Кестлер АртурДевушки по вызову

Артур Кестлер

Девушки по вызову

А. Кабалкин, перевод с английского, 2002

Анонс от издательства:

Артур Кестлер (1905-1983) - журналист и психолог, писатель и общественный деятель, всемирно известный своим романом-антиутопией "Слепящая тьма" ("Darkness at Noon", 1940 г.), ознаменовавшим его разрыв с Коммунистической партией и идеологическое возрождение. Венгр по рождению, Кестлер жил в Германии, Австрии, Франции, короткое время - в СССР (Туркмения), Палестине, Испании, США и, до самой своей трагической гибели в Англии, Большое влияние на творчество Кестлера оказала его встреча в Париже с Сартром (1946 г.), хотя близкими друзьями они так и не стали.

"Девушки по вызову" - отнюдь не то, что подсказывает первая ассоциация: так, в шутку, прозвали группу ученых, кочующих с конгресса на конгресс, но, как известно, в каждой шутке есть доля правды. Этот роман, названный автором "трагикомедией с прологом и эпилогом" - по сути, философская притча-триптих, где первая и последняя части ("Недоразумение" и "Химеры"), казалось бы, никак не связанные ни со второй, основной частью, ни между собой, создают изысканное обрамление, расставляя все нужные акценты.

Содержание:

Пролог

Девушки по вызову

Воскресенье

Понедельник

Вторник

Среда

Четверг

Пятница

Суббота

Эпилог

Пролог

Недоразумение

Три части этого произведения, хотя и разные по стилю, месту и времени действия, задуманы как вариации на одну и ту же тему.

А.К.

Из голого склона торчат кости земли. У древних скал есть лица, я вижу на них усмешку. Корни мертвых олив, извивающиеся в белой пыли, подобны змеям: вот-вот они вцепятся мне в сандалии, и я рухну, придавленный своим грузом. Над нашей процессией вьются не голубки, а стервятники. Кровь моя высохла на терновых шипах, и на голове чернеет новый венец - мухи, слетевшиеся на кровь. Три голодных пса следуют за нами на почтительном расстоянии. Истинно, процессия царю под стать.

Отец, если ты меня видишь, то как можешь ты это сносить? Всемогущий, остановивший Солнце, разве не в твоей власти хотя бы чуть-чуть сдвинуть бревно, сокрушающее мое плечо, чтобы сучок рвал мышцу, но не раздавил ключицу? Это будет не так больно - на то я и целитель, чтоб разбираться в таких вещах. Только себя самого я не могу исцелить, даже немного сдвинуть бревно - и то мне не под силу: при малейшей попытке оно соскользнет. А стоит мне упасть, как меня снова станут бить кнутом, и тогда я могу закричать. Или даже обмочиться. Говорят, когда упавшего поднимают, он может обмочиться, а это вызывает у них смех. Случаются и более постыдные оплошности. Не должен отец допустить, чтобы такое случилось с сыном.

Ты издевался над Авраамом, ты подбивал его перерезать горло первенцу и только в последний момент схватил за руку. От твоего чувства юмора меня прошибает холодный пот. Это уродливое представление разыгрывается перед пустым залом, только для твоего удовольствия. С единственной целью заставить тебя услышать, пробудить тебя от сна.

Когда ты уснул, когда отвернулся? Когда Давид стал гонителем Авессалома? Или раньше, когда Каин убил Авеля? Ты поступил с адамовым семенем невеликодушно, Всемогущий. Часто, придавленный ночной теменью, я размышлял, поглядывая на остальных, спящих под луной без задних ног, не ты ли был демоном глухоты и немоты, вселившимся в юношу, которого мне привели, когда мы спустились с горы, Не ты ли прикинулся бесом, которым был одержим тот юноша, не ты ли терзал его, награждая судорогами, от которых он готов был сгореть в огне, утонуть в воде, лишь бы положить конец своим мучениям? Не ты ли играешь во все эти игры с семенем адамовым? Или ты всего лишь погружен в неведение и сон? Скоро я узнаю ответ. Скоро я поменяюсь местами с этим бревном: тогда уже не я буду его влачить, а оно окажется отягощенным мною. То будет испытание для тебя. Тогда мне и будет ниспослан ответ.

Я сам бичевал себя так яростно, как и не снилось солдатам, уставшим от бича: я принудил себя поверить, что ты всего лишь рассеян, что тебя занимают более важные заботы, нежели судьба твоих созданий, хотя неведение, что это могут быть за заботы, причиняет мне еще больше страданий, чем усердие солдат. Возможно, ты был занят иными помыслами и тогда, когда вошел в мою мать, эту плаксивую женщину, все время попадающуюся у меня на пути? Если дело в этом, если ты всего лишь отвлекся или задремал, то я стану, превозмогая боль, тянуть и тянуть тебя за рукав, пока ты не очнешься, пока цель не будет достигнута. Но если ты - тот самый демон глухоты и немоты, то тянуть тебя за рукав будет бессмысленной глупостью, а смерть - невыносимым страданием. Говорят, умирание, что мне уготовано, длится трое суток, если его не ускорят, переломав мне кости. Это будет слишком тяжко, кишечник мой наверняка не выдержит вознесения на такую высоту над осиротевшим миром, и все превратится в гнусную насмешку: и ты, пустынный мираж, и моя плаксивая прелюбодейка-мать.

Говори, проклятье, говори же, как ты разговаривал со мной в ту ночь, на горе, не притворяйся, что у тебя есть заботы поважнее! Разве не уверял я невинных сих, что ты перечел все волоски у них на головах, что даже падение малой птицы не происходит без твоей на то воли? И разве семя адамово не важнее птичьей стаи? Ты чувствуешь этот сучок, ломающий мне ключицу? Сдвинь его хотя бы чуть-чуть, как сдвигаешь своим дуновением горы.

Склон становится все круче: мы приближаемся к вершине. Скоро я узнаю ответ. Солдаты клянут меня все менее ретиво, потому что сами спотыкаются о камни, страшась тебя, грозного бога пустыни. Три пса по-прежнему не отстают; когда я родился, меня посетили три волхва. Ты ведь знаешь, у меня еще есть время передумать. Правитель посулил прощение, если я отрекусь. Отречься можно в любой момент, даже на столбе. Но к тому времени мне уже переломают руки, привязав их к поперечине. Солдаты говорят, что раньше вместо веревок использовали гвозди, но это не так надежно: казненный может оторваться и упасть. Возможно, боль я сумею вынести, хотя повешенные, говорят, воют, как волки, но в переломанных руках уже не останется целительной силы Раньше она в них была: они излечивали недужных, воскрешали мертвых, преображали прокаженных, изгоняли бесов. Истинно, я все это совершал, никто не сможет этого отрицать. Я творил ради тебя чудеса, отец, а теперь настал твой черед.

Тропа уже не так крута, я вижу верхушку холма. Но из-под моих ног сыплются камни, грозя меня опрокинуть, корни хватают за ноги, становясь непреодолимой преградой, и меня подталкивают, нахлестывают, как упрямого мула. Царская корона из мух беспокоит меня даже больше, чем боль в плече. Солнце стало пламенным клинком, но взор мой затянут дымкой. На дрожащей вершине холма ждут женщины, три плакучие ивы. Я не стану с ними говорить, но они будут наблюдать за моей казнью, за осквернением. Меня никогда не влекла их жадная плоть. Они хотят, чтобы их женихи были выношены в материнской утробе, но в этом нет смысла. Когда мертвые восстанут, женитьбе придет конец. Боль так сильна, что я больше ее не чувствую. Но если я упаду, то меня начнут бить, и тогда я возненавижу своих мучителей, а у тебя появится еще одно оправдание, чтобы отвернуться.

Если отец отворачивается от сына, то откуда тому знать о существовании отца? Я знаю, что ты существуешь, но о самом тебе знаю не больше, чем о мерзком бесе, из-за которого бился в конвульсиях тот юноша. Где-то там, в горах, жил деревенский дурачок, которому поклонялись язычники, лысый горбатый карлик, валявшийся в пыли и пожиравший собачьи испражнения. Старейшины преподносили ему их на золотом блюде. И вот я падаю, падаю, медленно-медленно приближаюсь к земле. Столб меня больше не гнетет, он не сломал мне хребет, и теперь они могут меня бить, сколько влезет. Я наслаждаюсь, уткнувшись лбом в песок: вокруг меня благословенный мир. Люди, стоящие вокруг, договариваются, как быть дальше, а я блаженно лежу ничком в белой пыли. Среди них появился еще один, деревенский парень с круглыми глазами, на чью голую спину кладут мое деревянное ярмо. Смотри, я снова стою, это не потребовало от меня усилий, они сами подняли меня, так осторожно... И вот я иду, поддерживаемый с обеих сторон, ступая по воздуху, как ступал некогда по озерной воде. Тогда я поддерживал глупого рыбака, которому недоставало веры, а теперь самого меня поддерживают ласковые солдаты, и они мне все равно что братья. Так Авраам вел сына к жертвеннику, и оба дрожали от страха, пока ты не отменил свой розыгрыш. Я не был уверен, что это тоже окажется розыгрышем, и немного трусил, но теперь я знаю.. В розыгрыше участвовали мы оба, поэтому наполовину это моя вина, и я должен еще раз объяснить тебе, почему я это сделал. Я пытался объяснить раньше, но ты не слушал. Я ХОТЕЛ УМЕРЕТЬ, ЧТОБЫ ТЫ ПРОБУДИЛСЯ. Только поэтому. Я думал, что ты спишь, отвлекся, занят чем-то другим и потому не знаешь о гнусностях и отчаянии в созданном тобой мире. Как еще я мог объяснить себе, зачем ты позволяешь всему этому свершаться, зачем допустил, при всей свой любви и всеведении, чтобы люди стали хуже, чем звери, хуже тех гадов, что извиваются среди камней, чтобы дыхание, которое ты вдохнул Адаму в ноздри, превратилось в драконов смрад, а семя его - в грязь, отравляющую землю? Вот я и пошел этим путем, чтобы ты проснулся. Молитвы мои не были услышаны. Я умел исцелять больных, изгнал парочку бесов, но во всеобщем помутнении умов, поразивших чад твоих, повинен ты сам. Но ты не пожелал ими заняться. Ты спал. Однажды я даже расслышал твой храп в рыданиях юноши, которого пытали солдаты.

И вот я избрал этот путь, обрек себя на страшную и мучительную смерть, чтобы привести тебя в чувство. Сыщется ли отец, которого не заставит раскаяться самоубийство сына? Сможет ли он равнодушно взирать, как сыну ломают руки, как его вздергивают на шест и оставляют сохнуть, словно пучок травы? Я знал, что ты не позволишь этому совершиться. Тебе придется вмешаться, а потом ты, в священной ярости, примешься наводить порядок, подобно тому, как сам я изгонял ростовщиков из храма. Так будут искоренены и палачи, и беспомощные жертвы.

Вот как я все задумал; но могли я поделиться своим замыслом с маловерными болванами? Они бы ничего не поняли. Ведь эти люди избрали свой путь из любви ко мне, а не к тебе, отец. Они видели, как я исцеляю недужных и кормлю голодных; это они одобрили, это им понятно. А вот твои хитрости им недоступны. Им не было позволено тебя изображать - это большая ошибка. Им говорилось, что увидевший твой лик карается смертью, и это тоже большая ошибка. Ибо люди не способны ни любить, ни понимать то, что лишено и формы, и содержания, то, чему нет подобия в их собственном мире. Потому мне пришлось рассказывать им притчи, кормить их подобием, образами, которых им недоставало. Я говорил, что вино - моя кровь, что хлеб - мое тело, что, глотая то и другое, они обретают Бога. Не мог же я им сказать, что решился на все это, дабы заставить тебя встрепенуться, вспомнить о своих обязанностях, потому что из-за этого они стали бы любить тебя еще меньше. Вместо этого я рассказал им притчу об Ионе, проведшем три дня и три ночи во чреве кита, и добавил, что сам пролежу три дня и три ночи в толще земли. Я повторил притчу об Ионе несколько раз, чтобы вбить ее в их тупые головы, так что в конце концов они ее усвоили и поймут теперь мое воскрешение, как поняли возвращение Ионы из глубин морских, Иосифа - со дна колодца. У них есть глаза, но ты от них прячешься, у них есть уши, но ты с ними не говоришь. Вот им и приходится довольствоваться притчами.

Только один человек понял мой замысел. Это был правитель. Сначала он удивлялся, почему я молчу, почему не отвергаю ложные обвинения. А потом все понял. Он посмотрел мне в глаза, ставшие для него распахнутыми окнами, повернулся ко мне спиной и умыл руки, и это тоже было притчей о том, что решение можем найти только мы с тобой. Да будет так.

Вот мы и на месте. Мне не нравятся эти приготовления. Солдаты, поддерживавшие меня, больше не выглядят добряками. Они потеют и тяжело дышат. Вот они меряют мой рост от венца до сандалий. Кажется, они настроены решительно. Значит, отец, наступил момент все отменить, прекратить этот пугающий розыгрыш. Авраам заносит нож, готовый поразить сына. Люди прижимают меня спиной к шесту. Это невозможно, они не могут так со мной поступить, этого нельзя вынести, Раздается волчий вой - не может быть, чтобы это был мой голос, Женщины смотрят во все глаза, губка у моих губ горька, но целительна: она затмевает мир, как глоток сна, Не может быть, чтобы это происходило со мной! Эти сломанные руки - не мои. Эта мерзость исторгнута не мной. Не меня возносят все выше в белых сполохах боли Я поднимаюсь и тону, ворочаюсь на колесе, меня проглотил кит. Солнце почернело, воздух пропитался тьмой, но мне нельзя терять сознание, Я должен посмотреть ему в глаза, если они у него есть. Отче, отче, как ты можешь все это наблюдать? Ты безмозглый дух, мираж в пустыне, подлое ничто, тебя нет и никогда не было. Только притча. И моя смерть - еще одна притча; ее запомнят, но значение ее переврут, станут пытать и убивать во имя притчи. Будут вести безумные войны, отстаивая ее правильное толкование. Будут казнить детей из-за любви к метафоре, заживо сжигать женщин во славу аллегории. Так свершится не моя, но твоя воля.

Девушки по вызову

Трагикомедия

Памяти гг. Бувара и Пекюше

Персонажи этой истории вымышлены, однако авторы, публикации и эксперименты, упоминаемые ими, подлинные.

Воскресенье

I

Ему стоило бы посигналить, - нервно заметил профессор Бурш, когда автобус, сделав крутой вираж, оказался в туннеле, канул во чрево окаменелого кита с внутренностями из зубчатого базальта. Туннель был настолько узок, что водителю приходилось тащиться по нему на первой передаче; казалось, острые камни стен вот-вот распорют борт автобуса, а то и разобьют окно. Старенький двигатель ревел так, что молодой копертинианский монах со щеками, похожими на румяные яблоки, сидевший в кресле перед профессором, был вынужден дождаться конца тоннеля, чтобы ответить:

-  У них богатый опыт. Ведь они по три раза в день ездят из долины в Шнеердорф и обратно.

-  Все равно, погудеть не мешало, - повторил Гектор Бурш. Его слова заглушил водопад, обрушивающийся в пропасть под узким мостиком, по которому они в этот момент проезжали. Потом они въехали в следующий тоннель, еще уже предыдущего и гораздо длиннее.

Молодой монах по имени Тони Каспари наслаждался подъемом в гору, хоть и был не так спокоен, как хотел казаться. Ни он, ни Бурш не знали, что жители деревни Шнеердорф, прославившиеся своих сочным юмором, прозвали три тоннеля на горной дороге, ведущей из долину к ним в деревню, "девственницами с колючками" и что средний тоннель настолько тесен, что в нем то и дело застревает рейсовый автобус. Когда это происходило, ремонтная бригада - а дорога ремонтировалась беспрерывно: то после схода лавины, то после ливня, оповещенная о происшествии надсадным гудением во чреве скалы, спешила на выручку застрявшему автобусу и его плененным пассажирам. Рабочие подсовывали длинные шесты - молодые прямые елки, очищенные от веток и коры - под передние или задние колеса, в зависимости от необходимости, раззадоривали сами себя дружным уханьем и, нажимая на шесты, как на рычаги, к удивлению пассажиров освобождали автобус из каменного плена. Видимо, тем же самым способом жители острова Пасхи придавали некогда вертикальное положение своим каменным истуканам, а древние египтяне возводили так свои пирамиды.

Зимой автобусы везли, главным образом, фройляйн с лыжами и палками для лыж. Те проявляли на этом серпантине склонность к истерике, хотя им заранее объясняли, что, благодаря разбросанной на скользкой дороге гравийной крошки и соли, она становится совершенно безопасной. В большинстве своем фройляйн были школьными  учительницами и почтовыми служащими из Англии и Швеции. С началом лыжного сезона почти все деревенские бестолочи превращались в сногсшибательных инструкторов по горнолыжному спорту в красных куртках с меховой оторочкой и синими эмблемами; разглядывая контингент, прибывший в очередном автобусе, они договаривались, кто какую из многообещающих фройляйн соблазнит. Ссор и соперничества удавалось избегать: деревенские жители пользовались старым опробованным ритуалом дележа добычи, подобно тому, как, следуя традиции, полной глубокого практического смысла, обменивались подарками раз навсегда установленной стоимости по случаю свадьбы или похорон.

Однако летом деревня полностью меняла специализацию и становилась центром проведения научных и культурных конгрессов. Вместо хихикающих фройляйн желтые автобусы свозили сюда многочисленных интеллектуалов преклонных лет. В начинающемся летнем сезоне здесь должно было состояться пятнадцать конгрессов, конференций и симпозиумов. Все они были перечислены в брошюре, которую профессор Бурш изучал с присущей ему сосредоточенностью перед тем, как начались тоннели. В брошюре значился конгресс Общества по изучению болезней голосовых связок, международный конгресс по технологии изготовления искусственных конечностей, симпозиумы "Ответственность ученых в свободном обществе" и "Этика науки и концепция демократии", семинар "Применение твердых видов топлива в двигательных установках ракет", конгресс Европейской ассоциации психиатров "Источники насилия", симпозиум Всемирной организации психиатров "Корни агрессивности"; Международное общество качественного исследования социального поведения намечало семинар по механизмам саморегуляции в межличностных отношениях; швейцарский клуб поэтов организовывал серию лекций об архитипических символах в фольклоре бернского Оберланда; в программе были также три междисциплинарных симпозиума, в названиях которых в различных комбинациях фигурировали понятия "окружающая среда", "загрязнение" и "будущее".

Молодой монах изучал такую же брошюрку.

- Удивительно, - проговорил он, - почему бы европейским и мировым психиатрам не объединиться, раз они озабочены одной и той же проблемой.

- Разные школы, - проворчал в ответ профессор Бурш. - У одних аналитическая, у других фармакологическая ориентация. Смертельная вражда!

- Вспомнил! - воскликнул монах Тони. - Я читал, как они отлучают друг друга от психиатрической церкви, Господи прости. Весьма прискорбно.

- Ваша церковь применяла в отношении еретиков еще более предосудительные методы, - фыркнул Бурш,

- Зато куда более эффективные, - заметил Тони, улыбаясь невинными голубыми глазками.

- Какое циничное замечание, учитывая благолепие вашего монашеского ордена!

- Нас специально учат цинизму, - объяснил ясноокий Тони. - Каждую пятницу у нас семинар по сожжению на костре приобретенных за неделю иллюзий.

Профессор Бурш с многозначительным видом полез в портфель и извлек оттуда корректурные гранки последнего издания своего учебника "Количественное измерение поведения в его социальных и генетических аспектах". Учебник входил в список обязательной литературы для аспирантов; ко времени его выхода из печати, многие данные, содержащиеся в нем, устареют, и автору придется готовить новое, доработанное издание обескураживающее, зато прибыльное и никогда не прекращающееся занятие.

