"Башня Королевской Дочери" - читать интересную книгу автора (Бренчли Чез)14. ГНИЛЬ В КРОВИВсю ночь Маррон пытался уснуть, пытался забыть о страшном секрете, пытался молиться, чтобы прогнать из головы ересь. «Я из Сурайона». Он из Сурайона, но он всё ещё ходит на свободе, потому что Маррон не выдал его и не сможет выдать. «Я из Сурайона, а он мой земляк». Одно это признание уже потрясло Маррона сильнее, чем что-либо. Он не мог даже поднять глаз, он просто стоял как пень, дожидаясь, пока слова улягутся у него в голове. Даже Йонсон не зашёл так далеко, даже он не стал подвергать опасности своё и без того израненное тело, побоялся довериться случайно встреченному человеку. А Радель поступил иначе, он выдал и себя, и Йонсона, отдав их в руки Маррона; а руки юноши были слишком слабы для такой ноши, и всем троим предстояло страдать из-за этого, тут Маррон был уверен. Он попытался уснуть и не смог; попытался молиться и не сумел. Потом он попытался спрятать свои переживания от сьера Антона, впрочем, сильно сомневаясь в своих способностях по этой части. — Маррон, не бормочи молитву про себя, это тебе не урок, который торопится поскорее отчитать непоседливый мальчик. — Слушаюсь, сьер. — Ты всю ночь ворочался. Почему ты не спал? — Просто так, сьер, не знаю… Рыцарь вздохнул. — Маррон, я говорил тебе, что ты не должен лгать мне? Покажи руку. Что ж, рука тоже отчасти была причиной его ночных тревог, но Маррон промолчал в ответ и тем самым солгал. Рука действительно болела всю ночь, но, честно говоря, куда больнее было душе. Юноша посмотрел на руку и протянул её сьеру Антону. Рыцарь отодвинул рукав, и по обеим сторонам от пропитанного кровью бинта обнажились припухлости, твёрдые и блестящие. Под кожей виднелись предательские тёмные полосы, доходившие до локтя с одной стороны и до кисти — с другой. Когда Маррон попытался согнуть пальцы, у него ничего не вышло. Сьер Антон тихонько присвистнул. — Плохо дело. — Да, сьер. — Рана пугала Маррона. — Нужно лечение, но я за такое не возьмусь. Я даже развязывать бинт не стану. Сходи к главному лекарю, Маррон, пусть он что-нибудь сделает. Лучше иди прямо сейчас. — Нет, сьер, не надо! — По сравнению с этой перспективой страх отступал на второй план, — Сейчас в замке много раненых… раненных сильнее, чем я… — Быть может, но на твою руку должен взглянуть кто-нибудь поопытнее меня. Лечение было запущено, и в рану попала грязь. Почему ты не хочешь идти в лазарет? — Сьер, главный лекарь может отказаться лечить меня. Я ведь больше не монах. — Его изгнали с позором, и вынести отказ так скоро после случившегося Маррон не мог. — Он будет лечить моего оруженосца. Ты не связан обетом, но я давал его. А исповедники поклялись служить всякому, кто сражается за Господа, не важно, принадлежит ли боец к Ордену или не принадлежит. — Маррон молчал, и сьер Антон добавил: — Ты что, хочешь потерять руку? А это вполне может случиться, если не позаботиться о ней. — Сьер, а вы… вы не сходите со мной? Рыцарь и господин Маррона коротко усмехнулся. — Нет, не схожу. Ты уже не ребёнок, Маррон. Если тебе так проще, я просто прикажу тебе сходить. Помни, ты клялся в послушании. — Да, сьер. Ещё один смешок, на этот раз более добродушный, при виде его горестного лица. — Вначале нам следует одеться и поесть — не могу же я отправить тебя на такое испытание голодным. Ты сможешь принести поднос или надо послать за ним кого-нибудь другого? — Я принесу, сьер. И он действительно принёс поднос и снова унёс его, сделал всё, что должен делать оруженосец для своего господина, хотя это стоило ему непереносимой боли — боли и страха. Наконец, точнее, как показалось Маррону, слишком скоро, он освободился и медленно поплёлся к лазарету, кляня руку и всю историю своих несчастий, самого себя и всех прочих, за исключением сьера Антона, который, собственно, и нанёс ему рану, ставшую причиной всех бед. Несмотря на всё своё нежелание, Маррон был уже в двух шагах от лазарета. Завернув за угол, он увидел Раделя, который сидел в амбразуре, держа у губ тростниковую дудочку. Пальцы менестреля бегали по дырочкам, но юноша не услышал ни единого звука. — Доброе утро, Маррон, — весело приветствовал его Радель, но глаза у менестреля были насторожённые. Да и у Маррона тоже. «Я из Сурайона», — сказал вчера Радель, сказал это и кое-что ещё. — Мне надо в лазарет, мессир. — Он всё ещё не мог сказать запросто «Радель» человеку, вдвое старше него и во много раз опытнее. Пусть Маррон больше не был братом Ордена, но, Господи, как ему хотелось сохранять расстояние между собой и этим человеком. — Да, конечно. — Мимолётная улыбка, означающая, что в их встрече не было ничего странного, разве что Раделю пришлось немного подумать, оказаться в нужном месте и подождать юношу. Менестрель не стал притворяться, что Маррон попался ему на пути случайно. — Как твоя рука? — Плохо, мессир, — повторил Маррон слова сьера Антона — своих он придумать не мог. — Вот как? Ну-ка, покажи. Это устраивало Маррона гораздо больше, чем визит к главному лекарю. Юноша задрал рукав и показал вздувшуюся побагровевшую плоть. Радель не присвистнул, даже выражение его лица не изменилось, как у сьера Антона. На лице менестреля был написан только задумчивый интерес да раздумье. Он легко коснулся пальцем руки, потом ещё раз, и ещё. — Так больно? А так? А если я нажму, становится больнее?.. Вместо ответа Маррон кивал и что-то бормотал, стараясь не вздрагивать, когда под осторожными пальцами вспыхивала пронзавшая руку боль, которая прошивала все тело и заставляла Маррона пошатываться и искать опору в плывущем мире. — Стой смирно, парень. — Сильная рука Раделя взяла его за плечо и поддерживала до тех пор, пока мир не перестал качаться. После этого менестрель нагнулся к повязке, и Маррон услышал, как он пару раз фыркнул. — Мессир? — У тебя там заражение, парень, ты слишком запустил рану. Главный лекарь тебе не поможет. Он не остановит заразу, подождёт, пока рана начнёт вонять, и отрежет руку — может, по локоть, а может, и по плечо, если подождёт подольше. Маррон не стал сомневаться в словах Раделя. Он сразу же слепо поверил менестрелю, и первым его побуждением было попросить: — Мессир, не пойдёте ли вы со мной, чтобы поговорить с главным лекарем? Меня он слушать не станет, но… — Меня тоже, парень. Ты что, забыл, я же простой менестрель, а главный лекарь — человек гордый. Что я могу знать о человеческом теле и о страшных ядах? Разве я могу знать то, чего не знает он? В любом случае это не поможет. Главный лекарь оставит тебе полруки, а то и вовсе одну культю. А я могу сделать лучше. Идём со мной. Он пошёл по коридору прочь от лазарета. Маррон поколебался мгновение, но всё же последовал за ним, хотя его грызли сомнения. Разве может бродячий менестрель знать то, что неизвестно главному лекарю из Ордена искупителей? «Я из