"Улица младшего сына" - читать интересную книгу автора (Кассиль Лев, Поляновский Макс)

Глава VIII Земля и небо

После многих приключений на земле и на море Володя решил заняться воздухом.

Это было в 1939 году, когда Володя уже перешел в пятый класс. К тому времени и относится взрыв, который произошел на верхнем школьном дворе. «Три Вовы», как звали их в классе, — Володя Дубинин, Володя Киселевский и Володя Бурлаков — решили пустить в небо воздушный шар, о котором они только что прочитали в книге «Физика для всех». Для этого они раздобыли в химическом кабинете немного водорода в колбе и попробовали наполнить им склеенный из папиросной бумаги шар. Но тут случилось непредвиденное: образовалась гремучая смесь — и в школьном дворе трахнуло так, что в окне сторожки вылетело стекло. Опять были неприятные разговоры, опять Юлия Львовна объясняла Володе, что он берется за дела, которые ему еще не под силу, что всякое умение опирается на знание, а когда человек еще мало знает, так из всякой хорошей затеи может получиться только беда.

Не одобрен был также проект нового гигантского воздушного шара, на котором, по точным расчетам трех Вов, можно было без труда долететь до Луны. Надо было лишь изготовить три оболочки. Первая — наружная — должна была бы лопнуть в субстратосфере. От второй шар, как полагали Вовы, освободится в стратосфере. Тогда его с разгона вытолкнет в мировое пространство так, что он долетит до Луны. Тут при спуске пригодится последняя оболочка шара. Все, таким образом, было рассчитано и предусмотрено.

Но учитель физики Василий Платонович забраковал проект, так как нашел его ненаучным, ибо аэростат не мог лететь в безвоздушном пространстве. Не пригодился бы он и при спуске на Луну, почти лишенную атмосферы. Кроме всего, учитель озадачил будущих аэронавтов одним очень простым вопросом:

— А как же вы, милые мои, собираетесь обратно лететь?

Над этим как раз ни один из Вов еще не задумывался.

И вот тогда учитель физики Василий Платонович посоветовал Володе вступить в авиамодельный кружок Дома пионеров.

— Ты пойми, — говорил Василий Платонович, — сейчас время авиации, а не воздухоплавания, век аэропланов, а не аэростатов: победили аппараты тяжелее воздуха. Если хочешь завоевать воздух, берись пока за модели. Это — упоительное дело. И вполне тебе по плечу. Только выдержкой запасись. Терпение требуется большое.

И Володя поступил в клуб юных авиастроителей — «ЮАС».

Инструктор Николай Семенович, сам похожий на школьника-переростка, круглоголовый, с облупленным носом и выгоревшими волосами, записал Володю. Он рассказал, с чего надо будет начинать, показал чертежи простейшей модели и ввел новичка в большую, просторную комнату, где сквозняк из открытой им двери тронул легкие, трепещущие модели, подвешенные под потолком. Острокрылые, кажущиеся невесомыми аппараты из тончавших реек, обтянутые навощенной полупрозрачной бумагой, словно парили на невидимых тросиках. Колыхнувшись от ветра, они с легким и тугим стуком задевали друг друга. Тут были большие, громоздкие модели, широко распластавшие хрупкие перепончатые крылья. Под ними висели, поворачиваясь на тросиках, модели маленькие, немногим больше, чем бумажные голуби, которых умели запускать Володины друзья еще в первом классе школы. Были тут обнаженные, еще не обтянутые бумагой каркасы будущих летательных аппаратов, со сквозным скелетом из тонких прямых планочек и гнутых ребрышек, гладко обточенных, протертых наждачной бумагой и шкуркой. Решетчатые сочленения моделей, крылья, хвосты, фюзеляжи громоздились на столах, за которыми трудились ребята такого же возраста, как Володя, и немного старше. И пахло здесь интересно: клеем, какой-то эссенцией, смолой и воском.

— Ты пока осмотрись, — сказал инструктор, — а я сейчас вернусь.

Неподалеку от Володи, присев на корточки перед столом, положив подбородок на край его, паренек с круглым лицом и широким вздернутым носом проверял, хорошо ли и ровно ли скрепил он заднее оперение стабилизатора своей новенькой модели.

Полукруглый край красиво выведенного крыла находился в нескольких сантиметрах от Володи. Мальчуган так увлекся работой, что не замечал новичка. Прищуривая то один, то другой глаз, прижимая подбородок к столешнице, он присматривался к своему аппарату справа я слева, отчего голова его качалась на столе, как ванька-встанька.

— Это у тебя летающая? — спросил у него Володя.

— Не знаю еще, — скромно отозвался тот.

Потом он встал, отошел в сторону, стал рыться в инструментах. Володя незаметно протянул руку и потрогал хвост модели. Но оказалось, что хвост был только приставлен к туловищу маленького самолета, и, едва Володя тронул его, хвост отвалился. Володя стал испуганно прилаживать его к тому месту, от которого он отскочил, но было уже поздно.

— Тебя просили трогать? — закричал владелец модели и хотел оттолкнуть Володю.

Но Володя крепко держался за нижнюю рейку фюзеляжа.

От толчка он не устоял на месте, отступил на шаг, не выпуская рейки, и почувствовал, что она, отломившись, осталась у него в руках.

— Ты что?.. Ломать все сюда пришел? — спросил разъяренный конструктор и мазнул рукой Володю по щеке. Рука у него была в саже, потому что он только сейчас готовил клей.

Володя с рассвирепевшим, перепачканным в саже лицом бросился на него. По дороге он успел левой рукой зачерпнуть из жестянки клей и, в свою очередь, мазнул по физиономии противника, который, надо отдать ему справедливость, больше берег модель, чем себя. Отбиваясь одной рукой от Володи, он высоко держал над головой свою поломанную конструкцию, и низкорослый новичок, прыгая на негр, тщетно пытался ее достать.

Вдруг Володя почувствовал, что кто-то крепко обхватил его сзади, поднял в воздух и оттащил в сторону.

— Эй-эй!.. Что это за воздушный бой? Что за нападение орла-стервятника на самолет?

