"Последний свет Солнца" - читать интересную книгу автора (Кей Гай Гэвриел)

Глава 5

Для купцов с острова Рабади весна и лето выдались неудачными, и нашлись люди, точно знающие почему. Список поводов для недовольства оказался длинным.

Пусть Стурл Ульфарсон, который сменил Хальдра Тонконогого на посту правителя острова, имел всего одну руку, но зато у него было два глаза, два уха и хорошее чутье на настроение людей, и он понимал, что люди сравнивают процветание (преувеличенное) времен Тонконогого с бедами и дурными предзнаменованиями, отметившими начало его правления.

Возможно, это было несправедливо, но никто не принуждал его добиваться этого поста, а Ульфарсон был не из тех, кто склонен себя жалеть. В противном случае он бы напомнил, что всем известная кража серого коня Тонконогого, из-за которой и начались все их неприятности, случилась до того, как он стал правителем. Он бы отметил, что ни один муж, каким бы руководителем он ни оказался, не мог бы предотвратить грозу, погубившую двух молодых людей ночью в поле вскоре после этого. И мог бы также выразить сожаление по поводу того, что едва ли во власти местного правителя управлять событиями в огромном мире: война между Каршем, Москавом и Сарантием не могла не сказаться на торговле на севере.

Стурл Однорукий решительно перечислил все это (он вообще был человеком решительным в большинстве случаев), когда кто-то посмел бросить ему прямой вызов, но он также постарался сделать все от него зависящее на острове и в результате кое-что обнаружил.

Это началось с семей погибших во время грозы. Всем известно, что Ингавин посылает гром и всяческие бури, что нет никакой случайности в том, что они убивают людей или разрушают дома. Невозможно терпеть мир, в котором погода совершенно непредсказуема.

Эта девушка отрабатывала свой год на службе у вёльвы в поселке на краю леса. Молодые женщины острова Рабади по очереди отдавали ей свой долг перед тем, как выйти замуж. Это был обычай, почетный обычай. Фуллу, богиню хлебов, невесту Ингавина, тоже нужно было уважать и почитать, чтобы дети рождались здоровыми, а поля оставались плодородными. Йорд, ясновидящая, была важной фигурой здесь, на острове: по-своему не менее могущественной, чем правитель.

Стурл Однорукий нанес в поселок официальный визит, принес подарки вскоре после того, как был избран на свой пост собранием свободных жителей — тингом. Ему не нравилась вёльва, но это не имело значения. Если уж существует колдовство, то надо, чтобы оно было тебе на пользу, а не против тебя. Женщины могут быть опасными.

Именно это он и обнаружил. Родственники юноши и девушки подталкивали друг друга к кровной мести, каждое семейство винило отпрыска другой семьи в том, что они оказались у памятного камня и лежали там вместе, когда ударила молния. У Стурла были собственные соображения по поводу того, кто кого соблазнил, но важно было сначала показать, что он проводит расследование. Основным его желанием было не дать устроить резню или, по крайней мере, ограничить число жертв.

Он решил поговорить с как можно большим числом молодых людей, и таким образом у него состоялась беседа с желтоволосой девушкой с материка, недавно ставшей членом круга женщин в поселке. Она пришла, как подобает, в ответ на его вызов и встала перед ним на колени, застенчиво, с опущенными глазами, как положено.

Тем не менее она мало чем могла ему помочь в вопросе о двух сожженных молнией молодых людях, сказала, что только один раз видела Халли с тем парнем, “накануне того вечера, когда Берн Торкельсон явился к ясновидящей с украденным конем”.

Новый правитель острова Рабади, который до этого сидел, откинувшись на спинку стула, с бутылкой эля в единственной руке, подался вперед. Гроза, погибшие молодые люди и возможность кровной вражды перестали его так интересовать.

— Какого вечера? — переспросил Стурл Однорукий.

Он поставил бутылку, протянул руку и схватил девушку за желтые волосы, заставив посмотреть на себя. Она побледнела, зажмурилась, словно пораженная близостью к нему. Она была хорошенькая.

— Я… мне не следовало этого говорить, — заикаясь, ответила она.

— Почему бы нет? — проворчал Ульфарсон, не отпуская ее волосы.

— Она меня убьет!

— А почему? — настаивал правитель.

Она ничего не ответила, явно испуганная. Он сильно дернул за волосы. Девушка всхлипнула. Он дернул еще раз.

— Она… она для него колдовала.

— Что? — спросил Стурл, стараясь понять, зная, что выглядит не особенно умным. Девушка — он не знал ее имени — внезапно качнулась вперед и обхватила руками его колени, прижавшись лицом к бедрам. Это было довольно приятно.

Она сказала со слезами:

— Она ненавидела Тонконогого… она убьет меня… но она пользуется своей силой для… для собственных целей. Это… неправильно! — Она говорила, прижавшись к нему, вцепившись в его ноги.

Стурл Одноногий отпустил ее волосы и снова откинулся назад. Она осталась в том же положении. Он сказал:

— Я не обижу тебя, девушка. Расскажи мне, что она сделала.

Вот как правитель — а потом и все жители Рабади — узнали, как ясновидящая Йорд сотворила черное заклятие сейт, превратив юного Торкельсона в своего беспомощного слугу, и заставила его украсть коня, а потом сделала невидимым, что позволило ему пробраться на корабль с юга, стоявший в гавани — вместе с серым конем! — и уплыть незамеченным. Вёльва, разумеется, сделала все это, чтобы досадить Хальдру Тонконогому, и у нее, безусловно, были на то причины. Но это предательство, по-видимому, привлекло на остров злых духов, что и породило бедствия этого года, в том числе грозу, погубившую двух невинных молодых людей.

Воины эрлингов по своему характеру не склонны долго спорить и разбираться в тонкостях, решая дела такого сорта. Стурл Однорукий, возможно, был более вдумчивым, чем большинство из них, но он потерял руку (и приобрел приличное состояние) во время набегов. Когда атакуешь деревню или святилище, тут не до размышлений. Перед этим сильно напиваешься, молишься Ингавину и Тюниру, а потом сражаешься и убиваешь и привозишь домой то, что находишь среди хаоса и развалин, тобой сотворенных.

Боевой топор и меч — достойное воздаяние за предательство, по его мнению. И они станут полезным дополнительным средством поднять авторитет Стурла в самом начале, как он надеялся, его благополучного правления на этом острове.

Ясновидящую Йорд и пять приближенных к ней женщин схватили в поселке на следующее утро, раздели догола (все они были костлявые, с обвисшими грудями, ведьмы, на которых не позарится ни один мужчина), привязали к столбам, поспешно врытым на поле возле памятного камня, там, где погибли влюбленные.

Когда за ясновидящей пришли, она пыталась сказать, заикаясь от страха, что она тогда обманула молодого Торкельсона. Она лишь сделала вид, что наложила на него чары, и послала его обратно в город, чтобы его там схватили.

Стурл Однорукий не прожил бы столько лет, если бы был глупцом. Он возразил, что парня так и не нашли. Или ясновидящая лжет, или парень разгадал ее обман. И хотя все знали, что юный Торкельсон искусно владел мечом и боевым молотом (как и следовало сыну Торкела Рыжего), он был еще совсем мальчишкой. И где он? Где конь? Она умеет колдовать, что она может ответить?

Она так и не ответила.

Шестерых женщин забили камнями, члены двух враждующих семей получили право кинуть первый камень, стоя бок о бок, как наиболее пострадавшие. Жены и девицы участвовали в казни наравне с мужчинами — один из тех случаев, когда им это позволили. Убийство шестерых женщин отняло довольно много времени (побивание камнями всегда требует много времени).

В ту ночь и на следующую эль был хорош. И второй корабль из южного Аль-Рассана — где живут люди со смуглой кожей, черными волосами и поклоняющиеся звездам — появился в гавани два дня спустя, приплыл торговать, чистое благословение Ингавина.

Жетоволосая девушка с материка стояла на краю поля, где совершалась казнь: младших женщин из поселка заставили прийти и смотреть. Вокруг ее тела обвился устрашающий змей, то и дело высовывающий свое ядовитое жало. Она одна не боялась его. Никто не стоял рядом с ней, пока они наблюдали за гибелью старух. Правитель не смог точно вспомнить, так как много выпил в тот день и в ту ночь, откуда он узнал о том, что этот змей ее укусил еще весной. Возможно, она сама ему рассказала.

Змея заметили. И не удивительно. Змеи обладают силой полумира. В ту ночь об этом много говорили. Все согласились, что это знак, предвестник власти.