Автобус тем временем миновал романтическое, но немного мрачное ущелье, по которому продвигался почти ползком. Горы по обеим сторонам дороги расступились и стали на глазах превращаться в покатые склоны, всегда напоминавшие бедняге Тони, сколько он с собой ни боролся, женские груди, вываливающиеся из корсажа. Небо, затянутое раньше облаками, приобрело интенсивную, насыщенную голубизну, какой можно любоваться только на высокогорье. Остальной мир представлял собой вариации на тему зелени: луга, склоны, сосновый лес, трава, мох, папоротники. Ни обрабатываемых полей, ни иных признаков цивилизации - одни пастбища, леса да разные оттенки зелени.

-  Ненавижу зеленый цвет! - заявила доктор Харриет Эпсом, сидевшая через проход от Бурша. Повернув мускулистую шею вместе с плечами примерно на сто тридцать пять градусов, она послала это замечание по диагонали, предназначая его молодому монаху. Плечи у нее были веснушчатые, сгоревшие, даже местами облезающие, что" по мнению Тони, было нетипично для эколога, привычного к тропическому солнцу.

- Какой же цвет вы, в таком случае, предпочитаете? - осведомился Тони вежливо.

- Голубой. Конкретно - ваши голубые глаза.

- Извините... - пролепетал Тони, густо краснея. Он знал, что краснеть ужасная привычка, даже физиологический рефлекс, подлежащий искоренению, но никак не мог от него избавиться, хотя поднаторел в различных системах самоконтроля, от йоги до аутогипноза.

-  Вздор! Чего тут извиняться? - выпалила Харриет Эпсом, для знакомых просто Х.Э. У одной из этих знакомых, сидевшей перед Тони, были коротко подстриженные черные волосы и подбритый затылок. От этого затылка монах Тони не мог отвести глаз, как ни старался  Ему было любопытно, чем она бреет себе шею - уж не опасной ли бритвой? Кроме того, она напомнила ему шотландскую королеву Марию Стюарт.

- Дурацкая привычка, - согласился он. - Где вы так загорели? В Кении? Или где там обитают ваши бабуины?

- Вздор! На озере Серпантин в лондонском Гайд-парке. Какая там была жара!

- Что вы делали в Лондоне?

-  Что я там могла делать, по-вашему? Зевала до одури на симпозиуме по иерархической организации в стаях приматов. Я заранее знала, кто что скажет: Лоренц, эта воображала Шаллер, Расселы и все остальные. Они тоже, конечно, знали, что я скажу, но не поехать я не могла. Почему? Потому что я академическая "девушка по вызову". Все мы в этом автобусе - "девушки по вызову". Вы еще зелены, но тоже со временем вольетесь в наши стройные ряды.

-  Меня впервые пригласили на подобного рода симпозиум, - признался Тони. - Я ужасно воодушевлен!

- Вздор! Это быстро становится привычкой, подобием наркомании. Вам пишет или звонит профессиональный бездельник из какого-нибудь научного фонда или университета: "Искренне надеемся, что в вашем графике найдется место для... Для нас честь видеть вас среди нас... Мы оплатим вам перелет в оба конца экономическим классом и скромный гонорар в сумме..." Иногда обходится даже без гонорара, так что под конец вы остаетесь без гроша. Говорю вам, это все равно что пристрастие к выпивке.

- Вы меня разыгрываете! - возмутился Тони.

-  Может быть, в этот раз представление будет меньше походить на цирк, потому что это - идея Соловьева, а я энтузиастка его идей. Хотя некоторые утверждают, что он уже выдохся. Но у него всегда оказывается припасен какой-нибудь сюрприз, вот увидите. Доктор Эпсом снова повернулась к Тони в профиль и возобновила беседу со своей соседкой.

-  У меня издавна слабость к детским голубым глазам, - заметила она громко. Молодая женщина с бритой шеей что-то ответила ей шепотом, и обе затряслись от хохота.

Автобус еще покрутился, взбираясь вверх по горному серпантину, и неожиданно оказался в деревне. Деревня располагалась на высоком плато, окруженная волнистыми пастбищами и лесистыми горами; вдали серебрились ледники, которые можно было разглядеть только в ясную погоду. В центре деревни раскинулась просторная площадь, образованная белой романской церковью, ратушей, служившей по совместительству почтой, и двумя старым приземистыми крестьянскими домами, переделанными в постоялые дворы. От площади тянулись в разные стороны три улочки. На первых пятидесяти ярдах каждая из них манила магазинами и пансионами, но дальше превращалась просто в проселок, вьющийся между пастбищами и фермами. Постоялые дворы были квадратные, низкие,  основательные, сложенные из бревен, готовых в любой момент полыхнуть огнем. На всех трех были изящные резные балкончики; имелась также вышка, с которой некогда звали на обед работников и били в колокол в случае пожара. Вокруг на расстоянии несколько сотен ярдов друг от друга были разбросаны такие же хутора, только без церкви и почты.

-  Где тут кинотеатр? - гаркнула Харриет Эпсом водителю, когда автобус пересекал залитую солнцем, пустую в этот час площадь.

- Кино? - переспросил водитель, оборачиваясь. У него обнаружились усы имбирного цвета, ухоженные и подкрученные, как у императора Франца-Иосифа, и гортанный английский, больше похожий звучанием на арабский. - Кино внизу, в долине. Шнеердорф - отсталая деревня, миссис. У нас нет кино, только цветное телевидение.

Х.Э. опять повернулась к Тони,

- Ряженый горец изволит острить.

- Думаю... - начал было Тони, но тут же был вынужден умолкнуть, потому что водитель-усач опять оглянулся и провозгласил:

- Джентльмены и леди, добро пожаловать в Конгресс-центр!

Цель их поездки находилась за следующим поворотом - там, где обрывалась дорога. Архитектурный стиль Шнеердорфа не менялся уже три-четыре столетия, однако Конгресс-центр отрицал этот стиль полностью и бесповоротно. Это было огромное, садистки-бездушное на вид здание из стекла и бетона, которое мог спроектировать разве что скандинавский архитектор-модернист в период острой депрессии.

-  Как вам это нравится? - поинтересовался водитель, затормозив.

Автобус недоуменно молчал. Потом с заднего сиденья донесся тонкий голосок доктора Уиндхема, чопорно выговорившего:

-  Похоже на железный картотечный ящик со стеклянной крышкой.

Меткое сравнение подняло всем настроение, помогло забыть про опасных "девственниц с колючками" и создало дружескую атмосферу среди "девушек по вызову", выходивших гуськом на бетонную площадку перед негостеприимным пакгаузом.

- А вот и сам Николай Борисович Соловьев! - закричала Харриет при виде здоровенного мужчины медвежьей комплекции в мятом костюме, неторопливо вышедшего навстречу прибывшим.

- Наш Николай в тисках привычной меланхолии.

- Совершенно больной вид, - грустно подтвердил Уиндхем, заранее вытягивая пухлую руку. - Вы, как всегда, цветете! - крикнул он Соловьеву издали.

Тот подошел, наклонил косматую голову и вгляделся в Уиндхема, словно рассматривая в линзу микроскопический препарат.

-  Привычное вранье, - определил он низким надтреснутым голосом.

- Кажется, после Стокгольма минуло уже два года, - напомнил Уиндхем.

- Вы не изменились.

-  Не могу себе больше этого позволить, - жеманно проартикулировал Уиндхем.

II

Конгресс-центр был детищем одного любителя приключений, чья жизнь и деятельность остаются окутанными тайной. Сын почтальона из затерянной альпийской долины, обреченный на наследование скучного отцовского занятия, он пошел наперекор судьбе, сбежал в Южную Америку и стал там миллионером. Ходили разные слухи: согласно одним, он нажил богатство торговлей оружием, согласно другим, организовал сеть борделей, где девицы щеголяли в широких юбках в сборку и были обязаны в самый ответственный момент своей профессии вопить тирольским йодлем. Однако после первого же сердечного приступа миллионер претерпел духовное перерождение и передал свои деньги Фонду содействия любви между нациями. Послание о братской любви должно было распространяться из Конгресс-центра, выстроенного в любимых горах его основателя; однако он умер еще до того, как комплекс был введен в строй. После его смерти попечители выяснили, что на проценты от денег, рассованных Фондом в разные места, можно разве что платить им самим зарплату, но никак не пропагандировать всемирную любовь. В связи с этим было решено, что лучше всего сдавать здание в аренду организаторам различных конгрессов и симпозиумов, заодно вменяя им в обязанность рекламу благой любовной вести. Первоначально здание именовалось Maison des Nations, но потом выяснилось, что это - историческое название самого прославленного и всеми оплакиваемого борделя на парижской улице Шабанэ, и название было изменено. Фройляйн, оккупировавшие деревню в лыжный сезон, приносили больше дохода, чем Конгресс-центр, но жители все равно гордились, что ежегодно дают приют нескольким созвездиям мировых знаменитостей. Впрочем, не обладая стандартами для сравнения, они не понимали, что последний автобус доставил к ним материал отменнейшего качества, в том числе трех нобелевских лауреатов и нескольких перспективных кандидатов на Нобелевскую премию в ближайшие годы.

Одни участники прибыли в воскресенье автобусом, другие добрались до деревни а арендованных автомобилях. Общее количество ученых равнялось всего дюжине - необычно малая цифра для междисциплинарного симпозиума, однако Соловьев настоял, что это и есть оптимальное число для конструктивного обсуждения, огорчив этим Международную академию науки и этики, игравшую роль спонсора.

Академия, финансируемая еще одним раскаявшимся толстосумом, управлялась специалистами в области пи-ар, считавшими, что престиж симпозиума и красивого толстого сборника, в виде которого впоследствии выйдут его труды, находятся в' прямой пропорциональной зависимости от количества прославленных выступающих. Им ничего не стоило втиснуть в план пятидневной конференции пятьдесят докладов, благодаря чему участники оказывались в состоянии боксеров, только что побывавших в нокдауне, а время, отведенное для дискуссий, приближалось к нулю, хотя именно дискуссии и декларировались главными целями любого подобного мероприятия. "Боюсь, - мямлил беспомощный председатель конференции, - три последних докладчика превысили отведенное им время, и мы вышли из графика. Если мы хотим перекусить перед очередным докладом, то придется перенести дискуссию на конец вечернего заседания". Естественно, после зачтения последнего доклада на вечернем заседании еле-еле оставалось время для коктейлей.

-  Двенадцать - и ни одним больше! - заявил Соловьев руководителю программ Академии. - Хотите устроить цирк - зовите инспектора манежа.

- Но ведь вы исключили из списка самые громкие имена многих направлений!

- Разве наша цель - прогреметь?

-  Двенадцать докладов за пять дней! - простонал руководитель программ. - Восемнадцать-двадцать часов на дискуссии под магнитофон! На одну стенограмму записей уйдет уйма денег.

- Если вас не интересует дискуссия, то в симпозиуме как таковом не остается совершенно никакого смысла.

- У вас безупречная логика, - простонал встревоженный руководитель программ, - но пятнадцатилетний опыт мне подсказывает, что все эти дискуссии вырождаются в бессмыслицу, которую несут убежденные слепцы. Потому я и предпочитаю хорошо организованный цирк, где каждый исполняет разученный номер и удостаивается вежливых аплодисментов.

- Непонятно, какой же во всем этом смысл.

-  Вы забыли Закон Паркинсона? Должны же фонды расходовать свои деньги! Спонсоры обязаны отыскивать проекты для спонсирования. Руководителям программ приходится руководить программами. Так что мы имеем вечный двигатель, гоняющий горячий воздух. А у горячего воздуха, знаете ли, есть тенденция к расширению. Для одного из самых блестящих физиков-ядерщиков нашей эпохи вы поразительно наивны!

Соловьев не стал спорить. Он смотрел на руководителя программ, нахмурив мохнатые брови; брови и набрякшие мешки под глазами резко контрастировали с неисправимо наивным выражением лица. Он не находил аргументов, чтобы втолковать собеседнику - хотя Джеральд Хоффман был очень даже неплохим экземпляром в сравнении с основной массой чиновников различных фондов, какие чувства у него вызывает предстоящая конференция, с каким отчаянием он взялся ее устраивать, каким гиблым делом все это может оказаться.

- Тем не менее, - резюмировал Хоффман, - вы, как всегда, одержали верх. Хотите дюжину участников - получайте дюжину. Наверное, это все апостолы? Только поменяйте, ради Бога, название! Нельзя назвать симпозиум просто "S.O.S." Я даже подозреваю, что вместо последней точки вам бы хотелось влепить восклицательный знак. Если хотите знать, это недостойно, отдает сенсационностью, неакадемично, попросту апокалиптично! Не хватало только назвать встречу "Последняя труба".

- Или "Четыре всадника". А что, это как раз соответствует атмосфере цирка.

- Ради Бога, побудьте хоть немного серьезным! Как вам нравится такой вариант: "Стратегии выживания"?

- Нет, слишком похоже на компьютерные игры. Лучше назовем симпозиум "Принципы выживания".

-  Неплохо. Может быть, добавить "научные"? "Научные принципы..."

- Лично я не знаю, что значит "научные", а вы? Нет, лучше оставим голые "принципы".

- Как хотите. Итак, "Принципы выживания"! - Хоффман записал вымученное название и облегченно перевел дух.

Возникла пауза. Хоффман обратил внимание, что широкие атлетические плечи Соловьева несколько поникли. Тем не менее, раньше женщины были от него без ума - особенно миссис Хоффман, ха-ха... Она объясняла, что секрет притягательности Соловьева - в его сумрачной, грубой физиономии, совсем как у донского казака, как она говорила; но что делать с этими уродливыми мешками под глазами?.. Кроме того, женщин привлекал его бас и легкий русский акцент (с точки зрения жены Хоффмана, у Соловьева был настоящий шаляпинский бас).

Соловьев тем временем затушил сигару, испачкав всю пепельницу, и встал, чтобы уйти. Правда, уже в следующую секунду он передумал, снова уселся и спросил, как ни в чем не бывало:

- Думаете, в этом есть какой-то смысл?

Руководитель программ бросил на него удивленный взгляд, после чего подверг тщательному изучению собственную дымящуюся сигару.

- Вам лучше знать, - проговорил он наконец. - Если бы не вы, а кто-то другой предложил собрать двенадцать умников, пусть даже мудрейшие головы в своих областях, для выработки плана спасения мира, я бы назвал автора предложения помешанным фантазером и посоветовал ему закрыть дверь с другой стороны.

Соловьев крутил в руках карандаш со стола Хоффмана.

-  Возможно, вы оказали бы мне услугу, если бы отреагировали на мое предложение именно так.

-  Не спорю, но беда в том, что вы не помешанный. Чем мы рискуем? В наихудшем случае - напрасной тратой наших денег и вашего времени.

- А в наилучшем?

-  Не принуждайте меня прибегать к воображению - я его лишен. Это сфера вашей компетенции.

Так проекту был дан зеленый свет.

III

Один из священных ритуалов любого конгресса, конференции, симпозиума или семинара - это вечерний коктейль накануне официального начала заседаний, на котором у участников есть шанс познакомиться. Впрочем, в Шнеердорфе необходимость знакомиться вряд ли возникала: немногочисленные участники давно знали друг друга, так как неоднократно встречались по аналогичным поводам в прошлом. Согласно программе, коктейль должен был начаться в 6 часов вечера, и почти все прибыли к началу с завидной точностью, включая жен, секретарей и наблюдателей, представляющих Академию. Всего набралось человек тридцать. Все переминались с ноги на ногу в небольшом помещении, прихлебывая херес и делясь воспоминаниями о прошлой встрече. Судя по всему, мало кто обращал внимание на великолепную альпийскую панораму за широкими окнами. Пока что участники не до конца раскрепостились, в воздухе веяло скованностью. Однако все знали, что очень скоро тишина сменится шумом, напряжение - полной раскрепощенностью.

-  Совсем как обыватели после воскресной церковной службы, - громко сказала Харриет Эпсом монаху Тони. - А все из-за жен! Держитесь в стороне от академических жен. Это особая порода: неряшливые, злые на язык, заведомо утомленные. Что их так утомляет, я вас спрашиваю?

Саму Х.Э. нельзя было назвать ни неряшливой, ни утомленной Она зачем-то опиралась на толстый посох с резиновым наконечником, но еще неуместнее выглядела ее мини-юбка из экзотического материала, предназначенная для того, чтобы выставлять на всеобщее обозрение могучие ляжки с синими сосудами, петляющими между кочек гусиной кожи.

-  Вы только на них посмотрите! Какая потертость, какое увядание! Что же их так состарило?

- Уж не мужья ли? - предположил Тони, уловив намек.

- Чрезвычайно проницательно! С другой стороны, ученых тянет именно к таким невзрачным мученицам.

- Осторожнее с обобщениями! - раздался у нее за спиной женский голос.

Испуганно оглянувшись, Харриет узрела Клэр Соловьеву. Та немедленно запечатлела на ее багровой от румян щеке звучный поцелуй.

-  На меня, например, ваши обобщения не распространяются, - продолжила Клэр. - Лично я не склонна к мученичеству. Как бы вы меня охарактеризовали, Тони?

-  Очаровательная красавица-южанка! - выпалил Тони и густо покраснел, стесняясь скудости своего галантного словаря.

-  Глупышка! - Клэр была ошеломлена и одновременно польщена. Она только недавно разменяла пятый десяток и еще могла ослеплять мужчин, тем более при некотором старании, но, к своему огорчению, всего за две недели до отъезда с мужем из Гарварда стала бабушкой. Зачем было восемнадцатилетней дурочкой выходить замуж за Николая, который был вдвое ее старше? И зачем их дочь Клэретг, восемнадцатилетняя дурочка, вышла замуж за хирурга, годного ей в отцы? Наверное, это семейное проклятье, записанное в генах.

- Вы прямо, как змея в траве - появляетесь, когда вас не ждут. - Эти злые слова были произнесены необычным для Харриет ласковым тоном: она питала к Клэр слабость.

- Придется мне увести от вас брата Тони, - заявила Клэр. - Он еще ни с кем не успел познакомиться: вы его монополизировали.

- Забирайте его с потрохами! - фыркнула Харриет. - Я буду вам только благодарна за счастливое избавление. Но взамен я бы попросила как-нибудь защитить меня от Хальдера.

Однако способ защиты от профессора Отто фон Хальдера еще не был изобретен. Его всклокоченная седая шевелюра, словно позаимствованная у короля Лира, угрожающе двигалась над остальными головами. Те, мимо кого он проходил, не могли не подивиться его походке - нечто среднее между гусиным шагом и плавными движениями охотника, выслеживающего оленя. Еще больше поражал его вид, в частности, ноги: мокасины, клетчатые гольфы, волосы, узловатые коленки, снова волосы, наконец, шорты цвета хаки.

- Всем горячий привет! - протрубил он. - Когда сойдутся люди и вершины, свершатся достославные дела.

Клэр тем временем удалось, применив мастерский маневр, увести Тони в противоположном направлении, притворившись, будто она не заметила Хальдера и не слышала его приветствия, хотя то и другое было превыше человеческих сил.

-  Как ловко вы это провернули! - похвалил ее Тони, когда они оказались на безопасном расстоянии. - Теперь я знаю, как чувствует себя пароход, буксируемый катером.

- Я научилась этой технике от своего отца, - ответила Клэр, - Он был сотрудником британского министерства иностранных дел, но на самом деле выполнял обязанности вышибалы на затянувшихся дипломатических приемах. А что касается Хальдера, то вы с ним уже встречались Он, конечно, эксгибиционист, но не так глуп, как может показаться. Пусть вас не вводит в заблуждение его стиль "enfant terrible",

- Дело не в этом. Просто я читал его последнюю книгу "Homo Homicidus" и категорически с ней не согласен.

- Николай тоже против. Осторожно, там Валенти! Бежим в противоположную сторону. Я бы предпочла, чтобы Николай не приглашал этого щеголя. В его гримасе Валентине есть что-то зловещее, уж не обессудьте за каламбур, Да еще этот шелковый платочек в нагрудном кармане!