Взъерошенный, со щекой, исполосованной сажей, весь красный, Володя, тяжело дыша, стоял перед инструктором.

— В чем дело? Что такое?..

— Он мне всю мою новую «Чайку» изломал! — пожаловался Володин противник и, скомкав на столе обрывок бумаги, тщательно вытер им физиономию. — Ну, я ему и дал раза!..

— Хорош! — сказал инструктор. — Орел! — повторил он насмешливо. — Парень приходит в первый раз к нам в клуб, а его тут же благословляют сажей! Ну, живо — раз-два! Вымойте оба руки. Вон, у рукомойника…

Противники молча побрызгались под рукомойником и вернулись к инструктору.

— Покажите-ка руки… Ну, более или менее приличные. А теперь протяните их друг другу, помиритесь, да уж и познакомьтесь заодно. Вот это наш новый кружковец — Дубинин Володя, а это, — он показал на Володиного противника, — Женя Бычков, наш рекордсмен. Его схематическая, типа «Чайки», модель недавно городской рекорд побила.

Потом инструктор усадил Володю за стол, дал ему острый стальной ножичек, вроде бритвочки, и показал, как из тонкой деревянной пластинки следует вырезать по нанесенному на ней чертежу ребрышки будущего крыла модели. Володя с жаром принялся за дело, но первое же ребрышко у него сломалось. Он прикусил губу, потерся подбородком о плечо, бросил исподлобья взгляд на Бычкова: тот продолжал возиться со своей моделью. Володя кинул сломанное деревянное ребрышко под стол, взялся вырезать второе, но поспешил, и от резкого движения у него треснула дощечка. Сзади, за столом у стены, кто-то хихикнул.

— Ты же не так держишь, — сказал вдруг Бычков, внимательно смотря на руки Володи.

— Рыба-бычок, цыц и молчок! — тихо ответил Володя и остался сам очень доволен своей находчивостью.

— Не хочешь, как хочешь!

Оба некоторое время молчали. У Володи дело не ладилось… Ребрышки или ломались, или выходили корявыми, неровными. А на другом краю стола — легкая, стройная, гладко обточенная, словно дразнила его, — модель Жени Бычкова. Женя уже обтягивал готовый каркас крыла тугой вощеной бумагой, легонько щелкал по ней ногтем, и она отзывалась звонко, как бубен.

Володе хотелось бросить все и уйти отсюда, пока никто не обнаружил, сколько добра он перепортил, но не в его правилах было бросать дело, если он для себя решил довести его до конца.

— Ну, как твои успехи? — Инструктор Николай Семенович стоял за его спиной. — Э, — огорчился он, — так у нас с тобой дело не пойдет! Ты бы так и сказал, что у тебя не выходит. Попросил бы помочь… Женя, что же ты?.. Сидишь рядом и не можешь поправить товарища?

— Я хотел, а он хочет сам…

— Слушай, Дубинин, — сказал инструктор, — так не пойдет. «Сам»! У нас все сами, но есть такое правило: помогать друг другу в деле. Видишь, что у товарища не выходит, сам умеешь делать лучше — помоги. У самого не получается — обратись, чтобы другой подсобил. Вот что, Женя: ты сегодня уж поработал достаточно, хватит. Сядь и помоги Дубинину.

— Вы мне лучше покажите… я сам, — попробовал было возразить Володя.

— Сам будешь, когда научишься, а сейчас слушай, что тебе говорят… Начинай, Женя.

— Держать резец нужно так, — проговорил Женя и взял из неохотно разжавшихся пальцев Володи ножичек. — А дощечку ты клади сюда и придерживай ее вот этим пальцем. И не нажимай очень. Вот так слегка веди… Видишь, как хорошо пошло!

Володя молчал, с завистью приглядываясь, как, точно следуя по рисунку, нанесенному на дощечке, острым лезвием погружаясь в дерево, уверенно идет ножичек в твердой руке Жени Бычкова.

— А, я понял! — закричал через минуту Володя. — Я уже понял! Дай мне, я сам… У меня теперь выйдет.

— Ну, попробуй сам, — предложил Женя.

Володя взял у него инструмент и несколько минут старательно вырезал из дощечки нужную фигуру. На этот раз получилось уже гораздо лучше.

— Видишь, и у тебя выходит, — похвалил Бычков, — Тут надо способность иметь.

— Нет, пока еще плохо, — признался Володя.

Придя домой, он до поздней ночи упражнялся в вырезывании из дощечки полукруглых ребрышек. Три дня не ходил он в кружок: все свободное время просиживал с ножичком над доской. Руки его покрылись ссадинами.

На четвертый день он снова явился в кружок. Инструктор спросил его, почему он не был эти дни.

— Тренировку делал, — сказал Володя. — Вот давайте ножичек, я теперь уже сам хорошо могу. Посмотрите, правильно я делаю?

Через двадцать минут все собрались у его стола, и инструктор, ваяв несколько вырезанных распорок и ребер, положил их на чертежи, снова повертел в руках, показал всем, сам удивляясь:

— Способность имеется! И упрямства достаточно. А вот самолюбия излишек… Зря хвастался с первого раза. Вот ничего и не получалось. Ну, давай теперь приниматься за сборку. Покажу тебе, как это делается. Бычкова ты сейчас не тревожь: у него новая модель не вытанцовывается.

То было кропотливое, но увлекательнейшее занятие! Из кривых ребрышек, из тончайших распорок, дужек, скобочек возникал остов крыла, очень похожий на рыбий скелет. Крылья пристраивались к большой толстой рейке.

Но не так-то легко было добиться, чтобы собранная из этих палочек, реечек, планок легкокрылая конструкция могла парить в воздухе. Иногда Володя уже готов был любоваться своим сооружением — таким ловким и стремящимся ввысь выглядело оно в руках. Но стоило пустить его в воздух — и оно, вместо того чтобы плавно и полого опуститься вдалеке, беспорядочно вертелось, иногда на секунду беспомощно взлетало, тыкаясь в невидимую препону, словно отгораживающую высоту, и со стуком валилось на землю. И всегда при этом что-нибудь ломалось.

