"Полуночные признания" - читать интересную книгу автора (Проктор Кэндис)

Глава 7

Роуз не сразу ответила на стук в дверь, а потом приоткрыла ее не больше чем на восемь дюймов.

Роуз была высокой худощавой женщиной с длинной шеей, покатыми плечами и врожденной царственной осанкой. Бледная кожа цвета кофе с молоком говорила о смешанной крови, но все черты лица были африканскими: нос – плоским, губы – полными, а скулы – высокими и широкими.

– Мисс Эммануэль ушла, и вы знаете это, – заявила она, и ее губы враждебно сжались. – Зачем вы вернулись?

Майора удивил ее французский акцент, хотя, подумал он, этого следовало ожидать. Он был знаком со многими неграми из внутренних районов страны, обычно они говорили по-английски более басовито и с местным акцентом. Но эта женщина была креолкой, в ее голосе слышалось явное недружелюбие и более сильное влияние французского, чем у ее госпожи.

Бенджамин Батлер, возможно, за подобный прием приказал бы ее арестовать. Зак же снял фуражку и произнес:

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Женщина поколебалась, но никто в городе – мужчина или женщина, с белой, черной или кофейной кожей – не посмел бы сказать «нет» человеку в синей форме. Пожав плечами, она сделала шаг назад и пошире открыла дверь.

– У меня много дел. Вы говорите, а я буду работать.

Роуз провела майора по проходу во внутренний двор, заполненный горшками с лавром и апельсинами. Под жаровней тлел древесный уголь, над огнем в медном котелке варился суп, расточая аромат в горячем воздухе.

– Не знаю, о чем вы хотите спросить меня, – произнесла Роуз, помешивая суп длинной деревянной лопаткой. – Я не была знакома с Генри.

– Но вы знаете мадам де Бове. – Зак заметил под переплетенными кронами ивы и жасмина серую, изъеденную непогодой скамью и направился к ней, вспугнув пересмешника. Перелетев на галерею второго этажа, он недовольно чирикнул оттуда.

– Она родилась не здесь, не так ли?

Роуз бросила пристальный взгляд, ее глаза подозрительно сузились. Но, по-видимому, она решила, что ответ не принесет никакого вреда, и поэтому мрачно выдохнула:

– Ее мама и папа приехали сюда из Франции пятнадцать лет назад.

В 1848 году, высчитал Зак, произведя в голове несложный подсчет. По всей Европе тогда прокатились революции. Вряд ли было простым совпадением то, что семья Маре покинула страну именно в этот год. Но вслух Зак произнес:

– Сколько времени вы с ней?

– Я была первой рабыней, которую они купили. Мне было шестнадцать, столько же, сколько мисс Эммануэль. – Роуз очистила трехзубчатую лопатку о край медного горшка. – И с тех пор я с ней постоянно.

Зак почувствовал, что в нем растет раздражение. Вряд ли он сможет узнать здесь что-либо полезное. Трудно понять эту преданность, даже любовь, которую многие рабы чувствуют к своим хозяевам. Заку было неприятно думать, что женщина, к которой он чувствует симпатию, имела в собственности человека, словно какую-то вещь.

– Это ее отец, доктор Маре, подарил вас Эммануэль? – сухо спросил он.

Лопатка с грохотом упала на камни. Уперев руки в бока, Роуз резко повернулась к нему.

– Вы думаете, я рабыня? Ну, тогда я скажу вам, что так же свободна, как и вы. О, одно время я принадлежала цветному господину. Иногда он избивал меня до полусмерти только для того, чтобы показать, что он выше меня по положению. Он решил продать меня на пристани в тот день, когда семья Маре приехала из Франции. Они купили меня прямо там, на берегу, но быстро освободили. И я отработала до цента все, что они заплатили.

Изящным движением она подхватила лопатку и стала вновь помешивать содержимое котелка.

– Вы не знаете мисс Эммануэль, – произнесла Роуз, не глядя на него, – если думаете, что она когда-либо имела рабов. Она и Филипп были единодушны в том, что рабство – это зло.

– Из ваших слов я делаю вывод, что в других вопросах их мнения расходились.

Мулатка бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.

– Я не говорила этого. – Она плотно сжала губы.

