"Повелитель императоров" - читать интересную книгу автора (Кей Гай Гэвриел)

Часть первая Царства света и тьмы

Глава 1

Когда подули первые зимние ветра, Царь Царей Бассании, Ширван Великий, Брат солнца и лун, Меч Перуна, Бич Черного Азала покинул свой окруженный стенами город Кабадх и отправился на юго-запад в сопровождении большей части своих придворных, чтобы проверить состояние укреплений в подвластных ему землях, принести жертву у древнего Священного Огня в замке священников и поохотиться на львов в пустыне. В первое же утро первой охоты его поразила стрела, вонзившаяся под ключицу.

Стрела вошла глубоко, и никто там, в песках, не посмел попытаться ее извлечь. Царя Царей отнесли на носилках в ближайшую крепость Керакек. Опасались, что он умрет.

Несчастные случаи на охоте происходили часто. При дворе бассанидов было достаточно любителей стрельбы из лука, не отличающихся меткостью. Поэтому весьма вероятной становилась не выявленная попытка покушения. Ширван был бы не первым правителем, убитым в суматохе на королевской охоте.

В качестве меры предосторожности Мазендар, визирь Ширвана, приказал установить наблюдение за тремя старшими сыновьями царя, которые отправились на юг вместе с ним. Полезное выражение, маскирующее правду: их взяли под стражу в Керакеке. Одновременно визирь послал гонцов в Кабадх с приказом взять под стражу и их матерей во дворце. Этой зимой будет двадцать семь лет, как Великий Ширван правит Бассанией. Его орлиный взор оставался ясным, заплетенная в косы борода — все еще черной, никакого намека на приближение седовласой старости. Следовало ожидать роста нетерпения со стороны взрослых сыновей, как и смертельно опасных интриг среди царских жен.

Обычные люди могут надеяться найти счастье в детях, поддержку и утешение в кругу семьи. Но существование Царя Царей отличается от жизни других смертных. Ему суждено нести бремя божественности и царственности, а враг людей Азал всегда поблизости и всегда действует.

В Керакеке трех царских лекарей, которые отправились на юг вместе со всем двором, вызвали в ту комнату, где уложили на постель великого царя. Один за другим они осмотрели рану и стрелу. Потрогали кожу вокруг раны, попытались покачать вонзившееся древко и побледнели от увиденного. Стрелы, использовавшиеся для охоты на львов, были самыми тяжелыми. Если сейчас отломить оперение и протолкнуть стрелу сквозь грудную клетку, чтобы вытащить с другой стороны, внутренние повреждения будут огромными, смертельными. А назад стрелу невозможно вытащить, так глубоко она проникла внутрь и таким широким был железный наконечник стрелы. Тот, кто попытался бы его вытащить, разорвал бы царскую плоть, и земная жизнь вытекла бы из него вместе с кровью.

Если бы лекарям показали другого пациента в таком состоянии, все они произнесли бы слова официального отказа: «С этим недугом я не буду бороться». В этом случае никто не мог обвинить их в смерти пациента.

Разумеется, произносить эту фразу недопустимо, когда пострадавший — правитель.

Имея дело с Братом солнца и лун, лекари вынуждены взять на себя обязанность лечить его, вести битву с раной или болезнью любыми средствами и способами. В случае с обычным человеком установлены штрафы в качестве компенсации его семье. В этом же случае следовало ожидать, что лекарей сожгут заживо на погребальном костре великого Царя.

Те, кому предлагали должность лекаря при дворе со всеми сопутствующими ей благами и почестями, это очень хорошо знали. Если бы царь умер в пустыне, его лекарей — этих троих, находящихся в комнате, и тех, кто остался в Кабадхе, пригласили бы в числе почетных гостей в священный замок на церемонию у Священного Огня. Теперь все изменилось.

Лекари у окна шепотом посовещались. Их всех учили наставники — давным-давно, — как важно сохранять невозмутимое выражение лица в присутствии пациента. Но при данных обстоятельствах им плохо удавалось выглядеть спокойными. Когда в поток времени попадает собственная жизнь — подобно окровавленной стреле, — трудно сохранять самообладание и спокойствие.

Один за другим, по старшинству, все трое во второй раз приблизились к человеку на постели. Один за другим они преклонили колени, поднялись, снова прикоснулись к черной стреле, к запястью царя, к его лбу, посмотрели в его глаза, открытые и полные ярости. Один за другим дрожащими голосами они произнесли, как и положено: «С этим недугом я буду бороться».

Когда третий лекарь произнес эти слова и неуверенно отступил назад, в комнате повисло молчание, хотя в ней собрались десять человек при свете ламп и жаркого пламени очага. Снаружи поднялся ветер.

В этой тишине раздался низкий голос самого Ширвана, тихий, но ясно слышный, похожий на голос бога. Царь Царей произнес:

— Они ничего не могут сделать. Это написано на их лицах. Рты их от страха пересохли, их мысли подобны струям песка. Они понятия не имеют, что надо делать. Уведите всех троих и убейте их. Они недостойны. Сделайте это. Найдите нашего сына Дамнацеса и посадите на кол в пустыне, на поживу зверям. Его мать нужно отдать рабам. Сделайте это. Потом пойдите к нашему сыну Мурашу и приведите его к нам. — Ширван сделал паузу, чтобы перевести дыхание и избавиться от унизительной слабости, вызванной болью.

— Еще приведите к нам священника с угольком Священного Пламени. Кажется, нам суждено умереть в Керакеке. Все происходит по божественной воле Перуна. Анаита ждет всех нас. Так было предначертано, и так происходит. Сделай это, Мазендар.

— Совсем никаких лекарей, о великий господин? — спросил маленький пухлый визирь. Голос его звучал сухо, глаза были сухими.

— В Керакеке? — сказал Царь Царей, в его голосе звучали горечь и гнев. — В этой пустыне? Вспомни, где мы находимся. — Когда он говорил, из раны, там, где торчала стрела, текла кровь. Древко стрелы было черным, с черным оперением. Борода царя испачкалась в его собственной темной крови.

Визирь склонил голову. Пришли люди, чтобы увести трех приговоренных лекарей из комнаты. Они не протестовали, не сопротивлялись.

Зимним днем в Бассании, в дальней крепости у края песков, солнце уже миновало высшую точку и начало опускаться. Время шло вперед.

Иногда, внезапно, к собственному удивлению, люди проявляют смелость и меняют течение собственной жизни и ход времени. Человек, который опустился на колени у постели, прижавшись лбом к ковру на полу, был комендантом крепости Керакек. Мудрость, скромность, инстинкт самосохранения — все требовало, чтобы он в тот день хранил молчание среди лощеных, опасных придворных. После он не мог объяснить, почему все же заговорил. Он дрожал как в лихорадке, вспоминая об этом, и пил много вина, даже в дни воздержания.

— Мой повелитель, — произнес он в освещенной огнем комнате, — у нас в деревне рядом с крепостью есть один лекарь, который много путешествовал. Может, позвать его?

Казалось, взор Царя Царей уже блуждает в ином месте, у Перуна и Богини, вдали от мелких забот земной жизни. Он сказал:

— Зачем губить еще одного человека?

О Ширване говорили, писали на пергаменте и вырезали на плитах из камня, что никогда еще на троне в Кабадхе со скипетром и цветком в руке не сидел более милосердный и полный сострадания муж, проникшийся духом богини Анаиты. Но Анаиту еще называли Жницей, ибо она призывала людей к завершению жизни.

