""Золотое руно"" - читать интересную книгу автора (Бонч-Осмоловская Марина Андреевна)

Глава 1

Белый пар струился по салону самолета, с тонким свистом вылетал из отверстий над головами, завиваясь холодными воронками и хлопьями, как снежные облака. Как очищение от того, что оставалось за бортом, как первый подъем к плывущему наверху миру. Пассажиры суетились, поднимая на полки коробки и сумки, отмахиваясь от холодных струй и смеясь на них с особым чувством приближающегося события.

Саша почему-то расхотел возвращаться в Великую Державу... Его взгляд скользил по разномастным самолетам, рассыпанным по аэродромным полям. Они напоминали мумии, в струнку вытянутые на спине, плотно упакованные в белое, с обтянутыми головами. Он смотрел на эти фантастические фигуры и чувствовал, что мир за границей аэродрома - что-то незначительное, угасающее, стремительно удаляющееся из сознания, как эта последняя европейская трава, кивающая ему головой в иллюминатор, а новая реальность стоит на пороге, только одним мазком обозначая себя...

Словно в подтверждение этих предчувствий, не поворачивая головы и не открывая глаз, длинные загадочные фигуры сдвинулись с мест, мягко закружились в разных направлениях, касаясь друг друга то пятками, то носами, огибая сараи, ангары, с хрустом раскрывая и продувая свои слежавшиеся крылья, - они словно искали и находили себе точное место, напрягаясь и страшась подготовки к большому прыжку. "Они уже не здесь, а в будущем", - подумал Саша и прижался к стеклу: самолет бесшумно кружил в лабиринте взлетных полос и, сделав новый круг, встал на старте, испуская мрачный рев. Кроме мощи, в его дрожи слышалось сомнение в намечаемом поступке. Заполненный волей своих седоков, он замыслил жадный подъем - неизвестно, присущий ли вообще человеку, и туда - где его, может быть, не ждут.

Внутри самолета все притихли, объединенные одним чувством. Пришла минута, когда человек делает шаг в наступающее будущее, когда всякий, даже не ведающий сомнения, покорён и охвачен таинственной силой, сейчас откроющей свое лицо.

Объятый ужасом, не в силах противиться приближающейся судьбе, самолет неистово взревел, сумеречной страстью проложив начало пути. Листки газет выпали из ослабевших рук пассажиров и усыпали проходы. Напряженная утроба самолета вспыхнула, яростью преодолевая собственный страх, в гуле и раскатах утверждая единую людскую волю. Ту, что ведет через наполненные змеями леса, снежные пики и кишащие пиратами океаны, ту, что во всяком взлете самолета напоминает человеку навсегда ушедшую молодость человеческой нации.

Самолет расстался с землей, и выше облаков открылась иная красота. Ничем не связанная с земным миром, она всякий раз удивляет поднявшихся к ней людей. Они смотрят в ее сторону через стекло и, скучая, засыпают, не зная, как понимать ее. Это отсутствие конкретности пугает человека. Он стремится придать ей знакомые контуры, называет ее облаками или дымкой, но всякий раз, чувствуя свое бессилие, отступает, не зная, что с ней делать. Человек не может принять ее вне своих объяснений, и только самолет, отдавшийся ей, усмиривший свой огненный жар страстей, принимает ее форму. Его усыпанное серебром совершенное тело - сияя красотой и покоем - кораблем плывет в миру посвященных, неся внутри спящих, закрывших на все глаза людей.

Подумав так, Саша оторвал взгляд от облаков и оглянулся на спящих соседей: ему стало интересно, что за люди в самолете, он встал и пошел по салону. Многие спали, а те, кто болтал, легко перекрывал шум двигателей. "Вот я и дома", - подумал он и вспомнил французскую толпу - какая тихая она оказалась! Словно никто не говорил в полный голос, так что, прилетев в Париж, он решил, что у него заложило с самолета уши. Хотя он понимал и говорил по-французски, но несколько дней не мог разобрать ничего. Ему захотелось рассказать это кому-нибудь, но почему-то он решил, что, может, и не надо... вдобавок из кресел глазели на его одежду. Это во Франции он стал одеваться элегантно - красиво, но все-таки неудобно, он одернул пиджак. А дома он тоже оденет майку и шорты. Внезапно ему показалось, что его физиономия тяжело заросла щетиной, и через минуту он оказался в туалете перед зеркалом, разглядывая себя. Оттуда выглядывало радостное лицо с растрепанными волосами. Они были довольно густые, редкого пепельного цвета, но тонкие, и почему-то казалось, что хозяин запустил их сто лет назад. Веселый взгляд очень красивых глаз, глубокого, серого-синего цвета, под густыми черными бровями. Глаза яркие, живые, выдававшие не только тонко чувствующую натуру, но смышленую и, по-видимому, одаренную. Фигура стройная и лицо правильное, почему-то в его тридцать четыре года совсем без морщин, но чувствовалось, что он живет на старых запасах. Когда Саша пил или курил, он не ел, а пил и курил он почти всегда.