Зак понял, что вряд ли узнает что-то еще на этот счет. Вздохнув, он закинул ногу на ногу и произнес:

– Расскажите мне о Жаке Маре и его жене.

– Я хочу, чтобы ты поговорил со всеми, кто связан с больницей Сантера, – сказал Зак Хэмишу, когда они обедали в небольшом итальянском кафе около штаба.

Хэмиш поднял лицо от тарелки со спагетти, его глаза стали круглыми, как у совы.

– С каждым?

– Да. Пару человек отправь просмотреть папки на всех пациентов, которые за прошедший год скончались или подверглись ампутации.

– Ты думаешь, что искать надо там? – спросил Хэмиш, доставая из кармана записную' книжку. – Больных, которые могли быть чем-нибудь недовольны?

– Нет, но я хочу, чтобы вы сконцентрировались на людях, с которыми работал Сантер. На таких, как этот англичанин Ярдли. Посмотрите, что можно раскопать насчет него. Он утверждает, что прошлой ночью был с другом. Узнайте, кто этот человек, и постарайтесь найти кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что они были вместе. Англичанин говорит, что он не спорил с Сантером, но у меня есть ощущение, что здесь что-то скрывается.

Кивнув, Хэмиш открыл записную книжку с полотняным переплетом и начал составлять список, царапая бумагу тупым коротким карандашом.

– Затем надо проверить эту молодую женщину, Клер Ла Туш, – продолжил Зак. – Она – добровольный помощник, но, похоже, не очень ладила с Сантером. Может, ты сможешь разузнать, по какой причине.

Хэмиш перестал делать пометки в блокноте.

– А мадам де Бове?

– Я о ней позабочусь.

Хэмиш зашевелил усами и закусил губу.

– Ты не можешь ее подозревать.

Зак протянул руку, чтобы отломить кусок итальянского хлеба, который пекли в этом кафе.

– Почему бы и нет?

– Ну, прежде всего она женщина…

– Ха! Хочешь сказать, что убийства совершают только мужчины?

Хэмиш отрицательно покачал головой:

– Но не такие.

– А какие? Не думаю, что мы знаем мадам де Бове достаточно хорошо. – Зак встал. – Мне нужен список всех, кто приходил на кладбище, и тех, кто не появился там, хотя и должен был бы это сделать. – Этим вечером Заку надо было отправляться к Батлеру, и встреча могла затянуться, поскольку у генерала были далеко идущие планы по передаче конфискованных сахарных плантаций вместе с их чернокожими работниками перекупщикам с Севера.

Хэмиш кивнул и похлопал по записной книжке:

– Я все запишу, не волнуйся. – Зак улыбнулся, и Хэмиш недоуменно насупил брови: – Что в этом смешного?

Но Зак только усмехнулся и направился прочь.

– Возможно, теперь ты будешь разумнее, – произнесла Мари-Тереза де Бове, сидя в кресле и вяло обмахиваясь пальмовым веером в затхлом жарком полуденном воздухе. – Доминик должен уехать с нами в Бо-Ла. По крайней мере, на несколько месяцев.

Эммануэль и мать ее погибшего мужа сидели в задней галерее дома, выстроенного в стиле Ренессанса, но с греческими мотивами. С галереи было хорошо видно, как Доминик и его дед Жан-Ламбер играют с лошадиными подковами на маленькой лужайке. Жан-Ламберу было семьдесят шесть, но, несмотря на возраст, этот худой седовласый человек, приволакивающий ногу после случившегося прошлым маем сердечного приступа, все еще увлекался детской игрой в метание подков.

Когда-то фамильный дом располагался на улице Урсулин, в старом квартале. Но в связи с расширением города и постоянным наплывом нищих эмигрантов пришлось перебраться на Эспланад-авеню. Эта улица располагалась на высоком берегу, тянущемся к северо-западу от города, от Вье-Кер до Байу-Сент-Джон. Де Бове были одними из наиболее уважаемых и состоятельных жителей города. На протяжении нескольких поколений они как-то ухитрялись избежать разнообразных соблазнов, обанкротивших множество старых креольских семейств. Азартные игры и пьянство, дуэли и приверженность к «пласажам» – цветным любовницам, для которых белые мужчины строили роскошные дома, не привлекали их. Основой благосостояния де Бове была обширная сахарная плантация, известная как Бо-Ла, на Байу-Креве, но семейство уже давно освоило и другие занятия: морские перевозки, банковские операции, мелкое производство и операции с недвижимостью. Оккупация города войсками северян привела к большим потерям, однако не разрушила до основания состояние де Бове, как и у многих в этом городе.