Визирь тихо прошептал:

— Почему бы и нет? Какое это может иметь значение, господин? Можно, я пошлю за ним?

Царь Царей еще несколько мгновений лежал неподвижно, потом махнул рукой в знак согласия, коротко и равнодушно. Казалось, гнев его улетучился. Его взгляд из-под отяжелевших век переместился на огонь и остался там. Кто-то вышел по знаку визиря.

Время шло. В пустыне за крепостью и деревней рядом поднялся северный ветер. Он пронесся по пескам, сдувая и перемещая их, стирая одни дюны, насыпая другие, и львы, на которых никто не охотился, искали убежища в своих пещерах среди скал в ожидании ночи.

Голубая луна, луна Анаиты, поднялась ближе к вечеру, уравновесив бледное солнце. В крепости Керакек люди вышли на этот сухой ветер, чтобы убить трех лекарей, убить сына царя, вызвать сына царя, отнести послания в Кабадх, вызвать священника со Священным Огнем для Царя Царей, лежащего в комнате.

И чтобы найти и привести еще одного человека.

Рустем Керакекский, сын Зораха, сидел, скрестив ноги, на тканом афганском коврике, как всегда, когда учительствовал. Он читал, иногда поднимая глаза, чтобы посмотреть на своих четырех учеников, пока они тщательно переписывали отрывок из одного из его драгоценных текстов. Сейчас они изучали трактат Меровия о катарактах. Каждый студент должен был переписать свою страницу. Потом они будут меняться страницами, пока все не получат полный экземпляр трактата. Рустем придерживался мнения, что западный подход древних тракезийцев предпочтительнее при лечении большинства — хоть и не всех — глазных болезней.

Из окна, выходящего на пыльную дорогу, в комнату подул ветер. Он был пока слабым, даже приятным, но Рустем чувствовал в нем бурю. Надвигалась песчаная буря. В деревне Керакек, у крепости, песок проникает повсюду, когда прилетает ветер из пустыни. Они к нему привыкли, к его привкусу в пище, к покалыванию песка под одеждой и на простынях.

За спинами учеников, под аркой внутренней двери, ведущей в жилые помещения, Рустем услышал легкое шуршание, потом заметил на полу промелькнувшую тень. Шаски занял свой обычный пост за занавеской из бусин и ждет начала самой интересной части дневных занятий. Его сын в свои семь лет проявлял терпение и упорство. Немного меньше года назад он начал вытаскивать из спальни свой маленький коврик и класть его возле комнаты для занятий. Он сидел на нем, скрестив ноги, и проводил столько времени, сколько ему позволяли, слушая сквозь занавеску, как его отец наставляет своих учеников. Если его уводила мать или кто-то из слуг, он пробирался обратно в коридор, как только ему удавалось убежать.

Обе жены Рустема считали, что маленькому ребенку не следует слушать подробные описания кровавых ран и телесных потоков, но лекарь находил интерес мальчика забавным и договорился с женами, чтобы Шаски позволили сидеть за дверью, если он уже приготовил свои уроки и выполнил поручения по дому. Ученикам тоже нравилось невидимое присутствие мальчика в коридоре, а один или два раза они предлагали ему ответить на вопросы его отца.

Даже осторожного, сдержанного человека умиляло то, как семилетний мальчик произносит необходимую фразу: «С этим недугом я буду бороться», а потом подробно описывает свой способ лечения воспаленного, больного пальца или кашля с кровью и мокротой. Интересно то, думал Рустем, машинально поглаживая свою аккуратную остроконечную бородку, что ответы Шаски часто оказывались верными. Один раз он даже позволил мальчику ответить на вопрос, чтобы поставить в неловкое положение ученика, который не приготовил урок после ночного загула, хотя потом, вечером, он пожалел об этом. Молодым людям положено время от времени посещать таверны. Это позволяет им больше узнать о жизни и удовольствиях простых людей и не дает слишком быстро состариться. Лекарю необходимо знать природу людей и их слабости и не осуждать обыкновенные глупости. Судить — это право Перуна и Анаиты.

Прикосновение к бороде напомнило ему то, о чем он думал прошлой ночью: пора снова ее красить. Интересно, подумал он, есть ли еще необходимость добавлять седину в свои светло-каштановые волосы? Когда он вернулся из Афганистана и с Аджбарских островов четыре года назад, обосновался в своем родном городе и открыл медицинскую практику и школу, он решил завоевать доверие пациентов, внешне слегка состарившись. На востоке афганские лекари-жрецы опирались на трости при ходьбе, хоть и не нуждались в них, намеренно набирали вес, размеренно цедили скупые слова или смотрели куда-то внутрь себя, и все это для того, чтобы создать нужный образ достойного и преуспевающего лекаря.

Действительно, для человека двадцати семи лет самонадеянно выступать в качестве преподавателя медицины в том возрасте, когда многие лишь начинают учиться. И правда, в тот первый год двое из его учеников были старше его. Интересно, знали ли они об этом?

Но разве опыт учителя и лекаря не говорит сам за себя по достижении определенного рубежа? В Керакеке, на краю южных пустынь, Рустема уважали и даже почитали жители деревни, и его часто звали в крепость лечить раны и болезни солдат, что вызывало огорчение и гнев часто меняющихся военных лекарей. Вряд ли ученики, которые писали ему, а затем приезжали в такую даль учиться у него, — некоторые были даже приверженцами веры в Джада из Сарантия, — развернулись бы и уехали обратно, обнаружив, что Рустем Керакекский не престарелый мудрец, а молодой муж и отец, одаренный талантом лекаря, который больше многих других путешествовал и читал.

Возможно. Ученики или потенциальные ученики могли вести себя непредсказуемым образом, а доход Рустема от преподавания необходим мужчине, у которого уже две жены и двое детей, особенно учитывая то, что обе женщины хотят еще одного ребенка, а живут они в тесном доме. Не многие жители Керакека могли заплатить лекарю как положено. В деревне был еще один лекарь, которого Рустем почти открыто презирал, но с ним приходилось делить ту скудную прибыль, которую удавалось здесь получить. В целом, может быть, лучше не менять то, что приносит успех. Если седые прядки в бороде убеждают хотя бы одного-двух возможных учеников или военных командиров в крепости, которые имеют обыкновение платить, то стоит по-прежнему пользоваться краской.

Рустем снова взглянул в окно. Небо над маленьким огородом с лечебными травами уже потемнело. Если начнется настоящая буря, отсутствие освещения и шум будут мешать занятиям и затруднят работу в приемной. Он откашлялся. Четыре ученика, знакомые с его привычками, положили письменные принадлежности и подняли глаза. Рустем кивнул, и ближний к двери ученик подошел и открыл ее, впустив первого пациента из толпы ожидающих в крытом дворике.

Ему больше нравилось принимать больных с утра и проводить занятия после полуденного отдыха, но те крестьяне, которые не могли заплатить, часто соглашались приходить к Рустему и его ученикам во второй половине дня и помогать процессу обучения. Многим льстило внимание, некоторые смущались, но в Керакеке знали, что таким образом можно попасть к молодому лекарю, который учился на легендарном востоке и привез оттуда знание секретов таинственного мира.

У женщины, которая вошла и неуверенно остановилась у стены, где Рустем развесил травы и расставил на полках маленькие горшочки и полотняные мешочки с лекарствами, была на правом глазу катаракта. Рустем это знал; он уже видел ее раньше и оценил болезнь. Он заранее готовился и, если заболевания крестьян позволяли, предлагал ученикам практический опыт и наблюдения в дополнение к трактатам, которые они переписывали и заучивали. Какой смысл заучивать высказывания Аль-Хазри об ампутации, любил повторять он, если не умеешь пользоваться пилой.

