"Белые яблоки" - читать интересную книгу автора (Джонатан Кэрролл)

БОГ В ШОКОЛАДНОЙ ГЛАЗУРИ

Здравый Смысл норовит захлопнуть дверь перед носом Чуда, потому что этот гость, стоит ему попасть в дом, невыносим. Так и норовит перевернуть все вверх дном, в том числе предметы хрупкие, требующие бережного обращения. Возьмет да и сломает тебя мимоходом, вытряхнет душу и, пожав плечами, бесцеремонно проследует дальше, не спрашивая ни у кого позволения. Чудо нередко норовит притащить к тебе еще и своих сомнительных приятелей — Сомнение, Ревность, Жадность. Водворившись в твоем доме, эта компания переставляет мебель и безделушки по своему вкусу. Они без умолку болтают между собой, даже не пытаясь пояснить тебе, о чем речь. На угольке твоего сердца они варят похлебку, издающую терпкий, волнующий аромат. И когда наконец они убираются прочь, ты не знаешь, радоваться или печалиться.

Здравый Смысл после таких визитов тут же принимается за уборку.

Она любила, чтобы в спальне горели свечи. Что до Этриха, то, по его мнению, свечи были уместны разве что в церкви или когда электричество отключат, еще — на торте, если празднуется чей-то день рождения. Но ей он никогда этого не говорил, даже в шутку. Она была очень ранимой и любое его высказывание принимала к сердцу. Эту черту он подметил в ней вскоре после их знакомства. Обидеть ее ничего не стоило. Одно резкое слово, фраза, исполненная сарказма, и она оказывалась полностью выбита из колеи. Как-то раз она ему призналась, что совсем недавно поняла: не обязана она всем на свете угождать.

Ему приходилось слышать от нее: «Терпеть не могу травку, но одно время — курила. Вместе с приятелем. Боялась, что иначе он меня разлюбит. Вот какая я была дура».

Она с готовностью признавала свои ошибки. Еще не будучи коротко с ним знакома, она загорелась желанием открыть ему свои самые сокровенные тайны. Его это одновременно волновало и повергало в смущение, но она ему была симпатична.

Однажды в городе на глаза ему попался магазинчик. Когда дело касалось женщин, взгляд Винсента мгновенно делался зорким и приметливым. Не вполне отдавая себе в этом отчет, он отмечал в сознании мельчайшие детали облика любой из встреченных им женщин: во что они одеты, манеру курить, размер стоп, жесты, какими они откидывали со лба волосы, цвет лака для ногтей. Порой ему достаточно было доли секунды, чтобы понять — характерная особенность той или иной женщины уже запечатлена в его памяти. И когда он снова поднимал глаза, всякий раз оказывалось, что суть была схвачена им верно — блузка едва прикрывала пленительную линию груди. А ладонь с короткими толстыми пальцами, барабанящими по столу, и в самом деле по какому-то недоразумению принадлежит изящной и со вкусом одетой даме. Вот юная особа с удивительным миндалевидным разрезом глаз внимательно читает статью в спортивной газете. А каким прелестным стало лицо вон той дурнушки, стоило только ей улыбнуться! В день их знакомства Этрих поравнялся с маленьким магазинчиком, где она работала. Он много раз проходил здесь по пути на работу, но никогда прежде не заглядывал в витрину. Или, быть может, изредка скользил по стеклу рассеянным взглядом. Здание это было неприметной, ничего не значащей деталью его повседневного быта, маячившей где-то на задворках будничной жизни. Но сегодня он заглянул в витрину, и там стояла она!

Что же именно в ее облике прежде всего привлекло его внимание? Он задавал себе этот вопрос, но ответить на него не смог. Стеклянная дверь магазина была закрыта. И она глядела сквозь нее прямо на него. Миниатюрная — быть может, именно это он сразу же машинально отметил про себя. Миниатюрная, с узким чувственным личиком ангела. Ну ни дать ни взять херувим, изображенный у самого края фрески на стене сельской церкви где-нибудь в Италии. С притворно благочестивым выражением пухлого личика и сластолюбивым взглядом, которого оказывается достаточно, чтобы догадаться: моделью для этого небесного создания послужила подружка самого живописца.

На ней было синее летнее платьице длиной чуть выше колен. При виде нее у него не занялось дыхание, как случалось норой в первые мгновения встреч с другими женщинами, но тем не менее он замедлил шаг, а потом… Этрих остановился и помахал ей. Слегка махнул ладонью, подняв ее до уровня груди. А начав опускать руку, невольно подумал: что это со мной? Уж не свихнулся ли я, в самом деле?

Тут до него вдруг долетел запах пиццы. И, повернув голову, он тотчас же увидел какого-то паренька, неторопливо шедшего по тротуару с большой фирменной коробкой под мышкой. Запах безусловно исходил из нее. А когда Этрих снова перевел взгляд на дверь магазинчика, женщина замахала ему в ответ. И у него в голове молнией пронеслась мысль: «А с какой стати она это сделала? Почему она мне махнула?» Жест этот, ее ответное приветствие, был, кстати сказать, очень милым, восхитительно женственным. Она прижала руку к груди и легонько поводила ладонью из стороны в сторону, так, будто смахивала пылинку со стекла. Ему это понравилось, как, впрочем, и улыбка, которой она сопроводила этот жест, мягкая и приязненная и ни в коем случае не призывная. И он решил войти в магазинчик.

— Привет!

Он ни секунды не колебался. В душе у него воцарились спокойная уверенность и радостное предвкушение. Он очутился в своей стихии и заставил свой голос зазвучать именно так, как было нужно в данной ситуации: жизнерадостно и дружелюбно, рад встрече, польщен вашим вниманием — не больше. Ни самоуверенность, ни интонации завоевателя в тембр его голоса не закрались. Однако, машинально подумал он, и за этим дело не станет… Если в ближайшие несколько минут все пойдет как надо.

— Привет! — последовал ответ.

Она произнесла это короткое слово негромко и не очень внятно, как ребенок, взирающий на незнакомого взрослого почти без страха, но все же не решающийся подойти к нему поближе. Быстрый поворот ладони, и вот она уже прижала ее к левой груди, словно решила сосчитать свой пульс.

— Как мило. Здорово, что вы это сделали.

Этрих слегка опешил.

— Вы о чем?

— Вы взяли и помахали мне рукой. Это так приятно, но мы ведь не знакомы.

— Я не смог удержаться.

Нахмурившись, она отвела взгляд. Это замечание явно пришлось ей не по душе. Судя по всему, ей не хотелось выслушивать его комплименты, принимать его ухаживания, словом, продолжать знакомство. Ей было более чем достаточно его приветственного жеста, на который она ответила, чтобы тотчас же вернуться к своим повседневным делам, к своей жизни.

— Я вас заметила прежде, чем вы меня, — сказала она, все так же не поднимая глаз.

— Я часто здесь прохожу, но никогда не заглядывал в витрину вашего магазина. — С этими словами он огляделся по сторонам.

