"Бонжур, Антуан!" - читать интересную книгу автора (Злобин Анатолий Павлович)

ГЛАВА 10

Там, где некогда шли партизанские тропы, пролегли теперь бетонные автострады.

Дорога вывела нас в долину Урта. Голубая река извилисто петляла среди лесистых холмов. За первой грядой набегала вторая, за ними синели дальние горы, укутанные лесами. В долине пёстро и многоцветно стояли палатки, машины туристов.

Луи свернул. Дорога пошла на подъем. Спокойные ели громоздились на склоне. Лес становился все более первозданным и красивым. На вираже Луи заехал на обочину. Мы вышли. Безмолвная тишина была вокруг.

— Ля гер, — Луи сложил оба кулака на животе и радостно затараторил: — Та-та-та-та-та… — Прыгнул за обочину, скрылся в кустах, и оттуда просунулась суковатая палка. — Се Борис, — палка исчезла и через мгновенье высунулась у разлапой ели. — Се Луи. Бош, мотосикль. Борис, Луи — та-та-та-та-та…

Автомат, бивший из-под ели, замолчал. Луи как ни в чём не бывало выскочил на дорогу, победоносно поднял руку над головой:

— Виктуар!

Место для засады тут идеальное, и без пояснений понятно. Дорога делает вираж, склон круто взбегает и густ — с какой бы стороны немцы ни ехали на своих мотоциклах, их можно бить прямо в лоб.

Я прыгнул в кювет. Царапая лицо и руки, залёг за кустом, из-за которого стрелял Луи. Куски дороги призрачно просвечивались сквозь ветви. Я прижался щекой к сыроватому мху. Земля ответила мне слабым гулом. Из-за поворота показался грузовик, спускающийся вниз. Кузов был полон острыми глыбами камня.

Я смотрел, как катится грузовик. Стрелять было не в кого.

— Та-та-та, — закричал Луи, подбадривая меня.

Я промолчал и поднялся. Луи развернул машину. Мы обогнали грузовик и снова выехали в долину реки, где пестрели палатки. Красота кругом была такая, что дух захватывало.

Километра через три Луи снова остановил машину.

— Электриситэ! Видишь! — он указал рукой на вершину холма, где высилась точёная мачта высоковольтной линии. Три провода висели над рекой и уходили к другой мачте на противоположной стороне долины.

— Тур электрик. Динамит. Ба-бах! Капут! — Луи счастливо засмеялся.

На красивой земле воевал отец. Я смотрел кругом, и трудно было представить, что среди этой захватывающей красоты гремели взрывы, лилась кровь. Но так было, от этого никуда не денешься.

Луи остановил машину на краю поля, пересечённого проволочными изгородями. Светло-серая гранитная глыба и белая плита. «Героям РАФ[4], павшим за нашу свободу, 2 ноября 1944 года». Луи объяснил мне, что в тот день английский лётчик упал и разбился на этом месте.

Через несколько километров Луи снова стал на глухом повороте. Я не сразу разглядел в сумраке ветвей высокую пирамиду с крестом на гребне. «Маки из Еризе», — написано на одной из граней. Понизу шли имена: Этьенн, Годо, Рене… Они дрались здесь и погибли. И камни их поросли мхом.

С самолёта не разглядеть дорог, разве что шикарные автострады экстракласса. С высоты не видать могил, даже самых пышных. Могилы прижимаются к земле, а мы летаем высоко. Два года я летал над материками, и ориентирами мне были заливы, пятна городов, слияние рек, горные пики или острова. Мне думалось, немало я повисел над ними и знаю материки. Может, я и действительно изучил их, но людей я не видел, и земли их не знал. Я не видел могил, только сувениры, только аэровокзалы. Брюссельский маршрут идёт над Балтикой: острова, польдеры, барашки волн. Но если бы мы и над Арденнами пролетали, что бы я увидел? За десять минут мы бы их миновали: плоский зелёный массив с тонкими нитями рек и пятнами городков. Но вот я спустился на землю, своими ногами прошёл по её лесам, увидел её косогоры и спуски, острые скалы, резкие тени от водокачек, деревьев, крестов. Вот когда я узнал, что красивая эта земля щедро полита кровью, густо заставлена могильными камнями. Вот когда я увидел, как хранит земля своих сыновей, павших за неё.

