"Древо Жизни" - читать интересную книгу автора (Кей Гай Гэвриел)

Глава 6

За воротами дворца, за городскими стенами разрушительные последствия засухи были особенно заметны. Они проявлялись в толстом слое пыли на дороге, в жалких остатках колючей ржавой травы на склонах холмов, в оголившихся ветвях деревьев, в пересохших деревенских колодцах. На пятидесятый год правления Айлиля Королевство Бреннин переживало такие страдания, каких не помнил никто из живущих ныне.

Но на Кевина и Пола, выехавших рано утром на юг вместе с отрядом Дьярмуда, состоявшим из семи человек, особенно сильное впечатление производили изможденные лица крестьян, встречавшихся им по дороге, и их исполненные горечи глаза. С самого утра над дорогой дрожало знойное марево, вдали то и дело возникали миражи, а в небе по-прежнему не было ни облачка.

И все же Дьярмуд гнал коня рысью, и Кевин, совершенно не имевший опыта езды верхом да еще и после бурно проведенной бессонной ночи, был чрезвычайно рад, когда они наконец спешились возле какой-то таверны. Это была уже четвертая деревня на их пути.

Они наспех перекусили холодным мясом, сильно сдобренным какими-то острыми специями, хлебом и сыром, обильно запивая все это черным пивом и стараясь промыть забитые дорожной пылью глотки. Кевин, с огромным аппетитом поглощавший еду, заметил, что Дьярмуд коротко переговорил о чем-то с Карде, и тот потихоньку вышел с хозяином таверны в соседнюю комнату. Заметив взгляд Кевина, принц подошел к длинному деревянному столу, за которым сидел сам Кевин, Пол и еще гибкий темноволосый юноша по имени Эррон.

— Мы проверяем, нет ли сведений о вашем друге, — сказал Дьярмуд. — Собственно, это одна из целей нашей поездки на юг. Лорин отправился с той же целью на север. А еще я послал гонца на побережье.

— Кто же за нашими девушками присмотрит? — спросил Пол.

Дьярмуд слегка усмехнулся.

— Не беспокойтесь. Я знаю, что делаю. Там хватает моих людей, да и Мэтт во дворце остался.

— Так Лорин уехал без него? — Пол остро глянул на принца. — Но как же?..

Дьярмуд посмотрел на него весело:

— Между прочим, наш общий друг и без всякой магии отлично умеет постоять за себя. Мечом он владеет совсем неплохо. И чего это вы все время так беспокоитесь, а?

— А разве это так удивительно? — в тон ему заметил Кевин. — Мы понятия не имеем об этой стране, не знаем здешних обычаев и законов, Дейв куда-то пропал и никак не находится… Мы не знаем даже, куда в данный момент направляемся!

— Ну, это-то объяснить несложно, — сказал Дьярмуд. — Мы хотим попытаться перебраться за реку, в Катал. Делать это будем ночью, соблюдая максимальную осторожность, — если нас заметят, то постараются непременно прикончить.

— Ясно, — сказал Кевин и нервно сглотнул. — А нельзя ли заодно узнать, с какой стати мы подвергаем себя подобному риску?

Впервые за все утро Дьярмуд улыбнулся по-настоящему.

— Разумеется, можно! Вы поможете мне соблазнить одну даму. — Он повернулся к подошедшему Карде и шепотом спросил: — Ну что? Новости есть?

Новостей не было. Принц осушил свою кружку и направился к двери. Остальные, с трудом поднявшись на ноги, тут же последовали за ним. Деревенские жители, сидевшие в таверне, тоже вышли на улицу, чтобы посмотреть, как отряд Дьярмуда отправляется в путь.

— Да хранит тебя Морнир, молодой принц! — крикнул вдруг один из крестьян. — Клянусь Древом Жизни — пусть бы Великий взял старика и позволил тебе стать нашим королем!

На первую часть фразы Дьярмуд отреагировал вполне благосклонно и даже приветственно поднял было руку, но, услыхав последние слова крестьянина, изо всех сил вонзил шпоры в бока своего коня. Повисла страшноватая тишина. Взгляд принца стал ледяным. Все так и замерли. Вдруг Кевин услыхал громкое хлопанье крыльев — огромная стая ворон взлетела с земли, на мгновение закрыв солнце.

Когда же наконец Дьярмуд заговорил, голос его звучал холодно и повелительно:

— Твои слова свидетельствуют о том, что ты предатель, — сказал сын Айлиля и, не глядя на крестьянина, кивнул кому-то рядом с собой: — Колл!

Несчастный крестьянин скорее всего не успел даже заметить ту стрелу, которая сразила его насмерть. Дьярмуд, не оглядываясь и не сказав более ни слова, тронул с места коня, и тот тяжело застучал копытами по дороге. Колл убрал лук. Когда первое потрясение прошло, в толпе послышались крики и плач, но всадники уже скрылись за поворотом дороги, ведущей на юг.

Руки у Кевина дрожали, душу его переполнял гнев. Он скакал следом за остальными, но тот убитый человек все время был у него перед глазами. Видение это мешало ему дышать, а горестные вопли толпы все еще стояли в ушах. У Колла же, скакавшего рядом, лицо было совершенно бесстрастным; он, казалось, не был ни капли встревожен случившимся, однако на Пола старался не смотреть: слишком уж этот чужеземец внимательно на него поглядывал, а он, Колл, как последний дурак и предатель, и без того прошлой ночью выболтал ему чересчур много!

Ранней весной 1949 года доктор Джон Форд, родом из Торонто, взял двухнедельных отпуск и в полном одиночестве уехал из своей квартиры при лондонской больнице Св. Фомы — путешествовать автостопом по Озерному краю. Как-то, оказавшись севернее Кесуика, он прошагал целый день пешком по горам, страшно устал и решил заглянуть во двор фермерского домика, притулившегося у подошвы одного из холмов.

Там какая-то девушка доставала из колодца воду. Закатное солнце блестело на ее темных волосах. Заслышав звук его шагов, она обернулась, и он увидел, что глаза у нее серые. Джон снял шляпу и поздоровался, Держа шляпу в руке. Девушка застенчиво улыбнулась в ответ, и он попросил напиться. Она даже воды не успела ему подать, как Джон Форд влюбился в нее. Влюбился безоглядно, как, впрочем, склонен был отдаваться любому своему увлечению.

Диэдри Кауэн той весной исполнилось восемнадцать, и бабушка давным-давно сказала ей, что она полюбит человека из-за моря и выйдет за него замуж. Поскольку бабушку все считали ясновидящей, Диэдри и в голову не приходило сомневаться в справедливости ее слов. К тому же в глазах этого молодого человека была такая страстная мольба и такая нежность…

Отец разрешил Джону Форду переночевать у них в доме, и в той абсолютной тишине, какая бывает лишь перед рассветом, Диэдри встала с постели и вышла в коридор. Она совсем не удивилась, увидев возле своей двери бабушку, как не удивилась и тому, что старушка благословила ее, сопроводив это каким-то древним магическим жестом. А потом Диэдри вошла прямо в комнату Джона, смущенно пряча от него свои серые глаза, и тело ее было нежным и покорным, ибо она верила ему.

Они поженились осенью, и по первому снежку Джон Форд отвез свою жену домой. И вот сейчас, двадцать пять весен спустя, их дочь шла рядом с гномом к берегам какого-то неведомого озера по холмам неведомого мира — навстречу своей судьбе.

Тропа, ведущая к озеру Исанны, расположенному на северо-западе от Парас-Дерваля, извивалась по долине среди округлых холмов. Вокруг царила такая красота, которую, казалось, не способно умалить ни одно время года, если оно, разумеется, соответствует своим нормам. Но сейчас даже эта прекрасная земля выглядела истерзанной и опустошенной, и жажду этой исстрадавшейся от засухи земли Ким чувствовала сердцем; боль природы отдавалась в ее душе такой же мучительной тоскливой болью. Губы ее пересохли, лицо пылало, кости, казалось, заострились, затвердели и вот-вот прорвут обезвоженную воспаленную кожу. Каждое движение стало мучительным, Ким старалась не глядеть по сторонам.

— Она же умирает! — вырвалось у нее невольно.

Мэтт посмотрел на нее своим единственным глазом:

— Ты это чувствуешь?

Она с некоторым трудом, словно преодолевая какое-то сопротивление, кивнула:

— Я не понимаю, почему…

Гном помрачнел.

— Этот дар имеет и свою темную сторону. Ох, не завидую я тебе!

— Не завидуешь? Но в чем, Мэтт? — Ким нахмурилась. — Какой такой у меня дар?

— Великое могущество, память… — Мэтт говорил очень тихо. — Если честно, я и сам не знаю. Но если боль земли проникает так глубоко в твою душу…

— Во дворце мне было куда легче. Там я была как бы отгорожена ото всего этого…

— Мы можем вернуться.

На один лишь миг ее охватило острое, почти горькое желание действительно вернуться назад — туда, в свой мир, а не просто в Парас-Дерваль. Там пожухлая трава у тропинки и иссохшие за лето стебельки цветов не обжигают душу. Но она вспомнила глаза старой ясновидящей — когда их взгляды встретились в том парадном зале дворца, — и снова гулким эхом зазвучал в душе голос Исанны: Я ТАК ДАВНО ЖДАЛА ТЕБЯ!

— Нет, мы пойдем дальше, — сказала Ким. — Далеко еще?

— За тем поворотом уже будет видно озеро. Но постой, мне ведь нужно кое-что передать тебе! Жаль, я раньше не вспомнил! — И гном протянул ей серебряный браслет со вделанным в него зеленым камнем.

— Что это?

— Веллин. Это очень редкий и поистине бесценный камень; их совсем мало осталось, и тайна их обработки умерла вместе с Гинсератом. Веллин способен защитить от любого колдовства. Надень-ка браслет.

Кимберли с трепетным восторгом надела дивный браслет на руку, и ей тут же стало легче. Куда-то исчезла, растворилась та мучительная обжигающая боль в сердце, перестали ныть кости. Девушка чувствовала, что боль эта притаилась где-то рядом, но из нее самой она ушла. Ким даже вскрикнула от удивления.

Но лицо гнома оставалось по-прежнему мрачным, хотя он видел, конечно, какое облегчение принес его спутнице браслет с веллином.

— Что ж, — буркнул он, — значит, я был прав: великий Ткач всегда вплетает в основу и темные нити. Но пусть он сделает так, чтобы Лорин поскорее вернулся назад!

— Но почему ты так говоришь? — спросила Ким. — Что все это значит?

— Если этот веллин способен защитить тебя от боли, которую испытывает земля и которую на нее кто-то НАСЛАЛ, то этот кто-то владеет страшной силой, способной уничтожить все великое королевство. При одной этой мысли мне становится страшно. И я уже начинаю думать, а не правдивы ли старинные сказки о дереве Морнира и о том договоре, который Йорвет Основатель заключил с этим Богом Громовником. Ну а если и это неправда, я и предполагать не осмеливаюсь, каковы причины того, что творится сейчас во Фьонаваре. Идем же скорей, — встрепенулся он, — нам давно пора к Исанне.

И он зашагал куда более энергично, чем прежде. Как только они обогнули ближайший холм, Ким увидела озеро — синий самоцвет, вставленный в ожерелье из невысоких холмов. И отчего-то берега озера и окрестные холмы были зелены и усыпаны полевыми цветами.

Ким так и приросла к земле:

— Ой, Мэтт!

Гном молча стоял с нею рядом, пока она, совершенно очарованная, любовалась раскинувшимся перед ними озером.

— Да, это озеро действительно красиво, — молвил он наконец. — Но если бы ты могла увидеть наш Калор Диман в окружении горных вершин, то приберегла бы свои восторги для этого случая, ибо нет ничего прекраснее Королевы Вод!