Стоя у чугунных литых перил, Эммануэль с улыбкой наблюдала, как ее сын готовится к броску. Но когда она снова увидела хмурое лицо его бабушки, улыбка медленно сползла с ее лица.

– Это слишком щедро, – сказала она. – Кое-что из того, что мы слышим о патрулях янки, является преувеличением, но, боюсь, не все. Я чувствую себя спокойнее, когда мой мальчик здесь.

– Спокойнее? В городе? – Мари-Тереза нахмурилась. Она была моложе своего мужа лет на двенадцать или даже больше – высокая, все еще привлекательная, с серебристыми волосами, гордой осанкой и блестящими серыми глазами. – А если начнется желтая лихорадка?

Обычно все, кто мог себе это позволить, летом уезжали в загородные владения, спасаясь от частых эпидемий. Только в этом году присутствие недисциплинированных солдат-янки и действия партизан-конфедератов сделали пребывание в поместьях более опасным, чем в городе. К тому же на сей раз смертоносная лихорадка обошла Новый Орлеан стороной.

– Думаю, в этом году эпидемий не будет, – убеждала Эммануэль.

Мари-Тереза презрительно выдохнула; это был чисто галльский звук.

– Пф-ф-ф. Из-за нескольких прорытых каналов и осушенных болот? Это что-то меняет?

Сжав поручень, Эммануэль постаралась справиться с раздражением. Они обсуждали эту тему уже много раз, но Мари-Терезе так и не удавалось переубедить невестку.

– Очищая город, янки заботились исключительно о себе, – продолжала Мари-Тереза. – Они знают, что в случае эпидемии умрут первыми.

Эммануэль оттолкнулась от поручней.

– В первую очередь – но не только о себе.

Мари-Тереза элегантно пожала плечами:

– Умирают самые слабые.

Это прозвучало бестактно по отношению к молодой женщине, которая потеряла от лихорадки мать, а через пять лет и отца. Но и у Мари-Терезы эпидемия унесла двух сыновей.

Игра с подковами близилась к концу. Доминик со смехом побежал к конюшням, что располагались за домом, а Жан-Ламбер начал медленно и осторожно подниматься по ступенькам на галерею, опираясь на руку своего раба – массивного мулата Батиста.

Мари-Тереза отложила веер. Ее золотое кольцо звякнуло, ударившись о край железного стола.

– Это правда, что сказал Доминик? – спросила она. – Какой-то янки приходил к тебе в больницу Сантера?

Только через секунду Эммануэль поняла, что Мари-Тереза говорит об убийстве Генри Сантера.

– Он служит у генерала Батлера, – ответила Эммануэль, наблюдая, как Жан-Ламбер поднимается по ступеням, – начальником военной полиции.

– Вряд ли он побеспокоит тебя снова, – произнес Жан-Ламбер. От одышки его голос был неровным. – Бену Батлеру и его банде убийц и воров нет никакого дела до убитого южанина. – С помощью раба он опустился в белоснежное кресло-качалку. Его лицо слегка исказилось от боли. – Спасибо, Батист, – тихо произнес он.

– Не думаю, что майор Купер бросит расследование, – сдавленно произнесла Эммануэль.

Старик очень медленно повесил трость на ручку кресла и полез в карман за трубкой и кисетом.

– Ты, похоже, гордишься этим?

Эммануэль покачала головой:

– Нет, если ты подразумеваешь тщеславие.

Жан-Ламбер перестал набивать трубку и посмотрел на нее. В его взгляде промелькнуло некоторое удивление. У Филиппа были такие же синие глаза. И у Доминика тоже глаза викинга, как называл их Жан-Ламбер.

– А-а… Он, похоже, человек долга? Хочет поймать убийцу, поскольку это входит в его обязанности? Хорошо. – Он сунул трубку в рот и сжал ее зубами. – Интересно.