Сурайона». Этими словами Радель признал себя колдуном, еретиком и предателем. Надеяться на такого человека не стоило. Но ведь это, говоря по чести, было ещё не все. Радель был человеком, уверенным в своих силах. Вчера Маррон поверил его уверенным речам, сегодня — уверенному обещанию помочь. Определить болезнь и вылечить её — а ведь Маррон не стал сомневаться в диагнозе, так почему же он должен был сомневаться в том, что менестрель поможет ему? «Потому что он всего лишь менестрель, потому что он из Сурайона, потому что он враг Ордена и моего господина и должен быть моим врагом…» И всё же Маррон вошёл вслед за Раделем в маленькую комнату без окон, тёмную и пустую, что-то вроде кладовки. Радель толкнул дверь; она заскрежетала по полу, петли завизжали, и наконец она закрылась. В комнате стало совсем темно. — Так, — произнёс из темноты голос Раделя. — Нам понадобится по меньшей мере свет для работы. Не бойся, парень. Помнишь, ты спрашивал меня, случалось ли мне видеть магию? Случалось, но не в темноте… В воздухе между их головами возник покачивающийся шар, сотканный из неяркого жёлтого света. Маррон мельком взглянул на него, а потом перевёл взгляд на Раделя. — Ага, — сказал менестрель, — я вижу, ты не боишься. Ах, ну да, тебе же случалось видеть Королевское Око, верно? Значит, бояться тебе нечего. Однако мне попадались люди вдвое старше тебя, которые при виде такого шарика ухитрялись обмочиться, а позже не признавали ничего виденного. Говорили, что не было ни света, ни мокрых штанов… Маррону доводилось видеть не только Королевское Око, хоть оно и было больше, гораздо больше этого шара. Юноша видел свет, вспыхивающий по зову прецептора и складывающийся в пульсирующий голубым знак Господа каждую ночь перед службой, видел, как сами собой вспыхивают факелы… И ещё он видел… — Мессир, я такое уже видел. — Что? — Радель внезапно замер, и шар засветился ярче, обжигающим глаза светом. — Я видел такой свет, мессир. Его делал другой человек, — твёрдо, без намёка на смущение произнёс Маррон. Он был рад, что выпал хоть один случай для разнообразия сказать правду. — Когда… нет, погоди! — Радель схватил Маррона за плечо — за больное, но Маррон не стал говорить, какую боль причиняет ему эта хватка, пусть даже и далеко от раны, — и требовательно спросил: — Ты видел его? Видел Редмонда? — Не знаю, мессир, — честно ответил Маррон, — я видел только человека в камере. Он не сказал мне своего настоящего имени. — Да и я зря проболтался. Забудь это, если сможешь. — Но менестрель наверняка прекрасно понимал, что Маррону никогда не забыть услышанного. Имя вообще забыть трудно, а уж такое имя… — Скажи только, как это случилось, как ты повстречался с ним? Ты должен был застать его врасплох, чтобы увидеть этот свет. Он не доверился бы тебе… Маррону хотелось спросить, почему сам Радель доверился ему и почему решил, что Маррон не выдаст, но юноша сказал только: — Так и было, мессир. — Он вкратце рассказал о том, что произошло с ним накануне. — Ага, значит, ты видел двоих сурайонцев и не выдал ни одного из них. Ты загубил свою жизнь, Маррон, если не душу. — И душу тоже, — упрямо сказал юноша. Он понимал, что Господь уже зачислил его в еретики и в укрыватели еретиков. В конце концов, смерть — это всего лишь смерть, пусть даже в огне, и правосудие церкви станет только предвестником правосудия небесного. — Не думаю, парень. Честно, ты не прав. Ладно, не важно. Ты уже подарил нам своё молчание; я не могу просить тебя ещё и о вере. Дай-ка лучше взглянуть, чем я смогу отблагодарить тебя. Дай руку. Он явно имел в виду больную руку, которая распухла и побагровела ещё сильнее, чем час назад. Маррон вытянул её — даже это движение причинило ему боль, и только боль помогала верить, что это действительно его собственная рука, пусть и онемевшая, больше похожая на кусок дерева, приделанный к живой плоти. Радель взял её одной рукой, а второй ловко развязал узел бинта и проворно размотал его. Бинт присох к ране, и менестрель резко потянул его на себя, обнажив рану одним движением. Маррон издал длинный шипящий выдох; это было единственное, чем он сумел заменить крик. Менестрель мимоходом извинился. Рука выглядела страшно. Даже при тусклом свете Раделевой магии виднелась побледневшая плоть, даже сквозь туман боли, застилавший глаза и круживший голову, Маррон разглядел бледно-жёлтый гной. Здесь уже не помог бы ни бальзам, ни мазь для лошадей. По всей видимости, в ближайшем будущем Маррона ожидал раскалённый нож; а станет ли сьер Антон держать у себя однорукого оруженосца? Большой палец Раделя скользнул по руке юноши, оставляя за собой лёгкое онемение и прохладу. Потом он прошёлся с другой стороны раны, и Маррон тихо вздохнул, обнаружив, что боль уменьшилась. Радель снова повёл рукой над раной, на этот раз растопырив все пальцы, словно пытаясь стянуть её края. Менестрель сказал: — Мой друг в камере внизу мог бы сделать это лучше. «Не с его руками», — подумал Маррон, и уже открыл рот, чтобы сказать это, но задохнулся — на этот раз не от боли и даже не от страха, а от удивления и тепла, истекавшего из пальцев Раделя и ласкавшего его плоть, словно вода. Боль совсем исчезла. Маррон закрыл глаза, чтобы сдержать слёзы, и отвернулся. Потом, проклиная себя за трусость, повернулся обратно и посмотрел на руку. Она на глазах приобретала нормальный цвет, превращаясь из багровой в розовую. — Мессир, что вы… — Нет, это было слишком глупо, но он всё же спросил: — Мессир, как вы это делаете? — У нас есть кое-какие навыки работы с живой плотью, — сказал Радель. — Я не могу стянуть края раны — здесь нужно время и силы твоего собственного тела. Но я могу выгнать оттуда яд и на время унять боль. — Это магия? — Да, наверное. Или знание; впрочем, это одно и то же. Понимание того, что лежит под внешней оболочкой мира. Я вижу яснее и глубже тебя; меня не обманывает внешний вид, когда я хочу заглянуть вглубь. А с тем, что я вижу, я могу работать. Пока он говорил, его пальцы бегали по руке Маррона, касались её, постукивали то там, то тут. Рука юноши была охвачена теплом, исходившим от пальцев менестреля, а все тело пульсировало в такт его касаниям. — Что ж, это всё, что я могу сделать. — Радель вспотел и даже, кажется, дрожал. Отпустив руку Маррона, он сделал шаг назад и провёл большими руками по взмокшей шевелюре. — Спасибо вам, мессир. — Маррон потрогал руку, удивляясь отсутствию боли. Рана оставалась на месте, подобно тёмной дыре, раззявившей красную по краям пасть; однако гной исчез, превратившись в бесцветную корку, а багровая опухоль, говорившая об опасности, уменьшилась до небольшого красного пятнышка. — Другие могли бы сделать больше. Впрочем, если ты будешь осторожен, рука заживёт. Давай-ка завяжем обратно бинт. Свежий воздух, конечно, принёс бы больше пользы, но тогда твой господин начнёт задавать лишние