Услышав незнакомое волнение в голосе гнома, Ким внимательно на него посмотрела, потом, вздохнув, закрыла глаза и некоторое время молчала. Когда же она снова заговорила, то голос ее звучал монотонно, точно чужой:

— Лежит оно высоко в горах, и летом тающие снега пополняют его воды, а воздух там легок и чист. Над озером этим вечно кружат орлы, а солнечные лучи пронизывают его светом, похожим на золотой огонь. Попробуй эту воду на вкус, и узнаешь, каков вкус света, что отражается от озерной глади, — света солнца, луны или звезд. Но при полной луне Калор Диман становится очень опасным, ибо в такие ночи ничто не способно затуманить взор человека и ничто не способно удержать его, когда озеро властно влечет его к себе. Зов его подобен неукротимой приливной волне, оглушающей, бьющей в самое сердце. Лишь тот, кого гномы называют своим истинным королем, способен в полнолуние провести всю ночь на берегу Калор Диман и не утратить разума. И, если он хочет обрести королевский Алмазный Венец, он должен пройти этот обряд, выдержать испытание и, сочетавшись браком с Королевой Вод, всю ночь провести на берегу озера, освещаемый полной луной. И тогда, как и полагается настоящему королю гномов, он всю жизнь будет связан священными узами с Калор Диман.

Кимберли открыла глаза и в упор посмотрела на бывшего короля гномов.

— Но почему, Мэтт?! — спросила она, и теперь голос ее звучал как обычно. — Почему ты покинул свой трон?

Он не ответил, однако и глаз не отвел. Потом, по-прежнему молча, повернулся и повел ее по извилистой тропе вниз, к берегу озера, где их встретила Исанна, Видящая Сны, и в глазах ее Ким заметила мудрость, понимание, жалость и что-то еще, чему нет названия.

Кевин Лэйн никогда не умел как следует скрывать свои чувства, а эта казнь, произведенная как бы между прочим, оказала на него такое глубокое и болезненное впечатление, что за весь день пути — тяжелого пути верхом — он не произнес более ни слова и до самого вечера был бледен от гнева, так и не нашедшего выхода. В сгустившихся сумерках отряд Дьярмуда выехал на опушку густого леса, как бы сползавшего по склону горы. Дорога, которая проходила как раз по опушке, примерно через полмили вывела их на открытое место, откуда видны были сторожевые башни небольшой крепости.

Дьярмуд, натянув поводья, остановил коня. На лице его не было заметно ни малейшей усталости. Казалось, это вовсе не он целый день скакал по горам и долам. Кевин, у которого зверски болела каждая косточка и каждая мышца, смотрел на принца с холодной завистью.

Зато принц на него ни малейшего внимания не обращал. Подозвав к себе невысокого крепыша с каштановой бородкой, Дьярмуд велел ему:

— Ступай туда, Рот, но поговори только с одним Аверреном, больше ни с кем. Учти: меня с вами нет, и Колл тоже отправился со своей группой на разведку совершенно в другом направлении. И вообще — никаких подробностей. Впрочем, он ни о чем и не спросит. Постарайся осторожненько выяснить, не встречал ли кто-нибудь из гарнизона неподалеку от крепости чужака. Нас догонишь уже на горе Даэль.

Рот пришпорил коня и галопом понесся к воротам крепости.

— Это Южная твердыня, — шепотом пояснил Карде Кевину и Полу. — Наш основной форпост в этих краях. Крепость, правда, не особенно велика, но и возможность того, что кто-то вздумает перебраться здесь через реку, тоже невелика. К тому же большой гарнизон стоит чуть западнее, в устье Саэрен. И как раз там, в Сереше, войска Катала дважды пытались вторгнуться на нашу территорию. Но Сереш — крепость мощная, да и береговая граница охраняется куда лучше.

— Но почему же так трудно просто перебраться через реку? — спросил Пол. Кевин упорно продолжал хранить презрительное молчание.

Даже в темноте было видно, что усмешка у Карде вышла невеселая.

— А это вы и сами скоро увидите. Когда к реке спустимся.

Дьярмуд, закутавшись в темный плащ, подождал, когда в ворота крепости пропустят Рота, а затем свернул с основной дороги и повел свой отряд на запад по узкой тропе, которая, нырнув в лесную чащу, начала постепенно забирать на юг.

Ехали они, наверное, около часа, стараясь соблюдать предельную тишину и осторожность, хотя никаких приказаний на сей счет не поступало. Кевин видел, что его окружают прекрасно обученные и опытные воины, хотя одежды их порой и отличаются поразительным безвкусием да и речь далека от совершенства и грубовата — особенно по сравнению с дворцовыми щеголями.

Тонкий исчезающий серпик луны повис в небесах точно позади отряда, когда они наконец выехали из леса на край долины, полого спускавшейся куда-то. Здесь Дьярмуд резко остановился и поднял руку, призывая к молчанию. И через несколько мгновений Кевин тоже услышал его — глухой рев могучего потока.

Они спешились. При свете месяца и звезд Кевин увидел впереди, буквально в сотне шагов от себя, отвесный обрыв. Но разглядеть, что там дальше, он оказался не в состоянии. На мгновение ему подумалось, что это и есть КРАЙ СВЕТА.

— Ученые говорят, здесь когда-то земля треснула, — раздался у него над ухом веселый голос. Кевин так и застыл: угасший было гнев снова проснулся в его душе. Но Дьярмуд продолжал как ни в чем не бывало: — Вот Катал и оказался на добрую сотню футов ниже нас — сам увидишь, когда ближе подойдем. Да, кстати, вот еще что: никогда не суди других слишком поспешно. — Принц по-прежнему говорил веселым, даже легкомысленным тоном. — Тот человек ДОЛЖЕН был умереть — иначе сейчас во дворце было бы уже известно, что я ПООЩРЯЮ ПРЕДАТЕЛЬСКИЕ РЕЧИ, направленные против короля. Там более чем достаточно таких, кто с удовольствием передаст подобные сведения обо мне. Этот несчастный был приговорен с того самого момента, как открыл свой рот. А смерть от метко пущенной стрелы куда легче той, которую ему уготовил бы Горлас. Здесь мы подождем Рота, а пока что я велел Карде растереть вас обоих с ног до головы нашим бальзамом, иначе вы просто не сможете перебраться на ту сторону — после целого дня верхом, да еще с непривычки, ваши тела просто откажутся вам повиноваться. — Дьярмуд отошел от Кевина и преспокойно уселся на землю, прислонившись спиной к дереву. Не прошло и нескольких минут, как совершенно ошарашенный Кевин Лэйн, не будучи, впрочем, ни пустышкой, ни тупицей, невольно улыбнулся и покачал головой.

Руки Карде были сильны и умелы, а снадобье, которым он пользовался, поистине творило чудеса. К тому времени как Рот нагнал их, Кевин вновь почувствовал себя вполне бодрым и полным сил. Уже совсем стемнело. Внезапно Дьярмуд отбросил свой плащ и поднялся с земли. Все мгновенно собрались вокруг него, и, хотя никто не проронил ни слова, чувствовалось, что все готовы действовать и напряжены до предела. Кевин поискал глазами Пола и увидел, что тот и сам уже на него смотрит. Они улыбнулись друг другу глазами и стали внимательно слушать, ибо Дьярмуд заговорил — давая указания очень тихо и четко. Возможно, ночная тишина еще усилила воздействие этой сдержанной речи, ибо всем все стало ясно с полуслова, и они в полной тишине двинулись вперед — теперь уже пешком. Их было теперь всего девять — десятый остался с лошадьми, — и двигались они к той самой реке, через которую им зачем-то требовалось перебраться, чтобы попасть в Катал, где их непременно убьют, если только заметят.

Кевин легко бежал рядом с Коллом, чувствуя, что его буквально распирает от какого-то яростно-радостного возбуждения, которое все усиливалось. Потом они пошли медленнее, пригнувшись к самой земле, а потом и поползли, и наконец, достигнув края утеса, он смог заглянуть вниз.

Саэрен была самой крупной рекой к западу от горного массива Эриду. Эффектными водопадами падая со скал в долины, она с ревом вырывалась на простор западного края, где должна была бы замедлить свой бег и разлиться по равнине, если бы страшный природный катаклизм на заре мира не разорвал здесь землю напополам — несколько тысячелетий назад вследствие мощного землетрясения в этом месте пролегла глубокая трещина, похожая на рваную рану: Саэренская горловина. И по этому узкому глубокому ущелью грохотала теперь река, непреодолимой преградой отделяя Бреннин, яростным рывком стихии заброшенный на возвышенность, от Катала, расположенного на низменном южном берегу и славящегося своими плодородными землями. Великая Саэрен никогда не замедляла здесь свой бег и никогда не отклонялась от проложенного ею русла, и даже самое засушливое лето в северной части Фьонавара не способно было умалить ее мощь. Река кипела и плевалась пеной в глубоком ущелье, на расстоянии двух сотен футов от них, посверкивая в лунном свете, свирепая и прекрасная. Неужели здесь им и предстоит спуститься к этой бешеной воде, прямо с этого вот утеса, настолько крутого, что просто невозможно поверить в возможность спуска?

— Если упадете, — сказал без улыбки Дьярмуд, — постарайтесь не кричать: вы можете выдать остальных.

Теперь Кевин наконец смог немного разглядеть противоположный и тоже совершенно отвесный берег реки. Он был расположен значительно ниже той точки, где они сейчас находились. Там горели сторожевые костры и виднелись темные фигурки воинов Катала — то были передовые пограничные посты, охранявшие земли и сады Катала от практически неосуществимого вторжения с севера.

Кевин, с трудом сдерживая дрожь, выругался и прошептал:

— Это же невозможно! Чего им там бояться? Ведь здесь никогда и никто перебраться не сможет!

— Да, разлом здесь глубокий, — спокойно кивнул Колл, лежавший на краю справа от Кевина. — Но Дьяр говорит, что несколько веков назад через Саэрен кое-кто все же перебрался, причем удачно. Правда, всего единожды. Вот мы и попробуем сделать это во второй раз.

— Черт побери, неужели только развлечения ради? — рассердился Кевин, все еще не веря тому, что они действительно будут сейчас штурмовать эту бешеную реку. — А что, собственно, случилось? Вам с принцем что, в триктрак играть надоело?

— Во что играть?

— Неважно, — буркнул, опомнившись, Кевин.

Да, по правде говоря, и объяснять-то, что такое триктрак, было уже некогда: Дьярмуд, находившийся справа от них и чуть дальше, тихо сказал что-то Эррону, и тот, гибкий и ловкий, мгновенно бросился к большому корявому дереву, которого Кевин в темноте даже и не заметил, и стал тщательно привязывать к стволу веревку. Затянув последний узел, Эррон сбросил конец веревки с обрыва и стал понемногу травить ее, придерживая руками. Когда последнее кольцо исчезло во тьме, Эррон поплевал на ладони и вопросительно глянул на Дьярмуда. Принц кивнул, и молодой воин шагнул вперед и исчез за краем обрыва.

Все точно загипнотизированные следили за туго натянувшейся веревкой. Колл даже разок сходил к дереву и проверил крепость узла. Ожидание было настолько тягостным, что ладони у Кевина от волнения стали влажными, и он тайком вытер их о штаны. Затем — по ту сторону натянутой веревки — он заметил Пола Шафера; тот смотрел на него, но в темноте лицо его ясно разглядеть было невозможно. И все же что-то в выражении этого лица, некая странная и строгая отчужденность, внезапно заставило Кевина осознать, ЧТО может сейчас произойти. Мысль об этом ледяным холодом обдала его с головы до ног и безжалостно вернула к воспоминаниям о той ночи, которую он тщетно старался забыть навсегда, — к той ночи, когда погибла Рэчел Кинкейд.

