмотрев последние три заезда.

— У меня были на то причины.

То, как он произнес это, слегка понизив голос, заставило графиню бросить на него быстрый внимательный взгляд.

В этот момент отворилась дверь, и в комнату вошел дворецкий, следом за которым шел слуга с подносом, на котором в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского, два бокала и блюдо с очень тонкими бутербродами с паштетом.

Граф и графиня молчали, пока он устанавливал поднос на низком столике, но, когда дворецкий собрался разлить шампанское, граф остановил его:

— Я сам это сделаю, Доркинс.

— Да, милорд.

Слуги вышли, и граф, наполовину наполнив бокалы, передал один бабушке.

— Ты знаешь, мне не стоит пить, — заметила графиня.

— Вы согласитесь, что это необходимо, когда услышите то, что я собираюсь рассказать вам.

— Как только ты вошел в комнату, я поняла, что ты приехал неспроста. По крайней мере я надеюсь, твое сообщение развлечет меня. Не могу передать тебе, Леннокс, как я скучаю, сидя здесь, где мне не с кем поговорить, кроме слуг, и думая обо всех тех замечательных вещах, которые стали для меня недоступны.

— Думаю, это действительно развлечет вас. Начну с того, что я привез с собой молодую девушку, чье присутствие должно оставаться в строжайшей тайне. Никто, кроме слуг, которые живут в вашем доме и которым мы можем безоглядно доверять, не должен узнать о ней.

Графиня недоверчиво посмотрела на него:

— Молодая девушка? Ты хочешь сказать, что покончил с той рыжеволосой венгеркой?

Граф откинулся в кресле и рассмеялся.

— Это так похоже на вас, бабушка! Вы говорите мне, что скучаете и что вам не с кем поговорить, и в то же время в Лондоне не может произойти ничего, о чем вам не стало бы известно. В мире нет никого, кто был бы больше в курсе событий, чем вы!

— Хотя, к сожалению, я не могу поблагодарить за это своего внука, — ядовито заметила графиня. — Ну ладно, расскажи мне все по порядку. Кто эта женщина и почему ты привез ее ко мне?

— Потому что я похитил ее и, честно говоря, опасаюсь за последствия.

Его глаза блеснули при этих словах, но если он намеревался поразить и заинтересовать старую графиню, ему это, без сомнения, удалось.

Ее глаза пристально следили за выражением его лица, будто на мгновение она подумала, что внук разыгрывает ее.

Затем она воскликнула с живостью, которая сразу сделала ее моложе ее настоящего возраста:

— Расскажи же мне, что ты натворил, и не упускай ни единой подробности!

Минут через двадцать граф в сопровождении Йетса покинул домик вдовствующей графини и вернулся на дорогу, по которой они прибыли. Через главные ворота они подъехали к особняку, словно только что вернулись из Ньюмаркета.

Конечно, не было ничего странного в том, что граф сначала заезжал повидать свою бабушку. Но все же он надеялся, что никто не видел, как фаэтон пробирался по боковой аллее парка, и не обратил внимания на большую корзину, которую они с Йетсом оставили в бабушкином доме.

Когда они подъехали к большому дому, мажордом встретил их извинениями, поскольку граф приехал раньше, чем ожидалось:

— Прошу прощения, милорд, что не ждал на крыльце возвращения вашего сиятельства. Но я полагал, ваше сиятельство останется по крайней мере до четвертого заезда и в Ньюмаркет прибудет не ранее, чем через час.

— В этих заездах не было ни одной интересной лошади, так что я почил на лаврах после победы Ласточки в Сефтонском забеге.

— О, отличные новости! Просто отличные, милорд! — просиял мажордом.

Граф был уверен, что вся его прислуга, не только в Пойтон-Парке, но и во всех других поместьях, радовалась и за Ласточку, и за тех двух лошадей, которые выиграли заезды накануне.

Он прошел в кабинет и послал за управляющим, чтобы тот предоставил ему отчет о делах в поместье. Потом сообщил дворецкому, что будет ужинать один.

— И, пожалуйста, только легкий ужин, — распорядился он. — Я всегда считал, что на скачках едят и пьют слишком много.

— Так всегда говорил и покойный отец вашего сиятельства, милорд, — согласился дворецкий. — И он был так же воздержан, как и ваше сиятельство, поэтому сохранил фигуру до самой смерти.

