"Доктор Смерть" - читать интересную книгу автора (Келлерман Джонатан)

Глава 2

Я согласился встретиться с Майло на месте преступления в понедельник в 7:45 утра. Когда Майло дежурит в Западном участке, он заезжает за мной, но на этот раз он уже договорился о встрече в 6:15 в Паркер-центре, и мне пришлось вести машину самому.

— Утренняя молитва? — спросил я. — Будем доить коров вместе с большими шишками?

— Чистить стойло, а большие шишки будут мне мешать. Надо найти чистый галстук.

— Разговор пойдет о Мейте?

— А о ком еще? У меня будут спрашивать, почему я ни хрена не сделал, а я буду кивать, шаркать ногами и говорить: «Слушаюсь, сэр, слушаюсь, сэр».

Мейт был убит недалеко от моего дома, поэтому я выехал в половине восьмого. Первая часть пути состояла из десятиминутного отрезка по Беверли-глен на север. Мой «Севиль» буквально летел, потому что я ехал навстречу потоку, не обращая внимания на сердитые лица водителей, стоявших в пробке в сторону юга.

Экономический подъем и щедрые взятки подтолкнули в Лос-Анджелесе в последнее время стремительный рост дорожных работ, в результате чего движение по городу превратилось в сущий ад. В этом месяце наступил черед нижней части Беверли-глен. Нахальные рабочие в ярко-оранжевых куртках устанавливали новую дренажную систему как раз к началу засушливого сезона. Распределение обязанностей было в духе нашего муниципалитета — на каждого работающего приходилось пять стоящих рядом без дела. Чувствуя себя монархистом времен, предшествующих взятию Бастилии, я пронесся мимо вереницы шикарных «Порше» и «Ягуаров», медленно ползущих вперемежку с подержанными развалюхами. Демократия по принуждению: насильственная близость вплоть до ласковых соприкосновений бамперами.

У Малхолланда я повернул налево и проехал четыре мили на запад, мимо очаровательных особняков, пострадавших от землетрясения, и пустых автостоянок, своим видом предлагающих навсегда расстаться с оптимизмом. Извивающаяся дорога пробивалась сквозь густые кусты и ветви нависших деревьев, то и дело выписывая неожиданные резкие повороты. Вскоре асфальт повернул на восток, получив название Энчино-Хилл-драйв, а я поехал по укатанному рыжевато-бурому грунту.

Здесь, наверху, откуда открывается вид на город, Малхолланд не замощена. Еще студентом я частенько бродил по здешним лесам, восторгаясь встречам с оленями, увенчанными роскошными рогами, лисами, соколами, зачарованно глядя на колышущуюся высокую траву, в которой могла украдкой пробираться пума. Но это было много лет назад, а сейчас стремительный переход от шоссе к лесной глуши застал меня врасплох. Резко нажав на тормоз, я заехал на пригорок и остановился на обочине.

Майло уже был здесь. Его бронзовый внедорожник стоял перед предупреждающим дорожным знаком, заботливо поставленным местными властями: впереди семь миль незаконченной дороги, проезд воспрещен. Запертые ворота свидетельствовали о том, что одним знаком лос-анджелесских водителей не остановишь.

Подтянув брюки, Майло согнулся вперед, хватая мою ладонь обеими лапищами.

— Привет, Алекс.

— Привет, великан.

На нем были поношенная зеленая твидовая куртка, коричневые саржевые брюки, белая рубашка с перекошенным воротничком и галстук-шнурок с нелепой бирюзовой заколкой. Казалось, этот галстук был подобран на помойке. Новый писк моды; я понял, что Майло повязал его, чтобы позлить начальство на утреннем совещании.

— Ты решил стать ковбоем?

— Влияние Джорджии О'Киф[1].

— Бесподобно.

Издав тихий урчащий смешок, Майло смахнул со лба прядь сухих черных волос и, прищурившись, посмотрел вправо, указывая взглядом на то место, где был обнаружен фургон.

Не дальше, вверх по грунтовой дороге, где развесистые дубы образовывали отличное укрытие, а прямо здесь, у поворота, на открытом месте.

— Похоже, машину даже не пытались спрятать, — заметил я.

Пожав плечами, Майло сунул руки в карманы. Он выглядел вымотанным и измученным, уставшим от насилия.

А может быть, просто сезонное недомогание. Сентябрь в Л.-А. — самый отвратительный месяц. Погода меняется от удушающего зноя до промозглой стужи, которая усугубляется мрачными тучами, налетающими со стороны моря и превращающими город в кучу грязного белья. Если сентябрьский день начинается с моросящего дождя, к вечеру от него уже становится тошно. Иногда сквозь сплошную пелену, затягивающую небо, на краткий миг пробивается солнечный луч. Крыши домов и стекла машин, словно бисеринками пота, покрыты каплями дождя. Последние годы местные жители обвиняют в погоде тайфун Эль-Ниньо, но я не помню, чтобы раньше она была другой.