Луи тронулся дальше. Я следил по карте за маршрутом и делал пометки. Квадратик неподалёку от Ла-Роша — партизаны спустили под откос два грузовика с солдатами. Кружок к северу от Уфализа — напали на эшелон, проходящий по узкоколейке, подожгли пять вагонов. Треугольник чуть южнее Ла-Роша — произвели реквизицию в ресторане. Галочка к северо-западу от Бастони — совершили налёт на зенитную батарею, взорвали два орудия, убили пять бошей.

Мы по крупицам собирали разрозненное прошлое. Оно живёт в Луи, и он передаёт его мне. Бросаем машину на обочине, углубляемся в лес. Я вижу обеспокоенно-ищущие глаза Луи: он вспоминает.

Стоит стеной зелёный лес. Стволы елей позеленели от старости. И пни зелёные. Все тут быльём поросло и зелёным мхом.

Но память живых нетленна. Глаза Луи светлеют, он перебегает на край обрыва, начинает рассказывать, изображая в лицах то, что было давным-давно: немецкий грузовик шёл поверху, мой отец швырнул гранату и хорошо попал. В том бою партизанам досталось четыре автомата.

Шестой час мы крутимся в треугольнике Ла-Рош — Уфализ — Марш. Мы как бы очерчиваем по Арденнам гигантскую площадку, в центре которой всё время остаётся зелёный массив, где была стоянка партизанского отряда. Тут Луи не блуждает. На этих дорогах, вьющихся по холмам, взбегающих на косогоры, перерезающих поля и выпасы, он чувствует себя как дома.

Спускаемся по петлистой дороге в Ла-Рош. Небольшой городишко уютно пристроился по берегам Урта. Со всех сторон его стиснули горы, на крутом холме — старая крепость.

Заехали в Марш. Тут же вспоминаю про Альфреда Меланже, ах, как необходим он нам сейчас! Луи с готовностью отправляется на поиски, но разве найдёшь, мы даже улицы не знаем, к тому же нынче суббота, и мэрия закрыта.

Снова мчимся по автострадам, сворачиваем на асфальтовые просеки. Снова бросаем машину, шагаем в лес. Зелёные ели опять обступают меня как безмолвные вопросы. Удастся ли найти Альфреда и Матье Ру? А Мишель по кличке Щёголь? Как к нему подступиться? Почему чёрный монах не сказал мне прямо, что знаком с Жермен? А стихи-то, стихи, он как бы нарочно подложил их, хотя какой ему смысл докладывать мне о предательстве? Отвлекающий манёвр? Кто же всё-таки сказал ему о моём приезде? Вчера на собрании я задал этот вопрос молодому казначею секции, тот лишь руками развёл.

Другое имя на могильном камне: Жермен Марке. Почему она не захотела дать нам адрес Альфреда? Что она умышленно не нашла его, это точно, я ни минуты в том не сомневался. А её слова: «Прыгнул с моста». Да они же переворачивают всю картину ночного боя. Если «прыгнул с моста», значит, до того стоял на мосту. А по плану было задумано иначе: «кабаны» окружают мост, а не стоят на нём. В этом случае получается, что «кабаны» сами оказались окружёнными. Недаром Антуан задал свой вопрос, переспросил: он вмиг разобрался, что скрывается за этим словом — прыгнул. Неясно только, отчего так вскипела Жермен, когда Антуан переспросил её?.. Вопросов накопилось, что деревьев в лесу.