Впрочем, он всегда вспоминал Рэчел с искренней теплотой и любовью — кажется, невозможно было не любить эту темноволосую девушку, обладавшую удивительным, каким-то застенчивым изяществом, которую, однако, две вещи на свете способны были мгновенно воспламенить: звуки ее виолончели и присутствие Пола Шафера. У Кевина каждый раз перехватывало дыхание, когда он видел это — огонь, который вспыхивал в ее темных очах, когда в комнату еще только должен был войти Пол. Впрочем, замечал он и то, как нерешительно, с трудом раскрывается навстречу этой прелестной девушке душа его гордого друга. Но все же раскрывается — с верой, с надеждой. А потом все вдруг разлетелось вдребезги, и он стоял со слезами бессилия на глазах рядом с Полом в приемном покое больницы Св. Михаила, когда хирург сказал им, что Рэчел умерла, а лицо Пола Шафера после этих слов превратилось в застывшую маску. И тогда Пол произнес ту единственную фразу, после которой никто более не слышал от него ни словечка о гибели Рэчел: «Это должен был быть я». Он сказал это и ушел в ночь из чересчур ярко освещенного приемного покоя больницы. Ушел один.

Мысли Кевина нарушил вдруг совсем иной голос, обращавшийся к нему и принадлежавший совсем другой, теперешней ночи и совсем другому, чужому миру:

— Эррон уже внизу. Теперь твоя очередь, друг Кевин, — сказал Дьярмуд. И действительно, веревка больше не была натянута, а плясала в воздухе над пропастью, и это означало, что Эррон благополучно достиг дна ущелья.

Кевин, не думая больше ни о чем, поплевал по примеру Эррона на ладони и, покрепче ухватившись за конец веревки, скользнул вниз.

Притормаживая носками сапог о скалу для того, чтобы сохранить равновесие и уменьшить скорость, он осторожно спускался, перехватывая руками веревку, навстречу все более усиливавшемуся реву потока, зажатого в Саэренской горловине. Из отвесной скалы, по которой он спускался, торчали острые обломки — вполне реальная угроза, что веревка перетрется об один из них, — однако поделать с этим ничего было нельзя. И ничем нельзя было уменьшить боль в ободранных до крови, огнем горевших ладонях. Кевин лишь однажды посмотрел вниз, и у него сразу закружилась голова — с такой скоростью мчался там грохочущий поток. Повернувшись лицом к отвесному утесу и пытаясь сосредоточиться исключительно на спуске, Кевин некоторое время повисел неподвижно, а потом, несколько успокоившись, продолжил скольжение вниз, цепляясь руками, отталкиваясь и притормаживая носками сапог, вниз, вниз, туда, где ждала ненасытная река. В итоге он действовал почти машинально, нащупывая ногой трещины в скале или отталкиваясь от нее, как только веревка начинала скользить у него в ладонях. Он запретил себе чувствовать боль и усталость, запретил думать о том, что измученные верховой дорогой мышцы снова ноют от невероятного напряжения, он забыл даже, где находится. Весь мир сосредоточился для него сейчас в туго натянутой веревке и корявой поверхности скалы. Казалось, так было всегда и будет вечно.

Кевин настолько увлекся спуском, что, когда Эррон схватил его за лодыжку, сердце у него чуть не выскочило от внезапного ужаса. С помощью Эррона он приземлился на узенький выступ у самой воды; буквально в трех шагах от них неистовствовала, обдавая их брызгами, могучая Саэрен, совершенно ошеломившая его своим ревом. Разговаривать было практически невозможно: они просто не слышали друг друга.

Эррон три раза дернул за свободно повисшую веревку, и через несколько мгновений она уже вновь начала ритмично подергиваться и подпрыгивать под чьей-то тяжестью. Это Пол, устало подумал Кевин, это, конечно же, Пол. И вдруг все остальное заслонила одна отчетливая мысль, заставившая его начисто забыть об усталости: ПОЛУ ВСЕ РАВНО, ДАЖЕ ЕСЛИ ВЕРЕВКА ВЫСКОЛЬЗНЕТ У НЕГО ИЗ РУК. Выскользнет? Эта внезапно открывшаяся истина ударила Кевина, будто жаркой волной. Он посмотрел вверх. И с безумным беспокойством стал вглядываться в эту отвесную каменную стену, но луна освещала сейчас лишь южный берег, и Шафера в кромешной темноте видно не было. Только ленивое, почти насмешливое покачивание веревки свидетельствовало о том, что там, в вышине, кто-то есть.

И лишь теперь — чересчур поздно, господи, как поздно! — Кевин понял, насколько Пол сдал в последнее время. Он вспомнил, как вез его в больницу всего какие-то две недели назад после того злополучного баскетбольного матча, в котором Полу участвовать уж никак не следовало, и при воспоминании об этом сердце у него болезненно сжалось. Не в силах более вглядываться в эту темную грозную стену, он повернулся и стал смотреть на подпрыгивающий конец веревки. Пока продолжается этот безмолвный медленный танец, с Полом все хорошо. Подергивание веревки означает жизнь, продолжение жизни, и Кевин изо всех сил сосредоточился на этой мысли. Он не молился, но думал в этот миг об отце, что для него означало примерно то же, что и молитва.

Он все еще стоял, понурив голову и следя за пляшущим концом веревки, когда Эррон тронул его за плечо и показал куда-то пальцем. И тогда, подняв глаза, Кевин наконец вздохнул полной грудью: недалеко от земли он увидел знакомую хрупкую фигурку, быстро спускавшуюся к ним. Через несколько секунд Пол, тяжело дыша, ловко спрыгнул на землю. На мгновение взгляды их встретились, и Пол первым быстро отвел глаза. Потом он три раза дернул за веревку, скользнул в сторону и, совершенно обессиленный, рухнул на землю, прислонившись спиной к скале.

Через некоторое время на узкой полоске берега рядом с бешеной, плюющейся пеной рекой стояло уже девять человек. Глаза Дьярмуда поблескивали в отраженном водой свете луны, и сейчас он был похож на сторожкого зверя или на вольного духа ночи. Несколько минут передышки, и принц велел Коллу начинать следующий этап переправы.

Колл, у которого за спиной был огромный, аккуратно скрученный моток веревки, взял свой лук, выбрал в колчане стрелу, привязал конец веревки к специальному железному кольцу в оперении и, подойдя к самой воде, стал пристально вглядываться в противоположный берег. Кевину было не совсем понятно, что он там, в кромешной темноте, высматривал. Он видел, что на их каменистом берегу в тонкий слой земли умудрились пустить корни лишь несколько кустов да одно-два невысоких дерева, а на катальском берегу между скалами и рекой была еще и узкая полоска песка, на которой, во всяком случае, в непосредственной близости от воды, не росло вообще ничего. Колл тем не менее поднял свой огромный лук с вложенной в него стрелой, один раз спокойно вздохнул и с силой оттянул тетиву назад — движением очень плавным, хотя могучие мускулы у него на руке от напряжения вздыбились буграми. Потом он отпустил тетиву, и стрела, описав в воздухе дугу, перелетела на тот берег, таща за собой веревку, и глубоко вонзилась прямо в одну из скал, громоздившихся сразу за песчаной отмелью.

Карде, державший другой конец веревки, тут же натянул ее и закрепил. Колл, измерив длину натянутой веревки, отмерил еще столько же, чтобы получилась как бы двойная ширина Саэрен, а затем перерезал ее и снова, привязав свободный конец к стреле, выстрелил в ту же скалу на противоположном берегу. Стрела намертво вонзилась в камень.

Потрясенный Кевин повернулся к Дьярмуду, вопросительно на него глядя, и принц прокричал ему прямо в ухо, преодолевая рев потока:

— Это волшебные стрелы Лорина. Неплохо все-таки иметь в друзьях мага! Хотя если он узнает, как я воспользовался его подарком, то скормит меня северным волкам!

И Дьярмуд громко рассмеялся, глядя, как серебрятся в лунном свете веревки над Саэрен, кажущиеся тонкими паутинками. А Кевин вдруг всем сердцем почувствовал, как велико и заразительно обаяние этого человека. И сам рассмеялся от души, легко гоня прочь все прежние опасения и раздумья. Его охватило ощущение полной свободы и некой мистической общности с этой ночью, да и само их путешествие уже не казалось ему таким бессмысленным, и он с восторгом стал смотреть, как Эррон подтянулся, ухватился за веревку и пополз на тот берег, низко нависая над водой.

Волна, которая ударила темноволосого Эррона, оказалась, к счастью, не очень сильной, всего лишь отраженной одним из выступов скалистого берега. Эррон в этот момент как раз менял руки и от удара сорвался и повис на одной руке, отчаянно изгибаясь и стараясь не упасть. Но ударила вторая волна, ударила сильнее, безжалостнее, и сорвала-таки дерзкого смельчака с этого ненадежного моста и бросила прямо в кипящую пучину Саэрен.

Но не успела эта вторая волна ударить, как Кевин Лэйн бросился к воде. Упав плашмя на одну из крупных ветвей узловатого дерева, вцепившегося в землю корнями у самой воды, он, ни на секунду не задумываясь и не оглядываясь, пополз, судорожно, рывками продвигаясь вперед. Собственно, думать было просто некогда. Достигнув конца ветки, Кевин обвил ее ногами и повис вниз головой над ревущим потоком.

И, почти ослепнув от брызг, стал высматривать Эррона, которого, точно щепку в водовороте, несло прямо на него. Через мгновение Эррон выбросил вверх руку и судорожно вцепился в протянутую руку Кевина.

Но сопротивляться Саэрен было практически невозможно. Еще немного, и чудовищной силы поток, конечно же, сорвал бы Кевина с ветки, точно жалкий листок, но тут рядом с ним оказался кто-то еще и этот кто-то железной хваткой вцепился ему в ноги. Такую хватку разорвать, казалось, не могло бы ничто на свете!

— Я держу тебя! — кричал Пол Шафер. — Крепко держу! А ты тащи его из воды, если сможешь.

И услышав задыхающийся от неимоверных усилий голос друга, Кевин почувствовал вдруг необычайный прилив сил. Обеими руками ухватившись за руку Эррона, он изо всех сил потянул его к себе, стремясь во что бы то ни стало вырвать из хищной пасти реки.

Но тут уже на помощь подоспели остальные. Когда они подхватили Эррона и вытащили его на берег, Кевин разжал наконец руки и позволил Полу втащить его на ветку. Оседлав ее, они оказались лицом друг к другу; оба тяжело дышали и хватали воздух ртом.

— Ну ты идиот! — заорал вдруг Пол. Грудь его буквально ходила ходуном. — Черт знает, как ты меня напугал!

Кевин ошалело захлопал было глазами, а потом тоже заорал — слишком, СЛИШКОМ много накипело в душе:

— Заткнись! Это я тебя напугал? Интересно! А думаешь, ты мало меня пугал? Да я за тебя все время боялся, с тех пор как Рэчел умерла!

Пол, совершенно ошарашенный и явно неготовый к подобным заявлениям, умолк. А Кевин, дрожа от пережитого потрясения и огромного выброса адреналина в кровь, молчать был уже не в силах, и в голосе его отчетливо слышалась боль:

— Это правда, Пол. Например, когда я спустился первым и ждал тебя, мне показалось… что ты-то спускаться вовсе и не собираешься… И знаешь что еще мне казалось? Я, собственно, был в этом почти уверен: что тебе совершенно безразлично, что я по этому поводу подумаю или почувствую.