Сентябрь отрицательно сказывается на здоровье. Организм Майло и без того не нуждался в дополнительной эрозии. Тусклый утренний свет усугублял бледность его лица, выделяя оспины, усыпавшие щеки и спускающиеся на шею. Седые баки, в которые переходили все еще густые черные волосы, превращали виски в полосатую шкуру зебры. Майло опять повадился закладывать за воротник, и его вес остановился — по моей оценке, на цифре 240 фунтов, в основном сосредоточенных в средней части туловища. Ноги, составлявшие основную часть его шести футов трех дюймов, оставались тощими ходулями. Края массивного подбородка слегка обвисли. Мы были приблизительно одного возраста — Майло был старше на девять месяцев — так что я предположил, что на мою нижнюю челюсть время также наложило отпечаток. Особого времени любоваться собой в зеркале у меня не было.

Майло направился к месту убийства, и я пошел за ним. Желтоватая почва была покрыта рябью отпечатков протекторов. Рядом валялся обрывок желтой ленты оцепления, грязный, забытый. Целая неделя застоя, ничто не двинулось с места.

— Мы сняли слепки шин, — махнул рукой Майло. — Хотя от этого не было никакого толка. Нам и так было известно, откуда взялся этот фургон. На нем была наклейка агентства проката. Город Авис, отделение компании «Тарзана». Коричневый «форд-эконолайн» с просторным грузовым отделением. Мейт взял его напрокат в прошлую пятницу на выходные.

— Готовился к очередной миссии милосердия? — спросил я.

— Да, в таких случаях он всегда использовал фургон. Однако до сего момента ни один родственник, мечтающий о наследстве, не заявил о том, что Мейт его кинул.

— Удивительно, как это агентства проката до сих пор не боятся иметь с ним дело.

— Скорее всего, его имя просто не фигурировало. Документы были оформлены на некую Алису Зогби, президента клуба «Сократ» — организации, проповедующей право на смерть, с главным офисом в Глендейле. Сейчас этой Зогби нет в стране — в субботу вылетела в Амстердам на съезд каких-то гуманистов.

— То есть она наняла фургон, а на следующий день смылась? — заметил я.

— Похоже на то. Звонил ей домой — по совместительству в главный офис «Сократа» — попал на автоответчик. Связался с полицией Глендейла, попросил заглянуть к этой Зогби. Дома никого. На автоответчике сообщение, что она вернется через неделю. В моем списке неотложных дел Алиса Зогби на первом месте.

Майло похлопал по карману, где жил блокнот.

— Любопытно, почему Мейт просто не купил себе фургон, — сказал я.

— Судя по тому, что я успел увидеть, он жил весьма бедно. На следующий день после убийства я рылся у него в квартире — удобства по минимуму. Его «шевроле» уже не первой молодости. А до того как пересесть на колеса, Мейт снимал номера в дешевых мотелях.

Я кивнул.

— Оставлял трупы, где их обнаруживали на следующее утро горничные. Жалобы от шокированных подобным зрелищем женщин были не лучшей рекламой. Однажды я видел по телевизору, как Мейт оправдывался по поводу всего этого. Он говорил, что Христос родился в стойле среди козьего помета, так что окружающая обстановка не имеет значения. Но ведь на самом деле имеет, ведь так?

Майло внимательно посмотрел на меня.

— Ты следил за карьерой Мейта?

— В этом не было необходимости, — как можно спокойнее ответил я. — Нельзя сказать, чтобы этот тип бегал от журналистов. Следы других машин были?

Он покачал головой.

— Значит, — заключил я, — ты гадаешь, не приехал ли убийца вместе с Мейтом.

— А может быть, он оставил свою машину дальше того места, до которого мы проверяли. Или не оставил следов — что случается сплошь и рядом. Тебе известно, как мало толку от экспертов-криминалистов. Других машин никто не видел. Впрочем, с другой стороны, и этот чертов фургон тоже никто не заметил, а он проторчал здесь несколько часов.

— Как насчет следов ног?

— Только отпечатки тех людей, что нашли фургон.

— Предположительное время смерти? — продолжал я.

— Рано утром, от часа до четырех. — Засучив рукав, Майло посмотрел на часы. Стекло было мутным и поцарапанным. — Мейт был обнаружен вскоре после восхода солнца — где-то в четверть седьмого.

— В газетах сообщалось, его нашли случайные прохожие, — сказал я. — Не рановато ли они встали?

