"Разоблачение" - читать интересную книгу автора (Берг Кэрол)

ГЛАВА 7

Внезапно Вердон понял, что завидует той любви, которую люди испытывали в Валдису. Он стал бояться, что этот мальчишка, полусмертный, однажды тоже станет править. Он захотел убить собственного ребенка и всех смертных, которые любили его. Вердон знал, что его сын добр и честен, он не станет поднимать руку на отца, часть его существа противилась охватившим его злым чувствам, и тогда он отослал мальчика в леса, чтобы спрятать его от собственной ярости, а потом он взял меч и разрубил себя пополам, оставив одну половину богам, а другую – смертным.

Это история Вердона и Валдиса, так она была рассказана первым эззарийцам, когда они пришли в леса.

Узкие грязные улочки с лавками были запружены людьми. После того как я закончил беседовать с подозревающими меня в чем-то дурном городскими стражниками, было уже совсем поздно, кроме того, я угодил в центр сузейнского купеческого семейства, которое перегородило всю улицу, с грохотом продвигаясь в центр Вайяполиса. Сам купец был одет во множество полосатых халатов, его волосы и борода пестрели разноцветными ленточками. За ним следовала жена, завернутая с ног до головы в белоснежные ткани, на ней позвякивало несколько килограммов золотых и серебряных украшений. Сзади тащился целый выводок темноглазых детишек, далее следовали козлы, собаки и рабы в фензеях, толкавшие тележки и тачки и несущие непомерно большие тюки на своих израненных, усталых плечах.

Возможность преодолеть этот поток казалась невероятной, но круглолицые манганарки в вышитых туниках и пестрых юбках легко скользили в толпе, улыбаясь и переговариваясь друг с другом, несмотря на стоявшие у них на плечах тяжелые ведра с водой и корзины с выстиранным бельем. Грязные босоногие дети шныряли под красными и синими навесами, выхватывая яблоки из высоких корзин и сбивая с полок торговцев медные горшки, ремни и кошельки, деревянные коробки с цветными лентами.

Я последовал их манере передвижения и скоро выбрался из толпы сузейнийцев, продрался через стадо коз и увернулся от жадных рук нищих, толпившихся у гробницы Долгара, одноглазого манганарского бога. Непонятно, как можно торговать в таком бедламе. Я отскочил от двух темнокожих тридянок с подведенными глазами, которые ругались с мясником из-за трех синих цыплят и при этом отчаянно размахивали руками… Всегда ненавидел города!

Я не смог не вздрогнуть при звуке кнута за спиной. Наверное, сузейнский купец решил, что кто-то из рабов недостаточно быстро идет. А когда навстречу мне выехал дерзиец с длинной косой и мечом, на котором играли солнечные лучи, я прижался спиной к ближайшей двери и опустил глаза. Не хотелось, чтобы он заметил меня, не говоря уже об императорском клейме на моем лице. Когда он проехал, я сунул руку под рубаху и нащупал у сердца кожаный футляр, убеждаясь, что ценная бумага, данная мне Александром, все еще со мной. Я уже дважды предъявлял ее. Без этого важного документа, подтверждающего, что я свободный человек, я уже давно оказался бы в цепях и без одной ноги, чтобы было неповадно убегать во второй раз. Удивительно, как легко возвращаются старые страхи, о которых, казалось, ты уже давно позабыл.

Когда я успокоился, вспомнил о своих делах. Где-то за гробницей Долгара был переулок, а в нем где-то неподалеку стояла пивная со знаком белого кинжала. Там после двухнедельного путешествия из Эззарии и трех дней расспросов и ожидания, пока на мою просьбу обратят внимание, я должен буду встретиться с тем человеком, который взял на себя заботу о моем сыне.

Было душно и дурно пахло. В городах я больше всего ненавидел вонь разлагающегося под полуденным солнцем навоза, запах мясных лавок, дешевых духов и ароматических масел для ламп, гниющих овощей и потных тел животных и людей, вынужденных находиться в тесном соседстве. В переулке воняло не лучше, но здесь было меньше народу: несколько нищих, широкоплечий торговец, толкающий сломанную телегу, и спешащая куда-то девушка-служанка. Высокие дома отбрасывали тени, от которых в переулке было почти темно. Когда мои глаза привыкли к сумраку, первое, что я увидел, было светлое пятно на грязной стене – изображение белого кинжала.

Я разволновался, как юноша из Холленнии, которому предстоит первый раз увидеть невесту, выбранную еще при его рождении. Я был воином, сражался лицом к лицу с сотнями демонов и даже с их Повелителем. Стоял перед наследником Империи, ожидая, что он убьет меня.

Почему же теперь боюсь трехмесячного младенца и какого-то жреца?