Нужно было срочно приблизить свой внешний вид к роскоши летнего костюма цвета отлично выдержанного "Шардонне". Когда он выбирал галстук, у него, как бывало в лучшие минуты, внезапно случился прилив эстетизма: в обход всех мыслимых правил он купил галстук на одну ступень бледнее, чем костюм.

Бритва оказалась слишком острой для самолета, он пожалел, что не взял электрическую, ну, да тут уж ничего не поделаешь: не было в мире человека рассеяннее, чем Саша. Смыв кровь с лица, он выбрал на полочке лосьон и замазал десяток порезов. Вернулся в салон, чувствуя себя очищенным, новым и красивым.

Волосы он не причесал, а бритву забыл в туалете.

Прогулявшись по салону, Саша отправился в конец коридора, к двум окошкам и свободному пространству, где можно ходить, разминая ноги. Стемнело, высыпали звезды. Постояв здесь, посмотрев на них, он почувствовал, что, может быть, стоит в лучшей, гармонической точке своего путешествия... На черном небе показался какой-то серебристый шар. Заполненный звездами, он плавно двигался через небесный свод, а в его середине глубоко пульсировали звезды. Они втягивали и выбрасывали толчками сверкающий ледяной свет. "Вот это да... - едва подумал он, как выше показался еще такой же. - Какой красивый оптический феномен!" Звездные шары сияли жидким серебром, словно звезды смешались внутри них. Они плыли не спеша, один выше, другой ниже, в одном направлении по красивой дуге, и за линией горизонта пропали из глаз. В небе от них остался мерцающий след. Саша хотел позвать стюардессу или еще кого-нибудь, но тут увидел на верхушке светящегося шлейфа свою планету, Венеру. Он раньше не видел ее в этом месте. Рядом с ней почему-то двигалась другая планета. Он гадал и высчитывал, что это такое, и понял, что сейчас это может быть только Плутон. Такого не может быть, потому что глазами его не разглядеть, но Плутон увеличился, плыл по небу и пересек путь Венеры! Саша смотрел на это чудо и думал о том, что главные события в жизни происходят тогда, когда Плутон пересекает путь твоей планеты...

Кто-то дотронулся до его плеча. Он обернулся. Перед ним стояла красивая стюардесса, с гладко зачесанными волосами и длинными ресницами. Она очень странно смотрела на него, хлопая глазами.

- Там были красивые шары... - заметил он, протянув руку к окошку. На небе не было ничего.

- Оптический эффект, - ответила она, явно не заинтересовавшись, - мы часто такие штуки видим.

Он хотел еще что-нибудь прибавить, но кивнул, что, дескать, и так все понятно. Но стюардесса не ушла, а потянула из кармана какой-то конверт и, колеблясь, подала его Саше.

- Мне?

Она кивнула головой. Он покрутил письмо. Яркий штемпель, обратный адрес города во Франции, где жила их семья, когда он был маленький, какая-то эмблема на марке в виде скрюченного эмбриона. Он удивленно посмотрел на девушку.

Она поняла его и протянула в большом сомнении, как будто сама не верила тому, что говорит:

- Принес-ли-и-и...

- У вас тут и почта есть?

На это предположение стюардесса так изумленно скривилась, что все стало ясно, а Саша машинально подумал, что человеку с таким красивым лицом не идет корчить рожи.

- Кто принес?

- А никто не знает!

Они изумленно уставились друг на друга. Девушка оглянулась назад, словно ища подмоги, где из проема в конце коридора высунулась голова другой стюардессы, с любопытством наблюдающей за ними. Саша разорвал конверт и достал листок.

До того как уехать в отпуск, он шутки ради отправил письмо на адрес их старого дома, во Францию. Никому, а просто так. Мама продала дом, когда ему было всего десять лет, и они уехали в Великую Державу, так что новых хозяев он, конечно, не знал, но написал примерно так:

"Привет, дружище! Помнишь, как мы с тобой дружили, убегали с уроков и т.д."

Теперь ему принесли письмо:

"Здравствуй, Саша! Конечно, я помню тебя и нашу школу. Ты часто приносил груши, и мы объедались с тобой, а потом у нас болел живот. А еще мы сбегали с уроков и отсиживались на твоем сарае, оттуда была видна вся улица. Мы давно живем в вашем доме. Я слышал, мама оставила тебе акции, фирма в гору пошла. Говорят, ты станешь миллионером. Через два дня. А все благодаря Седому, ты это понимаешь? Не забывай о нем..."

Саша оторвался от листа - на пол упала фотография. На ней стояли два подростка лет шестнадцати, сзади шла какая-то женщина. Он узнал себя слева в фуражке с лаковым околышком, ее подарил почтальон. Мальчишка справа был незнаком. Сердце его забилось. Потому что он закончил в этом городе только начальную школу: в тот год умерла бабушка, дом был продан, и он больше никогда там не бывал. Сарай был и груши были, но дружка такого в шестнадцать лет не было и быть не могло, и с уроков он не убегал...