— Молодая парочка выгуливала собаку. Поднялись из долины, чтобы совершить обязательный моцион перед началом рабочего дня. Они шли по грунтовке и обнаружили фургон.

— Больше никого не было? — спросил я, указывая на дорогу, ведущую к Энчино-Хилл-драйв. — В свое время я частенько гулял здесь и помню, как тут начали строить жилье. Полагаю, сейчас здесь уже живет полно народу. Две-три машины за час должны были проехать даже в такое время.

— Да, дома заселены, — подтвердил Майло. — Жилье дорогое. А сливки общества любят поспать.

— Кое-кто из этих сливок добился высокого положения своим трудом. Как насчет брокера, спешащего на биржу, или хирурга, выезжающего на операцию?

— Вполне вероятно, что кто-то, проезжая мимо, мог что-нибудь заметить. Но даже если и так, никто в этом не признаётся. Пока что помощи от местных жителей — шиш с маслом. Кстати, пока мы тут стоим, много мимо нас проехало машин?

Дорога была совершенно пустынной.

— Я приехал за десять минут до тебя, — продолжал Майло. — Проскочил грузовик. Пауза. Прошел садовник. Но даже если кто-то и проезжал мимо, очень мало надежды, что фургон заметили. Фонарей здесь нет, так что ночью тут хоть глаз выколи. А если кто-то и заметил что-нибудь, что с того? Несколько месяцев назад дальше по дороге начались строительные работы. Что-то связанное с системой водостоков. Рабочие постоянно оставляют здесь на ночь свою технику. Так что фургон не привлекал внимания.

— Но та парочка все же остановилась, — возразил я.

— Это их собака остановилась. Внимательный песик. Парочка прошла мимо фургона, но собака крутилась вокруг него, лаяла, никак не желала уходить. Так что, в конце концов, хозяева заглянули внутрь. Хорошая это штука — оздоровительные прогулки, а? Думаю, у парочки надолго пропадет охота гулять по глухим местам.

— Страшное зрелище?

— Лично я не хотел бы такого фона в общении с природой. Доктор Мейт был засунут в свою собственную машину.

— В «Гуманитрон», — сказал я.

Так Мейт окрестил свой аппарат смерти. «Безмятежное путешествие навстречу счастью».

Я не смог разобрать, что скрывается за кривой усмешкой Майло.

— Наслушавшись столько об этой штуковине, можно было предположить, что он изобрел какую-то навороченную хренотень. На самом деле, Алекс, это просто хлам. Поделка с выставки детского технического творчества, занявшая последнее место. Винты разномастные, все болтается. Такое впечатление, что Мейт соорудил ее из того, что нашел на свалке.

— Но она же работала.

— О да, и еще как работала. Пятьдесят клиентов. Именно с этого и нужно начинать, верно? Пятьдесят семейств. Возможно, кому-то из родственников пришлось не по душе бюро путешествий Мейта. У нас сотни потенциальных подозреваемых. Вся беда в том, что с ними очень трудно связаться. Похоже, большинство избранных из других штатов — попробуй найти оставшихся в живых. Начальство выделило мне двух зеленых новичков. Они у меня сидят на телефоне и занимаются прочей ерундой. Пока что никто не хочет рассказывать им о старине Элдоне, а те немногие, что говорят, называют его святым: «Врачи спокойно смотрели, как бабушка мучилась, и не хотели палец о палец ударить. Доктор Мейт был единственным, кто согласился ей помочь». Попытка отвести от себя подозрение, или они действительно верят в это? Хорошо бы переговорить со всеми, глядя в глаза, да еще, чтобы при этом присутствовал ты, специалист-психолог. А пока что приходится довольствоваться телефоном. Медленно, но верно продвигаемся по списку.

— Значит, он был засунут в свою машину, — задумчиво произнес я. — Почему вы решили, что это убийство? Быть может, Мейт решил, что пришло его время войти в штопор и проверить на себе то, что он проповедовал.

— Подожди, это еще не все. Да, Мейт торчал из своей машины, в венах на обеих руках по капельнице — одна с тиопенталом, обезболивающим, который он обычно использовал, другая с хлоридом калия, чтобы вызвать сердечный приступ. А большой палец застыл на штуковине, которая пустила бы препараты в кровь. Коронер сказал, что калий поступал бы в организм в течение по крайней мере нескольких минут, так что сердце Мейта точно остановилось бы, вот только оно у него уже давно стояло. Понимаешь, Алекс, все это было поставлено только для показухи. На самом деле переход Мейта в мир иной не был безмятежным: его изо всех сил треснули по голове, проломив череп, что вызвало внутреннее кровоизлияние в мозговую оболочку, а затем порезали на куски, и довольно грубо. «Обильное кровотечение, вызванное повреждениями половых органов».

— Его кастрировали? — спросил я.