Он сам провел шесть недель со своим восточным учителем в неудачном походе афганцев против мятежников на северо-восточной границе.

Он также повидал столько насильственных смертей и ужасных мучений в то лето, что решил вернуться домой к жене и маленькому ребенку, которого едва успел увидеть перед отъездом на восток. Этот дом и сад на краю деревни, а потом еще одна жена и дочь появились уже после его возвращения. Маленькому мальчику, которого он тогда оставил, теперь уже семь лет, и он сидит на коврике за дверью приемной, слушая лекции отца.

А лекарю Рустему все еще снилось в ночной темноте поле боя на востоке. Он помнил, как отрезал конечности у кричащих людей при чадящем, неверном свете факелов на ветру, когда солнце садилось и продолжалась бойня. Он помнил черные фонтаны крови, сгустки и брызги крови, пропитавшие его одежду, лицо, волосы, руки, грудь. Он сам превращался в кошмарное кровавое создание, его руки становились такими скользкими, что едва удерживали инструменты, которыми он резал, пилил и прижигал, а раненых без конца все подносили и подносили к ним без остановки, даже после наступления ночи.

Бывают вещи похуже деревенской практики в Бассании, решил он на следующее утро, и с тех пор ни разу не усомнился в этом, хотя иногда проснувшееся честолюбие, манящее и опасное, как куртизанка из Кабадха, пыталось убедить его в обратном. Рустем провел большую часть взрослой жизни, стараясь казаться старше своих лет. Но он еще не стар. Пока не стар. И он спрашивал себя не раз в сумерках, когда обычно являются подобные мысли, как бы он поступил, если бы в его дверь постучали благоприятный случай и риск.

После, оглядываясь назад, он не мог вспомнить, раздался ли в тот день стук в дверь. Все последующие события происходили с головокружительной быстротой, и он мог его не запомнить. Однако ему казалось, что наружная дверь просто с грохотом распахнулась без предупреждения, чуть не ударив пациентку, ожидающую у стены, и внутрь ворвались солдаты, до отказа наполнив тихую комнату хаосом внешнего мира.

Рустем знал одного из них — командира: тот уже давно служил в Керакеке. Сейчас лицо этого человека было искажено, глаза выпучены, вид возбужденный. Когда он заговорил, его голос визжал, как пила дровосека. Он крикнул:

— Ты должен идти! Немедленно! В крепость!

— Несчастный случай? — спросил Рустем со своего коврика, нарочно сдержанно, не обращая внимания на властный тон солдата и пытаясь восстановить спокойствие при помощи собственного хладнокровия. Это входило в курс обучения лекаря, и он хотел, чтобы его студенты увидели, как он это делает. Приходящие к ним люди часто бывали возбуждены, а лекарь не мог себе этого позволить. Он отметил, что лицо солдата обращено на восток, когда он произнес первые слова. Нейтральное знамение. Этот человек принадлежит к касте воинов, конечно, а это может быть и хорошо, и плохо, в зависимости от касты заболевшего человека. Ветер дует с севера — это нехорошо, но за окном не видно и не слышно птиц, а это служит некоторым противовесом.

— Несчастье! Да! — выкрикнул солдат, его никак нельзя было назвать спокойным. — Пойдем! Это Царь Царей! Стрела!

Хладнокровие покинуло Рустема, словно новобранца, оказавшегося лицом к лицу с сарантийской кавалерией. Один из учеников потрясенно ахнул. Женщина с катарактой взвыла и рухнула на пол бесформенной грудой. Рустем быстро встал, стараясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Вошли четыре человека. Несчастливое число. Вместе с женщиной пять. Можно ли ее сосчитать, чтобы избежать дурного предзнаменования?

Быстро подсчитывая добрые знаки, он подошел к большому столу у двери и схватил свою маленькую полотняную сумку. Поспешно уложил в нее несколько трав и горшочков и взял кожаный футляр с хирургическими инструментами. Обычно он посылал вперед ученика или слугу со своей сумкой, чтобы успокоить находящихся в крепости и чтобы его самого не увидели поспешно выбегающим из дома, но при данных обстоятельствах нельзя было вести себя, как обычно. Это же Царь Царей!

Рустем чувствовал, как сильно бьется его сердце. Он старался дышать ровно. У него кружилась голова. По правде говоря, он боялся. По многим причинам. Важно было не подавать виду. Он взял посох, нарочно медленно двигаясь, надел на голову шляпу. Повернулся к солдату, лицом на север, и сказал:

— Я готов. Мы можем идти.

Четверо солдат выскочили из дверей впереди него. Рустем задержался и сделал попытку сохранить какой-то порядок в комнате, которую покидал. Бхарай, его лучший ученик, смотрел на него.

— Вы можете попрактиковаться с хирургическими инструментами на овощах, а потом на кусочках дерева, используя щупы, — сказал Рустем. — Оценивайте друг друга по очереди. Отошлите больных домой. Закройте ставни, если ветер усилится. Разрешаю вам развести огонь в очаге и зажечь масляные светильники.

— Хорошо, учитель, — с поклоном ответил Бхарай. Рустем вышел вслед за солдатами. Он остановился в саду, снова повернулся лицом на север, сдвинув ступни, и сорвал три побега бамбука. Они могут понадобиться ему в качестве зондов. Солдаты нетерпеливо ждали на дороге, возбужденные и испуганные. Воздух вибрировал от их тревоги. Рустем выпрямился, шепотом помолился Перуну и Богине и повернулся к солдатам. В этот момент он заметил Катиун и Яриту у входа в дом. В их глазах застыл страх. Глаза Яриты казались огромными, даже издалека. Наверное, один из солдат рассказал женщинам, что происходит.

Он ободряюще кивнул обеим и увидел, как Катиун хладнокровно кивнула ему в ответ, обнимая за плечи Яриту. С ними все будет в порядке. Если он вернется.

Он вышел через маленькую калитку на дорогу, сделал первый шаг правой ногой и взглянул вверх, не будет ли знамений от птиц. Но ни одной не было видно: все они укрылись от поднимающегося ветра. Никаких знамений. Жаль, что прислали четырех солдат. Кому-то следовало быть умнее. Однако с этим уже ничего не поделаешь. В крепости он сожжет благовония, чтобы умилостивить богов. Рустем покрепче сжал посох и постарался принять невозмутимый вид. Он сомневался, что ему это удалось. Царь Царей. Стрела.

Внезапно он остановился на пыльной дороге.

И в то самое мгновение, когда он остановился, обозвав себя глупцом, и собрался вернуться в приемную, хотя знал, что это очень дурная примета, у него за спиной раздался голос.

— Папа! — позвал этот тоненький голосок.

Рустем обернулся и увидел, что держит его сын в обеих руках. Сердце его на мгновение остановилось, по крайней мере, ему так показалось. Он с трудом сглотнул, замер у самой калитки и заставил себя еще раз сделать глубокий вдох.

— Да, Шаски, — тихо ответил он. Он посмотрел на маленького мальчика в саду, и на него снизошло странное спокойствие. На него смотрели ученики и пациенты, стоящие тесной кучкой на крыльце, солдаты на дороге, женщины у дверей. Дул ветер.

— Этот человек сказал… Он сказал — стрела, папа.

И Шаски протянул вперед маленькие ручки и подал отцу хирургический инструмент, который вынес во двор.

