"Тысячекрылый журавль" - читать интересную книгу автора (Кавабата Ясунари)4Госпожа Оота была на добрых двадцать лет старше Кикудзи, ей сейчас было не меньше сорока пяти, но ему казалось, что он держит в объятиях совсем молоденькую женщину, гораздо моложе него. Кикудзи было хорошо с ней, и он чувствовал себя совершенно свободно, без обычной скованности, свойственной молодым одиноким мужчинам. Кажется, он впервые понял, что такое женщина, да и что такое мужчина тоже. В нем проснулся мужчина, и это было удивительно, это волновало. Раньше он и не подозревал, какой может быть женщина – нежной, податливой… податливой до головокружения. Она увлекала его и в то же время покорно следовала за ним, и он растворялся в ней, как в сладком аромате. Обычно Кикудзи после близости с женщиной испытывал нечто вроде отвращения. А сейчас, когда, казалось, должно было прийти настоящее отвращение, ничего подобного не чувствовал. Наоборот, на него нахлынул какой-то умиротворяющий покой. Прежде ему всегда хотелось отодвинуться подальше от женщины, теперь же он не только не пытался отстраниться, а наслаждался близостью теплого, прильнувшего к нему тела. На него подолгу набегали сладостные волны, исходившие от женщины. И он даже не подозревал, что они могут быть такими приятными и продолжительными. В полудреме рождалось какое-то смутно-горделивое чувство, словно он повелитель, а она – рабыня, и эта рабыня моет ему ноги. И в то же время в ее объятиях было что-то материнское. Вдруг он спросил, втянув голову в плечи: – А вы знаете, что у Куримото вот здесь большое родимое пятно? Кикудзи тут же понял, что сказал что-то нехорошее, но все в нем дремало, купаясь в сладкой лени, и, должно быть, поэтому ощущения вины перед Тикако не появилось. – Прямо на груди, на этом вот месте, – добавил Кикудзи, протягивая руку к груди госпожи Оота. Кикудзи так и подмывало сказать еще что-нибудь в этом роде. То ли ему вдруг захотелось причинить боль госпоже Оота, то ли это была своеобразная защитная реакция против собственного непривычного состояния. А может быть, он просто пытался за грубостью скрыть смущение – неудобно все-таки разглядывать ее грудь. – Не надо, не хочу. – Госпожа Оота осторожно запахнула кимоно. Впрочем, слова Кикудзи не произвели на нее особого впечатления. Она спокойно сказала: – Я первый раз об этом слышу. Пятно? Но его ведь не видно под одеждой. – Почему же не видно? – А как же? – Если оно вот здесь… – Да ну вас! Решили проверить, нет ли у меня такого же пятна? – Нет, не то… Но интересно, что можно почувствовать, если у женщины есть такое пятно, а? – Если… вот тут, да? – Госпожа Оота посмотрела на свою грудь. – Что это вам вдруг пришло в голову? По-моему, это не имеет никакого значения. Госпожу Оота не так-то легко было пронять. Яд, выпущенный Кикудзи, не причинил ей никакого вреда, зато сам он почувствовал, как отрава разлилась по всему его телу. – Не имеет? Вы ошибаетесь! Я один-единственный раз видел это пятно, когда мне было лет восемь или девять, а оно до сих пор стоит у меня перед глазами. – Но почему? – Не знаю, но это так. Думаю, и в вашей жизни это пятно сыграло определенную роль. Разве Куримото не изводила вас? Ведь она чуть ли не каждый день являлась к вам домой и устраивала сцены, прикидываясь, что это мама и я ее подбиваем… Госпожа Оота кивнула и тихонько отодвинулась от Кикудзи. Он крепко ее обнял. – Наверно, она ни на секунду не забывала о своем родимом пятне, оттого и было в ней столько злости. – Боже, какие страшные вещи вы говорите! – А еще она, наверно, хотела отомстить отцу… – Отомстить? Но за что? – Понимаете, все свои неудачи она связывала с родимым пятном. Ей казалось, что из-за него отец постоянно унижал ее, а потом и совсем бросил. – Пожалуйста, не говорите больше об этом. Неприятно все-таки. Но госпожа Оота, должно быть, на самом деле ничего не испытывала. Родимое пятно для нее было чистейшей абстракцией. – Я думаю, теперь все эти давние страдания прошли, и Куримото-сан живет спокойно, даже и не вспоминая о своем родимом пятне. – Да, но разве страдания не оставляют душевных ран, если они даже проходят? – Не знаю… Иногда мы очень страдаем, но проходит время, и прошлое со всеми его страданиями становится нам дорого… Госпожа Оота говорила так, словно все еще находилась в сладостной полудреме. И у Кикудзи вдруг вырвалось то, о чем он решил ни за что не говорить. – На чайной церемонии рядом с вами сидела девушка… – Юкико-сан? Дочь Инамуры… – Куримото пригласила меня специально, чтобы показать мне эту девушку. – Боже мой! Большие глаза госпожи Оота расширились и, не мигая, впились в лицо Кикудзи. – Это были ваши смотрины, да? А мне ведь и в голову не пришло… – Ну, какие же это смотрины… – Нет, нет… как же так… И после смотрин, по дороге домой… вы… мы… Из широко раскрытых глаз скатилась слеза и упала на подушку. Плечи госпожи Оота дрогнули. – Как это скверно, как скверно! Почему вы мне раньше не сказали? Она заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Такой реакции Кикудзи не ожидал. – То, что скверно – всегда скверно. После смотрин… по дороге домой… При чем здесь смотрины? Какая связь может быть между этим? Кикудзи сказал это с полным убеждением в своей правоте. Но вдруг перед его глазами всплыл образ девушки, подававшей ему чай на чайной церемонии. Он увидел розовое фуросики с тысячекрылым журавлем. И сотрясавшееся от рыданий тело госпожи Оота показалось ему гадким. – Как ужасно!.. Как ужасно!.. И как я только могла… Я преступница… Я… – Ее круглые плечи дрожали. Кикудзи раскаяния не испытывал. Если бы он раскаивался, то, наверно, все это показалось бы ему отвратительным не из-за смотрин, а из-за того, что эта женщина некогда была любовницей его отца. Но до последней минуты Кикудзи ни в чем не раскаивался и никакого отвращения не испытывал. Почему так у него получилось с госпожой Оота, он до сих пор как следует не понимал; все произошло само собой, просто и естественно. А сейчас она плачет и что-то такое говорит… Может быть, она винит себя за то, что соблазнила его?.. Но разве она его соблазнила?.. Кажется, ничего подобного не было и в помине. Она потянулась к нему, он потянулся к ней, и оба при этом не испытывали никакого внутреннего сопротивления. Очевидно, в тот момент соображения нравственности не тяготели над ними. Они поднялись на холм, находившийся по другую сторону храма Энкакудзи, зашли в гостиницу и там поужинали. Просто ничего другого не оставалось делать – госпожа Оота говорила и говорила без конца, все глубже погружаясь в воспоминания, а Кикудзи слушал и не мог ее прервать. Наверно, смешно, что он вообще стал ее слушать, но госпожа Оота этого не чувствовала, ей хотелось рассказывать Кикудзи об его отце, и говорила она с большой теплотой. Теплота постепенно распространялась на Кикудзи, и вскоре он почувствовал себя окутанным нежностью и невольно проникся симпатией к госпоже Оота. А еще он почувствовал, что отец, наверно, был с ней счастлив. Эта обволакивающая нежность… Она была тому причиной… И если случилось что-то дурное, оно началось с этой самой нежности. Кикудзи упустил момент, когда он еще мог освободиться от госпожи Оота, а упустив, весь отдался приятной душевной расслабленности. И все-таки в его душе, где-то на самом донышке, оставался горький осадок. И наверно, пытаясь освободиться от него, он и заговорил о Тикако и о дочери Инамуры. Но его горечь оказалась слишком ядовитой. В Кикудзи начало подниматься отвращение к самому себе. И все же раскаиваться было нельзя: раскаяние только увеличит омерзение, и тогда он наговорит кучу гадостей госпоже Оота. – Давайте забудем обо всем, – сказала госпожа Оота. – Ничего не произошло. Ничего не было. – Правильно! Просто вы вспомнили отца… – Боже мой! Она оторвалась от подушки и изумленно взглянула на него. От слез и от лежания лицом вниз веки ее покраснели. Даже белки стали мутноватыми. Но в ее расширенных глазах Кикудзи заметил легкую тень недавней расслабленной умиротворенности. – Мне даже и возразить нечего… Жалкая я женщина! – Лжете! Все вы забыли! – Кикудзи грубо распахнул ее кимоно, обнажая грудь. – Впрочем… у вас ведь нет родимого пятна. Было бы – не забыли. Такие вещи остаются в памяти… Кикудзи сам удивился своим словам. – Не надо, не надо! Не разглядывайте меня! Я ведь уже не молодая… По-звериному вздернув верхнюю губу, он прильнул к ее груди. И снова накатились волны. Потом он спокойно уснул. В его сон ворвалось щебетание птиц. Ему показалось, что впервые в жизни птицы пели при его пробуждении. Наверно, утренний туман омыл зеленые деревья. Наверно, потом он вошел в его голову и тоже все промыл там дочиста. В голове не осталось ни одной мысли. Госпожа Оота лежала спиной к Кикудзи. Когда же она повернулась на другой бок?.. Приподнявшись на локте, он осторожно, почему-то ужасно смущаясь, заглянул в лицо спящей, расплывавшееся в светлом сумраке. |
||
|