Он головой пошевелил, сказал что-то в спину ушедшей стюардессе, конверт помял пальцами и чуть его не уронил. Во рту появился вкус груш - у них в саду груши росли и созревали сорт за сортом все лето. Под грушевым деревом промелькнула бабушка, она в сарай вошла и достала что-то из сундука. Маленький Саша тоже зашел и вместе с ней в сундук заглянул. Да это же посох!

Была в доме одна стариннейшая вещь, как-то уцелела, бабушка привезла ее в революцию из России: резной посох, инкрустированный то ли стеклышками, то ли настоящими камнями, он не знал, потому что посох пропал много лет назад. Куда же он пропал?

Бабушка достала посох, но Саше дала только пальцем камешки потрогать. Вывела его на лужок, сняла с шеи бусы, положила себе на голову и стала королева, а Саше велела встать на одно колено.

- Ты теперь рыцарь, и тебя ждет подвиг. Этому посоху сотни лет, его привезли из древней страны вместе с гербом-единорогом. Он будет тебя охранять.

- Как же охранять?.. - пискнул Саша, думая о каком-то подвиге.

- Посох закрутит вокруг тебя самые старые силы, потому что он пришел из старины. - Она дотронулась посохом до его плеча, и камешки на нем вспыхнули ярко-зеленым огнем, ярче, чем трава, - и все пропало.

Он посоха больше не видал. Жалко. Бабушки нет и дом продан. И спросить некого... Зато вот какие письма приходить стали!

Он замычал, с шумом вдохнул - в салоне опять появился запах груш, а его рука сделала движение, как будто поправляет фуражку на голове, держась за лаковый околышек.

"Розыгрыш! - подумал он. - В городе нас знали, можно вычислить мой возраст. Кто-то из соседей пошутил, когда мое письмо получили. Сарай и грушевый сад, наверное, на месте, да и школа в городе всего одна, а фотографию теперь подделать совсем просто, ничего особенного".

Он одобрительно хмыкнул на это письмо, вернулся на свое место и вместе со всеми принялся за ужин, радостно переговариваясь с дородным соседом, проснувшимся ради такого случая. Взял у стюардессы бутылку красного вина. Еда была своя - явно из Державы - все добротно, сытно, без обмана. Они с соседом обсудили блюда на различных авиалиниях и пришли к выводу, что их еда не просто привычнее, а значительно вкуснее и лучше качеством. Саша мало интересовался кухней, но безмятежный рокот розового попутчика с такими родными интонациями, словечками и сам их совместный труд над пахучими мисочками наполнили его горячим теплом упущенного и вот - снова обретенного дома. Это первое его заграничное путешествие было необъятным не потому, что он оставил дом на месяц, а оттого, что он впервые попал туда, откуда вышла его семья. У него внезапно появилось чувство, что он устал от новых людей и всей громады впечатлений. В этой Франции все другое и трудно, когда слишком много и долго, уже приходится терпеть, потому что нужно время привыкнуть. А он соскучился по дому, да по Великой Державе, наконец!

Вытянув длинные ноги под переднее кресло, Саша смаковал вино. Вкус винограда вернул его во Францию. Достав сигарету, - если не покурить, то хотя бы понюхать - он подумал: а когда, между прочим, пропала фуражка, подарок почтальона? И тут же без перехода вспомнил, что он сам на фотографии в этой фуражке. Вытащив фотографию из пиджака, он с интересом стал ее разглядывать. За брюки на подростке трудно поручиться, самые обыкновенные брюки, а верхнюю часть костюма он бы не спутал ни с чем. Это был бабушкин старинный плащ с одной крупной пуговицей под воротником, но он его никогда не носил. Нет у них такой фотографии. И фуражка давно пропала. И приятеля такого нет. А на фотографии стоит он собственной персоной! Ему тут лет шестнадцать, ну, пятнадцать... в это время они уже давным-давно в Державе жили! И кто эти фальшивки в самолет принес? Он оторвался от себя и рассмотрел женщину, проходившую сзади. Это была бабушка в летнем костюме и с ее любимым газовым шарфиком на шее, развевавшимся за спиной. "В мои шестнадцать она уже умерла... - сказал он вслух и уставился в бокал с заоблачным видом сфинкса, не заметив дикого взгляда, которым наградил его сосед. - Наследство. Богатство через два дня... И про Седого не забывать..." Его пальцы смяли сигарету. Он вытряхнул табак в глубины бокала, бодро кивая головой, как будто в такт найденному пониманию, и вновь уснастил вино пахучими крошками. Очень скоро туда попал и осиротевший фильтр. Он не заметил табачную смерть в винной чаше, окинул сцену трансцендентным взглядом, и тут у него в голове случился какой-то разрыв: он забыл, что делает, где сидит и вообще все исчезло.