-  Разве он не слывет волшебником среди нейрохирургов, по праву награжденным Нобелевской премией?

-  А еще он прославился как величайший любитель Лолит. У меня от одного его вида мурашки по телу!

И она подтолкнула Тони к унылому лысому коротышке с ямочками на щеках, терпеливо внимавшему длинной тираде моложавой особы с бритой шеей.

-  Это брат Тони, представитель Всевышнего на нашем симпозиуме, перебила Клэр увлекшуюся болтунью. - Тони, познакомьтесь с доктором Уиндхемом, который, как вам известно, грозится превратить всех наших внуков в гениев. А это - доктор Хелен Портер, которая клянется спасти внуков от ужасов раннего приучения к горшку.

-  Любая христианская мать благословит вас за ваши старания, напыщенно обратился Тони к Хелен Портер. - Но я не знал, что в симпозиуме участвует еще одна леди, помимо доктора Эпсом.

- Я не участница, - объяснила Хелен Портер. - Просто Харриет выбрала меня на роль сопровождающего лица.

- Бедняжка! - посочувствовала Клэр. - Ничего, Николай смилостивится и пригласит вас на одно из заседаний в качестве участницы дискуссии.

- Решительно протестую! - заявил Хорас Уиндхем, весь изрытый ямочками от смеха. - Не желаю, чтобы клейнианцы разорвали меня в кочки.

- А мне всегда хотелось познакомиться с кем-нибудь из клейнианцев, признался Тони.

- Почему?

-  Потому что мне нравится предположение, что все мы входим в жизнь параноиками, а потом начинаем страдать депрессией.

-  Не очень удачная шутка! - отрезала Хелен и нарочито переключилась на Уиндхема. - Так вы говорили...

Клэр и Тони двинулись дальше.

- Кажется, меня поставили на место, - радостно сказал Тони.

-  Не обращайте внимания. Она стерва. Но с хорошими мозгами... Здравствуйте, профессор Бурш. Вы знакомы с...

- Мы вместе ехали в автобусе, - сказал Бурш без всякого энтузиазма.

- Беднягу только что осадила эта стерва-клейнианка.

- Не знал, что среди приглашенных есть клейнианка, - ответил Бурш. Иначе я бы еще подумал, принимать ли приглашение. У Соловьева странные предпочтения.

-  Она не приглашенная, а просто маркитантка, которую приволокла в своем обозе Харриет.

- Почему вы так не любите клейнианцев? - поинтересовался Тони. - Ваша неприязнь ограничена только ими или распространяется на всех фрейдистов?

- Я их не различаю, - сказал Бурш, сердито глядя поверх очков-половинок в золотой оправе. - Их разногласия занимают меня не больше, чем распри янсенитов и иезуитов. Я, знаете ли, ученый, поэтому меня интересует поведение, которое поддается наблюдению. Покажите мне кусочек своего супер-эго под микроскопом - и я поверю в его существование.

-  Ни супер-эго, ни "комплекс кастрации" меня не волнуют, забирайте их себе, - ответил Тони. - Но, кажется, вы в своих книгах отрицаете заодно и существование сознания?

-  Я могу рассмотреть под микроскопом мозговую ткань. Положите под окуляры моего микроскопа препарат сознания - и я признаю, что он есть. Если же вы не можете этого сделать, то мне приходится относиться к сознанию как к чему-то отдельному от мозга, то есть как к необоснованной гипотезе, недостойной внимания.

-  Но мозг - всего-навсего сгусток материи, а физики, говорят, дематериализовали материю, превратив ее в завихрения энергии.

-   Вы повторяете излюбленную аргументацию полуграмотных болтунов.

Но Тони было нелегко обескуражить. Он сменил тактику.

-  Возьмем гипноз. Разве это не доказательство торжества сознания над материей?

- Пшноз - всего лишь вариант научного подхода, именуемого психологической обработкой. Он приводит к наблюдаемым переменам в поведении, вызываемым воздействием на рефлексы подопытного.

- А я был свидетелем того, как гипнотизер за неделю свел одной старухе бородавки. Разве бородавки имеют отношение к поведению?

- Нет, бородавку я к элементам поведения не отношу, просто у меня нет времени на колдовство. Вы сможете это вылечить? - Он указал на бурый нарост у себя на подбородке.

- Я не гипнотизер. Но тот человек, о котором я говорю, наверное, смог бы...

- Повторяю, у меня нет времени на фокусы! Клэр побаивалась, что вторая подряд отповедь все же испортит жизнерадостному Тони настроение, но, на счастье, заметила медленно приближающегося Николая, по-бычьи опустившего тяжелую голову с густыми седеющими волосами. Впрочем, его появление вряд ли можно было счесть случайностью. Она считала непреложным фактом - хотя профессор Буш гневно отверг бы такое предположение, - что Нико всегда чувствует, когда она в нем нуждается, где бы он в этот момент ни оказался хоть в переполненном холле, хоть на конференции по другую сторону Атлантического океана.

-  Уже ссоритесь? - спросил он, по-отечески твердо беря Тони за плечо.

-  Тони пытается обратить профессора Бурша в картезианский дуализм.

- Я скорее поверю в зеленых человечков с Венеры, перемещающихся в летающих чайниках, чем в сознание или в душу, существующую вне пространства и времени, не имеющую ни температуры, ни массы, которые можно было бы измерить приборами, - ответил Бурш запальчиво. С Тони он беседовал снисходительно, но в присутствии Соловьева сделался агрессивен.

-   В своих лабораториях, - сказал Соловьев, осуждающе наставив на Бурша палец, - мы имеем дело с элементарными частицами материи электронами, позитронами, нейтрино и так далее, которые не имеют ни массы, ни веса, ни конкретного местоположения в пространстве.

- Наслышан о ваших чудесах, благо что рекламы хоть отбавляй. Только что они доказывают?

- Очень просто: что материализм - vieux jeux, и стал таковым уже лет сто назад. Очень странная ситуация! Мы знаем, что поведение электрона не полностью подчиняется законам физики, а вы верите, что поведение человека полностью описывается физическими законами. Электроны непредсказуемы, зато люди - вполне! И это вы называете психологией...

Он наклонил голову, словно страдал тугоухостью и хотел расслышать каждое слово Бурша. Этой своей старомодной учтивостью он неизменно приводил оппонентов в бешенство. Бурш не то чтобы взбесился, но был близок к этому.

-  Вот вам мой ответ, - произнес он с преувеличенной отчетливостью. Советую физикам заниматься наблюдениями и воздерживаться от скороспелых метафизических умозаключений.

Соловьев покачал косматой головой.

-  Философия - слишком серьезная сфера, чтобы доверить ее одним философам.

- С моей точки зрения, ее можно доверить даже теологам, - возразил Бурш. - Лично я занимаюсь экспериментальным изучением психологической обработки низших млекопитающих и применением аналогичных методик в нашей образовательной системе. Это социальная инженерия, опирающаяся на твердые факты, а не на расплывчатые предположения.

- А я, - вмешалась Клэр, - пытаюсь сейчас предположить, что вам принести: еще хересу или чего-нибудь покрепче.

Однако дилемму за нее разрешила женщина, ранее представленная всем просто как мисс Кейри, подошедшая с подносом напитков на все вкусы. Поднос со спиртным выглядел в руках мисс Кейри неприлично, как если бы пожилой монахине доверили прислуживать на холостяцкой пирушке. Ее седеющие волосы были собраны в узел, тонкие губы на изможденном лице делались еще тоньше, когда она сосредоточивалась, стараясь не уронить поднос.

- Вы знакомы с мисс Кейри? - воскликнула Клэр. - Как любезно вы поступили, согласившись помочь с напитками, мисс Кейри! Но это, конечно, совершенно не обязательно... Мисс Кейри - ассистент профессора Валенти и эксперт в области звукозаписи, в чем вы сможете завтра убедиться. Что вы, мисс Кейри, позвольте, я сама...

Она попыталась отобрать у мисс Кейри поднос, но та сердито рванулась, звякнув рюмками и расплескав по меньшей мере треть их содержимого.

-  Не смейте! - прошипела она, бледная, как смерть. - Это МОЙ поднос!

Внезапно рядом вырос доктор Валенти - улыбающийся, руки в карманах.

-  Успокойтесь, Элеонора, - сказал он тихо. - Вас что-то расстроило? Весь последний месяц мисс Кейри очень напряженно работала, - объяснил он присутствующим.

Но ассистентка присмирела так же внезапно, как несколько секунд назад впала в неистовство. Теперь она ласково улыбалась, как смиренная монахиня, и предлагала всем напитки с подноса, как рождественские сласти детишкам.

-  Познакомьтесь, мисс Кейри, - продолжила Клэр таким тоном, словно ничего не произошло. - Моему мужу вас уже представляли. Профессор Бурш, брат Тони Каспари...

- Надо же, духовное лицо! - И мисс Кейри, по-девичьи хихикнув, изящно проследовала со своим подносом дальше.

IV

По прошествии получаса после начала дружеского коктейля гости расшумелись. Две официантки в фольклорных платьях с плотно облегающих лифом и широкой юбкой в сборку, надутая брюнетка и сливочная блондинка, обе с неакадемично выпирающими бюстами, заменили мисс Кейри (та куда-то скрылась) и засновали в толпе с подносами. Они постоянно трудились в Конгресс-центре, и их услуги включались в счет, поэтому не вызывало сомнений, что Ханси и Митси знают больше нобелевских лауреатов, от химиков до писателей, чем любая женщина из живущих на Земле, не считая членов шведской королевской фамилии. Однако они никогда не называли имен - отчасти, будучи воспитанными крестьянскими дочерьми, твердо усвоившими, что сплетничать можно только дома, отчасти потому, что имена все равно ничего им не говорили, не считая кулинарных предпочтений того или иного ученого: одному по вкусу Kalbsgulasch, другому - Zwiebelrostbraten.

Потом ударил гонг, созывающий гостей на ужин, и все потянулись вниз, в столовую, по шаткой спиральной лесенке из полированных сосновых досочек с металлическими перилами. Никто не медлил, но и не забегал вперед остальных; светила мировой величины образовали плотную группу, как семинаристы, гуляющие парами. На самой лестнице пары развалились, внизу образовались снова. Ритуальная сатурналия с приемом внутрь коктейлей и оживлением знакомств благополучно завершилась.

Столовая больше походила на кафетерий: здесь было много маленьких квадратных столиков на четверых, расставленных в шахматном порядке. И столики, и кресла имели металлические каркасы и пластмассовые плоскости кричащих расцветок. Всего здесь могло разместиться сотни две человек, однако сейчас голодных набралось всего три десятка, которым пришлось сгрудиться за соседними столиками в углу зала. Клэр, инструктировавшая Ханси и Митси, вошла в зал последней. Николай уже устроился между Харриет Эпсом и Хелен Портер; четвертое кресло за их столиком пустовало. Даже в обществе двух женщин, одна из которых была очень хороша собой, он сохранял рассеянный вид. Хелен Портер, как обычно, увлеченно беседовала с Харриет, вернее, это был монолог, изредка перебиваемый одной и той же короткой репликой - видимо, излюбленным словечком Харриет: "Вздор!" В длинных сильных пальцах Николая хлебный мякиш на глазах превращался в череп. Ваятель был до того искусен, что никто не обращал внимания на черный колпачок, заменявший последнюю фалангу безымянного пальца на его левой руке. Поймав его взгляд, Клэр решила устроиться четвертой за его столом, вместо того, чтобы разыгрывать радушную хозяйку в компании с кем-нибудь еще.

-  Гарем Нико, - прокомментировала Харриет появление Клэр.

- Это необходимое условие, - согласилась та. - Если рядом с ним нет как минимум двух восхищенных женщин, у него начинается депрессия.

- Не вижу причин, - фыркнула Харриет и тут же прикусила язык: она вспомнила, что юного Гришу Соловьева только-только отправили сражаться в никому не нужной войне далеко на востоке. Николай резко повернулся к ней и сказал:

-  Признайтесь, Х.Э., вы тоже считаете, что эта конференция - никчемная идея?

- Вздор! "Девушки по вызову" между делом спасут человечество. Или, по крайней мере, наговорятся вдоволь. Можно для развлечения слазить на гору. Она постукала по полу тяжелым посохом, который стоял прислоненный к ее креслу. - Лично я обожаю восхождения. Так что выше голову! Лучше скажите, как вы поняли сцену, которую закатила эта мисс Кейри?

Соловьев выложил рядком несколько трофеев профессионального охотника за черепами из хлебных мякишей. Всего их получилось пять.

- Мне она не слишком понравилась. Но Валенти настоял, чтобы ему разрешили привезти ассистентку. Мы не смогли ему отказать.

- А по-моему, она больше смахивает на пациентку, - сказала Харриет.

Мисс Кейри сидела за одним столом с доктором Валенти и профессором Отто фон Хальдером. Последний что-то плел, вызывая у нее сдержанное неодобрение; Валенти блаженно улыбался и поправлял и без того безупречный галстук-бабочку. Казалось, не было бы улыбки и бабочки - растаял бы в воздухе и он сам. Хальдер завершил свой рассказ хохотом, похожим на львиный рык.

- "Когда сойдутся люди и вершины"... - вспомнила Клэр. - Я думала, он просто цитирует Гете.

- Чем вас не устраивает Гете? - взвилась Харриет. - Вот кто разбирался в бессознательном и в раздвоении личности! "Zwei Seelen wohnen, ach, in meiner Brust". "Двух душ сожитие в груди моей"... Не это ли - первое научное определение шизофрении?

На взгляд Клэр, в груди самой Харриет могли бы уместиться сразу четыре души. От этой мысли ее разобрал смех. Хелен добавила масла в огонь, сказав:

-  Гете страдал преждевременным семяизвержением и недержанием мочи.

Старательно изображая серьезность, Клэр запросила уточнения:

- Чье это открытие? Какого-нибудь клейнианца из Йейла?

- Нет, из Миннесоты. И, кстати, это не повод для шуток.

Начало получилось многообещающим.

V

Поздним вечером - все рано улеглись спать, устав от путешествия и размякнув от горного воздуха, - Клэр заставила себя сесть за первое письмо из серии "длинных писем", обещанной одному гарвардскому поклоннику.

" Девушки по вызову" год от года выглядят все более поеденными молью, жаловалась она. - Даже у тех, кто помоложе, такой вид, словно они ночуют на полке публичной библиотеки. Не пойму, почему все они такие скучные, причем, чем больше культивируют свою эксцентричность, тем скучнее. Не в результате ли чрезмерной специализации? Она, конечно, неизбежна, но, к сожалению, приводит к отмиранию личности. Не проникаются ли все они все более сильной страстью ко все более мелким фрагментам бытия? (Клэр было свойственно неэкономное использование вопросительных знаков.) И все же, пусть это и прозвучит хвастовством, Николаю удалось собрать замечательную команду. Одно меня тревожит: как бы эта галактика светил не превратилась в спиральную туманность и не унеслась в пустоту, в ничто.

А теперь вернемся к нашему спору, к тому месту, на котором он прервался. У вас, дорогой Гвидо, гораздо более легкая жизнь. Не хону сказать, что вы создаете нечто менее ценное, но от вас не требуется той сводящей с ума, педантичной, повергающей в уныние, едва не лишающей жизни сосредоточенности на какой-нибудь бесконечно малой частице реальности сосредоточенности на месяцы, годы, порой на всю жизнь. А велика ли слава, которой они могут добиться этим каторжным трудом? Разве что несколько статеек в специальных журналах, в лучшем случае книга, которую прочтут только немногочисленные коллеги-критиканы. Уж я-то знаю, недаром меня угораздило выйти замуж за Николая... Я была одной из бесчисленных лаборанток, симпатичным мотыльком в белом халате, стремившейся получить диплом, страшно работящей и совершенно бесперспективной, если не считать перспективой вышеупомянутую пыльную скуку и героическое, но бессмысленное самопожертвование...

То ли дело вы, саго Guido! Вы ведете завидное существование, сами боги устилают розами ваш жизненный путь, ибо вы способны выражать свое разочарование в музыке, доверять свои мысли краскам и холсту (неважно, хорош или дурен результат), прибегать в случае замешательства к поэзии (независимо от ее качества). Люди начинают потихоньку скупать ваши варварские абстракции, слушать вашу гадкую гитару, даже читать ваши безграмотные вирши. Готова признать, что все вместе - подлинное достижение: вы вправе считать себя воплощением человека Ренессанса и презирать нас - корпящих над всякой чепухой узкоспециализированных педантов. Вы, с вашим профилем кондотьера и походкой самоуверенного римлянина, обязательно пробьетесь на самый верх и превратитесь в идола беснующихся подростков. Не знаю, почему мне так горько, но стоит подумать о том, как Нико беспокоится за обоснованность той или иной своей гипотезы, как посещает мысль, до чего же это несправедливо: вам-то нет нужды заботиться о правильности или неправильности своих сочинений; это сделают разве что потомки, хотя даже мертвые не избегнут прихотей моды. Чтобы добиться славы в наших отраслях деятельности, надо быть Дарвином или Эйнштейном. А вот вам совершенно не обязательно уподобляться Леонардо, чтобы стать знаменитостью: несколько небрежных мазков лохматой кисточкой - и готово! Разумеется, я не имею в виду лично вас, саго Guido, просто пытаюсь объяснить, почему "девушки по вызову" выглядят такой рухлядью, и почему их жены такие стервы - саму себя я к этой категории, конечно, не отношу.

Что ж, спокойной ночи, саго Guido. Я пишу эти строки на балконе своего номера, "при лунном свете", если хотите. (Чуть было не взялась объяснять, что у нас тут полнолуние, словно по вашу сторону океана действует иная реальность, - настолько далеким кажется отсюда Бостон, штат Массачусетс). Деревня спит и видит сладкие кровосмесительные сны. Где-то на лугу обязательно пасутся телята, я их слышу, хоть и не вижу, - у каждого на шее колокольчик, вызвякивающий свой монолог, не нуждающийся в слушателях. Не смахивает ли это на симпозиум?"

VI

Николай притворился спящим, чтобы подарить Клэр иллюзию уединения. В открытом окне он видел ее согнутую спину, озаренную лунным светом, и догадывался, что она корпит над письмом. Зная, что письмо адресовано Гвидо, он мучился ревностью. Они никогда не обсуждали всерьез ни Гвидо, ни прежние мимолетные увлечения обоих; он всегда считал, что моногамия - удел святош. Для простых смертных она была, скорее, демонстративным жестом, патогенным фактором, воздействие которого в продвинутом обществе пытались ослабить узаконенными и негласными послаблениями. Любая культура, как в прошлом, так и в настоящем, искала формулу, которая, храня супружеские узы, сочетала бы их с некоторой степенью вседозволенности, и ни одна не опростоволосилась на этом поприще так скандально, как современное христианское общество. Большинство супружеских пар в возрастной группе Николая жили в состоянии острого или хронического "misere en deux". Все эти браки походили на посылки, развернувшиеся в почтовом фургоне и держащиеся на ослабшей бечевке. Случай самих Соловьевых считался неприличным исключением. Оба супруга научились терпеть эпизодические приключения, случающиеся то у одного, то у другого, считая их как бы страховыми взносами, выплачиваемыми хитрой Афродите. Николай не был даже уверен, можно ли назвать отношения Клэр и Гвидо романом, или она просто не прочь послушать, как он бренчит на гитаре. Неуверенность делала укусы ревности еще более болезненными. Разум подсказывал, что он должен благодарить судьбу за то, что она подбросила им Гвидо: тот хотя бы частично заполнит для Клэр пустоту, которая разверзнется, если Николаю будет суждено сойти со сцены. О последней возможности красноречиво свидетельствовали результаты недавних анализов. Однако она этого не знала - Николай, по крайней мере, надеялся, что она пребывает в неведении. Свою усиливающуюся утомляемость, которую уже нельзя было скрыть, он объяснял ей необычно стойкими последствиями сильного гриппа. Возможно, она ему не верила, но виду не подавала.