То, что он увидел, заставило его улыбнуться. А в следующее мгновение, не удержавшись, он даже издал легкий смешок: повсюду вокруг висело на плечиках, лежало на полках и в корзинах несметное количество женского нижнего белья — черного и белого, персикового, пестрого… бюстгальтеры и панталоны, майки, пояса с резинками, трусики, ночные сорочки. Все, что так любят надевать на себя женщины и что мужчины так любят с них снимать. Этрих и прежде бывал в таких местах, со вкусом выбирая подарки для подруг.

— У вас нулевой?

— Простите?

Она кивком указала на его грудь.

— У вас — нулевой, верно? — И улыбнулась. Улыбка у нее вышла веселой и задорной, чуточку плутоватой.

Он немедленно отбил брошенный ею мяч. Разговор в подобном тоне устраивал его как нельзя более:

— Часто ли сюда заходят женщины, довольные размером своей груди? Во всяком случае, те, кого я знал, считали, что грудь у них либо слишком маленькая, либо, наоборот, слишком большая. Они просто с ума сходят из-за своей груди. Разве нет? — И он с любопытством взглянул на нее, ожидая, как она отреагирует. Она лукаво сощурила глаза, и, ободренный этим, он невозмутимо продолжил: — Вам здесь тяжело приходится?

— Почему вы так решили?

— Да потому что вам по целым дням приходится обслуживать покупательниц, которые недовольны своим оружием.

Улыбка мало-помалу возвратилась на ее лицо. Зубы у нее были довольно мелкие и слегка неровные.

— Оружием?

Этрих не колеблясь ответил:

— Разумеется! А вы предлагаете им образцы новейших вооружений.

Она плавным жестом обвела рукой торговый зал со всем его содержимым.

— Так, значит, это не что иное, как военная экипировка? — Она произнесла это с прежней своей улыбкой, и Этрих мысленно поздравил себя с успехом. Он сумел ей понравиться.

Этрих порывистым движением схватил с прилавка красный шелковый бюстгальтер и зажал его в вытянутой руке, словно предъявлял суду важную улику.

— На фоне блестящей смуглой кожи этот предмет туалета превратится в оружие массового поражения. — Аккуратно положив бюстгальтер на прежнее место, он выбрал из стопки белья пояс с резинками, невесомый, как вздох. — А это будет почище ракеты «земля-воздух».

— И если показать это мужчине, он будет сражен наповал?

Этрих кивнул без тени улыбки.

— Еще бы! И нам совершенно нечем на это ответить. Согласитесь, ведь ни один предмет мужского туалета не подействует на женщину так же сногсшибательно, как любая из этих милых штучек — на нас. Вопиющая несправедливость!

Она окинула его оценивающим взглядом, в котором читалось: «Да, он забавен, хотя и не сказал пока еще ничего особенно оригинального. Стоит ли продолжать этот разговор?» Ему даже показалось, что он смутно различает очертания вопросительного знака, повисшего в воздухе над ее головой. Что ж, наступил один из поворотных моментов самого раннего этапа знакомства. Как всегда, после обмена приветствиями и ничего не значащими фразами возникает пауза, в течение которой одна из сторон решает для себя вопрос: стоит ли продолжать? В данном случае решать предстояло ей, а ему оставалось только ждать, каким будет ее следующий шаг.

— Как вас зовут?

— Винсент. Винсент Этрих.

Она протянула было руку для пожатия, но, внезапно передумав, опустила ее. Замешательство его длилось недолго: в следующий миг она произнесла:

— А меня — Коко Хэллис.

— Не может быть! Вас в самом деле зовут Коко Хэллис? Поразительно!

— Почему?

— Потому что, хотя это и невероятно, но у меня есть знакомая, которую тоже зовут Коко.

Он и не думал лгать, но она ему не поверила, и, чувствуя, что незримая нить, связавшая их, стала истончаться и, того и гляди, оборвется, он решил спасти положение. Вынул из кармана сотовый телефон, набрал номер. Она скрестила руки на груди и слегка отклонила голову назад.

Приложив трубку к уху, он с торжествующей улыбкой кивнул и быстро протянул телефон ей.

— Вот. Послушайте.

Она подчинилась с выражением сомнения на лице. Женский голос деловито сообщил ей:

— Привет, это Коко. Я в отъезде. Можете позвонить мне в Стокгольм по номеру…

Не дослушав запись на автоответчике, Коко номер Два вернула сотовый Этриху.

— Удивительное совпадение. А чем она занимается?

Этрих положил сотовый в карман.

— Разведкой нефтяных месторождений. Путешествует по всему миру в поисках новых залежей нефти. Приезжает из всяких экзотических мест вроде Баку или Киргизстана и рассказывает умопомрачительные истории о…

— А вы чем занимаетесь, Винсент?

Ага, выходит, наступил второй этап знакомства. Он был достаточно сообразителен, умел быстро просчитывать все наперед, предвидел, каким окажется, каким может, должен оказаться следующий ход в новой игре с новой знакомой. Именно поэтому ему неизменно сопутствовал успех. Но служба в рекламном бизнесе для большинства женщин — нечто весьма прозаическое.

Их подобным не впечатлить, если только сами они не рекламные агенты. Для остальных же и избранник как таковой, и его профессия непременно должны являть собой нечто сногсшибательное. Большинство мечтают очутиться в объятиях искателя приключений или, на худой конец, художника, которого они вдохновляли бы на создание новых шедевров.

«А вы чем занимаетесь, Винсент?» Сколько же раз доводилось ему слышать этот вопрос за те годы, что он неустанно искал новых знакомств с женщинами? Чем, в самом деле, он занимался? Пытался убедить людей покупать кетчуп, влажные салфетки и посредственные автомобили. Он завлекал потребителей яркими красками, эксплуатировал их жадность и тщеславие, чтобы заставить их приобрести тот товар, который ему поручено было продвинуть на рынок. Вот чем он занимался, говоря по правде. Но, отвечая на вопрос собеседницы, он неизменно приукрашивал действительность. Чаще всего ответ его звучал уклончиво: «Креативный консультант». Ему самому порой делалось любопытно, что бы, черт побери, это могло означать. Но поскольку при слове «креативный» в глазах женщин загорался восторженный интерес, он щеголял этим выражением, когда только мог.

— Я профессиональный воздухоплаватель. Летаю на воздушных шарах, — сказал он Коко.

Она расхохоталась в голос и замахала на него обеими руками:

— Ничего подобного!

Примерно такой реакции он от нее и ожидал. Это явилось еще одним подтверждением того, что он верно ее оценил. Он улыбнулся с видом оскорбленной добродетели.

— Вы мне не верите?

— Разумеется, нет. Вы что же, всегда летаете на своем шаре в костюме и при галстуке?

— Как знать, кого повстречаешь там, наверху. — Голос его звучал уверенно и непринужденно. Она только что обозвала его лжецом, а он даже и бровью не повел.

— Нет, Винсент, в самом деле, кем вы работаете?

— Крановщиком.

— Что? Крановщиком?