— И не только. Ему выпустили всю кровь. По словам коронера, рана на голове была серьезной. Аккуратное круглое углубление, говорящее о том, что били обрезком трубы или чем-то подобным. Последствия могли быть необратимыми и, возможно, в конечном счете привели бы к фатальному исходу. Но сама по себе рана не была смертельной. Весь грузовой отсек фургона был залит кровью, причем, судя по брызгам, она била фонтаном из артерий. А это значит, пока убийца трудился над Мейтом, его сердце еще работало. — Майло потер лицо. — Алекс, его расчленили живым.

— О господи!

— Есть и другие раны. Восемь умышленно нанесенных порезов, глубокие. Живот, пах и бедра. Аккуратные, ровные, как будто убийца играл с жертвой.

— Демонстрировал свою силу, — вставил я.

Майло достал блокнот, но не стал ничего в него записывать.

— Другие раны были? — спросил я.

— Только поверхностные порезы. По словам коронера, скорее всего, случайные — соскальзывало лезвие. Там было столько крови, что убийце приходилось нелегко. Он использовал очень острое одностороннее лезвие — скальпель или опасную бритву, возможно, помогая ножницами.

— Анестезирующее, скальпель, ножницы, — заметил я. — Хирургическая операция. Убийца должен был промокнуть насквозь. На земле рядом с фургоном кровь была?

— Ни капельки. Такое впечатление, кто-то прошелся с веником. Этот тип действовал чрезвычайно аккуратно. Он орудовал в тесном пространстве, ночью. У него обязательно должен был быть фонарик. Передние сиденья тоже мокрые от крови, особенно то, что рядом с водительским. Я полагаю, наш нехороший человек сделал свое черное дело, вылез из фургона и снова забрался на сиденье пассажира — чтобы не мешало рулевое колесо. Там он и счистил с себя кровь. Потом снова вышел на улицу, разделся донага, вытерся и убрал выпачканную в крови одежду, скорее всего, в полиэтиленовый пакет, вероятно, в тот самый, в котором были припасены чистые вещи. Переодевшись во все свежее, он подмел землю вокруг фургона, уничтожая следы, и был таков.

— Разделся донага, а ведь это место видно с дороги, — возразил я. — Рискованно даже ночью, потому что убийца должен был зажечь фонарик, чтобы осмотреть себя и землю вокруг. А перед тем он орудовал внутри фургона, также с включенным светом. Мало ли кто мог проезжать мимо, заметить освещенные окна и остановиться, чтобы посмотреть, в чем дело. Или хотя бы заявить в полицию.

— По-видимому, со светом в окнах особых проблем не было. На водительском сиденье лежали листы плотного картона размером как раз чтобы закрыть окна. На них также были брызги артериальной крови, так что во время «операции» они находились в грузовом отсеке. Картон — это именно та самодельщина, которую использовал бы Мейт вместо обыкновенных занавесок. Готов поспорить, доктор Смерть сам приготовил эти листы. Рассчитывая, что он будет засовывать в свою машину кого-то другого, а не окажется засунут в нее сам. То же самое относится к матрацу, на котором он лежал. По-моему, Мейт приехал сюда, собираясь сыграть в ангела смерти в пятьдесят первый раз, но кто-то сказал ему: «Хватит, теперь твой черед».

— Убийца воспользовался картонными листами, а затем убрал их из окон, — заметил я. — Он хотел, чтобы труп обнаружили. Выставил его напоказ. Аккуратные ровные разрезы, фургон, оставленный на виду. Смотрите, что я сделал. Смотрите, с кем я это сделал.

Майло мрачно уставился в землю. Я мысленно представил себе кровавую бойню. Стремительный мощный натиск, затем обстоятельное препарирование еще живого человека на обочине дороги, окутанной мраком. Молчаливый убийца сосредоточенно превращает в импровизированную операционную грузовое отделение фургона. Ему известно, что это место безлюдное. Он работает быстро, умело, успевая сделать все задуманное — то, о чем он мечтал.

У него хватает времени и на то, чтобы вставить в вены капельницы. Положить палец Мейта на включатель.

Он буквально плавает в крови, однако ему удается ускользнуть, не оставив ни единого алого пятнышка. Он подметает за собой дорогу... Мне еще не приходилось сталкиваться с таким расчетливым хладнокровием.

— В какой позе был обнаружен труп?

— Лежал на спине около переднего сиденья.

— На матраце, который захватил сам Мейт, — сказал я. — Он приготовил фургон, но воспользовался им убийца. Вот как все обернулось. Можно сказать, сотрудничество.

Майло обдумал мои слова.