Он перевернулся на другой бок и засунул руку под подушку. И подушка, и простыня под ней были восхитительно холодны. Он наслаждался простыми телесными ощущениями: прикосновением к свежему жесткому белью, жжением от перца в желудке, запахом сосновой смолы, шумом дождя, силуэтом Клэр на балконе. Неисправимый сластолюбец, "меланхоличный гедонист", как называла его Клэр! Что же в этом дурного? Почему вера в скорую гибель человечества должна исключать простые удовольствия от жизни, ощущение, что ты все еще жив? Не будь у Кассандры такой мрачный характер, она бы сумела предотвратить Троянскую войну. В том-то, наверное, и беда, что все провидцы несчастий, начиная с иссушенных солнцем пустыни иудеев, не только предрекали, но и накликали катастрофы... Да и вообще, раз Клэр пишет Гвидо под самым носом у мужа, значит, между ними ничего нет. Николай зажег лампу и записал в блокнот, предусмотрительно положенный у изголовья: "Школа Кассандр". Внезапно у него поднялось настроение, он почувствовал прилив энергии. Клэр сложила свое письмо и вошла в комнату, щурясь от света лампы.

- Надеюсь, ты не собираешься прямо сейчас приступить к работе, дорогой? - спросила она, аккуратно убирая в ящик стола письменные принадлежности.

-  Ты, между прочим, заработалась допоздна, - ответил он многозначительно.

-  Я писала письмо саго Guido, - призналась Клэр. - Ему сейчас одиноко: ведь он временно лишился благодарной слушательницы. Ты делаешь пометки на завтра? - Она сбросила халат и нырнула в соседнюю постель. Любуясь ею, Николай думал о том, как здорово было бы поместить цветную фотографию Клэр в целомудренной черной пижаме в журнале "Плейбой".

- Я тут кое о чем подумал... - пробормотал он.

- О чем же?

- О мрачном настроении и о зловещих предсказаниях. Одно не следует смешивать с другим. Это непростительная ошибка. Предостережение - это профилактическая мера, преследующая позитивную цель. Мрак - это совершенно из другой оперы. Предостережение должно быть жизнеутверждающим, как гуси из Капитолия, а не как Кассандра. Гуси спасли Рим, Кассандра не спасла никого.

-  Разве твоих "девушек по вызову" можно превратить в жизнеутверждающих гусей?

Николай вскочил с постели и зашлепал босиком по комнате, продолжая свой монолог:

- В1939 году Эйнштейн написал Рузвельту письмо длиной в двести слов, изменившее судьбу мира. Значит, превращение возможно. Возможно! Знаю, нас ждет неудача. Но попытаться что-то сделать - все равно лучше, чем бессильно опустить руки.

Сейчас, в мятой пижаме, комкая в огромном кулаке угол ее мягкого пухового одеяла, он еще больше обычного походил на медведя. Через несколько секунд медведь замер и, нахмурившись, посмотрел на жену. В его голове приобретала очертания какая-то новая мысль.

- По-моему, мне лучше провести эту ночь с тобой, - заявил он и с поразительным проворством забрался к ней под одеяло.

- Пожалуйста, - разрешила Клэр. - Только как бы тебе не встретить завтрашний день слишком утомленным.

-  Я так и скажу, открывая заседание: "Леди и джентльмены, надеюсь, вы простите мне мой неприглядный вид: я был вынужден уступить законным притязаниям своей соблазнительной супруги".

- Занятный способ завязать дискуссию, - согласилась она хриплым голосом.

С момента появления Гвидо, это была их первая попытка возобновить то, что именуется в учебниках Бурша специфически-видовым брачным поведением. Попытка оказалась удачной. Возможно, причиной успеха стал горный воздух.

- Не пойду домой, - сказал Николай, имея в виду свою кровать.

- Не ходи, - сказала Клэр.

Через некоторое время он вспомнил о письме Эйнштейна.

- Между ним и нами есть разница. Он и его соратники знали, в чем состоит проблема, и искали пути ее решения, а мы даже не в состоянии определить суть проблемы. У каждого из нас припасено собственное определение. В этом, собственно, вся проблема и заключается.

Но Клэр уже уснула. Николай хотел бы последовать ее примеру, но этому мешали тревожные картины: Гриша по колено в грязи посреди рисового поля, на нейтральной полосе; Гриша ползет на животе по джунглям, которые забыли обработать дефолиантами... Он сдался и принял снотворное.

Большинство "девушек по вызову" поступили так же. По большей части это были люди среднего и старшего возраста, и им было нелегко перевести физиологические часы, термостаты, гомеостаты и прочее встроенное оборудование на местное время, местную еду, горный воздух - пьянящую, богатую озоном смесь, которой приходится дышать на высоте пять тысяч футов над уровнем моря. Один Густав - долговязый субъект с закрученными усами цвета имбиря, управлявший автобусом с грузом "девушек по вызову", бодрствовал, слушая в просторном подвальном помещении радиоприемник. Кроме обязанностей водителя, он исполнял в Конгресс-центре функции дворника и мастера на все руки. Закинув ноги в сапогах на стол, он внимал программе американских вооруженных сил, желая улучшить свой английский. Затем он настроился на полуночный выпуск новостей, потому что знал, что с утра несколько участников симпозиума, за неимением иностранных газет, шутя спросят его, не разразилась ли ночью мировая война. Судя по новостям, это могло произойти в любую минуту.

VII

Одна из причин хронического чувства вины, не отпускавшего Соловьева, заключалась в том, что ему не довелось испытать мук бедности. Его отец, санкт-петербургский банкир, предвидя, какой поворот примут события, эмигрировал вместе с семьей в Женеву перед самым началом Первой мировой войны. Нико родился как раз в день объявления войны, однако родители не сочли это дурным предзнаменованием.

И действительно, для дурных ожиданий не было ни малейших причин. В десять лет у сына открылось музыкальное дарование, в пятнадцать он дал первый публичный фортепьянный концерт, получивший благоприятный отклик в "Журналь де Женев". Однако успех не вскружил ему голову. Даже безудержная лесть двух сестер и их подружек не смогла его испортить. Он был привлекательным брюнетом, склонным к вспышкам гнева, проходившим без всякого следа; в чем-то слишком ребячливым для своего возраста, в чем-то, наоборот, чересчур взрослым. Неуклюжие движения его массивной фигуры резко контрастировали с одухотворенным полетом его пальцев над клавишами рояля, словно призванным проиллюстрировать загадочное явления торжества духа над телом. Внешняя робость была всего лишь данью хорошим манерам, призванной скрыть немалую самоуверенность. В школе он блистал разве что в античных языках и литературе; физика и химия, преподаваемые пожилыми сонливыми учителями, вызывали у него лютую ненависть.

Через несколько месяцев после первого концерта его посетило откровение, сыгравшее решающую роль в его судьбе. Он читал у себя в спальне книгу об истории древнегреческой цивилизации, заинтригованный полулегендарной фигурой Пифагора - единственного, если верить легенде, из всех смертных, кто был способен уловить ухом музыку сфер, сопровождающую движение планет по орбитам. Стремительное вращение планет рождало музыкальный гул; а поскольку каждая вращалась с разной скоростью, то Пифагор слышал сразу несколько тональностей. Музыкальный интервал между Землей и Луной был равен одному тону, между Луной и Меркурием - полутону, между Меркурием и Венерой - тоже полутону, между Венерой и Солнцем - одной трети, между Солнцем и Марсом тоже целому тону, и так далее. В результате появилась музыкальная гамма "Пифагорейский ряд", получивший название "гармонии сфер". Обыкновенные смертные не могли ее услышать, так как были слеплены просто из плоти; зато Пифагору, наполовину божеству, Вселенная представлялась музыкальной шкатулкой, бесконечно исполняющей ноктюрны.

Николай испытал, чувство deja vu: на ум пришли шекспировские строки, прочитанные недавно в школе:

Взгляни, как небосвод. Весь выложен кружками золотыми, И самый малый, если посмотреть, Поет в своем движенье, словно ангел...

Позже он узнал, что пифагорейская фантазия о музыкальной гармонии, управляющей движением звезд, навсегда пленила человечество. Эхо ее звучало в сочинениях поэтов елизаветинской Англии, у Мильтона: "Небесный звук, неслышный тем ушам, что вылеплены из нечистой плоти"; в конце концов она отозвалась в одном из самых потрясающих свершений человеческой мысли: Иоганн Кеплер, математик и мистик, заложил основы современной астрономии, опираясь на предположение о родственности движения планет и музыкальных гамм.

Николай испытал волшебное чувство свободного полета, знакомое по редким мгновениям за фортепьяно, когда собственное "я" перестает существовать, растворяется, как капля в океане. Он сделал открытие: оказалось, что музыка, самый интимный опыт, доступный душе человека, обручена со звездами в соответствии с абстрактными законами математики. Греческие историки утверждали, что обручение произошло в тот момент, когда Пифагор, прогуливаясь по своему родному острову Самос, остановился перед кузницей. Наблюдая за блестящими от пота телами кузнецов, ритмично выполняющих свою работу, он вдруг понял, что каждый брус металла отзывается на удар молота особым звуком; что тон этого звука зависит от длины бруса; и что если одновременно обрушить молоты на два бруса, то чувственное качество их отклика будет зависеть от соотношения длин. Октава, квинта, большая и малая терция - у всех них свой цвет, свой тон; но тон этот зависит исключительно от простых математических соотношений. То было ключевое открытие, первый шаг к математическому выражению человеческого опыта.

Но не является ли это сведением человеческих эмоций к игре цифр? Раньше Николай считал именно так, теперь же открыл, что для пифагорейцев и платоников это было не упрощением, а облагораживанием. Математика и геометрия были для них эфирными дисциплинами, изучающими чистую форму, пропорцию, систему, а не грубо вещество, бестелесную мысль, рождающую глубокую проницательность, делающую возможной восхитительную игру ума. Загадки Вселенной превращались в танец цифр, отражаемый в движениях небесных тел, звучащий в мелодиях, наигрываемых Орфеем на своей лире. Пифагорейцы были приверженцами орфического культа, преображенного ими на свой лад: для них геометрические формы и математические соотношения были наивысшей тайной, изучение которой превращалось в божественное поклонение, истинное орфическое очищение. Божество обращалось к ним на языке цифр.

Глядя тем поздним вечером на Женевское озеро, Николай испытал по очереди обе стадии орфического культа: экстаз и катарсис. Присев за рояль, он попытался с ходу наиграть свежесочиненный ноктюрн под названием "Harmonice Mundi", но вскоре сообразил, что это - не лучшее подражание Шопену. Он засмеялся, сгрыз плитку своего любимого швейцарского шоколада и отправился спать. Он не строил планов на будущее и еще не ведал, что оно предрешено.

Он не забросил фортепьяно, но у него оставалось на инструмент все меньше времени. В его личном пантеоне теперь разместились две шеренги героев, благодушно посматривавших друг на друга. В одной стояли плечом к плечу семеро: Бах, Бетховен, Моцарт, Брамс, Шуберт, Гайдн, Шонберг; в другом - Архимед, Галилей, Кеплер, Ньютон, Планк, Эйнштейн, Резерфорд, Бор. Вторая шеренга постоянно пополнялась: Шродингер, Гейзенберг, Дирак, Паули... Родители Николая испытали горькое разочарование, когда он, сдав экзамены на бакалавра, решил изучать теоретическую физику в Геттингене, вместо того чтобы поступить в консерваторию. Впрочем, им хватило ума понять, что это зрелое решение, и не препятствовать сыну.

Теперь он с почти религиозным рвением верил, что загадка Вселенной заключена в уравнениях, описывающих балет крохотных частиц внутри атома, а также в великой вагнеровской опере, исполняемой кометами, звездами и галактиками. По иронии судьбы его студенческие годы в Геттингене и в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета пришлись на период, когда ведущие физики всего мира дружно отказывались от этой мечты. Десятью годами раньше всем действительно казалось, будто Вселенная уже готова расстаться со своими главными секретами, что физика вот-вот докопается до скальной основы реальности. Но вместо того, чтобы   уткнуться в монолит, наука ухнула в бездонную топь. Раньше считалось, что каждый атом представляет собой солнечную систему в миниатюре, ядро из протонов в окружении вращающихся по орбитам электронов, микроскопическую версию гармонии сфер. Бесконечно огромное и бесконечно малое танцевало под одну и ту же мелодию. Но ко времени завершения Николаем университетского образования, эта обольстительная иллюзия обернулась безумной Страной Чудес, где электрон может находиться одновременно в двух местах либо вообще нигде. Все традиционные, людские представления о пространстве, времени и материи были выброшены за борт, туда же последовали и священные принципы логики, связывавшие причину и следствие; Вселенная лишилась даже подобия уверенности в чем-либо, приобретя взамен статистическую вероятность. Само пространство оказалось искривленным, складчатым, усыпанным дырами с антивеществом отрицательной массы; гармония сфер превратилась в какофонию.

Ситуация вызывала у Николая отчаяние и одновременно лихорадочное воодушевление. Он принадлежал к тому неортодоксальному меньшинству физиков, которые, уподобляясь самому Эйнштейну, отказывались верить, что "Господь играет со Вселенной в кости". Он по-прежнему считал, что гармония существует, просто ее заглушает какофония, что это все тот же "небесный звук, неслышный тем ушам, что вылеплены из нечистой плоти". Коллеги, уверовавшие, что философия мира сводится к азартной игре, дразнили его неизлечимым романтиком (его первый учитель фортепьяно называл его так же); однако его выдающиеся способности ни у кого не вызывали сомнений. То было время, когда так называемые элементарные частицы материи множились, как грибы. Сперва их было всего две: отрицательный электрон и положительный протон. Теперь, что ни год, лаборатории открывали их все больше, каждая с еще более сумасшедшими замашками, чем предыдущая. В конце концов, этих кирпичиков, из которых сложена материя, набралось около сотни: нейтроны, мезоны, позитроны, лептоны и так далее. Кирпичик, открытый самим Николаем и принесший ему еще в тридцатые годы Нобелевскую премию, оказался самым безумным из всех, хуже даже самого нейтрино, перемещающегося со скоростью света, обладающего нулевой массой и способного впиявиться в самую толстую броню, как пуля в студень. У частицы Соловьева масса оказалась вообще отрицательной, она чуждалась законов тяготения, сновала быстрее света, то есть, согласно теории относительности, уносилась вспять во времени. К счастью, жизнь ее была настолько коротка - малая доля одной триллионной секунды, - что ею можно было пренебречь. Впрочем, след этой частицы-призрака можно было рассмотреть в пузырьковой камере, как конденсационный след реактивного самолета в небе. Соловьев нарек свою частицу "миатроном" и объяснил в статье, провозглашающей открытие, что название происходит из двух слов: "майя" и "метрон". Оба восходят к одному и тому же санскритскому корню "матр" и отражают контраст между восточным мистицизмом и западной наукой. Частица "майя" символизировала отношение ко всякой видимости, как к иллюзии, а "метрон" означал меру - по научному жесткий, количественный подход к действительности,

Нико разделял оба подхода и никогда не мог отнестись до конца серьезно ни к себе самому, ни к своему миатрону  Да, он предсказал его существование и сфотографировал его след, но так и не сумел убедить себя в его реальности. Вернее, не мог себя убедить в Реальности той "реальности", с которой имеет дело ученый... Нельзя же принимать всерьез электрон, находящийся одновременно в двух разных местах! Как говорят французы, c'est pas serieux,. Нико твердил эту формулу, подразумевая и современную физику, и Адольфа Гитлера, в девичестве Шикльгрубера, и свои романы, и, прежде всего, себя самого.

В 1936 году он стал самым молодым доцентом берлинского института Макса Планка, где работали прежде некоторые виднейшие фигуранты из его персонального пантеона. Теперь те из них, кто выжил, оказались рассеяны по Европе и Америке. Они не смогли вынести костры из книг, гонения не евреев, сгущающийся мрак. Николай продержался до 1938 года - отчасти потому, что все еще охотился за юрким миатроном, отчасти потому, что впервые после многочисленных приятных, но кратковременных любовных эпизодов переживал серьезное увлечение, предметом которого была пылкая красавица, еврейка-пианистка. Выступать на концертах ей было запрещено, но она все равно отказывалась от эмиграции, потому что ее престарелые родители, жители баварского городка, уже не могли сняться с места. Во время погромов в "хрустальную ночь", накрывших и этот идиллический городок, банда пьяных "коричневых рубашек" приволокла троих старых ортодоксальных евреев к себе в казарму и отменно позабавилась, заставив пейсатых досуха вытереть отхожее место длинными бородами. Отец возлюбленной Николая отказался унижаться, был зверски избит и днем позже скончался. Дочь узнала о подробностях трагедии окольным путем спустя неделю и поведала о них в своем прощальном письме к Нико. У него был ключ от ее квартиры; письмо он нашел на рояле, а саму девушку - в ванне, со вскрытыми венами, похожими на иллюстрацию из учебника анатомии, с погруженной в розовую воду головой, с лицом, которое уже нельзя было назвать красивым.

До этого Нико относился к режиму с отстраненным презрением, теперь же задохнулся от ужаса. Он так никогда и не простил себя за то, что выслушивал пылкие инвективы Ады в адрес этих нелюдей с гримасой высокомерия, что подозревал ее в преувеличениях, даже в истерике. Уже через несколько дней он покинул Германию, но память не захотела остаться в брошенной квартире вместе с грязным бельем, а превратилась в его постоянную спутницу.

Вечер в Женеве, когда он открыл для себя гармонию сфер, стал первым поворотным пунктом в его жизни, "хрустальная ночь" - вторым. Третьим была Хиросима.

Когда Эйнштейн написал свое письмо Рузвельту, Соловьев работал в Кавендишской лаборатории. Получив предложение участвовать в лосаламосском "Проекте", он согласился не раздумывая, надеясь таким образом искупить свою вину. Сначала его не беспокоило, что большинству коллег не были нужны оправдания: они рассматривали свою работу как увлекательное упражнение в современной инженерии.

Он принадлежал к пятерым-шестерым архитекторам атомной бомбы; прежние работы с миатроном стали мостиком к новому занятию. Осознание того, что это за занятие, посетило его только когда газеты сообщили о происшедшем на японском острове, а разведывательные структуры предоставили подробности, не предназначенные для общественности.

Вскоре последовало признание, почести, от которых не в силах отказаться ни один ученый. Но они только усилили его чувство вины. За Хиросиму не раздавали Нобелевских премий, однако дорогу к бомбе проложили их научные открытия, удостоенные премии.

Он присоединился к группе влиятельных физиков, противившихся разработке термоядерных зарядов, и подал в отставку. Если бы он не сделал этого сам, его бы уволили из соображений безопасности Проекта. Это способствовало росту его авторитета в мире и превратило его в видную фигуру среди "девушек по вызову". Беглый русский язык, на котором говорили в кругу семьи его родители, позволил ему устанавливать на международных конференциях контакты с коллегами с Востока, что только углубляло его разочарование. Большинство из них боялись высунуть голову из-за колючей проволоки официоза; когда же кто-то из них, вне досягаемости "жучков", освобождался за бутылкой от части ржавых доспехов, Николай с огорчением улавливал в голосе собеседника эхо собственного отчаяния.

Продержаться в сороковые и в пятидесятые годы ему помогли Клэр и их двое детей, а еще новое поле исследований: применение радиоактивных изотопов в лечении злокачественных опухолей. Он предложил несколько усовершенствований к существующим технологиям - из всего, к чему бы он ни прикоснулся, по-прежнему сыпались искры откровения; однако на крупные прорывы его новшества не претендовали. Тем не менее, одна из высеченных искр дорого ему стоила: экспериментируя с жесткой радиацией, он, пользуясь не отрегулированными приборами и пренебрегая осторожностью, поплатился кусочком пальца и, главное, не был уверен, что по счету уплачено сполна. У немцев есть поговорка: дай черту палец - отхватит всю руку... Он был готов заподозрить черта в психосоматических махинациях. У него появилась привычка сутулиться, словно могучие плечи приняли тяжкий груз. От счастливой самоуверенности юных лет не осталось почти ничего, как и от былой веры в гармонию, царствующую под видимыми покровами; сохранился только наивный взор, сбивающий новых знакомых с толку. Преодолев себя, он научился игре на фортепьяно девятью пальцами и даже опубликовал в медицинском журнале статью о сопряженных с этим нейромышечных изменениях. Следствием публикации стали кое-какие новации в ортопедической хирургии.