Но, наверное, даже человек, первым в мире поднявшийся в воздух на планере, не испытал того восторга, который ощутил Володя, когда наконец тщательно выверенная, аккуратно собранная, простенькая схематическая модель, запущенная им в воздух на дворе Дома пионеров, мягко взмыла вверх, описала, слегка накренившись, широкую кривую линию в воздухе и тихо приземлилась, шурша о траву.

И новая упоительная страсть целиком овладела Володей. Он решил стать авиатором, конструктором. Он понял, что его дело и призвание — строить самолеты. Когда Володя дома снимал со своего стола или сдвигал в угол модели кораблей, он чувствовал сперва даже некоторое угрызение совести: не изменил ли он морю?.. Но тут же он утешал себя, что в крайнем случае станет морским летчиком и строителем гидросамолетов, вроде тех, которые иногда садились за Широким молом в Керченской гавани, касаясь поплавками собственного отражения на зеркальной поверхности спокойного моря.

В клубе юных авиастроителей «ЮАС» был заведен строгий порядок, по которому каждый «юас» должен был сперва научиться делать детали, затем собрать схематическую модель планера, потом уже переходить к рейковым моделям с резиновыми двигателями. После этого можно было конструировать фюзеляжную модель — некое подобие настоящего маленького самолета. Лучшие модели запускали с вершины Митридата. Однако нетерпеливому Володе восхождение по этой длинной лестнице показалось слишком медленным, и, подбодренный пробным успешным полетом своей первой модельки, он сейчас же задумал строить по собственным расчетам необыкновенно сложную модель, непременно фюзеляжную и обязательно с двумя резиновыми моторами. Женя Бычков только головой покачал, когда Володя поделился с ним своим замыслом, но Володя уверенно взялся за дело. Он решил действовать так: работать дома, секретно, а когда самолет его будет построен — явиться прямо на площадку «юасов» и показать Женьке Бычкову и всем другим, чего он стоит как авиамоделист.

Теперь весь Володин стол и подоконник возле него были завалены всевозможными вещами, необходимыми для авиаконструктора. Не хватало уже места для них, и, случалось, Валя находила под своими книгами, использованными в качестве пресса, какие-то прочно приклеившиеся к переплету скрещенные палочки, рейки, обмотанные натуго нитками. Тогда юный конструктор должен был отпаривать над чайником пострадавший учебник сестры, отчего, конечно, тот не становился лучше, а хозяйка его — добрее…

Но так или иначе, а задуманный самолет был построен. Он был так велик, что, когда Володя выносил аппарат через дверь, пришлось повернуть его боком, одним крылом вниз, другим вверх. Да и при этом он чуть не зацепился за притолоку. Все ребята на дворе сбежались взглянуть на дивное сооружение Володиных рук. Самолет был действительно великолепен. На широких, округло суживающихся к концам крыльях были выведены пятиконечные красные звезды. Такие же звезды были на фюзеляже, оклеенном плотной бумагой, и на хвосте. Как уверял Володя, это был самолет-амфибия, то есть он мог садиться и на землю и на воду. Даже Алевтина Марковна, раздвинув тюлевые занавески и высунувшись из окна своей комнаты, изрекла сверху:

— Наконец-то подходящим делом занялся Вовочка! Смотрите, какая красота! Абсолютный альбатрос! Неужели он и летать сможет?

Володя презрительно поглядел наверх. Правда, тут же доказать летные качества своего самолета он не мог.

— Двор у нас больно маленький, ему тут тесно. Он у меня на дальнюю дистанцию рассчитан. Ему должно быть кругом свободно… А ну, не трогай — не купишь. Смотри глазами!.. — осадил он какого-то малыша, который робко коснулся пальцем звездочки на крыле.

Дав всем вдоволь насмотреться на это сооружение, Володя потащил свой самолет в авиакружок. Он порядком измучился по дороге — так громоздок был его аппарат. Но когда он появился во дворе Дома пионеров, все «юасы» — да не только «юасы», но и члены шахматного кружка, где шел турнир, и даже участники литературного диспута «Что такое дружба?», который происходил в это время в зале, — высыпали во двор и окружили Володю, А он стоял посреди двора, гордый, торжествующий, держа перед собой обеими руками большой, красивый аэроплан с красными звездами. Он слышал, как пионеры восхищенно переговаривались между собой:

— Здорово сделал!.. Как настоящий совсем.

Маленький пионер-шахматист в больших очках обошел модель со всех сторон, близко склонясь к ней, словно обнюхивая, и потом очень вежливо спросил у Володи:

— Это какого типа?

— Амфибия, — отвечал Володя пренебрежительно.

И мальчики вокруг переглянулись с уважением: им было приятно, что у них в Доме пионеров есть такой замечательный парень, умеющий делать даже амфибии.

— Один делал?.. Сам? — спросил кто-то.

— Нет, мама помогала! — отвечал Володя. И все засмеялись.

Но вот подошел Женя Бычков. Он внимательно осмотрел модель, осторожно потрогал крыло, попросил у Володи разрешения подержать самолет минуточку в своих руках и вернул его обратно нашему конструктору.

— Не полетит, — тихо сказал он.

— Что-о?! — обиделся Володя. — Больно ты много знаешь!

— Потому что перетяжеленный, — так же негромко пояснил Женя Бычков. — И фюзеляж слишком короткий. Скапотирует.

— Ты не каркай! — закричал Володя. — Посмотришь вот…

Модель была так велика, что и двор Дома пионеров, по мнению Володи, оказался тесным для нее. Решили подняться на склон Митридата и там запустить модель для пробы.

Все повалили туда. Володя шел впереди со своей моделью. Решили высоко не забираться на первый раз. Выбрали подходящее место, и Володя закрутил в разные стороны резиновые жгутики, приводящие в движение винты, зажав их пальцами, чтобы они не раскручивались без нужды. Затем он поднял свой самолет над головой, встал на цыпочки и толкнул в воздух модель, одновременно отпустив винты.

— Ура! — с готовностью закричали мальчишки, уже устремляясь вниз по склону за летящей над их головой моделью.