вопросы. — Хорошо, мессир, — с готовностью согласился Маррон. — Но что мне сказать сьеру Антону? Он ведь послал меня в лазарет… — Солги ему, Маррон. Уж извини, но тебе придётся солгать. Маррон грустно кивнул. На груз тайны, водружённый на него Раделем, лёг ещё один камушек — а груз все ещё пригибал его к земле, отравляя всякую радость. Видимо, почувствовав это, Радель сказал: — Маррон, я хочу рассказать тебе о Сурайоне. — Мессир, я не хочу… — Если ты хочешь помочь мне — нет, я поторопился, я не стану просить тебя сейчас, но если мне вдруг понадобится помощь, я хочу, чтобы ты знал хотя бы кое-что важное. Хоть немного правды. О нас ходят лживые слухи — такие, которые оправдывают палачей, мучающих моего друга, оправдывают множество других, ещё худших вещей. — Радель сел прямо на пол и жестом предложил Маррону последовать его примеру. Юноша осторожно присел у противоположной стены, придерживая больную руку, хотя боль так и не вернулась. — Когда было завоёвано Чужеземье, — медленно начал Радель, — когда экхедов прогнали с юга, а шарайцев оттеснили обратно в пустыню, по приказу короля — тогда он ещё не был коронован и звался герцогом де Шареллем, — так вот, по его приказу страна была разбита на части. Он даже воспротивился мнению церкви. Он сам вёл армию, точнее, все отдельные армии; он был верховным владыкой и поставил перед своими командующими великую цель — Аскариэль. Без этой цели армия распалась бы гораздо раньше, началась бы грызня, рыцари захватывали бы себе земли и скорее всего потеряли бы их через год-другой, когда шарайцы по одному выгнали бы их обратно. Сам знаешь, по прутику веник сломать легко. Но де Шарелль с помощью своего друга, герцога д'Албери, удержал армию. Потом он захватил Аскариэль, и отцы церкви, едва услышав об этом, объявили город своей собственностью. Получив Святой Город, они стали бы хозяевами всего Чужеземья. — Разве это плохо, мессир? — Маррону всегда казалось, что именно церковь правила всем старым Королевством, несмотря на то что там были и короли, и дворы. Пышность — дворянам, власть — церкви. Так оно всё и было, и даже господин его дяди, барон Сивере обращался к церкви, когда его вассалы и крестьяне просили о правосудии. Никто не протестовал против этого, если не считать привычного кратковременного ворчания проигравшей стороны. Церковь правила на благо народа; так что тут волноваться? — А ты представь себе, что ваш прецептор и подобные ему правят всей Святой Землёй так, как правят Орденом. Это была бы катастрофа. Маррон на мгновение задумался и кивнул. Он видел лишь небольшой клочок Чужеземья, но помнил, как фра Пиет вёл отряд на деревню еретиков, помнил свершившееся вчера вечером правосудие прецептора. А ведь здесь всё-таки не старое Королевство. Юноша знал, что многие, даже, наверное, большая часть жителей этой страны не придерживаются истинной веры, как её называет Орден. Но сама земля священна для её жителей так же, как и для церкви, и люди отстаивают своё право молиться собственным богам так, как молились многие сотни лет. Сколько времени мог терпеть это прецептор? До падения Аскариэля по Святой Земле прошла волна убийств и резни; когда земля попала под власть Ордена, то есть церкви, убийства продолжались. Разорённые деревни, сожжённые храмы, опустошённые города… — На протяжении всей кампании де Шарелль сражался с церковниками так же яростно, как с экхедами и шарайцами. С армией шло множество священников, которые готовы были сжечь любого неверного, попавшегося им на пути. Герцог сдерживал их до тех пор, пока не пал Аскариэль, но даже это давалось ему нелегко. А уж после он стал бы совершенно бессилен, ибо церковники получили бы огромную власть. Формально епископы были не посланниками отцов церкви, а вассалами своих сюзеренов — на время похода, конечно. Поэтому де Шарелль созвал конклав и разделил землю, не посоветовавшись с ними. К тому времени, как отцы церкви услышали об этом, менять что-либо было уже поздно. Дело было сделано; де Шарелля провозгласили королём, а Чужеземье поделили на провинции, и ни одна из провинций не принадлежала церкви. На севере появились Таллис и Элесси — так сказать, навершие молота, — и Рок-де-Рансон, стоящий между ними на северной границе, оплот, твердыня, гвоздь, удерживающий обух. Под Таллисом находится Лёсс-Арвон; под Аскариэлем — провинция, центром которой стал Святой Город. Да, Радель прав, владеющий Аскариэлем держит в руках Чужеземье, держит весь молот. Сейчас на рукояти молота лежит рука короля — и так оно и должно было быть. Однако между Лёсс-Арвоном и Аскариэлем находилась горная гряда, тянувшаяся до самого побережья, а в горах затерялся Сурайон, Свёрнутая провинция — должно быть, ещё не став Свёрнутой, она уже была потайной, спрятавшейся в горных долинах, такой непохожей на прочие, маленькой, слабой, незаметной… — Королю нужно было как-то успокоить церковников, уже начавших готовить восстание среди верующих, — а ведь именно в тот момент стране надлежало особенно тщательно следить за своими рубежами. Будучи королём, де Шарелль отдал герцогство Аскариэль своему сыну Рейму, что было равносильно тому, чтобы отдать его церкви. Принц был весьма благочестив и прислушивался к мнению церковников гораздо внимательнее, чем к словам собственного отца. А король — что ж, король умыл руки. В Аскариэле, несмотря на все амнистии, почти не осталось катари, а во всех храмах совершаются службы по канону истинной веры. Старые традиции забыты, и никто больше не осмеливается возродить их. Я думаю, король догадывался о том, что последует за его решением, и знал, что с Лёсс-Арвоном ещё будет много забот. Герцог Арвона был человек горячий, а его сын, Крошка-Герцог, переплюнул даже отца. Они не верили церкви и не слишком чтили Аскариэль. Вот почему король создал провинцию Сурайон и отдал её герцогу д'Албери. Сурайон должен был стать преградой между Лёсс-Арвоном и Аскариэлем, должен был сдерживать все порывы и выходки Лёсс-Арвонских герцогов. К земле, не обладающей силой, обе стороны могли прислушиваться с полным доверием. Герцог д'Албери был первым оруженосцем, а затем другом и советником герцога де Шарелля. Однако де Шарелль стал королём и немедленно отдал дела своему сыну и скрылся в уединении, никого не предупредив и ничего не объяснив. Д'Албери стал правителем Сурайона и тоже оказался одинок. Но времена идут, а люди меняются. Правитель Сурайона всегда был человеком любознательным. Про него говорили, что он больше надеется на себя, чем на Господа, ничего не принимает на веру и интересуется всем новым, стараясь докопаться до сути. Возможно, именно поэтому король дал ему Сурайон — для того чтобы он мог сдержать своих соседей. Жители Арвона — большие приверженцы старых традиций, а в Аскариэле люди исключительно религиозны. Возможно, король решил, что д'Албери сможет мирить их, мешая