Несколько дней спустя Стурл Ульфарсон назначил девушку новой вёльвой острова Рабади, когда корабль с юга закончил торговлю и уплыл. Обычно выбор не предоставляется мужчинам Рабади, но время было необычное. Ведь не каждый год ясновидящую забивают камнями? Может быть, такая перемена окажется полезной, позволит лучше контролировать силу женщин, сейта и ночного колдовства, сам поселок.

Стурл Однорукий не был в этом уверен, он даже не мог точно сказать, какие мысли или разговоры привели его к такому решению. События чередовались быстро, и он следовал за ними, как ладья следует за движением волн, как вождь на поле боя следует за течением битвы, как мужчина следует за желаниями женщины в любви.

Она молода. Ну и что? Все старухи мертвы. Можно было бы послать за женщиной через пролив в Винмарк, даже в сам Хлегест, но кто знает, что это им принесет и когда. В любом случае лучше не привлекать внимания тамошних мужчин, амбиции которых все время растут. Эта девушка спасла их от гнева духа, и, кажется, ее уже выбрал змей. Мужчины так говорили в тавернах.

К тому времени Стурл уже знал ее имя. Анрид. Она больше не появлялась в его доме, да ему и в голову не приходило просить ее об этом. Для правителя всегда найдется много девушек, нет нужды связываться для такого дела с ясновидящими, которые держат у своей постели змей в темноте или обвивают ими тело, придя посмотреть, как камни рвут плоть и дробят кости при утреннем свете.

Йормсвик был скорее крепостью, чем городом. Во-первых, только сами наемники и их слуги или рабы жили в его стенах. Мастера по изготовлению веревок и парусов, хозяева таверн, плотники, кузнецы, рыбаки, пекари, предсказатели судьбы обитали в поселке под его стенами. Женщин в Йормсвик не пускали, хотя проститутки обитали там и тут на извилистых улочках и в переулках у самых стен. Здесь женщина могла заработать по соседству с большим гарнизоном.

Нужно было сразиться с кем-нибудь, чтобы стать одним из жителей Йормсвика, и постоянно сражаться, чтобы им оставаться. Пока не станешь вождем, тогда можно надеяться, что набеги твоей дружины принесут тебе прибыль, если не будешь спьяну ввязываться в потасовки в тавернах.

На протяжении жизни трех поколений наемников из этой крепости у моря все знали и боялись — и использовали их по всему миру. Они сражались у тройных стен Сарантия (с обеих сторон, в разное время) и в Фериересе и в Москаве. Их нанимали (и переманивали) враждующие конунги и ярлы, борющиеся за власть здесь, на землях эрлингов, и дальше на север, до самых мест, где небо в холодные ночи переливается всеми цветами радуги, а стада оленей насчитывают десятки тысяч голов. Один прославленный отряд побывал в Батиаре, участвовал во вторжении каршитов в сказочный Родиас сорок лет назад. Только шестеро вернулись обратно богачами. Плату обычно получали вперед и распределяли ее заранее, но потом военную добычу делили между уцелевшими.

Уцелевшие могли здорово разбогатеть.

Но сначала надо было уцелеть при попытке попасть в город. Всегда находились молодцы, достаточно отчаянные или безрассудные, чтобы пытаться; обычно это происходило каждый год по весне. Зима определяет жизнь на севере: ее неизбежный приход; ее долгая, белая, яростная жестокость; затем бурление крови и Рек, когда она уходит. Весна у ворот Йормсвика была самым напряженным временем. Процедуру все знали. Даже козопасы и рабы. Подъезжаешь или приходишь к стенам. Называешь стражникам имя — иногда даже свое настоящее имя, — заявляешь о желании сразиться на поединке за право войти в город. В тот же день или на следующее утро человек, вытянувший жребий, выйдет и будет с тобой сражаться.

Победитель ночевал в стенах города. Проигравший обычно погибал. Не обязательно, можно было сдаться, и тебя бы пощадили, но на это рассчитывать не стоило. Репутация Йормсвика стояла на том, что его воинов боялись, а если позволять сельским парням сражаться с тобой на поединке, и уходить живыми, и рассказывать об этом зимой, у горящего очага, в каком-нибудь окруженном болотами селе, то ты не так уж и страшен, правда?

Кроме того, живущим внутри стен было выгодно отпугнуть соискателя любым способом. Иногда боевую руну мог вытащить утром из бочки воин, который слишком рьяно гулял в таверне всю ночь, или с женщиной, или и там, и там, а иногда у ворот оказывался не просто деревенский недотепа.

Иногда приходил человек, который знал, что делает. Они все попали в город таким же образом. Тогда ворота распахивались и нового наемника приглашали войти под тем именем, которое он назвал, — в Йормсвике не придавали этому значения, у всех в прошлом осталась какая-нибудь история. Ему показывали его лежанку, харчевню и командира. Они были теми же, что и у того воина, которого он сменил, что могло сулить неприятности, если у покойного имелись друзья, как обычно и бывало. Но это была крепость для самых стойких мужчин в мире, а не теплое местечко в кругу семьи.

В пиршественные залы Ингавина попадают, погибая с оружием в руках. Тогда наступает время расслабиться в компании зрелых, ласковых, уступчивых дев и богов. На этой земле приходится драться.

Берн понял, что сделал ошибку, почти сразу же, как только прошел, пригнувшись, в низкую дверцу задымленной пивной у стен города. Дело было не в ворах — воины Йормсвика сами служили надежной преградой для пришлых бандитов. Дело было в самих наемниках и в здешних порядках.

Чужак, подумал он, молодой человек, явившийся один, летом, с мечом у пояса, мог находиться здесь лишь по одной причине. А если он собирается утром бросить вызов, то любой мужчина в этой плохо освещенной комнате (в которой было все же достаточно светло, чтобы увидеть, что он собой представляет) поступит разумно, постаравшись защитить себя и своих товарищей от того, что может произойти завтра.

Берн осознал, что его могут убить, когда было уже слишком поздно, хотя до этого не обязательно должно дойти. Сидящие на скамьях ближе всех к тому месту, где уселся он (слишком далеко от двери, еще одна ошибка), улыбнулись ему, осведомились о его здоровье, погоде и урожае на севере. Он ответил как можно короче. Они снова улыбнулись, поставили ему выпивку. Много выпивки. Один человек придвинулся поближе и предложил стаканчик с костями.

Берн сказал, что у него нет денег на игру, и это была правда. Они со смехом ответили, что он может поставить свой меч и коня. Он отказался. За столом снова рассмеялись. Крупные мужчины, почти все, один или два меньше его самого, но мускулистые и крепкие. Берн закашлялся в густом дыму зала. На двух открытых очагах жарили мясо.

Он вспотел: здесь было жарко. Он к этому не привык. Он спал под открытым небом уже две недели, пока ехал на юг по летнему Винмарку. Зеленые деревья и молодая трава, лосось прыгает в еще холодных, быстрых реках. Он скакал быстро после того, как напал на одного человека и ограбил его, отобрал меч и кинжал и несколько монет в кошельке. Не имело смысла являться к стенам Йормсвика без оружия. Он не убил того человека, возможно, совершил ошибку, но он пока еще не убил ни одного человека. Завтра ему придется это сделать, или он, весьма вероятно, умрет сам.

Кто-то со стуком поставил перед ним на стол еще одну оловянную кружку с элем, расплескав напиток.

— Долгой жизни, — сказал этот человек и прошел дальше, даже не потрудившись остаться и выпить вместе с ним. Они хотели, чтобы он напился до бесчувствия сегодня ночью, понял Берн, а утром был вялым и двигался медленно.

Затем он снова обдумал свое положение. Нет никакой необходимости бросать вызов завтра Он мог проснуться с больной головой и провести день, стараясь ее вылечить, а вызов бросить на следующий день или через день. И они это знают, каждый в этой комнате знает. Они все проделывали это раньше. Нет, его первая мысль была более мудрой: они хотели напоить его так, чтобы он сегодня допустил ошибку, ввязался в ссору, чтобы его искалечили или убили, когда они сами ничем не рискуют. Следует ли ему чувствовать себя польщенным, что они сочли нужным так его обхаживать? Он не дал себя обмануть. Здесь были самые опытные солдаты-наемники севера: они не рисковали без нужды. Победа в поединке у стен, когда ты вытянул боевую руну, не сулит славы, только риск. Зачем же рисковать, если можно этого не делать? Если глупый путешественник зашел в пивную в ночь накануне поединка, демонстрируя свой меч?

По крайней мере, Берн спрятал коня среди деревьев к северу от города. Гиллир уже привык оставаться стреноженным в лесу. Интересно, помнит ли жеребец конюшню Тонконогого? Как долго лошади помнят такие вещи?

