"Полуночные признания" - читать интересную книгу автора (Проктор Кэндис)

Глава 5

Мальчик совсем не похож на мать, подумал Зак, глядя на Эммануэль и ее сына. Не только вьющиеся светлые волосы Доминика контрастировали с темными локонами Эммануэль. У сына были более мягкие черты лица, а в ясных голубых глазах читалась мечтательность. Уже сейчас было ясно, что через пару лет мальчик будет выше своей миниатюрной матери.

– Каждый раз, когда я его вижу, Доминик напоминает мне Филиппа, – произнесла мадемуазель Клер Ла Туш, подходя к Заку. Ее французский акцент был мелодичным, говорила она с легким придыханием.

Повернувшись, Зак увидел, что Клер задумчиво смотрит на ребенка. Она была моложе, чем надменная, самоуверенная вдовушка, и в свои восемнадцать лет чем-то походила на мальчика.

– Вы знали Филиппа де Бове? – спросил майор.

– Конечно. Мы дальние родственники – вернее, мы были дальними родственниками, – поправилась она, и ее широкие влажные глаза затуманились. – Девичья фамилия моей матери де Бове.

Это его не удивило. Зак находился в Новом Орлеане недолго, но уже понял, какое важное значение в этом городе играют семейные узы. Люди здесь были связаны не только через отца, но и через мать. Во многих смыслах Новый Орлеан можно было назвать городом матриархата, хотя этого слова здесь никто не произносил вслух.

– Именно из-за него вы вызвались помогать в больнице?

Ее пухлые губы чуть тронула тонкая улыбка.

– О нет. В этом виноват Антуан.

– Антуан?

– Мой брат. Мы как-то в начале войны присутствовали на обеде. Нас было четверо – Антуан, Филипп, Эммануэль и я. Эммануэль рассказала о группе раненых солдат, которых привезли по железной дороге из Виргинии, и я случайно сказала, что хотела бы делать то же, что и она. И Антуан произнес: «Так что тебя останавливает?»

– Другими словами, вы приняли вызов?

Девушка рассмеялась:

– Да.

Она прошла мимо него в сад. Майор проследовал за ней и остановился рядом с двухэтажным кирпичным домом, который стоял на краю больничной территории. Зак молча наблюдал, как девушка разговаривает с чернокожей кухаркой, которая переставляла на поднос кувшины с холодным лимонным напитком. Чем-то эта девушка напоминала Заку Рэчел – возможно, светлыми волосами и уверенной, надменной посадкой головы, с которой позируют на старинных монетах монархи. За последние сутки он уже дважды вспомнил о Рэчел, и это опять неприятно кольнуло сердце. Ведь Рэчел умерла из-за него.

– А в больнице есть другие молодые женщины, работающие на добровольных началах? – спросил майор, когда Клер закончила.

– Вряд ли, – ответила Клер, легко поднимая тяжелый поднос. Она была сильнее, чем это казалось. – Большинство людей считает, что молодым, изнеженным, скромным дамам не следует видеть все ужасы больничной жизни. – Она произнесла эти слова так, словно цитировала кого-то.

Майор взял из ее рук поднос и понес его через двор.

– Ваши родители не протестовали?

Клер открыла дверь.

– О, моя мать очень возражала.

– Но это вас не остановило.

Клер посмотрела на майора через плечо.

– Думаете, следовало?

Ему было неприятно второй раз входить в больницу. Хотя чистая, полная света и свежего воздуха больница Сантера резко отличалась от темных палаток со спертым воздухом в разоренной войной долине Теннесси, где Зак несколько месяцев мучился отболи, но запахи были такими же, да и общая атмосфера страданий и страха, казалось, присутствовала в каждом уголке. Зак ненавидел больницы. У входа в отделение на первом этаже он передал поднос в руки Клер Ла Туш и попросил:

– Расскажите мне о Генри Сантере.

Она пожала плечами:

– Что можно сказать? Ему было много лет.

«И он не принадлежал к моим поклонникам», – прочитал Зак ее мысли.

– И это все?

Клер снова пожала плечами:

– Семью Сантер уважают в городе.

Заку вспомнился маленький белый склеп, куда Эммануэль де Бове ходила молиться, – тот самый, где над входом было высечено «МАРЕ». На плите было только два имени. На крыше гробницы не стоял каменный ангел, перед склепом не было литых чугунных ворот со шпилем. Если в этом городе столь много внимания уделяется семейным связям, почему эта усыпальница была столь скромной?

Опершись о дверной косяк, Зак молча наблюдал, как Клер Ла Туш начала быстро обходить больных, раздавая охлажденные напитки, поправляя простыни и время от времени прикладывая свою мягкую руку к жарким от лихорадки лбам. Самые тяжелые обязанности – смена постельного белья, обмывание изувеченных тел, опорожнение подкладного судна – выполняли два чернокожих и один молодой белокурый юноша с тонким лицом, опиравшийся на костыль. Но и работа мадемуазель Ла Туш была нелегкой. У Зака невольно сжалось сердце, когда он увидел, как Клер поднесла стакан к губам безрукого юноши, которому было не больше шестнадцати. Она улыбалась, а когда юноша что-то произнес, Ла Туш рассмеялась и ласково провела рукой по его щеке. Но когда она отвернулась от этого пациента, Зак заметил в ее глазах слезы и не мог не оценить ее самообладание. Возможно, девушка и стала помогать в больнице, приняв вызов, но не по этой причине она продолжает работать здесь уже год, терпеливо перенося все трудности, к которым больше привычны закаленные в боях мужчины.