Эммануэль ничего не ответила, хотя она начала подозревать, что Зак Купер полон решимости найти убийцу и по другим причинам. В конце концов, как начальник военной полиции он должен был поддерживать порядок и наблюдать за всем в городе – от конфискации и распределения имущества мятежников до очистки улиц и предоставления пищи и крова тысячам негров, потерявших работу, и бедняцкому населению города. То, что он пришел на кладбище прошлой ночью, было объяснимо. Но почему он принимает личное участие в расследовании смерти Генри Сантера?

– Долг и честь? – насмешливо произнесла Мари-Тереза. – У янки? Сомневаюсь. Если бы Генри не убили таким странным образом, на следующий день никто бы об этом случае и не вспомнил.

Жан-Ламбер зажег спичку, но его рука замерла в воздухе. Он посмотрел на жену; в его глазах читались сдержанная неприязнь и враждебность.

– Человек не волен выбирать, как ему умереть.

Мари-Тереза ответила ему таким же холодным взглядом.

– Это зависит от жизни, которую он ведет, от друзей, которых выбирает.

Жан-Ламбер, потягивая трубку, ничего не ответил. Мари-Тереза повернулась к Эммануэль и отрывисто произнесла:

– Ты должна немедленно закрыть больницу.

Эммануэль возразила:

– Нет. Она будет работать.

Жан-Ламбер кивнул с молчаливым одобрением, но Мари-Тереза резко выдохнула, издав типично французское «пффф». В ее понимание благопристойности и респектабельности не укладывалось то обстоятельство, что супруга одного из де Бове трудится в лечебнице.

– Во вторник у нас будет собрание, – наконец произнесла Мари-Тереза, – на котором мы будем шить рубашки для пленных солдат Конфедерации. Их держат на Шип-Ай-ленде. Ты к нам присоединишься?

Мари-Тереза устраивала такие мероприятия каждый месяц и всегда приглашала на них Эммануэль. Но невестка ни разу не присутствовала, хотя знала, что это не улучшает ее репутацию в глазах окружающих. Чуть вздохнув, она произнесла:

– Я постараюсь. Но после того как не стало Генри, работы в больнице невпроворот.

– Тогда брось ее, – произнесла Мари-Тереза.

Эммануэль стиснула зубы, но ничего не ответила. Жан-Ламбер кашлянул, заполняя неловкую паузу.

– Сегодня вечером будут поминки – ты слышала об этом? – Наклонив голову, он сосредоточился на трубке. – Майор унионистов, о котором ты нам говорила, придет туда?

– Конечно, нет, – поспешно произнесла Мари-Тереза. – Появляться там, где поминают покойника? Даже у янки хватит такта, чтобы этого не делать.

Эммануэль бросила взгляд поверх сада в направлении конюшен, над которыми на фоне полуденного неба начали собираться бело-голубые облака.

– Он будет там.

Уже спускались сумерки, когда Эммануэль повернула на улицу Конти. Из садов доносился стрекот кузнечиков, громкий и отчетливый в жарком спокойном воздухе. В полдень, после того как она покинула Эспланад-авеню и вернулась домой, прошел короткий дождь. Теперь небо снова было чистым, ярко светила полная луна.

Эммануэль уловила отдаленный шум от расположенного на берегу кабаре: в субботний вечер ни война, ни оккупация не способны были помешать людям собираться в тавернах, бильярдных залах и борделях. Но дома на улице Конти были тихими, воздух напоен запахом жаренного в оливковом масле чеснока, слышался тонкий звон фарфоровой посуды. Внезапно Эммануэль почувствовала себя одинокой. Ей стало казаться, что кто-то крадется за ней, столь слабой и беззащитной. Эммануэль пыталась отогнать этот страх, но он шел за ней по пятам. Кое-как она добралась до угла Бургунди-стрит и увидела высокое узкое здание – городской дом Генри Сантера и его сестры Элис. За стоящим у дома фонарем виднелись дугообразные ворота и грациозная каменная лестница. Жилыми были второй и третий этажи дома.

Когда Эммануэль вошла в помещение, она обнаружила, что здесь уже полно народа. Мужчины и женщины стояли несколькими группами и негромко переговаривались. Из-за жары газовый свет не зажигали, окна занавесили черным, воздух был горячим и немного дымным от свечей, которые стояли в канделябрах у изголовья покойного. Эммануэль остановилась у холодного неподвижного тела Генри Сантера. Она часто видела умерших людей, но одно дело – просто мертвый, подумала она, другое – убитый.