— Он действительно так сказал, — серьезно ответил Рустем. — Значит, мне надо взять это с собой, не так ли?

Шаски кивнул головой. Его темно-карие глаза смотрели серьезно, он держался очень прямо, словно жрец с жертвоприношением в руках. «Ему семь лет, — подумал Рустем. — Да хранит его Анаита».

Он снова вошел через деревянную калитку, наклонился и взял у мальчика тонкий инструмент в кожаном футляре. Он когда-то привез его из Афганистана, прощальный подарок от тамошнего учителя.

Солдат действительно упомянул о стреле. Рустема охватило неожиданное желание положить руку на голову сына, на темно-каштановые кудрявые волосы, ощутить тепло маленькой головки. Конечно, все дело в том, что он, возможно, не вернется из крепости. Это могло стать последним прощанием. Невозможно отказаться лечить Царя Царей, а в зависимости от того, куда вошла стрела…

У Шаски было такое напряженное лицо, словно он каким-то сверхъестественным образом это понимал. Конечно, он не мог понимать, но мальчик только что избавил его от необходимости возвращаться в приемную, после того как он уже вышел за калитку и сорвал бамбуковые побеги, а это было очень плохой приметой. Или ему пришлось бы послать кого-нибудь за инструментом.

Рустем обнаружил, что не в состоянии говорить. Он еще секунду смотрел вниз, на Шаски, потом поднял взгляд на жен. Им он тоже не успевал ничего сказать. Мир все же ворвался в дверь их дома. То, чему суждено случиться, произойдет.

Рустем повернулся и быстро вышел в калитку, а потом зашагал вместе с солдатами по круто уходящей вверх дороге под порывами северного ветра. Он не оглядывался назад, зная, что это дурная примета, но был уверен, что Шаски все еще стоит там и смотрит на него, один в саду, прямой, как копье, маленький, как тростинка на речном берегу.

Винаж, сын Винажа, комендант южной крепости Керакек, родился еще южнее, в крохотном пальмовом оазисе к востоку от Кандира, питаемом родниками островке редкой растительности, окруженном со всех сторон пустыней. Конечно, в этой деревне был базар. Смуглые мрачные жители песков обменивались с ее жителями товарами и услугами. Они приезжали верхом на верблюдах, потом снова уезжали, исчезая вдали за колеблющейся линией горизонта.

Винаж вырос в семье купца и довольно хорошо знал кочевые племена, как во времена мирной торговли, так и тогда, когда великий Царь посылал на юг армии ради еще одной бесплодной попытки пробиться к западному морю по ту сторону песков. Пустыня и дикие племена, кочующие по ее просторам, раз за разом срывали его планы. Ни пески, ни те, кто в них жил, не были склонны покориться.

Но проведенное на юге детство сделало Винажа, который предпочел армию жизни торговца, самым подходящим кандидатом на пост коменданта одной из крепостей в пустыне. Начальники в Кабадхе проявили редкую для них ясность мышления и, когда он поднялся до достаточно высокого чина, поставили его командовать Керакеком, а не, скажем, солдатами, охраняющими рыболовецкий порт на севере, где ему пришлось бы иметь дело с одетыми в меха купцами и разбойниками из Москава. Иногда военным удается сделать что-нибудь так, как надо, почти против своей воли. Винаж знал пустыню и относился к ней и к ее обитателям с должным уважением. Он смог освоить несколько диалектов кочевников, немного говорил на языке киндатов, и его не смущал песок в постели, в одежде или в складках кожи.

И все же ничто в биографии этого человека не давало оснований предположить, что солдат Винаж, сын торговца, может настолько забыть об осторожности, чтобы заговорить в присутствии высших лиц Бассании и по собственному почину предложить вызвать к умирающему Царю Царей этого лекаря из маленького городка. Ведь он даже не принадлежал к касте священников.

Помимо всего, произнеся эти слова, комендант рисковал собственной жизнью. Он пропал, если кто-нибудь потом решит, что лечение сельского врача ускорило смерть царя — пусть даже Великий Ширван уже повернулся лицом к очагу, словно смотрел в пламя бога грома Перуна или на темную фигуру Богини.

Стрела сидела в его теле очень глубоко. Кровь продолжала медленно сочиться из раны, пропитывала простыни на постели и повязку вокруг нее. Собственно говоря, казалось чудом, что царь еще дышит, еще остается с ними, пристально глядя на пляску языков пламени. Поднялся ветер из пустыни. Небо потемнело.

По-видимому, Ширван не собирался обращаться к своим придворным с последними напутственными словами и называть преемника, хотя он сделал жест, позволявший догадаться о его выборе. Третий сын царя Мюраш посыпал свою голову и плечи горячим пеплом из очага и теперь стоял на коленях рядом с постелью и молился, раскачиваясь взад и вперед. Все остальные сыновья царя отсутствовали. Голос Мюраша, то громче, то тише бормочущий молитвы, был единственным издаваемым человеком звуком в комнате, не считая тяжелого дыхания великого Царя.

В этой тишине сквозь завывание ветра ясно послышался топот сапог, который наконец-то раздался в коридоре. Винаж втянул воздух и на короткое мгновение прикрыл глаза, призывая Перуна и посылая ритуальные проклятия на голову вечного Врага Азала. Потом он оглянулся и увидел, как открылась дверь и вошел лекарь, который вылечил его от весьма неудобной сыпи, подхваченной им во время осеннего разведывательного рейда в район приграничных сарантийских поселений и крепостей.

Лекарь вслед за перепуганным начальником охраны вошел в комнату. Он остановился, опираясь на свой посох, окинул взглядом комнату и только потом посмотрел на лежащего на постели человека. С ним не было слуги — наверное, он покинул дом в большой спешке: инструкции, данные капитану Винажем, были недвусмысленными, — поэтому сам нес свою сумку. Не оглядываясь, он протянул назад полотняную сумку, посох и какой-то инструмент в чехле, и начальник охраны проворно принял их у него. Лекарь — его звали Рустем — держался очень сдержанно, без тени улыбки, что не слишком нравилось Винажу, но этот человек учился в Афганистане и, по-видимому, не имел привычки убивать людей. И он действительно вылечил ту сыпь.

Лекарь пригладил одной рукой бороду с проседью, опустился на колени и коснулся лбом пола, чем выказал неожиданно привычку к хорошим манерам. Получив разрешение визиря, встал. Царь не отрывал глаз от огня, юный принц не переставал молиться. Лекарь поклонился визирю, потом осторожно повернулся, — встав лицом на запад, как и положено, отметил Винаж, — и отрывисто произнес:

— С этим недугом я буду бороться.

Он еще даже не приблизился к пациенту, — не то чтобы осмотрел его, — но у него и не было выбора. Он обязан был сделать все, что сможет. «Зачем убивать еще одного человека?» — спросил недавно царь. Винаж почти наверняка именно это и сделал, предложив привести сюда лекаря.

Лекарь обернулся и посмотрел на Винажа.

— Если комендант гарнизона останется и поможет мне, я буду ему благодарен. Мне может пригодиться опыт солдата. Всем остальным, почтенные и милостивые господа, необходимо немедленно покинуть комнату, прошу вас.

Не поднимаясь с колен, принц с яростью произнес:

— Я не покину своего отца.

Этот человек почти наверняка вот-вот станет Царем Царей, мечом Перуна, когда человек на кровати перестанет дышать.

