""Золотое руно"" - читать интересную книгу автора (Бонч-Осмоловская Марина Андреевна)

Глава 3

Он понял, что не уснет, встал и решил заняться чем-нибудь полезным. Например, можно перекусить. Идея показалась плодотворной, и он уверенно отправился на кухню. Готовка быстро закипела в его руках: левая рука держала банку с бобами, в то время как правая открывала крышку, так что пахучее месиво сразу посулило домашний уют и определенность положения. Он оценил все преимущества такой жизни и на радостях открыл скромную бутылку пива. Прихлебывая чудную влагу, поставил в кастрюле воду и принялся резать овощи. Когда вода закипела, открыл полку с бакалеей, достал первую попавшуюся банку, и, недолго думая, высыпал в кастрюлю крупу, название которой его не заинтересовало. Когда горячее сварилось, переложил его в миску, высыпал туда сырые овощи, побрызгал уксусом и перемешал. Это блюдо он готовил лучше прочих - оно составляло его обычную еду. Иногда делалась яичница с помидорами, но это было еще проще. Впрочем, в разнообразии Саша не нуждался и меню не менял годами.

В то время, пока домашнее хозяйство отнимало его время и в силу своего добродушного, не склонного к ипохондрии характера он позабыл о незадачах этого вечера; прихватил свой ужин и вышел на террасу. Там он согнал тряпкой с садовых кресел обосновавшихся пауков, сел за стол и с удовольствием принялся за еду, вдыхая запах ночного сада. Правда, это был скорее не сад, а чащоба диковинных растений, которые развесили лохматые листья и лезли друг на друга и все вместе на ненормальных размеров деревья, с корнями, продернутыми не в земле, а прямо по поверхности. Корни эти, с туловище крупного ребенка, сплетали на траве фантастический лабиринт гор и влажных ущелий, засыпанных плодами деревьев, похожих на утыканные шипами каменные булавы. Саду был явно придан живописный вид, и он, непохожий ни на один другой в Великом Городе, этим своим видом поражал. Вырастил сад живший здесь много лет художник, признанный и покупаемый. Но с годами в Великой Державе упал интерес к станковой живописи, и разочарованный в соотечественниках художник уплыл искать вдохновение куда-то на Бали. Правда или нет, но он не осел в освоенной, цивильной части острова, а отправился на поиски колдунов к сакральной горе в западной его части, после чего и сгинул. В Великом Городе поползли нехорошие слухи... Наследников знаменитый художник не оставил, а продать дом агенты почему-то не смогли, хотя район у моря очень престижный; может потому, что молва баяла о будущей плохой судьбе тех, кто тут поселится... Дом поставили на аукцион, и пришлось даже немного сбавить цену. В это время Сашина мать как раз подыскивала жилье недалеко от океана, объезжая с агентом разные дома. Когда она увидела в гостиной огромную стеклянную стену, выходящую в тропической красоты лес, - совсем как на Бали - сердце ее дрогнуло, и судьба семейного пристанища была решена.

Тут Саша вспомнил, что на кухне имеется еще одна бутылка пива и отправившись за ней, заметил, что в банке торчит ложка, полная бобов. Сунув ее в рот, он неожиданно вспомнил о письме и сатанинском шествии. Изумился, покачал головой, долизывая банку, и решил, что переел. Но, может быть, бобы были не первой свежести, потому что его просветлевшие мысли вновь приняли двусмысленное направление, а вместе с ними, откуда ни возьмись, как порыв ветра в тишайшей ночи, появились внезапные предчувствия. Что они были такое, сказать невозможно, но, как всегда случается с предчувствиями, они принесли ненастье, обложное небо в душе, так что он закрутил головой, даже оглядел себя для чего-то. Даже не посмотрев на пиво, он уперся взглядом в темное, незанавешенное окно, ничего там не выглядывая, но только в тоске ощущая расширяющееся в нем самом чувство события. Видимо, в этом событии было что-то такое, что лучше бы ему было в Саше не расширяться, потому что он вспомнил гибель людей в пешеходном переходе и потрогал свою ноющую скулу и опухшее веко. Все это разнообразие было напрямую связано с вдруг одолевшей его тоской, но, как оказалось, не охватывало всю перспективу.