Самолет, задрав нос кверху, вдруг резко клюнул вниз, закинул хвост, два раза перевернулся в воздухе, потом как-то косо съехал на одно крыло, ударился его концом о землю и закувыркался вниз по склону, как перекати-поле. Мальчишки бежали вокруг, крича, подпрыгивая, но не решаясь задержать скатывающийся аппарат. Володя растолкал их, подхватил самолет на руки. Повреждения были невелики: в одном месте отошла стойка, кое-где чуточку порвалась бумага.

— Неправильно запустил, — объяснил Володя.

Он снова закрутил резинки винтов и с силой направил самолет в воздух.

Но модель, сделав неуклюжее сальто-мортале, со всего размаха врезалась в склон горы. Что-то хрустнуло. Ветер, внезапно подувший с моря, поволок исковерканную модель по траве. Она зацепилась за кустарник и затрепыхалась, стуча перепончатым лопнувшим крылом. Володя подбежал к ней — и понял, что все кончено.

А вокруг уже смеялись, сперва тихо, а потом все громче. И уже слышал Володя обидные замечания тех самых ребят, которые только пять минут назад расхваливали его модель:

— Одна декорация!

— Декорация!..

— Фасону много, а толку ни на копейку!

— Высоко взлетела, низко села!..

— Х-хе, вот тебе и амфибия!

— Эй, Дубинин, может быть, она у тебя только с воды летает?

— Она и там на дно кувыркнется!..

Володя, не отвечая на насмешки, осторожно высвобождал треснувшие крылья из цепких ветвей кустарника.

Вскоре его оставили одного со злосчастной моделью. Володя поднял ее — исковерканную, опозоренную — на руки. Она беспомощно вывернула крыло.

С моря поднимался сильный ветер. Из-за пролива, со стороны Тамани, быстро неслись тучи. Вдалеке уже пробормотал что-то, пока еще про себя, гром. Надо было спускаться. Но как теперь возвращаться домой, после такого поражения?

И вдруг Володя заметил, что он не один. К нему подходил Женя Бычков.

— Это у тебя отлетело? — сказал Женя, подавая Володе отлетевшую планочку и глядя в сторону. Володя молча взял у него деревяшку.

— Потому что перетяжеленная, — так же тихо, как прежде, сказал Женя. — И центровка неправильная. Потом, зачем ты такие нервюры толстые поставил?

Володя не слыхивал никогда ни о нервюрах, ни о центровке, но он и виду не подал.

— Я думал, крепче будет…

— Нет, ты смотри, Дубинин, — проговорил Женя. — Видишь, у тебя тут равновесия нет. Его так сюда и тянет. Я знаю: это трудное дело. Тут самому не справиться. Надо расчеты знать. Вот мы все вместе потому и делаем. А ты хотел один. Тут ребята неопытнее тебя есть, да и то…

Они сидели на корточках возле поломанной модели, разбирали ее недостатки, старались исправить повреждения и так увлеклись оба, что не заметили, как тучи накрыли весь город и вдруг внизу, под ногами у них, все исчезло, все заволокло серой пеленой тумана. Крупная капля дождя звонко, как в барабан, стукнула о перепончатую оболочку крыла на модели.

— Эх ты, смотри, как накрыло! — сказал Володя, поднимая голову. — Ну, нальет нам сейчас за шиворот! Ты беги, тут прямо можно спуститься, покороче будет.

— А ты?

— А я той дорогой пойду, а то съеду еще здесь, так окончательно все поломаю.

— Ну, уж тогда вместе пойдем, — сказал Женя Бычков. — Скорее надо, а то все у тебя размочит!

Взявшись за концы попорченных крыльев самолета, они начали быстро спускаться. Под ними была уже сплошная, медленно клубившаяся муть; она подступала со всех сторон… Гора, где они стояли, выглядела уже островком в море тумана, и было жутковато погружаться в него. Ветер несколько раз чуть не вырвал из рук мальчиков модель. Они в таких случаях приседали и старалась быть поближе к земле. Дождь все усиливался, склон стад скользким. Ветер гнал на Митридат густое стадо туч и оглушительно щелкал над головой слепящим кнутом молний. Гроза была теперь совсем рядом. Стало казаться, что с Митридата, грохоча, катятся от самой вершины вниз огромные пустые железные бочки. Под ногами все ехало, расплывалось…

Вдруг Женя негромко охнул и провалился куда-то вниз. Не выпуская из рук модели, Володя сполз к нему:

— Ты что?

— Нога у меня чего-то…

Женя попытался подняться, но тихо ойкнул и повалился на землю.

— Вот так номер, — сказал он виновато, — ступить не могу. А больно до чего…

Лицо у него перекосило, он кусал нижнюю губу, но продолжал говорить тем же тихим голосом, каким обычно разговаривал в кружке:

— Ты уходи, а то тебе все размочит… Да и ветер поднимается.

Порыв ветра чуть не повалил Володю на землю. Дождь лил как из ведра. С вершины Митридата хлынули мутные, уже начинавшие греметь потоки.

— Идти никак не можешь? — спросил Володя, повернувшись спиной к ветру.

— Погоди, у меня пройдет немножко, тогда я пойду… А ты не жди, ты беги.

— Куда я побегу? Давай уж вместе.

— Да не могу же я!

— Я и говорю, что не можешь. Значит, давай вместе. Забирайся ко мне на закорки.

— Да брось ты!.. Я ж тяжелый…

— Сам брось! Давай, говорю! Мне даже лучше будет — ты меня от дождя прикроешь.

— А модель как же?

— А ну, шут с ней, с моделью! Давай!..

Володя спустился на шаг ниже, подставил спину, припав на колени. Женя обхватил его за шею. Он был крупнее и сильнее Володи, но Володя поднатужился, схватился руками за мокрую траву, но она выдиралась из земли. Ему все же удалось встать. Женя, здоровой ногой отталкиваясь от склона горы и поджав другую, повис у Володи за плечами.

— Ну, держись теперь… Только горло не дави, а то мне дышать нельзя.

Их нагоняли потоки, несшиеся по склону. Вода несла камни, надо было увертываться от них. Володя наугад пробирался сквозь дождь. Вдруг что-то белое промчалось в потоке мимо него. На мгновение Володя увидел красную звезду и понял, что то была его погибшая модель… Струей ее прижало к камню, потом повернуло, и она исчезла.