Несмотря на усиливающуюся депрессию, он, как ни странно, сохранил мальчишескую шутливость и умение наслаждаться маленькими радостями жизни. Недаром Клэр прозвала его меланхоличным гедонистом. Она работала в его лаборатории и сразу напомнила ему Аду, хотя никто, кроме него, не увидел бы в этой красотке-южанке, целомудренно упакованной в белый лабораторный халат, сходства с Адой с ее ассирийским типом красоты. Обе отличались пылкостью, но эмоции Ады были спонтанными, близкими к истерике, тогда как ироничная Клэр прекрасно владела собой.

Клэретт, удачно вышедшая замуж, пошла в мать. Гриша, их единственный сын, получил в наследство от отца невинный взгляд и пользовался не меньшим успехом у девушек, чем в свое время Николай. Он собирался выучиться на антрополога и поселиться среди индейцев какого-нибудь из обреченных на вымирание индейских племен Амазонии, пока их существование не прекратил геноцид. Но вместо этого он ползал теперь по-пластунски в других джунглях, воюя в никому не нужной войне.

Понедельник.

I

К девяти утра все уже сидели за длинным столом из полированной горной сосны, вооружившись блокнотами и папками. В папках должны были лежать резюме докладов, но большинство, как обычно, не удосужилось их подготовить. Не за столом, а у стены сидели Клэр, исполнявшая обязанности секретаря, мисс Кейри, отвечавшая за магнитофон, руководитель программ из Академии, Хелен Портер и еще трое "слушателей" - так именовались обездоленные, не имеющие статуса .участников, от которых не требовали докладов; им, впрочем, дозволялось вставить словечко в ходе дискуссии. "Слушатели" довольствовались жесткими стульями с прямыми спинками, тогда как у кресел настоящих участников имелась такая роскошь, как подлокотники. За окнами, сверкая ледниками, торжественно высились неизбежные горы.

Соловьев радовался, что настоял на малом количестве участников, которые могли уместиться за одним столом, лицом к лицу. Альтернативой были бы ряды кресел и кафедра. Выступающий с кафедры превращается в лектора, слушатели воспринимают его, скорее, как актера. То ли дело - люди за одним столом: они обращаются непосредственно друг к другу, смотрят друг другу в глаза. Ключевая разница!

Два кресла остались незанятыми. Советский генетик Виноградов прислал телеграмму, в которой говорилось о непредвиденных обстоятельствах, помешавших его участию в симпозиуме. Такая формулировка обычно означала, что власти в последний момент запретили персонажу выезд; пустые кресла, в которых должна была бы восседать советская делегация, превратилась в неотъемлемую черту всякого международного симпозиума. Второе пустое кресло должен был занимать Бруно Калецки, прошлогодний нобелевский лауреат: он сообщил телеграммой, что у него возникли срочные дела и что он появится на симпозиуме следующим утром. Подобные неприятности тоже были привычны для "девушек по вызову": кто-нибудь обязательно опаздывал, кто-нибудь не мог пробыть на симпозиуме до конца, кто-нибудь приезжал всего на один день, чтобы зачитать доклад, забрать гонорар и удрать. Желая это предотвратить, Николай настоял, чтобы приглашенные на "Принципы выживания" либо отсидели весь срок, либо вообще не появлялись. Что касается Калецки, то его опоздание, судя по всему, было вызвано одним - желанием произвести впечатление, продемонстрировать свою важность и крайнюю занятость. То и другое соответствовало истине, однако лауреат был к тому же неизлечимым позером и постоянно занимался тем, что преувеличивал свою роль.

Николай был готов открыть заседание, но сперва позволил пробить девять раз часам на церкви и отзвенеть церковным колоколам. Колокола были старые, большие и звучные, деревня по праву ими гордилась.

Пока в двухстах ярдах раздавался колокольный звон, беседовать было затруднительно. Мисс Кейри надела наушники и увлеченно записывала на пленку монотонные удары.

- Счастливое предзнаменование, - сказал Уиндхем с улыбкой, превратившей его физиономию в коллекцию ямочек. - Вы согласны, Тони?

- Моя любимая поп-музыка, - отозвался монах. Дождавшись тишины, Соловьев поднялся с места.

-  Объявляю конференцию открытой. - Исподлобья, с воинственным выражением лица, он оглядел собравшихся. - Позволю себе пренебречь церемониальным пустословием и сразу перейти к вступительному сообщению. Оно займет двадцать минут.

Он тяжело уселся, зажег сигару и, упершись локтями в стол, заговорил. Клэр с одобрением отметила про себя, что он не горбится; Хелен, вслушиваясь со строгим выражением лица в его звучный бас-баритон, поневоле вспомнила слова Харриет: "Женщины слушают голос Нико не ушами: он сразу проникает в матку". Фон Хальдер, сидевший напротив председательствующего, дважды за его выступление пробормотал себе под нос: "Старо!" Во второй раз Харриет, его соседка, ответила громким шепотом:

- Вздор! Очень правильные мысли.

Остальные были того же мнения, включая даже самого фон Хальдера, но он скорее погиб бы, чем признал правоту Соловьева. Двадцать минут еще не истекли, а Соловьев уже успел, пользуясь легкими для восприятия, но четкими формулировками, напомнить об основных факторах, делающих выживание рода человеческого маловероятным. Для убедительности он загибал длинные, желтые от никотина пальцы.

Для начала он назвал не имеющей исторических прецедентов ситуацию, сложившуюся в середине двадцатого века: раньше разрушительный потенциал, накопленный человечеством, оставался сосредоточен на ограниченных территориях и находился в распоряжении небольшой части человечества, тогда как теперь он расползся по всей подлунной сфере, то есть не только собственно по поверхности планеты: он проник в ее атмосферу, флору и фауну, не считая, быть может, немногих штаммов микроорганизмов, оказавшихся устойчивыми к радиации. Во-вторых, быстрый прогресс в технологиях производства обоих главных типов оружия массового уничтожения, ядерного и биохимического, сделал неизбежным их распространение и неосуществимым контроль. Абсурдность сложившегося положения была проиллюстрирована тем фактом, что, согласно последней статистике, накопленные запасы ядерного оружия эквивалентны одной Хиросиме на каждого из трех с половиной миллиардов землян. В-третьих, исчезновение благодаря растущей скорости коммуникаций такой преграды, как расстояние, в математических терминах эквивалентно сокращению площади планеты до размеров Англии и даже менее того, если прибегнуть к стандартам века пара. Человечество, оказавшись неподготовленным к такому положению, не способным к нему адаптироваться, по большей части даже не ведает о неизбежных последствиях. В-четвертых, параллельно сжатию планеты относительно подлетной скорости ракет и скорости преодоления расстояний самим человеком происходит сокращение пригодных для обитания пространств и продовольственных ресурсов с учетом роста населения, которое ныне удваивается каждые тридцать три года и вырастает вчетверо за период жизни одного поколения людей. В-пятых, лидирующую роль в этой гонке леммингов к обрыву играет культурно отсталая часть человечества. В-шестых, охватившая весь мир миграция из сельских районов в города приводит к ростку злокачественных метастазов в виде городов-спрутов, где на единицу площади приходится все больше людей. В-седьмых, неизбежным побочным продуктом этой массовой миграции становится физическое отравление и эстетическая деградация земель, воды, воздушной среды, приводящие к всеобщему ухудшению условий жизни человека и его самого, опошлению ценностей, эрозии смысла жизни. В-восьмых, подобно тому, как покорение воздушной среды и последующее сокращение расстояний вместо того, чтобы сплотить нации в единое братство, создали для них условия взаимного гарантированного уничтожения, всепроникающая информация, вместо того, чтобы способствовать взаимопониманию наций, дала обратный эффект: обострила идеологические и племенные конфликты, развернув демагогическую пропаганду. В-девятых, за первые двадцать пять лет ядерной эры зарегистрировано около сорока региональных и гражданских войн с применением обычных вооружений, к тому же мир уже дважды оказывался на грани атомной войны. Нет никаких оснований считать, что в следующие двадцать пять лет ситуация станет менее критической. Более того, опасность самоуничтожения человечества как вида ни за что не сойдет на нет за предстоящую четверть века; отныне она является неотъемлемым фактором существования. В-десятых, ввиду эмоциональной незрелости человека по сравнению с его технологическими достижениями, возможность самоуничтожения становится статистически гарантированной.

В свете всего вышесказанного Соловьев поставил перед конференцией три задачи: проанализировать причины трагической ситуации, в которой оказалось человечество, попытаться поставить диагноз самой ситуации и подумать о противоядиях.

Сделав паузу, он обвел своих слушателей осуждающим взглядом, словно именно их винил в печальном состоянии мира. Потом, взглянув на Клэр, сказал совсем другим, небрежным тоном:

- Вот, собственно, и все. Разве что напомнить вам об одном письме, направленном в августе 1939 года президенту Франклину Делано Рузвельту Альбертом Эйнштейном. Письмо было коротенькое, дурно написанное. Начиналось оно так: "Некоторые из последних работ Э. Ферми и Л. Сциларда, полученных мной в рукописном виде, позволяют полагать, что в ближайшем будущем элемент уран может быть превращен в новый мощный источник энергии... Одной бомбы такого типа... взорванной в порту... может хватить для уничтожения всего порта вместе с окружающей территорией..."

То было, возможно, важнейшее письмо во всей человеческой истории. Думаю, ныне ситуация не менее критическая, чем в момент, когда Эйнштейн взялся за перо. На самом деле у письма был коллективный автор: итальянец Ферми, два венгра - Сцилард и фон Вейнер, - выходец из Германии Эйнштейн. Они образовали что-то вроде комитета действия. Конечно, в физике легче достичь единодушия, чем в общественных науках. Тем не менее, я не хочу считать полной утопией образование на нашей конференции подобного комитета с согласованной программой, выработку прямого обращения к сильным мира сего... То, чего достиг своим письмом Эйнштейн, можно считать чудом - чудом черной магии. Вот я и спрашиваю, а нельзя ли совершить чудо белой магии аналогичного масштаба? Я понимаю, что меня будут обвинять одновременно в черном пессимизме и розовом оптимизме. Итак, приступим к дискуссии.

За сим последовало длительное молчание. Наконец, фон Хальдер поднял руку и тут же заговорил:

- Ну, конечно! Превосходно! Только среди своих десяти пунктов вы позабыли упомянуть важнейшие симптомы болезни современного общества, а именно: агрессивность, сэр, насилие, майн хэрр, порнографию, сэр, наркоманию среди юнцов, а также всю эту молодежную культуру. Так что сперва надо бы...

Однако он так и не успел объяснить, с чего следовало бы начать. Стеклянные двери на террасу с шумом распахнулись, и перед собравшимися предстал низенький подвижный человечек - профессор Бруно Калецки. Он ворвался в зал заседаний с чемоданом в одной руке и с пухлым портфелем под мышкой; на дверную ручку у него оставалось два свободных пальца. Тони вскочил, чтобы ему помочь, но Калецки вернул его на место, крикнув:

- Я сам, сам!

Придержав дверь коленом, он зашвырнул в зал чемодан. Потом, подскочив к одному из свободных кресел у стола, он не переводя дыхания затараторил:

-  Господин председатель, примите мои извинения. Сами знаете, как это бывает: вдруг вы делаетесь позарез нужны на срочном заседании в Вашингтоне... Они там ну прямо как малыши без няньки и одновременно как хозяева положения. Так что еще раз простите. Как я погляжу, вы уже начали, и это совершенно естественно. Я и не рассчитывал, господин председатель, что бы станете тратить время на формальные приветствия. Однако я вправе ожидать, что вы кратко введете в меня в курс дела...

Продолжая сотрясать воздух, он извлекал из портфеля листы бумаги и складывал их на столе аккуратными стопками. Потом его левая рука достала из кармана сигарету, а правая обменялась пожатиями с соседями: улыбающимся Валенти и сонным сэром Ивлином Бладом. Потом обе руки приняли участие в ритуальном прикуривании - что-то вроде балета, закончившегося угасанием спички.

- Все мы очень рады, - ответствовал Николай сухо, - что вы нашли возможным к нам присоединиться. Что касается краткого изложения, то моя вступительная речь сама была донельзя кратким резюме. Уверен, что желающих выслушать ее по второму разу не найдется. Вы найдете резюме выступления в предназначенной для вас папке.

- A vos ordres, как прикажете. - Бруно прибег к дружескому тону, чтобы продемонстрировать, какой он благодушный, ненапыщенный человек. Его руки, действуя сами по себе, как руки профессионального фокусника, уже извлекли из папки рекомендованную бумагу. -' Пожалуйста, продолжайте. Я могу читать и слушать одновременно.

- Отто собирался высказаться, - напомнил Николай.

Но фон Хальдер сердито махнул рукой, словно отгоняя муху.

- Меня перебили, и я забыл, что собирался сказать. На самом деле фон Хальдера взбесило не то, что

его прервали на полуслове - оседлав любимого конька, он становился неукротим, - а то, что Калецки, судя по всему, был полон решимости снова подмять дискуссию под себя. Помешать ему было задачей председателя. Если он окажется слабоват или чересчур вежлив, чтобы применить власть, Бруно будет разглагольствовать без остановки, прерывать ораторов своей излюбленной формулировкой: "Вы уж простите, я, видимо, глуповат и не понимаю, что вы хотите этим сказать. Может быть, вы имеете в виду, что..." И так до бесконечности. Если на беду предмет обсуждения окажется ему знаком, он обязательно припомнит давно забытую статью, предвосхищавшую построения оратора, или, наоборот, совсем свежую публикацию, не оставляющую от них камня на камне. Самое интересное,, что в большинстве случаев он оказывался прав. Если тема была ему чужда, он использовал другое вступление: "Разумеется, я в этой области невежда, хуже новорожденного дитя, но у меня есть подозрение, что..." Удивительно, но его подозрения обычно били в самую точку. Уже в пятилетнем возрасте Бруно был признан вундеркиндом; к семидесяти пяти годам он так и остался чудо-ребенком. В пять лет он вызывал восхищение тем, что обогнал всех своих сверстников, в семьдесят пять - не соответствующей возрасту молодостью духа. Если не обуздать его проклятое рвение, то он монополизирует дискуссию, всех утомит и погубит симпозиум, как уже неоднократно происходило. Вся надежда была на председателя. Фон Хальдер ждал, что Николай поймет подтекст его нарочито грубой реплики. На Бруно он старался не смотреть.

Бруно тем временем как будто увлекся чтением резюме, которое держал в левой руке; правую ладонь он приставил к уху воронкой, внимая говорящему, но мысли его устремились по третьей колее, подстегнутые обидной репликой коллеги. Бедняга Отто! Все те же шорты и тщательно взъерошенная седая шевелюра - признаки затянувшегося детства! Так до смертной доски и будет разыгрывать enfant terrible с грубыми манерами и золотым сердцем бойскаута. Подумать только, ведь он, Бруно, чуть было не примкнул к поклонникам последней книги Отто под названием "Homo Homicidus", когда она только вышла несколько месяцев назад. Но чуть-чуть не считается, как говорится у них, ребятишек... Очень скоро он разглядел, по одному, все заблуждения и противоречия автора, тщательно закамуфлированные риторикой. Он даже составил их пронумерованный перечень и с нетерпением ждал возможности устроить по их поводу дискуссию. Он бы потер руки в предвкушении скорого торжества, но руки были заняты.

Слово взял тем временем Гектор Бурш. В отличие от Соловьева и Хальдера, он говорил стоя, заложив руки за спину. Хорас сравнил его позу со стойкой "вольно" на параде британской армии, не позволяющей той же степени расслабленности, что обычная команда "вольно!" Говорил Бурш четко и сухо, с легким налетом техасского акцента, который хотелось сравнить с миражом живительного ручья в пустыне. Ни черного пессимизма, ни розового оптимизма председателя ("если воспользоваться образным выражением самого профессора Соловьева") он не разделял, ибо считал, что ученые должны вместо драматизации реальности сосредоточиться на конкретных, осязаемых фактах. А таковые факты, как гласит удачное определение в одном недавно вышедшем учебнике, сводятся к тому, что "человек есть всего лишь сложный биохимический механизм, приводимый в действие топливной системой через посредство встроенных в нервную систему компьютеров с огромными возможностями по хранению закодированной информации". Ключевым понятием в этом определении Бурш предлагал считать .слово "сложный". Научный подход к изучению сложных явлений заключается в анализе составляющих их простых компонентов. А простые компоненты любой человеческой деятельности - это элементарные составляющие поведения. Они представляют собой рефлексы и рефлекторные реакции на стимулирование извне. Некоторые из них присущи каждому с рождения, но большая часть меняется под воздействием обучения и опыта. Будущее человечества зависит от разработки надлежащих способов психологического воздействия и их закрепления. Позитивное и негативное закрепление (в просторечии - вознаграждение и лишение чего-либо) представляют собой могучие механизмы социальной инженерии, позволяющие с надеждой смотреть в будущее. Как инженер-электронщик учится управлять сложными механизмами, начиная с более простых моделей, так и социальный инженер - ученый, специализирующийся на исследовании поведения, - сначала изучает его механизмы на примере простых организмов: крыс, голубей, гусей. Поскольку, как выразился профессор Скиннер из Гарвардского университета (тут голос Бурша сделался почтительным, почти лиричным), всякое поведение особей конкретного вида - это относится ко всем млекопитающим, включая человека, подчиняется одному и тому же набору первичных психо-химических законов, то различия в поведении человека, крысы и гуся имеют не качественный, а всего лишь количественный характер. Значит, эксперименты с организмами с низших ступеней эволюционной лестницы могут дать все необходимые элементы для достижения главной цели - описания, предсказания и контроля человеческого поведения.

Последние слова Бурш произнес с особенным нажимом, подчеркивая, что опять цитирует непререкаемый авторитет.

-   Позвольте задать вам вопрос,  профессор Бурш, - робко подал голос Уиндхем . - Говоря о предсказуемом и контролируемом поведении, подразумеваете ли вы также виды деятельности, которые в просторечии именуются литературой, или, например, игру на арфе?

- Несомненно. Мы квалифицируем такие занятия как вербальное и манипуляционное поведение, в последнем случае уточняя, какие материалы или предметы участвуют в манипулировании. То и другое происходит под действием стимуляции извне и подвержено контролю с помощью разнообразных методов закрепления.

- Благодарю вас, профессор Бурш, - молвил Уиндхем.

С этого момента, по всеобщему мнению, началось деление участников симпозиума на два лагеря. Сперва признаки зародившегося деления исчерпывались покашливанием и шарканьем. Никто не сомневался, что Бурш предстал феноменальным ослом, - иного никто и не ожидал. Большинство впоследствии их стали именовать "никосианцами" - решили, что Соловьев сделал очень ловкий ход, пригласив самого крайнего, ортодоксального, несгибаемого представителя школы, которой сам, как было хорошо известно, страстно оппонировал. Именно эта школа, пусть хоть и в более разбавленных проявлениях, по-прежнему доминировала в философских воззрениях научного сообщества. Другие, напротив, в принципе разделяя эти воззрения, предпочитали выражать их в менее провокационной, более окольной манере, чем Бурш; они понимали, что Николай пригласил его на роль козла отпущения, который представит их позицию в абсурдном свете, и считали это дешевым приемом в духе Макиавелли, как впоследствии выразился Хальдер.