— Есть еще один момент, о котором не следует распространяться: убийца оставил записку. Обыкновенный лист белой бумаги размером восемь на одиннадцать дюймов, приколотый к груди Мейта. Приколотый в прямом смысле: шпилькой из нержавеющей стали к грудной кости. На нем напечатано на принтере: «Счастливого пути, ненормальный ублюдок».

Услышав шум машины, мы обернулись. С запада на дороге, ведущей вниз к Энчино-Хиллс, появился огромный белый «мерседес». Сидевшая за рулем женщина средних лет, держа скорость сорок миль в час, проехала мимо нас, поправляя макияж, даже не взглянув в нашу сторону.

— Счастливого пути, — повторил я. — Намек на фразу Мейта. От всего этого несет издевкой, Майло. Возможно, именно поэтому убийца, перед тем как выпотрошить Мейта, сперва его оглушил. Поставил спектакль из двух действий, пародируя методику Мейта. Сначала усыпить, затем убить. Но только вместо тиопентала кусок трубы. Грубый шарж на ритуал доктора Смерть.

Майло заморгал. Утренний полумрак превратил его глаза цвета сочной листвы в выцветшие оливки из коктейля.

— Ты говоришь, этот тип играл во врача? Или он наоборот ненавидит врачей? И хочет выдать какое-то философское утверждение?

— Возможно, записка была оставлена для того, чтобы внушить тебе, будто убийца перенимает философию Мейта. Быть может, он даже уверяет самого себя, что им двигала именно эта причина. Но в действительности это не так. Ну да, многие не одобряли то, чем занимался Мейт. Я даже мог бы себе представить, что какой-то особо рьяный фанатик пальнул бы в него в упор или попытался его взорвать. Но то, что ты мне описал, выходит за рамки простого расхождения во взглядах. Наш голубчик получил наслаждение от самого процесса. От постановки, игры в этом театре смерти. Учитывая крайнюю жестокость и тщательный расчет, я не удивлюсь, если этот тип уже занимался чем-либо подобным.

— Если и так, то засветился он впервые. Я уже навел справки в архиве, там ничего похожего. Сотрудник, с которым я разговаривал, сказал, что в данном случае присутствуют элементы двух типов серийных маньяков.

— Ты говорил, ампутация была проведена неумело, — сказал я.

— Таково мнение коронера.

— Вполне возможно, наш мальчик безуспешно пытался проявить себя в области медицины. И затаил на нее злобу. Например, это исключенный студент-медик, пытающийся доказать всему свету, какой он способный.

— Возможно, — согласился Майло. — Однако, опять же, Мейт был дипломированным врачом, однако мастером своего дела его никак нельзя было назвать. В прошлом году он удалил одному из своих «путешественников» печень и отвез ее в муниципальную больницу. Обложил льдом и засунул в походный термос. Печень эту все равно никто бы не принял, учитывая ее происхождение, но это был просто мусор. Мейт все сделал не так как нужно: искромсал кровеносные сосуды, превратил орган в кусок мяса.

— Врачи, оперирующие от случая к случаю, быстро забывают то немногое, чему их учили в институте, — заметил я. — Почти всю свою жизнь Мейт был канцелярским работником, перебирался из одного ведомства в другое. А когда произошел этот случай с печенью? Я о нем первый раз слышу.

— В прошлом декабре. Ты о нем ничего не знал, потому что о нем никто не распространялся. Кому это было нужно? Только не Мейту, который стал бы на всеобщим посмешищем. Но и не прокуратуре. Там уже отчаялись расправиться с Мейтом, но и бесплатную рекламу ему уже тоже надоело делать. Я узнал обо всем случайно, потому что коронер, производивший вскрытие Мейта, слышал у себя в морге рассказы про эту печень.

— Похоже, я не отдал убийце должное, — заметил я. — Ему пришлось действовать в тесном грузовом отсеке, впотьмах, торопясь. Вполне вероятно, он допустил и другие оплошности помимо тех случайных порезов. Возможно, он поранился, и тогда в нашем распоряжении есть его биохимия.

— Твоими бы устами да мед пить. Лабораторные крысы облазили каждый дюйм фургона, но пока им удалось найти только кровь Мейта. Первая группа, резус положительный.

— Единственное его заурядное качество.

Я вспомнил, как увидел Элдона Мейта по телевидению. Я следил за его карьерой, поэтому постарался не пропустить пресс-конференцию после очередного «путешествия». Доктор Смерть оставил коченеющий труп женщины — практически все его клиенты были женщинами — в мотеле на окраине города, а затем сам явился в прокуратуру, чтобы «сообщить о случившемся властям». Мое личное мнение: похвастаться. Торжеству Мейта не было предела. Именно тогда один из журналистов упомянул о дешевых гостиницах. Мейт, побагровев, выпалил фразу про Иисуса.