Берн боялся. Но старался не показать этого. Тут он снова подумал о воде и той черной, как смерть, ночи, когда повел серого коня в море с каменистого берега. Он ожидал, что погибнет. Ледяная стужа, конец зимы, кто знает, что ждало его в проливе, под водой, от чего он спасся. Быть может, он выжил не зря? Была ли у Ингавина или Тюнира какая-то цель? Собственно говоря, возможно, и нет. Не такая уж он важная персона. Но все равно нет необходимости идти с открытыми глазами навстречу другой смерти сегодня ночью. Тем более после того, как он вышел живым из моря на берегу Винмарка на рассвете серого дня.

Он взял новую кружку и отпил совсем чуть-чуть. Большая ошибка — прийти сюда. От таких ошибок умирают. Но он устал от одиночества, от ночей, проведенных в лесу. Ему хотелось пробыть хотя бы одну ночь среди людей, услышать их голоса, смех, перед тем как погибнуть утром в схватке с наемником. Он не продумал все как следует.

Одна из женщин встала и направилась к нему, покачивая бедрами. Мужчины освобождали ей дорогу в узком пространстве между столиками, хотя и не упускали случая ущипнуть там, куда могли дотянуться. Она улыбалась, но не обращала на них внимания, наблюдала, как Берн смотрит на нее. У него уже кружилась голова. Эль после того, как он так долго не пил, дым, запахи, толпа. Здесь так жарко. Женщина только что сидела с кряжистым темнобородым мужчиной, одетым в звериные шкуры. Воин-медведь. Кажется, здесь, в Йормсвике, они есть. Он вспомнил слова отца: “Некоторые говорят, что берсерки прибегают к колдовству. Это не так, но избегай схватки с ними, если можно”. Берн увидел сквозь дым очага при свете фонарей, что этот человек наблюдает за ним, пока женщина приближается.

Он вдруг разгадал и эту игру тоже. Встал как раз тогда, когда она остановилась перед ним, ее тяжелые груди колыхались под свободной туникой.

— Ты красивый парень, — сказала она.

— Спасибо, — пробормотал Берн. — Спасибо. Надо отлить. Сейчас вернусь.

Он протиснулся мимо нее. Она умело схватила его за причинное место. Берн с трудом удержался, чтобы не бросить виноватый взгляд на того самого могучего мужчину, от которого она только что отошла.

— Возвращайся скорее и порадуй меня, — крикнула она ему вслед.

Кто-то рассмеялся. Кто-то — крупный, русоволосый, с жесткими глазами — поднял взгляд от игры в кости.

Берн швырнул монету на прилавок и нырнул в дверь. Он сделал глубокий вдох; здесь, в ночном воздухе, чувствовался привкус соли, слышался шум моря, над головой сияли звезды, белая луна стояла высоко в небе. Те, кто сидел близко, должны были видеть, как он заплатил. И понять, что он не вернется.

Затем он быстро двинулся вперед. Он мог здесь погибнуть.

Было очень темно, не горели огни возле таверн, низких, беспорядочно разбросанных деревянных строений и комнат, где проститутки принимали мужчин. Темнота одновременно работала за и против Берна: его будет труднее найти, но он может легко налететь на группу людей, стараясь пробраться на север из этой путаницы строений. Берн был уверен, что его, спасающегося бегством чужака, с удовольствием схватят, чтобы допросить на досуге.

Он бросился в первый попавшийся темный переулок, почувствовал запах мочи и отбросов, спотыкался о кучи мусора, задыхался. Может, можно идти шагом? И тогда его не увидят убегающим?

Он услышал шум за спиной, у дверей пивной. Нет, нельзя просто идти. Необходимо спешить. Для них это будет развлечением, которое оживит ночь за стенами крепости, пока они ждут нового контракта и очередного путешествия. Способом не потерять боевую форму.

В темноте он налетел на бочку, лежащую на боку. Нагнулся, на ощупь поставил ее на дно. Крышки не было. Застонав от натуги, он перевернул ее, потея, и взобрался на нее, молясь, чтобы дно оказалось достаточно прочным. Оно было прочным. Он постоял, прикинул, как мог, расстояние в темноте и прыгнул на покатую крышу дома над ним. Уцепился, подтянул колено — ему мешал меч у бедра — и влез на крышу. Он понимал, что если в доме кто-то есть, они его услышат. И могут поднять тревогу.

Когда нет выхода, действуй так, словно то, что тебе нужно, сделать возможно.

Почему он сегодня ночью так часто вспоминает слова отца?

Распластавшись на крыше над переулком, он услышал на улице шаги трех или четырех человек. За ним охотились. Он глупец, сын глупца и заслужил ту судьбу, которая ждет его сегодня ночью. Он не думал, что они его убьют. Сломанная нога или рука избавит кого-нибудь от необходимости рисковать, сражаясь с ним завтра. С другой стороны, они пьяны и развлекаются.

Умнее сдаться?

Новые звуки. Еще одна группа.

— Смазливый маленький говнюк, — услышал он чей-то голос у начала переулка. — Мне он не понравился.

Кто-то рассмеялся.

— Тебе никто не нравится, Гурд.

— Поимей себя молотом, — ответил Гурд. — Или сделай это с тем козопасом, который воображает, что может стать одним из нас. — Раздался звук, который ни с чем нельзя спутать, звук клинка, выхваченного из ножен.

Берд решил, что сдаться — не слишком разумный выход.

Осторожно, придерживая свой меч, чтобы не мешал, стараясь не шуметь, он пополз по крыше. Ему нужно пробираться на север, уходить в поля, в лес. Он полагал, что они не настолько увлечены преследованием, чтобы бросить выпивку и отправиться искать его там ночью. А когда наступит утро, когда он подъедет к воротам и бросит вызов, он уже будет в безопасности. Хотя, возможно, это не лучшее описание того, что произойдет потом.

Берн мог остаться дома и отслужить еще два года. Мог устроиться где-нибудь на материке, придумать себе имя, стать слугой или работником.

Но не для этого он переплыл пролив ночью, держась за холку серого коня. Все умирают. Если умрешь у стен Йормсвика, возможно, меч в руке приведет тебя в чертоги Ингавина.

Берн не слишком в это верил, по правде говоря. Если бы это было так, любой крестьянин мог дать проткнуть себя мечом наемника и вечно пить медовуху с гладкокожими девами среди богов или до тех пор, пока Змей не проглотит Древо Жизни и время не остановится.

Не может все быть так просто.

Пробираться по крыше тоже было непросто, она была слишком покатой. Все они были покатыми, чтобы снег зимой соскальзывал вниз. Берн соскользнул боком, вцепился пальцами и сапогами, стараясь удержаться, услышал, как меч заскрипел о крышу. Оставалось лишь надеяться, что никто этого не услышал. Он снова полежал неподвижно, по спине тек пот. Никаких звуков внизу, кроме топота бегущих ног. Он медленно перевернулся, чтобы посмотреть в другую сторону.

На противоположной стороне еще одного узкого переулка стоял двухэтажный деревянный дом. Всего один, остальные все были одноэтажными, как и тот, на крыше которого Берн укрылся. Каменный дымоход тянулся вверх по внешней стене, не видной с улицы. Он позволял устраивать очаг для тепла и приготовления пищи на втором этаже. Выглядел он так, будто вот-вот упадет. На втором этаже имелось окно, выходящее на крышу. Деревянные ставни оказались открытыми. Одна висела криво, она нуждалась в починке. Он увидел свечу, горящую на подоконнике, которая освещала комнату, — и лицо девушки, которая смотрела на него.

Сердце Берна подпрыгнуло. Затем он увидел, как она приложила палец к губам.

— Гурд, — крикнула она вниз, — ты поднимаешься?

Снизу донесся смех. Они подошли совсем близко и стояли на улице, на противоположной стороне.

— Не к тебе. Ты мне сделала больно в прошлый раз, ты звереешь, когда я с тобой занимаюсь любовью.

Кто-то другой рассмеялся. Девушка в окне напротив устало выругалась.

— А как насчет тебя, Холла?

— Я хожу к Катрин, ты это знаешь. Она делает мне больно, когда я не занимаюсь с ней любовью!

На этот раз рассмеялся Гурд.

— Видела чужака? — Он стоял прямо под ним. Если бы Берн передвинулся к краю крыши, он мог бы увидеть их внизу. Он услышал вопрос и зажмурился. Все умирают.

— Не видела, — ответила девушка. — А что?

— Хорошенький мальчик из деревни думает, что сможет стать воином.

Она ответила скучающим голосом:

— Если найдете его, пришлите ко мне. Мне нужны деньги.