Помаявшись, его мысль неизвестно почему стала спотыкаться об эмблему-эмбрион. Ничего примечательного Саша в ней не усмотрел, отчего мысль могла бы споткнуться... однако настроение портилось. Мысли крутились вокруг приезда, вообще всего вечера. Сколько глупостей в один день... На колеснице ехал человек в черном плаще, капюшон пол-лица закрыл. Он его не знает, не встречал... но что-то знакомое вертелось в памяти: и вспомнить не получается, и отделаться не может. А зачем он об этом эмбрионе и шествии думает, вот что непонятно? Настроение стало еще хуже.

Наверное, под стать этим "солнечным" мыслям на стенах и потолке проступил желтоватый оттенок, свет стал поярче. Он покрутил головой, понимающе кивнул. Мысли его бежали плавно, поэтому он только через минуту заметил, что хорошо ему знакомая кухня движется - ну да, равномерно уменьшается в своих размерах. Он притих, наблюдая незнакомое явление, и просидел с минуту недвижим. Придушенно пискнул. Мир восстановился, но только на минуту. Родные, знакомые стены набирали желтый цвет и при этом со всех сторон наезжали в центр комнаты, на него. Страх бросился в лицо, горячая волна наполнила рубашку, подняв ее дыбом, - вокруг табуретки осталось пространство в два квадратных метра. Он истошно взвыл - безобразие остановилось. Вобрал голову в плечи, искоса осмотрел комнату. В этот момент хрустальные вставки в абажуре над головой звонко треснули, кожурой посыпались на пол, а лампочка, словно сдерживаемая, стремительно набрала силу, озарив все пространство режущим заревом, как это показывают в кино. Но он сидел не в кино, а на собственной кухне, превратившейся в желтый пенал, мокрыми руками вцепившись в табурет. Стало нечем дышать. В желтом свете его лицо стало как у больных печенью, почти горчичного цвета. Желтизна стен еще ярче, ядовитее. Он медленно пополз со стула. Коснулся подошвой пола - ничего не изменилось. Коряво сделал шаг к окну - выпрыгнуть хотелось, но ноги тряслись, ступали боком. А куда прыгать? Окна ни на что не похожи: то ли не ведут никуда, то ли вообще нарисованные. Он вытянул шею, стараясь разглядеть что-нибудь сквозь мутную поверхность, но ничего не увидел. Дышать надо, взять себя в руки, летело в голове... Комната сверкает ослепительно-ядовитым светом. Затошнило. Что делать?!

Негромко, за стеной послышались голоса. Как знак подать? Но как бы хуже не сделать... Он подался туда, осторожно озираясь. Взгляд его скользнул вперед, и он увидел, что из стены уголком высовывается письмо с ярким штемпелем. Оно, как живое, боком из стены пролезало вперед, хотело, чтобы его взяли! Саша потянулся схватить его, а письмо, - словно зная его мысли, - ухнуло куда-то в стену, и трещины не осталось!

Тут же стало слышно, как трещат за стеной бумагой, будто конверт разрывают и листок разворачивают. Послышался разговор. Саша с трудом разобрал, но понял, что говорят о гибели. О какой гибели?! Он уловил, что не о нем, а обо всех. У него ёкнуло сердце, он прижался к стене, но голоса не стали разборчивей, а потом пропали.

Что-то непонятное было в этом разговоре, он даже забыл о своем диком положении. Медленно поволок ноги вдоль стены и скользнул взглядом по зеркалу. Там отразилась его всклокоченная, помятая физиономия. Он уставился на себя, и вдруг по зеркалу побежали линии: в центре появился скрюченный эмбрион, а его лицо покрылось тьмой. Он прирос к полу. "Это что за знак?" - подумал он и поднял голову, ощутив теперь раскрывшееся в нем событие: вместо настоящего его жизнь быстрым шагом уже вошла в будущее.