сцепиться между собой. По-моему, это не слишком умно, но деяния короля — загадка, и не только для меня. Не будь д'Албери рождён для власти, он мог бы стать епископом; в детстве он был склонен к религии, а в молодости несколько лет провёл в монастыре. Не обладай он столь пытливым умом, он мог бы даже стать одним из отцов церкви. Я уверен, что именно эта его пытливость, а не верность другу или Господу привела герцога в Чужеземье. Он стал хорошим солдатом, но страстно ненавидел войну; он требовал у Конклава амнистии для катари и первым провёл её в жизнь. Итак, Сурайон стал раем для изгнанников-катари, местом, где они могли укрыться. Эта провинция первой начала торговлю с шарайцами. А её правитель много говорил со всеми приходившими к нему людьми; верующий ты, неверующий или вовсе еретик — в провинции тебя никто не спрашивал об этом, зато правитель задавал гостям множество других вопросов. Он пригласил к себе учёных и своих друзей из старого Королевства, чтобы те тоже могли задавать вопросы. Когда отцы церкви запротестовали, обозвав это «заигрыванием с еретиками», герцог пригласил в провинцию епископов и священников — в основном тех, кто был его друзьями ещё до того, как принял сан. А жажда знаний герцога была для них заразительна. Ни один из них не подчинялся слепо указаниям отцов церкви или её учению. С тех пор прошло много лет. Сейчас мы стали проклятием и для церкви, и для своих соседей на севере и на юге, однако правитель защищает нас, и мы учимся. Пойми, Маррон, согласно определению твоего Ордена, мы действительно еретики. Мы не поклоняемся вашему Господу так, как вы. Впрочем, не поклоняемся и ни одному из богов катари, так что шарайцы и экхеды тоже считают нас еретиками. Однако шарайцы относятся к нам лучше, чем наш собственный народ. Мы делимся с ними знаниями, мы верим друг другу и даже обмениваемся детьми. Сегодня утром ты видел, что могут делать некоторые из нас. А кое-кто умеет и больше. И это не зло, это всего лишь понимание. Таков Сурайон, таковы все мы. Мы не боимся вопросов, если они ведут к правде. И этот человек десять минут назад подбивал его солгать господину, вспомнил Маррон, солгать ради собственной безопасности. Должно быть, правда для сурайонцев — вещь гибкая, и тут они ничем не отличаются от остальных. Однако сейчас он верил Раделю. Все сказанное им не слишком отличалось от того, что говорили священники — если не считать того, что они называли это богохульством. Но суть истории была одна, хотя и толковалась она по-разному. Впрочем, это было не важно. Правда или ложь — Маррон всё равно не мог полностью поверить тому, что услышал в этой тёмной комнате. Правдой было то, что его рука, ещё час назад распухшая и сочащаяся гноем, сейчас была почти здорова; правдой было то, что человек по имени Редмонд, называвший себя Йонсоном, лежал в крови и грязи с переломанными руками в камере внизу; и ещё правдой были угли огромного костра, пожравшего детей. Радель умолк, явно ожидая, что скажет Маррон. Юноша заколебался, открыл рот — и обнаружил, что губы у него совсем пересохли. Пришлось облизнуть их прежде, чем начинать говорить. — Вы сказали, — начал он, уже зная, что губит свою душу каждым произнесённым и непроизнесенным словом, — прошлой ночью вы сказали, что хотите спасти своего друга. — Да. — Как я могу помочь вам? Добыть для переодевания чёрные рясы было несложно. Маррон уже готов был врать направо и налево, но обошлось без лжи; в каптёрке царила суматоха, и вопросов никто задавать не стал. Несколько отрядов сразу пришли за сменой одежды, и Маррон просто взял из груды три рясы и вышел. Радель немного задержался, беседуя с кем-то из братьев, но затем последовал за Марроном обратно в пустую кладовую. Накинув рясы поверх остальной одежды — лишнюю Маррон обмотал вокруг пояса, из-за чего его фигура изменилась до неузнаваемости — и надев капюшоны, закрывающие лицо, менестрель и оруженосец прошли по крепости, по дворам и кухням неузнанными. На вершине узкой лестницы стражи не было; работавшие у печей братья не обратили на двоих новоприбывших никакого внимания. Маррон чуть задержал дыхание, прежде чем скользнуть в тьму лестницы, но на этот раз криков слышно не было. Пальцы касались каменных стен по обе стороны лестницы, мягкие башмаки бесшумно ступали по полу; и всё же Маррону не хватало сандалий. Предатели должны красться ещё тише, подумал он. На последнем повороте перед комнатой стражи, где при слабом свете тамошнего светильника на стене обозначилась тень Раделя, менестрель остановился. Рука его освободилась из рукава и скользнула под рясу; Маррон решил, что Радель нашаривает что-то в своей повседневной одежде. Через минуту рука снова скользнула в рукав. В кулаке у менестреля оказалось что-то зажато. Этот предмет чуть светился, начиная разгораться, пульсируя на глазах у Маррона голубым цветом в такт биению сердца Раделя — потому что сердце Маррона билось гораздо быстрее. Радель разжал руку, и на его ладони Маррон увидел голубой камень — айяр, понял Маррон, напрягая зрение и щурясь. То ли способности Раделя зажгли камень, то ли менестрель просто извлёк из него его собственный свет, Маррон не знал. Он только знал, что камень светится — явление куда более значительное, чем знак веры. Радель подбросил камень, и он упал, но упал гораздо медленнее, чем был должен, словно воздух вокруг него загустел. Ударившись о ступеньку, камень подпрыгнул куда выше, чем обычный осколок скалы, и зазвучал — если, конечно, звук издавали не ступени. Камень подпрыгивал и падал, ударялся о ступени, взлетал в воздух и издавал звук, всякий раз на другой ноте, звук высокий и лёгкий, прекрасно сочетающийся с предыдущим, все ещё звучавшим в воздухе. Маррон почувствовал, как при звуках этой странной музыки его охватывает дрожь; ему показалось, что он абсолютно прозрачен и виден насквозь в пульсирующем свете. С большим трудом он вспомнил, что внизу должны быть стражники, что они встревожатся и изготовятся. Однако потом это стало не важно, всё было не важно, даже то, что до сих пор им приходилось красться совершенно бесшумно… Юноша потянулся, пытаясь дотронуться до рукава Раделя в немом вопросе. Менестрель поднял руку в жесте «доверься мне и жди»; светящийся камень исчез за поворотом лестницы, оставив только лёгкую мелодию, и Радель той же рукой сделал жест «иди за мной». Маррон последовал за менестрелем, чувствуя, что страх его почти исчез в этой зачаровывающей музыке. Последние ступени, комната… два брата-охранника стоят, зачарованные, с расширенными глазами, не мигая, смотрят на камень, который висит в воздухе и пульсирует синим светом, а музыка все звучит и звучит, и эхом отдаётся в крохотной комнатушке. Братья застыли не только от удивления. Их лица были пусты; казалось, души покинули их, оставив только пустые тела в чёрных рясах. Они не шевельнулись, когда