— Если мы его найдем, от него тебе толку никакого не будет. Поверь мне.

Девушка рассмеялась. Шаги внизу удалились. Берн открыл глаза, увидел, что девушка повернула голову и смотрит вслед уходящим по переулку мужчинам. Потом обернулась и посмотрела на него. Теперь она уже не улыбалась, ничего похожего. Тем не менее она отошла от окна и поманила его рукой.

Берн посмотрел. Маленькое окошко в плоской стене. Остроконечная крыша, на которой он лежал, не позволяла разбежаться и прыгнуть. Он прикусил губу. Герой смог бы сделать такой прыжок.

Он не был героем. Он упадет, ударившись о стену, на улицу внизу.

Он медленно покачал головой, пожал плечами.

— Не могу, — одними хубами произнес он, глядя на нее.

Она снова вернулась к оконной раме, посмотрела налево, направо в переулок. Высунулась из окна.

— Они свернули за угол. Я тебя встречу у двери. Подожди, пока я открою.

Она его не бросала. А могла бы. Он не может оставаться на крыше всю ночь. У него есть два выхода, насколько он понимает. Спрыгнуть вниз, держась в тени, переулками попытаться пробраться на север, прочь из города, когда множество воинов — он не знал сколько — ищут его. Или позволить ей встретить его у двери.

Он подтянулся ближе к краю. Ножны опять заскребли по крыше. Он тихо выругался и взглянул вниз. Увидел, где расположена дверь. Девушка все еще стояла у окна, ждала. Он снова посмотрел на нее и кивнул головой. Решение. Ты приходишь в этот мир — переплываешь пролив на украденном коне — и тебе нужно принимать решения, иногда в темноте, и дожить до утра, когда можно проверить, правильными ли они были.

Девушка отошла от окна, оставив там свечу, такой маленький и простой огонек.

Берн оставался на месте, наблюдая за ним, за этим сиянием в темноте. Дул ветерок. Здесь, на крыше, он снова почувствовал запах моря, услышал далекий прибой за голосами и смехом людей. Всегда и вечно за этими голосами.

Ему пришла в голову идея.

Он услышал какой-то шум. Посмотрел вниз. Она не взяла никакого огня и казалась тенью на фоне тени открытой двери и стены дома. Никого не было в переулке, во всяком случае, пока. Кажется, он решился. Берн соскользнул к нижней точке островерхой крыши, придерживая ножны рукой, и спрыгнул вниз. Упал на колени, встал, быстро подошел к девушке и вошел в дом.

Она закрыла за ним дверь. Дверь скрипнула. Он увидел, что на ней нет ни засова, ни задвижки. Внутри оказалось еще две двери в узком коридоре: одна рядом с ними, другая в глубине.

Девушка проследила за его взглядом и прошептала:

— Они ведут в таверну. Ко мне наверх. Перешагни через четвертую ступеньку, там дыра.

Берн в темноте считал ступеньки, перешагнул через четвертую. Ступеньки тоже скрипели. От каждого скрипа он вздрагивал. Ее дверь осталась приоткрытой. Он вошел, она — следом за ним. Эту дверь она закрыла и задвинула засов. Берн посмотрел на него. И дверь и запор можно выбить одним ударом ноги.

Он повернулся, увидел свечу на окне. Странно смотреть на нее теперь с этой стороны. Это чувство он не мог бы объяснить. Он подошел к окну и посмотрел на крышу на противоположной стороне переулка, где он лежал несколько минут назад. Над ней светила белая луна и звезды.

Он снова повернулся к комнате и посмотрел на девушку. На ней была некрашеная туника, подпоясанная у талии, губы и щеки накрашены. Худая, каштановые волосы, очень большие глаза, лицо тоже худое. Не совсем такая, какую захочет мужчина на ночь, хотя некоторые солдаты, возможно, любят молоденьких, иллюзия невинности. Или сходство с мальчиком. Иллюзия чего-то другого.

Она не была невинной, если жила здесь. Никакой стоящей мебели. Кровать, на которой она работала, представляла собой соломенный тюфяк на полу в углу, но застеленный довольно чистым одеялом. Узел у стены рядом с ним, наверное, с ее одеждой, еще одна груда — посуда и еда. Это не должно лежать на полу, подумал Берн. Здесь, наверное, водятся крысы. Таз, ночной горшок, тоже на полу. Два деревянных табурета. Черный котелок, подвешенный на железной палке над очагом, который он видел снаружи. Дрова у стены. Свеча на подоконнике.

Она подошла к окну, взяла свечу, поставила ее на один из табуретов. Села на кровать, скрестила ноги и посмотрела на него снизу вверх. Ничего не говорила, ждала.

Через несколько мгновений Берн спросил:

— Почему никто не починил эту ступеньку?

Она пожала плечами.

— Может, мы недостаточно платим? Мне так нравится. Если кто-то захочет подняться наверх, он должен знать о той дырке. Никаких неожиданностей.

Он кивнул. Прочистил горло.

— Здесь больше никого нет?

— Позже придут. Приходят и уходят. Я тебе говорила. Они обе в таверне.

— А ты… почему не там?

Опять она пожала плечами.

— Я новенькая. Мы выходим позже, после того как другие начнут свою ночь. Они не любят, если мы приходим слишком рано. Колотят нас, оставляют шрамы, знаешь ли…

Он не знал.

— Так ты… скоро уйдешь?

Она приподняла брови:

— Зачем? У меня здесь мужчина, не так ли?

Он сглотнул.

— Нельзя, чтобы меня нашли, ты это знаешь.

— Конечно, знаю. Гурд тебя убьет ради забавы.

— Кто-нибудь из них… может просто подняться сюда?

Она снова пожала плечами.

— Не знаю. Ты меня хочешь? Сколько можешь заплатить?

Сколько он мог заплатить? Берн полез в карман штанов и вынул кошелек, привязанный внутри, вокруг талии. Он бросил его ей.

— Вот все, что у меня есть, — сказал он.

Он снял кошелек с неосмотрительного купца к северу отсюда. Возможно, боги будут довольны, если он отдаст его ей.

Та смутная, только начавшая формироваться идея, которая пришла ему в голову на крыше, все еще шевелилась на краю сознания. В ней нет смысла, она ничего не значит, если он сегодня ночью не уцелеет.

Она открыла кошелек, высыпала содержимое на постель. Подняла на него взгляд.

Впервые в ней промелькнуло нечто юное, какое-то удивление.

— Это слишком много, — сказала она.

— Все, что у меня есть, — повторил он. — Спрячь меня до утра.

— Я уже это делаю, — ответила она. — Иначе зачем бы я тебя сюда привела?

Берн вдруг широко улыбнулся, его охватила легкомысленная беспечность.

— Не знаю. Ты мне не сказала.

Она смотрела на монеты на кровати.

— Слишком много, — повторила она.

— Может быть, ты — лучшая шлюха в Йормсвике, — сказал он.

Она быстро подняла глаза.

— Вовсе нет, — возразила она, словно защищаясь.

— Шутка. Все равно я сейчас слишком напуган, чтобы переспать с женщиной.

Он сомневался, что она привыкла такое слышать от воинов Йормсвика. Она смотрела на него.

— Ты собираешься бросить вызов на поединок утром?

Он кивнул.

— Поэтому и приехал. Но сделал ошибку, явившись сегодня ночью в таверну.

Она в упор смотрела на него, не улыбалась.

— Это святая правда, видит Ингавин. Почему же явился?

Он отвел назад меч, осторожно присел на табурет. Тот выдержал его вес.

— Не подумал. Хотел выпить. Последний глоток? Казалось, она задумалась над этим.

— На поединках не всегда убивают.

— Меня они убьют, — мрачно возразил он. Она кивнула.

— Думаю, это правда. Ты хочешь сказать, после сегодняшней ночи?

Он кивнул.

— Так что можешь оставить себе кошелек.

— Вот как! Поэтому?

Он пожал плечами.

— По крайней мере, мне следует тогда тебя обслужить, не так ли?

— Спрячь меня, — ответил Берн. — И хватит. Она посмотрела на него.

— Ночь длинная. Ты голоден?

Он покачал головой.

Она рассмеялась в первый раз. Девочка — где-то там, внутри йормсвикской шлюхи.

— Ты хочешь сидеть и разговаривать всю ночь? Она усмехнулась и начала развязывать узел на поясе туники.

— Иди сюда, — позвала она. — Ты для меня достаточно красив. Я могу отработать часть этих денег.

Берн только что считал, что страх прогонит желание. Глядя, как она начала раздеваться, увидев это неожиданное, насмешливое выражение ее лица, он обнаружил, что ошибался. Он подумал, что уже давно не был с женщиной. А последней была Йорд, вёльва, в ее доме на острове. И змей свернулся в кольца где-то в той комнате. Не слишком приятное воспоминание.