Полная замешательства пауза была прервана Харриет, которая, внимая Буршу, терпеливо сдерживала негодование, только иногда поднимала к потолку глаза. - Господин председатель! - крикнула она неожиданно для всех. - Мне непонятно, какое отношение имеет экскурс профессора Бурша в науку о крысах к вашему вступительному сообщению о плачевном состоянии человечества и неотложной необходимости спасательных акций. Из программы следует, что профессор Бурш намерен прочесть на утреннем заседании во вторник доклад о последних достижениях в операционной психологической обработке низших млекопитающих. Так что умерим пока что свое любопытство и попробуем обсудить ваше предложение об образовании комитета действия.

- Правильно! - сказал монах Тони и покраснел.

- Ваше беспокойство напрасно, - сухо произнес Бурш. - Я считаю, что мои замечания ложатся в тему обсуждения, однако в данный момент не собираюсь вступать в полемику.

Валенти поднял ухоженную руку.

- Если позволите, господин председатель...

Писаным красавцем его нельзя было назвать, но карие глаза смотрели вкрадчиво, с лица не сходила ироничная гримаса, голос был приятный, мелодичный.

- По моему мнению, господин председатель, соображения профессора Бурша по поводу необходимости социальной инженерии очень важны с точки зрения проблем, обрисованных в вашем убедительном вступительном слове. Однако позволю себе спросить коллег, собравшихся за этим столом из чувства озабоченности будущим, сочтут ли они утопией предложение поискать противоядия не только в области социальной инженерии, но и в нейроинженерии, если воспользоваться термином, который я имел смелость предложить на последнем чикагском симпозиуме?

Сэр Ивлин Блад, до этой минуты погруженный в какие-то свои невеселые мысли, при последних словах Валенти встрепенулся.

- Ужасный термин! У меня от него душа уходит в пятки.

Валенти снисходительно улыбнулся.

- Ужасная порода, живущая в ужасные времена, должна проявить смелость и позволить себе прибегнуть к ужасным средствам во имя спасения.

-  Что конкретно вы подразумеваете под нейроинженерией? - спросил Блад, вперив в него взгляд налитых кровью глаз.

- У меня еще будет возможность пространно осветить эту проблему в моем скромном выступлении на нашем пятом по счету заседании.

Клэр, смирно сидевшая на стуле с прямой спинкой, гадала, заметил ли кто-нибудь, кроме нее, странную пантомиму, разыгранную при последнем обмене репликами. Рядом с ней сидела, поставив на раскладной столик свой магнитофон, мисс Кейри. Услышав, несмотря на наушники, слова сэра Ивлина, обращенные к Валенти, она так злобно нахмурилась, что пластмассовая полоска, соединявшая два наушника, съехала ей на лоб, и она едва успела не дать ей свалиться с головы. Зрелище было потешное, словно она ловит шляпу, сорванную порывом ветра. Вернув полоску пластмассы на место, к узлу седых волос, мисс Кейри застыла, но Клэр, наблюдавшая гротескную смену выражений ее лица, которую она определенно не могла контролировать, еще больше укрепилась в мнении, что перед ней пациентка доктора Валенти, а не его ассистентка.

Настала очередь Хораса Уиндхема. Его короткое выступление в дискуссии наполовину состояло из улыбочек и смешков. Он заявил, что как частное лицо присоединяется к тревоге, высказанной Соловьевым, хотя и имеет счастье вести в тихом академическом омуте Оксфорда совершенно безмятежную жизнь. Однако он вынужден покаянно признать, что сфера его компетенции по самой своей природе не способна породить каких-либо способов противодействия всем этим напастям. Ведь он специализируется на грудных младенцах, начиная с первой недели жизни, и на нетрадиционных методах развития их интеллектуального и эмоционального потенциала. Он осмеливается предположить, что, в некотором смысле, плачевное состояние, в которое погрузилось человечество, отчасти, а то и в основном вызвано неведением относительно этих методов. Платой за цивилизацию стала утрата инстинктивных постулатов, управляющих поведением; в итоге цивилизованный человек утратил ориентиры и стал похож на морехода, утопившего компас и не видящего звезд. Мы слишком много едим и слишком мало спариваемся, а может, и наоборот; слишком поздно или слишком рано начинаем приучать детей к горшку; мамаши либо трясутся над своими чадами, как курицы-наседки, либо совсем перестают ими заниматься, либо все разрешают, либо все запрещают. Кто знает, что для беспомощного создания в кроватке лучше, что хуже? Нам известен только результат, готовый продукт - взрослый человек, превращающий общество во всем нам знакомое унылое место. Сам он лелеет надежду - не исключено, что несбыточную, - что рано или поздно ответ на вопрос о человеческом предназначении будет найден, так сказать, в колыбели, благодаря исследованиям, о которых он уже упоминал. Есть признаки, что в самом ближайшем будущем произойдет прорыв, только бы подтвердились некоторые последние экспериментальные данные... Об этих экспериментах он сообщит в своем докладе на следующем заседании. Впрочем, даже если результаты экспериментов окажутся, как он надеется, положительными, благотворные перемены будут происходить очень-очень медленно, и это вряд ли могло бы стать темой для письма Эйнштейна американскому президенту или ее величеству королеве...

Бурш боролся с собой, пытаясь достойно отмолчаться, но потерпел в борьбе позорное поражение. Уставившись на Уиндхема поверх очков, он проговорил:

- Вы возражаете против термина "социальная инженерия". А чем же занимаетесь вы, если не тем же самым?

- Это разные вещи. Свое направление я бы не назвал инженерией. Я бы назвал его священнодействием вокруг новорожденного. - Безмятежной улыбкой и ямочками на лице Уиндхем сам был вылитый младенец.

Его слова были встречены вежливым смехом. Казалось, дискуссии наступает конец. Но этому не дал случиться Бруно Калецки, лучше других умевший выбрать подходящий момент.

-   С вашего позволения, господин председатель... - Он поднял левую руку, продолжая строчить в блокноте правой.

Соловьев без энтузиазма кивнул, но Бруно счел необходимым сперва дописать начатое, продлив выжидательную тишину секунд на двадцать. Наконец, он, довольный, отложил ручку с монограммой и начал:

- Господин председатель, мне кажется, что как цели конференции, так и способы их достижения определены недостаточно четко. Выступая в роли скромного представителя общественной науки или, если хотите, научно ориентированного исследователя общества, я нахожу очевидной причину этого недопонимания... - Прервавшись, он подскочил к грифельной доске у стены и схватил мел. - Причина в том, что все мы больны неявной шизофренией. - И он написал на доске небольшими заглавными буквами: "НЕЯВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ". Никого из присутствующих я не собирался этим оскорбить. - На доске появились слова: "НЕ ПРИНИМАТЬ НА СВОЙ СЧЕТ". - Я предлагаю этот термин как метафору, но не только. Шизофрения в широком смысле слова означает раздвоенное сознание. Вот и у нас оно раздвоено... - Он разделил доску надвое вертикальной чертой. - С одной стороны, мы ведем, как напомнил наш друг, беззаботное академическое существование, занимаясь своими научными изысканиями sub specie aeternitatis, под знаком вечности. - Он начертал на левой половинке доски: "SUB.SP.AET." - Но чистая наука никак не соприкасается с бедами, грозящими несчастному человечеству. Далекие галактики, которые мы исследуем с помощью своих радиотелескопов, не накормят миллионы голодных ртов, не принесут свободу миллионам угнетенных. Даже прикладные проекты в области биологии и общественных наук всегда носят долговременный характер: подразумевается, что времени впереди непочатый край, что следующее поколение продолжит наши усилия и доведет их до блестящего завершения... Не пойму, чем стереть! - В следующую секунду он придумал выход и написал на той же строчке, что "SUB.SP.AET.", но на правой половинке доски: "ЗАВТРА?!" - Да, друзья мои, вторая половина расщепленного сознания знает, что завтра может не наступить, вот мы и испытываем соблазн забросить и галактики, и вечность, чтобы сконцентрировать всю нашу энергию, весь поиск на решении одной задачи: сделать так, чтобы завтра наступило! Но не является ли и это изменой, забвением того, что многие из нас считают, так сказать, священной миссией? Вот мы и попадаем в узкую протоку между Сциллой самодовольства (он громко постучал по левой половинке доски) и Харибдой паникерства и истерики. - (Стук по правой половине.) - Некоторые из нас тщатся, конечно, по мере сил устранить эту трещину, посвящая часть времени и энергии - если позволено будет сказать, даже больше энергии, чем можно себе позволить, - стараниям на общее благо, попыткам наладить взаимопонимание между расами и народами с помощью таких организаций, как ЮНЕСКО, Совет мира, Президентский консультативный совет, Комиссия по гражданским свободам, Общества охраны окружающей среды и прочих, к которым я имею честь принадлежать, внося свой скромный вклад в благие начинания. Если мне позволят мельком затронуть некоторые практические аспекты...

Увлекшегося Бруно уже нельзя было прервать, как нельзя выключить снаружи двигатель автомобиля, когда водитель заперся в салоне. Он говорил безостановочно - в основном, о своем малом вкладе (в действительности, далеко не малом) в деятельность всех этих уважаемых структур. Соловьев терпел его разглагольствования пятьдесят две минуты, после чего, так и не дождавшись паузы, перебил его усталым голосом:

- Пора обедать. Вы не будете возражать, Бруно? Бруно непонимающе глянул на часы и тут же превратился в воплощение раскаяния.

- Прошу прощения, - пролепетал он, убирая бумаги в портфель, - тема до того увлекательная, что...

В замешательстве он выглядел беспомощным. Но все знали, что при первой же возможности он опять оседлает своего любимого конька.

II

В ответ на вопрос, заданный одной журналисткой на писательском коктейле, не мешает ли ему его фамилия и не мечтал ли он ее изменить, сэр Ивлин Блад ответил с просчитанным чистосердечием, очень помогавшим ему общаться с прессой:

"Как поэт я не могу рассчитывать на широкую читательскую аудиторию, зато мою фамилию легко запомнить. Думаете, фамилии вроде "Оден", "Томас" или "Элиот" что-нибудь говорят толпе? Вот "Блад" - это им знакомо!"

"Значит ли это, - настаивала не слишком сообразительная дама, - что вас читают из-за вашей фамилии?"

"Меня никто не читает! Зато каждый пень в этой стране знает мое имя".

То была не пустая похвальба, напротив, сэр Ивлин был излишне скромен. Цитировать Блада было не принято, ибо он не принадлежал к числу активно цитируемых поэтов, но это не помешало ему прогреметь на весь мир. Он не успевал отвечать на приглашения выступать с лекциями в американских, индийских, японских университетах, участвовать в бесчисленных международных симпозиумах. В шестьдесят лет английская королева произвела его в рыцари (и, говорят, побледнела от гнева, когда он спросил ее перед началом обряда, не будет ли больно). Среди "девушек по вызову" он был известен под кличкой "Лауреат".

Он прибыл накануне на арендованном автомобиле, счет за который собирался оплатить из денег, предназначенных на дорожные расходы. На обед он тоже опоздал. В дверях столовой он замедлил шаг, чтобы окинуть взглядом всех присутствующих, заняв собой весь дверной проем. Казалось, он не замечает пытливых взглядов ученых, размышляющих, годится ли он в полномочные представители культуры. Вскоре он возобновил движение, перенеся весь вес на шаркающие ноги. Ему не была чужда особая, слоновья грация. Выбор места не стал для него проблемой: он сразу, будто притягиваемый магнитом, направился к столу, за которым сидел в одиночестве молодой Тони, наслаждаясь супом, украшенным двумя Knodels - вулканическими островами размером с кулаки.

- Придется довольствоваться холодным супом, - сказал Блад, опасливо глянув на Knodels. Тон у него был до омерзения плаксивый, выговор неразборчивый. Догадаться, пародирует он кого-нибудь или требует серьезного к себе отношения, было невозможно. - Туалет перед едой - печальная необходимость. Кишечник готов освобождаться только перед новым заполнением. Любопытно, но неудобно. Павловский рефлекс, как сказали бы наши идиоты-ученые... Вы девственник?

Шокирующие манеры Блада были почти всем известны, однако Тони был застигнут врасплох.

-  У меня богатое воображение, - пробормотал он, покраснев.

- Проблемы мастурбации?

- Это уже не проблема.

- Едины в двух лицах?

Теперь Тони не на шутку рассердился, хоть и знал, что надо бы сохранить спокойствие. Он сделал вид, что увлечен борьбой с Knodels.

- Вы не поняли мой вопрос. Он не буквальный, а метафорический.

- Боюсь, я не совсем улавливаю...

-  Я имел в виду ваши фантазии. Они гетеро- или гомосексуальны?

- Скорее, гетеросексуальны.

-  В вашем положении это нехорошо. Блуд - смертный грех, тогда как содомия - грех простительный. Поэтому я гомосексуален, как лосось в нерест,. Это всем известно.

-  Непонятная метафора...

-  Вам недостает поэтического воображения. - Сэр Ивлин засмеялся. Тони думал, что смех у него тоже будет фальстафовский, как и весь он, но вместо этого услышал сухое поперхивание. Звуки эти соответствовали, впрочем, его мелким чертам - ротику, носику, глазкам - на большом, круглом, красном, заплывшем лице.

-  Какое у вас впечатление от утреннего заседания, сэр Ивлин? - спросил Тони вежливо.

- Меня сморил сон. Я бы так и не проснулся, если бы не итальяшка с его болтовней о нейроинженерии. Этого я не смог вынести,

Митси, надутая брюнетка, принесла сэру Ивлину суп с Knodels. Он заказал бутылку вина.

- Большую бутылку? - спросила Митси.

- Главное, чтобы была полная, Schatzchen.

Вид у него был такой, словно он готовится ущипнуть официантку за аппетитный зад. Однако та не отреагировала на "киску", зато зачем-то протерла салфеткой рюмку Тони, глядя в пространство.

-  Вряд ли я пойду на дневное заседание, - сообщил Блад. - Деревенские красавчики собираются устроить соревнование по борьбе. Пойдете со мной? Конечно нет! Послушным мальчикам надо в школу.

- Позвольте к вам присоединиться? - Темноволосый мужчина с орлиным ликом и французским акцентом, только что появившийся в столовой, уселся напротив Тони.

- Риторический вопрос! - бросил Блад. - Вы же знаете, что я не могу ответить "нет", Петижак, как бы я ни ненавидел ваше желтое нутро.

Профессор Раймон Петижак хищно улыбнулся Тони.

-  "Желтое" - это потому, что он считает меня маоистом, а "нутро" потому, что он только и думает о своем пищеварении. А так - чрезвычайно милый человек. - Он налил себе вина.

-  Лягушатники называют это "картезианским здравомыслием", - сказал Блад, обращаясь к Тони. - A propos*, Петижак, если вам хочется вина, закажите собственную бутылку.

- Именно это Веблен и называет расточительностью общества потребления. Я выпью не больше одной рюмки. - Француз обернулся к Тони. - Не увлекайтесь этой горькой жидкостью, если вы, так сказать, принимаете близко к сердцу свою печень.

- Даже высокомерным "так сказать" нельзя оправдаться за смешанную метафору, - фыркнул Блад.

-  А что касается лягушек, - продолжал Петижак, по-прежнему обращаясь к Тони, - то наш cher Maitre устарел. Мои соотечественники давно уже отказались от вкусных лягушачьих лапок в чесноке и перешли к хот-догам и гамбургерам, навязанным проклятыми империалистами, кока-колонизаторами. Mon cher, c'est fini.

- Не смейте называть нашего юного братца "мой дорогой"! - сказал Блад.

- Вы меня неправильно поняли. Я даже вас могу назвать "mon cher", ничем особенно не рискуя. А что касается картезианского здравомыслия, то здесь вы устарели вдвойне. Картезианский дуализм давно уступил место гегельянской троице - тезису-антитезису-синтезу - нашедшей выражение в марксистско-ленинской диалектике. Последняя, в свою очередь, была проинтерпретирована в философии председателя Мао, а также совмещена с экзистенциализмом Сартра и со структурной антропологией Леви-Строса. Так что, как видите...

-  Ни черта не вижу! - огрызнулся Блад, изучая полную тарелку тушеного мяса, которую перед ним поставила презрительная Митси. - Разве что гуляш.

- Вы о блюде или о философии? - спросил Тони.

- О том и о другом.

-  Совершенно верно, гуляш, - с энтузиазмом подтвердил Петижак. - Мы готовим очень острое идеологическое рагу. Смотрите, не обожгите рот.

- Обезьяний лепет.

- Возможно. Но юные бабуины доказали, что настроены серьезно, когда захватили цитадели так называемой учености.

- И изрядно в ней нагадили. Какое это имеет отношение к структурной антропологии?

- Видно, что вы не читали Леви-Строса. Блад вытаращил глаза.

- Сейчас я вас удивлю. Я пытался. Полная абракадабра! Я просто глазам не поверил. Попытался еще раз - и обнаружил диалектику вываренной, пережаренной, перекопченной пищи, параллель между медом и менструальной кровью, сотни страниц безумной словесной эквилибристики. Величайшая мистификация после питлдауского черепа. Но в ней легко увязнуть - как в меде.

Лицо Блада приобрело оттенок красного вина, глаза вылезли из орбит.

- Не знал, что вас так интересует антропология, - сказал Петижак. Согласен, великого Леви иногда заносит. Галльская традиция, знаете ли... Но юных бабуинов влечет к нему совсем не из-за этого. Все дело в выводах, которые он делает из анализа греческой мифологии: "Если Общество хочет выжить, дочери должны предать родителей, сыновья должны сокрушить отцов".

- А вы, выходит, перешли на сторону бабуинов? Интеллектуальное сутенерство!

- Я на стороне Истории. А История - на нашей стороне.

- Этот вздор я слышал еще тогда, когда сам принадлежал к бабуинам - в тридцатые годы. Но в те времена созидателем Истории мнил себя так называемый революционный пролетариат. А нынче эта роль перешла к волосатым бабуинам.

- Да, я на стороне бабуинов. Но ситуация выглядит по-другому. Ваше поколение "розовых тридцатых" страдало прискорбной наивностью. Вы отвергали свое, реальное общество и верили в Утопию - в пятилетние планы и балалайки. У вас была двойная мотивация: восстание против статус-кво и преданность идеалу - притяжение и отторжение, минус и плюс, магнитное поле. Мы же верим исключительно в минус. Ни миражей, ни иллюзий, ни программ, только НЕТ. Нет, no, non, nein, полиция - свиньи, merde*! - Он улыбнулся, как добродушный Мефистофель.

- Как же вы именуете свою философию? Дерьмологая? По-моему, вы всего лишь клоун! - заявил Блад.

- Кто бы говорил... - отозвался Петижак.

- Все мы притворщики. Но некоторые притворяются больше других.

Тони, несколько минут почтительно слушавший перепалку, наконец вмешался:

- Вы обсуждаете экзистенциальный вакуум, словно это новое явление. А он, возможно, существовал всегда. Недавно я прочел Экклезиаста в новом английском переводе, где "суета" заменена вакуумом: "Пустота, пустота, все пустота и погоня за ветром..." Эти слова восходят к Бронзовому веку, когда Бога еще считали живым.

- Маловато духовного комфорта, - заметил Блад.

- Ваал был богом хиппи, - сообщил Петижак. Блад пожал плечами, подозрительно глядя на принесенный Митси десерт. Это был шоколадный торт под названием "Pischinger", знаменитый венский рецепт; на кухне только и пришлось, что вскрыть банку, сделанную в штате Огайо: Фонд закупил целую партию консервированного лакомства у затоварившейся американской армии.

III

Во вторую ночь два участника симпозиума рыдали в подушку. Бруно Калецки рыдал, содрогаясь от икоты, потому что снова не сдержался и вызвал всеобщую ненависть приступом словесного поноса, хотя давал себе слово, что никогда больше себе подобного не позволит. Харриет рыдала, превратившись от слез в маленькую беспомощную девочку, отчасти из жалости к Нико, выглядевшему ужасно огорченным после неудачной вступительной дискуссии, отчасти потому, что чувствовала себя слишком старой и некрасивой, чтобы понравиться голубоглазому Тони, к которому внезапно воспылала пылкой страстью.