Несмотря на возмущение общественности, окружной прокурор не предпринял никаких действий по поводу этой смерти. Пять предыдущих оправданий показали, что выдвигать против Мейта обвинения бесполезно. Доктор Смерть чувствовал себя триумфатором. Он бахвалился своими подвигами словно избалованный ребенок.

Маленький круглый лысеющий человечек лет шестидесяти с одутловатым лицом и высоким визгливым голоском уличного торговца издевался над системой правосудия, перед которой он был неуязвим, бросаясь с нападками на «рабов лицемерной клятвы». Свою победу он провозглашал бессвязными предложениями, одетыми в броню туманных слов («Мои отношения с путешественниками являют собой пример взаимного плодоношения»), останавливаясь только для того, чтобы поджать тонкие губы, которые, если не шевелились, казалось, были готовы сплюнуть. Микрофоны, засунутые ему чуть ли не в рот, вызывали у него торжествующую усмешку. Глаза Мейта горели огнем; разговаривая, он постоянно срывался на крик. Слушая его торопливую скороговорку, я почему-то вспоминал водевиль.

— Да, он был тот еще фрукт, а? — сказал Майло. — Мне всегда казалось, что если счистить с него медицинско-юридическую шелуху, останется обычный маньяк-убийца с врачебным дипломом. А теперь он сам стал жертвой какого-то психопата.

— Потому ты и вспомнил обо мне, — усмехнулся я.

— Ну а о ком еще? — согласился Майло. — Не нужно также забывать о том, что прошла уже целая неделя, а я не продвинулся ни на дюйм. С радостью услышу от тебя глубокомысленные заключения относительно характера поведения и тому подобного, доктор Делавэр.

— Пока могу только поделиться мыслями об издевке, — сказал я. — Убийца мечтает о славе. Эгоцентрист, потерявший контроль над собой.

— Под это описание подходит сам Мейт.

— Тем больше причин избавиться от него. Только задумайся: если ты отчаявшийся неудачник, считающий себя непризнанным гением и желающий прилюдно изобразить из себя Господа Бога, что может быть лучше, чем устранение Ангела Смерти? Скорее всего, ты прав относительно неудачного путешествия. Слушай, а если у убийцы была назначена с Мейтом встреча, быть может, Мейт где-нибудь сделал о ней отметку?

— В его квартире рабочий календарь не обнаружен, — сказал Майло. — Вообще никаких деловых записей. Предположительно, все свои бумаги Мейт хранил у своего адвоката Роя Хейзелдена. Тот еще болтун. Можно было ожидать, что после случившегося с его клиентом будет трепаться, не закрывая рта — а вот и нет. Адвокат тоже исчез.

Хейзелден присутствовал вместе с Мейтом на той пресс-конференции, что я видел. Крупный мужчина лет пятидесяти с хвостиком, цветущий, с пышными рыжеватыми волосами.

— Тоже улетел в Амстердам? — поинтересовался я. — Еще один гуманист?

— Пока что я не знаю, где он, — просто никто не отвечает на звонки... Да, кругом одни гуманисты. Hani плохой мальчик, наверняка, также считает себя гуманистом.

— Нет, не думаю, — возразил я. — По-моему, ему нравится быть плохим.

Мимо проехала еще одна машина — серая «Тойота-Крессида». За рулем снова женщина, точнее, девчонка лет восемнадцати. И опять ни одного взгляда в нашу сторону.

— Начинаю понимать, что ты имел в виду, — заметил я. — Идеальное место для ночного убийства. Как и для путешествия к счастью, так что, вероятно, именно поэтому его и выбрал Мейт. Возможно, после обвинений в стремлении к дешевизне, он наконец решил обставить сцену: человек отправляется в последний путь из этого мрачного торжественного места. Если так, он здорово упростил задачу убийцы. Впрочем, может быть, это место выбрал убийца, а Мейт не возражал. И убийце окрестности хорошо знакомы — возможно, он живет где-то совсем рядом, и это объясняет отсутствие следов второй машины. В этом может заключаться особый шик: совершить убийство у дверей собственного дома и остаться безнаказанным. Так или иначе, убийцу наверняка позабавило совпадение своих желаний с желаниями Мейта.

— Да, — протянул без воодушевления Майло. — Надо будет поручить своим помощникам проверить местных жителей, вдруг среди них окажутся психопаты с прошлыми заслугами. — Еще один взгляд на часы. — Алекс, если убийца назначил Мейту встречу, представив себя неизлечимо больным, это говорит о высоком уровне актерского мастерства: он должен был убедить Мейта, что находится при смерти.

— Необязательно, — сказал я. — Мейт опустил планку своих требований. Начиная, он настаивал на том, чтобы его клиент был неизлечимо болен. Однако в последнее время он стал говорить о том, что каждый человек имеет право на пристойную смерть.