Ночь длинная. Через мгновение он начал снимать пояс с мечом.

Позже он размышлял — иногда на трезвую голову, иногда нет — о том, как могут повернуть жизнь человека совершенно ничтожные мелочи. Если бы он свернул в другой переулок, когда вышел из таверны, взобрался бы на другую крышу. Если бы они начали раздеваться чуть раньше…

— Тира! — услышали они голос внизу. — Ты еще наверху?

Он уже знал этот голос. “Гурд убьет тебя ради забавы”, — сказала она всего несколько минут назад.

— В очаг! — быстро прошептала она. — Полезай в дымоход. Быстро!

— Ты можешь меня выдать, — сказал он, удивляясь самому себе.

— Не ему, — возразила она, быстро снова завязывая пояс. — Полезай туда! — Она повернулась к двери и крикнула: — Гурд! Не забудь о четвертой ступеньке!

— Знаю! — услышал Берн.

Он поспешно пошел к дымоходу, согнулся и перешагнул через палку, на которой висел черный котелок. Двигался неуклюже, особенно мешал украденный меч. Ободрал плечо о шершавый камень, выругался. Выпрямился внутри, осторожно. Здесь было черным-черно и очень тесно. Он снова вспотел, сердце стучало молотом. Не лучше ли было остаться в комнате и схватиться с тем человеком, когда он поднимется? Гурд убил бы его или просто вернулся назад и позвал друзей. Берну некуда было бы деваться.

А девушка умерла бы тоже, если бы его здесь нашли. И смерть ее от рук этих мужчин была бы нелегкой. Должно ли его это беспокоить, если он хочет стать наемником в Йормсвике? Неважно, сейчас уже слишком поздно.

Выше дымоход слегка расширялся, больше, чем Берн мог ожидать. Он вытянул обе руки над головой, царапая камень. Со стуком посыпались камешки. Берн нашел места, за которые можно ухватиться, подтянулся, уперся сапогами по обе стороны от поперечной балки и передвинул меч, чтобы он висел вертикально. Хорошо бы забраться выше, но он ничего не видел в темноте дымохода, не мог нашарить опору для ног. Он поставил ноги прямо на края балки, прижимая их к камню. Балка выдержала. Он не знал, надолго ли, и не хотел об этом думать. Представил себе, как рухнет вниз, не сможет пошевелиться в дымоходе и человек в комнате проткнет его насквозь, как визжащую свинью. Славная смерть.

Гурд барабанил в дверь; девушка подошла и открыла ее. Он внезапно вспомнил: оставалось лишь надеяться, что она догадалась спрятать кошелек.

Он услышал ее голос:

— Гурд, я думала, ты не…

— С дороги. Мне нужно твое окно, а не твои тощие кости.

— Что?

— Никто не видел его на улицах, нас десять человек его ищет. Этот вонючий пастух может быть на крыше.

— Я бы его заметила, Гурд. — Берн услышал ее шаги, она подошла вслед за наемником к окну. — Пойдем в постель?

— Ты бы ничего не заметила, кроме того из нас, с кем можно трахнуться. Глаз Ингавина, меня просто бесит, что этот болван от нас ускользнул!

— Так давай я подниму тебе настроение, — предложила девушка по имени Тира вкрадчивым голосом. — Раз уж ты все равно здесь, Гурд.

— Тебе нужны только монеты. Шлюха.

— Не только монеты, Гурд, — возразила она. Берн услышал ее тихий смех и понял, что она притворяется.

— Не сейчас. Возможно, я вернусь потом, если тебе так приспичило. Но без денег. Я сделаю тебе одолжение.

— Не пойдет, — резко ответила Тира. — Я спущусь вниз, в таверну Храти, и найду мужчину, который позаботится о девушке.

Берн услышал удар и стон.

— Придержи свой грубый язык, шлюха. Не забывайся.

Молчание. Потом:

— Почему ты меня хочешь провести, Гурд? Мужчина не должен так поступать. Что я тебе плохого сделала? Возьми меня и заплати.

Берн почувствовал, что у него онемели руки, вытянутые почти прямо над головой и вцепившиеся в каменную стенку. Если человек в комнате повернется к очагу и посмотрит, он увидит сапоги по обе стороны от котелка.

Человек в комнате сказал женщине:

— Подними тунику, не снимай совсем. Повернись и встань на колени.

Тира издала слабый стон.

— Две монеты, Гурд. Ты знаешь. Зачем тебе меня обманывать из-за двух монет? Мне тоже нужно есть.

Наемник выругался. Берн услышал, как деньги упали на пол и раскатились. Тира сказала:

— Я знала, что ты добрый, Гурд. Кем ты хочешь меня видеть? Принцессой из Фериереса? Ты меня взял в плен? А теперь заполучил меня?

— Женщиной из сингаэлей, — прорычал мужчина. Берн услышал, как упал меч. — Сингаэльской сучкой, гордой, как богиня. Но теперь уже не гордой. Сейчас нет. Опусти лицо. Ты лежишь в грязи. В поле. Я тебя поймал. Вот. Вот так. — Он застонал, девушка тоже. Берн услышал скрип лежанки.

— Ах! — закричала Тира. — Спасите меня! — Она кричала, но тихо.

— Все мертвы, сучка! — прорычал Гурд. Берн слышал звуки их движений, сильный шлепок, потом мужчина опять застонал. Берн застыл на месте, с закрытыми глазами, хотя в темноте это не имело значения. Снова услышал голос наемника, который теперь хрипло дышал: — Всех порубили. Твоих мужчин. Сейчас узнаешь… что такое эрлинг, корова! А потом умрешь. — Еще один шлепок.

— Нет! — закричала Тира. — Спасите меня!

Гурд снова застонал, потом громко зарычал, потом все стихло. Через секунду Берн услышал, как он встал.

— Это тянет на одну монету, не больше, Ингавин свидетель, — сказал Гурд из Йормсвика. — Вторую я заберу, шлюха. — Он рассмеялся. Тира ничего не сказала. Берн услышал, как он подобрал меч, как его сапоги протопали по полу к двери. — Если увидишь кого-нибудь на крыше, крикни. Слышишь?

Тира издала приглушенный звук. Дверь открылась, закрылась. Берн услышал топот на лестнице, потом грохот и проклятия. Гурд забыл о четвертой ступеньке. Короткий всплеск радости по этому поводу. Потом радость исчезла.

Он подождал еще несколько секунд, затем осторожно слез с балки, согнулся почти вдвое и вылез из дымохода. На этот раз он ободрал спину.

Девушка лежала на своей лежанке, волосы скрывали ее лицо. Свеча горела на табуретке.

— Он сделал тебе больно? — спросил Берн. Она не шевельнулась, не повернулась.

— Он отобрал монету. Ему не следовало меня обманывать.

Берн пожал плечами, хотя она его не могла видеть.

— Ты получила от меня полный кошелек. Что значит одна монета?

Она по-прежнему не оборачивалась.

— Я ее заработала. Тебе этого не понять. — Она произнесла это в колючее одеяло на лежанке.

— Да, — согласился Берн. — Наверное, не понять. — Это было правдой, он не понимал. Да и как ему было понять?

Тут она повернулась, села и быстро поднесла руку ко рту — снова девичьим жестом. И рассмеялась.

— Глаз Ингавина! Посмотри на себя! Ты черный, как житель южной пустыни.

Берн посмотрел на свою тунику. Он весь перепачкался в пепле и саже из камина. Повернул руки ладонями вверх. Они были черными, как уголь, от стен дымохода.

Он грустно покачал головой

— Может, я их напугаю утром. Она все еще смеялась.

— Только не их. Но садись, я тебя вымою. — Она встала, поправила тунику и пошла к лохани у противоположной стены.

Давно ни одна женщина за ним не ухаживала. С тех пор, когда у них были слуги, до того, как его отец убил второго человека в драке в таверне и отправился в изгнание, разрушив их мир. Берн сел на табурет, как она велела, а шлюха из поселка у стен Йормсвика мыла и причесывала его так, как девы в чертогах Ингавина, по слухам, ухаживают за тамошними воинами.

Позже, не говоря ни слова, она снова легла на лежанку и сняла тунику, и они занимались любовью. Его несколько отвлекали громкие звуки занимающихся тем же в двух других комнатах внизу. Помня то, что он слышал из камина, он старался быть с ней нежным, но потом подумал, что это не имеет значения. Он отдал ей кошелек, и она отрабатывала деньги, как умела.