— Понятное желание, господин принц, — хладнокровно ответил лекарь. — Но если вы желаете добра своему любимому отцу, в чем я убежден, и хотите помочь ему сейчас, вы окажете мне честь и подождете снаружи. Хирургическую операцию нельзя проводить в толпе людей.

— Не будет никакой… толпы, — возразил визирь. Произнося слово «толпа», Мазендар скривил губу. — Останется принц Мюраш и я сам. Ты не из касты священников, разумеется, и комендант тоже. Поэтому мы должны остаться здесь. Все другие выйдут, как ты просил.

Лекарь просто покачал головой:

— Нет, мой господин. Убейте меня сразу, если пожелаете. Но меня учили, и я тоже так считаю, что члены семьи и близкие друзья не должны присутствовать, когда врач лечит больного. Царский лекарь должен принадлежать к касте священнослужителей, я знаю. Но я не занимаю такого положения… Я просто пытаюсь помочь великому Царю, потому что меня попросили. Если я буду бороться с этим недугом, то должен поступать так, как меня учили. Иначе я ничем не помогу Царю Царей, и в этом случае моя собственная жизнь станет для меня тяжким бременем.

Этот человек — самодовольный педант со слишком ранней сединой, подумал Винаж, но в мужестве ему не откажешь. Он увидел, как принц Мюраш поднял взгляд и его черные глаза вспыхнули. Однако не успел принц заговорить, как слабый холодный голос с постели тихо произнес:

— Вы слышали, что сказал лекарь. Его привели сюда ради его искусства. Почему в моем присутствии пререкаются? Убирайтесь. Все.

Воцарилось молчание.

— Конечно, милостивый господин, — ответил визирь Мазендар, а принц неуверенно встал, открывая и закрывая рот. Царь по-прежнему смотрел в огонь. Винажу показалось, что его голос уже доносится откуда-то из-за пределов царства живых. Он умрет, лекарь умрет, весьма вероятно, что Винаж тоже умрет. Он глупец, глупец, и дни его кончаются.

Люди занервничали и устремились в коридор, где уже зажгли факелы на стенах. Свистел ветер, тоскливо, словно голос другого мира. Винаж видел, как его начальник стражи положил вещи лекаря и поспешно вышел. Юный принц остановился прямо перед худым лекарем, который стоял совершенно неподвижно, ожидая, когда они уйдут. Мюраш поднял руки и прошептал тихо и яростно:

— Спаси его, не то эти пальцы лишат тебя жизни. Клянусь громом Перуна.

Лекарь ничего не ответил, просто кивнул, хладнокровно рассматривая ладони принца, которые перед его лицом сжались в кулаки, потом снова раскрылись, а пальцы скрючились, словно душили жертву. Мюраш еще мгновение колебался, потом оглянулся на отца. Винаж подумал, что, возможно, он видит его в последний раз, и в его мозгу промелькнуло болезненное воспоминание о его собственном отце на смертном одре, там, на юге. Затем принц зашагал прочь из комнаты, а все остальные расступались перед ним. Он услышал, как голос принца снова начал читать молитву в коридоре.

Мазендар вышел последним. Он задержался у постели, бросил взгляд на Винажа и лекаря, и впервые на его лице отразилась неуверенность. Он прошептал:

— У вас есть для меня приказания, мой господин?

— Я их уже отдал, — тихо ответил человек на постели. — Ты видел, кто здесь был. Служи ему верно, если он позволит. Может и не позволить. Если это так, то да сохранят твою душу Повелитель грома и Богиня.

Визирь с трудом сглотнул:

— И твою, мой господин, если мы больше не встретимся.

Царь не ответил. Мазендар вышел. Кто-то закрыл дверь из коридора.

Лекарь немедленно начал быстро действовать. Он открыл полотняную сумку и вынул маленький мешочек. Подошел к огню и бросил в него содержимое мешочка.

Огонь стал синим, и аромат диких цветов внезапно наполнил комнату, словно весной на востоке. Винаж заморгал. Фигура на постели шевельнулась.

— Афганские? — спросил Царь Царей.

Лекарь удивился:

— Да, милостивый господин мой. Я не думал, что ты…

— У меня был лекарь с Аджбарских островов. Очень знающий. К сожалению, он ухаживал за женщиной, которую ему лучше было бы не трогать. Он пользовался этим благовонием, я помню.

Рустем подошел к постели.

— Наука гласит, что обстановка в комнате, где проходит лечение, действует на ход лечения. Такие вещи влияют на нас, господин мой.

— Но не на стрелы, — ответил Царь. Но он слегка повернулся, чтобы посмотреть на лекаря, как заметил Винаж.

— Может, это и так, — невозмутимо произнес лекарь. Рустем в первый раз подошел вплотную к постели, нагнулся, чтобы осмотреть древко и рану, и Винаж увидел, как он неожиданно замер. По его бородатому лицу проскользнуло странное выражение. Он опустил руки. Потом посмотрел на Винажа.

— Комендант, необходимо, чтобы ты достал мне перчатки. Самые лучшие кожаные перчатки, какие есть в крепости, и как можно скорее.

Винаж не стал задавать вопросов. Вероятно, он умрет, если умрет Царь. Он вышел, закрыл за собой дверь и поспешно двинулся по коридору, мимо ожидающих там людей, потом побежал вниз по лестнице за собственными перчатками для верховой езды.

Когда Рустем вошел, его охватил ужас, и ему пришлось призвать на помощь все остатки самообладания, чтобы не показать этого. Он едва не уронил свои инструменты и испугался, что кто-нибудь заметит его дрожащие руки. Хорошо, что начальник стражи быстро подошел и взял у него вещи. Он воспользовался процедурой официального коленопреклонения, чтобы произнести про себя успокаивающую молитву.

Поднявшись на ноги, он заговорил более резко, чем следовало бы, прося придворных — вместе с визирем и принцем! — покинуть комнату. Но он всегда разговаривал резким, деловым тоном, чтобы создать образ не по годам опытного лекаря, а сейчас не время и не место изменять своим привычным методам. Если ему суждено умереть, то едва ли имеет значение, что о нем подумают. Он попросил коменданта остаться. Солдата не могут смутить поток крови и вопли, а кому-то, возможно, придется придерживать раненого.

Раненый. Царь Царей. Меч Перуна. Брат солнца и лун.

Рустем заставил себя прогнать подобные мысли. Это пациент. Раненый человек. Только это имеет значение. Придворные ушли. Принц — Рустем не знал, который это из сыновей царя, — остановился перед ним и наглядно, движениями кистей рук, продемонстрировал угрозу смерти, которая шла рядом с Рустемом с того самого мгновения, когда он вышел из своего сада.

Нельзя придавать этому значения. Все будет так, как предначертано.

Он бросил аджбарский порошок в огонь, чтобы настроить комнату на взаимодействие с гармоничными духами, потом подошел к постели с намерением осмотреть стрелу и рану.

И почувствовал запах каабы.

Мысли его закружились от потрясения, потому что этот запах подтолкнул воспоминание, уже медлившее на краю сознания, а потом еще одно воспоминание, от которого ему стало страшно. Он послал коменданта за перчатками. Они были ему необходимы.

Если бы он прикоснулся к древку стрелы, он бы умер.

Оставшись наедине с Царем Царей, Рустем обнаружил, что его страх теперь — это страх лекаря, а не жалкого подданного. Он размышлял о том, как высказать то, что у него на уме.

Теперь глаза царя смотрели прямо ему в лицо, темные и холодные. Рустем увидел в них ярость.