С необходимостью наличия медицинского заключения покончено. Я постарался сохранить свое лицо безучастным.

Судя по всему, получилось это у меня недостаточно убедительно.

— В чем дело? — встрепенулся Майло.

— Помимо рек крови, пролитых рано утром?

— Ой, — спохватился он, — порой я забываю, что ты гражданское лицо. Наверное, ты не будешь смотреть фотографии места преступления.

— Они смогут что-нибудь добавить?

— Мне — нет, но...

— Тогда показывай.

Майло достал из джипа большой пакет.

— Это копии — оригиналы подшиты к делу.

Качественные снимки, цветные, слишком яркие. Внутренность фургона, сфотографированная со всевозможных ракурсов. Элдон Мейт, в смерти такой трогательный и маленький. На его круглом белом лице застыло тупое, бессмысленное выражение — выражение человека, застигнутого врасплох. Такое было на лицах всех убитых, которых мне довелось видеть. Демократия угасания жизни.

Фотовспышка придала каплям крови зеленоватые края. Артериальные брызги напоминали плохую абстрактную живопись. От самодовольства Мейта не осталось и следа. Позади трупа виднелся «Гуманитрон». На фотографии хваленая машина превратилась в несколько изогнутых металлических пластин, изящных до тошноты, в целом напоминающих детенышей кобры. В верхней части были закреплены две стеклянные капельницы, также омытые кровью.

Какая же это отвратительная картина — человеческое тело, превращенное в падаль. Мне никак не удается к этому привыкнуть. Каждый раз, встречаясь с подобным, я страстно хочу поверить в бессмертную душу.

Вместе со снимками смерти были несколько фотографий фургона, сделанных с близкого расстояния и издалека. Сразу же бросался в глаза приклеенный к заднему стеклу ярлык фирмы проката. Никто даже не попытался замазать номерные знаки. Спереди «Форд», ничем не примечательный... Спереди.

— Любопытно.

— Что? — оживился Майло.

— Фургон въехал сюда задом, а не передом, что было бы гораздо проще.

Я протянул ему снимок. Майло молча посмотрел на него.

— Развернуться было весьма трудно, — продолжал я. — И я могу найти этому только одно объяснение: так проще спасаться бегством. Скорее всего, такое решение принял не убийца. Он знал, что фургон никуда не поедет. Хотя нельзя исключать вероятность того, что убийца опасался случайных свидетелей и позаботился о том, чтобы при необходимости быстро смыться... И все же я уверен: когда они приехали сюда, командовал парадом Мейт. По крайней мере, считал, что командует. Находился на месте водителя в буквальном и психологическом смыслах. Возможно, он заподозрил что-то неладное.

— Но это его не остановило.

— Быть может, Мейт отмахнулся от страхов, потому что тоже наслаждался, играя с опасностью. Мотели, фургоны ночью в глухих местах — все это говорит мне о том, что он был не прочь строить из себя шпиона.

Я вернул Майло остальные снимки, и он убрал их в конверт.

— Столько крови, — задумчиво произнес я. — Трудно поверить, что нигде не осталось ни одного отпечатка.

— Внутри фургона много гладких поверхностей. Коронер нашел несколько смазанных отпечатков — подобные завитки бывают на картинах художников, предпочитающих рисовать пальцем. Предположительно убийца работал в резиновых перчатках. На переднем сиденье мы обнаружили пустой пакет. О такой жертве, как Мейт, можно только мечтать. Он сам приготовил все для последнего пиршества.

Майло снова сверился с часами.

— Если убийца имел доступ к хирургическому набору, он также мог захватить губки — идеальное средство, чтобы вытирать следы. В фургоне обнаружены следы губок?

Он покачал головой.

— Что еще из медицинского оборудования вы нашли?

— Пустой шприц, тиопентал и хлорид калия, тампоны, смоченные спиртом, — здорово, правда? Собираясь проломить человеку череп, ты протираешь его спиртом, чтобы не допустить заражения крови?

— Так поступают в тюрьме Сан-Квентин во время казни. Вероятно, это позволяет чувствовать себя профессионалом, заботящимся о здоровье. Убийца хотел, чтобы все выглядело законным. Ну а саквояж, в котором все это лежало?

— Нет, ничего похожего.

— Никакой сумки?

— Ничего похожего.

— Какая-то сумка обязательно должна была быть, — сказал я. — Даже если все снаряжение принадлежало Мейту, не мог же он допустить, чтобы оно просто валялось на полу фургона. Да, кстати, Мейта лишили медицинской лицензии, но он по-прежнему воображал себя врачом, а врачи ходят с черными саквояжами. Даже если он был настолько жадным, что не хотел тратить деньги на настоящую кожу и пользовался бумажным пакетом, вы все равно должны были его найти. Почему убийца оставил «Гуманитрон» и все остальное, но забрал сумку?