После она уснула. Свеча на табурете догорела. Берн лежал в темноте этой маленькой комнатки наверху, смотрел на окно без ставень, в летнюю ночь и ждал рассвета. Он слышал голоса и пьяный смех на улице внизу: наемники расходились по своим казармам. Они спали там всегда, чем бы ни занимались здесь по ночам.

Окно Тиры выходило на восток, в сторону, противоположную крепости и морю. Наблюдая, слушая дыхание лежащей рядом девушки, Берн заметил первый намек на рассвет. Встал и оделся. Тира не шевелилась. Он отодвинул засов на двери, тихо спустился по лестнице, перешагнув через четвертую снизу ступеньку, и вышел на пустынную улицу.

Берн пошел на север — не бежал в это утро, которое могло оказаться последним в его заурядной жизни, — миновал последние деревянные постройки и вышел в поле за ними. Холодный, серый час перед восходом солнца. Он пришел в лес. Гиллир был там, где он его оставил. Конь, должно быть, так же голоден, как он сам, но с этим ничего не поделаешь. Если Берна убьют, жеребца заберут и будут хорошо за ним ухаживать: он — великолепное животное. Он погладил коня по носу, прошептал приветствие.

Стало светлее. Восход солнца, ясный день, позже станет тепло. Берн вскочил на коня и покинул лес. Он медленно проехал через поля к главным воротам Йормсвика. Теперь нет смысла спешить. Он увидел зайца на опушке леса, настороженно за ним наблюдающего. Ему захотелось еще раз проклясть отца за то, что из-за Торкела он оказался здесь, в ужасном положении, но в конце концов он этого не сделал, сам не понимая почему. Ему также захотелось помолиться, и вот это он сделал. На крепостных стенах над воротами стояли стражники, увидел Берн. Он натянул поводья и остановил коня. Посидел несколько мгновений молча. Солнце встало слева от него, море было с другой стороны, за каменистым берегом. Там покачивались драккары — корабли с головами драконов. Длинный, очень длинный ряд кораблей. Берн посмотрел на них, на ярко раскрашенную корму и на серое, неспокойное море. Затем снова повернулся к стенам и потребовал поединка.

Поединок может стать развлечением, хотя обычно коротким. Наемники гордились тем, что быстро расправлялись с деревенскими парнями, возомнившими себя воинами. Тривиальный, рутинный аспект их жизни. Вытащить руну с изображением меча, выехать за ворота, зарубить человека, вернуться к еде и пиву. Если слишком долго провозишься с выпавшим тебе по жребию соперником, можно на какое-то время стать предметом насмешек товарищей. Действительно, самый верный способ обеспечить себе смерть — для бросившего вызов — это слишком яростно сопротивляться.

Но зачем ехать в такую даль, в Йормсвик, чтобы легко сдаться в надежде (возможно, тщетной) сохранить жизнь? Для вернувшегося домой могло считаться достижением уже то, что он сражался у этих стен и остался в живых, но, по правде говоря, не таким уж большим.

Немногие наемники давали себе труд взобраться на крепостную стену, чтобы понаблюдать за поединком, в большинстве своем это были товарищи того, кто вытянул руну с мечом. С другой стороны, повседневная жизнь ремесленников, рыбаков и купцов города, раскинувшегося за стенами, была бедна развлечениями, так что обычно они откладывали свои дела и шли посмотреть, когда приходила весть о новом вызове на поединок.

Они заключали пари — эрлинги вечно заключали пари, — обычно на то, сколько продержится новая жертва перед тем, как ее выбьют из седла или обезоружат, и будет ли очередной кандидат убит или ему позволят хромать прочь.

Если вызов приходил рано утром — как сегодня, — шлюхи обычно спали, но когда крики о поединке разносились по улицам и переулкам, многие из них выползли наружу, чтобы увидеть схватку.

Всегда можно было вернуться в постель, посмотрев, как глупца прикончат, может, даже выиграв монетку-другую. Можно было даже привести с собой плотника или парусного мастера до того, как тот вернется к себе в мастерскую, и таким образом заработать еще монетку. Драка иногда возбуждает мужчин.

Девушка по имени Тира (судя по цвету волос и кожи, она была, по крайней мере отчасти, валесканкой) стояла среди тех, кто явился к воротам, когда разнесся слух, что брошен вызов. Она была одной из новых шлюх, прибыла с востока весной вместе с караваном купцов. Слишком костлявая и слишком острая на язык (и склонная пускать его в ход). У нее не было оснований надеяться увеличить свое благосостояние или заработать достаточно денег на постель в комнате на первом этаже дома с таверной.

Эти девушки приезжали и уезжали или умирали зимой. Пустая трата времени жалеть их. Жизнь везде трудна. Если девушка настолько глупа, что ставит серебряную монету на крестьянина, который явился для поединка, то все, что нужно сделать, это прикусить монету, чтобы убедиться в ее подлинности, и как можно быстрее поставить часть денег против — даже при сделанных ставках.

Как она заполучила эту монету — не вопрос, все девушки воруют. Серебряная монета означала для такой девушки, как Тира, неделю работы на спине или на животе и ненамного меньше работы, и более тяжелой, для ремесленника города. Чтобы собрать сумму на пари с ней, пришлось скинуться нескольким из них. Деньги отдали, как обычно, кузнецу, который имел репутацию честного человека с хорошей памятью и тяжелыми кулаками.

— Почему ты это делаешь? — спросила Тиру одна из других девушек.

Все зашевелились. На бросающих вызов обычно не ставят с намерением выиграть.

— Они вчера полночи пытались его найти. Гурд и остальные. Он был в таверне Храти, и они за ним погнались. Я считаю, если он смог прятаться от дюжины наемников всю ночь, то сможет справиться с одним из них в бою.

— Это не одно и то же, — возразила женщина постарше. — Здесь не спрячешься.

Тира пожала плечами.

— Если он проиграет, возьмете мои деньги,

— Смотрите, как она швыряется серебром, — фыркнула другая женщина. — Что произойдет, если Гурд сам выедет на поединок, чтобы закончить то, что ему не удалось?

— Этого не будет. Гурд — ярл. Он слишком себя уважает. Уж я-то знаю. Он теперь ходит ко мне.

— Ха! Он поднимается к тебе по этой сломанной лестнице только тогда, когда другие шлюхи заняты. Не воображай о себе невесть что.

— Он был у меня вчера ночью, — оправдывалась Тира. — Я его знаю. Он не станет драться… это ниже его достоинства и все такое.

Кто-то рассмеялся.

— Неужели? — спросил кто-то еще.

Ворота распахнулись. Из них выезжал человек. Раздался ропот, потом снова смех в адрес девушки. Иногда люди так глупы, просто невозможно их жалеть. Надо извлекать из этого пользу. Те, кто не успел побиться об заклад, ругали себя.

— Отдай деньги сейчас, — сказал кузнецу парусный матер с изрытым оспой лицом по имени Стерми, толкая его локтем. — Этот парень — покойник.

Чайки кружились, ныряли в волны, снова взлетали с криками.

— Глаз Ингавина! — воскликнула девушка по имени Тира, потрясенная. Толпа смотрела на нее с насмешкой. — Почему он это сделал?

— Вот как? Мне кажется, ты сказала, что знаешь его, — с хохотом заметила другая шлюха.

Они смотрели, большая, шумная группа людей, как Гурд Толсон — уже два года бывший предводителем небольшой дружины, заслуживший право не участвовать в поединках, если сам не захочет, — выехал в великолепных доспехах из открытых ворот Йормсвика и двинулся мимо них, без улыбки, к парню, ожидающему на каменистом берегу верхом на сером коне.

Берн уже помолился. Прощаться ему было не с кем. Никто ничего не потеряет, если он умрет. Такая возможность существует. Человек делает свой выбор, в море и на суше или где-то между тем и другим, на границе.

Берн немного подал Гиллира назад, когда к нему приблизился наемник, вытянувший жребий на поединок. Он знал, что хочет сделать, но понятия не имел, сумеет ли. Это опытный воин. На нем железный шлем, кованая кольчуга, круглый щит у седла. Зачем ему подвергать себя хоть малейшему риску? Именно в этом Берн видел свой шанс, каким бы маленьким он ни был.

Воин из Йормсвика подъехал ближе; Берн еще немного отодвинулся назад по каменистому берегу, словно отступая. Теперь он стоял у кромки прибоя, в мелкой воде.

— Где ты прятался вчера ночью, козопас?

На этот раз его невольное отступление еще дальше в воду было не притворным, инстинктивным. Он узнал этот голос. Он не разобрался, который из мужчин прошлой ночью в пивной был Гурдом. Теперь узнал: крупный желтоволосый игрок в кости за ближним к нему столом, который заметил, как он расплатился и поспешно ушел.