— Надеюсь, у меня это тоже получится, — ответил граф.

Оставшись один, он бегло просмотрел газеты, прежде чем подняться наверх, чтобы принять ванну и переодеться к ужину.

Граф ни о чем не спрашивал Йетса, пока они ехали к дому, но сейчас, надевая вечерний костюм, в котором выглядел еще более величественно, чем днем, он обратился к своему камердинеру:

— Ты объяснил миссис Доркинс, что необходимо делать?

— Да, милорд, и она прекрасно знает, как заставить раны зажить поскорее. Она припомнила, как ухаживала за вами, милорд, когда вы упали во время охоты и когда свалились с дерева в куст крыжовника.

Граф улыбнулся.

— Никогда не забуду, как впивались эти шипы! Но я был довольно крепким, даже когда был ребенком, а мисс Мелфорд кажется такой нежной.

— Надеюсь, она сильнее, чем кажется, милорд, и у меня есть особый лечебный бальзам, который я обещал передать миссис Доркинс. А когда ваше сиятельство собирается наведаться в дом вдовствующей графини? Сегодня вечером или завтра утром?

— Я думаю, лучше будет сделать это завтра утром, перед возвращением в Лондон. Очень важно, Йетс, чтобы никто не связывал ни меня, ни тебя с гостьей ее светлости.

— Я понимаю, милорд.

— Надеюсь, ты достаточно хорошо объяснил миссис Доркинс, что никто из посторонних не должен знать, что она там?

— Это будет затруднительно, милорд. Слуги в деревне гораздо болтливее, чем в Лондоне или даже в Ньюмаркете.

— Я понимаю. Но слухи могут быть опасны.

— Да, милорд.

Пройдет какое-то время, подумал граф, прежде чем сэр Уолтер догадается, что исчезновение Кледры каким-то образом связано с ним.

И все же никогда нельзя знать наверняка. Слишком много возможностей, что их секрет раскроется прежде, чем они будут готовы к этому.

Засыпая, граф пытался продумать все последствия и способы борьбы с ними. Проснувшись, он продолжал разрабатывать планы. Его мозг давно уже не работал так интенсивно.

Он съел очень легкий завтрак и сделал вид, что уезжает один, верхом. Никто не заметил, что, выехав из центральных ворот, он проскакал полями кругом и через противоположную часть парка подъехал к дому бабушки.

Конюх не ожидал его, и Пойнтон, сам отведя коня в конюшни, вошел в дом через боковую дверь.

Он прошел сразу наверх, зная, что бабушка вряд ли обрадуется его визиту в такой ранний час.

По коридору он прошел в Голубую спальню, постучал в дверь и открыл ее, прежде чем Ханна успела это сделать.

Присев перед ним в реверансе, старая горничная сказала:

— Рада снова видеть вас, милорд! Я надеялась, что вы навестите нас. Молодая леди проснулась и, как понимает ваша светлость, несколько растеряна из-за того, что произошло с ней.

Не отвечая, граф подошел к кровати.

Утреннее солнце, проникая через окно, наполняло комнату золотистым сиянием.

С маленького, с заострившимися чертами личика на графа смотрели глаза, казавшиеся огромными. Волосы Кледры, освещенные солнцем, обрамляли это личико, как облако, сотканное из солнечных лучей.

Ханна вышла. Граф протянул девушке руку.

— Доброе утро, Кледра! Как вы себя чувствуете?

— Вы… вы здесь? Неужели я… как сказала мне эта славная женщина… я проспала… три дня?

Граф взял ее руку в свою и сел рядом с кроватью.

— Помните ли вы, что произошло? — осторожно спросил он.

— Дядя… Уолтер! Он… он не знает, что я… здесь?

— Даже не подозревает.

— А… Звездный… он в безопасности?

— Со Звездным все хорошо. Но, вы помните, вы просили меня изменить его имя? Теперь нет лошади по имени Звездный. Новый жеребец в моей конюшне зарегистрирован как «Крылатый победитель». К тому же, я думаю, вы не сразу узнаете его, когда увидите.

Кледра вопросительно посмотрела на него, и граф объяснил:

— Я подумал, что будет разумно, перед тем как перевозить Крылатого победителя из Ньюмаркета, закрасить белое пятно у него на носу, так что теперь он черный как смоль.