— Пришил доктора и стащил его саквояж?

— Перенял его практику.

— Он хочет стать доктором Смертью?

— Резонное предположение, не так ли? Но, убив Мейта, не может же он просто заявить о себе во всеуслышание и приступить к исцелению неизлечимо больных. Впрочем, он мог что-то придумать.

Майло принялся яростно тереть лицо, словно моясь без воды.

— Еще одно мокрое дело?

— Пока что это лишь теория.

Взглянув на хмурое небо, Майло хлопнул конвертом с фотографиями по ляжке, задумчиво кусая губу.

— Продолжение. О, это было бы замечательно. Просто превосходно. И эта теория основывается только на том, что возможно была сумка, и возможно ее кто-то взял.

— Если ты считаешь, что я предложил глупость, забудь о ней.

— Черт побери, откуда мне знать, глупость это или нет? — Сунув конверт в карман пиджака, Майло достал блокнот и ткнул в него обгрызенным карандашом. Когда он захлопнул блокнот, я обратил внимание, что его обложка покрыта каракулями. — А может быть, сумка осталась и была отвезена в морг, но не попала в опись вещей.

— Ну да, — сказал я. — Именно так все и произошло.

— Чудесно. Ну, просто очень чудесно.

— Итак, — сказал я, подражая голосу комика У. Филдса, — с точки зрения теории на сегодня достаточно.

Смех Майло застал меня врасплох. Сперва мне показалось, что где-то рядом грозно залаял мастифф. Майло принялся обмахивать себя блокнотом. Прохладный затхлый воздух был совершенно неподвижен. Майло обливался потом.

— Прошу прощения за то, что набросился на тебя как голодный волк. Мне нужно выспаться.

Снова взгляд на часы.

— Кого-то ждешь? — спросил я.

— Ту парочку. Мистера Пола Ульриха и мисс Таню Стрэттон. Я разговаривал с ними на следующий день после убийства, но они мало что смогли рассказать. Были слишком потрясены — особенно девчонка. А ее дружок в основном был занят тем, что пытался ее успокоить. Учитывая то, что она увидела, трудно ее в чем-либо винить, но она показалась мне... слишком хрупкой. Как будто если надавить на нее посильнее, она сломается. Всю неделю я пытался устроить новую встречу. Бесконечные отговорки, извинения. Наконец дозвонился до них вчера вечером, предложил заглянуть к ним домой, а они ответили, что предпочли бы встретиться здесь. Мне это показалось весьма смелым. Хотя может быть они надеются на — не знаю, как там это называется, в общем, вышибить клин клином. — Майло усмехнулся. — Видишь, я не зря общался с тобой столько лет.

— Еще немного, и ты сможешь принимать больных.

— Когда люди делятся своими бедами со мной, их упекают за решетку.

— Когда должна приехать твоя парочка?

— Пятнадцать минут назад. Обещали заскочить по дороге на работу — оба работают в центре. — Он пнул ногой землю. — Наверное, струхнули. Не знаю, даже если они приедут, о чем их спрашивать? Но надо довести дело до конца, так? Ладно, каково твое мнение о Мейте? Кто он, благодетель или серийный убийца?

— Скорее всего, и то и другое, — сказал я. — Надменный, взирающий свысока на человечество — так что трудно поверить в искренность его альтруизма. Ничто не указывает на сострадательную душу. Как раз наоборот: вместо того чтобы лечить больных, он полжизни возился с бумагами. Так что врачом Мейт стал только тогда, когда начал помогать людям умирать. Готов поспорить, что основной движущей силой была жажда всеобщего внимания. С другой стороны, понятно, почему его защищают родные жертв, с которыми ты говорил. Он избавлял людей от страданий. Большинство из тех, кто нажал курок его машины смерти, терзались жесточайшими муками.

— Значит, ты оправдываешь поступки Мейта, даже если им двигали далеко не чистые мотивы?

— Я еще не решил, как к нему относиться, — сказал я.

— Ага. Майло принялся теребить бирюзовую заколку.

Я еще много чего мог сказать. Мне надоело носить все в себе. Но от саморазоблачения меня избавил шум двигателя. На этот раз машина ехала с востока, и Майло обернулся.

Темно-синий седан БМВ 300-й модели, возраст несколько лет. Внутри двое. Машина остановилась, опустилось стекло в водительской двери, и на нас посмотрел мужчина с пышными усами. Рядом с ним сидела молодая женщина, смотревшая прямо перед собой.

— А вот и наша парочка, — сказал Майло. — Наконец-то встретился хоть кто-то уважающий закон.