— Да, на подъемном кране. Он похож на большую цаплю. Знаете, такие длинноногие…

На сей раз она попыталась приглушить свой смех, но он прозвучал столь же громко, как прежде. А это означало, что шутки его пришлись ей по душе.

— Ну скажите же мне, наконец!

— Жарю картофель фри. Это делается так: погружаете ломтики в кипящее масло…

Большинство женщин легко попадались на эту уловку. Он их отвлекал, шутил с ними, заставляя их смеяться, но правды не говорил до той минуты, пока не начинал улавливать в их смехе нотки недовольства. Вот тогда-то, услыхав наконец из его уст ответ на свой вопрос, они бывали удовлетворены услышанным и начинали испытывать к нему едва ли не благодарность.

Он увидел, как веселые искорки в ее глазах погасли, хотя губы все еще продолжали улыбаться. Еще немного, и ей надоест эта игра, она по-настоящему рассердится или, чего доброго, примет его за психа.

— Я рекламирую различные товары.

— И у вас это хорошо получается? — тотчас же спросила она.

— Виноват?

Прежде ему такого вопроса не задавали. Во всяком случае, после десятиминутного знакомства. Такая бесцеремонность обескуражила и одновременно заинтриговала его.

Она взяла с прилавка тот самый пояс с резинками, которым он размахивал перед ней несколько минут назад, и протянула ему со словами:

— Продайте мне это.

Что ж, идея была свежей и забавной. Коко ловко и умело продолжала начатую им игру. Этрих сосредоточенно кивнул, взял у нее вещицу и окинул ее оценивающим взглядом. Он был мастером своего дела, и ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы с блеском решить поставленную ею перед ним задачу.

— Я не стал бы вплетать в рекламу данного изделия эротику, слишком уж это банально. Перед глазами сразу возникает до боли знакомая картина — красотка на пляже, которая лежит спиной к зрителям и задумчиво глядит на море. Всю ее одежду составляет вот это. А рядом примостился этакий роскошный самец, поедающий ее глазами. Забудьте об этом. Сюжет затаскан, надоел. Кстати, о какой рекламе речь — телевизионной или газетно-журнальной?

Коко, скрестив руки на груди, пожала плечами.

— Все равно. Так, значит, долой голых девиц?

— Долой. Апеллировать к сексуальности потребителя следует, рекламируя вещи скучные, будничные: крем для бритья, кухонные плиты. А чтобы продать нечто действительно сексуальное, надо действовать иначе.

— И как же, по-вашему?

В кармане пиджака у Этриха лежала открытка от бывшей жены Китти. Последняя терпеть его не могла, но открытки неизменно посылала красивые. Такой способ общения избавлял ее от непосредственных контактов с ним. На открытке, пришедшей нынешним утром, была изображена бежевая китайская собака. Морду и туловище пса покрывало такое количество складок, что бедняга походил на огромную сливочную ириску, подтаявшую на солнце. Голову пса, в глазах которого застыла печаль, увенчивало сомбреро с пестрой лентой. Положив открытку на прилавок, Этрих вытащил из другого кармана листок бумаги и черный фломастер. Он крест-накрест перечеркнул физиономию пса.

Коко взглянула сперва на открытку, затем на Винсента. Он уверенным движением бросил открытку на женский пояс, после чего большими печатными буквами написал на листке «Друг человека» и положил рядом.

— Примерно вот так. Двигаться станем в этом направлении.

Прежде чем поднять на нее глаза, Винсент охватил пальцами подбородок и задумчиво воззрился на плод своего вдохновения. Он лишь физически находился в ее магазинчике, мысленно же пребывал сейчас в своей родной стихии. Работа по-настоящему много для него значила, и он принимал ее всерьез, даже когда шутил, как теперь.

Через несколько недель он пригласил ее в ресторан «Акумар». Заведение было пренеприятное, но Этрих, один из постоянных его посетителей, давно с этим смирился. «Акумару» отдавали предпочтение руководители компании, где он служил. Здесь даже официанты были облачены в изысканные двубортные костюмы, белоснежные сорочки и галстуки. Они выполняли свои обязанности с таким видом, словно и подаваемые блюда, и посетители представляли собой одинаковую угрозу безупречной чистоте их одеяний.

Но, добившись в жизни определенных успехов, ты просто обязан бывать в таких местах, где тебя станут унижать за твои же деньги. Живя на свете, невозможно избежать мучений. Все человеческие существа непременно должны испытывать те или иные невзгоды, это неписаный закон жизни. И если тебе повезло достичь такого общественного положения, что никто не станет издеваться над тобой бесплатно, ты вынужден оплачивать эту услугу. Роскошные рестораны, дорогие бутики, дилеры компании «Мерседес-Бенц», твой личный тренер, уверяющий тебя, что ты до безобразия разжирел и потерял форму, — вот лишь несколько тому примеров.

— Почему он называется «Акумар»?

Этрих как раз собрался отправить в рот сооружение величиной с наперсток — нечто напоминавшее голову сардины, уложенное на некое подобие одуванчика, который в свою очередь покоился на кусочке хлеба.

— Наверное, по фамилии владельца.

Коко то и дело оглядывалась через плечо и вертелась на месте, чтобы получше разглядеть элегантный зал и посетителей. Этриху стоило бы ей сказать, что она себя ведет недопустимо, но он промолчал. Ему было даже приятно за ней наблюдать. Он успел устать от женщин с изысканными манерами, чью невозмутимость не могло поколебать ничто на свете. За исключением, пожалуй, Второго Пришествия.

Она покрутила в пальцах свой «наперсток» и наморщила нос.

— Не люблю рыбу. Можно, я не буду это есть?

— Ну разумеется. — Он наклонил голову в знак полной солидарности.

— «Акумар». Забавно выходит: если твое имя, к примеру, Билл и ты назовешь свой ресторан «У Билла», это будет звучать банально. А вот зато «Акумар» — экзотично. — Она опустила взгляд на раскрытое меню в серебряной обложке, лежавшее возле ее прибора. — Все здесь так заманчиво, Винсент. Как ты считаешь, что мне заказать? О нет! Ты только посмотри! — Нахмурившись, она сощурила глаза и стала пристальней вглядываться в строчки меню.

— Что такое? В чем дело?

— Да вот, видишь: название одного из десертов, «Бог в шоколадной глазури». Неудачная шутка. Нисколько не смешно и вдобавок неприятно.

Этрих с трудом подавил улыбку. Неужто ее взгляд на мир и в самом деле столь пуританский?

— Тебя это задело?

Она собралась было ответить, но тут рядом с их столиком появился явно куда-то торопившийся официант. Она вскинула руку, совсем как уличный регулировщик. Официант подчинился, повинуясь решительности этого жеста или чему-то неуловимому в выражении ее лица.

— Простите, это не мой столик. Но я могу позвать официанта, который его обслуживает.

— Я хочу, чтобы вы ответили на один вопрос.

— Видите ли, я занят и спешу…

— Нет уж, погодите.

Официант и Этрих как по команде сделали одно и то же: уставились на нее во все глаза.

— Что такое «Бог в шоколадной глазури»?