Чтобы слышать друг друга, они сидели, почти соприкасаясь головами. Зрачки Пола казались невероятно черными и огромными, а лицо в отраженном от воды лунном свете было бледным, как у привидения.

— Ты не прав… не совсем прав… — вымолвил он с трудом.

— Но и не так уж ошибся, верно? В общем, почти в самую точку попал, разве нет? Ах, Пол, да покорись ты хоть немного судьбе! Расслабься хоть чуточку! Если не можешь говорить об этом, так хоть поплачь по крайней мере! Она ведь твоих слез вполне достойна. Ну и поплачь о ней. Неужели ты не можешь ее по-человечески оплакать?

И тут Пол Шафер вдруг рассмеялся. У Кевина все похолодело внутри — так дико звучал этот смех.

— Да не могу! — воскликнул Пол. — В этом-то все и дело, Кев. Я правда этого не могу!

— Ты же так не выдержишь, ты просто сломаешься! — выдохнул, ужаснувшись собственным словам, Кевин.

— Возможно, — прошептал Пол. — Но поверь, Кев, я очень стараюсь не сломаться. И я знаю, как ты за меня переживаешь. И мне это далеко не безразлично, нет! Мне это очень важно знать. И если… если я действительно решусь уйти, то я… непременно попрощаюсь с тобой. Обещаю.

— Господи! Ты что, хочешь этим меня успокоить? И надеешься, что можно заставить меня…

— Да слезайте же вы оттуда наконец! — раздался с берега сердитый рев Колла, и Кевин с изумлением понял, что Колл зовет их уже давно. — И поскорей! Ветка вот-вот сломается!

Оба поспешили на берег, где, разумеется, попали в объятия своих спутников. Колл чуть спину Кевину не сломал своими медвежьими лапищами.

А принц Дьярмуд, подойдя к ним, сказал очень серьезно, без малейшей улыбки:

— Вы только что спасли моего друга, человека, которого я очень ценю. И я в долгу перед вами обоими. Я знаю, что поступил легкомысленно, пригласив вас с собой, и все время проклинал себя за эту глупость. Теперь я понимаю, что был к вам несправедлив. И, честное слово, я благодарен судьбе за то, что все-таки пригласил вас!

— Отрадно слышать, — как всегда, отшутился Кевин. — А то мне лично не слишком приятно было чувствовать себя чем-то вроде лишнего сундука. Ну что ж… — И Кевин встал и заговорил громче, чтобы все могли его слышать, а он изо всех сил старался вновь спрятать глубоко в тайники своей души все то, на что так и не получил ответа и на что не имел права ответить сам. — Давайте переберемся наконец через этот ручей! Мне страшно хочется увидеть знаменитые катальские сады. — И он, расправив плечи и высоко подняв голову, прошел мимо принца прямо к висевшей над рекой веревке, и тоска по-прежнему тяжким камнем лежала у него на сердце.

Один за другим они перебрались через Саэрен. И на катальском берегу, совсем недалеко от узкого, окруженного скалами песчаного пляжика, Дьярмуд действительно отыскал обещанную лестницу, ведущую наверх: стесанные временем еле заметные ступени, по которым, цепляясь руками, хоть и с трудом, но все-таки можно было подняться. Ступени эти были выбиты в скале пять столетий тому назад Алорром, наследным принцем Бреннина, первым и последним из его жителей, который сумел в этом месте перебраться через ревущую Саэрен и попасть в Страну Садов.

Река заглушала не только их шаги, но и вообще любые шорохи и шумы, и под покровом ночи они взобрались наверх, где свежая зелень приветствовала их. Пограничные посты в Катале были расставлены достаточно редко, стража вела себя беспечно, так что обойти любой пост ничего не стоило. Примерно в миле от реки они углубились в лес, чтобы переждать там до ночи. Начинал накрапывать светлый дождь.

Из-под ног исходил запах влажной плодородной земли, воздух был пропитан сладостным ароматом диких цветов. Кимберли и Исанна шли сквозь небольшую рощицу, окаймлявшую северный берег озера. Листва высоких деревьев, совершенно отчего-то не тронутая засухой, защищала от жарких солнечных лучей, и свет, просачиваясь сквозь нее, казался чуть зеленоватым. Они давно уже брели, окутанные этим странным неярким светом и прохладой, в поисках какого-то неведомого цветка.

Мэтт вернулся во дворец, а Кимберли осталась у Исанны.

— Пусть она сегодня у меня переночует, — сказала ясновидящая гному. — Здесь, у озера, ей ничто не грозит. К тому же ты дал ей веллин, Мэтт Сорин, и, возможно, это был куда более мудрый поступок, чем тебе могло показаться. Впрочем, я тоже пока еще не забыла свое мастерство. Да и Тирт со мной.

— Тирт? — удивился гном.

— Ну да, мой слуга, — спокойно пояснила Исанна. — Он и проводит девочку домой. Доверься мне и ступай с легким сердцем. Ты очень хорошо поступил, приведя ее сюда. Нам с ней нужно о многом поговорить.

И Мэтт ушел. Однако обещанных разговоров после его ухода так и не последовало. А когда Ким, смущаясь, начала задавать вопросы сама, седовласая Исанна отвечала ей лишь ласковой улыбкой да увещеваниями:

— Терпение, детка. Есть такие вещи, которые ты узнаешь сама и задолго до того, как тебе о них расскажут. А пока что нам необходимо отыскать один цветок. И лучше бы прямо сегодня.

Вот так Ким и оказалась в этой роще и теперь брела в светлой тени под деревьями, а вопросы так и роились у нее в голове. Цветок этот цвета морской волны, сказала ей Исанна, а в сердцевинке у него — точно капелька крови…

Ясновидящая шла впереди, легко и уверенно перешагивая через корневища и упавшие ветки деревьев. В лесу она казалась моложе, чем в парадном зале королевского дворца, и ей явно ни к чему было опираться на посох, да она его с собой и не взяла. Что опять же требовало объяснений, и Ким все-таки не выдержала, хотя и задала пока что только один вопрос:

— А ты чувствуешь засуху так же остро, как я?

Исанна остановилась и некоторое время внимательно смотрела на Ким, и ясные глаза ее ярко горели на морщинистом мудром лице. Потом она, так и не сказав ни слова, повернулась и пошла дальше по тропе, по-прежнему высматривая этот неведомый цветок. Ответ Ким получила лишь некоторое время спустя и совершенно неожиданно.

— Не совсем так, как ты. Иначе. Засуха утомляет меня, даже угнетает порой… Но настоящей боли, как ты, я не испытываю. Я могу даже… ВОТ ОН! — Исанна бросилась куда-то в сторону от тропы и опустилась на колени.

Цветок назывался баннион. Его красная сердцевинка действительно напоминала капельку крови на фоне сине-зеленых лепестков.

— Я знала, что мы непременно его сегодня отыщем! — Исанна даже чуть охрипла от волнения. — Ах как давно это было! Как много лет прошло с тех пор… — Она осторожно выкопала цветок вместе с корнями и комом земли, чтобы отнести его домой. — Пойдем, дитя мое. А потом я попробую рассказать тебе то, что ясновидящей знать необходимо.

— Почему ты сказала, что давно ждала меня? — спросила Ким. Они сидели в креслах у камина в маленьком домике Исанны. День перевалил за полдень. В открытое окно Ким видела слугу Исанны, Тирта, чинившего за домом изгородь. Во дворе копались куры, а к угловому столбу изгороди была привязана коза. Стены комнаты были увешаны полками, на которых в различных склянках и коробочках с надписями хранились всякие травы и растения; большей части этих названий Ким даже никогда не слышала. Мебели в гостиной было не много: два кресла, большой стол, маленький столик, а в алькове, у дальней стены комнаты, — аккуратно застланная кровать.

Прежде чем ответить, Исанна отпила немного из своей чашки. Пили они нечто, весьма напоминавшее отвар ромашки.

— Я видела тебя во сне, — сказала ясновидящая. — И не один раз. Ведь именно во сне мне и открывается будущее. Впрочем, в последнее время вещие сны приходят ко мне все реже и полны какого-то странного тумана. Но тебя я видела совершенно ясно и хорошо представляла себе, как ты выглядишь, какого цвета у тебя глаза, волосы… Какое у тебя лицо — я ведь много раз видела твое лицо…

— Но ПОЧЕМУ я тебе снилась?! КТО я такая, чтобы сниться тебе?

— Ты и сама уже знаешь ответ на этот вопрос — после совершенного вами Перехода, после того, как почувствовала боль этой земли, дитя мое. Ты такая же ясновидящая, как и я. Мало того — в своем ясновидении ты гораздо сильнее меня. Даже меня прежней. — Стоял жаркий сухой полдень, но Ким вдруг почувствовала леденящий озноб и отвернулась.

— Но я же, — тихо и жалобно сказала она чуть погодя, — я же ничего о вашей жизни НЕ ЗНАЮ!

— Именно поэтому я и должна научить тебя тому, что знаю сама. Именно поэтому ты сейчас здесь.

В комнате повисло напряженное молчание. Обе женщины — одна старая и седая, другая совсем юная на вид и темноволосая — молча смотрели друг на друга очень похожими ясными серыми глазами, ощущая на своих лицах ветерок с озера, напоминавший чье-то легкое дыхание.

— Госпожа…

Чей-то голос нарушил вдруг эту зачарованную тишину. Ким обернулась и увидела Тирта, который заглядывал в окно. Густые черные волосы и пышная борода почти скрывали его лицо; глаза тоже были очень темными, почти черными. Он был невысок, но мускулистые руки его, лежавшие на подоконнике, были явно очень сильны и покрыты темным загаром от постоянной работы на солнце.

Исанна, ничуть не удивившись, повернулась к нему.

— Это ты, Тирт? А я как раз собиралась тебя позвать. Не мог бы ты соорудить нам еще одну кровать? У нас сегодня заночует гостья. Ее зовут Кимберли; она два дня назад совершила Переход вместе с Лорином.

Тирт быстро и остро глянул на Ким и, словно смутившись, неловко пригладил волосы, падавшие ему на лоб.

— Ну раз так, я уж постараюсь. А еще я хотел сообщить, что кое-кого видел в лесу… не из наших мест…

— Волков? — спокойно спросила Исанна. Тирт ошеломленно уставился на нее, потом молча кивнул. — Я их уже видела — вчера ночью во сне. Но, к сожалению, почти ничего нельзя с этим поделать. О чем я вчера во дворце и сообщила Лорину.

— Ох, не нравится мне это! — пробурчал Тирт. — Никогда еще на моей памяти волки так далеко на юг не забегали. А какие они огромные! Волки не должны быть такими большими! — И он с отвращением сплюнул в пыль, вновь сердито откинул волосы со лба и пошел прочь. Ким увидела, что он сильно хромает и старается щадить левую ногу.

Исанна, заметив ее взгляд, пояснила:

— Нога у него была сломана много лет назад. И плохо срослась. Он так на всю жизнь хромым и остался. А вообще мне повезло, что он у меня служит, ведь никто другой ВЕДЬМЕ служить не пожелал бы! — Она улыбнулась. — Ну что ж, придется начать наши занятия прямо сегодня ночью.

— Ночью?

Исанна кивком указала ей в сторону банниона, лежавшего на столе.

— Ну да. И начнется все с этого цветка, — сказала она. — Как и у меня — много-много лет назад.

Ущербная луна встала поздно, и было уже совсем темно, когда они вдвоем вышли на берег озера. Дул слабый, но прохладный ветерок; вода ласково, любовно поглаживала берег. Над головой сияли яркие летние звезды, и лучи их были похожи на серебряную филигрань на черном фоне небес.