Луи радостно охлопывает ладонью шершавые бока старого чугунного котла, который мы нашли на месте бывшей стоянки. Трещал костёр, в котле варилось мясо, ребята сидели на брёвнышке у огня и вели свои разговоры. Ребята уходили отсюда, идут цепочкой по лесу среди зелёных стволов, мне даже кажется, что я вижу их далёкие, неясные тени, они выходят на дорогу, чтобы там столкнуться с врагом, а после боя возвращаются к костру и вспоминают. Их мечты, тревоги, надежды ушли вместе с ними, мне горько, что я уже не узнаю об этом, но печаль моя чиста. Рядом со мной Луи, он передаёт мне свою память, и этот лес не скрывает от меня своих тайн.

Подаренная Антуаном карта расцвечена пёстрыми знаками, весь зелёный массив в северной части Арденн усеян ими. Немало дел успел совершить отец. Но кто расскажет мне, что было на мосту? Вот мой вопрос, единственный и главный, все остальные вопросы лишь должны подвести меня к нему.

А здесь какой знак поставить? Давно уже не попадаются дорожные указатели, и я не могу точно определить, где мы: где-то за Ла-Рошем.

У дороги одинокий дом, сразу за ним громоздятся скалы.

Смотрю на Луи. Сунет в рот палец — причмокнет, сунет — причмокнет. А что? И в самом деле — проголодались. Вот Луи и остановился у придорожного ресторанчика.

На фасаде вывеска: «Остелла». Дом невелик, чист и опрятен. С мансарды призывно выглядывают весёленькие занавесочки.

В зале никого. На стене голова оленя с рогами, под ней карта Бельгии и чучело совы. Простые столы и стулья. Скромный бар с пёстрыми бутылками. Дёшево, но со вкусом.

Она вошла легко и почти неслышно. И дверь открылась также неслышно. Она вошла, высокая, с надламывающейся талией и огромными глазами тоскующей мадонны.

— Бонжур, мадемуазель, — сказал я и схватился за стул, чтобы не упасть от такой красоты. — Как вас зовут, мадемуазель?

— Тереза, мсье, — ответила она, даже не улыбнувшись, и в глазах её цвета морской волны осталась та же пронзительная тоска. Не уловить мой акцент она не могла и потому повернулась к Луи в надежде, что тот лучше поймёт её. — Что вы желаете?

Они заговорили, на меня она даже не смотрела, а я глаз не сводил.

Как она очутилась в такой глуши? Какая тоска её гложет?

Вера тоже стояла тогда в столовой. Я увидел её, когда она морщила лоб перед стойкой, мучительно раздумывая, что взять с прилавка. И глаза у неё были такие же тоскующие. «Раз, два, три, — скомандовал я, — берём шпроты». Она засмеялась, и мы сели за столик. Оказалось, она только поступила в отряд, но летала с другим экипажем.

А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: «Завтра полечу с вами». — «Сама напросилась?» — «Два раза ходила к Арсеньеву», — похвастала она. «Ну и зря, — ответил я, — у нас же рейсы тяжёлые». — «Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался». — «А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа». Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил её тоскливые глаза.

Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнёт. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернётся волной.

Сейчас она уйдёт, потом вернётся с едой и ещё раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась.

Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру.

А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живётся тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у неё небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать её за тридевять земель на реактивном ковре-самолёте.

Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в лётной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла.

Я взял в руки нож и глазам не поверил. Это был тот самый нож. С такой же дутой ручкой и такой же старый. И та же монограмма была на нём: сплетённые M и R.

Луи с наслаждением жевал мясо. Кажется, он даже не заметил нашу переглядку. Я потянулся к папке, которая лежала сбоку, и достал свой нож. Все завитушечки на обеих монограммах точь-в-точь сходились. Только мой нож чуть покороче, и выпуклость на дутой ручке чуть иная, но при чём тут выпуклость, монограмма-то одна, одна.

— Смотри-ка, Луи. — И положил оба ножа перед ним.

Луи сравнил ножи, то ли удивился, то ли не понял — покачал головой.

— Тихо, Луи, — сказал я, оглядываясь на дверь. — Надо узнать, как зовут хозяина этого пансионата? Только про нож пока молчок. Комплот, понимаешь?

Конечно же, ничего он не понял, а я, дурак, не сообразил, что он и не поймёт. Едва я взял нож и спрятал его обратно в папку, как Луи поднял крик.