— Отвечай, кусок дерьма. Ты все равно тут умрешь. — Гурд обнажил свой меч. Стоящие у стен зрители зашумели.

В тот момент, при звуках этого презрительного, уверенного голоса, при воспоминании об этом человеке прошлой ночью, Берна охватило редкое для него чувство. Обычно он держал себя в руках, был осторожным — единственный сын человека, слишком хорошо известного своей вспыльчивостью. Но защитная стена внутри его рухнула на том берегу у Йормсвика, пока море плескалось вокруг копыт его коня. Он заставил Гиллира отступить, пританцовывая, еще дальше в воду — на этот раз намеренно — и ощутил внутри себя жар внезапной ярости.

— Ты — жалкое подобие эрлинга, тебе это известно? — резко ответил он. — Если я, по-твоему, пропахший навозом пастух, тогда почему ты не сумел меня найти прошлой ночью, Гурд? Почему сегодня понадобился ярл, чтобы прикончить обыкновенного пастуха? Или чтобы пастух его убил? Я одолел тебя вчера ночью, одолею и сейчас. По правде говоря, мне нравится твой меч. Мне будет приятно им сражаться.

Молчание, наемник был ошеломлен. Затем хлынул поток грязных ругательств.

— Ты никого не одолеешь, кусок дерьма, — оскалился великан, посылая своего коня вперед, в воду. — Ты просто спрятался и обмочился от страха.

— Теперь я не прячусь, правда? — Берн повысил голос, чтобы его услышали. — Давай, малыш Гурд. Все смотрят.

Он опять отступил назад. Теперь его сапоги в стременах уже были в воде. Он чувствовал, как конь старается не потерять дно. Здесь оно уходило вниз. Гиллир был спокоен. Гиллир был великолепен. Берн обнажил похищенный меч.

Гурд последовал за ним дальше в море. Его конь перебирал ногами и скользил. Большинство эрлингов сражались пешими; если у них был конь, они ехали до поля боя, а там спешивались. Берн на это рассчитывал. Гурд не мог пользоваться щитом и мечом и одновременно управлять конем.

— Слезай с коня и сражайся! — прохрипел ярл.

— Я здесь, малыш Гурд. Не прячусь. Или эрлинги боятся моря? Поэтому ты не в набеге? Примут ли тебя обратно, когда увидят это? Иди и достань меня, могучий воин!

Он опять выкрикнул эти слова, чтобы те, кто стоял у стены, его услышали. Некоторые начали подходить ближе к берегу. Он был удивлен тем, что почти не боится теперь, в такой момент. А гнев в нем разгорался все сильнее, согревая сердце. Он вспомнил вчерашнюю девушку: этот огромный бородатый вожак отобрал у нее монету из чистой зловредности. Это не должно было иметь значения — ей он так и сказал, — но имело. Берн не мог бы сказать — почему, у него не было времени решить — почему.

Гурд ткнул в его сторону мечом.

— Ты у меня помучаешься перед тем, как я позволю тебе умереть, — сказал он.

— Ничего подобного, — ответил Берн, на этот раз тихо, не для посторонних ушей, а только для своего противника — и для богов, если они слушают. — Ингавин и Тюнир провели меня через море на этом коне в темноте ночи. Они за мной присматривают. Ты умрешь здесь, Гурд. Ты мешаешь мне идти по дороге моей судьбы. — Он снова удивил сам себя: он не собирался этого говорить и не знал, что имеет в виду.

Гурд с силой нахлобучил шлем на голову, без слов что-то прорычал и бросился в атаку.

Трудно атаковать в прибое даже в благоприятный момент. Все получается не так, как ожидаешь или как твой конь ожидает. Движения замедляются, возникает сопротивление, дно движется — а затем там, где песок и камни ускользают, оно совсем исчезает, и человек плывет, или конь плывет, вытаращив глаза от ужаса. Невозможно атаковать на плаву, в доспехах, когда ты тяжелый и потерял равновесие.

Но, с другой стороны, Гурд был воином Йормсвика, ярлом, и он — шутки в сторону — не боялся моря. Он двигался быстро, и конь у него был хороший. Первый удар с размаха получился тяжелым, как удар молота, и Берн едва успел подставить свой меч и защитить туловище. Вся его правая сторона загудела от удара: Гиллир пошатнулся от него, Берн ахнул и натянул поводья, уводя коня вправо в море скорее рефлекторно.

Гурд продвинулся дальше вперед, продолжая рычать, и нанес еще один рубящий удар наотмашь. Он сильно промахнулся. Теперь они были на глубине оба. Гурд чуть не слетел с коня в волнах, сильно зашатался в седле, а конь под ним замолотил ногами по воде, пытаясь удержать равновесие.

Берн ощутил внутри себя невозможное сочетание льда и огня: ярость и холодный расчет. Он подумал об отце. Десять лет уроков с применением всего оружия, известного Торкелу. Как парировать рубящий удар сверху. Его наследство?

Он сказал, глядя, как его противник барахтается, потом выпрямляется в седле:

— Если ты от этого почувствуешь себя лучше, умирая здесь, то знай, что я не пастух, малыш Гурд. Мой отец много лет плавал с Вольганом. Торкел Эйнарсон, товарищ Сигура. Знай это. Только это не приведет тебя сегодня утром в чертоги Ингавина. — Он помолчал, глядя прямо в глаза противника. — Боги, наверное, видели, как ты украл ту монету вчера ночью.

Если он сейчас умрет, девушка тоже умрет из-за этих его слов. Он не собирался умирать. Он ждал, увидел, как понимание — многих вещей — сверкнуло в голубых глазах наемника. Затем коленями послал Гиллира вперед наискосок и вонзил меч в коня Гурда снизу вверх прямо над поверхностью воды.

Гурд вскрикнул, бесполезно дернул за повод, взмахнул мечом — больше для равновесия, чем для чего-то другого, — и соскользнул с седла.

Берн увидел, как он по грудь погрузился в воду под тяжестью кольчуги, стараясь устоять на ногах. Его умирающий конь снова забил копытами и лягнул его. У Берна оставалась секунда на колебания — не пожалеть ли этого человека. Он подождал, пока Гурд, сражающийся с весом кольчуги, оказался стоящим почти вертикально в волнах, затем снова направил Гиллира в сторону открытого моря и вонзил меч прямо в красивое, бородатое лицо ярла под выступом шлема, закрывающим нос. Клинок прошел через его рот и кости черепа и громко ударил о металл шлема сзади. Берн выдернул его, увидел кровь в воде, неожиданно яркую. Он смотрел, как его противник падает в белую пену прибоя. Уже мертвый. Еще один рассерженный призрак.

Он соскочил с коня. Схватил погружающийся в воду меч, гораздо лучший, чем у него. Ухватил Гурда за ворот кольчуги и потащил его из моря. Кровавый след тянулся за изуродованным лицом. Он бросил перед собой на берег оба меча и двумя руками вытащил тяжелое тело на песок. Постоял над ним, тяжело дыша, вода капала с него. Гиллир вышел следом. Другой конь остался в море, его труп плавал на мелководье. Берн несколько мгновений смотрел на него, потом вернулся обратно в воду. Нагнулся и снял с седла щит мертвеца.

Он взглянул на толпу, собравшуюся между морем и стенами, потом поднял глаза на солдат на стенах над открытыми воротами. Их было много в это солнечное летнее утро. Сам ярл Гурд выехал за ворота, намереваясь сразиться: стоило посмотреть, что он сделает с несчастным претендентом, который его оскорбил. Посмотрели.

Два человека выходили из открытых ворот. Один поднял руку в знак приветствия. Берн все еще ощущал в себе гнев, который разгорелся в сердце и не собирался исчезать.

— Доспехи этого человека — мои, — крикнул он, повысив голос над глухим шумом бурного моря за его спиной, — во имя Ингавина.

Они ему не годились по размеру, но их можно переделать или продать. Так поступали наемники. Он только что стал одним из них.

На границе любого повествования есть такие люди, которые входят в него лишь на мгновение. Или, другими словами, есть люди, которые минуту, час, день участвуют в событиях, а затем следуют дальше своей дорогой. Для них та история, с которой они ненадолго пересеклись, — лишь мгновение в драме их собственной жизни и смерти.

Кузнец Ральф Эрликсон предпочел вернуться на свой родной остров Рабади в конце того же лета, проведя почти десять лет на материке. Последние четыре года он обитал в шумном городе у стен Йормсвика. Он заработал (и скопил) приличную сумму, потому что наемники постоянно нуждались в его услугах. Но, в конце концов, он решил, что пора ехать домой, купить земли, выбрать жену и родить сыновей.