Лицо Исанны казалось суровым и отстраненным, и Ким, поглядывая на ясновидящую, чувствовала, как ее охватывает напряженное предвкушение чего-то неведомого. Смещалась, казалось бы, сама ось мироздания, но она понятия не имела, как и куда эта ось смещается; твердо знала она лишь одно: самой судьбой было ей предопределено попасть на берег этого озера.

Исанна гордо выпрямилась, хрупкая, маленькая, и ступила на плоский выступ скалы, нависавший над озером. Она велела Ким сесть с нею рядом. Еле слышно шелестела листва под ветерком да тихо плескалась у берега вода. Исанна вдруг заговорила, воздев к небесам руки жестом властным и призывным, и голос ее прозвучал в ночи точно звон колокола:

— Услышь меня, Эйлатин! Услышь мой призыв и приди ко мне, ибо ты мне нужен, нужен в последний раз — и более, чем когда-либо прежде! Приди, Эйлатин, ибо в руках моих священный баннион! — При этих словах цветок в ее руке вспыхнул как пламя, переливаясь голубовато-зеленым и красным, и она бросила его в озеро. Сверкая, баннион пролетел над водой и огненной стрелой упал в темную пучину.

Ветер сразу улегся. Ким чувствовала рядом с собой присутствие Исанны, хотя та была неподвижна как мраморная статуя. Сама ночь, казалось, собралась в один комок и затаилась, воплотившись в окружавшей их тишине и неподвижности воздуха. Не было слышно ни единого звука, ни единого шороха, все застыло. Ким почудилось, что бешено бьющееся сердце вот-вот выскочит у нее из груди. Под луной поверхность озера казалась зеркальной, абсолютно гладкой, но под ней отнюдь не чувствовалось спокойствия. Напротив, вода как бы замерла, свернулась в кольцо, точно змея, выжидая решающего мгновения. Каждой своей жилочкой Ким ощущала горячий ток крови, а в душе у нее что-то дрожало, вибрировало, точно камертон, настроенный на слишком высокую для человеческого уха частоту.

И тут вдруг озеро словно взорвалось. Сразу же все пришло в движение, и в самом центре озера возникла воронка, из которой поднялся затем небольшой смерч, вращавшийся слишком быстро, чтобы можно было рассмотреть, что у него внутри. В лунном свете смерч отливал голубовато-зеленым.

Потрясенная до глубины души, смотрела Ким, как этот смерч приближается к ним, постепенно замедляя свое вращение, и наконец останавливается совсем, как бы повиснув над водой прямо перед Исанной. И только тут Ким разглядела человеческую фигуру. То был мужчина огромного роста.

По плечам его кольцами вились длинные волосы цвета морской волны, а глаза были холодны и чисты, точно осколки льда. Его обнаженное тело, стройное и гибкое, переливалось в лунном свете, словно покрытое блестящей чешуей. А на руке его кровавой раной светилось кольцо с красным камнем — таким же красным, как и сердцевина цветка, с помощью которого он был призван.

— Кто вызвал меня? Кто заставил меня против моей воли подняться из родных глубин? — Голос его звучал холодно; то был холод ночных вод, какими они бывают ранней весной, и в ледяном голосе этом чувствовались опасность и угроза.

— Эйлатин, это я, Исанна. Ты мне очень нужен! Прошу, превозмоги свой гнев и выслушай меня. Давно уже не стояли мы с тобой на этом берегу.

— Давно — для тебя, Исанна, — возразил Эйлатин. — Ты стала старухой и скоро отправишься на корм червям! — Это он сказал с явным удовольствием и торжеством. — Но я-то в своих зеленых чертогах и не думал стареть; для меня время течет незаметно, и разве что огонь банниона способен потревожить глубины моих вод. — И Эйлатин показал руку, на которой красным огнем пылал камень в кольце.

— Я бы никогда не стала тревожить твои воды светом банниона, не будь у меня серьезной причины. Что ж, сегодняшняя ночь станет последней в твоей долгой службе. Так выполни же мою последнюю просьбу и навсегда освободись от тех уз, которыми был связан со мною. — Чуть вздохнул ветерок; вновь зашелестели листвой деревья.

— Ты клянешься? — Эйлатин приблизился к берегу и, казалось, стал еще выше, немыслимо прекрасной башней вздымаясь над Исанной и нетерпеливым жестом откинув с лица длинные мокрые волосы. Вода струилась по его плечам и бедрам.

— Клянусь, — отвечала Исанна. — Я связала тебя клятвой не по своей воле. Я этого не хотела. Я всегда считала, что дикая магия должна быть свободной. И повторяю: лишь оттого, что нужда моя ныне очень велика, я решила призвать тебя с помощью огненного цветка. Но клянусь: сегодня ты наконец обретешь полную свободу!

— И что же я должен сделать?; — Голос Эйлатина; звучал теперь еще холоднее, еще враждебнее, и сам он весь светился и мерцал зеленоватым огнем, точно зажженным какой-то темной, недоброй силой.

— Вот, — сказала Исанна и указала на Кимберли.

Взгляд Эйлатина пронзил Ким точно ледяной клинок, и она вдруг увидела, почувствовала, из каких бездонных чертогов призвала к себе Исанна это божество. Перед взором Ким проплывали причудливой формы коридоры со стенами из базальта, украшенные извивающимися морскими водорослями, где царила абсолютная тишь немыслимых морских глубин… Она изо всех сил старалась выдержать взгляд божества, не моргнуть, не отвести глаза, и Эйлатин отвернулся первым.

— Теперь я понял, — сказал он Исанне. — Теперь я знаю! — И в голос его будто вплелась тонкая нить чего-то похожего на искреннее уважение.

— Но она-то не знает НИЧЕГО! — воскликнула Исанна. — Сотки для нее свой узор, Эйлатин! Сотки ей Гобелен, который поможет ей понять, кто она такая, и расскажет ей о нашем прошлом. И освободи себя от того бремени, которое вынужден был нести.

И Эйлатин, сверкая очами где-то в вышине, спросил, и голос его был похож на грохот расколовшейся глыбы льда:

— И это задание будет последним?

— Да, это мое последнее задание, — подтвердила Исанна.

Но он не сумел услышать в ее голосе горечи утраты. Подобные чувства — печаль, боль разлуки — вообще были ему чужды, они не принадлежали его миру. Услышав слова ясновидящей, Эйлатин улыбнулся и весело тряхнул головой, откидывая назад свои мокрые кудри, — он, казалось, уже предвкушал свободу, и трепет ожидания пробегал волной по его прекрасному, чуть зеленоватому телу.

— Что ж, СМОТРИТЕ! — воскликнул он. — Смотрите и познавайте! Но знайте, что видите Эйлатина в последний раз! — И он скрестил руки на груди, и кольцо у него на пальце вспыхнуло, точно охваченное огнем сердце. А потом он опять превратился в смерч, но, как ни странно, глаза Ким все время оставались прикованными к его глазам, она постоянно видела его лицо, даже когда воды озера вспенились и встали стеной. А потом его холодные — ах какие холодные! — глаза и слепящий свет красного камня у него на руке заслонили для нее в этом мире все остальное.

А потом он проник в ее душу, очень глубоко, куда глубже, чем способен был бы даже возлюбленный, и полностью овладел ее душой, и Кимберли наконец открылся тот Гобелен, о котором говорила Исанна.

Она видела, как возникали миры — сперва Фьонавар, а затем и все остальные — в том числе и ее собственный, возникновение которого было похоже на мгновенный промельк времени. И Боги являлись ей, и она знала все их имена, и прикасалась — да только не могла удержать, ибо этого не может ни один смертный, — к самой сути того невероятно сложного рисунка, что ткал на своем станке великий Ткач…

А потом, вихрем унесясь от этого светлого видения, она внезапно лицом к лицу столкнулась с воплощением древних сил Тьмы, с Ужасом, царившим в горной твердыне Старкадх. И под его взором вся сжалась, чувствуя, как рвется нить в сотканной Ткачом основе; и познала суть Зла. Горящие уголья глаз того, кто властвовал здесь, прожигали ее насквозь; ей казалось, что его когти рвут ее плоть в клочья, и всем своим нутром почувствовала она немыслимую глубину его ненависти и узнала его имя: Ракот, Расплетающий Основу; Ракот Могрим, которого боялись даже Боги и который стремился уничтожить великий Гобелен жизни и скрыть грядущее мира в своей черной зловещей тени. И пытаясь вырваться из его страшных уз, избежать его подавляющего любую волю могущества, она в бессилии своем испытала немыслимое и бесконечное отчаяние.

И даже Исанна, пепельно-бледная и совершенно в эти мгновения беспомощная, услышала ее горестный плач — плач поверженной в руины невинности — и заплакала на берегу своего озера. Но Эйлатин, не останавливаясь и ни на что не обращая внимания, все ткал и ткал свой Гобелен, отбрасывая прочь надежду и отчаяние и оставаясь холоднее весенней ночи, и красный камень у него на руке, прижатой к груди, ослепительно вспыхивал каждый раз, когда он вихрем проносился по озеру, точно спущенный с поводка ветер, стремясь скорее обрести ту свободу, которую некогда утратил.

Кимберли, однако, не сознавала ни где находится, ни сколько уже прошло времени; она не видела ни озера, ни скал, ни ясновидящей, ни царственного духа вод. Неким магическим заклинанием она была как бы заперта внутри той системы образов, которую Эйлатин заставлял ее воспринимать в тот или иной момент. Она видела, например, как из-за моря явился Йорвет Основатель и как он приветствовал светлых альвов, встречавших его на Сеннетской косе, и сердце у нее замирало от восторга — до того прекрасны были и эти сказочные альфы, и эти высокие сильные люди, призванные основать великое Королевство Бреннин. А потом она узнала, почему все короли Бреннина от Йорвета до Айлиля называются Детьми Морнира, и Эйлатин показал ей Древо Жизни в Священной роще.

Показал он ей и народ дальри, вихрем перенеся ее к северо-западу, на великую Равнину. Она видела, как Всадники дальри со стянутыми сзади в пучок длинными волосами преследуют своих великолепных элторов; а потом Бог воды показал ей гномов, что обитают под горами-близнецами Банир Лок и Банир Тал; показал он ей и дикие племена, населяющие далекую горную страну Эриду.

Затем Эйлатин унес ее на южный берег Саэрен, и она увидела дивные сады Катала и поняла, сколь могущественны правители этой красивой страны, что раскинулась за рекой. И в самое сердце Пендаранского леса заглянула она, хоть и мельком, и испытала одновременно горькие и сладостные чувства, увидев, как в роще встретились Лизен Лесная и Амаргин Белая Ветвь и как Лизен связала себя вечной клятвой, став первым Источником для самого первого из магов Фьонавара. А потом Ким видела, как она — прекраснейшее дитя всех земных миров — умерла, бросившись с башни в море.

Она все еще оплакивала эту утрату, когда Эйлатин перенес ее на поле брани — то была великая битва с Ракотом. Она узнала Конари и его любимого сына Колана, так и прозванного: Возлюбленный. Она видела яростную атаку светлых альвов, и Ра-Термаин, величайший из их правителей, явил ей свой сияющий лик… И видела она, как это великолепное воинство рвали в клочья клыки страшных волков и цверги-убийцы, и еще она видела крылатых тварей, спущенных с поводка Могримом, которые были страшнее и древнее самых ужасных снов и видений. И видела она, как Конари и Колан, явившись слишком поздно, были отрезаны и загнаны в ловушку, и как, подобно красному солнцу, неизбежно уходящему с небосклона перед наступлением ночи, неизбежно должен был умереть и славный Конари. Все это видела она, и сердце ее разрывалось, когда войско дальри, выгнувшись дугой и громко распевая песни, вырвалось из тумана и устремилось за Ре-вором прямо к закатному солнцу. Она и понятия не имела, что горько заплакала, — но это видела Исанна, — когда всадники дальри и воины Бреннина и Катала, обезумев от горя и гнева, отогнали все же войска Тьмы на тот берег Андарьен, оттеснили их на северо-восток к Старкадху, где у подножия горы воссоединились со Львом, правителем Эриду, и где, когда кровь и дым сражения наконец рассеялись, все увидели, как Ракот упал на колени, признавая свое поражение.