— На древке стрелы — яд, — сказал Ширван. Рустем наклонил голову:

— Да, мой господин. Кааба. Из растения фиджана. — Он набрал в грудь воздуха и спросил: — А твои лекари трогали стрелу?

Царь очень медленно кивнул головой. Не было и намека на то, что гнев его стал меньше. Он должен был испытывать сильную боль сейчас, но не показывал этого.

— Все трое. Забавно. Я приказал казнить их за некомпетентность, но они и так скоро умерли бы, не так ли? Ни один из них не заметил яда.

— Здесь он редкость, — заметил Рустем, стараясь собрать разбегающиеся мысли.

— Не такая уж редкость. Я принимаю его малыми дозами уже двадцать пять лет, — сказал царь. — Каабу и другие ядовитые вещества. Анаита призовет нас к себе, когда пожелает, но люди все равно должны заботиться о своей жизни, а правители обязаны это делать.

Рустем с трудом глотнул. Теперь он получил объяснение того, почему его пациент до сих пор жив. Двадцать пять лет? Перед его мысленным взором возникла картина: молодой царь дотрагивается, — со страхом, несомненно, — до крупинки смертельно опасного порошка. Потом ему становится плохо, но он повторяет то же самое позднее, потом еще раз, и еще, а потом начинает пробовать яд во все больших количествах. Он покачал головой.

— Правитель вынес многое ради своего народа, — сказал он. Он думал о придворных лекарях. Кааба перехватывает горло, а потом добирается до сердца. Человек погибает в агонии, задыхаясь. Он видел подобное на востоке. Официальный способ казни.

— Забавно, — сказал царь.

Теперь у него в голове вертелась еще одна мысль. Но он изо всех сил старался пока отогнать ее от себя.

— Все равно, — сказал царь. Его голос звучал так, как и ожидал Рустем: холодно, сурово, без всяких эмоций. — Это стрела для охоты на львов. Защита от яда не поможет, если стрелу не удастся извлечь.

В дверь постучали. Она открылась, и вошел запыхавшийся Винаж, комендант гарнизона, похоже, он бежал. Он принес перчатки для верховой езды из коричневой кожи. Они были слишком толстыми, и работать ими будет трудно, понял Рустем, но выбора не было. Он надел их. Развязал шнурок чехла, в котором лежал длинный тонкий металлический инструмент. Тот, который вынес ему сын из сада. Он сказал: «Стрела, папа».

— Иногда есть способ извлечь даже такую стрелу, — сказал Рустем, стараясь не думать о Шаски. Повернулся лицом на запад, закрыл глаза и начал молиться про себя, мысленно перебирая при этом сегодняшние предзнаменования, хорошие и дурные, и подсчитывая дни после последнего лунного затмения. Закончив подсчеты, разложил необходимые талисманы и охранные амулеты. Предложил царю выпить притупляющую ощущения траву от боли, которую ему придется испытать. Но тот отказался. Рустем подозвал коменданта к постели и объяснил ему, что надо делать, чтобы держать пациента неподвижно. Теперь он не называл его царем. Это был раненый. Рустем был лекарем, при нем — помощник, и ему предстояло извлечь стрелу, если он сумеет. Сейчас он начал войну с Азалом, врагом, который может погасить луны и солнце, оборвать жизнь.

В этом случае комендант не понадобился, как и трава. Рустем сначала отломил почерневшее древко как можно ближе к входному отверстию раны, потом при помощи набора зондов и ножа расширил рану. Он знал, что эта процедура крайне болезненна. Некоторые не в состоянии выдержать, даже приняв обезболивающие лекарства. Они мечутся и кричат или теряют сознание. Ширван Бассанийский ни разу не закрыл глаза и не шелохнулся, только дышал часто и неглубоко. На лбу у него выступили капли пота, а челюсти сжались под заплетенной в косички бородой. Когда Рустем счел отверстие достаточно широким, он смазал маслом длинную тонкую металлическую ложку Эниати и ввел ее в рану, к застрявшему там наконечнику стрелы.

Трудно было действовать точно в толстых перчатках, уже пропитанных кровью, но теперь он мог видеть расположение выступа наконечника и знал, под каким углом вводить вогнутую часть ложки Эниати. Мелкая ложка скользнула к фланцу сквозь плоть царя, и у того перехватило дыхание, но он по-прежнему лежал не шевелясь. Рустем слегка повернул ложку и почувствовал, как она охватила самую широкую часть наконечника, прижавшись к нему. Он протолкнул ее чуть дальше и сам перестал дышать в самый ответственный момент, молясь Богине в образе Целительницы, а потом снова повернул ложку и осторожно слегка потянул назад.

Тут царь охнул и приподнял одну руку, словно в знак протеста, но Рустем почувствовал, что наконечник вошел в ложку, и теперь она его закрывает собой. Он сделал это с первой попытки. Он знал одного человека — учителя на далеком востоке, который был бы им очень доволен. Теперь только смазанные маслом бока ложки соприкасались с поверхностью раны, а зазубренный край наконечника надежно спрятан внутри.

Рустем заморгал. Он хотел было смахнуть со лба пот тыльной стороной окровавленной перчатки, но вспомнил — в самый последний момент, — что если сделает это, то умрет. Сердце его глухо билось.

— Мы уже почти закончили, уже почти все, — пробормотал он. — Ты готов, дорогой мой господин? — Это выражение использовал визирь. В этот момент, глядя, как лежащий на постели человек молча справляется с ужасной болью, Рустем испытывал к нему именно такое чувство. Комендант Винаж удивил его: он подошел к изголовью кровати, наклонился и положил ладонь на лоб царя, не касаясь раны и крови. Это было больше похоже на ласку, чем на попытку придержать больного.

— Кто может быть готов к такому? — простонал Ширван Великий, и в этих словах Рустем, к своему изумлению, уловил тень сардонической насмешки. Услышав это, он повернул носки ступней на запад, произнес афганское слово, выгравированное на инструменте, сжал его обеими руками в перчатках и выдернул из смертного тела Царя Царей.

— Насколько я понимаю, я буду жить?

Они были одни в комнате. Прошло немного времени, за окнами полностью стемнело. Ветер дул по-прежнему. По приказу царя Винаж вышел и объявил всем остальным, что лечение продолжается и Ширван еще жив. Больше ничего. Солдат не задавал вопросов, и Рустем тоже.

Главная опасность всегда — сильное кровотечение. Он заполнил расширенное отверстие раны корпией и чистой губкой. И оставил рану открытой. Самой распространенной ошибкой лекарей было слишком поспешно закрыть рану, и пациенты умирали. Позднее, если все пойдет хорошо, он сведет края раны самыми маленькими шпильками вместо швов, оставив отверстие для дренажа. Но пока еще рано. Пока он забинтовал заполненную корпией рану чистой тканью, пропустив ее под мышкой, потом через грудную клетку, потом наверх и вокруг шеи предписанным треугольником. Закончил он повязку наверху и завязал узел так, чтобы он смотрел, как положено, вниз, по направлению к сердцу. Ему нужно получить свежее постельное белье и ткань, чистые перчатки для себя и горячую воду. Окровавленные перчатки коменданта он бросил в огонь. К ним нельзя прикасаться.

Голос царя, задавшего вопрос, звучал слабо, но четко. Добрый знак. На этот раз он выпил успокаивающую травку из сумки Рустема. Его черные глаза смотрели спокойно, взгляд фокусировался, зрачки не были излишне расширены. Рустем старался сдержать радость. Следующей опасностью, как всегда, был зеленый гной, хотя раны от стрел заживают лучше, чем нанесенные мечом. Позже он положит свежую корпию, промоет рану и сменит мазь и повязку до конца ночи. Этот метод был его собственным изобретением. Большинство лекарей оставляли первую повязку на два-три дня.