Радель спокойно прошёл между ними в коридор. Маррон же уставился на камень точно так же, как сами стражники; он чувствовал его зов, чувствовал, как воля покидает его, как слабеют мускулы и мозг, как он растворяется в ритмичном биении света и в музыке… — Маррон! — Чья-то рука легла ему на шею и осторожно встряхнула его. Юноша вздрогнул и очнулся; обернувшись, он увидел Раделя. На лице менестреля была усмешка, однако за ней угадывалось напряжение. Он торопливо прошептал: — Идём, покажешь, где мой друг. Если айяр будет для тебя слишком силён, закрой глаза… — Да, мессир, — неуверенно ответил Маррон. Он мог закрыть глаза, но что делать с ушами? Музыка звала его не слабее света. Он натянул до отказа капюшон, чтобы хоть как-то укрыться от чар, и сделал два неимоверно тяжёлых шага к выходу в коридор. Тут он остановился и вернулся. Изо всех сил сопротивляясь зову камня, на негнущихся ногах он подошёл к нише, где горел позабытый светильник — его жёлтый свет почти полностью растворился в голубом сиянии. Маррон взял светильник и перевёл взгляд на его бледный огонёк, словно защищаясь от всепроникающего и такого соблазнительного биения голубизны вокруг. — Хороший мальчик, — произнёс Радель голосом, который был едва слышен в высокой, без слов песне айяра. Маррон не понимал, почему менестрель старается говорить тише; казалось, что стражников не вернёт к действительности даже гром и молния, что их души удалились очень далеко. — Я смотрю, ты не так теряешься, как можно было ожидать. «Ещё как теряюсь», — подумал про себя Маррон, спотыкаясь о край рясы и стараясь не отводить глаз от огонька светильника. Песня камня билась у него в голове, всё время меняясь, словно пытаясь отыскать брешь в его защите и вновь забрать юношу под свою власть. Маррон изо всех сил пытался сосредоточиться на светильнике и едва ковылял, когда, к его облегчению, большая рука Раделя схватила его за рукав и потащила во мрак коридора. Свет и музыка не исчезли, но их сила ослабла; через несколько шагов Маррон рискнул даже поднять глаза от светильника и посмотреть на смеющегося Раделя. Впрочем, смех был весьма добродушен, а последовавший за ним кивок выражал одобрение. — Неплохо. Прости, я забыл, что ты так же беззащитен, как и охранники. Только сильный мозг может противостоять чарам проснувшегося айяра. — А как же грешники? — шёпотом спросил Маррон, лихорадочно оглядев двери келий. — Их тут нет. По приказу прецептора всех их вчера отпустили. Люди сейчас нужны ему больше, чем дисциплина. Повезло ребятам. И действительно, кельи были пусты — то есть их двери оказались закрыты, а заглядывать внутрь Маррон, конечно, не стал. Только в самом конце коридора дверь была заперта на засов — пленник был на месте. Маррон потянулся к засову свободной рукой, забыв о ране, и вспомнил о ней лишь тогда, когда Радель остановил его. — Я же сказал, будь поосторожнее с рукой. — Но она же не болит, мессир! Совсем не болит. — Не важно, ей все равно нужен покой. Тебе придётся прятать её несколько дней подряд. Не показывай своему господину, что дела идут на поправку. Так, а сейчас вот что: камень удержит этих людей, пока я сам не освобожу их. Они ничего не запомнят и только очень удивятся тому, как быстро прошло утро. Однако по лестнице может спуститься кто-нибудь другой, так что нам следует поторопиться. Впрочем, боюсь, быстро мы выйти не сможем… При этих словах Радель вытянул засов из скобы, потянул на себя дверь и фыркнул от удивления, обнаружив перед собой непроницаемую черноту. — Что за… — Это штора, мессир. — А-а! Радель откинул штору и вошёл, Маррон последовал за ним. В камере было темно; на этот раз пленник не стал зажигать колдовской свет. Маррон поднял светильник повыше, и мерцающий свет озарил стены, увешанные пыточными инструментами. Радель снова фыркнул. — Где… — Вон там, мессир, — указал Маррон на кучу тряпья, под которой невозможно было разглядеть человека. Радель что-то пробормотал себе под нос — не то проклятие, не то заклинание — и дотронулся до лампы; та ярко вспыхнула, и резкий белый свет разбросал по всей камере острые длинные тени. Менестрель большими шагами пересёк комнату и упал на колени подле зашевелившегося узника. — Редмонд! — На этот раз он не стал ничего скрывать от Маррона; впрочем, в этом не было нужды, потому что все они стали соучастниками. — Редмонд, ты? Узник медленно приподнялся на одном локте; лязгнула цепь. Лохмотья соскользнули с него, отвечая на вопрос. Маррон услышал, как Радель со свистом втянул воздух, как бы вторя трудному хрипящему дыханию узника. — Это ты? И мой маленький дружок тоже тут? Его голос был ещё слабее, чем накануне; Маррон поставил лампу, заставив тени заплясать по стенам, и налил кубок воды из кувшина, вновь оказавшегося вне пределов досягаемости узника. Радель взял у него кубок и напоил друга. Редмонда трясло, и он пролил едва ли не больше воды, чем выпил, а потом заговорил: — Это глупо, Радель. — Нет. Это необходимо. Ты что, хочешь, чтобы я оставил тебя на попечение заботливых братцев? Чтобы я успокоился и пошёл дальше по своим делам, забыв обо всех твоих страданиях и о твоём будущем? — Нет у меня никакого будущего. Нету — и нечего тебе рисковать. И не приплетал бы ты посторонних, которые сами не знают, на что идут, — кивнул он в сторону Маррона. — Он знает достаточно, чтобы сделать свой выбор. Молодёжь всегда глупа, сам должен помнить. Да что там, ты будешь жить так же долго, как мы, Редмонд! — Или так же недолго, — хмыкнул тот. — Может быть. Впрочем, если мы уберёмся отсюда, никто нам ничего не сделает. — А как мы выберемся из замка — просто выйдем в ворота? — Мы сделаем лучше — поедем верхом. Ты и я, мы поедем вместе с отрядом, нарядившись монахами. Сегодня после полудня в Элесси отправляется отряд. Там будут и рыцари, и братья, и мирская охрана для двух девушек — дочери королевской тени и её компаньонки. Слышал о них? — Я слышал, что она путешествует, но не знал, что она тут. — Она тут, но её отсылают, потому что два дня назад на крепость напали шарайцы. — Правда? — Похоже было, что это взволновало узника сильнее остальных новостей. — Хасан? — Да, так говорят. — Ага… Подозреваю, что ему не повезло. — На этот раз не повезло, спасибо Маррону. — Маррону? — Ещё один взгляд, на этот раз с намёком на улыбку, насколько сжатый рот мог улыбнуться. — Впрочем, мы все о политике, а Маррону не по себе. Извини, Радель, но, может быть, ты объяснишь свой замысел? — Ладно. Отряд собирали поспешно; раньше говорили, что он уедет завтра, но потом отъезд перенесли на сегодня. Там будет сумятица и путаница, и мы с тобой без труда спрячемся среди монахов. Мы выберемся из крепости, а на первом же привале сбежим. Твоего отсутствия никто не заметит по меньшей мере до завтра, а я оставлю кое-что, чтобы задержать погоню ещё на денёк-другой. — Оставишь двойника? Что