Затем Эйлатин показал Ким, как Ракота Могрима заковали в цепи и упрятали глубоко в подземелье. И она узнала очертания Рангат, которая с тех пор стала тюрьмой Расплетающего Основу, и увидела, как Гинсерат изготавливает Сторожевые Камни. А потом страны, люди, правители, батальные сцены стали сменять друг друга точно в калейдоскопе, понеслись вскачь, а Исанне, наблюдавшей со стороны, показалось, что Эйлатин затянул девушку в некий чудовищный водоворот, с такой скоростью он теперь вращался, и старая пророчица поняла, что именно в эти мгновения навсегда теряет его. Она уже чувствовала на губах вкус ЕГО свободы, и для нее вкус этот был смешан с горечью утраты и глубокой болью.

А Эйлатин вращался все быстрее, вода под его ногами побелела от пены, и видела Исанна, как та, что была с нею рядом, переставала быть просто девушкой: она познавала, ЧТО значит видеть ясные сны, ЧТО значит предвидеть будущее.

Наконец Эйлатин замедлил свое вращение и остановился.

Кимберли лежала на скале, раскинув руки, в глубоком беспамятстве, и лицо ее было белым как мел. Дух вод и ясновидящая Бреннина довольно долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

Наконец послышался звучный голос Эйлатина, холодный, как лунный свет:

— Я выполнил твое задание. Она узнала то, что была в состоянии воспринять. Ты права: в ней заключена великая сила, но я не уверен, по плечу ли ей это страшное бремя. Она так молода…

— Больше уже нет, — прошептала Исанна. Оказалось, что говорить ей отчего-то очень трудно.

— Возможно. Впрочем, это не мое дело. Я соткал для нее Гобелен, ясновидящая. Отпусти же меня, освободи от этого огня. — Его лицо было сейчас совсем близко, льдистые глаза странно, нечеловечески светились.

Исанна кивнула.

— Я же обещала. Давно пора было освободить тебя… Ты же знаешь, почему был так мне нужен, ведь знаешь, правда? — В ее голосе слышалась мольба.

— И все равно я не могу простить тебя.

— Но ведь ты понимаешь, почему я так сделала?

Снова надолго воцарилось молчание. Потом Эйлатин сказал:

— Да. Я понимаю. — И если бы кто-то мог услышал его в эти мгновения, то решил бы, что в этом ледяном, голосе звучит некая приглушенная нежность. — Я понимаю, почему ты связала меня.

Исанна опять заплакала; слезы блестели у нее на ресницах, стекали по морщинистым щекам. Но спина оставалась прямой, голова была высоко поднята, и звонко прозвучали ее последние слова:

— Что ж, я больше не держу тебя! Отныне ты свободен. И от меня, и от огня банниона. Свободен отныне и навсегда! Laith derendel, sed bannion. Echorth!

И при этих звуках магического заклятия из уст Эйлатина вырвался высокий, пронзительный вопль — то была не просто радость долгожданного освобождения, но нечто значительно большее; и вопль этот был почти за пределами возможностей человеческого уха. А кольцо с красным камнем как бы само собой соскользнуло с пальца Бога и упало к ногам Исанны.

Она опустилась на колени, чтобы поднять кольцо, а когда распрямилась, то сквозь пелену застилавших глаза слез увидела, что Эйлатина уже нет с нею рядом, а над озером снова кружит чудовищный смерч.

— Эйлатин! — крикнула она ему вслед. — Прости меня, Эйлатин, если можешь! Прости и прощай!

Вместо ответа он лишь ускорил свое вращение, еще более дикое, вольное и необузданное, чем прежде, а потом, достигнув середины озера, скрылся в пучине вод.

Но та, что слышала последние слова Эйлатина и видела, что было потом, страстно молилась про себя, желая навсегда запомнить это, и ей показалось — а может, она просто это себе вообразила? — что в тот самый миг, когда Бог воды должен был исчезнуть в глубинах озера, он все же выкрикнул в знак прощания ее имя — ясным ледяным голосом навсегда отныне свободного существа.

И, упав на колени, Исанна обхватила Ким обеими руками и стала баюкать ее в объятиях, как мать баюкает свое дитя.

Прижимая к себе девушку и глядя ослепшими от слез глазами на пустынную гладь озера, она не заметила, как из-за выступа скалы у нее за спиной выглянул темноволосый и темнобородый человек и довольно долго смотрел на них с Кимберли. Он подождал, пока Исанна немного не пришла в себя и, взяв кольцо с красным камнем, которое так долго носил на своем пальце Эйлатин, не надела его осторожно на правый безымянный палец Ким. Кольцо отлично подошло по размеру — как и видела это в своих снах Исанна.

И тогда прятавшийся за скалой чернобородый человек повернулся и, так никем и не замеченный, пошел прочь. И в походке его не было и намека на хромоту.

В ту весну ей исполнилось семнадцать, и она еще не успела привыкнуть к тому, что мужчины называют ее красавицей. В детстве она и правда была очень хорошенькой, но подростком стала похожа на неуклюжего жеребенка — длиннорукая, длинноногая, с вечно исцарапанными коленками, вся в синяках после мальчишески буйных игр в садах Лараи Ригал, хотя игры эти считались абсолютно не подходящими для юной принцессы и наследницы престола. Особенно после того, как на охоте погиб Марлин. Именно тогда она и стала наследницей Трона Из Слоновой Кости. Она едва помнила ту торжественную церемонию, которую, впрочем, постарались провести как можно скорее, настолько сильно она была потрясена смертью брата. В тот день у нее ужасно болела коленка (два дня назад она здорово грохнулась о землю), а на отца было просто страшно смотреть. Ну а потом коленка зажила и никаких падений на землю больше не было, потому что пришел конец ее веселым играм в садах и на берегу озера, неподалеку от Летнего дворца. Она научилась обуздывать себя, постаралась приспособиться к распутным нравам Двора, а со временем стала и достаточно милостиво обходиться с поклонниками и бесконечными «женихами», ибо действительно очень похорошела и становилась настоящей красавицей — Темная Роза Катала, Шарра, дочь Шальхассана.

Но гордости в ней по-прежнему было хоть отбавляй, как и у всех в ее роду, и волей она обладала достаточно сильной — совсем уж редкое качество среди изнеженной знати Катала, однако вполне естественное у нее, истинной дочери своего отца. И в душе Шарры все еще вспыхивали порой искры затаенного протеста против тех требований, которые предъявляло ей положение наследницы престола, и тех бесконечных обрядов и ритуалов, которые попросту мешали ей жить.

А сейчас, гуляя по своим обожаемым садам Лараи Ригал, где запахи калата и мирры, эльфинеля и ольховых почек окутывали ее сладостными воспоминаниями, она никак не могла успокоиться. Даже мысли о том, что она скрывала ото всех, разжигали в ее душе пожар куда более сильный, чем способны были зажечь бесчисленные поклонники и те, кто, преклонив колена перед троном ее отца, просили ее руки, поспешно произнося ритуальную фразу: «В глазах твоей дочери восходит солнце!» Все-таки, несмотря на всю свою гордость, она была еще слишком молода и неопытна.

Да, у нее была своя тайна! И тайну эту она хранила ото всех именно по причине своей молодости и неопытности. Дело в том, что с некоторых пор в ее комнате стали появляться ЭТИ ПИСЬМА! И она понятия не имела, КАК ОНИ ТУДА ПОПАДАЮТ! В тайне от всех держала она и свои подозрения насчет того, КТО может оказаться автором этих посланий, и по ночам сгорала от томительных предчувствий.

Ибо о великой страсти повествовали эти письма, и каждое слово неведомого автора, который неустанно воспевал дивную красоту принцессы Шарры, было исполнено любовного огня — никогда в жизни не слышала она подобных слов! Страстное желание таилось даже между строк, она точно слышала чей-то голос, что пел ей о любви, и все это наконец разбудило ее душу — душу узницы этого дворца, где она когда-нибудь станет полновластной хозяйкой, — и вызвало ответную страсть. Все чаще с тоской вспоминала она канувшие в прошлое веселые и беззаботные утра своего детства, не связанные с бесконечными сложными придворными ритуалами. А ночью оставшись наконец одна, она испытывала странное томление, родственное тоске, но связанное с совсем иными вещами, ибо письма неизвестного автора постепенно становились все более дерзкими и бесстыдными, а описания его страсти к ней превратились в обещания дивных наслаждений, которые способны дать любящим их руки, их губы…

Но ни под одним письмом не было подписи! Изящный слог, прекрасный почерк — все это явно свидетельствовало о благородном происхождении их автора, но имени его Шарра по-прежнему не знала. Пока однажды весной, щедро рассыпавшей цветущие калаты и анемоны по садам Лараи Ригал, не получила последнее послание. И это письмо было подписано! И когда она увидела это имя, то окончательно уверилась во всем том, о чем так давно догадывалась, что свято хранила в душе. «А я знаю что-то такое, чего не знаете вы!» — вот с какими мыслями она теперь легко и даже весело принималась по утрам за свои обязанности и встречала бесконечных «женихов», с которыми затем — да еще и в сопровождении целого эскорта — должна была прогуливаться по извилистым аллеям и прелестным горбатым мостикам ее любимых садов. И лишь ночью, отпустив наконец всех своих фрейлин и горничных, полностью готовая ко сну, с расчесанными и вольно распущенными по спине длинными густыми кудрями, могла она вытащить из тайника то последнее письмо и в который раз перечесть его при свете свечи:

Было уже далеко за полночь. Вечером прошел дождь, а потому цветы эльфинеля у нее под окном пахли особенно сильно. Ветерок уже успел развеять облака, и ущербная луна светила прямо в окно спальни. Лунный свет ласково коснулся лица Шарры, скользнул по блестящей волне густых темных волос.

Полнолуние было девять ночей назад.

Значит, автор письма уже неведомым образом перебрался через Саэрен и прячется где-то здесь, в темноте, неподалеку? И завтра…

Шарра, дочь Шальхассана, глубоко вздохнула в своей девичьей постели и спрятала письмо в тайник. И в эту ночь, когда ее наконец сморил сон, снились ей вовсе не детские игры; она беспокойно металась, ворочалась с боку на бок, и беспорядочно рассыпавшиеся по подушкам роскошные черные кудри ее водопадом стекали на пол.

Венессар Гатский был так юн и застенчив, что ей даже захотелось взять его под свое крыло. Прогуливаясь с ним утром по Круговой аллее, она старалась не мучить его вопросами и насмешками, а говорила в основном сама. Одетый в желтый дублет и штаны в обтяжку, длиннолицый и какой-то испуганный, мальчик этот то и дело с ошалелым видом склонялся к ней, когда она перечисляла ему названия цветов и деревьев и рассказывала историю Т'Варена, создателя садов Лараи Ригал. И Шарра, дразня этого олуха и нарочно приглушив голос, чтобы не подслушивали сопровождающие, тащившиеся на всякий случай в десяти шагах впереди и позади них, с упоением продолжала свой рассказ, и ее юному спутнику даже в голову прийти не могло, сколько раз уже она рассказывала все это другим.

Они неторопливо проследовали мимо кедра, с которого она упала как раз в тот день, когда погиб ее брат Марлин, и за день до того, как ее назвали наследницей престола. И вскоре за поворотом тропы, после седьмого по счету горбатого мостика и очередного искусственного водопада, она увидела у северной стены на поляне огромное дерево-лиру.