Генри Сантер лежал на покрытом черной тканью столе около переднего окна гостиной. Руки покойного были сложены на груди. Когда Эммануэль посмотрела на Сантера, то внезапно ощутила запах жасмина и гвоздик и словно перенеслась обратно на кладбище. И хотя рубашка Генри была безукоризненно белой и хорошо отглаженной, а черный шелк жилета не окровавлен стрелой, его неподвижная поза чем-то напоминала жуткую сцену убийства.

Коротко вздохнув, Эммануэль поспешно отвела взгляд от лица своего старого друга. Морщинистые щеки сейчас разгладились, белая борода была безукоризненно ухожена. Человек на столе выглядел странно – это был Генри, но какой-то очень чужой, словно оболочка, не имеющая того, что когда-то было ее другом. Эммануэль почувствовала страх, но тут же устыдилась этого, поскольку ей следовало оплакивать Генри, который, вполне может быть, погиб вместо нее. Она с силой зажмурилась и прошептала: «О Боже, Генри. Мне так жаль. Может, это все предназначалось мне?»

Открыв глаза, она увидела выстроившихся для молитвы людей со шляпами в руках. Эммануэль словно вернулась в занавешенный черными драпировками зал с его остановившимися часами, и тихими разговорами собравшихся для погребальной церемонии. Она увидела Элис Сантер с серым от горя лицом. Эммануэль подошла к пожилой женщине, чтобы погладить ее холодную, страдающую артритом руку, дотронуться губами до сухой щеки и произнести приличествующие случаю, хоть и бесполезные фразы: «Он был замечательным человеком. Если я могу что-то сделать…»

Смерть была частой гостьей в этом городе; погребальные церемонии и ритуалы стали важной частью общественной жизни. Здесь встречались тетушки, дяди и двоюродные братья и сестры, которые не видели друг друга с прошлых поминок или крещения, – они разговаривали, ели, пили херес из тонких хрустальных бокалов. Все следовало согласно заведенному порядку.

Обычно на поминках говорили много и на самые разные темы, хотя и с неизменным выражением почтения к усопшему. Сейчас голоса были приглушенными, речь чуть слышна, присутствующие часто бросали опасливые косые взгляды на неподвижно стоящего в углу человека в синей форме. Его длинные золотистые волосы с красным отливом величественно лежали на широких плечах. Сложив руки на груди, он внимательно наблюдал за происходящим. Эммануэль вспомнила его имя – Флетчер. Она ожидала увидеть здесь майора Купера и почувствовала беспокойство, когда не обнаружила его.

– Итак, о чем мы думаем теперь? – прозвучал позади нее знакомый густой голос с французским акцентом. – Что убийца находится среди нас даже сейчас и случайно выдаст себя нервным тиком? Или, возможно, виновный, переполненный раскаянием при виде жертвы, упадет на колени для слезного признания?

– Антуан. – Эммануэль повернулась к стоящему за ней человеку. Высокий и худой Ла Туш был почти вдвое старше своей сестры Клер. Впрочем, морщины у орлиного носа и рта и складка между бровями говорили скорее не о его возрасте, а о трудной судьбе. На нем были фрак с длинными фалдами, атласная жилетка и бабочка, но все говорило о том, что он – плантатор: вид патриция, легкий запах дорогого табака, безукоризненный блеск высоких кожаных ботинок. Левую ногу Антуана заменял протез. Он служил в кавалерии конфедератов, пока не получил маленькую дробину в колено. За спасение ноги пришлось серьезно побороться – и Филиппу, и Генри, и Эммануэль, но все же ампутации избежать не удалось. Впрочем, Антуан все равно был обречен, поскольку одна пуля в том бою попала ему в живот и привела к неизлечимой болезни. Он мог прожить еще два года, может быть, пять, но состариться ему было не суждено.

– Антуан, – произнесла Эммануэль снова, сжимая, может, чересчур сильно его левую руку выше кисти. – Я должна с тобой поговорить.

Она заметила удивление в его светло-карих глазах.

– Да, конечно, дорогая. – Он бросил взгляд на Флетчера, усердно фиксирующего что-то в своей записной книжке. – Возможно, нам следует удалиться из комнаты.

Они молча вышли из столовой в заднюю галерею. В этот час небо было уже темным, воздух наполняли запахи жасмина и жимолости, свежих олив и апельсинов, росших в темном саду.

