"Кремлевский фантомас" - читать интересную книгу автора (Кассирова Елена)

1 ФИЛИАЛ ХРУЩОБЫ И КРЕМЛЯ

Эта дикая история случилась летом в Москве. Обошлось всё, к счастью, относительно малой кровью. Народ разъехался по отпускам. Газетам некого было доводить до инфаркта подробностями. К тому же, дело касалось отчасти гостайны. Его быстро замяли, закрыли и к осени забыли. Кто-то, правда, сберег газетные вырезки, но хранил их в папочке и на вынос не давал, а устные рассказы распались на анекдоты.

Кашу заварил журналист Константин Касаткин из бульварной газеты «Это Самое». Малый он был молодой, лет тридцати с небольшим, легконогий, приятный. Он хорошо писал, любил и понимал женщин и потому нравился им всем. А главное, Костя обладал редким даром – чутьем.

Раньше Костя работал в «Новом Веке», но ушел в бульварный таблоид. Получилось, что в умной и «независимой» газете Касаткин зависел от идейных установок главного редактора. А в глупой и зависимой от спонсора газетенке он как хотел, так писал.

Писал Касаткин о разном. Своего профиля найти пока не удавалось.

Однако, то, о чем Касаткин писал, знал он обывательски хорошо. Поначалу он пошел по следам аналитиков Сикелева и Раденко. В статьях он пытался подвести итог или кого-то ущучить. Но чутье вывело его на верный путь. И в «Этом Самом» Костя стал писать просто о том, что случалось.

К сожалению, плохое продавалось лучше, хотя Касаткина тянуло на хорошее. Но Костя, любя людей, писал с любовью и о плохом.

Касаткинскую хронику оценили и стали почитывать.

«Это Самое» было на плаву и платило. Денег Косте хватало, и если бы он копил – скопил, а так – сводил концы с концами.

Костя был и приятный, и приличный человек. Жил он, как ни странно, почти один, с бабкой, в большой квартире в знаменитом Доме на набережной.

Квартиру в иофановском дворце получил много лет назад Костин дед. Комендант лагеря, потом замнаркома, потом министр леспрома, товарищ Касаткин Федор Константинович сделал карьеру и ни разу не сел благодаря природной приятности. Эта приятность была у Касаткиных в роду. Дед нужен был Орджоникидзе, потом наркому Вахрушеву и вообще людям терапевтически. Сам Сталин втайне любил его и не тронул. По-видимому, ни в ком не находил Коба большей беззлобности.

Дедов сын, Костин отец, тоже был не философ, но унаследовал касаткинскую органическую уместность. Работал он в ГРУ. Числился Константин Федорович кадровиком в отделе кадров в агенстве Аэрофлота в Мюнстере. Грубо говоря, он вербовал агентуру. Отец с матерью разбились в самолете несколько лет назад.

Народ в доме проживал обыкновенный. Почти вся советско-кремлевская элита вымерла. Нет, конечно, дух старых большевиков еще витал, и евроремонтовские апартаменты наружно берсеневскую крепость не изменили. В квартирах оставался казенно-добротный хлам, сазиковское серебро, щербатые тарелки «Дулево» с присохшими крупинками гречки, номенклатурные подношения – хрустальные вазы, вымпелы, бюстики Ленина и прочее. У кого-то в ящике в тряпочке лежал подарок Луначарского из алмазного фонда, на стене висел рисунок Грюневальда, вымененный в 45-м в Бремене на сапоги. Но дети Кагановичей, Товстух и Вышинских – не иностранцы. Иофановский дворец давно стал филиалом хрущобы. На стене в Костином подъезде было написано: «Блевицкий – козел» и «Майкл Джексон – пидарас».

Костина квартира и вовсе гнила, как старая помойка. Бабка жалела выбросить скарб, хотя они с дедом царских сокровищ не надыбали, а отец с матерью, от-тепельные комсомольцы, любили всё новое и свежее. Они вышвырнули треснутый кузнецовский фарфор и купили простые большие белые чашки с красными кругами. Но и эти чашки износились и запаршивели. Чайный налет въелся в них и не оттирался.