— Виноват?

— Один из десертов, указанных в меню. Видите? «Бог в шоколаде». Что это означает? — И она провела пальцем под одной из строчек в меню.

Официант с выражением крайней озадаченности на лице слегка наклонил голову, чтобы лучше разглядеть слово, на которое она указывала. Прочитав его, он с силой хлопнул себя по подбородку:

— О, это опечатка! Это следует читать как «Боб в шоколадной глазури», а вовсе не Бог! Надо будет немедленно доложить Акумару. Бог в шоколаде! Подумать только!

Официант умчался, а Этрих и Коко взглянули друг на друга, но не произнесли ни слова. Молчание затягивалось, и наконец он весело сказал:

— Ты, похоже, оказала Акумару услугу.

Но она качнула головой:

— Сомневаюсь, что они тотчас же бросятся перепечатывать меню. Но я не могла это так оставить. Признайся, тебя ведь удивила моя реакция?

Лгать было бессмысленно, это ее рассердило бы, поэтому он пожал плечами и нехотя сознался:

— Я не слишком религиозен. И знаешь, честно говоря, увидав это название в меню, счел его довольно забавным.

Лицо ее, обычно такое подвижное, словно окаменело. Впервые за все время их знакомства он не мог определить, что оно выражало. Но тут она подняла глаза на что-то находившееся позади него.

— Винсент?

Обрадованный тем, что этот неприятный разговор неожиданно прервался, Этрих вскинул голову, оглянулся и узнал в человеке, стоявшем за его стулом, Бруно Манна. Они служили в одной компании, часто вдвоем ездили в командировки и почти дружили. Бруно выглядел потрясенным.

— А-а, привет, Манн. Как дела?

— Я… Винсент, это правда ты?!

— Как видишь. Да что это с тобой?

Они не виделись всего несколько недель, но на лице Манна и в тоне его голоса было столько искреннего удивления, как если бы Этрих явился в «Акумар», неожиданно прервав долгое космическое путешествие.

Все еще продолжая таращить на Винсента глаза, Бруно прикоснулся к щеке двумя пальцами правой руки и недоверчиво покачал головой. В глазах его застыло выражение боязливого изумления. Но тут он перевел взгляд на Коко. Она глаз не отвела.

— Бруно, познакомься, это Коко Хэллис.

Они пожали друг Другу руки, но как-то машинально, безучастно, не улыбнувшись друг другу, не произнеся ни слова приветствия. Между ними не возникло даже малейшего намека на взаимный интерес. В этот миг раздался звонок телефона Этриха. Он вынул его из кармана и бросил взгляд на дисплей, чтобы узнать, кто звонит. Китти? Бывшая жена звонила, только если случалось нечто экстраординарное. Как правило, с детьми. Извинившись, он поднялся и вышел на улицу. Он повернулся спиной к окну ресторана, поднес мобильный к уху, а другое плотно зажал пальцем, чтобы приглушить окружающий шум.

— Алло.

— Винсент, это я, Китти.

— Привет. Что случилось? У вас все в порядке? — Он всегда старался держаться с ней дружелюбно.

В голосе его, когда он с ней говорил, проскальзывали нотки смирения, если не подобострастия. Он по-прежнему был к ней расположен, и многое в ней ему очень нравилось, но она его ненавидела. И всегда будет ненавидеть за то, что он сделал с ней и с их совместной жизнью.

— Винсент, только что произошла невероятная вещь. Не знаю, почему это она позвонила мне. Он ведь был твоим другом, а не моим. Я его почти не знала.

Этриху очень хотелось вернуться в ресторан, к Коко. Но, несмотря на свое нетерпение, он улыбнулся. Уж что-что, а поговорить Китти любила. Но в глазах Этриха это лишь прибавляло ей очарования. За годы брака он научился, сохраняя на лице выражение благожелательного внимания и интереса, уноситься мыслями к другим предметам и полностью отключаться от ее болтовни. При этом он вовремя подавал реплики, согласно кивал или отрицательно мотал головой. Так и теперь, слушая ее вполуха, он повернулся лицом к ресторанному окну и заглянул сквозь него в зал.

И увидел, к немалому своему удивлению, что Бруно сел за столик рядом с Коко и вступил с ней в оживленную беседу. Коко отчаянно жестикулировала, то и дело тыча указательным пальцем в грудь Бруно Манна. Со стороны казалось, что она его за что-то отчитывает. Бруно выглядел пристыженным. Он то виновато опускал голову, то вдруг вскидывал ее и обращал взгляд на Коко.

— … умер. Взял да и умер. Представляешь? Он ведь наш ровесник!

Этрих при этих ее словах снова полностью включился в разговор.

— Что? Кто умер, Китти? Я не расслышал. До чего же связь плохая. Кто умер?

— Бруно Манн. От сердечного приступа. Мне только что звонила его жена. Хотела тебя известить, но позвонила почему-то мне. Знает ведь, что мы в разводе…

От потрясения Этрих в буквальном смысле потерял дар речи. Да и все остальные чувства разом ему изменили. Он только и мог, что с силой сжимать и разжимать веки, словно ему запорошило пылью глаза. Он позабыл даже, что по-прежнему держит мобильный возле уха.

— Винсент?

— Я… Китти… Я… Перезвоню.

Он прижал ладонь ко лбу и крепко зажмурился. Он слышал теперь рев моторов, визг тормозов, но воспринимал все эти звуки словно сквозь какую-то преграду.

— Да что это с тобой? Вот не знала, что вы с Бруно были так дружны, — сочувственно проговорила Китти.

— Я перезвоню, — повторил он и отсоединился, прежде чем она успела ответить.

И продолжал смотреть на мобильник на своей ладони, словно тот мог ему как-то помочь. А может, и впрямь позвонить кому-нибудь и спросить: что мне теперь делать? Да и в любом случае, что ему, Этриху, следовало сделать в этой ситуации? Вернуться в ресторан? И как вообще умерший человек может находиться за ресторанным столиком и рассуждать о чем-то с Коко? Что, если просто сбежать отсюда? Но и этого ему делать не хотелось. Ему ничего не хотелось. И менее всего — смотреть через окно на Коко, на то, что там у них с Бруно происходит. Однако именно это он и сделал.

Бруно Манн ушел. Коко осталась одна и, приблизив к губам высокий бокал с красным вином, оглядывала зал. В конце концов она заметила Этриха, улыбнулась и жестом пригласила его подойти. Мертвец ушел. Но куда? Этрих мог бы, усевшись на свое место, спросить ее о чем они говорили вдвоем, пока его не было. При этом ему следовало бы соблюдать осторожность. Бруно мог вернуться, и кто знает, чем это кончилось? Но уж кем-кем, а трусом Этрих не был. Сжав в ладони серебристый мобильник, как будто это был талисман, способный защитить его от злых духов, он заставил себя взяться за ручку двери, открыть ее и войти в зал «Акумара».

В центре каждого из столиков горело по свече. Они были странного, необычного серо-голубого цвета, в тон скатертей. Коко, когда они только еще заняли свои места, обратила внимание на свечу, сказав, что неплохо было бы купить себе платье точно такого же цвета. И вот теперь, идя к ней через зал, Этрих поймал себя на том, что глаз не сводит с пламени свечи. Оно застыло в воздухе ровной оранжевой полоской, не дрожа и не колеблясь.

— Винсент?

Ему почудилось, что его имя было произнесено Бруно Манном. Но вот его снова окликнули, и голос был женский и принадлежал, безусловно, ей, Коко. А поскольку в голове у него все перемешалось, ему понадобилось время, чтобы прийти в себя и вновь обрести ясность мысли.

Все это время он глаз не сводил с язычка пламени. И вдруг обнаружил, что смотрит вовсе не на серо-голубую свечу на ресторанном столике, а на желтую.

Желтая свеча горела на тумбочке у кровати. У кровати, на которой лежал он, Этрих. Лежал на боку, навалившись всей тяжестью тела на руку, вытянутую вдоль туловища. Он лежал на кровати и смотрел на неподвижную полоску пламени желтой свечи. Все эти ощущения слились воедино. Он сел на постели и с трудом выдавил из себя: «О-о!»

Коко с тревогой спросила из-за его спины:

— Что с тобой? Тебе нехорошо?

Они лежали в ее постели. Взглянув на свое голое колено, Этрих понял, что лежит рядом с Коко в чем мать родила. Потрясение. Облегчение. Мысли и чувства, тесня друг друга, казалось, вырвались наружу из его головы и метались в окружающем пространстве как стая птиц. Получалось, что находился он вовсе не в «Акумаре», а в кровати Коко Хэллис и смотрел на ее желтую свечу. Ох уж эта Коко с ее свечками! А Бруно Манн ему не иначе как просто приснился. Надо же, он и не заметил, как его на несколько минут сморил сон.

Она провела ладонью по его затылку, потом пальцы ее скользнули вдоль позвоночника, ниже, ниже, до поясницы.

— Так в чем дело? Что с тобой такое? — Голос ее звучал ласково.

— Боже, что за удивительный сон мне приснился! Все было так живо, ярко, так чертовски правдоподобно, до мельчайших деталей. — Он помотал головой и с силой потер ладонями лоб и щеки, восстанавливая кровообращение.

Она снова медленно, ласково провела ладонью по его спине, сперва вверх, потом вниз. И громко зевнула.

Это его разозлило. Он никак не мог прийти в себя после кошмарного сна, его все еще трясло, а она возьми да и зевни, как ни в чем не бывало. В душе, однако, он понимал, что несправедлив к ней. Ведь кошмар привиделся только ему. Он попытался подавить в себе раздражение. Ему хотелось перевернуться на другой бок, взглянуть на нее, прикоснуться к ее нежной коже. Это вернуло бы его на землю. Коко была потрясающей любовницей. Из всех женщин, с кем он был близок, она единственная во время оргазма хохотала, как счастливое, беззаботное дитя. После первой их близости она, немного поколебавшись, спросила, не задевает ли это его чувства? Нет, наоборот, ему очень это нравится. Да и может ли быть иначе?

Ему хотелось дотронуться до нее и заняться с ней сексом. Она что-то произнесла, как раз когда он поворачивался к ней. Слов он не разобрал. Она лежала на животе. Он залюбовался плавными изгибами ее бедер. Она не стеснялась собственной наготы и не раз говорила, что ей нравится, когда он разглядывает ее тело. Голову она повернула лицом к стене, а руки ее были вытянуты вперед, как у пловца в бассейне. Этрих опустил ладонь на ее ягодицу. Коко лежала не шевелясь. Кожа у нее была теплой. Ему очень это нравилось, — у Коко всегда была теплая кожа.

Ладонь его переместилась на ее лопатку, потом поднялась к тонкой шее. Она коротко стригла волосы. Он отвел мягкие пряди с ее затылка. И замер. На шее у кромки волос виднелось что-то темное. Прищурившись, он силился разглядеть в тусклом свете свечи, что это такое. Но видел лишь расплывчатую темную отметину. А ведь он отчетливо помнил, что у нее на этом месте не было ни родинки, ни родимого пятна. И тогда, не давая ее волосам рассыпаться и скрыть от него верхнюю часть шеи, он наклонился к ней.

Это оказалась татуировка. В полумраке спальни она казалась черной. Несколько печатных букв, шрифт самый что ни на есть простой. Буквы складывались в слова: «БРУНО МАНН». Имя и фамилия покойника были вытатуированы на шее Коко Хэллис у самого затылка.

Этрих соскочил с кровати как ошпаренный. Его и в самом деле как будто обожгло — внутри и снаружи.

— Что это?! Что это такое? Остановившись посреди комнаты, он с яростью ткнул пальцем в сторону своей юной любовницы, которая так и не шевельнулась. Коко сохраняла все ту же безжизненную позу. Она лежала на животе, лицом к стене, с вытянутыми вперед руками.

— Коко, да посмотри же ты на меня Христа ради! Что это у тебя? Что за татуировка?

Но она ничего ему не ответила. На миг Этриху даже показалось, что она умерла. Стоило ему увидеть ее немыслимую, невозможную татуировку, как она взяла да и умерла. Это ее убило. Но он тотчас же отбросил эту мысль, как безумную. Ему захотелось подойти к ней и дотронуться до нее. А еще больше ему хотелось немедленно натянуть на себя одежду и сбежать отсюда.

— Коко!

Она наконец подняла голову и медленно повернула к нему лицо. Открыла глаза, посмотрела на него:

— Что?

— Откуда у тебя эта татуировка? Почему ты…

Она пробормотала что-то, так, словно разговаривала во сне.

— Что? Что ты сказала?

Он приблизился к ней на пару шагов. Ему необходимо было услышать ее ответ.

Она заговорила громче. В голосе ее слышалось раздражение.

— Я сказала, что это ведь твой сон. И кому как не тебе знать, кто такой Бруно?

И, словно в подтверждение сказанного, она положила руку на затылок и провела указательным пальцем по надписи у кромки волос. Этриха при виде этого жеста словно током ударило.

— Но почему… Но откуда эти буквы появились на твоей шее? Я точно знаю, что до сегодняшнего дня их там не было!

Коко резко села на постели и уставилась на него не мигая:

— Верно. Не было. «Бог в шоколадной глазури», Винсент? Помнишь эту часть твоего сна? Ты еще сказал тогда, что не слишком-то религиозен.

У него подкосились ноги. Она знала его сон во всех подробностях!

Протянув руку, она взяла с ночного столика пачку «Мальборо». Вытащила сигарету и прикурила ее от свечи. И в те несколько секунд, пока язычок пламени перемещался со столика, где стоял подсвечник, к кончику ее сигареты и обратно, по комнате двигались огромные тени. Сделав глубокую затяжку, она откинула голову и выпустила узкую струйку дыма к самому потолку.

— Сядь-ка сюда, Винсент. Давай покурим. Тебе ведь нравится курить. — Она с улыбкой взглянула на него.

Этрих послушно подошел к кровати и сел на самый краешек. А что ему оставалось? Он много чего хотел ей сказать, но слова как-то не шли с языка.

— Придвинься поближе. Чтобы я могла до тебя дотронуться. — Рукой, в которой была зажата сигарета, она поманила его к себе.

Но он, зажмурившись, помотал головой:

— Нет, мне и здесь хорошо.

Она снова улеглась на постели и устремила взгляд в потолок. Сделала затяжку и попыталась выпустить дым колечком, но оно вышло неровным и блеклым и быстро растаяло в воздухе.

— Сколько времени мы знакомы?

Она была само спокойствие. Мир Этриха только что взорвался, а она безмятежно спросила, как давно они встречаются, господи помилуй.

— Месяца полтора или два. Точно не помню. Расскажи мне о татуировке, Коко. Пожалуйста.

— Ладно, но сперва выслушай меня внимательно, Винсент. То, что я собираюсь тебе сейчас рассказать, очень важно.

И ее большие глаза обратились к его лицу. Взгляд ее был требовательным, даже повелительным. Он молча кивнул.

— Значит, договорились. Ты хорошо помнишь свою жизнь до момента нашей встречи?

Вопрос этот показался ему настолько неуместным, что он сперва решил, что ослышался.

— Помню ли я свою жизнь? Еще бы мне ее не помнить!

— В таком случае ты и больницу должен помнить. Все то время, что ты там провел, когда заболел.

— ЧТО?

Этрих был здоров. Он никогда и ничем не болел. За исключением разве что простуды, которую подхватывал каждую зиму, да и ту переносил на удивление легко — чихал и сморкался дня по три кряду, не больше. Порой у него побаливала голова и он принимал аспирин. Но и только. Даже с зубами у него проблем не возникало, и к дантисту он заглядывал редко.

— Ты это о чем? Я в жизни не лежал в больнице!

— И не помнишь Тиллмана Ривза и Черную Сучку Мишель?

— Что еще за сучка? Что за чепуху ты городишь?

Произнося это, он вдруг почувствовал, как его мысленное пространство медленно заполняется памятью. Так наливается в стакан густая жидкость. Сравнение это, пришедшее ему на ум, было на удивление точным — перед его внутренним взором постепенно предстала картина… лицо чернокожего мужчины, усталое, осунувшееся от недуга и тем не менее смеющееся. Зубы у него были крупные и желтые. Глаза ввалились, щеки запали, но он веселился от души.

Позади него стояла чернокожая женщина в белом халате. Медсестра. На груди у нее красовался бейджик с надписью красными буквами: «Мишель Маслоу, МС». Брови ее были сурово нахмурены, но рот, явно помимо ее воли, растянулся в улыбке. Это делало ее похожей на школьную учительницу, уличившую старшеклассников в какой-то безобидной проделке. Пышные формы и белоснежное платье сестры резко контрастировали с видом больного, лежавшего на кровати. От нее веяло силой и здоровьем, он же казался скорее мертвецом, чем живым человеком.

Воинственно подбоченившись, сестра Маслоу изрекла:

— Это вы, профессор, дали мне такое гадкое прозвище. Вот мистер Этрих, он не то что некоторые. Он настоящий джентльмен. А не такой бессовестный, как вы, Тиллман Ривз. — Голос у нее был глубоким и на удивление звучным. С такими голосовыми связками она могла бы командовать десантниками.

Глаза, в которых застыло выражение веселья и страдания, по-прежнему были устремлены на лицо Этриха.

— Берегитесь! Во дворе злющая черная сучка.

Сестра скорчила свирепую гримасу и осуждающе поцокала языком.

— Давайте-давайте! Продолжайте в том же духе. Только как бы вам на себя пенять не пришлось! Постыдились бы хоть своего соседа, мистера Этриха. А то, что вы больны, профессор, не дает вам права хамить персоналу, вот так-то!

Улыбка на осунувшейся физиономии Ривза стала еще шире. Он обернулся к ней через тощее плечо и оживленно возразил:

— То, что я прозвал вас Черной Сучкой, вовсе не означает, что я отношусь к вам без должного уважения, сестра Маслоу. Наоборот, я считаю, что мне с вами очень даже повезло — шутка ли, встретить под конец земной своей жизни Цербера во плоти! Кстати, выходит, я долгие годы заблуждался насчет пола этого песика. Ведь вы женщина. Помнится, Гесиод в своей «Теогонии»[1] утверждал, что у Цербера пятьдесят голов, но все они ничто по сравнению с одной вашей, мадам. Я в этом убедился, пока лежал здесь.

Она скрестила руки на груди:

— Пять десятков, говорите? Верно. Я ведь не поленилась отыскать в энциклопедии этого вашего Цербера, про которого вы по целым дням толкуете. И если уж вам взбрело на ум обозвать меня собакой, стерегущей врата ада, так советую вам поберечься: у меня полон рот клыков!

— Гав!

Она немного наклонилась вперед, намереваясь ему ответить. Лицо ее осветила широкая улыбка. Этрих, внимательно взглянув на нее, внезапно обнаружил, что она вовсе не толстая — просто очень уж крепко сбита. Под темной кожей полуобнаженных рук играли тугие мускулы. Он нисколько не сомневался, что при желании она вполне смогла бы сгрести их с Ривзом в охапку и подбросить в воздух.

И в этот миг тент рухнул. Во всяком случае, собственная смерть запечатлелась в памяти Этриха в виде именно этого образа. Его жизнь внезапно стала не чем иным, как большим парусиновым тентом цирка шапито, и кто-то взял и повалил все опоры, на которых тот держался. Его земное бытие разом захлопнулось, сложилось, рухнуло под звуки дружного смеха медсестры Маслоу и Тиллмана Ривза. Он почти не почувствовал страха, скорее просто опешил от неожиданности, настолько быстро все произошло. Он не мог вздохнуть. Все органы и системы его тела вдруг перестали работать — язык, губы, горло, легкие. Одной короткой секунды хватило на то, чтобы все его существо плотно затворилось в себе, как устрица между сомкнутыми половинками раковины. Ни стона, ни хрипа, ни единого жеста, взмаха рукой, попытки кивком позвать на помощь. Ничего. С ним было покончено. Он понял, что умирает, лишь через миг после того, как жизнь его покинула. Винсент Этрих умер, глядя на смеющихся людей.

Разумеется, он очутился в кромешной тьме. Он угодил в никуда, в пустоту, которая, как он тотчас же с удивлением обнаружил, была вовсе не беспредельной, а имела границы, и он чувствовал их близость. Ощущение было такое, как если бы его заперли в маленьком темном чулане. Ощущение? Да, ошибки здесь не было: умерев, Этрих не утратил способность чувствовать. Стоило ему осознать этот невероятный факт, как его ослепила вспышка света, нестерпимо яркая, как луч прожектора, направленный прямо в глаза.

— Поздравляю, Винсент. Что и говорить, тебе давно пора было увидеть и понять все это. Вот, держи сувенир.

Все еще жмурясь от яркого света, он почувствовал, как ему что-то вложили в руку. Рука. У него была рука. И кожа на ней могла осязать. Опустив глаза вниз, он увидел на ладони маленький квадратный кусочек бумаги. Фотография? И вскоре, когда зрение обрело былую ясность, он смог как следует ее разглядеть. Голова его непроизвольно откинулась назад, как будто ему поднесли к носу пузырек с нашатырем. Потому что на фото было изображено то, что он видел в последний миг своей жизни: хохочущие Тиллман Ривз и Черная Сучка Мишель. Оба глядели прямо в объектив.

С трудом оторвав взгляд от фотографии, Этрих обнаружил, что по-прежнему находится в спальне Коко. Он сидел в чем мать родила на краешке ее кровати.

— Наконец-то! А то ведь я уже всякую надежду потеряла.

Резко вздохнув, она встала с кровати, прошагала к двери и вышла из комнаты. На него она даже не взглянула. Через несколько секунд он услыхал, как сработал сливной бачок. Она вымыла руки и вернулась в спальню. Остановилась посреди комнаты и обратила на него торжествующий взгляд.

— Я умер?

Он с трудом заставил себя произнести это слово, голос его предательски дрогнул в самом начале, на протяжном «у» и в конце: вместо твердого «р» с губ сорвалось что-то совсем невнятное.

— Да, Винсент, ты умер.

— Так я мертв?

— Нет, ты был мертв. А теперь снова жив. Посмотри вокруг хорошенько. Все как прежде. Твоя жизнь продолжается.

Он помотал головой. До него не сразу дошел смысл ее слов.

— Почему? Почему я вернулся к жизни? Почему я не помнил, что умер?

Собственный голос показался ему каким-то странно тонким, тихим, чужим. Словно доносился откуда-то издалека. Голос ему изменил. Все, что до сей поры он привык считать своим миром, вдруг изменилось до неузнаваемости и потеряло всякий смысл.

Коко, остановившаяся неподалеку от него, убрала ладони с обнаженных бедер и красноречиво развела руками. Она не знала.

— Но тогда кто ты такая? Уж это-то тебе должно быть известно.

Плутовато улыбнувшись, она несколько раз качнула головой.

— Я — Коко.

— Скажи мне, кто ты?

— Твоя радость. Пиратская карта острова сокровищ. Клады отмечены крестиками. Да ты и сам видел. — Слегка наклонив голову, она коснулась пальцами шеи под самым затылком. Там у нее было вытатуировано имя Бруно Манна. — Я здесь, чтобы удержать тебя от любого ложного шага. Твой ангел-хранитель. Я полномочный представитель всех тех, кто обитает там, наверху, и я должна помочь тебе найти верный путь, Винсент. — Немного понизив голос, она добавила: — Ты вернулся к жизни в тот самый миг, когда увидел меня сквозь витрину магазина. Поэтому я спросила, помнишь ли ты свою жизнь до нашей встречи?

Такое невозможно было даже представить себе, а уж тем более — поверить в реальность подобного кошмара. Этриха замутило. Закрыв лицо ладонями, он усилием воли загнал свой здравый смысл назад, в клетку мысленного пространства.

— Так я умер? Умер, а после воскрес, вернулся к жизни, к той же самой, прежней жизни? — Говоря это, он обращался не к ней, а к себе самому. Ему необходимо было произнести эти слова, вслушаться в их звучание. Он закинул голову назад и крикнул: — Но тогда почему я не помню? Не помню, что со мной было после смерти? Разве такое могло стереться у меня из памяти?

Коко приняла позу бейсболиста, готового принять очередную подачу.

— Ты месяц пролежал в больнице с диагнозом рак печени. Под конец тебя перевели в палату к Тиллману Ривзу, который тоже был при смерти. Черная Сучка ухаживала за вами обоими.

Этрих протестующе крикнул:

— Но я этого не помню! Ничего! Как такое возможно?! Как?! - Он чувствовал, что близок к помешательству. — Зато я не забыл того, что было за час, за минуту до нашей встречи, я помню абсолютно все, что делал в тот день. Утром оделся…

Она лишь головой покачала:

— Нет, это ложные воспоминания, Винсент. Самообман. Ты мысленно перенесся в прежние времена, в те сотни четвергов, пятниц и выходных, которые были так похожи один на другой. Тебе припомнились те дни, когда твое сердце еще билось и ты был уверен, что времени у тебя впереди хоть отбавляй. И вот теперь ты так перетрусил, так испугался правды, что сунул руку в тот битком набитый мешок и вытащил из него одно из старых воспоминаний.

Стоило словам: «…когда твое сердце еще билось…» слететь с ее губ, как он почему-то сразу ей поверил. До этого момента он нетерпеливо желал уличить ее во лжи, собирался потребовать от нее каких-то доказательств. Он уже готов был, скрестив на груди руки и вскинув подбородок, бросить ей: «Докажи!» Но после этой фразы ни в каком подтверждении реальности происходящего он больше не нуждался, «… когда твое сердце еще билось…» Прошедшее время.

Он медленно убрал ладонь левой руки с колена и повернул ее вверх. И прижал к запястью два пальца правой руки, нащупывая пульс. Коко все еще продолжала говорить, и он надеялся, что она не заметит этого его движения.

Пульса не было. Он сильнее надавил подушечками пальцев на край запястья. Ничего. Его пульс исчез. Но быть может, с шейной артерией дело обстоит иначе? Он, уже не таясь, поднес руку к горлу. То же самое. «Когда твое сердце билось». У Винсента Этриха сердце биться перестало.

Его начало колотить. Он сидел и трясся, как больной малярией. Во рту у него громко клацали зубы, и он ничего не мог с этим поделать. Рассудок покидал его, еще немного — и выскользнет из этого раздавленного ужасом комка страдающей плоти, который еще час назад был Винсентом Этрихом, успешным бизнесменом, элегантным волокитой, сносным отцом и вегетарианцем. Сжав лицо ладонями, зажмурившись и уперев локти в колени, Этрих стал раскачиваться взад-вперед. И тихонько завыл от ужаса, сам того не осознавая. В звуках, которые он издавал, не было ничего человеческого. Они рождались у него в животе, в области солнечного сплетения, потом поднимались к горлу и оттуда, нарастая, вырывались сквозь ноздри. В них было столько страха и отчаяния, что даже Коко не на шутку встревожилась и участливо окликнула его:

— Винсент!

Но он не удостоил ее ответом, а продолжал подвывать, по-прежнему ритмично качаясь взад-вперед, как раввин на молитве.

— Не будем терять время! Эй! Посмотри на меня!

Он не отреагировал на этот призыв. К чертям ее!

Терять время? Его только что выпотрошили, а она требует от него внимания к своей персоне.

Вдруг до слуха его долетели какие-то выкрики, хохот, улюлюканье, уличный шум. Звуки эти раздавались так близко, что он вынужден был открыть глаза. И первым, что он увидел, оказалось желтое такси, пронесшееся мимо и обдавшее его брызгами грязной воды из лужи. Он вскочил на ноги. И обнаружил, что сидел-то — на бордюрном камне в паре футов от проезжей части. Машины сновали по улице одна за другой. Одежды на Этрихе по-прежнему не было. Он переживал наяву кошмар, который хоть раз в жизни снится почти всем: очутился в чем мать родила посреди оживленной улицы, вызвав немалое оживление среди многочисленных прохожих. Все они, разумеется, были подобающим образом одеты.

На него неодобрительно косились, указывали пальцем, над ним хохотали, ему свистели. Коко, очутившаяся в нескольких футах от него, тоже была голой. Она ужасно злилась и не скрывала этого. Глаза ее метали молнии. Этрих, едва не утративший рассудок из-за пережитого только что потрясения, как оказалось, сохранил способность смущаться, испытывать неловкость перед посторонними людьми, несмотря на то что весь мир его рухнул. Он инстинктивно прикрыл ладонями пах. Это вызвало у зевак новый взрыв хохота.

Тем временем к Коко вразвалочку подошел парень в кожаной куртке. Окинув ее взглядом с ног до головы, он одобрительно ухмыльнулся.

— Эй, детка, сторгуемся?

Коко, никак на это не отреагировав, сердито отчеканила:

— Ну, так что? Теперь ты соизволишь на меня посмотреть?

— Послушай, бэби, так не годится! Я ведь с тобой говорю!

Коко медленно повернулась к парню и негромко, так, чтобы слышать ее мог только он, произнесла:

— Ладно, теперь насчет тебя, Берни. Ты обрюхатил и бросил двоих девчонок. И детей своих ни разу не видал. Ты не пошел на похороны собственной матери, а Эмили, та, с которой ты сейчас спишь, вовсю развлекается с другими, пока ты в рейсах. Довольно с тебя или мне продолжать?

Глаза у Берни округлились. Он стал похож на загнанную в угол крысу. Не ответив Коко ни слова, он повернулся и бросился прочь.

— Не пора ли и нам, Винсент? А то я что-то здесь озябла.

И она широким жестом обвела всю улицу, растущую толпу зевак, которая собралась вокруг них.

— Да! Вытащи нас отсюда.

Не успел он это произнести, как оба они снова очутились в ее спальне, где было по-прежнему темно и тихо.

— Что же мне теперь делать, Коко? Что я, по-твоему, должен делать?

Она ничего не отвечала. Молчание ее было пугающим. Этрих понял: она ждет, чтобы он сам догадался, что ему надлежало сделать в первую очередь. Но ему решительно ничего не приходило в голову. На всякий случай он снова пощупал у себя пульс. Но под кожей у него больше не существовало подтверждения того факта, что он жив, и мысль об этом была непереносима.

Он вспомнил, каково это — иметь пульс. Как сердце, бешено колотясь, подскакивало к горлу, стоило ему понервничать во время деловых переговоров или встретить симпатичную незнакомку. Лежа на левом боку, он всегда слышал ритмичный глухой звук двойных ударов, от которого ему становилось не по себе.

Мы знаем, что в груди у нас бьется сердце, а по жилам струится кровь, но вспоминаем о том, что нам не свойственно бессмертие, лишь услыхав биение собственного пульса.

Сейчас он его не слышал. Растерянно уставясь на свое запястье, он силился что-то припомнить, и наконец это ему удалось. Он сделал глубокий вздох и на выдохе произнес:

— Манн…

Сперва ему показалось, звуки эти лишены какого-либо смысла, но через несколько мгновений в глубине его сознания, в обители его чувств и мыслей раздался звон дверного колокольчика. И какая-то часть его существа поспешила отворить дверь. На пороге застыло неправдоподобно огромное слово «манн», а позади него еще один гость: Бруно Манн.

Ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы осознать значение происшедшего. Взглянув на Коко, он произнес это имя вслух. Лицо ее хранило бесстрастное выражение, но ему не составило труда догадаться, что она ждет его пояснений.

— Я видел Бруно, хотя тот и умер. Выходит, мы с ним в одинаковом положении. А ты о чем-то беседовала с ним в ресторане. Ты уверяла меня, что я воскрес из мертвых, когда впервые тебя увидел. — Пламя одной из свечей на туалетном столике заколебалось. Этрих покосился на него и провел языком по губе. Его сознание, переведя дух, устремилось в погоню за следующей мыслью. — Так что это, наверное, случается со всеми, кому выпало вернуться в этот мир. В момент своего возвращения они встречаются с тобой. — Теперь он просто рассуждал вслух. Коко при этом присутствовала, но ее реакция на его слова казалась ему сейчас куда менее важной, чем собственное постижение произошедшего. — Мне надо отыскать Бруно и обсудить с ним все это. — Он принялся рассеянно постукивать одним указательным пальцем по другому. В голове у него прояснилось, план действий был почти составлен. — Ты, вероятно, ничего мне больше не расскажешь. Так что мне придется найти его, и мы обменяемся соображениями. Именно этим я и займусь. Неплохой план, верно?

Он отвел взгляд от указательных пальцев. Коко исчезла. Он вспомнил, как она жаловалась, что озябла, и решил, что она отправилась за одеждой. Подперев подбородок ладонью, он принялся мысленно составлять список ближайших дел. Чувствовал он себя если и не вполне хорошо, то, во всяком случае, гораздо лучше, чем прежде. Этриха всегда отличал здоровый прагматизм. Вопросов к Коко у него накопилось хоть отбавляй, но он почти не сомневался, что она не станет на них отвечать. Ему придется до всего доискиваться самому.

Но кое-что узнать было просто необходимо. Без этого он не мог ничего предпринять. И лишь одна она могла ему в этом помочь. Внезапно им овладело нетерпение. Поднявшись на ноги, он отправился ее искать.

Квартира, в которой обитала Коко, была довольно скромной для ангела-хранителя, или кем бы там она ни являлась на самом деле. Единственная спальня, гостиная, служившая также и столовой, кухня, ванная — и все. Этриху понадобилась всего пара минут, чтобы обойти комнаты и убедиться: она исчезла. Его это нисколько не удивило. Он лишь пожал плечами. Что бы это могло означать? Покинула ли она его навсегда или только на время?

В гостиной у окна стояла кушетка с белоснежной обивкой, а спереди от нее — круглый стеклянный журнальный столик. На его поверхности лежали два предмета, которых, Этрих был в этом уверен, прежде здесь не было. Коко предпочитала ничего не держать на столах. Кроме подсвечников, разумеется. Она сама ему об этом говорила. Подойдя к столику, он склонился над ним. Две фотографии. Одну из них, со смеющимися Тиллманом Ривзом и Черной Сучкой, он уже видел. На другой красовался затылок Коко с татуировкой «Бруно Манн» крупным планом.

Взяв в каждую руку по фотографии, он переводил взгляд с одной на другую. Татуировка под затылком и двое смеющихся чернокожих. Сами по себе изображения мало что значили, но для него они знаменовали его собственное воскресение. По пути в спальню за одеждой он решил, что если не сумеет найти Бруно, то попытается отыскать Мишель Маслоу.