ж, хорошо. Заманчивый у тебя план, Радель, и простой. — Но? — Но я не держусь на ногах. — А, ступням досталось? — И рукам тоже. И наездник из меня сейчас никакой. — Ну, пока что я смогу тебе помочь… — Мне всё равно не проехать целый день верхом, Радель. И полдня не проехать. А потом ещё и бежать… Я труп, мальчик, я это уже понял, пойми и ты. Ты можешь сделать для меня только одно: помочь надуть инквизиторов. — Нет! Должен быть какой-нибудь выход! — Радель задумчиво нахмурился. Маррон глядел то на него, то на пленника, то на дверь. К тому же ему доставило удовольствие — пусть краткое — то, как Раделя назвали «мальчиком». Менестрель заговорил. — Мы можем предпринять попытку, — заявил он. — Я помогу тебе выбраться отсюда и спрятаться. А потом — у этой девушки, Джулианны де Ране, должен быть какой-нибудь багаж, и его наверняка повезут в специальной повозке. И рыцари тоже что-нибудь прихватят с собой — эти дворянчики следят за своей одеждой почище столичных модниц. И торговцы в отряде тоже будут — у них вполне может быть какой-нибудь груз. Так или иначе, мы найдём способ вывезти тебя — если понадобится, вообще в ящике. — Ты глупец, Радель. Лучше оставь меня, я уже приготовился к смерти. — А я не готов позволить тебе умереть! — Ну и дурак. Это случится всё равно — здесь, если ты оставишь меня в покое, и здесь же, если ты попытаешься вытащить меня. Но во втором случае ты рискуешь собой, и зря. — Я буду осторожен, — рассмеявшись, пообещал Радель. Ну и лжецы же они, эти сурайонцы, подумал Маррон. — Мессир, — произнёс он, но слишком тихо, никто не расслышал. Погромче: — Мессир… — Да, Маррон? — Если мы понесём его через кухню, нас заметят и начнут задавать вопросы. — Мы его не понесём. Я поступлю с его ногами так же, как с твоей рукой — немного подлечу и на время уберу боль. — Да, мессир. — Маррон уже был знаком с этими его возможностями и всего лишь хотел напомнить Раделю о деле. — А, ты хочешь сказать, чтобы я прекращал спорить с этим упрямцем и брался за работу, да? Именно это Маррон и имел в виду, но ни за что бы так не сказал. Он покраснел и нерешительно произнёс: — Мессир… здесь ведь опасно оставаться долго… вы так сказали… — Сегодня утром инквизиторы пришли совсем рано, — сказал со своей койки Редмонд. — Поэтому я так слаб. Сейчас мне не зажечь даже крохотного огонька, Маррон. Но они не вернутся до завтра, а больше ко мне никто не ходит. Точнее, скорее всего не вернутся, — поправился он. — Впрочем, мальчик прав. Давай, Радель. Не беспокойся обо мне, займись только ногами. Остальное я как-нибудь стерплю. Маррон не осмелился спросить, сколько времени провели с Редмондом инквизиторы, и Радель тоже не стал задавать вопросов. Редмонд не был похож на человека, который переживёт путешествие в ящике или сумеет спрятаться в телеге с багажом. Впрочем, находясь в смертельной опасности, человек может многое вынести. Даже если он кричит под пыткой, зная, что крик не принесёт никакого вреда, в надлежащих обстоятельствах, спасая свою жизнь, он может вынести ту же боль без единого звука. Радель разгрёб укрывавшие Редмонда лохмотья. Маррон заметил, что узник прикован не только за запястья, но и за щиколотки — вероятно, чтобы не исхитрился достать до воды ногой, подумал юноша. Разглядев же ноги, он решил, что оковы тут, пожалуй, ни к чему. Должно быть, на Редмонда надевали «испанские сапоги». Маррон подумал: что может магия Раделя сделать с изломанными костями и искалеченной плотью? Ответ был прост: почти ничего. Он ведь даже не сумел полностью залечить рану на руке, чуть тронутую заражением. А уж если в этих ногах и начался процесс заражения, он явно был не худшим из зол. Радель взял ступни Редмонда в руки, подержал, как бы успокаивая боль, и что-то напевно забормотал. Неистовый свет лампы померк, сменившись обычным жёлтым огоньком. Маррон понял, что все усилия Раделя, всё его внимание направлены на работу, что он не тратит ни капли сил на свет, да свет ему и не нужен, всё необходимое он уже разглядел. Маррон стал рассматривать стены, вначале пытаясь догадаться, для чего предназначен каждый инструмент и как он работает. Он угадывал почти сразу, понимал почти все: «В этом деревянном ящичке с клиньями, должно быть, покалечили Редмонду ноги. Ящичек разобрали, а потом вновь собрали по очереди у каждой из ног Редмонда, чтобы показать, как он работает. Потом подогнали по ноге и стали загонять клинья молотком, вон он, молоток…» Занятие надоело Маррону очень скоро. Он скользнул за занавеску и встал у полуприкрытой двери, выглядывая в коридор. Честно говоря, он смотрел только в конец коридора, где голубой свет все ещё бился в ритме дыхания Раделя, откуда всё ещё была слышна музыка, едва заметная, но всё же вполне отчётливая и зовущая. Что ж, значит, камень работал, несмотря на то что Радель не концентрировался на нём. Вероятно, сила присуща самому камню, а не наколдована Раделем… Маррон не знал, сколько времени простоял так у двери. Впрочем, как можно было говорить о времени, находясь так далеко от солнечного света? Маррон перестал даже чувствовать своё тело, забыл все, кроме биения света и высоких нот песни. Он стоял до тех пор, пока чья-то рука не тронула его за плечо и не встряхнула, приводя в себя. — Маррон, — негромко произнёс Радель, — не поможешь? — Я… — «Я опять попался в ловушку камня, я не так силён, как вы говорили». — Я следил за коридором, на случай, если кто-нибудь появится… В конце концов, Маррон тоже умел врать. — Я знаю. «Знаю, что ты делал, — говорила улыбка Раделя, — знаю, что делалось с тобой». Маррон вернулся в камеру вслед за Раделем и обнаружил, что Редмонд сидит на своей койке. Узник всё ещё был бледен и измождён, но выглядел гораздо лучше, чем прежде — когда? Как давно Маррон отошёл к двери — час или всего десять минут назад? — Нужно сделать двойника, — сказал Радель, — такого, чтобы провести инквизиторов, чтобы они день или два думали, что Редмонд все ещё у них в плену. Я это могу, но вначале мне нужно отомкнуть оковы, не ломая их. На это понадобится время. А ты пока что собери всё, что найдёшь в камере подходящего, все, чему можно придать форму человека или какой-то его части. Металл, дерево, тряпьё — не важно. Я придам ему нужный вид, мне нужна только материя. Представь, что ты делаешь для своей сестры куклу. Ей совсем не обязательно быть похожей на настоящую. Лишь бы размером она была с человека. Сам знаешь, как детишки играют. — Знаю, мессир… У него не было сестры, зато она была у Олдо. В детстве мальчишки из прутьев и соломы вязали ей куколок, которым девочка бывала невероятно рада. Впрочем, эта задача была совсем не похожа на прежние. Маррон огляделся, на этот раз стараясь видеть не предметы, а только их очертания. Он всё ещё чувствовал себя идиотом, ожидал смеха за спиной, но всё же потянулся за огромными щипцами, висевшими на