- Вздор, - сказала она громко и изо всех сил высморкалась. С первого этажа доносилась музыка - по радио передавали "Голубой Дунай". Она не сомневалась, что радио слушает Густав, водитель с нафабренными усами. Он тоже был перспективным объектом - они с Хелен обсудили и одобрили размер его мужских достоинств. Харриет умылась холодной водой и тщательно накрасилась перед зеркалом. Лицо выглядело теперь не таким уж старым и вообще приемлемым.

Спустя пять минут она вошла в комнату Густава без стука и без своего посоха, в одном алом халате.

- Не возражаете, если я составлю вам компанию? Что-то мне жарко спать.

Густав лежал в постели, укрытый только по пояс, блестя загорелым торсом, и курил сигарету. Он предпочел бы брюнетку с бритой шеей, но выбирать не приходилось, к тому же у этой тоже были достоинства - взять хотя бы могучие, как у кобылицы, ляжки. - Прошу! - вежливо позвал он ее, после чего потушил сигарету и свет. В следующее мгновение ему пришлось вспомнить, какой страх он однажды испытал при сходе горной лавины.

IV

У Клэр обошлось без слез, хотя и ее тянуло всплакнуть. Она лежала на балконе, под луной, и ждала возвращения Николая, вышедшего прогуляться. Утреннее заседание было провалено усилиями Бруно; дневное прошло успешнее, но тоже свернуло куда-то не туда. Джон Д. Джон-младший, молодой гений из Массачусетского технологического института, прочел лекцию "Компьютеризация будущего". Сам он - стриженный под "ежик", с правильными чертами искреннего лица, с грамотной, но убийственно монотонной речью - тоже выглядел как изделие, запрограммированное мощной машиной IBM. Клэр попыталась уследить за его рассказом о сложностях теории коммуникаций, хранения и извлечения информации, банков памяти и автоматизированного потока информации, обратной связи и киберконтроля, анализа символов и роботизации, обучающих машин и автоматизированного принятия решений; но по прошествии десяти минут она отказалась от всяких попыток, настолько ей стало скучно и неприятно. При этом она знала, что имеет право на неприязнь, но никак не на скуку. Если враг становится скучен, ему гарантирована победа. Но как было не задремать под монотонное занудство, ползущее изо рта Джона Д. Джона-младшего, как одна бесконечная макаронина? Сколько раз она все это слышала: про то, что гордое человеческое сознание - всего лишь компьютерная система, причем очень медлительная по сравнению с машиной, зато с огромной способностью накапливать информацию - с объемом в 10 в двенадцатой степени закодированных единиц, включая, правда, немалое количество помех и мусора. Биохимическая топливная система человека имеет невысокую эффективность, а его взаимосвязь с окружающей природой и себе подобными свидетельствует о дефектах в систематизации или механизмах обратной связи на уровне экологической и социальной организации. Согласно парадигмам принятой в настоящий момент теории коммуникации...

Клэр изучала лица "девушек по вызову", сидящих вдоль стола. Николай сидел с оттопыренной нижней губой, сильно смахивая на шимпанзе, свидетельство затуманенного состояния ума. Профессор Бурш, напротив, сосредоточенно внимал докладчику и время от времени согласно кивал. Фон Хальдер приложил правую руку воронкой к уху, что говорило о нежелании слушать. Харриет бомбардировала Тони записочками, добиваясь в ответ всего лишь вежливых улыбок. Валенти сидел неподвижно, уподобившись смазливому истукану, и не обращая внимания на взгляды мисс Кейри, не снимавшей наушники. К физиономии Уиндхема прилипла благодушная улыбка - наверное, ему теперь до конца жизни ходить с лицом, собранным в гармошку. Бруно строчил в блокноте с пулеметной скоростью. Хелен, соседка Клэр, чесала ляжку под мини-юбкой.

Сейчас, на балконе, вспоминая эту сцену, Клэр сравнивала ее персонажей с экспонатами музея восковых фигур. Вот только движущиеся куклы куда страшнее неподвижных... Роботы с совершенной программой, эластичные, теплокровные, вращающие глазами! Не потому ли у нее вызвала такой иррациональный ужас компьютерная картина мира, нарисованная Джоном Д. Джоном? Ведь если он и Бурш правы, то и она - всего лишь ожившая фигура из музея мадам Тюссо, работающая на химической двигательной установке. Зачатый в пробирке или нарисованный на кульмане, вызревший в материнской утробе или в лаборатории, конечный продукт стандартен, он зовется роботом Клэр. Может быть, неприятие позиции Джона Д. Джона и его самого объясняется страхом, что он и Бурш правы? Что драма, в которой она якобы участвует, - всего лишь дурацкая пляска марионеток на ниточках?

Недаром Джон Д. Джон обмолвился, что в Калифорнии появился компьютер, способный представить в виде соответствующих символов сны, которыми делились с Фрейдом и Юнгом их пациенты...

Зато дискуссия, развернувшаяся после выступления Джона Д. Джона, получилась занятной. Никто из высказывавшихся не ужасался услышанным, но и не соглашался безоглядно, чего так боялась бедная Клэр. Все эти метафизические загадки и ужасы были признаны страшилками для учащихся средней школы - во всяком случае, под включенный магнитофон участники стремились проявлять здравомыслие. Однако высказывания по конкретным аспектам проблемы были нелицеприятны. Прямого столкновения лагерей сторонников Николая и Бурша - удалось избежать, но их антагонизм проявился еще отчетливее. Клэр вдруг сообразила, что среди присутствующих только эти двое, Гектор Бурш и Джон Д. Джон, - ее подлинные соотечественники, американцы по рождению. Николай, Бруно, Валенти и фон Хальдер, хоть и учились в американских университетах, были европейцами, занесенными в ее страну обратным током Гольфстрима, преобразовавшим ее интеллектуальный климат и превратившим в Мекку науки. Тони, Уиндхем и Блад - британцы, Харриет - австралийка, Валенти - итальянец, Петижак - француз. И все же они, при всех их слабостях и суетности, казались как-то человечнее, чем двое уроженцев Нового Света - этой мастерской по изготовлению восковых фигур.

Николай возвращался по освещенной луной тропинке, преследуемый собственной тенью. На балкон он ступил посвежевший, повеселевший.

-  В лесу пахнет солями для ванны, - сообщил он. - Я поразмыслил...

- О чем?

- О том самом письме Эйнштейна. Наша конференция заведомо провальная, но мы хотя бы должны образовать комитет действия. Если придется, насильно....

- Полностью одобряю насилие.

-  Надо будет обработать каждого индивидуально, начав с тех, кто и так на нашей стороне: Харриет, Тони, Уиндхем, Блад...

- Блад?!

- Он, конечно, клоун, король... извини, королева клоунов, зато он неравнодушный. В его поэзии я ничего не понимаю, у меня от нее зубная боль. Но он единственный из живых поэтов, хоть что-то смыслящий в квантовой физике и генетическом коде.

- Трижды аплодисменты Бладу.

- Валенти мне не нравится. Но он охотно пойдет на сотрудничество. Боюсь, даже излишне охотно.

- "Ужасные времена - ужасные средства"?

- Вот именно. Теперь - Хальдер. Он меня не любит, но и его интересует тема. Надеюсь, при должной дипломатичности...

- Голосую за дипломатичность.

- Бруно будет молоть языком, но сохранит нейтралитет. В конце концов, он откажется поставить свою подпись, сославшись на занятость в других организациях. Но за кулисами он может быть полезен... По другую сторону баррикады засели два непримиримых робото-маньяка, Бурш и Джон-младший, а с ними - свихнутый Петижак. В вопросах судьбы мира у нас с ним нет общего языка. Я даже не уверен, что их волнует эта тема. Всякое волнение они отвергают, как слюнявую сентиментальность. Но они нам нужны для полноты картины, чтобы нас не обвинили в односторонности.

- Хотя мы односторонни, и слава Богу!

- Конечно. Но, как мы ни ненавидим философию друг друга, экстренная ситуация - мать союзов. Они могут пойти на сотрудничество из чистого оппортунизма. А могут и не пойти. В таком случае совесть у нас будет чиста: мы сделали все возможное, и черт с ними!

- Да, черт с ними! Только кто будет заниматься дипломатическим обхаживанием молодого Джонни и Бурша? Если за это возьмешься ты, у тебя не хватит терпения.

- Не беспокойся, я придумал план. Сугубо конспиративный. Только не отвечай: "Я голосую за конспирацию!"

- Все равно я за это.

Николай изложил свой план. Для начала он переговорит с двумя-тремя ближайшими единомышленниками. Они сколотят тайный кружок и будут встречаться каждый вечер, вырабатывая план дебатов следующего дня и распределяя обязанности по обращению в свою веру оппонентов... Все это звучало по-мальчишески и несерьезно, но на международных конференциях именно так и принято действовать. Клэр была всецело "за", хоть и не верила в успех. Ко сну она готовилась в приподнятом настроении.

Вторник

I

Второй день симпозиума начался вполне мирно. Хорас Уиндхем прочел лекцию, сопровождая изложение слайдами и гуттаперчевыми японскими улыбками. Доклад назывался "Революция в утробе", но докладчик оговорился, что первой части следовало бы предпослать подзаголовок - "Сражение во чреве". Ведь материнская утроба - самое опасное место из всех, где человеку приходится побывать на протяжении жизни, а время, проводимое в нем - это период наибольшей смертности: около двадцати процентов эмбрионов умирают до рождения, причем сюда еще не включены искусственные аборты.

Считается, что человеческий эмбрион - счастливое создание, однако существуют веские основания подвергнуть это представление сомнению. Появление человека на свет, в отличие от рождения животного, - болезненный и тяжелый процесс, причем у цивилизованных народов он протекает тяжелее, чем у первобытных. Появление на свет - рискованное предприятие.

А ведь риски сопровождают и пребывание во чреве. Наибольшая опасность для еще не рожденного дитя на поздних стадиях развития - кислородное голодание из-за чрезмерного сдавливания: оно чревато смертью или повреждением головного мозга. Поэтому позволительно поставить вопрос: не принесет ли уменьшение сдавливания обратного эффекта - совершенствования мозговой деятельности? Уважаемый друг и коллега Уиндхема, доктор Хейнс из Уитуотерстранда, первым высказал идею об устройстве над животом роженицы пластмассового декомпрессионного купола...

- Предложение прозвучало еще в конце пятидесятых годов, - продолжал Уиндхем. - Полагаю, вам известно, к чему это привело. Физическое и умственное развитие младенцев, подвергавшихся декомпрессии, пошло на тридцать процентов быстрее, чем у обыкновенных детей, многие из них отличались высокой одаренностью. Сообщество медиков, косо смотрящее на любые новшества, сначала игнорировало беднягу Хейнса, потом ринулось на него в атаку. В итоге только считанные частные клиники отваживаются применять этот метод, добиваясь блестящих результатов. Их услугами могут пользоваться те немногие родители, у кого хватает смелости и денег. Крупномасштабных экспериментов на государственные субсидии так и не было проведено...

Хелен Портер, сидевшая у стены, помахала голой загорелой рукой Соловьеву. Тот кивнул.

- Господин председатель, доктору Уиндхему наверняка известно, что высокий коэффициент умственных способностей этих супердетей объясняется не повышенным снабжением зародыша кислородом, а высоким IQ их мамаш...

Уиндхем захихикал.

- Расскажите это вашей бабушке! Я знал, что об этом зайдет речь, и остановлюсь на этом в дискуссии. А пока ограничусь напоминанием о судьбе злополучного доктора Семмелвайса из Будапешта, который первым применил в 1847 году антисептики в родильном отделении и за несколько недель снизил там смертность от тринадцати процентов до одного. Коллеги заявили, что это вызвано посторонними причинами, обозвали его шарлатаном и добились его увольнения. Он, в свою очередь, заклеймил их как убийц, сошел с ума и умер в смирительной рубашке...

-  Случайные аналогии мало что доказывают, - отмахнулась Хелен.

- Знаю, - ответил Хорас со своим обычным хихиканьем и перешел к описанию альтернативных возможностей революционного изменения человеческой судьбы с колыбели или с материнской утробы. Он напомнил коллегам, что в конце 60-х годов доктор Заменхофф из Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе делал беременным мышам гормональные инъекции, в результате чего у крысят на 30 процентов увеличивалась масса коры головного мозга и, соответственно, IQ. Шенкин и его сотрудники добились аналогичных результатов в опытах с цыплятами, впрыскивая в куриные яйца фактор роста нервных тканей. Еще в середине 60-х годов Макконелл, Джекобсон и Юнгер получили хорошие результаты в опытах с плоскими червями и крысами: они дрессировали подопытные экземпляры, затем брали у них мозговую вытяжку и вводили ее экземплярам, не проходившим дрессировки. Последние обучались тем же приемам гораздо быстрее, чем участники контрольной группы...

На сей раз руку поднял Валенти, сверкнув золотыми запонками. Но Уиндхем уже набрал скорость, как теннисный мячик, катящийся вниз по склону.

- Знаю, знаю, - сказал он Валенти с улыбкой, предвосхищая вопрос, - эти эксперименты вызывают противоречивые отклики, половина проводивших их лабораторий получили положительные результаты, другая половина отрицательные. Однако есть весомые основания предполагать, что биохимики в течение нескольких лет предложат способы получения животных и людей с усовершенствованным мозгом, начиная с колыбели. Я, впрочем, не стану залезать в такие дебри, как уважаемый нобелевский лауреат-химик, который, как ни в чем не бывало, рассуждает о производстве яйцеголовых гениев путем кесарева сечения, исключающего сдавливание при родах.

- Это какая-то дурацкая шутка! - проворчал Блад. Но Уиндхем поспешил его успокоить: совершенствование мозга не обязательно сопровождается увеличением размера черепной коробки. У неандертальцев черепная полость была больше, чем у современного Homo Sapiens, а у гениев, наоборот, бывают маленькие головки. Важен не размер головы, а количество нервных клеток и сложность их взаимосвязи в коре, которая имеет толщину всего в одну десятую дюйма. Однако существуют менее рискованные, чем биохимические, способы выведения животных и человека с супер-мозгом. В 60-е годы коллектив Дэвида Креха из Беркли продемонстрировал, ко всеобщему удивлению, что обучение крысят различным фокусам не только сделало их оживленнее и сообразительнее, но и привело к анатомическому усовершенствованию мозга. Этих крысят растили в этаком крысином Диснейленде; через 15 недель игр ими "пожертвовали", пользуясь распространенным эвфемизмом. Оказалось, что кора головного мозга у них утолстилась и потяжелела, стала химически активнее и насыщеннее "проводкой", чем у контрольной группы, выращенной в нормальных условиях.

Что касается людей, то опыты Скилза и его коллектива, продолжавшиеся на протяжении тридцати лет, продемонстрировали, что из годовалых детей из трущоб и детских домов, страдавших отставанием в умственном развитии, со временем вырастут люди с интеллектом выше среднего, если вовремя отдать их приемным родителям, которые станут о них как следует заботиться. В первые два года воспитания в таких семьях их IQ вырастает на тридцать процентов, а мозг, несомненно, претерпевает те же изменения, что и мозг крысенка из Беркли. Дюжина детей, не обретших семей, с таким же или менее сильным отставанием в развитии, со временем в полном составе, за исключением всего одного, перекочевала в психиатрические лечебницы...

- Резюмирую. Мозг - прожорливый орган. Чтобы развить заложенные в него при рождении возможности, он должен хорошо питаться еще с колыбели. Судя по всему, на протяжении всей истории большинство людей получают в решающие, ранние годы недостаточно пищи для мозга, отсюда их неразвитость. Если вся значимость этого факта будет осознанна, то революция в колыбели станет неотвратимой. Применяя с яслей уже известные нам принципы, можно всего за одно поколение увеличить коэффициент умственных способностей людей на двадцать процентов. Это было бы равносильно биологической мутации, последствия каковой я бы посоветовал вам представить самостоятельно...

Напоследок Уиндхем еще раз хихикнул и сел.

- Вы собираетесь штамповать des petits vieux*! - крикнул, вскочив с места, Петижак. - Профессоров с маленькими ножками и огромными лысыми головами. Гипертрофия интеллекта и атрофия сердца. Как вы не понимаете, что наша беда - в избытке, а вовсе не в недостатке ума? Вот она экзистенциальная трагедия человечества!

-  Как же вы предлагаете ее лечить? С помощью ЛСД? - пропищал Уиндхем.

- Почему бы и нет? Полезно все, что открывает в голове окошко, впускает в нее ветер - все, что дает простор мистике и угнетает логику.

- Как вы совмещаете мистицизм с марксистской диалектикой?

- Легко. Это синтез противоположностей. Если отведать вызывающих галлюцинации грибов или священного сока кактуса, находясь в ритуальном диалектическом настроении, то наступит торжество духовной гастрономии, вы поймете тайну Вселенной, которую можно выразить простым лозунгом: "Любовь вместо логики!"

-  Любовь? - переспросил Блад. - То-то ваши бабуины разгуливают с велосипедными цепями...

Петижак улыбнулся с доброжелательностью Мефистофеля.

- Средство не всегда аналогично посланию. Царству Божьему будет предшествовать Апокалипсис. Расшибать головы легче, чем ниспровергать логику.

Николай постучал по столу зажигалкой.

- Предлагаю брать слово по очереди. Отто тоже хочет высказаться.

Фон Хальдер встал и сделал вид, что пытается пригладить свою белую гриву пророка, но в итоге еще сильнее ее растрепал.

- Итак, - начал он, - профессор Уиндхем указывает нам путь к сверхчеловеку в духе Ницше. Почему бы нет? Как простой антрополог я не могу угнаться за полетом философских идей мсье Петижака, за всем этим хиппизмом, триппизмом, сидячими, стоячими и лежачими протестами... - Он сделал паузу, ожидая взрыва смеха, но ничего не дождался. - Так что до самого конца я с Петижаком не пойду. Но кое-какой путь готов с ним пройти. Как простой антрополог я мало знаком с человеческим мозгом, но если революция, обещанная Уиндхемом, затронет только кору, где гнездятся наш ум и хитрость, и не покусится на области, ответственные за страсти, то я очень боюсь, что ваш супермен окажется суперубийцей. Ибо, как я продемонстрировал и объяснил в своей последней книге, человек - это животное с инстинктом убивать, направленным прежде всего против ему подобных. Это Homo Homocidus, который будет убивать ради территории, ради секса, из жадности, ради удовольствия...

-  Вздор! - перебила его Харриет. - Я, например, простой зоолог, но достаточно знакома с историей, чтобы понимать, что вся эта болтовня об инстинкте убивать - всего лишь модное сотрясение воздуха. Люди убивают не от ненависти, а от любви к своим богам.

- Я это уже слышал, - парировал Хальдер.

- Но не расслышали, - фыркнула Харриет. Наступило время обеденного перерыва.

II

После обеда оставалось немного времени до начала следующего заседания, которое Соловьевы решили использовать для прогулки. Тропинка вела вверх по склону, в сосновый лес, оттуда - на большой луг, мимо сельских хуторов, снова в лес на противоположном склоне горы. Даже сейчас, в июле, на северных склонах сохранился снег.

Почти на всех домах местных жителей висели написанные от руки предложения о сдаче комнат с полным пансионом. Был обеденный час, и Клэр заворожено наблюдала за обедающими на террасах: все, как один, поглощали в большом количестве одно и то же: суп с клецками, свиные отбивные с капустой и картошкой, потом шоколадный торт; все это запивалось пивом.

-  Могу себе представить, как они чавкают! - простонала она.

- Отвернись и смотри на горы. Слышишь коровьи колокольчики?