— Луи, Луи, — умолял я. — Комплот…

А Тереза уже показалась из кухни. В руках у неё флакон с жидкостью для вывода пятен.

Луи схватил мою папку и вытащил нож. Что он сказал, я не понял. Но догадаться могу. Примерно это было так: «Простите, пожалуйста, моего друга, но этот юный оболтус по ошибке положил ваш нож в свою сумку. Возьмите его, силь ву пле, обратно».

Тереза недоуменно взяла нож, и я увидел в её переменчивых глазах мгновенный испуг, который она всячески старалась спрятать. Боже мой, отчего она так перепугалась?

Тереза покачала головой, видимо, сказала, что нож не их. Она как будто овладела собой, но испуг ещё таился на дне её глаз.

Я вскочил, с грохотом опрокинул стул и ещё успел подумать при этом: надо его опрокинуть, так будет натуральнее. Луи удивлённо глянул на нас и нагнулся, чтобы поднять стул.

— Простите фройляйн, — выпалил я по-немецки, потому что иного выхода уже не было. — Шпрехен зи дойч?

— Очень плохо, — ответила она.

— Тысяча извинений, милая фройляйн, — продолжал я взволнованно. — Мой друг не понял меня. Он ошибся и подумал, что это ваш нож, вы меня понимаете? Меня зовут Виктор, я только четвёртый день в вашей стране, и этот нож принадлежит мне, вернее, не мне, а моему отцу. Ах да, я ведь ещё не сказал вам о том, удивительная Тереза, что мой отец был здесь партизаном. Он погиб в Арденнах, а его нож я нашёл в старой лесной хижине.

Тереза слушала сначала напряжённо, потом с интересом, огромные глаза её то и дело менялись, то удивление в них вспыхивало, то лукавинки, то пронзительная голубизна. Но тоска-то, тоска всё время таилась в их глубине. А я вовсю разошёлся, откуда только слова взялись.

И она под конец улыбнулась:

— О, вы есть Виктор. Это ужасно, что ваш отец погиб вдали от родины. Вы, наверное, приехали из Праги? — Видно, решила так из-за моего акцента.

— Да, очаровательная Тереза, я прилетел издалека, — что-то удерживало меня от того, чтобы открыться ей.

Луи пытался вставить слово, даже со стула приподнялся, но я остановил его движением руки. Тогда он сел и стал изображать молчаливую усмешку. А я продолжал:

— Извините, пожалуйста, Тереза, что так получилось. Вас, конечно, удивило совпадение инициалов, но это чистая случайность, уверяю вас. Я счастлив, что случай познакомил нас. Разрешите вручить вам визитную карточку моего друга, у которого я остановился. Сколько вам лет, удивительная Тереза?

И в глазах Терезы вспыхнуло такое, что я и сказать не могу: надежда вспыхнула в её ненасытных глазах, но внешне она оставалась спокойной, сказала «данке шон», деловито сунула карточку в кармашек фартука. Итак, главное сделано. Остались сущие пустяки: узнать, как хозяина зовут?

— Прелестная Тереза, — начал я с подходцем, — вы так чудесно нас накормили. У меня нет слов: вундербар, колоссаль, шарман, манифик…

Луи внезапно поднялся и двинулся на меня со сжатыми кулаками. Лицо перекошено от гнева. Я пытался было подмигнуть ему украдкой, но он лишь пуще разошёлся, цепко схватил меня за руку.

— В машину, негодяй! — скомандовал он. — Сию же минуту! — Повернулся к Терезе и закричал на неё. Та вмиг поникла. Луи швырнул деньги на стол и со свирепым видом зашагал к машине. Я кинулся за ним.

— Что происходит, Луи? Мне же нужно объясниться.

Но он уже не слушал:

— Мы едем! Немедленно!

Тереза с недоумением смотрела на нас. Я обернулся и крикнул по-немецки:

— Небольшое недоразумение, очаровательная Тереза, мы очень спешим, но я все объясню позже. — Тычок в спину только придал мне сил. — Я сам к тебе приеду!