Разговор замер. Венессар Гатский попытался было довольно неуклюже оживить его и разразился целым каскадом покашливаний, пофыркиваний и восклицаний, однако все его усилия были тщетны. Принцесса погрузилась вдруг в такое глубокое молчание и задумчивость, что несчастному Венессару показалось, будто эта красавица, словно цветок, свернула свои лепестки, отгородившись таким образом от всех. Впрочем, даже и в таком виде она, эта Черная Роза Катала, вполне способна была кого угодно свести с ума. Венессар был в отчаянии. «Да ведь отец с меня шкуру снимет!» — думал он, не зная, как подступиться к Шарре.

Но она сама в конце концов сжалилась над ним и взяла его под руку. В этот момент они как раз шли по девятому мостику, завершая круг и направляясь к павильону, где, удобно раскинувшись на подушках, восседал сам Шальхассан в окружении изысканных и благоухающих придворных и слуг, вооруженных опахалами. Этот благосклонный жест поверг юного Венессара в состояние полного оцепенения; движениями своими он теперь напоминал игрушечный механизм, не обращая внимания на злобные и хищные взгляды своего отца, Брагона, сидевшего рядом с Шальхассаном.

Но, заметив, какими глазами смотрит Брагон на нее, Шарру, она вздрогнула, и его плотоядная улыбка под черными усами стала еще шире. В улыбке этой не было ровным счетом ничего от притворного умиления, с каким мог бы смотреть на нее возможный свекор. Глаза Брагона горели таким нескрываемым жадным желанием, что тело Шарры под шелком платья напряглось от отвращения.

А вот отец ей не улыбнулся. Он никогда не улыбался, ее отец.

Шарра склонилась перед ним в почтительном реверансе и отошла в тень; ей сразу же принесли стакан ледяного м'рае и целое блюдо замороженных сладостей. Когда Брагон наконец собрался уходить, она очень постаралась, чтобы он заметил, с каким холодным презрением она на него смотрит. А вот Венессару она улыбнулась и даже протянула ему руку, и этот недотепа чуть не забыл коснуться ее руки лбом. «Все, довольно!» — думала она. И пусть отец все узнает и не заблуждается относительно тех причин, по которым она никогда больше не примет этих людей! Она уже не пыталась сдерживать гнев, бушевавший у нее в душе.

«Больше всего мне хочется, — с горечью думала Шарра, умудряясь, правда, даже улыбаться окружавшим ее придворным, взобраться снова на тот кедр, выше ветки, что тогда подломилась подо мной, значительно выше, на самую макушку, и оттуда, превратившись в сокола, взлететь в небо и парить высоко-высоко в полном одиночестве над сиянием озера и великолепием садов!»

— Вот скотина! — сказал Шальхассан, наклоняясь к ее уху, чтобы, кроме нее, его могли случайно услышать только рабы, на которых, впрочем, и внимания-то обращать не следовало. — А сынок совсем зеленый. Дурачок этакий…

— Оба хороши, — сурово молвила его дочь. — Все они такие.

Луна, превратившаяся в тонкий серпик, взошла поздно. Из своего окна Шарра видела ее прямо перед собой над восточным берегом озера, но покидать свою комнату не спешила. Куда это годится — приходить на свидание вовремя? И пусть этот наглец усвоит, что она, принцесса Катала, не побежит на его зов, точно какая-то служанка из Родена или еще какого-нибудь северного селения!

И тем не менее пульс под тонкой кожей ее запястья бился что-то уж чересчур часто. «И мою жизнь — ах, это такая малость! — ты держишь сейчас в своих тонких прелестных пальчиках!» — это были его слова, и это была чистая правда. Стоило ей слово сказать, и не миновать ему гарроты за подобную дерзость. Такой поступок мог бы даже послужить началом войны.

Нет, сказала она себе, это было бы крайне безответственно. Она, дочь Шальхассана, поздоровается с этим нахалом самым учтивым образом и в полном соответствии с его собственным высоким положением хотя бы потому, что он, надо отдать ему должное, сохранил свою страсть в тайне. И проделал такой долгий путь, подвергался такой страшной опасности только ради того, чтобы ее увидеть! Что ж, ответ ее будет вполне благожелательным и милостивым, а он пусть с этим ответом и отправляется назад, к себе на север. И пусть даже не надеется на большее. За подобную самоуверенность и наглость нужно платить! И этот Дьярмуд из Бреннина получит должный урок! А еще, подумала она вдруг, интересно было бы узнать, как он перебрался через Саэрен… Вот уж действительно, были бы сведения первостепенной важности для ее страны, которой она в свое время станет править!

Она несколько успокоилась; дыхание стало ровным, бешеное биение сердца замедлилось. И куда-то исчез не дававший ей покоя образ одиноко летящего в вышине сокола, точно его сдул порыв ветра. Теперь, взяв себя в руки, Шарра чувствовала себя настоящей наследницей катальского трона, отлично знающей свои обязанности. Осторожно приподняв юбки, она неторопливо перелезла с подоконника на мощную ветку старого, покрытого густой листвой дерева, росшего у нее под балконом, и стала спускаться.

Огненные мухи, лиены, так и сновали в темноте. Густые тревожные ароматы ночных цветов опутали Шарру, точно паутиной. Она шла при свете тонкого месяца уверенно, хорошо зная дорогу, ибо обнесенные стеной сады хоть и раскинулись на много миль, но были все же для нее настоящим родным домом, и она знала здесь каждую тропинку, каждую ямку на аллеях. Однако подобная ночная прогулка была теперь из области запретных удовольствий, исчезнувших из ее жизни, и она, безусловно, получила бы жестокий выговор от отца, если бы оказалась обнаруженной. А ее слуг, несомненно, высекли бы кнутом.

Ничего, никто ее не обнаружит! Стража с фонарями обходит дозором только внешние стены, а здесь, в ее садах, — совсем иной мир. Здесь единственные источники света — месяц, да звезды, да еще парящие в воздухе и словно тающие во тьме огненные мухи. Было так тихо, что она слышала шуршание насекомых и слабый плеск воды в искусственных водопадах. В листве вздыхал ветерок, а где-то под деревом-лирой Шарру ждал тот, кто описал ей, сколь многое умеют губы и руки влюбленных…

На этой мысли она немножко задержалась, остановившись на четвертом горбатом мостике и слушая тихий плеск прирученной воды, бегущей по разноцветным камешкам. Никто — это она отлично понимала — не знает, где она сейчас! И она тоже абсолютно ничего не знает, кроме неясных сплетен, о том, кто ждет ее сейчас в темноте. Но мужества ей, дочери Шальхассана, не занимать, хотя, возможно, сейчас она и ведет себя глупо и легкомысленно!

Шарра оделась обдуманно — в ярко-голубое с золотым кантом платье, украсив его одной лишь подвеской из ляпис-лазури на груди. Она была очень хороша!

Решительно тряхнув головой, она миновала знакомый мостик, прошла по тропе за поворот и увидела дерево-лиру.

Но возле дерева никого не было.

Она ни секунды не сомневалась, что он уже ждет ее там. Хотя это и было довольно нелепо, если учесть, сколько опасностей могли подстерегать его. А что, если это кто-то из ее одуревших поклонников? Какой-нибудь идиот подкупил одну из горничных, вот та и подбрасывала к ней в комнату эти письма? Вряд ли настоящий принц Бреннина, наследник трона, — она знала, что он стал им после изгнания своего старшего брата, — стал рисковать своей жизнью и пускаться в сомнительные приключения из-за женщины, которую даже никогда в жизни не видел…

Опечаленная, сердясь на себя за подобные мысли, Шарра сделала последние несколько шагов и остановилась под золотистыми ветвями дерева-лиры. Ее длинные пальцы, все же ставшие безупречно ухоженными за несколько лет вынужденного безделья, гладили толстый ствол.

— Если бы ты была не в юбке, я бы пригласил тебя присоединиться ко мне. Здесь, наверху, очень неплохо. Хотя вряд ли принцесса Катала умеет лазить по деревьям… Ну что, мне спрыгнуть? — Голос раздался прямо у нее над головой, и она с огромным трудом подавила желание посмотреть туда. Она даже головы не подняла!

— В этом саду, — спокойно сказала она, — мне знакомо каждое дерево, и на каждое из них я залезала не раз. — Сердце у нее бешено билось. — В том числе и на это. И очень часто именно в юбке. Но сейчас мне что-то никуда лезть не хочется. Так что, Принц Дьярмуд — ведь ты принц Дьярмуд, верно? — слезай лучше сам.

— А если не слезу? — Все-таки тон у него был чересчур насмешливый для человека, вроде бы сгоравшего от любви к ней. И Шарра решила не отвечать. Впрочем, он не стал дожидаться ее ответа. Зашуршали листья, и принц легко спрыгнул на землю с нею рядом.

А потом его руки взяли в плен ее нежную ручку, и его губы — а вовсе не лоб — коснулись ее запястья. Ну, это бы еще можно было как-то простить, встань он перед ней на колени, однако он не только не встал на колени, но и продолжал целовать ее запястье, ладонь, пальцы…

Она резко отдернула руку, чувствуя, к своему ужасу, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди и стук его, наверное, слышен даже этому нахалу. А ведь она еще и лица его рассмотреть как следует не успела…

Словно прочитав ее мысли, он вышел из тени в полосу лунного света. Вспыхнули светлые растрепанные кудри, и он действительно преклонил перед ней колено. И тогда она наконец увидела его лицо.

Глаза Дьярмуда, широко расставленные, с тяжелыми веками и густыми, почти как у женщины, ресницами были ярко-синими, большими. Рот тоже был крупный, даже чересчур крупный и сочный, хотя очертания губ были тверды. Твердым и мужественным был также гладко выбритый подбородок.

Он улыбался ей и совсем не насмешливо. Она догадалась, что он тоже отлично смог рассмотреть ее лицо, освещенное ущербной луной.

— Ну и что… — начала было она.

— Глупцы! — прервал ее Дьярмуд дан Айлиль. — Мне много раз говорили, что ты прекрасна. Раз шестнадцать, не меньше. И каждый хвалил тебя по-своему.

— Ну и что? — Она замерла в напряженном ожидании, уже готовая опустить на его голову топор своего гнева.

— Клянусь очами Лизен — все они были правы! Но никто и ни разу даже не упомянул, что ты еще и умна! Хотя мне, конечно, следовало бы об этом догадаться. Наследница Шальхассана, безусловно, должна обладать гибким умом.

К подобному повороту она оказалась совершенно не готова. Никто никогда не говорил ей таких слов. Совершенно выбитая из колеи, она судорожно пыталась припомнить те приемы, с помощью которых так легко управляла своими бесконечными «женихами», этими юными венессарами…

— Прости меня, — сказал принц Дьярмуд, поднявшись с колен и стоя совсем близко от нее, — но я не предполагал… Нет, я, конечно, знал, что мне придется иметь дело с ЮНОЙ ОСОБОЙ — в том смысле, какой обычно вкладывается в это понятие. Но ты совсем не такая! Может быть, мы немного прогуляемся? И ты покажешь мне свои сады?

Когда она пришла в себя, то поняла, что уже идет с ним по северной части Круговой аллеи; и ей показалось, что было бы глупым ребячеством противиться, когда он взял ее за руку. И все-таки она не могла не задать ему тот вопрос, что вертелся у нее на языке, пока они молча брели по темной аллее, окутанной ночными ароматами и слабо освещаемой парящими у них над головой огненными мухами.