У девушек Юга выработался свой характер, подумал Зак, наблюдая за ее действиями. Легкомысленные на первый взгляд, они имели сильную волю; их можно было бы сравнить с распустившейся глицинией, под лепестками которой прячется гранитный булыжник. И тут Зак вспомнил об Эммануэль де Бове. У нее был другой характер. Она не скрывала свою решимость и острый ум и даже не старалась выглядеть мягче.

– Впечатляющее представление, не так ли? – раздался рядом томный, благородный голос. Зак сразу отметил, что его обладатель вряд ли был жителем Юга или даже атлантического побережья. Это был британский английский, язык Итона, Оксфорда и Эскота.

– Прелестная забота, нежное обслуживание раненых национальных героев.

Повернувшись, Зак увидел худого, среднего роста мужчину лет тридцати. Его походка была столь же вкрадчивой, как и его голос.

– Должно быть, вы – доктор Ярдли, – догадался Зак.

– Похоже, янки решили провести расследование нашего маленького убийства? Верно? – Человек снял с головы широкополую шляпу и вытер ладонью потный лоб. У него были длинные прямые, обрамляющие худое лицо светлые волосы. Бледная кожа плотно облегала череп. Налитые кровью зеленовато-карие глаза, под которыми виднелись темные круги, внимательно изучали Зака. Было похоже, что прошедшей ночью мужчина почти не спал. – Мне нужен кофе, – со вздохом произнес Ярдли. – Утром мне требуется, по крайней мере, три чашечки, а я выпил еще только две.

– А ваши пациенты?

Доктор помолчал. Было видно, что он на какое-то мгновение сжал челюсти, но затем его лицо расплылось в улыбке.

– Я хорошо знаю нашу умелую мадам де Бове: она уже осмотрела всех больных. Из нее вышел бы отличный доктор… конечно, если бы она была мужчиной.

Они сели за литой чугунный стол и принялись пить кофе в тени раскидистых ветвей персидской сирени, которая возвышалась над окруженным кирпичной стеной двором больницы. Вокруг бродили цыплята, выискивая зерно на покрытых мхом булыжниках дорожек. На веревках под теплым ветром сохло белье.

– Мадам де Бове сообщила мне, что больница находится на грани закрытия, – произнес Зак. Аромат кофе с сахаром был приятен и согревал его ноздри. – Это так?

–. – Англичанин сделал глоток и скривился. – Слишком мало пациентов, способных платить за лечение. Сантер всегда был чересчур щедр – при его мастерстве и при том уходе, что получали пациенты. И Эммануэль ничем не лучше его.

– Похоже, он был хорошим человеком.

– О да… в какой-то мере. Но он также отличался раздражительностью, был нетерпим к мнению других и высокомерен.

– Кто-то мог желать его смерти?

Ярдли откинулся назад.

– Странно, я думал, вы не зададите этот вопрос, майор. Надменный и нетерпеливый человек просто обязан иметь множество врагов, верно?

Зак сделал медленный глоток.

– С кем-нибудь в последнее время он ссорился особенно сильно?

Англичанин широко улыбнулся:

– Я об этом ничего не знаю.

– Вы с ним ладили?

Чашка Ярдли с шумом опустилась на чуть тронутую ржавчиной поверхность стола. Наклонившись вперед, он поднял палец.

– Ну, нет. Вы не повесите этот случай на меня. Я провел прошедшую ночь с моим другом.

На губах Ярдли появилась улыбка – странная, словно нарисованная.

С улицы, которую было видно сквозь дугообразные ворота, доносились шум проезжающих повозок и пронзительные крики уличной торговки: «Свежие дыни! Свежие дыни!»

– Почему вы покинули Англию? – спросил Зак. На лице доктора застыло все то же выражение.

– Мне не нравился климат.

Зак кивнул на пышные кроны деревьев и лежащий под ними богатый перегной.

– Вас не устраивает это?

Англичанин рассмеялся – на сей раз искренне:

– Я вырос в Индии. Жара меня не смущает.

– Но довольно странно, что вы поступили здесь именно во французскую больницу.

– А, вы уже разговаривали с нашей дорогой мадам де Бове, презирающей докторов, которые не учились в Париже или Монпелье. Раз об этом зашла речь, я тоже не сторонник методов, которые использует большая часть докторов-янки. К тому же Сантер не был столь радикальным, как Эммануэль. Она считает, что ртуть – это яд, и полагает, что болезнь порождают разного рода мелкие микроорганизмы, столь крошечные, что их никто не способен разглядеть.

– Микробы, – тихо произнес Зак.