— Мой повелитель, я считаю — да. Стрела извлечена, рана заживет, если будет на то воля Перуна, а я буду действовать осторожно, чтобы избежать вредных выделений. — Он помедлил. — И у тебя имеется… собственная защита от яда, который проник в нее.

— Я хочу поговорить с тобой об этом. Рустем с трудом сглотнул:

— Мой повелитель?

— Ты определил присутствие яда фиджаны по запаху? Несмотря на аромат от твоих душистых трав в очаге?

Рустем боялся этого вопроса. Он умел искусно уходить от ответа — большинство лекарей это умели, — но ведь это его правитель, смертный родственник солнца и лун.

— Я встречался с ним раньше, — ответил он. — Я учился в Афганистане, господин мой, там растет это растение.

— Я знаю, где оно растет, — сказал Царь Царей. — Что еще ты можешь мне сказать, лекарь?

По-видимому, уйти от ответа невозможно. Рустем сделал глубокий вдох.

— Я также почувствовал его запах в другом месте в этой комнате, великий правитель. До того, как я бросил благовоние в огонь.

Воцарилось молчание.

— Я так и предполагал. — Ширван Великий холодно смотрел на него. — Где? — Всего одно слово, тяжелое, как кузнечный молот.

Рустем опять сглотнул. Ощутил какой-то горький привкус — осознание собственной смертности. Но разве у него оставался выбор? Он ответил:

— На руках принца, великий царь. Когда он приказывал мне спасти твою жизнь под страхом потерять свою собственную.

Ширван Бассанийский на мгновение прикрыл глаза. Когда он их открыл, Рустем снова увидел в их глубине черную ярость, несмотря на наркотик, который он ему дал.

— Это… горе для меня, — очень мягко произнес Царь Царей. Однако то, что слышал Рустем в его голосе, не было похоже на горе. Он вдруг задал себе вопрос, не обнаружил ли сам царь каабу на наконечнике и древке стрелы. Ширван принимал этот яд в течение двадцати пяти лет. Если он знал о яде, то сегодня позволил трем лекарям дотрагиваться до него, не предупредив их, и собирался позволить Рустему сделать то же самое. Проверка на компетентность? Находясь на грани смерти? Каким человеком надо быть… Рустем содрогнулся, не смог сдержаться.

— Кажется, кто-то еще, кроме меня, защищал себя от возможности быть отравленным, вырабатывая сопротивляемость к яду, — сказал Великий Ширван. — Умно. Должен сказать, это умно. — Он надолго замолчал, потом прибавил: — Мюраш. Из него действительно получился бы хороший правитель.

Он отвернулся и посмотрел в окно. В темноте ничего не было видно. Они слышали вой ветра, дующего из пустыни.

— По-видимому, — сказал царь, — я приказал убить не того сына и не ту мать. — Снова короткое молчание. — Это горе для меня, — снова повторил он.

— А эти приказы нельзя отменить, великий царь? — неуверенно спросил Рустем.

— Конечно, нет, — ответил Царь Царей.

Категоричность его тихого голоса, позже решил Рустем, пугала ничуть не меньше, чем остальные события того дня.

— Позови визиря, — сказал Ширван Бассанийский, глядя в ночь. — И моего сына.

Лекарь Рустем, сын Зораха, страстно желал в тот момент оказаться в своем маленьком домике, укрыться от ветра и темноты вместе с Катиун, Яритой и двумя мирно спящими малышами. Чтобы перед сном под рукой стояла чаша вина с травами, огонь пылал в очаге и чтобы окружающий мир никогда не стучался в его дверь.

Он поклонился лежащему на кровати человеку и пошел к двери.

— Лекарь, — позвал Царь Царей.

Рустем обернулся. Он чувствовал страх, это была до ужаса чужая стихия.

— Я по-прежнему твой пациент. И ты отвечаешь за мое благополучие. Поступай соответственно. — Это звучало как приказ, в голосе слышалась холодная ярость.

Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы понять, что это может означать.

Еще сегодня днем, в час, когда поднялся ветер в пустыне, он сидел в своей скромной приемной, готовился объяснять четырем ученикам способы лечения простой катаракты в соответствии с научными методами, разработанными Меровием Тракезийским.

Он открыл дверь. В освещенном факелами коридоре Увидел десяток усталых придворных. Слуги или солдаты принесли скамьи, некоторые из ожидающих людей сидели, привалившись к каменным стенам. Некоторые спали, другие увидели его и встали. Рустем кивнул Мазендару, визирю, а потом юному принцу, стоящему немного в стороне от остальных. Он стоял лицом к темному узкому окну-щели и молился.

Комендант гарнизона Винаж — единственный человек, которого знал Рустем, — без слов вопросительно поднял брови и шагнул вперед. Рустем покачал головой, потом передумал. «Ты отвечаешь за мое благополучие, — сказал Царь Царей. — Поступай соответственно».

Рустем отступил в сторону, чтобы визирь и принц могли войти в комнату. Потом сделал знак коменданту тоже войти. Он ничего не сказал, но мгновение смотрел прямо в глаза Винажа, пока те двое проходили в комнату. Рустем вошел следом и закрыл дверь.

— Отец! — вскричал принц.

— То, чему суждено случиться, произойдет, — хладнокровно произнес Ширван Бассанийский тихим голосом. Он сидел, опираясь спиной на подушки, его обнаженная грудь была забинтована полотняной тканью. — По милости Перуна и Богини планы Черного Азала пока удалось сорвать. Лекарь извлек стрелу.

Визирь, заметно растроганный, провел ладонью перед лицом, упал на колени и прикоснулся лбом к полу. Принц Мюраш посмотрел на отца широко раскрытыми глазами и быстро повернулся к Рустему.

— Да славится Перун! — воскликнул он, пересек комнату, схватил двумя ладонями руки Рустема и сжал их. — Ты получишь награду, лекарь! — воскликнул принц.

Только благодаря огромному самообладанию и отчаянной вере в собственные знания Рустем удержался и не отпрянул. Сердце его отчаянно билось.

— Да славится Перун! — повторил принц Мюраш, повернулся к кровати и упал на колени, как это только что сделал визирь.

— Во веки веков, — тихо согласился царь. — Сын мой, стрела убийцы лежит там, на сундуке под окном. На ней был яд. Кааба. Брось ее в огонь, прошу тебя.

Рустем затаил дыхание. Он быстро взглянул прямо в глаза Винажа, потом снова перевел взгляд на принца. Мюраш поднялся.

— Я с радостью сделаю это, мой отец и царь. Но яд? — сказал он. — Как это может быть? — Он подошел к окну и осторожно потянулся к лежащему рядом куску ткани.

— Возьми ее руками, сын мой, — приказал Ширван Бассанийский, Царь Царей, Меч Перуна. — Возьми ее снова голыми руками.

Очень медленно принц повернулся к постели. Визирь уже встал и пристально смотрел на него.

— Я не понимаю. Ты думаешь, что я брал в руки эту стрелу? — спросил принц Мюраш.

— На твоих руках остался запах, сын мой, — мрачно произнес Ширван. Рустем осторожно сделал шаг к царю. Принц обернулся — внешне озадаченный, не более того, — посмотрел на свои руки, потом на Рустема.