Поминутно оступаясь, выбиваясь из последних сил, Володя тащил на себе Бычкова. Когда он очень уставал и чувствовал, что сейчас сам свалится, то сплевывал воду и говорил:

— Слушай, Бычков, ты постой на одной ноге, отпусти меня немного.

И Женя становился на одну ногу. Тогда Володя, откинувшись, с минуту отдыхал, опираясь на него, а потом, сказав: «Ну, давай, Бычков, грузись!» — тащил товарища дальше.

Так он дотащил Бычкова до первого строения на окраине. Там, под навесом, они переждали ненастье, а потом Володя сбегал домой к Жене и сообщил его родителям о случившейся беде.

С этого дня они подружились. Как известно, самая крепкая дружба всегда начинается со столкновений, с хорошей ссоры или небольшой драки…

Женя уже в скором времени сдал нормы первого разряда по моделям и стал инструктором «юасов». Володя теперь терпеливо, ступень за ступенью, поднимался по той лесенке, через которую он хотел перескочить одним махом. У него уже неплохо получались схематические модели. Кроме того, он стал художником стенной газеты «ЮАС». В первом же номере он сам мужественно нарисовал карикатуру под названием «Воздушный бой». В ней он изобразил очень смешно свое столкновение с Женей, не пожалев черной краски для собственной физиономии.

Инструктор Николай Семенович был теперь доволен им. Володя быстро схватывал все технические приемы, и с языка его не сходили новые словечки: «бобышка», «лонжерон», «нервюры»… Он построил уже вполне хорошую схематическую модель с резиновым двигателем. Она прошла испытания во дворе Дома пионеров. Решено было в следующий раз попробовать ее на Митридате, где все модели проходили, так сказать, выпускной экзамен на аттестат воздушной зрелости. Проба была назначена на субботу.

Но в пятницу Евдокия Тимофеевна была на родительском собрании в школе, и с нею долго говорила Юлия Львовна. Говорила она о том, что Володя в последнее время стал учиться хуже; и хотя мальчик он очень способный, но, видно, чересчур сейчас увлекается чем-то, и надо бы за ним следить построже. Словом, Евдокия Тимофеевна, вернувшись домой, не снимая даже шали, прошла прямо к столу, где что-то строгал Володя. Она молча выдернула у него из пальцев ножик, положила его на стол и сказала:

— Хватит! Построгал, побегал — и будет. С завтрашнего дня никуда больше не пойдешь. Срам было слушать, что мне Юлия Львовна про тебя сказала! Занятия запускаешь. Отставать начал. И говорит, что ты ее не слушаешься, мало уважаешь. А она ведь знаешь какая до тебя внимательная! Как родная мать все равно, старается для вас. Словом, с завтрашнего дня никуда не пойдешь. Все! Будет!..

На другой день во время урока русского языка Володя читал под партой книгу о Чкалове. Кругликов разбирал у доски сложносочиненное безличное предложение.

— Дубинин! — вызвала Юлия Львовна. — Как, по-твоему, правильно Кругликов говорит?

Володя вскочил, непонимающе посмотрел на Кругликова, прочел то, что было написано на доске:

— По-моему, правильно.

— Почему же, по-твоему, правильно?

Володя мог бы ответить, что Кругликов — хороший ученик и раз он отвечает, то, скорее всего, правильно. Но он переступил ногами под партой, поглядел в окно и сказал:

— Потому что я не слышал, что он ответил.

— Но, может быть, ты слышал хотя бы, о чем я его спрашивала?

— О предложении… о предложении, о безличном предложении, — подсказали сзади.

— Вы спрашивали разбор предложения, только я не знаю, про что, — сказал он и, вздернув подбородок, прямо посмотрел на учительницу.

— Где же это твои мысли витали, Дубинин? — спросила Юлия Львовна. — Где-нибудь, наверно, под облаками? «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа»?.. Все-таки иногда, Дубинин, надо и на землю спускаться. Ну, хотя бы на время уроков. Дай сюда книгу, которую ты читал.

Володя, понурившись, вытащил из-под парты книгу и понес ее к столу.

— «Чкалов», — прочла Юлия Львовна. — Ну хорошо. Раз ты увлекаешься этой книгой, становись тут и вот прочти… Ну, скажем, это предложение… — Она взяла книгу и отметила в ней Володе, что читать. — Давай разберем его по частям… Ты, Кругликов, можешь сесть на место.

— «Чкалов — прирожденный испытатель, — начал с чувством читать Володя, — его стихия — опыт, эксперимент, исследования еще неизведанных возможностей. Раньше он испытывал лишь машины и свою смелость. Теперь он стал…»

— Хватит, хватит! — остановила его Юлия Львовна. — Я же тебя просила одно предложение…

— Пусть еще, еще прочтет! — закричали с парт. — Интересно…

— Тихо! Ему хватит и в этом разобраться. Раз уж сам столько взялся прочесть, пусть все разберет.

Володя прочел снова заданные фразы и, немного проплутав между дополнениями и определениями, добрался до истины, которую требовали правила синтаксиса.

— Вот, Дубинин, — сказала Юлия Львовна, — долго ты, признаться, плавал. Кое-как до берега добрался. Хочешь высоко летать, а пока что на земле спотыкаешься. Вот про Чкалова читаешь на уроках, хочешь, должно быть, стать похожим на него, а учиться стал хуже.

— А Чкалов тоже, наверно, не всегда уж на «отлично» отвечал, — возразил Володя.

— И тебе не стыдно, Дубинин, свою лень за Чкалова прятать! Когда и как Чкалов рос и как ты сейчас живешь? Если ты читал как следует про Чкалова, ты должен знать, что учился он превосходно. А как над собой Чкалов работал, когда свои силы почувствовал!.. На, Дубинин, бери свою книгу и обещай мне, что не будешь читать на уроках. Обещаешь?

— Нет, — последовал ответ. — Не удержусь.

— Ну, так я отниму у тебя ее.