Родители Ральфа давно умерли, братья уехали куда-то — он уже и не знал точно куда, после десяти лет разлуки. На острове были и другие перемены, конечно, но не так много, в самом деле. Одни таверны закрылись, другие открылись, одни люди умерли, другие родились. Гавань стала больше, вмещала больше кораблей. Два правителя сменили друг друга с тех пор, как он уехал. Самый последний — Стурл Однорукий — только что начал управлять островом. Ральф выпил пару-тройку раз с Одноруким после приезда. Они вспомнили общее детство и рассказали друг другу о своих очень разных жизнях потом. Ральф никогда не участвовал в набегах; Стурл потерял руку за морями… и сколотил небольшое состояние.

Рука — справедливая плата за богатство, по мнению Ральфа. У Стурла большой дом, жена, земля, возможность заполучить других женщин и власть. Это было… неожиданно. Но он не высказал вслух эту мысль, даже после нескольких выпитых кружек. Он приехал домой, чтобы жить здесь, а Стурл стал правителем. Нужно проявлять осторожность. Он спросил о незамужних девушках, улыбнулся в ответ на вполне ожидаемые шуточки, запомнил пару имен, которые Стурл ему все же назвал.

На следующее утро он вышел за стены, прошел по памятным полям к женскому поселку. Он обещал выполнить одно поручение. Ни к чему спрашивать дорогу. Он отлично помнил ее.

Поселок содержался в большем порядке, чем Ральф помнил. Стурл немного рассказал ему об этом: о недавней казни старой вёльвы и о появлении новой. Отношения между ними, признал правитель, хорошие. Женщины-колдуньи даже завели привычку приносить еду и эль жнецам в конце дня. Они ничего не говорят, сказал ему Стурл, качая головой. Ни слова. Просто выходят друг за дружкой, чередой, несут сыр или мясо и напиток, потом возвращаются назад. Друг за дружкой.

Ральф Эрликсон сплюнул на тростник, покрывающий пол в доме правителя.

— Женщины, — заметил он. — Просто играют в свои игры.

Одноглазый пожал плечами.

— Может быть, меньше, чем раньше. — У Ральфа возникло ощущение, что он каким-то образом считает это своей заслугой.

Ответные услуги мужчин стали заметны, когда кузнец подошел к поселку. Забор починен; строения выглядят крепкими, двери висят ровно; поленницы дров уже поднялись высоко, задолго до зимы. Имелись признаки строительства, строили какой-то новый дом.

Женщина в серой тунике по щиколотки наблюдала за его приближением, стоя у калитки.

— Пусть дарует Ингавин мир всем живущим здесь, — произнес Ральф обычное приветствие. — Мне надо кое-что передать одной из вас.

— Мир и тебе тоже, — ответила она и замерла в ожидании. Не открывала калитку.

Ральф переступил с ноги на ногу. Ему не нравились эти женщины. Он смутно пожалел, что взялся за это поручение, но ему заплатили, и задача была несложной.

— Я должен поговорить с женщиной, имени которой не знаю, — сказал он.

К его удивлению, она рассмеялась.

— Ну, так ты не знаешь моего имени.

Он не привык к смеху в поселке ясновидящей. Раньше он дважды бывал здесь, оба раза чтобы поддержать Друзей, пришедших к вёльве за сейтом. Оба раза никакого веселья.

— Тебя когда-нибудь кусал змей? — спросил он и обрадовался, когда она вздрогнула.

— Это та женщина, которую тебе нужно повидать?

Он кивнул. Через секунду она открыла перед ним ворота.

— Подожди здесь, — сказала она и оставила его во дворе, а сама пошла в один из домов.

Он огляделся. Теплый день, конец лета. Он увидел ульи, огород с травами, запертую пивоварню. Услышал пение птиц на стоящих вокруг деревьях. Ни следа других женщин. Он стал лениво гадать о том, где они.

Открылась дверь, и вышла другая женщина, одна, в синем платье. Он знал, что это значит. И тихо выругался. Он не ожидал, что придется иметь дело с самой вёльвой. Она была молода, как он заметил. Однорукий сказал ему об этом, но это сбивало с толку.

— Тебя просили мне что-то передать, — тихо сказала она. Она носила капюшон, но он увидел широко расставленные голубые глаза и стянутые сзади желтые волосы. Ее даже можно было назвать хорошенькой, хотя о вёльве думать так опасно.

— Мир Ингавина, — сказал он.

— И мир Фуллы да пребудет с тобой. — Она ждала.

— Тебя… змей?..

— Да, это меня он укусил. Весной. — Она сунула руку под одежду и вынула ее, держа что-то. Эрликсон быстро шагнул назад. Она обернула эту тварь вокруг шеи. Змей свернулся там, поднял голову, посмотрел на него над плечом хозяйки, потом мелькнул опасный язык. — Мы помирились, я и змей.

Ральф Эрликсон прочистил горло. “Пора уносить ноги”, — подумал он.

— Твой родственник шлет привет. Из Йормсвика.

Он очень ее удивил, понял он, и понятия не имел почему. Она сжала кулаки.

— Это все? Послание?

Он кивнул. Снова прочистил горло.

— С ним… все хорошо, могу смело сказать.

— Работает у наемников?

Довольный Ральф покачал головой. Они не все знают, эти женщины.

— Он убил ярла на поединке в середине лета. Он живет в Йормсвике, стал одним из них. Ну, по правде сказать, в данный момент его нет в городе.

— Почему? — Она стояла совершенно неподвижно.

— Отправился в набег. К побережью англсинов. Пять кораблей, почти две сотни людей. Большой отряд. Они отплыли еще до меня. — Ральф видел, как они отплывали. Был конец лета, но они могли зазимовать, если нужно. Он ковал и чинил оружие и доспехи для многих из них.

— К побережью англсинов, — повторила она.

— Да, — подтвердил он.

Воцарилось молчание. Он услышал жужжание пчел.

— Спасибо за твои вести. Да хранят тебя Ингавин и богиня, — сказала она. Отвернулась, змей по-прежнему обвивал ее шею и плечи. — Подожди здесь. Сигла принесет тебе кое-что

Сигла принесла. Щедрый дар. Он потратил часть денег в таверне в ту ночь на эль и девочку. На следующее утро пошел присматривать участок. Не то чтобы их было так уж много на острове. Рабади — маленький остров, все всех знают. Если бы его родители все еще были живы, это пригодилось бы, но их здесь похоронили, что зря думать об этом. Одно из имен, которые назвал ему Стурл, принадлежало вдове, бездетной, достаточно молодой, чтобы рожать, как ему сказали, с собственной землей на восточном конце острова. Он почистил одежду и сапоги перед тем, как отправиться с визитом.

Следующим летом у Ральфа родился сын. Жена умерла при родах. Он похоронил ее позади дома, нанял кормилицу и отправился искать другую жену. Нашел, и еще моложе на этот раз: он теперь был владельцем небольшого участка земли. Он чувствовал себя удачливым, словно делал в жизни правильный выбор. У южного конца его участка стоял одинокий дуб. Он не тронул его, посвятил его Ингавину, приносил сюда пожертвования, жег костры в день летнего и зимнего солнцестояния.

Его сын четырнадцать лет спустя срубил его однажды ночью после дикой пьяной драки, которую они вдвоем устроили. Ральф Эрликсон, все еще пьяный утром, убил мальчика в его постели молотом, когда обнаружил это, раскроил ему череп. Отец может делать со своими домашними все, что пожелает, так уж повелось.

Или так было раньше. Стурл Однорукий, все еще правитель, созвал сход жителей острова — тинг. Они отправили Ральфа Эрликсона в изгнание с острова Рабади за убийство, потому что парень спал, когда его убили, по крайней мере, так сказала его мачеха. А с каких это пор слово женщины принимается эрлингами на тинге?

Не имеет значения. Дело было сделано. Он уехал, иначе его бы убили. Уже не молодым человеком Ральф Эрликсон оказался на маленькой лодочке, направляющейся обратно на материк

В конце концов он вернулся в Йормсвик, за неимением лучшей идеи. Занялся старым ремеслом, но его рука и глаз были уже не те, что прежде. Неудивительно, ведь прошло столько времени. Он умер там через некоторое время. Его опустили в землю за стенами города, как обычно. Он не был воином, никакого погребального костра. Один друг и две шлюхи присутствовали на похоронах.

Жизнь для всех людей под властью богов изменчива, как погода или зимнее море: это единственная истина, достойная называться истиной, как сказано в конце одной из саг.