– О Боже! – Англичанин откинулся на стуле и в изумлении взялся за шляпу. – Вы знаете о микробах?

– Я же начальник военной полиции. Одна из моих обязанностей – следить, чтобы город не страдал от летней эпидемии желтой лихорадки.

– И вы думаете, что с этой задачей можно справиться, прокладывая сточные канавы и осушая болота? Нет, нет, я ничего не имею против вас. Хотя с вашим приходом здесь стало заметно скучнее, должен признать, что запахи в городе улучшились.

Зак медленно растянул губы в холодной улыбке.

– И эпидемий больше нет.

Ярдли пренебрежительно махнул рукой:

– Для вас это – счастливое совпадение. Только очень здоровые живут в Новом Орлеане достаточно долго. Сейчас в год здесь умирает до двадцати процентов населения. Как вы думаете, сколько из ваших парней способны пережить полномасштабную эпидемию желтой лихорадки?

– Надеюсь, что все.

Ярдли рассмеялся. Население Нового Орлеана было даже недовольно отсутствием эпидемии в этом году. Все знали, что коренные жители города в отличие от пришельцев лихорадкой почти не страдали. Была надежда, что город избавится от непрошеных хозяев или, по крайней мере, горожане получат удовольствие наблюдать за похоронами янки.

Зак задумчиво провел пальцем по краям кружки.

– Все же почему из всех больниц этого удивительно нездорового города вы решили остановиться именно на этой?

– А, это из-за Филиппа. Филипп был… – запнулся, и Зак поднял на него удивленный взгляд.

Чуть подумав, англичанин продолжил: – Филипп – мой большой друг.

– А Генри Сантер?

Зак посмотрел прямо в глаза доктору, и тот выдержал этот взгляд.

– Мы были коллегами, но не друзьями. Честно говоря, я и представить себе не могу, кто хотел убить его и почему. Он всегда казался открытым, простым человеком. Если у него и были секреты, он хранил их очень хорошо.

Зак поднялся, чугунные ножки стула скрипнули на камнях неровной мощеной дорожки. Он отвернулся, но англичанин его внезапно окликнул:

– Что в этом деле такого, господин начальник военной полиции? Почему вас так интересует, по какой причине один старый доктор-креол отправился в могилу на год-два раньше, чем следовало?

– Убийство произошло во время моего дежурства.

– Но зачем заниматься этим столь скрупулезно? – спросил доктор.

Зак знал, что Ярдли вовсе не интересует ответ на этот вопрос, и направился прочь, к темному затхлому кирпичному туннелю, который представлял из себя ворота. До него донесся голос англичанина:

– Жаль, что вы увидели доктора только после смерти, майор. Вы бы с ним прекрасно поладили.

Эммануэль стояла на пороге комнаты, которая была спальней ее мужа на протяжении десяти лет их супружества.

Это была «гарсоньер» – «мальчиковая» маленькая комната, выходящая окнами на кухонное крыло дома, которое построили рядом с основным зданием, а не как обычно – сзади; два здания соединялись галереей. В Новом Орлеане в подобные комнаты переселялись мальчики по достижении ими тринадцати-четырнадцатилетнего возраста, так, чтобы они могли по вечерам приходить и уходить, когда пожелают. Люди считали, что Филипп спал в этой комнате, только когда боялся разбудить Эммануэль, которая нередко поздно возвращалась домой из больницы. На самом деле Филипп ночевал в этой комнате всегда, когда был дома.

После смерти Филиппа Эммануэль была здесь только однажды, с Роуз, чтобы забрать несколько вещей, которые хотела сохранить для Доминика. Другие вещи Филиппа оставались на своих местах. Придя сейчас, она замерла на пороге, словно почувствовав присутствие мужа. Его хлыст лежал там, куда Филипп небрежно бросил его, – на бюро за трубкой. Маленькая коричневая книга в кожаном переплете лежала на полу рядом с кроватью. Казалось, даже запах Филиппа едва уловимо ощущался в воздухе. Эммануэль стоило большого труда сделать шаг вперед. Хотя Филипп был мертв, она никак не могла избавиться от ощущения, что вторгается в чужое жилище. Но ей обязательно нужно было здесь кое-что найти.

Эммануэль заставила себя преодолеть короткий путь до большого старого шкафа из кедра, где Филипп хранил свои личные вещи, и, уже не колеблясь, повернула ключ в замке. Широкие дверцы скрипнули и распахнулись. Здесь запах Филиппа смешивался с едким привкусом гашиша, ветивера[2] и пыли.

Эммануэль точно знала, что ищет, поскольку уже видела это на нижней полке шкафа, перебирая вещи Филиппа после его смерти. Это был дубовый ящик, примерно восемнадцати футов в длину и ширину. В нем находился «набор для убийства вампиров» – бутыль со святой водой, деревянный крест и маленький арбалет вместе с четырьмя миниатюрными стрелами с серебряными наконечниками. Это было что-то вроде игрушки, весьма забавлявшей Филиппа, которую ему подарил брат Клер, Антуан Ла Туш.

Теперь на месте арбалета остался лишь отпечаток в пыли.