— Что ж, отнимайте тогда. Я врать не люблю. Буду читать.

После уроков Юлия Львовна попросила Володю остаться и зайти к ней в учительскую.

— Послушай, Володя, — сказала ему Юлия Львовна. — Я очень ценю, что ты такой честный мальчик. Это — замечательное качество. Я сама привыкла тебе верить во всем. Но настоящий человек не должен бравировать, щеголять своими хорошими качествами: «Ах, какой я правдивый! Поглядите на меня, какой я честный!.. „ И потом, должна тебе сказать, Дубинин, что человек, который собирается сделать нечто нехорошее и прямо об этом заявляет, далеко еще не честный человек. Ты это пойми. Вот сегодня, например, в классе… Как ты мне ответил, когда я тебя спросила насчет книги? Послушать со стороны, так можно сказать: «Ах, какой прямодушный мальчик!“ А, в сущности-то, ничего тут доблестного нет. Покрасоваться захотел?

— Вовсе и не так, — не согласился Володя, насупившись. — Просто я уж такой; раз обещал — значит, сделаю. А если не могу — не обещаю.

— Очень хорошо. Надо быть хозяином своего слова. Я в тебе это очень ценю, Володя. Только слово должно быть хорошее. Обещание должно быть полезное. От этого все и зависит; что за слово, что за обещание.

Потом Юлия Львовна еще раз сказала Володе, что он стал хуже учиться и она была вчера вынуждена поговорить об этом с его матерью.

— А кто вам сказал, что я вас не уважаю? — вдруг спросил Володя. — Наговорят зря вот всякое, а потом доказывай обратное! Я вас очень уважаю. Только мама говорит, что я должен вас любить, как родную мать. Сколько же у меня должно быть мам?

Тут впервые за все время разговора Юлия Львовна улыбнулась.

— Нет, этого я никогда от тебя не требовала, Дубинин, — сказала она. — Тут ты совершенно прав. Мать у тебя одна; но обе мы с ней хотим, чтобы ты вырос хорошим человеком. У тебя для этого есть все данные; только времени, я вижу, тебе не хватает. Ты и сейчас, смотрю, торопишься: все в окно поглядываешь.

Володя действительно очень торопился. Небо манило его через окно учительской. День стоял чудесный. На Митридате ждали Женя Бычков и друзья. Володя должен был сегодня впервые пустить собственную модель с вершины.

Но, когда он примчался домой и, наскоро поев, хотел было уходить, мама сказала:

— Я что, стенке вчера говорила, что никуда ты больше не пойдешь?

— Мама!.. — взмолился Володя, — Мама, меня же наши ждут на Митридате! Мы же условились. Ты пойми! Они специально собираются сегодня. Я же слово им дал! Ну, позволь в последний раз…

— Знать ничего не знаю!

— Мама, в какое же ты меня положение ставишь?

— Ты меня перед учительницей еще не в такое поставил!

Володя, волнуясь, два раза прошелся по комнате из угла в угол:

— Мама, ты должна меня пустить. Я все равно пойду, мама!..

Тут в дело вмешалась выплывшая из своей комнаты Алевтина Марковна.

— Боже мой, — зарокотала она, — какой тон! Слышали? Это он с матерью разговаривает, а? Он все равно пойдет! Евдокия Тимофеевна, вам известно, я не вмешиваюсь в чужое воспитание, но это уж, знаете…

— Ну что, привязывать я его буду, что ли?! — воскликнула Евдокия Тимофеевна.

— Мама, я тебя предупреждаю… Я дал слово. Алевтина Марковна зашептала что-то на ухо матери, выведя ее из залы:

— Ну что вы с ним спорите! А ключ на что?..

— И верно, — сказала мать. — Погляжу я сейчас, как ты уйдешь!..

Она захлопнула дверь перед самым носом Володи, который оставался в зале. Он услышал, как дважды повернулся снаружи ключ. Еще не веря тому, что мать решилась на такую крайность, он толкнул дверь. Стукнул еще раз, навалился плечом, нажал. Дверь не подавалась.

— Мама… это ты нехорошо так поступаешь!..

Голос у Володи стал низким. Горло словно распухло внезапно от обиды. Независимый, гордо оберегавший свою свободу, он был потрясен, что мать прибегла к такому явному насилию.

— Мама, я тебя прошу серьезно! Открой, мама! Слышишь? Я тебе даю свое слово, что вернусь ровно в девять. Можешь заметить по часам.

Он припал ухом к дверной филенке. Он ждал, что мать ответит ему, но за дверью было тихо. Если бы Володя мог видеть сквозь дверь, он бы увидел, что мать, растерянно поглядев на Алевтину Марковну, уже протянула было руку к ключу… Но та замотала головой и, сжав пухлый кулак свой с дешевым перстнем на среднем пальце, показала Евдокии Тимофеевне, что надо хоть раз настоять на своем. Потом она поманила Евдокию Тимофеевну за собой и увела ее к себе в комнату.

— Вы должны показать, дорогая, что пересилили его.

— Никогда я с ним так не обходилась, — беспокоилась Евдокия Тимофеевна, а сама все прислушивалась…

— Вот потому он на всех верхом и ездит! А один раз осадите — только на пользу пойдет, уверяю вас, голубушка.

Из залы донесся стук швейной машины. Мать насторожилась. Правда, ничего особенного в том, что Володя сел за ее швейную машину, не было: он частенько сам кроил и сшивал паруса для своих кораблей, сам себе ставил заплаты на брюки, порванные во время игры в футбол. И все же она прислушивалась с тревогой.

— Что вы, золото мое, нервная такая стали? — успокаивала ее Алевтина Марковна. — Занялся своим делом; и очень хорошо, что смирился.

— Ой, неспокойно мое сердце! Ведь от него такое всегда жди, что и в голову другому не влезет.

А в зале продолжала гулко стрекотать швейная машина. Она то замирала, то опять начинала стучать, взывая. Потом раздался стук в дверь изнутри.

Послышался голос Володи:

— Мама!..

Евдокия Тимофеевна прикрыла рот рукой, боясь, что не выдержит и отзовется, — с такой обидой и с такой надеждой звучал голос Володи из-за двери.