стене. Под щипцами лежала жаровня. Раскалив щипцы, ими можно было прожечь кожу до кости, и Редмонд был прекрасно знаком с такой пыткой — об этом свидетельствовали свежие пузырящиеся шрамы у него на груди. А, ладно, к чёрту все эти знания. Щипцы оказались с руку или чуть длиннее; их концы соединялись между собой. Инструмент мог послужить ногами кукле. Для рук Маррон отыскал пару деревянных палок, а для головы — огромный железный шар, такой тяжёлый, что юноша с трудом мог его поднять. А вот с туловищем пришлось повозиться; Маррон огляделся, подумал и, наконец, нагрёб две охапки лохмотьев, служивших Редмонду одеждой и одеялом. Расстелив самый большой из лоскутов, Маррон выложил на него остальные и сам сел сверху, чтобы утрамбовать их. Взгляд, брошенный в сторону Раделя и Редмонда, показал, что никто не следит за работой Маррона. Менестрель положил руки на кольцо кандалов, охватывавших запястье Раделя, и, как показалось юноше, смотрел на железо сквозь собственные пальцы. Вот только глаза его при этом были накрепко закрыты и видеть он ничего не мог. Смотрел только Редмонд — смотрел на голову своего друга. Неужели эти люди могли читать в головах друг друга самые сокровенные мысли? Маррон вернулся к работе — уж это было ему по силам, и он надеялся выполнить задание как можно лучше. «Только бы не рассмеялись…» Связав тряпьё в узел, Маррон прицепил к нему щипцы, а потом обе палки-«руки». С железным шаром было труднее, юноша никак не мог придумать, как прикрепить его к телу, чтобы кукла обрела хотя бы подобие человека. «Обезглавили игрушку», — подумал Маррон и подавил смешок. Он потряс головой, стараясь вытрясти из неё дурь, и вновь огляделся по сторонам. В углу лежала верёвка, свёрнутая в кольцо. Маррон поднял её и стал делать некое подобие сети, подняв голову только тогда, когда его внимание привлёк металлический щелчок. Он увидел, как наручники открылись, хотя так и не понял как. Закрытые на ключ или забитые заклёпкой, они ни за что не поддались бы человеческим рукам — а ведь Радель даже не пытался нажать на них. «Магия», — равнодушно, без удивления подумал Маррон и вернулся к своим узлам. Он обернул сеть вокруг шара — «Волосы и борода», — подумалось ему, отчего он едва не рассмеялся, — и привязал её концы к тряпичному телу уродливой куклы. Играть с ней было бы невозможно, он не сумел даже посадить её, потому что железный шар был слишком тяжёл; однако, когда она просто лежала на полу, она казалась — нет, не человеком, а чем-то весьма странным и даже уродливым, однако Маррон сделал всё, что от него требовалось. По крайней мере сейчас… Из угла, где находилась койка, раздались какие-то звуки: щёлканье, бряцанье и негромкие голоса. Поглядев туда, юноша увидел, что Редмонд наконец освободился от оков и даже с помощью Раделя пытался встать на ноги. Этого не могло быть, несмотря на все чудеса этого самого невероятного из всех дней. Ступни Редмонда были все так же искалечены, и Маррону стало больно от одного взгляда на них. Он не мог даже представить себе боль от таких ран и от того, что этими ногами приходилось идти. Однако Редмонд стоял, не выказывая никаких признаков боли. Он опирался на руку Раделя, но, как показалось Маррону, только ради равновесия, чтобы противостоять головокружительной слабости. — Хорошо, — сказал Радель. — Как ты себя чувствуешь? — Никак не чувствую, — негромко, почти со смешком ответил узник. — Позже тебе будет хуже, но пока что ты сможешь выйти на собственных ногах. Ага, Маррон. Всё сделал. Молодец. — Его глаза пробежались по творению Маррона, лежавшему на полу. — Прекрасно. Сможешь поднять это на матрас? — Да, мессир. Однако Маррон не столько поднял, сколько затащил куклу, с превеликой осторожностью берясь за ненадёжные узлы. Одна из палок выскользнула из крепления; Маррон вспыхнул и, ругаясь про себя, подобрал её и вернул на место, привязав покрепче. — Маррон, я, кажется, велел тебе беречь твою руку? — Мессир, вы сказали, что вам нужна кукла размером с человека. «Помните?» — хотелось спросить ему, но на такую дерзость Маррон не осмеливался. Пока что не осмеливался. — Что ж, ладно, но всё-таки будь поосторожнее. Если рана начнёт кровоточить, в неё снова может проникнуть яд. Так, иди сюда и помоги Редмонду держаться на ногах. Это было нетрудно: узник оказался легче безголовой куклы — птичьи кости без плоти. — Что у тебя с рукой? — спросил Редмонд. В его голосе, негромком и пустом, слышалось больше силы, чем было в теле. — Ранена, мессир. — Маррон отвёл рукав, показывая повязку; он видел страдания Редмонда и потому мог пожаловаться ему. — Она не хочет заживать… — Ей не дали возможности зажить, — проворчал Радель, возившийся с распростёртой на матрасе куклой и защёлкивая на палках и щипцах кандалы, словно то были настоящие руки и ноги и железо могло удержать их. — Края разошлись, потом рану разрывали, по меньшей мере однажды умышленно, чтобы она не затянулась. — Вы… э-э… он, Радель, он почти вылечил её… — Это не насовсем. И ты, и Редмонд расплатитесь за лечение позже. Так вам обоим и надо. Как ты дошёл до такой жизни, старый дурень? — Меня узнал какой-то ушлый дворецкий. Можешь себе представить? Вот уже сорок лет я спокойно изображаю торговца, разъезжаю себе в фургоне, сбрил бороду — и тут появляется этот идиот и бормочет: «Красный Граф, Редмонд Корбоннский, мессир, зовите стражу…» И что я мог поделать? — Ты мог убить их всех, — пробормотал Радель тоном, в котором явственно слышалось «куда тебе». Маррон поверил этому — Редмонд мог убить, но никогда не сделал бы этого. Честно говоря, юноша сам был поражён. Редмонд Корбоннский? Красный Граф, герой великой войны, объявленный еретиком и отщепенцем десять лет назад, один из немногих известных по имени сурайонцев — известных даже в Старых Землях? И эта измождённая развалина — Красный Граф? В руках у Маррона была легенда, но он не мог поверить этому. Редмонд понял это, взглянув в лицо юноше. На мгновение тусклые глаза зажглись, и старик шепнул: — Ничего, парень, все мечты когда-нибудь умирают. А пока погляди, тебе это понравится. Только не бойся… Он кивнул в сторону Раделя и куклы; Маррон послушно повернулся туда, не в силах усмирить сумасшедшие мысли. Это был Красный Граф, повелитель, страшный боец, который по колено в крови ехал по улицам Аскариэля, который заслонил самого короля от копья Великого имама на ступенях храма, а потом срубил имаму голову; это был великий и страшный еретик, именем которого пугали детей, подкупленный и ушедший в Свёрнутую провинцию, своими руками убивший последних священников, остававшихся в этой проклятой земле, когда тамошний злодей-повелитель закрыл её от мира богомерзкими заклинаниями… Бояться? Чего ему бояться — сегодня, да и не только сегодня, Маррон видел предостаточно магии. Юноша нахмурился и присмотрелся к тому, что делал Радель. Менестрель