Касаткинская восьмикомнатная квартира ужаснула бы человека западного. В бабушкину комнату вообще стало страшно зайти.

Можно было, конечно, подмести, сдуть пыль и вынести всю дрянь, но Костя, человек пишущий, хозяйством не занимался.

Впрочем, большинство соседей в Костином подъезде тоже коснели в дерьме. В квартирах слева и справа от Костиной доживали дряхлые Порфирьева и Брюханов. Этажом выше жили генеральша с дочерью и жильцом.

Но въехали и новые люди. Под Костей поселился обыкновенный бизнесмен Дж. Роджерс, представитель еэсовских куриных окорочков.

Костина бабка сидела на диване или говорила на кухне с Хабибом. Хабиб Хабибуллин, потомок московских сретенских татар. Как попал на Серафимовича, 2, – никто не помнил. Звали Хабиба для простоты Василь Василичем, потом Васей. В молодости он был местным комендантом, теперь дэзовским слесарем-пьяницей. Вася не чинил ничего. Но все же недаром он был татарином. Сложа руки не сидел. Порой он носил по подъездам картошку и мыл во дворе блестящие иномарки.

Разумеется, славный Дом на набережной притягивал местных бродяг из развалюх с Якиманки, особенно Вилена, взрослого дауна. С тех пор, как началась свобода и нечистых от дома не гоняли, Виля кружил по двору. Появлялся и пропадал он, как собака, стихийно. Дебил ходил, как аршин проглотил, ноги, наоборот, полусогнуты. Руки висели, как плети. Гладкое лицо с глубокой вертикальной морщиной на лбу. «Виля, привет, как жизнь молодая?» Виля бормотал что-то известное. Повторял он то, что слышал много раз и запомнил. Выдавал метеосводки или фразы реклам. Говорил Виля полудетски, полуюродиво. В улыбке он выпячивал крупные редкие зубы.

Дом на набережной стал, как хрущоба, демократичен – сборище всего и вся. Бомжи, дебилы, старые кремлевцы и новые русские, кагэбэшники и художники, старики и молодежь. И, в общем, был дом и кремлевски, и хрущобно уютен.

Но прославленный «берсеневский каземат», как известно, особенно кровав. Он один мог с лихвой дать Касаткину материал для хроники. Кроме убийств и самоубийств по сталинскому приказу, случалось тут дополна бытовухи. Мужья стреляли в жен из ревности, женихи грабили и душили невест, падали из окон дети и взрослые. Сам Бог велел Косте писать про плохое. Костя лично помнил из детства двухлетнюю Любу Городовикову, во дворе на руках у няни она тянула ручку с указательным пальчиком вперед, как статуя Ленина, и квохтала Косте: «Кох, Кох!» Ее уронили из окна.

Писать о подобном Касаткину все же не хотелось. Ужасы страшны ночью, а днем кровавые тени не так занимательны. «Плохих» тем и без убийств много.

Но криминал гони в дверь, войдет в окно. Последние майские дни Касаткин дежурил по ювелирным магазинам: в Москве грабили именно ювелирку.

Грабили невинно-просто: входил в дальний, выхинский или митинский, магазинчик человек – безволосый, яйцеголовый, в очках, с бородой – просил показать кольцо с брильянтами, выставлял продавщице дуло, отходил с брильянтами к двери и растворялся.

Костя писал о брильянтовом грабителе однообразно, потому что грабежи были однообразны. Преступник был, явно, ловкий и хитрый. Грабь так и грабь до Страшного Суда. Особых примет нет. Некоторые говорили – лысый. Одна продавщица заметила, что под бейсболкой он не лыс, а как-то неестественно гладкоголов. Все, в общем, накладное. Словно, почуяв легкую наживу, воскрес и приехал в Россию из Франции Фантомас.

«А где бы в Москве, – фантазировал Костя, сидя по вечерам дома на подоконнике, – Фантомас поселился?»

Касаткин обводил глазами двор, стены, окна, ряды машин, мельтешню людей. «Пожалуй, – отвечал он сам себе, – лучшее для Фантомаса место – филиал Кремля и хрущобы».