Но звон колокольчиков был заглушен музыкой из окон и треском мотоциклов без глушителей, доносившимся с дороги, как автоматная пальба. Крестьянская молодежь свихнулась на мотоциклах - здоровенных, сверкающих чудовищах, поднимающих им настроение своим ревом. В пятнадцать лет они уходили из школы, болтались год-два на ферме, потом с грехом пополам овладевали ремеслом гаражного механика, электрика, штукатура или официанта, копили денежки, чтобы к сорока годам осуществить заветную мечту - открыть очередной пансион на тридцать спальных мест со здоровой деревенской кухней на основе магазинных блюд быстрого приготовления.

- Жена местного врача рассказала мне, - сказала Клэр, - что они только шесть лет назад заказали холодильник. Раньше никто в деревне не видел холодильников. Когда заказ доставили, она объяснила Хильде, соседской дочери, работавшей у них прислугой, зачем нужен этот ящик. Та воодушевилась и попросила разрешения взять взаймы два кубика льда, чтобы отнести их на блюдечке мужу и бросить ему в пиво. Только на время - потом она принесет лед обратно... Следующим утром Хильда явилась на службу с красными глазами. Оказалось, что по пути домой она так разогналась от нетерпения, что поскользнулась, разбила блюдце, потеряла кубики льда и не сомкнула ночью глаз. Нынче у Хильды свой пансион и морозильник, а также другая домашняя техника, какой не может себе позволить докторская жена. Она теперь едва ей кивает при встрече.

- Кто кому едва кивает?

- Хильда - докторской жене, конечно!

Они зашли дальше, чем предполагали, наслаждаясь безлюдьем. Туристы по большей части переваривали обед на террасах внизу, распластавшись на шатких шезлонгах, которые вот-вот порвутся под их тяжестью. Летом сюда приезжала совсем другая публика, нежели зимой, когда доминировали лыжники: это были выходцы из тех районов Центральной Европы, где тучность по-прежнему считается признаком процветания. Смотреть на них было сомнительным удовольствием. Красивые люди наведывались в горы только в роли лыжников или альпинистов. Летом эта категория надевала маски для ныряния, а не рюкзаки.

Гуляя, Николай и Клэр столкнулись с шедшей им навстречу, вниз, семьей, тащившей рюкзаки и вооруженной палками. Клэр пришлось посторониться, пропуская эти воплощения тучности. Впереди родителей бежали вприпрыжку двое детей. Вся четверка посмотрела на Соловьевых с нескрываемым осуждением. Пройдя всего несколько шагов, женщина не выдержала и вынесла приговор:

- Englanders!

Николай ускорил шаг. Клэр усмехнулась.

-  Эта особа точь-в-точь как комод на тонких ножках с выдвинутым верхним ящиком. Неужели местные жители были такими же, когда тебя возили сюда в детстве на каникулы?

-   Маленькому  мальчику  подавай  большую грудь, - отозвался Николай.

-  Ну да, все американские мужчины - маленькие мальчики, - сказала Клэр. - Извини. Я знаю, как тебя шокирует эта перемена.

- Я очень любил горы, - сказал Николай. - И крестьян из горных деревень любил. Они называли себя не фермерами, а именно крестьянами - Bauern. Они гордились собой. Власти адресовали депеши так: "Herrn Bauer Moser", "Herrn Bauer Hubner"... До сих пор Bauer - одна из самых распространенных фамилий в их телефонной книге. Пойди, найди в нашей телефонной книге фамилию Peasant, Paysan.

- Ты не считаешь, что в детстве относился к этим крестьянам излишне романтично?

- Возможно. Но мы не вправе их осуждать. Раньше им тяжело жилось. А потом они сделали величайшее в своей истории открытие: туристов легче доить, чем коров. Не надо вставать в четыре утра.

Они присели на скамейку, поставленную муниципалитетом Шнеердорфа в нескольких шагах от тропинки. Отсюда открывался захватывающий вид, надо было только забыть о рекламе нового дезодоранта, прилепленной к спинке скамейки. Неподалеку находился сувенирный киоск, торгующий местными поделками из дерева: оленями, горными козлами и златокрылыми орлами, скопированными с персонажей диснеевских мультфильмов.

- Я далек от сентиментальности, - продолжил Нико. - Ты считаешь, что туристический взрыв - это мелочь, просто неудобство. Но учти, что туристическая индустрия занимает первое место в экономике этой страны, а также многих других стран, вплоть до острова Фиджи. Есть страны, куда за год приезжает гораздо больше туристов, чем численность их собственного населения. Они усеивают горы, побережье, острова. Они превращают местных жителей в паразитов, уничтожают прежний образ жизни, отравляют искусство, традиции ремесел, народную музыку...

Нико так распалился, что без разбору лупил палкой, на которую опирался на прогулке, по камням.

- По-твоему, это простое неудобство, а ведь это глобальный феномен, катализатор всемирного совращения. Все культуры приводятся к банальному общему знаменателю, к норме-стереотипу. Рождается и надувается, как мыльный пузырь, синтетическая псевдокультура. Колониализм умер, но вместо него мы получили кока-колониализм всемирного масштаба. Все нации кока-колонизируют друг друга.

Клэр, зная, что с Нико бесполезно спорить, когда он приходит в такое неистовство, предприняла, тем не менее, слабую попытку:

- Разве у медали нет оборотной стороны? У людей, вроде этой женщины-комода, раньше не было возможности путешествовать. Зачем завидовать их удовольствию?

-  Удовольствие? А ты вспомни автобусы, набитые матронами с синими волосами, купившими тур на Гавайи! По двести душ в каждой группе. Организаторы обращаются с ними, как с инкубаторскими несушками, обязанными что ни день откладывать по золотому яичку. Они так все и воспринимают, все им тошно: и местные жители, обдирающие их как липку, и еда, от которой их несет, и наречие, на котором они не в состоянии изъясняться... Вместо того чтобы способствовать взаимопониманию наций, такой туризм сеет только взаимное презрение.

Нико определенно попала шлея под хвост. Клэр недоумевала, в чем причина, хотя отлично знала, как быстро он превращается из филантропа, готового облагодетельствовать весь род людской, в желчного мизантропа. Все эти молнии метал человек, получавший поистине детское удовольствие от путешествий в другие страны. Там его радовало все, вплоть до экзотической формы на служащих таможни.

- Ты обратила внимание, - не унимался он, - сколько презрения вкладывает турист в слово "турист", обращенное к другому такому же?

-  Между прочим, мы оба любим туристические поездки, - возразила Клэр.

- Это другое дело. Мы любим выглядывать из окна поезда, а они путешествуют, как посылки с объявленной ценностью.

Внезапно до Клэр дошло, что Нико каким-то образом объединяет безголовых путешественников и своих "девушек по вызову", туристический бум и бум в науке - по всей видимости, по принципу схожести опасного осадка. Впрочем, развивая эту тему, она бы рисковала погрузить его в задумчивость, близкую к трансу, как во время выступления Джона Д. Джона.

- Вернемся к Хильде, - предложила она.

- Что за Хильда?

- Та, что раньше прислуживала докторской жене, была славной крестьянской женщиной, пока не обнаружила, что туристы доятся легче коров. Ты сам сказал, что их не за что винить.

- Я прибег к клише. В словаре Бурша и Джона Д. Джона слову "вина" нет места. Они говорят, что винить человека за его деяния, как и хвалить его за них, совершенно бессмысленно. Оценке подлежат разве что хромосомы в его семенной жидкости, схема нервных волокон в коре его головного мозга, адреналин в его артериях, страхи его матушки, общество, в котором он живет. И так далее, сплошь алиби и оправдания, вплоть до Адама с Евой. Даже Бога они снабдили алиби, объявив, что Он умер. Помнишь Архимеда: "Дайте мне точку опоры - и я переверну Землю!" У нас нет этой точки опоры. В смысле морали нет даже ног, чтобы стоять.

- Почему, у нас тобой как раз по две нога. У Харриет, у Уиндхема, у Тони - тоже. Поэтому мы здесь.

Соловьев нагнулся за горстью серого снега, уцелевшего в щели между камней, куда не заглядывало солнце, слепил из него плотный снежок, чтобы запустить им в телеграфный столб - и промахнуться.

- Ты знаешь, о чем я говорю. Верить просто. Не верить тоже просто. Не верить в собственное неверие - вот что трудно.

- Да, знаю, - согласилась Клэр. - Но это придает сил.

- Чтобы вертеться, как белка в колесе...

- Кажется, нам пора возвращаться! - спохватилась Клэр. - Я забыла, кто выступает следующим.

-  Петижак. - И Николай захохотал. Весь его гнев мигом испарился. - Вот кто типичная взбесившаяся белка, бесконечно вращающаяся колесо!

III

Никто не знал, даже приблизительно, сколько Раймону Петижаку лет. В международных ежегодниках "Who Is Who" и аналогичных изданиях дата его рождения указывалась с десятилетними расхождениями. Когда редактор проявлял дотошность, Петижак отвечал, что человеку ровно столько лет, на сколько он себя чувствует. Его излюбленной присказкой было:

"Эпатировать буржуа - это старо. Его надо мистифицировать". Мистификация была его второй натурой, как педантизм у Бурша. Харриет утверждала, что лучший способ опередить истинный возраст Петижака - это воспользоваться ньютоновским законом обратных квадратов: моложавость облика Петижака находилась в обратно пропорциональной зависимости от квадрата расстояния, отделяющего его от наблюдателя. Из противоположного угла небольшого зала он казался сорокалетним мужчиной. Но с началом приближения его кожа делалась все более пергаментной, все более натянутой, как после пластической операции.

Его импровизированное выступление походило, как предрекал Блад, на острое и вязкое рагу. Клэр даже захотелось воспользоваться зубочисткой. Одновременно ее охватил страх. Петижак проповедовал ненависть во имя любви. Постепенно он разошелся, и на смену шарму Мефистофеля пришла желчная злоба: оратор брызгал слюной, буквально источая яд. Клянясь в любви к миру, он объявлял войну необозначенному врагу. Враг этот, которого он неопределенно именовал "Системой", непрерывно менял облик и наклонности: то это был мифологический монстр, пожирающий собственных детей, то социологическая абстракция, каким-то образом связанная с рекламой стиральных машин. Чудовище было увенчано одновременно железным шлемом и котелком, да еще прижимало к плечу гранатомет. Оно засоряло умы студентов-социологов неверно понятой историей, мучило будущих скульпторов архаичной анатомией; оно было компьютеризованным фашистом-полицейским, с материнской утробы боящимся лобковых волос (для эмбриона это - символ враждебных джунглей) и бессовестным лицемером: "Лицемерие систем, воплощено в чудовищной сегрегации мужских и женских общественных уборных!"

Вся его речь была усеяна такими самопародиями, однако его маниакальная ненависть к "Системе", к западной цивилизации как таковой, не вызывала ни малейшего сомнения. Система подлежала уничтожению во имя освобождения общества, и единственным способом ее разрушения объявлялась всеобщая гражданская война. В такой войне можно обойтись без ядерного оружия. Ее цель - дезинтеграция всей социальной ткани, волокно за волокном, пока улицы не перестанут быть безопасными для пешеходов, носящих традиционную для Системы одежду, пока те не начнут бояться повернуть ключ зажигания, потом что в машине может быть заложена бомба, сесть в самолет, потому что никто не будет уверен, что он долетит до аэропорта назначения или вообще куда-нибудь долетит. Секретаршам больших индустриальных компаний будет страшно садиться за пишущие машинки - вдруг они взорвутся? Зажиточные обитатели пригородов будут опасаться посылать своих детей в школу - вдруг их захватят в заложники? Школы, так или иначе, закроются, потому что учителям, пытающимся чему-то научить детей, станут смеяться в лицо, а то и бить по лицу и раздевать догола, чтобы излечить от страха перед лобковой растительностью. Количество так называемых насильственных преступлений станет расти по экспоненте, причем это будут не только порожденные самой системой деяния, вроде ограблений, но и ритуальное насилие ради насилия, "чистое искусство". Власти окажутся беспомощны: что толку ставить заплату на одну дыру, когда вся рубаха расползается по швам? Полиция, охотясь за преступником, прежде всего определяет мотивы преступления; но нельзя отловить убийц, убивающих просто так, не имея на жертву зуба, просто потому, что она - символ Системы, не человек, а предмет...

- Вы постоянно забываете, mes amis, об одном замечательном, совершенно потрясающем обстоятельстве: вы то и дело проходите на темных улицах мимо людей, которые могли бы ради простого удовольствия заехать вам дубиной по голове и безнаказанно скрыться. Почему этого не происходит? Потому что потенциальный человек с дубиной вплетен в общественную ткань, в плотную паутину, систему, базирующуюся на неписаном соглашении, негласном contrat social, гарантирующем Жанну безопасность при встрече с Жаком на темной улице. Его охраняет вовсе не полиция, а эта ткань, этот неписаный договор, без которого каждому Жану и Жаку потребовалось бы по телохранителю. Поэтому при расползании ткани системы исчезает чувство безопасности, закон и порядок превращаются в идиллические воспоминания из прошлого. Цель всеобщей партизанской войны, chers amis, - завершить расползание общественной ткани, которое уже происходит...

Когда он закончил - неожиданно, почти что прервав самого себя на полуслове, словно вдруг заскучал и решил, что продолжать не стоит, - в зале повисла смущенная тишина. Нико был приятно удивлен: оказалось, что его закаленные "девушки по вызову" до сих пор способны смущаться. Он попробовал побудить взглядом высказаться, одного за другим, нескольких участников, но такого желания ни у кого не оказалось. Бруно - и тот недоуменно пожал плечами и сделал жест, означающий "я умываю руки". Наконец, сэр Ивлин, на протяжении всего выступления Петижака изображавший послеобеденную дремоту, сложив руки на изрядном животике, нарушил молчание.

- Господин председатель, - начал он жалобно, - мне сдается, что все это словесное трюкачество звучит уже, по меньшей мере, лет сто. Начало традиции положила другая стая слабоумных бабуино - нигилисты из счастливой эпохи русского царизма. Если мсье Петижаку знакомо имя некоего Федора Михайловича Достоевского, годы жизни 1821-1881, то очень бы ему советовал прочесть роман означенного автора "Бесы". Он обнаружит, что озвучиваемое им революционное послание сильно отдает нафталином.

-  Раз уж вы взялись цитировать литературные источники, - ответил Петижак, к которому вернулась его обычная дружеская насмешливость, - то я отвечу несокрушимой формулировкой Антуана Арто: "Литература прошлого была хороша для прошлого, но нехороша для настоящего".

Хальдер отчаянным жестом взъерошил свою седую гриву.

-  Программа! - рявкнул он. - Где ваша позитивная программа? Все, что вы тут нам наплели, на программу никак не тянет. Вы просто морочите нам голову!

- Вы не понимаете, - ответил Петижак терпеливо. - Наша программа как раз и состоит в отказе от всякой программы. Движение вперед возможно только тогда, когда вы не знаете, куда движетесь.

- Расскажите об этом генералу.

- Мы не вступаем в диалог с генералами.

- Болтовня! - с чувством бросил Хальдер, на чем дискуссия и завершилась. В кое-то веки "девушки по вызову" были единодушны, хотя бы в осуждении. Клэр решила, что это единственное, что можно занести Петижаку в актив. В его клоунаде проглядывало отчаяние, безнадежность обезумевшей белки в колесе, путавшая ее еще больше, чем трезвая уверенность Николая в грядущей катастрофе.

IV

Соловьев уже собрался объявить заседание закрытым, когда в зал с шумом вошел Густав.

- Телеграмма для герра профессора Калецки! - объявил он, сунул листок бумаги в нетерпеливую руку Бруно, по-военному развернулся и вышел.

Вся сцена так отдавала театром, что все, не сговариваясь, повернулись к Бруно, словно ожидая режиссерских комментариев к эпизоду "телеграмма". Однако Бруно, монумент непроницаемого хладнокровия, продолжал набивать свой портфель бумагами, которые он читал во время выступления Петижака (хоть и приставлял из вежливости свободную руку к уху). Только завершив сие священнодействие, он с небрежным поворотом плеч развернул листок с телеграммой. За долю секунды познакомившись с текстом, он уронил телеграмму на пол.

- Минутку, господин председатель! - заговорил он дрожащим от волнения голосом. - Прежде чем мы разойдемся, я хотел бы ознакомить участников конференции с содержанием послания, которое, думаю, может их заинтересовать. Оно отправлено человеком, весьма близким к президенту Соединенных Штатов Америки. Увы, я не имею права назвать его имя. А говорится в послании следующее...

Бруно быстро, но выразительно обвел взглядом сначала сидящих за столом, потом разместившихся у стены. Клэр не могла отделаться от впечатления, что он специально подстроил драматическое явление Густава. - Итак, вот что здесь говорится.. - повторил Бруно. - "Профессор Бруно Калецки..." - Адрес я зачитывать не буду. Кстати, секретарь автора телеграммы его спутала и поставила "Шнеехоф" вместо "Шнеердорф", иначе телеграмма поступила бы уже к вступительному заседанию, для которого, собственно, и предназначалась... Далее. "Получил поручение неофициально уведомить Вас об остром интересе президента Соединенных Штатов к итогам ваших "Принципов выживания". В эти критические дни, когда на карту поставлено само будущее человечества., усилия выдающихся умов, собравшихся на конференцию, могут ознаменовать давно назревшее прокладывание новых путей к светлому будущему точка. Просьба как можно быстрее сообщить о возможных выводах конференции, которые будут внимательно изучены на самом высоком уровне точка. Подпись...

И Бруно резко сел, словно желая предупредить овацию.

И таковая действительно прозвучала - вернее, жиденькие аплодисменты в исполнении мисс Кейри. Вскинув одну руку, она вопросительно взглянула на Валенти и, получив безмолвное благословение, заработала ладонями Остальные, вместо того, чтобы присоединиться к ней, поспешили к выходу - к коктейлям, обещающим успокоение.

Николай ограничился одним коктейлем. Они с Клэр первыми вошли в обеденный зал и уже развернули салфетки, когда увидели Блада, чуть ли не кубарем скатившегося по винтовой лестнице и нацелившегося на их стол. Отвесив Клэр почти безупречный светский поклон, он осведомился:

- Допущены ли скромные поэты к капитанскому столу?

- Прошу, сэр Ивлин, - разрешила Клэр, отвечая поклоном на поклон.

Ш

- Острая наблюдательность научила меня, - заговорил Блад, медленно опускаясь с ней рядом, - что этикет выбора себе места за столом, принятый на междисциплинарных симпозиумах, проистекает из сомнительной теории Чарльза Дарвина, объясняющей эволюцию случайными мутациями. Приверженцы этой теории садятся, как придется. Они подходят, как сомнамбулы, к первому же свободному стулу, который заметят, независимо от того, кто уже сидит за столом: нейрофармакологи или, наоборот, знатоки античности, в неизбывной наивной надежде завязать междисциплинарный диалог. Нет нужды уточнять, что диалог превращается в идиотскую болтовню о погоде, здоровом питании и запиленных пластинках, а то и вообще деградирует в напряженное молчание чужаков в купе поезда. Все это лишний раз демонстрирует, что человек-универсал умер вместе с Ренессансом. Теперь мы имеем дело с "вавилонским человеком": каждый из нас что-то бормочет на собственном специфическом наречии, цепляясь за пресловутую башню, которая может в любую минуту рухнуть.

-  Вздор! - резюмировала Харриет. Она появилась в разгар тирады Блада, спрятала под столом палку и опустилась в последнее пустое кресло. - Вы перепеваете Джона Донна с его "когда все рухнет, и исчезнет связь..." Он, бедняга, рвал на себе волосы, узнав от Коперника, что Земля - не центр Вселенной.

Блад взирал на нее с нескрываемой ненавистью.

-  Прошу прощения, глубокоуважаемая мэм, но Донн был прав. Коперник и его приспешники дерзнули разобрать космический ребус на составные части, после чего вся королевская рать уже не смогла воссоздать целостной картины мироздания.

Харриет, решив его игнорировать, обратилась к Николаю:

- Как вам инсценировка Бруно?

Николай пожал плечами. В данный момент он лепил из вкуснейшей булочки местной выпечки фантастическое животное, смахивающее на динозавра.

- