"Голос нашей тени" - читать интересную книгу автора (Кэрролл Джонатан)

Глава седьмая

— Где ручка Пола?

Индия стояла в дверях моей квартиры, багровая от ярости.

— Не хочешь войти?

— Ведь это ты ее взял, да?

— Да.

— Я знала это, воришка. Где она?

— У меня на столе.

— Ну так пойди и принеси.

— Хорошо, Индия. Успокойся.

— Я не хочу успокаиваться. Я хочу эту ручку.

Она пошла за мной. Я чувствовал себя глупым и виноватым, как десятилетний мальчишка. Мою голову распирали противоречивые мысли и чувства. Пол умер, но что в точности это означало? Теперь я мог уйти, я выполнил свой долг перед Индией. Что может быть проще? Я так и не ответил на вопрос, есть ли у нее «шансы» против Карен. Если бы Пол продолжил играть роль в нашей жизни, мне бы пришлось долго отвечать на этот вопрос. А теперь я ответил.

— Дай сюда! И вообще, зачем ты ее украл? — Индия сунула ручку в карман и похлопала по карману для уверенности, что она там.

— Наверно, потому, что она принадлежала Полу. А я взял ее сразу после его смерти, пока еще ничего не началось, если для тебя это имеет значение.

— Ты сам знаешь, что мог бы попросить.

— Ты права — я мог попросить. Хочешь присесть или еще чего-нибудь?

— Не знаю. Не думаю, что нынче ты мне очень нравишься. Что собираешься делать? Каковы твои планы на день? Знаешь, мог бы позвонить мне.

— Индия, отстань. Сбавь темп.

Карен в Нью-Йорке; если я сейчас же уеду, шансов, что я смогу отвоевать ее вновь, половина на половину. Индия в Вене — свободная, одинокая, сердитая. Сердитая, так как думает, что предала ради меня истинную любовь своей жизни. Сердитая, так как думала, что я вернулся к ней из лучших в мире побуждений, — а в самое неподходящее время обнаружила, что на девяносто процентов я сделал это из чувства долга и лишь на десять процентов — из любви. Сердитая, так как ее предательство стало причиной смерти, и мук, и страха, и, наконец, будущего, которое обещает мало чего, кроме постоянного чувства вины и злобы на себя.

Глядя на нее, я все понимал и в краткий миг озарения решил: что бы ни случилось, я останусь с Индией, пока нужен ей. В голове проносились и исчезали кадры — Карен в постели, Карен у алтаря, Карен, воспитывающая и любящая его детей, всегда смеющаяся его шуткам, — и я сказал себе, что должен поверить: это больше не имеет значения. Я нужен Индии, и вся моя оставшаяся жизнь будет крайне, непростительно фальшивой и эгоистичной, если сейчас я брошу Индию…

Это не было мученичеством, или альтруизмом, или чем-то таким же красивым. Просто в третий или четвертый раз в своей жизни я поступлю правильно, и это будет хорошо. Я понял, как наивны и далеки от реальности люди, думающие, что могут быть одновременно добрыми и счастливыми.

Если все так и сложится, то можешь считать себя удостоившимся благодати. Однако если придется выбирать, то должно победить добро, а не счастье. Много чего случилось с тех пор, как эти мысли величественно прошествовали в моем мозгу, но я по-прежнему верю, что это так. Это вообще одна из немногих вещей, в которые я до сих пор верю.

— Джо, раз ты, вероятно, скоро уезжаешь, я бы хотела кое-что тебе сказать. Я давно хотела об этом поговорить, да все как-то не складывалось. Однако, думаю, ты должен знать, так как это важно, и что бы с нами ни случилось, я по-прежнему достаточно люблю тебя, чтобы хотеть помочь.

— Индия, можно сказать тебе кое-что первым? Думаю, это может иметь довольно существенное…

— Нет, подожди, пока я закончу. Ты меня знаешь. Заведешь свои речи, я тут же размякну, а я слишком зла на тебя, чтобы не выговориться, так что уж позволь мне это, ладно?

— Ладно.

Я попытался улыбнуться, но она нахмурилась и покачала головой. Улыбки не позволялись. Я сел, чтобы дать ей покипятиться, зная, что у меня всегда есть туз в рукаве. То-то она удивится!

— Эта ручка играет определенную роль. Я знаю, зачем она тебе. Потому что она принадлежала Полу и ты хотел, чтобы она напоминала тебе о его магии. Верно? Понимаю. Ты весь такой, Джо. Тебе нужна часть чьей-то магии, но сам ты в душе слишком большой зануда, чтобы достичь ее собственными усилиями, и потому ты стащил ручку Пола, стал спать со мной…

— Индия, ради бога!

— Заткнись. Ты спал со мной… Ты даже украл жизнь своего брата, изложил на бумаге и продал за миллион долларов. Ладно, не миллион, но достаточно, чтобы сидеть сложа руки всю оставшуюся жизнь. Верно? Ты талантлив, Джо, никто не спорит, но ты никогда не задумывался, что, возможно, твой величайший талант в том, чтобы воровать чужую магию и использовать ее в своих целях? Вот, я хочу прочесть тебе кое-что.

Я не мог поверить ее словам. Ошеломленный и пораженный более чем когда-либо в жизни, я смотрел, как она вытащила из заднего кармана клочок бумаги.

— Это из романа Эвана Коннела [88]. Знаешь такого? Послушай минутку. «Оригиналы привлекают нас по другой причине, основанной на доисторической вере в магические возможности. Если мы имеем нечто оригинальное, будь то череп, или клок волос, или автограф, или рисунок, мы думаем, что, возможно, получим немного силы или сущности того, кто некогда владел этим или сделал это».

Она бросила бумажку на кофейный столик и пальцем указала на меня.

— Это же в общих чертах твой портрет, и ты сам, Джо, в глубине души это понимаешь. Я изо всех сил старалась понять, в чем же тут дело. Единственное слово, какое могу для тебя придумать, — паразит. Не вредный паразит, но тем не менее. Два человека, которых ты искренне любил и которыми восхищался — Росс и Пол, — так очаровали тебя своей магией, что ты решил завладеть ее частью. И вот, ты украл историю брата после его смерти, и она сработала! Когда появился Пол, ты украл его жену, ты украл его ручку… Понимаешь, к чему я клоню, Джозеф? Господи, почему я зову тебя Джозеф? Знаешь единственную причину, почему ты остался со мной? Потому что у меня могла заваляться часть его магии, а ты не вынесешь одиночества в мире без всякой магии. Или, может, ты уедешь, так как у Карен есть новый источник и она сможет пополнять твой бак. Нехорошо так говорить, Джо, но ты понял, что я хотела сказать… Извини, что вывалила все это на тебя сразу, но это правда. Все. Я свое сказала. Хочешь теперь взять слово?

— Нет. Тебе, пожалуй, лучше уйти.

— Хорошо. Но ты подумай. Хорошенько подумай. Прежде чем прийти и врезать мне по носу, разорви это на кусочки и сложи заново. Я буду дома.

Она встала и, ничего больше не сказав, ушла.

Весь остаток дня я просидел в кресле, глядя то в пол, то в окно. Как она посмела! Что такого отвратительного я ей сделал, чем заслужил эти слова? Я просто был честен, а она за это разрезала меня пополам тупой бритвой. А что, если бы я был честен с нею до конца? Рассказал бы ей, что по-настоящему люблю другую, но собираюсь остаться с ней, повинуясь долгу, а не желанию. Такова была первая мысль уязвленного самолюбия. Мне хотелось врезать ей по носу за то, что она имела наглость сказать мне…

Правду? Не искал ли я сам эту правду все время с момента смерти брата, или я изо всех сил избегал ее? Я взял бумажку с цитатой Коннелла и несколько раз перечитал.

Солнце пересекло небосклон, и тени от жалюзи проследили его движение. Я готов был уступить ей в одном и признать: да, конечно, я воспользовался смертью Росса — но разве писателю и не полагается так вести себя? Извлекать пользу из своего жизненного опыта и пытаться осмыслить его на бумаге? Как может она винить меня за это? Осудила бы она меня, если бы эта история не произошла в нужное время в нужном месте? А что, если бы это осталось всего лишь упражнением в словесном творчестве для колледжа, и больше ничего? Тогда в ее глазах все было бы в порядке?

Она ревновала. Да, вот именно! Все свалившиеся на меня деньги и успех моих «Деревянных пижам» смогли отвлечь ее от Пола, а потом эти намеки, что я не хочу ее, после того как опасность миновала. Она была неудачницей, а я счастливчиком, и…

Как ни старался я пару минут, но так и не смог нарядить ее и в этот костюм. Индия не была ревнивой и определенно не зачахла бы оттого, что я ушел из ее жизни. В ней была сила, способная перенести любые бури, а у меня не хватало эгоизма вообразить, будто мой отъезд может подтолкнуть ее к непоправимому шагу. Боль и чувство вины — да, но не финальный занавес.

Часть вторая откровений, полученных неким Джозефом Ленноксом, писателем и паразитом, одним зимним вечером.

Когда на улице стемнело, я машинально пошел на кухню и открыл консервную банку супа. Дальше я ничего не помню до того момента, когда осознал, что только что вымыл посуду. Как зомби, я вернулся к моему креслу для размышлений и сел, чтобы получить следующую порцию.

С тех пор как я толкнул Росса и до нынешнего дня — не шла ли моя жизнь, такая счастливая и удачливая, на автопилоте? Возможно ли такое? Может ли человек функционировать в подобном вакууме так долго, не замечая этого? Неправда. Посмотрите на всю ту работу, которую я сделал! Все места, которые я посетил, все… все…

Свет в квартире на другом конце двора мигнул, и я понял, что все сказанное Индией — правда. Хотя и не совсем, поскольку я знал, что старался приобщиться вовсе не к чужой магии, а скорее к восторгу от жизни, которого сам, как сейчас понял, никогда не испытывал.

Восторг от жизни. Вот что общего было у Росса и Пола Тейта, так же как у Индии и Карен. Если и существовала какая-то магия, Индия недооценила себя, не взяв в расчет свою личность. Я хотел того, чем обладала она и все другие люди, — умения как можно дольше жить на все десять по десятибалльной шкале. А я? Я всегда выбирал три или четыре, поскольку боялся более высоких чисел, боялся последствий.

Росс хватал жизнь за грудки, постоянно вызывал ее на поединок. Пол и Индия прыгали в жизнь вслепую, даже не заботясь о том, что случится дальше, так как, что бы ни случилось, результат будет интересным. Карен идет и покупает тебе ковбойские сапоги, потому что любит тебя. Она трепещет от света, проходящего сквозь бокал красного вина, и рыдает над старыми фильмами, потому что над ними следует рыдать.

Восторг от жизни. Я уронил лицо в ладони и расплакался. И не мог остановиться. Так много всего я сделал не так; с Самого Первого Дня я оценивал расстояния, и температуру, и сердца (включая мое собственное!) неправильно и только теперь понял почему. Я плакал, и слезы не приносили облегчения, так как я знал, что никогда не обрету того восторга, который имели они, и это разрывало меня пополам.

Что я мог поделать? Мне было нужно поговорить с Индией. Рассказать ей обо всем этом. Я также хотел рассказать ей про Росса и про то, что сделал с ним. Она оказалась хорошим психиатром (ее диагноз был лишь немного неточным, но совсем чуть-чуть, учитывая, сколького она не знала!). Даже если она решит, что я снова ее использую, я хотел, чтобы она подумала над тем, что же мне делать теперь, когда кота уже выпустили из мешка, когда передо мной осталась жизнь, которую нужно прожить.

Потерев рукавом нос, я рассмеялся. Мне вспомнился смешной плакат, который я видел в каком-то «хедшопе» [89] много лет назад и который даже тогда поразил меня своей банальностью и бестактностью: «Сегодня первый день оставшейся у тебя жизни». Можно повторить это снова.

— Индия? Это Джо. Можно мне прийти поговорить?

— Ты уверен, что хочешь?

— Вполне уверен.

— Хорошо. Мне надеть боксерские перчатки?

— Нет, просто будь на месте.

Я принял душ и тщательно выбрал одежду. Выглядеть я хотел получше, так как хотелось, чтобы все вышло наилучшим образом. Я даже повязал галстук, который много лет боялся надевать из-за его дороговизны. Когда я был готов, то встал в дверях и наскоро осмотрел квартиру. Все было чисто и опрятно, все на своем месте, все в порядке. Возможно, когда я вернусь, моя жизнь тоже окажется в порядке. У меня был шанс привести жизнь в порядок, шанс, который я не хотел упустить, и я был благодарен судьбе за это.

Я хотел было пойти пешком, но так волновался от своей предстоящей речи, что взял такси. Как и в случае со съеденным раньше супом, я был так поглощен своими мыслями, что не заметил, как мы уже подъехали к ее дверям. Водителю пришлось дважды назвать цену — восемьдесят шиллингов. Я вытащил ключ, который мне дала Индия, и вошел. Меня поджидал запах холодного камня и пыли, но я слишком спешил, чтобы обратить на это внимание, и, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся по лестнице.

— Че-рез-две, че-рез-две, — повторял я в такт своим шагам. Бессознательно я сосчитал ступеньки. Раньше я никогда этого не делал. Тридцать шесть. Двенадцать — затем площадка, двенадцать — затем площадка

— Двенадцать-затем-площадка! — Я запыхался, но, добравшись до ее этажа, так кипел адреналином, что боялся, как бы не вышибить входную дверь.

Она предпочитала, чтобы я пользовался ключом, потому что, когда я звонил, она каждый раз либо принимала ванну, либо доставала из духовки суфле и, открыв дверь, тут же возвращалась к тому занятию, от которого я оторвал ее своим звонком. Войдя, я удивился, что в квартире темно.

— Индия!

Я прошел в гостиную, где виднелись лишь темные силуэты, оконтуренные серым светом из окон. Ее не было.

— Индия!

В кухне тоже никого. И в коридоре.

Озадаченный темнотой и тишиной, я подумал, уж не случилось ли чего-нибудь, пока я добирался. Это было не похоже на нее. В чем же дело?

Я хотел включить свет, когда вспомнил про спальню.

— Индия?

Свет с улицы полосками падал на кровать. От двери я увидел, что Индия лежит на постели спиной ко мне. Она была не укрыта, и ее голая кожа напоминала мягкую, яркую глину.

— Эй, что случилось? — Я подошел было к кровати, но остановился. Индия не двигалась. — Индия!

— Поиграй с Малышом, Джои, — раздалось у меня из-за спины. Знакомый, любимый голос, от которого мой позвоночник перекрутило ледяными щипцами страха. Я боятся обернуться, но пришлось. Там был он. Малыш. Он стоял у меня за спиной. Он был.

Я обернулся. Пол Тейт прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди; из-под мышек виднелись края белых перчаток, цилиндр набекрень. Ночной танцор.

Я начал приседать, как ребенок. Деваться было некуда. Ниже. Если я опущусь ниже, он не увидит меня. Я смогу спрятаться.

— Поиграй с Малышом, Джои!

Он снял цилиндр и замедленно, как во сне, стащил лицо Пола Тейта со своего — с ухмыляющегося лица Бобби Хенли.

— С первым апреля, мешок дерьма.

— Джо? — крикнула с кровати Индия, и я, как завороженная дудочкой факира змея, обернулся к ней.

Теперь она повернулась ко мне лицом, и свет казался неестественно ярким на ее обнаженных формах. Она поднесла руку к голове и коротким движением сорвала с себя волосы и лицо.

Росс.

Не знаю, откуда во мне взялись силы, но я вскочил на ноги и, оттолкнув Бобби, опрометью бросился из квартиры.

Я бежал так быстро, что на первом пролете поскользнулся и чуть не упал, но ухватился за железные перила. Через дверь и на улицу. Двигаться, бежать; прочь, бежать.

Что я делаю? Куда бегу? Бобби, Росс, Пол, Индия. Мои ноги отбивали их имена, пока я бежал в никуда, куда глаза глядят. Прочь. Так быстро, как никогда в жизни не бегал. Вперед! Загудела машина, и я рукой коснулся холодного металла. На ходу я задел собаку, и она взвизгнула. Хозяин что-то возмущенно крикнул. Раздался другой автомобильный гудок. Куда я бежал? Росс. Это все он.

Карен! Добраться до Карен! Эта идея озарила меня. Божий дар. Добраться до Карен! Добраться до Нью-Йорка. Убежать и скрыться и отправиться к Карен, где любовь, правда и свет. Карен. Она спасет меня. Я в первый раз испуганно оглянулся, не бегут ли они за мной. Нет. Почему? Почему их не было? Да не важно. Я вознес за это хвалу Богу и поблагодарил его за Карен. Я бежал и молился, и мне стало все ясно — вся игра Росса. Я увидел вес с такой ясностью, что у меня еле хватило сил удержаться на ногах. Мне хотелось лечь прямо на улице и умереть. Но — Карен… Она — убежище.

Все вокруг немного прояснилось. Я понял, что нахожусь у остановки поезда, маршрут которого проходит мимо отеля «Хилтон». Я мог поехать в «Хилтон» и оттуда, на автобусе, добраться до аэропорта. Не прекращая бега, я полез в задний карман, нащупывая бумажник со всеми моими деньгами и кредитными карточками. Он был на месте. «Хилтон», автобус в аэропорт, ближайший самолет — любой — из Вены, а потом откуда бы то ни было добраться в Нью-Йорк. К Карен.

Тяжело дыша, я взбежал по лестнице, снова перепрыгивая через две ступеньки.

На платформе никого не было. Я выругался, так как это, вероятно, означало, что поезд только что отошел. Я сжимал и разжимал кулаки, злясь на поезда, на Росса, на жизнь. Росс оказался Индией. Я влюбился в собственного брата, я занимался с ним любовью. Блеск. Просто блеск!

Я шагал туда-сюда по платформе, вглядываясь в даль и стараясь заставить поезд появиться. Потом оглянулся к лестнице, не идет ли кто-нибудь. Никого. Почему? Когда этот вопрос начал пугать меня, вдали на путях показалась тонкая полоска света. Поезд. Я спасен! Когда он был ближе, я услышал, как по лестнице кто-то поднимается. Шаги были медленные и тяжелые, усталые. Свет замаячил ярче; шаги приближались. Поезд с шумом подполз к платформе и остановился. Шаги тоже. Два вагона передо мной были совершенно пусты. Я подошел к двери и собирался уже открыть ее, когда услышал женский голос:

— Джозеф?

Я обернулся. Это была Карен. Моя Карен.

— Поиграй с Малышом!

Росс.