Его словно толкнули в спину - он сделал шаг на мощеную улицу. Под ногами булыжники, сильно сбитые от старости, по таким улицам он бегал в детстве, но откуда они в Городе? Саша пошел быстрее, сердце заколотилось...

Показалась спина человека. Белые брюки и майка на лямках. Человек обернулся - Седой! Да он не изменился! Седой идет вперед, но оглядывается через плечо. Поджидает! Это он был на шествии, ехал на колеснице в черном плаще! Саша почти нагнал Седого, и вдруг его правая рука превратилась в сияющий посох длиной и шириной в руку. Пропавший, бабушкин, волшебный! Он побежал с ним, пряча его подмышку. Седой обернулся и быстро пошел навстречу, разводя руки. У него белые густые волосы, а глаза черные. Они горят, и выражение горячее, сильное, глаза очень умные. Что ему надо - непонятно. Саша шарахнулся, увернулся, в горле что-то всхлипнуло от ужаса, и он повернулся к Седому тем боком, где рука-посох. Грани на нем вспыхнули белым светом, а рукоять - россыпью зеленых огней. Тот, не отрывая от посоха глаз, медленно попятился, тоже повернулся боком, а из заднего кармана у него показался уголок письма с большой маркой. Седой проследил за ним взглядом и улыбнулся - одними губами.

Саша кинулся в переулок - Седой бросился на него сбоку. Тот замахал руками и начал подниматься в воздух, головой вверх, как стоял. Скорость выросла мгновенно. Вокруг нет света, все - глубокий туман, капли вокруг, ничего не видно. Туман стал прозрачнее - появился ночной свет и далеко внизу, как из космоса, огни городов. "Удрал", - с облегчением подумал он, но почему от Седого надо бежать, подумать не успел - над головой что-то густо всхлипнуло. Он задрал голову - наверху забился парус, под ногами заскрипел дощатый настил, а в руках оказался штурвал. Парусная лодка, корабль! Подхватил и понес! Несколько мгновений он стоял на нем, почувствовав быстрое движение и ветер. "Это что значит?!" - едва вскипела мысль, как он сразу оказался на земле, довольно сильно отбив пятки об асфальт.

Он стоял посреди улицы, смотря вверх. Потом, пройдя метров триста, повернул к своему дому. Была ночь, мелко скрипели цикады, и воздух был теплый и прозрачный, почти такой, как наверху. Внутри у него все дрожало, гудела голова. Он вошел в дом, не зажигая света, почти наощупь дошел до кухни и заглянул туда. Желтого света не было, и размеры нормальные. Заснул, что ли, или перепил? Да всего одна пива! Никакой это не сон... он вспомнил Седого и долго смотрел в пол, сопя и кусая губы. Навалилось огромное, тяжелое предчувствие... У него затряслись ноги, он сел на подоконник. Испуганно обежал глазами комнату, не уменьшается ли снова, и уставился в небо, надеясь разглядеть эту парусную лодку. "Странно я летел... - думал он. - А как же попал к дому? Пятки болят..." Он повернул одну ногу, потом другую и долго разглядывал летние туфли, удивляясь, что ноги целы и подошвы не порвались от такого удара. "А штурвал был гладкий..."

Он смотрел на звезды и темные листья, освещенные ярким светом Луны, думая, как завтра все разъяснит, позвонит куда. Губу опять прокусил до крови. Тыльной стороной ладони вытер кровь. Офисы уже в девять откроются, а кое-где и раньше. Сразу позвонить в полицию, на почту сходить, к врачу надо. От этих мыслей ему стало легче, он встал и он пошел по дому, дотрагиваясь до разных предметов, разглядывая тени, переливающиеся с неба через белые подоконники бесплотными призраками. Попав в комнату, они дышат, движутся, ища себе место. То мрачным, пронзающим светом зажигают спящий во тьме металл ламп, то шевелением слоистых миражей приковывают испуганный взгляд проснувшегося и очарованного ночью.

Саша шире распахнул окно и посмотрел на небо. Долго стоял у окна, не думая ни о чем, только дыша свежей темнотой и всем существом приникая к ночному покою.