— Но тогда я и лекаря тоже отравил, — сказал он. Ширван повернул голову и посмотрел на Рустема.

Черная борода над светлой полотняной повязкой, глаза черные и холодные. «Поступай соответственно», — сказал он раньше. Рустем прочистил горло.

— Ты и попытался это сделать, — сказал он. Сердце его сильно билось. — Если ты брал в руки стрелу, когда выстрелил в царя, тогда кааба проникла сквозь кожу, и теперь она внутри тебя. Твое прикосновение безвредно, принц Мюраш. Уже безвредно.

Он верил, что это правда. Его учили, что это так. Он ни разу не проверял это на практике. Он ощущал странное головокружение, комната слегка покачивалась, словно колыбель младенца.

Затем он увидел, как глаза принца почернели, точно так же, как глаза его отца. Мюраш потянулся рукой к поясу, выхватил кинжал и повернулся к постели.

Визирь вскрикнул. Рустем, безоружный, шагнул вперед.

Винаж, комендант гарнизона в Керакеке, убил принца Мюраша, третьего из девяти сыновей Ширвана Великого, своим собственным кинжалом, метнув его от двери.

Принц с клинком в горле выпустил оружие из безжизненных пальцев и медленно повалился поперек кровати, Уткнувшись лицом в колени отца, и светлые простыни покрылись красными пятнами его крови.

Ширван не шевелился. И все остальные тоже.

После долгого мгновения неподвижности царь перевел взгляд с мертвого сына на Винажа, потом на Рустема. Медленно кивнул головой каждому из них.

— Лекарь, твоего отца как звали?.. — спросил он равнодушным тоном с оттенком легкого любопытства.

— Рустем заморгал:

— Зорах, великий царь.

— Это имя члена касты воинов.

— Да, господин. Он был солдатом.

— Ты выбрал другую жизнь?

Эта беседа казалась неправдоподобной до жути. У Рустема от нее закружилась голова. Поперек тела того, с кем он вел эту беседу, распростерся мертвец, его сын.

— Я воюю с болезнями и ранами, мой повелитель. — Так он всегда говорил.

Царь снова кивнул, задумчиво, словно удовлетворенный чем-то.

— Ты знаешь, разумеется, чтобы стать царским лекарем, необходимо принадлежать в касте священнослужителей.

Разумеется. Мир все же стучится к нему в дверь. Рустем опустил голову. Ничего не ответил.

— Мы организуем это на следующей церемонии Возвышения перед Священным Огнем в день летнего солнцестояния.

Рустем с трудом сглотнул. Кажется, он делает это всю ночь. Он откашлялся.

— Одна из моих жен из касты простолюдинов, великий царь.

— Ей дадут щедрую компенсацию. Ребенок есть?

— Да, девочка, мой повелитель. Царь пожал плечами:

— Подберем добросердечного мужа. Мазендар, позаботься об этом.

Ярита. Ее имя означает «озеро в пустыне». Черные глаза, черные волосы, легкие шаги, когда она входит в комнату или выходит из нее, словно боится потревожить воздух в помещении. Легчайшее прикосновение на свете. И Инисса, малышка, которую они зовут Исса. Рустем закрыл глаза.

— Твоя вторая жена из касты воинов? Рустем кивнул:

— Да, мой повелитель. И сын тоже.

— Их можно возвысить вместе с тобой на той же церемонии. И переедешь в Кабадх. Если пожелаешь взять вторую жену, это можно устроить.

Снова Рустем закрыл глаза.

Окружающий мир молотом колотит в его дверь, врывается в дом подобно ветру.

— Все это может произойти только после середины лета, разумеется. Я хочу использовать тебя раньше. Ты кажешься мне человеком умелым. Их всегда не хватает. Ты будешь лечить меня здесь. Потом предпримешь зимнее путешествие по моему заданию. Кажется, ты наблюдателен. Можешь послужить своему царю еще до принятия в новую касту. Ты уедешь, как только сочтешь, что я достаточно здоров, чтобы вернуться в Кабадх.

Тут Рустем открыл глаза. Медленно поднял взгляд:

— Куда я должен ехать, великий царь?

— В Сарантий, — ответил Ширван Бассанийский.

Когда Царь Царей уснул, Рустем ненадолго зашел домой, чтобы сменить окровавленную одежду и пополнить запас трав и лекарств. Темнота была ветреной и холодной. Визирь дал ему охрану из солдат. Кажется, он стал важной персоной. Собственно говоря, это неудивительно, не считая того, что теперь все удивительно.

Обе женщины не спали, хотя было уже очень поздно. В передней комнате горели масляные лампы — лишняя трата. В обычную ночь он бы сделал Катиун за это выговор. Он вошел в дом. Они обе быстро поднялись навстречу. Глаза Яриты наполнились слезами.

— Хвала Перуну, — сказала Катиун. Рустем переводил взгляд с одной на другую.

— Папа, — раздался сонный голос.

Рустем посмотрел и увидел маленькую сгорбленную фигурку, встающую с коврика у очага. Шаски тер глаза. Он уснул, но ждал здесь вместе со своими матерями.

— Папа, — повторил он неуверенно. Катиун подошла и положила руку ему на плечи, словно боялась, что Рустем будет бранить мальчика за то, что он остался здесь и не спит так поздно.

Рустем почувствовал странное стеснение в горле. Не от каабы. От чего-то другого. Он осторожно произнес:

— Все в порядке, Шаски. Я уже дома.

— Стрела? — спросил сын. — Они сказали — стрела? Странно, как трудно стало говорить. Ярита плакала.

— Стрела благополучно извлечена. Я использовал ложку Эниати. Ту, которую ты мне принес. Ты правильно сделал, Шаски.

Тут мальчик улыбнулся, застенчиво, сонно, прижавшись головой к животу матери. Рука Катиун погладила его волосы, нежно, как лунный свет. Ее глаза искали взгляд Рустема, и в них было слишком много вопросов.

И отвечать на них было слишком долго.

— Теперь иди спать, Шаски. Я поговорю с твоими матерями, а потом вернусь к пациенту. Увидимся завтра. Все хорошо.

Это было и так, и не так. Быть возведенным в касту священнослужителей — вещь поразительная, просто чудо. Касты в Бассании неподвижны, как горы, разве что Царь Царей пожелает их сдвинуть. Положение придворного лекаря означало обеспеченность, надежное положение, доступ к библиотекам и ученым людям. Больше не надо будет беспокоиться о покупке более просторного дома для семьи или о том, что слишком много масла сгорает в лампах по ночам. Границы будущего Шаски внезапно раздвинулись, превосходя все надежды.

Но что можно сказать жене, которую придется бросить по приказу Царя Царей и отдать другому человеку? А малышка? Исса, которая спит сейчас в своей колыбельке? Малышка уйдет от него.

— Все хорошо, — снова повторил Рустем, стараясь заставить себя поверить в это.

Дверь уже отворилась, и на пороге появился внешний мир. Добро и зло идут рука об руку, их нельзя отделить друг от друга. Перуну всегда противостоит Азал. Оба бога вместе появились во Времени, и ни один не может выйти из него без другого. Так учили священники в каждом храме Бассании.

Женщины вместе отвели ребенка в его комнату. Шаски держал их за руки, заявляя права на них обеих. «Они его слишком балуют», — подумал Рустем. Но сегодняшняя ночь не для таких размышлений.

Он стоял один в передней комнате своего небольшого домика при свете от ламп и от очага и думал о судьбе и о мгновениях случайности, которые определяют жизнь человека, и о Сарантии.