Антуан достал из кармана сигару. Взявшись за поручень, Эммануэль смотрела вниз, на слабо белеющие в лунном свете цветы.

– С тобой все в порядке, Эммануэль? – тихо спросил Антуан. – Даже при том, сколько ты всего видела, убийство не могло быть для тебя легким зрелищем.

Эммануэль повернулась, чтобы поблагодарить его улыбкой.

– Все нормально.

Из всех друзей Филиппа ей всегда больше всех нравился Антуан. Он был в семье единственным сыном, получил хорошее образование, но родители хотели, чтобы он продолжил дело отца и в один прекрасный день взял на себя руководство плантациями.

– Что-то случилось? – встревожился Антуан.

Эммануэль кивнула.

– Этот начальник военной полиции янки тебя видел?

– Нет. Зачем я ему? Если только…

Он сузил глаза, кончик его сигары отчетливо алел в полумраке.

– Это правда? В Генри выстрелили миниатюрной стрелой из арбалета? С серебряным наконечником? Бог мой! – Он шагнул назад, кончик его костыля глухо ударил о деревянный пол. Остановившись, Антуан повернулся к ней снова. – В полиции об этом знают?

– О наборе для убийства вампиров, что ты подарил Филиппу? Не думаю. Но, Антуан… – Она осеклась, поскольку невдалеке послышались шаги и голоса.

Антуан предостерегающе прижал палец к ее губам.

– Нам не следует говорить об этом здесь.

Эммануэль кивнула.

– Ты можешь прийти в больницу завтра утром?

– Да, конечно.

Она заглянула в переполненную комнату.

– Я не вижу Клер. Она здесь?

Антуан отрицательно покачал головой:

– Почему тебя это интересует? – В неровном свете газовых фонарей его лицо казалось бледным и напряженным.

– Она была этим утром в больнице, когда пришел Зак Купер, и могла что-нибудь ему сказать.

– Сомневаюсь. – Антуан сжал зубами кончик своей сигары. – А он довольно интересный человек, этот начальник военной полиции. Совсем не похож на Батлера и остальных политиканов и юристов из его банды.

– Разве? – Эммануэль откинулась на железную решетку ограждения галереи, ее локти оперлись на поручни.

– Это обычный кавалерийский офицер, окончивший Вест-Пойнт. Он попал сюда из-за какой-то раны.

– Из-за ноги, – кивнула Эммануэль и, видя, как Антуан удивленно поднял бровь, поспешно добавила: – Он хромает. Наверное, у него не много опыта в полицейских делах.

– Я думаю, ты ошибаешься.

– С чего бы? – покачала головой Эммануэль.

– На Западе, где он охранял форт Маккена, произошло сенсационное убийство. И именно он поймал убийцу. Об этом писали во всех газетах несколько лет назад.

Где-то вдалеке зазвонил соборный колокол.

– Я никогда об этом не слышала, – произнесла Эммануэль, ее голос прозвучал на удивление отчужденно.

Антуан улыбнулся:

– Ты редко обращаешь внимание на то, что не связано с медициной, моя дорогая.

Молиться начали примерно через полчаса.

Хотя Генри Сантер родился в католической семье, жизнь заставила его потерять веру в Бога. Медленно пропуская между пальцами бусинки четок, Эммануэль улыбнулась при мысли о том, что сказал бы Генри, если бы увидел, как она тихо произносит молитвы над его окруженным свечами телом. Она решила, что Генри понял бы ее. Погребальный ритуал создан больше для того, чтобы успокоить живых, чем помочь мертвым.

Они еще не дочитали последние десять молитв, когда Эммануэль услышала неровный звук шагов по ступенькам и увидела в двери высокую фигуру в синей форме. Прибывший двинулся по галерее для беседы с рыжим ньюйоркцем.

Итак, он пришел, подумала Эммануэль; ее дыхание стало быстрым. Ей следовало бояться этого появления, однако никакого страха она не почувствовала. Этот человек, подумала она, ее враг. Он подозревал ее в соучастии в убийстве и мог приговорить без суда и следствия. Он был угрозой для нее и в другом отношении, но об этом Эммануэль не рассказала бы и своей лучшей подруге. И, несмотря на все это, при его появлении она почувствовала радость.