Прежде чем я успокоился и заставил себя войти в дверь, какой-то оборванец в засаленных обносках прошел мимо, споткнувшись о мою ногу. Он охнул и взмахнул руками, едва не падая на меня. Я сморщился от отвращения от его вида и запаха, но схватил бедолагу за руку, не позволив ему упасть.

– Да благословит вас Долгар, господин, – забормотал он. – Простите, извините. – Он коснулся одной рукой своей головы, поклонился и собрался улизнуть, но я не отпускал его. – Прошу вас, господин…

Не слишком деликатным движением я завернул его руку за спину и выдернул мой кожаный футляр из неожиданно сильной руки, спрятанной между складками грязного платья. По счастью, не растерял своих умений за время летнего безумия. Я сразу заметил металлический блеск в складках одежды, развернулся и отбил кинжал, который взлетел в воздух и со звоном ударился о грязные кирпичи здания. К моему изумлению, нищий яростно оскалился и пошел на меня. Я схватил его свободной рукой и развернул вокруг оси, он повис у меня на руке вонючей гусеницей.

– Не смей! – произнес я, глядя в черные глаза: их молодой блеск не соответствовал всему остальному облику. Потом я оттолкнул его, поднял нож и засунул его себе за ремень. Когда нищий с проклятиями исчез в тени домов, я прислонился к стене и облегченно выдохнул, убирая футляр на место. Как близка была опасность! Все еще взвинченный, я едва не задохнулся от изумления, когда с ближайшей крыши снялась огромная коричневато-белая птица, похожая на орла или стервятника, и пролетела у меня перед носом, прежде чем раствориться в солнечном сиянии в конце переулка.

Я стряхнул с себя неприятные ощущения, оставшиеся после стычки, и шагнул внутрь пивной. В ней было темно и душно, места хватало лишь на три столика с шаткими ящиками и пустыми бочонками вокруг них вместо обычных стульев. В одном углу, прислонясь к стене, сидел человек. Судя по долетавшим до меня звукам, ему снились навеянные выпитым сны. Но как только я переступил порог, он резко всхрапнул и закашлялся.

– Жарко сегодня, путник, – пробормотал он. – Не хочешь ли утолить жажду?

– Да, – отозвался я. – Кружку вашего самого лучшего.

Человек вышел в заднюю дверь и, прежде чем я нашел ящик, который мог бы выдержать мой вес, уже вернулся с кружкой. Я вынул из кармана монетку и подкинул ее над головой. Как и ожидалось, его движения вовсе не походили на движения перебравшего пива человека. Он выхватил монетку из воздуха со скоростью ящерицы, хватающей комара.

– Откуда ты, путник?

– Кареш, – ответил я. Довольно близко. Кареш был манганарским городом недалеко от границы с Эззарией. Я знал его не лучше, чем любой другой город, но была надежда, что этот человек не ходил дальше второго переулка от своей пивной. – Я ищу одного человека. Мне сказали, что он часто приходит в вашу пивную и покупает пиво целыми бочонками. Говорит, что здесь лучшее пиво с этой стороны от Загада, правда, пивовары Кареша с этим не согласны. Вы его не знаете?

Именно эти слова мне было велено сказать последними людьми из тех, с кем я общался за эти дни, начав с информации, сообщенной мне Катрин.

– И кто же тебе это рассказал?

– Меня направили хранители.

Не понимаю, как я мог не заметить еще одного человека, тоже находившегося в этой темной комнате, но, как только я произнес пароль, я почувствовал его справа, сидевшего за третьим столиком, опустив подбородок на ладонь. Я быстро развернулся на своем ящике, едва не опрокинув кружку от изумления. «Следи за своей спиной, дурак. Ты ведешь себя легкомысленно».

– Я не вижу своего бочонка, – произнес из тени негромкий голос.

– Я хотел посмотреть, что это за человек, прежде чем довериться ему.

– Добрый Фейдор, зажги свет. Твоя пивная похожа на темное подземелье Нурада, где томился Долгар.

Хозяин достал откуда-то лампу, зажег ее и поставил на стол между мной и человеком с тихим голосом. Потом он переставил мою кружку на другой стол, перетащил бочонок к двери, уселся на него и снова как бы заснул.

При свете лампы выяснилось, что на человеке одежды жреца Долгара, поношенные, выцветшие тряпки, обернутые вокруг груди и талии, и он, как и его собратья, бреет голову. У него на лбу было нарисованное пеплом пятно в память об огне, поглотившем Долгара. На тыльной стороне обеих ладоней были шрамы от ожогов, которые должны были подтверждать легенду о том, что огонь превращает человека в бога. Но знаки и символы едва ли могли дать представление об этом человеке. Я не смог бы отнести его к какому-либо известному мне типу людей. Он казался моложе, чем я ожидал, не старше двадцати пяти, лицо состояло из одних острых углов, нижняя губа сильно выдавалась вперед. Хотя такая внешность выдавала крестьянское происхождение, что было обычно для бедных жрецов манганарских богов, его черные, глубоко посаженные глаза были остры, как кинжал Смотрителя. Руки были явно знакомы с землей. Кисти слегка скрючены, кожа со въевшейся в поры пылью, которую невозможно было отмыть. Но в его лице теплилось спокойствие, которого я ни разу не наблюдал у людей, живущих в бедности и заботах. Крестьяне, даже жрецы, редко находили время для медитаций.