встал на колени у куклы, держа её на руках, На глазах у Маррона Радель плюнул на железо и охватывавшую его верёвочную сеть, а потом отпустил куклу, отодвинулся и встал. Кукла осталась сидеть — этакий уродец в цепях. Её голова должна была упасть, тело наверняка опрокинулось бы и разорвалось на части — но этого не произошло. Кукла сидела, словно человек, опирающийся на одну руку. Потом она попыталась встать и последовать за Раделем. Кандалы остановили её, хотя непонятно было, как они не падают с «рук» и «ног» создания — ведь на них не было ни капли плоти! Маррон задохнулся от ужаса. Только державший его за руку Редмонд помешал ему отступить, только негромкий смешок Красного Графа не дал ему развернуться и убежать. «Видишь, я же знал, что ты испугаешься», — говорил смешок. Маррон содрогнулся и остался стоять на месте. — Ну как? — спросил его Радель. — Мессир, вы сказали, что эта штука должна обмануть инквизиторов. Но она их не проведёт. — В горле у Маррона так пересохло, что ему пришлось покашлять и облизнуть губы прежде, чем продолжать. — Она не похожа на графа Редмонда… Она вообще не была ни на что похожа — ни на человека, ни на живое существо. — Пока что не похожа, по крайней мере для тебя. И не будет похожа. Подведи его сюда, Маррон, помоги ему подойти. Меньше всего на свете Маррону хотелось подходить ближе к ожившей твари, которая натянула цепи, пытаясь подобраться к людям. Однако Радель не сводил с юноши глаз, а в голове у себя Маррон все ещё слышал эхо смешка Красного Графа. Он заставил непослушные ноги сделать шаг и пошёл вперёд, чувствуя, как на спине выступает холодный пот. Он подходил всё ближе и шёл все медленнее, пока наконец не оказался почти вплотную к кукле. Не будь она прикована цепями, то вполне могла бы дотянуться до юноши. Этого не произошло, однако Редмонд вытянул руку и коснулся руки куклы в том месте, где полагалось находиться локтю; потом он отвёл руку, плюнул на пальцы и снова коснулся куклы. — Ну… — тихо произнёс Радель. Кукла стала меняться — или им это показалось? Маррон все ещё видел деревяшки и щипцы, однако заметил, что вокруг них возникло некое сияние, прозрачная стекловидная плоть. На мягком засаленном теле проступили ребра и появилось подобие кожи, хотя юноша все ещё видел тряпьё, из которого сделал туловище. Тряпьё и иллюзия. Даже на голове, тяжеленном шаре на шаткой опоре, чудом не упавшем с неё, проступили черты лица и какой-то намёк на волосы и бороду. Да, это могло быть лицо Редмонда… если это вообще было лицо… Но нет, оно не стало отчётливее; магия была непрочна и бесполезна, она не провела бы даже слепца в темноте. Маррон открыл рот, чтобы как можно вежливее сказать это, но Радель опередил его. — Ты видишь то, что ожидаешь увидеть, Маррон. Ты сам сделал эту куклу и знаешь, что она собой представляет. Ты видишь намёк на чары, но только намёк, ибо твой разум знает, что лежит под магией. Человек видит то, что ожидает увидеть. Стражники и инквизиторы ожидают увидеть Редмонда — и они будут его видеть, по крайней мере какое-то время. Даже когда возьмутся за инструменты, они увидят и услышат то, что ожидают, потому что не верят ни во что другое. Они знают, что Редмонд у них, они знают, что пытают и мучают человека — и они увидят человека. Так, теперь вот что. Мы появились в кухне вдвоём. Я не думаю, что кто-нибудь следил за нами, но выходить троим сразу просто опасно. Ты иди первым, Маррон, только отдай мне сначала запасную рясу. Ступай в пустую кладовую, оставь там свою рясу и возвращайся к своим обязанностям. Спасибо тебе. — Хорошо, мессир. А что… что будет потом? — С тобой? Ничего. Ты всего лишь оруженосец рыцаря, не более того. Ничего не говори, постарайся забыть увиденное. Можешь помолиться за нас, если захочешь. Потом до тебя дойдут слухи о том, что кого-то из нас в замке не досчитались. Начнётся кутерьма, на дорогу в Элесси вышлют отряды, но я не думаю, что нас найдут, если мы сумеем уйти. — Граф Редмонд не уйдёт далеко, сьер, его ноги… — Даже имей они два дня выигрыша, всадникам понадобится не более часа, чтобы отыскать их, подумал Маррон. — Да, ему будет тяжело, но если мы не сможем бежать, мы сумеем спрятаться. Жители Сурайона хорошо умеют укрываться от врага, Маррон. Мы ведь спрятали целую страну. Маррону совсем не хотелось уходить. У него было такое чувство, словно он слушает захватывающую историю, но вынужден прерваться на середине. Однако Радель был прав: не следовало оставаться рядом с беглецами. Пусть они уйдут, пусть скроются, тогда он попытается забыть, что когда-то помог им. Иначе ему придётся вернуться в эту камеру и предстать перед инквизиторами в наготе и страхе. Он подумал, что в этом случае будет не просто кричать — нет, он не выдержит боли, если на нём испытают какой-нибудь из этих страшных инструментов, и выдаст всех троих. Идя через кухню, Маррон опустил голову и задержал дыхание, однако никто из монахов не проявил никакого интереса. Насколько понял Маррон, никто не заметил и того, как монах, вошедший в пустую кладовую, вышел оттуда оруженосцем. Не привлекая ничьего внимания, юноша вернулся в комнату сьера Антона. Он был встречен взрывом праведного гнева. — Чёрт тебя побери, Маррон, где ты шлялся? — Сьер, вы же послали меня в лазарет, — честно ответил Маррон. — Это было несколько часов назад! — Да, сьер, но там очень много братьев, которые ранены сильнее меня… — Это тоже была правда, но такая же обманчивая. Не давая рыцарю задать вопроса, на который нельзя было бы ответить уклончиво, Маррон спросил сам: — Вы что-то ищете, сьер? Сундук стоял нараспашку и был наполовину пуст, а на полу и на постели валялись груды одежды. — Тебя! Собери мне вещи в дорогу, Маррон; и себе тоже. — Сьер? — Мадемуазель Джулианна сегодня отправляется в Элесси… — Да, сьер. — Ты это знаешь? — Я слышал сплетни, сьер. От оруженосцев… — А я думал, что ты был в лазарете. Ладно, не важно. В этой крепости слово движется быстрее ветра. А ты не слышал, кто будет сопровождать её? — Её люди, сьер, — повторил Маррон слова Раделя, лихорадочно раздумывая над ответом. — И ещё отряд братьев и, кажется, рыцари?.. — Рыцари с оруженосцами, — оживлённо ответил сьер Антон. — Собирай вещи и беги в конюшни. Там сейчас будет не продохнуть, да ещё и конюшенных мальчишек не хватает. Слуги и оруженосцы каждого рыцаря наверняка постараются лучше других позаботиться о своём господине. Постарайся и ты. Подготовь одного из боевых коней, лучше всего Аламбера, примерно через час после молитвы. А тебе понадобится мул. Для багажа будет телега. Если ты не сможешь унести сундук — не смей пытаться сделать это в одиночку! — попроси кого-нибудь из оруженосцев помочь тебе. Так, это все. — Хорошо, сьер. Мне уложить вместе с одеждой кольчугу или… — Не будь дурнем, Маррон. Это тебе не увеселительная поездка. Кольчугу я надену сразу. |
||
|