Он почувствовал, как пальцы Кледры сжали его руку:

— Это… умно… очень умно с вашей стороны! Так что теперь, вы думаете, он… спасен? — воскликнула девушка.

— Я уверен в этом! Теперь нужно позаботиться о вашей безопасности.

Тень набежала на ее личико.

— Дядя Уолтер был… очень… очень зол.

— Достаточно ли у вас сил, чтобы рассказать мне, что произошло? — спросил граф.

Кледра глубоко вздохнула.

— Когда я… спустилась рано утром к завтраку, это был день… т… торгов… кто-то сказал дяде, что Звездного… нет на месте. Он сразу предположил, что я… виновна в этом… потащил меня в конюшню, в… денник Звездного… и спросил меня, где… он.

— Вы рассказали ему?

— Вы же знаете, что… этого я бы… никогда не сделала!

Не только… чтобы спасти Звездного, но чтобы… защитить и вас… Вы были так… д… добры…

— И что тогда сделал ваш дядя?

— Он… ударил меня. Но я отказалась отвечать. Он… снова спрашивал снова и снова… но я все равно молчала.

Голос Кледры дрогнул, она на минуту умолкла, потом с усилием шепотом продолжала:

— Когда он понял, что я ничего не расскажу ему… он засунул мне в рот тряпку… и… бил меня… бил… Больше… я… ничего… не помню.

Граф подумал, что для нее так было лучше.

Пока он слушал рассказ Кледры, его пальцы, хотя он не сознавал этого, сжимали ее руку все сильнее.

Только когда она вскрикнула от боли, он спохватился:

— Простите меня, — сказал он. — Просто мне трудно поверить, что мужчина может так жестоко избить женщину.

— К… как вы… нашли меня?

Граф рассказал ей.

— Я понял, что должен вернуться и посмотреть, — просто сказал он.

— И вы… унесли меня… оттуда?

— Я вынес вас так, что, мне кажется, никто не знает об этом. Но нам нельзя рисковать. Сначала вы должны поправиться, а потом мы решим, куда вы можете поехать, чтобы ваш дядя больше не смог найти вас.

Ее глаза на мгновение расширились от ужаса:

— Вы… думаете… он не найдет меня здесь?

— Такая опасность есть. Поэтому вас будут видеть только старые слуги моей бабушки, которые служат у нее уже много лет и знают меня с тех пор, когда я был в вашем возрасте и даже моложе.

— Вы… добрый… очень, очень добрый! — воскликнула Кледра. — Но я не хотела бы, чтобы вы оказались в затруднительном положении из-за меня.

— Я могу о себе позаботиться. Вопрос в том, смогу ли я позаботиться о вас.

— И… Крылатом победителе.

— И о нем, конечно!

— Я бы хотела… посмотреть на него, когда… мне станет лучше.

— Как только вы поправитесь, обещаю, я приеду на нем сюда, — заверил ее граф, — и вы сможете сами спросить его, хорошо ли ему.

Она хихикнула, и ее смех показался ему очаровательным, как смех ребенка.

— Когда он прибудет… я заставлю его… поблагодарить вас… как сама хотела бы сделать…

— Все будет хорошо! — улыбнулся граф, — но сейчас вы должны постараться выздороветь как можно скорее. Я возвращаюсь в Лондон, но скоро снова навещу вас.

— Вы обещаете это сделать? Все здесь… такие милые… но вы… другой.

Граф приподнял брови.

— В каком смысле — другой?

— Вы были… очень добры к Звездному… и ко мне. Вы наш… друг.

— Это мне нравится, но вы оба должны меня слушаться, а наша дружба должна остаться в тайне.

— В… тайне, — прошептала Кледра, — и очень… драгоценной, потому что… вы очень… добрый.

Граф встал, не выпуская ее рук.

— Берегите себя, — сказал он, — и скорее поправляйтесь. Ваша жизнь теперь будет совсем другой, не такой, как с вашим дядей.

Граф почувствовал, как задрожали ее пальцы и ему захотелось успокоить ее и придать уверенности. Он наклонился и поцеловал ее руку.

Кожа у нее была очень мягкая, как у ребенка, подумал Пойнтон.

Он улыбнулся ей и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.