– Конечно, вы можете разглядывать меня сколько угодно, – заговорил он на одном из манганарских диалектов. – Тут особо не на что смотреть, так всегда говорила моя мама, и сложно судить о том, какой я человек, если исходить только из внешности. Обо мне могут рассказать мои поступки.

– Тогда говори.

– Я всего лишь бедный жрец могущественного Долгара. Мы с моими братьями служим нашему святому хозяину, давая приют детям, оставшимся без семьи из-за войны, болезней или по иным причинам. Мы ни о чем не спрашиваем, лишь бы нас не беспокоили. Этого достаточно?

Его слова и его взгляд казались искренними, в них не было никакого подтекста или обмана. Мне даже стало стыдно, когда я перестроил восприятие и посмотрел в глубь него. Наверное, на него уже смотрели так. Я не знал, кто еще из эззарийцев приходил сюда, вручая свои судьбы в костлявые руки этого человека. Но узнаю… а он не отводит взгляда. Очень странно… Вижу простого хорошего человека без особых амбиций, человека, живущего в мире с собой. Ничего настораживающего или пугающего. Когда я вернулся к обычным ощущениям, у меня на миг закружилась голова. Так иногда бывает, когда вы вдруг теряете равновесие и знаете, что в следующий миг упадете, несмотря на то что только что твердо стояли на земле… Так случалось, когда я прыгал с утеса в чужую душу и расправлял крылья, чтобы превратить падение в полет. Я решил, что это из-за моей ненависти к городу, из-за усталости, вызванной им. Краски, лица, дерзийцы с мечами, птица, пролетевшая мимо моего лица, нищие, белые кинжалы на стенах, флаги и снова лица.

– Хватит церемоний, – заявил я, отхлебывая из кружки, чтобы хоть как-то оправдать головокружение. В комнате стало совсем душно. – Вы знаете, кто я. То есть я хочу сказать, что вы видели таких, как я, раньше. – Эззарийцев легко можно было отличить от представителей прочих народов Империи, так же как и темнокожих тридян. Мы долгие годы безуспешно разрабатывали заклинания, которые могли бы помочь замаскировать внешность, но они действовали не дольше нескольких минут.

– Точно, – ответил он. – Но я не знаю ваших тайн и знать не хочу. – Он подался вперед. – А теперь не хотите ли вы рассказать мне, что привело вас сюда? Вы не просто посланец от ваших. Вы не принесли с собой младенца, разве не так?

– Так.

Его лицо окаменело.

– Вы не собираетесь случайно препятствовать нашей деятельности?

– Нет. Конечно нет. – Теперь, когда настала пора, я не знал, что сказать. – Расскажите мне… вы видели… то, что мои соотечественники приносили вам?

– Проклятие! Детей, клянусь глазом Долгара, это были дети.

– Дети… Они нормально развиваются? Здоровы? Счастливы? – «А вдруг они подрезают птицам крылья, поджигают детей в колыбелях или убивают их до того, как они научатся ходить?»

– Мы заботимся обо всех детях, которые попадают к нам. Мы даем им все, что можем дать: пищу, лекарства и остальное.

– Вы не ответили мне. – Оказалось, что я не могу взглянуть ему в глаза.

– А почему я должен отвечать? Вы же не перестанете приносить их? Или вы можете сделать что-то лучше, чем мы? Что тебе до того, как идут наши дела? Мы не продаем их в рабство. Мы не торгуем ими и не заключаем сделок. Наш бог требует, чтобы мы делали все, что можем. Так мы и поступаем.

В его словах не звучало неприязни, он просто спокойно рассуждал. Но я чувствовал… я знал, что за его словами стоит что-то большее. И он не оставил мне ничего, что я мог бы поставить ему в вину.

– Чего ты хочешь? – Он явно не собирался отвечать на мои вопросы, пока у него не появится на это причина. И я ответил:

– Несколько месяцев назад к вам привезли младенца. Его привез одноглазый человек, ученый…

– Я помню его. Добрый человек. Насколько я припоминаю, у него не было навыков общения с младенцами – и с большими городами тоже. Я принял его и заключил соглашение. Для жреца моего бога невозможно отвергнуть просьбу одноглазого человека.