— Мама!.. Ты только послушай…

— Ну, чего там тебе? Сиди уж! — не вытерпела мать.

— Мама, я последний раз спрашиваю: откроешь?

— Нет, — чуть не плача, отвечала Евдокия Тимофеевна.

— Ну, как знаешь.

За дверью стало тихо. Слышно было, что Володя отошел от нее. Потом Евдокия Тимофеевна услышала, что в комнате, как будто тут же за дверью, загудела проезжавшая машина, донеслись голоса с улицы. Она поняла, что Володя открыл окно. Обернувшись и видя, что Алевтины Марковны рядом нет, Евдокия Тимофеевна быстро нагнулась и припала глазом к замочной скважине двери. Она разглядела что-то белое, колеблющееся на голубом фоне неба в раскрытом окне. Дрожащей рукой она поспешила вставить ключ в замок, резко повернула его, отомкнула дверь, дернула на себя, вбежала в залу и увидела сына. Он уже стоял на подоконнике и привязывал к оконной раме скрученную жгутом длинную полосу белой материи. На мгновение в одном месте белый жгут развернулся, и Евдокия Тимофеевна увидела знакомую красную метку «Е. Д. «.

Сомнений не оставалось: то была большая простыня, разрезанная на полосы, сшитые в длину.

Володя стоял спиной к дверям и не слышал за уличным шумом, как вошла мать. Он уже наклонился над провалом улицы, одной рукой взялся за белую узкую ленту, спущенную за окно, другой схватился за край подоконника. Он согнулся, немного подавшись вперед, и… почувствовал, как его крепко обхватили сзади и стащили с окна.

— Ты что?! Ты что же это?.. Господи ты, боже мой! — задыхаясь, проговорила мать, повернув к себе лицом незадачливого беглеца, но не выпуская его из рук. — Да ты сам-то соображаешь? — Она зажмурилась, затрясла головой и вне себя от гнева и испуга размахнулась, чтобы дать Володе хорошего шлепка, но тут же снова уцепилась рукой за длинную белую полосу, привязанную к поясу сына.

А Володя стоял бледный, выпятив упрямо губу. Он не выпускал белого жгута, скрученного из кусков разрезанной простыни.

— Неужели правда бы выпрыгнул? — спрашивала его мать и трясла за плечи. — Нет, ты только мне скажи: так бы и выпрыгнул?

— А зачем же ты меня тут заперла? Я же слово дал ребятам, что приду.

— А обо мне ты хоть на столько вот подумал?.. А если б ты, не дай бог, убился?

— Мама, я все рассчитал, не беспокойся. Я бы вон за ту ветку схватился, если б у меня оборвалось. Ну, и снизился бы. Чего тут страшного! Невысоко совсем, всего второй этаж! Я бы и с третьего…

Тогда мать оттолкнула Володю обеими руками, села на стул и заплакала.

Володя, хмурясь, смотрел на нее. Слез он не выносил еще больше, чем грубости.

— Мама… из-за чего ты расстраиваешься? Ну правда же, я бы не убился.

— Уйди, уйди от меня!.. Сердца в тебе нет… Уходи куда хочешь.

Володя потоптался возле матери. Хорошо ей говорить теперь: «Уходи куда хочешь!» Как тут уйдешь?

— Я так, мама, не пойду. Я лучше совсем не пойду. Ладно, пускай скажут, что я от слова отступаю. Пускай!.. Раз тебе меня не жалко…

— Да иди, иди ты, бога ради! Иди, куда тебе надо.

— Нет, мама, ты меня не гони так. Я так не могу. Не пойду я тогда.

— Да как же я еще должна тебя уговаривать?

— Не уговаривать, а сказать: «Иди. Я тебе разрешаю. Чтобы в девять был дома». Ну, как всегда говоришь. Сама знаешь…

— Ну, иди, разрешаю. Отвяжись только! Чтобы к девять был, ровно!.. — рассмеялась мать и вытерла сперва один глаз, потом другой.

Володя бросился к ней на шею, принялся целовать, ворочать вместе со стулом. Она отбивалась, но он был очень цепкий. Ей пришлось сделать Володе двумя большими пальцами «под бочки», и только тогда он отскочил, визжа от щекотки, посмеиваясь и растирая ладонью бок.

— Ну, отпецился наконец, репей противный! — говорила мать, поправляя растрепавшиеся волосы. — Всю голову ты мне раскосматил. Иди отсюда! Чтоб я тебя до девяти часов не видела!.. Ладно, сама приберу…

Солнце уже садилось за курганы Юз-Оба, когда Володя и все «юасы» во главе с Николаем Семеновичем, инструктором, поднялись на вершину Митридата.

Замечательный вид открывался отсюда.

Каждый раз, когда Володя бывал здесь, сердце его наполнялось особым чувством восторга, рожденным ощущением высоты и того сладостного, безграничного приволья, которое простиралось перед ним. Город внизу, под ногами, казался в этот час несказанно прекрасным. Он весь был виден отсюда. Скаты черепичных крыш, грани домов и строений, обращенные к западу, бронзовели, тронутые, как волшебной палочкой, пологими лучами заходящего солнца. Там и здесь, медленно пламенея, отражали закат стеклянные купола над лестничными пролетами больших домов. Расстояние и высота скрадывали изъяны, стирали неровности, подновляли, скрывали неприглядные мелочи, создавая прекрасные обобщения — все выглядело чистым, прямым, отмытым, свежим. Терраса за террасой убегала вниз, к подножию Митридата, большая лестница, в двести четырнадцать ступеней, как сосчитал Володя, неоднократно взбираясь сюда. На вершине, царившей над всем городом и заливом, прогуливался легкий ветерок, принимавшийся иногда посвистывать в мачтах метеостанции. Серые колонны часовни на могиле Стемпковского — знаменитого археолога, бывшего когда-то керченским градоначальником, — розовели от заката, и на них хорошо были видны всевозможные записи, сделанные керченскими школьниками, среди которых укоренилось поверье, что перед экзаменами и после них необходимо побывать на вершине Митридата. Поэтому стены часовни и ее колонны были испещрены надписями:

«В последние часы перед зачетом. Не поминайте лихом!.. «

«Ура! Сдали ботанику!»