— Но если ты считал меня простушкой, то зачем же писал мне такие письма? — спросила она и почувствовала, как ухнуло куда-то сердце, все замедляя свои удары и словно отсчитывая, насколько она успела овладеть собой, пока он обдумывает ответ. «Посмотрим, что ты ответишь мне, дружок! Не так-то тебе будет легко это сделать!» — думала она сердито.

— Красота всегда обезоруживала меня, — спокойно начал Дьярмуд. — А слухи о твоей красоте давно уже достигли моих ушей. Но ты оказалась гораздо прекраснее, чем мне говорили.

Неплохо для северянина. Даже довольно изящно. Вполне достойно медоточивых уст Галинта. Однако на эту удочку он ее не поймает! И пусть он хорош собой, пусть тревожно бьется ее сердце, когда он стоит с нею рядом в темноте и тихонько поглаживает ее руку, как бы невзначай касаясь порой ее груди, — пока что Шарра чувствовала себя в полной безопасности. Если где-то в глубине души у нее и вспыхнуло сожаление, то это был всего лишь очередной вираж того сокола, что парил — в ее душе, перед ее мысленным взором, — высоко-высоко в небесах, и она решительно всякие сожаления пресекла и заговорила привычно-равнодушно:

— Т'Варен заложил сады Лараи Ригал еще во времена моего прадеда Талласона, которого у вас на севере хорошо помнят, и не без причин. Сады эти занимают много квадратных миль и по всему периметру обнесены высокой стеной, включая и озеро, которое… — И она продолжала рассказывать тем же тоном, каким говорила со всеми своими «женихами», хотя сейчас была ночь, а не утро, и этот мужчина не выпускал ее руки из своих горячих рук. Отличие в итоге оказалось не столь уж и велико. «Я могла бы даже поцеловать его, — думала она. — В щеку, на прощание».

У очередного мостика они вышли на Перекрестную тропу и снова двинулись по дуге на север. Теперь месяц, совсем выйдя из-за деревьев, плыл высоко в небе в обрамлении кружевных облаков, временами раздуваемых ветерком с озера, приятным и не слишком холодным. Шарра продолжала свободно болтать, время от времени все же замечая, что ее спутник упорно молчит. Однако пожатие его руки становилось все крепче, и он снова как бы нечаянно коснулся ее груди, когда они проходили мимо одного из водопадов.

— Эти мостики названы в честь наших девяти провинций, — сказала она, — а цветы в каждой части парка…

— ДОВОЛЬНО! — резко прервал ее Дьярмуд, и она умолкла, даже не закончив фразу. Он остановился и повернулся к ней лицом. За спиной у нее были заросли кустарника калат — в детстве она часто пряталась там.

Теперь он выпустил ее руку. И долго смотрел на нее совершенно ледяными глазами. А потом вдруг повернулся и пошел по дорожке дальше. Ей ничего не оставалось, как поспешить за ним. Нагнав его, она молча пошла рядом, стараясь не отставать.

Когда же он наконец снова заговорил, то смотрел не на нее, а прямо перед собой. Голос его звучал негромко, но уверенно:

— Ты сейчас была, как неживая. Что ж, если тебе нравится играть в милостивую принцессу с теми жалкими щенками из знатных семей, что снуют вокруг тебя и пытаются за тобой ухаживать, то я в эти игры не играю. Меня это совершенно не интересует. И все же…

— Никакие они не щенки! И вовсе не жалкие! Это представители старинных катальских родов! И они…

— Пожалуйста, не надо! В конце концов, это же оскорбительно для нас обоих, разве ты этого не понимаешь? Или, может быть, тебе нравится тот женоподобный мальчик для битья, которого я видел сегодня утром? Или его отец? Но эти ведь даже хуже, чем просто жалкие! Я бы, например, с огромным удовольствием этого Брагона собственноручно прикончил! Нет, больше ни слова о них! Мне невыносимо видеть, как ты унижаешь себя и меня, разговаривая со мной так же, как с этими придурками!

Они снова подошли к дереву-лире. Среди его ветвей пела птица. Шарра, чтобы дать хоть какой-то выход обуревавшим ее чувствам, пригнула одну из веток и чуть не сломала ее.

— Господин мой, я должна сказать, что весьма удивлена твоими словами. Вряд ли ты мог ожидать от меня слишком откровенных речей уже во время… нашего первого…

— Но я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ожидал! Я надеялся услышать настоящую женщину! Которая когда-то — еще совсем недавно! — была девчонкой-сорванцом и облазила в этом парке все деревья! Но ты слишком увлечена своей ролью принцессы. Вот что раздражает меня. Мало того, причиняет мне боль. А сегодня я и вовсе чувствую себя униженным!

— А что, сегодня какой-то особый день? — спросила она насмешливо и тут же прикусила язык.

— Да, — ответил он. — Сегодня — наш день.

И обнял ее, и в тени дерева-лиры наклонился и прильнул к ее устам. И голова его заслонила от нее месяц в небесах, и, хотя это и было ей все равно, глаза ее сами собой закрылись, и она почувствовала, как губы его раздвигают ее губы, и его язык…

— Нет!! — Она изо всех сил рванулась и чуть не упала. Они стояли лицом друг к другу на расстоянии двух шагов, и сердце у нее колотилось, как обезумевшая от страха птица, изо всех сил старавшаяся вырваться и улететь прочь. Нужно было удержать эту птицу, взять себя в руки. Нужно. Она ведь все-таки Шарра, дочь…

— Темная Роза, — сказал Дьярмуд, и голос его дрогнул. Он шагнул к ней.

— Нет! — Она вскинула руки, словно пытаясь от него отгородиться.

Дьярмуд остановился. Посмотрел на дрожащую девушку.

— Почему ты меня боишься? Что во мне так пугает тебя? — спросил он.

Шарре было трудно дышать. Она чувствовала, как напряжена ее грудь, и какой странный теплый ветер веет вокруг, и как близко стоит от нее этот принц, и еще что-то темное, теплое чувствовала она в своей душе — там, где…

— Как ты перебрался через реку? — вдруг выпалила она.

Она ожидала любой насмешки, очередного дурацкого ответа — это бы даже помогло ей прийти в себя, — но глаза его отнюдь не смеялись и отвечал он спокойным, ровным тоном:

— С помощью волшебных стрел. Мне их подарил один маг. И обыкновенной веревки. Мы натянули ее над самой водой и по ней перебрались — как обычно перебираются через реку. Это нетрудно. А наверх мы взобрались по лестнице, высеченной в скале несколько веков тому назад. Но учти: я это рассказываю тебе одной. Ты никому не скажешь?

В ней проснулась принцесса Катала.

— Я никогда не даю подобных обещаний — не имею права. Но сейчас и здесь я, так или иначе, тебя не предам. Хотя тайны, угрожающие безопасности моего народа…

— А какую, по-твоему, тайну только что выдал тебе я? Я ведь, между прочим, тоже наследник королевского трона!

Она только головой покачала. Кто-то внутри ее истерически вопил, призывал ее немедленно бежать отсюда, от него подальше, но она никуда не побежала, а осторожно сказала:

— Если ты, господин мой принц, думаешь, что тебе удастся завоевать дочь Шальхассана всего лишь рассказами о том, как ты пробрался сюда и…

— Шарра! — с болью вскричал он, впервые вслух произнеся ее имя, и оно прогремело в ночи, точно удар колокола. — Ты только послушай, что ты говоришь! Это же не просто…

И вдруг они оба услышали бряцание оружия. Это дворцовая стража обходила стену дозором.

— Что это за крик? — раздался скрипучий голос, и она узнала Деворша, капитана королевской стражи. Ему что-то ответили шепотом, и он громко возразил: — Нет, я слышал голоса! Так, вы двое быстро проверьте стену изнутри. И собак возьмите!

Ночную тишину нарушил громкий лязг мечей.

Неведомым образом оба они тут же оказались в спасительной тени дерева. Она положила руку ему на плечо.

— Беги. Если они тебя найдут, то непременно убьют.

Невероятно, но взгляд его по-прежнему был спокоен; он с нежностью, не отрываясь, смотрел на нее сверху вниз.

— Если найдут, то, конечно, убьют, — сказал он. — Правда, сперва пусть попробуют. Что ж, в крайнем случае ты закроешь мне глаза, как я тебя просил. — И тут выражение его лица изменилось, голос стал жестче: — Но по своей воле я тебя сейчас ни за что не оставлю! Пусть сюда явится хоть весь Катал, если он так жаждет моей крови!

И — Боги, Боги, все Боги Катала! — как сладки были его губы, как ослепительно уверенны прикосновения его рук, когда он поспешно расстегивал лиф ее платья… И, должно быть, по прихоти великой Богини, Шарра сама обняла его и притянула к себе, и сама поцеловала его — жадно и страстно, выпустив наконец на волю все те желания, которые так долго пыталась сдерживать. Ее обнаженные груди напряглись под его лаской, и она сладострастно изогнулась от восторга, смешанного с обжигающей болью, зародившейся где-то внутри ее, когда он опустил ее в густую траву, срывая с нее и с себя одежды. А потом его тело точно слилось с ее телом и стало для нее и этой ночью, и этим садом, и всеми мирами сразу, а перед ее мысленным взором вновь возник вольный сокол, что парит на своих широких крыльях в темном небе, освещаемый полной луной.

«Шарра!»

Кто-то громко выкрикнул это имя за стеной, в саду.

— Что это? — воскликнул один из стражников. — Нет, я точно слышал чьи-то голоса! Вы двое все-таки посмотрите в саду. И собак возьмите!

Двое стражников бегом направились к западным воротам.

И тут же остановились, сделав всего несколько шагов и уже невидимые в темноте. «Стражниками» были, собственно, Кевин и Колл, которые сад обследовать, разумеется, не стали, а поспешили вернуться в ту неприметную низинку, где залегли остальные их товарищи. Третьим же «стражником», пролаявшим приказ, был Эррон, удачно изменивший голос и оказавшийся среди своих даже раньше Колла и Кевина. А до настоящей стражи было минут десять ходу, и направлялась она совсем в другую сторону. Весь этот план был придуман Дьярмудом, в том числе и точное время «тревоги», пока до наступления темноты все они лежали в засаде, наблюдая за стражниками и слушая их голоса.

Теперь им оставалось только ждать возвращения Дьярмуда, и они тихо полеживали в темной низинке, а кое-кто даже уснул, воспользовавшись свободной минуткой, ведь вскоре им вновь предстоял долгий путь на север. Никто не разговаривал. Слишком возбужденный, не в состоянии расслабиться, Кевин лег на спину, глядя, как медленно проплывает по небу луна. Несколько раз до них доносились голоса настоящих стражников, в очередной раз дозором обходивших стену, которой был обнесен сад. Принц все не возвращался. Луна, достигнув зенита, начала постепенно сползать к западу; все небо было усыпано яркими летними звездами.

Карде увидел Дьярмуда первым. С ног до головы одетый в черное, принц все же был заметен на стене — его светловолосая голова прямо-таки светилась в лунных лучах. Карде быстро проверил, нет ли поблизости патруля. Впрочем, и на этот раз Дьярмуд все рассчитал безупречно, так что Карде, выпрямившись уже без опаски, подал принцу знак, что опасности нет, и тот легко спрыгнул со стены, перекатился по земле, тут же вскочил и, низко пригнувшись, отбежал в сторону и нырнул в знакомый овражек, где прятались его друзья. Кевин заметил, что в руке Дьярмуд сжимает какой-то цветок, волосы у него в полнейшем беспорядке, дублет надет и застегнут кое-как, а глаза сверкают от возбуждения.

— Дело сделано! — сказал он, поднимая цветок и как бы салютуя им своим спутникам. — Только что я сорвал в саду Шальхассана самую прекрасную из его роз!