Я вспомнил, что враги Долгара выкололи ему один глаз, прежде чем сжечь. Счастье, что жрецам достало кругов из золы и пары ожогов, не хватало еще, чтобы они стремились и внешне выглядеть как их божество.

Я отпил глоток из кружки. Потом поерзал на своем ящике. Потом снова посмотрел на жреца. Он сидел так неподвижно, что почти сливался с тенью. У меня не было причин ходить вокруг да около. Единственное, что я могу, – довериться ему и получить его доверие взамен.

– Этот ребенок – мой сын. Я приехал взглянуть на него и… – «И что? Забрать его с собой? Куда? Что я знаю о детях?» Всю дорогу я отгонял от себя эти проблемные вопросы, уверенный, что ответы придут сами, когда настанет время. Но теперь, когда темноглазый человек смотрел на меня, ожидая, я понятия не имел, что мне делать. – Он должен быть со своей семьей, – выдавил я наконец.

– Его семья отвергла его.

– Меня не было… – Я тут же прикусил язык. Не мог же я сказать ему, что был там, где не бывают обычные смертные, сражаясь с чудовищами, которых он не видел даже в кошмарах, парил на крыльях по волнам безумия и страха. Неграмотный манганарский жрец не понял бы этого.

– Я даже не видел его. Моя жена отослала ребенка прочь, прежде чем я узнал о его существовании. Я думал, что он умер.

Его голос по-прежнему был мягким и ровным, но я услышал в нем глубоко запрятанный праведный гнев.

– Если вы говорили с тем одноглазым человеком, который привез ребенка, он должен был рассказать о нашем соглашении. Мы заключили его до того, как я прикоснулся к ребенку. Мы не задаем вопросов, и мы не отвечаем на них. Если соглашение заключено, пути назад нет. Вы свободны от нежеланной ноши. Ребенок тоже свободен. – Он резко поднялся, так что его бочка отъехала в сторону и упала в угол. – Если то, что вы сказали, – правда, я сожалею. Но вы опоздали. Могу ли я благословить вас, прежде чем вы уйдете?

Я тоже встал, заставляя себя успокоиться. Если бы я убил его, это не привело бы ни к чему хорошему. Я вцепился в столешницу.

– Это мой сын. Прошу вас. Я сделаю все, что вы скажете. Вы должны…

– Я ничего не должен! – Он перегнулся через стол, выплюнув мне в лицо эти слова. – Я поклялся, что он будет жить в безопасности. У меня нет способа узнать, что вы сделали с человеком, принесшим его сюда, или с вашей женой, если ребенок действительно ваш. Может быть, он нужен вам для отправления каких-нибудь ваших дикарских обрядов. Вы совсем не просты, мой друг. Даже необразованный жрец способен это понять. За вашей сдержанностью слишком хорошо видны ярость и сила. И чтобы выполнить волю моего бога, я должен быть осторожен и обязан предполагать самое худшее.

– Я не причиню ему вреда. Так же как и вам. Это последнее…

– Дети, которых мы принимаем, свободны от своей судьбы, мы не отправляем их назад. Вы можете сделать со мной все что угодно, хотя вы должны понимать, что, если я не вернусь, мои собратья больше никогда не придут сюда. – Он протянул мне руку. – Если вы беспокоитесь о ребенке, оставьте его там, где он находится.

Я не обратил внимания на его жест. Я старался найти слова, причины, которые убедили бы его, доказательства того, что я неопасен. Но я ничего не мог придумать. Все, что он сказал, было правдой.

Жрец пошел к двери, у которой суетился внезапно проснувшийся хозяин, впускавший еще троих в неожиданно заполнившееся народом помещение. Еще пара шагов, и он исчезнет. Я растолкал посетителей и рванулся к нему.

– Нет ничего, что могло бы вас убедить?.. – Он остановился у двери, молча и внимательно посмотрел на меня.

– Я не согласен с вами, – продолжил я. – И не в том, что вы думаете. Но я благодарю вас за то, что так серьезно относитесь к своим обязанностям. Я не мог бы желать лучшего.

Он воспринял мои слова как великий дар, который не узнал сразу. Ему понадобилось время, чтобы подержать его в руках, рассмотреть со всех сторон, чтобы наконец увидеть, что это такое. Через миг он вернул подарок.

– Вам не о чем беспокоиться. О нем будут хорошо заботиться.

Я вышел за ним в переулок и подождал, пока он смешается с толпой на углу. Я ни на что не надеялся, когда благодарил его. У него не было причин думать обо мне лучше, чем он думал. Но даже если моя откровенность не смогла вызвать его на разговор, я не собирался отступаться сразу. Как только его подхватил людской поток, я помчался по переулку и, тоже смешавшись с толпой, пошел за ним.