«Науки юношей питают, а мысли в облаках витают…»

«Был здесь, глядел на город и мир, прощаясь перед гибелью по геометрии».

«Зря робел: не сдался и сдал на „отлично“.

«Я снова здесь, я снова молод, я снова весел и влюблен, но чему был равен x в задаче — так и не выяснил. Поживем — увидим!»

А сбоку тут же было приписано каллиграфическим старомодным почерком:

«Неучем будешь жить, неучем и помрешь, если вовремя за ум не возьмешься!»

… Вдалеке, на той стороне бухты, высились домны, напоминающие шахматные туры, и похожие на исполинский орган кауперы металлургического завода имени Войкова. Рядом с ним пестрел поселок, который керчане звали Колонкой. Хорошо были видны сверху зазубренные очертания Старой крепости и Генуэзского мола. Розовые плесы простирались по поверхности моря за маячком-моргуном на волнорезе. Прямо внизу, выступая в море, тянулся Широкий мол. К нему спешил катерок, оставляя хорошо видные сверху расходящиеся следы на поверхности моря.

Все это было знакомо и уже сто раз рассмотрено во всех подробностях. И все-таки, стоя сейчас на самой вершине древней горы, держа в руке легкую новенькую модель, вздрагивающую от ветра, словно порывающуюся в воздух, Володя опять испытал знакомое чувство восхищения и свободы, которое всегда словно поджидало его тут, на горе Митридат. Отсюда хотелось вступить в прозрачное бездонное пространство и поплыть, как во сне, над городом, над морем, перенестись туда, на далекий, полускрытый золотой стеной закатного света берег Тамани, за которым где-то уже близко вздымалось многоглавие Кавказа.

Володя держал модель над головой, как держат охотничьего сокола, готовясь отпустить его. Сейчас он только еще примерялся. Модель уже была испытана, опробована. Сам Василий Платонович — учитель физики — проверял расчеты Володи; инструктор Николай Семенович руководил постройкой. Верный Женя Бычков терпеливо помогал своему другу. И сейчас он заботливо оглядывал модель.

— Ну, заводи, — сказал Николай Семенович.

Володя присел на корточки. Возле него сейчас же оказался Женя Бычков. Он придерживал аэроплан за хвост, пока Володя накручивал резинку.

— Готово? — спросил Николай Семенович.

— Готово, — непривычно тихо сказал Володя. Он поднял модель обеими руками над головой, левой зажимая винт, а правой готовясь дать посылающий толчок.

— Приготовился!.. Внимание!.. Старт! — крикнул Николай Семенович.

Володя, сперва выгнувшись назад, занес модель далеко за голову. Затем выпрямился, мягким и сильным движением качнулся вперед и, одновременно опустив левую руку, правой послал свою модель в воздух.

И маленький белокрылый аппарат словно повис над склоном горы. Володя стоял, слегка нагнувшись. В нем все устремилось вперед: и взор, и протянутая рука, и выпяченная напряженно губа плотно сжатого рта, и каждая клеточка тела, — все тянулось за летящей моделью, только что выпущенной из пальцев, и словно поддерживало ее в воздухе.

А маленький самолетик все летел и летел. С горы казалось, что он парит над городом. Он уже пролетел над лапидарием, потом, как чайка, подхваченный восходящим потоком, который снес его чуть в сторону, описал широкую кривую, словно очерчивая пространство вокруг горы. Наверное, его видели и у школы на Пироговской, и на улице Ленина, и, может быть, даже птицелов Кирилюк поднял сейчас голову к небу, любуясь полетом чудесного аппарата, не подозревая, что видит дело рук своего маленького приятеля из школы имени лейтенанта Шмидта…

Уже давно должен был кончиться завод на модели, но она продолжала парить: теплые воздушные токи поднимались от нагретой за день земли, подпирая невесомые крылья и не давая модели снижаться. «Юасы», рискуя свернуть себе шеи, бежали вниз по крутому склону, закинув вверх головы, кричали что-то восторженно, спотыкались на осыпях известняка и античной черепицы, поднимались и снова бежали вслед за летящей моделью.

Но вот наконец она мягко опустилась далеко внизу носиком вперед, с разлету заскользила по траве, замерла и чуть-чуть шевельнулась снова, тронутая ветром. Прибежавший сюда Володя подхватил ее.

Все окружили его, поздравляя. С уважением поглядывали «юасы» на Володину модель. Володя поискал глазами Женю Бычкова.

— Видишь, — крикнул Володя, — планирует! — Потому что не перетяжелил, — сказал Женя. — Ты знаешь, Володя, она норму в полтора раза перекрыла наверняка.

Принесли рулетку, отмерили от ближайшего утеса расстояние до точки приземления модели. Сколько метров от утеса до вершины, было всем известно. Гора была уже давно размечена «юасами». Подсчитали, сложили, и оказалось, что модель пролетела по прямой без малого две нормы. А сколько она еще прошла по кругу!

— Ну, Дубинин, на этот раз поздравляю! — сказал Николай Семенович, когда все поднялись снова на вершину. — Еще немножко поработаешь — назначим тебя инструктором, новеньких обучать. Теперь могу сказать: своего добился.

Володя так и не понял, кто добился своего: сам он или Николай Семенович. Он не стал уточнять. Ему было очень хорошо. Пространство, уходившее внизу в густеющую синь вечера, теперь казалось ему досягаемым. Он там словно рукой ко всему прикоснулся. Стоя на вершине Митридата, он глубоко вдохнул в себя становившийся прохладным душистый вечерний воздух. Запахло морем, травой, далеким дымом — словом, всеми ароматами жизни, необъятность которой он сейчас вдруг ощутил…

И Володя снова запустил свою модель; а рядом с ним, выпущенные из верных рук его друзей, «юасов», взмыли вверх, понеслись по прозрачным, воздушным скатам, кружась, взлетая и приземляясь, ловко сработанные модели, за которыми ревнивыми и мечтательными глазами следили стоявшие на вершине древней горы мальчики, гордые покорители воздуха.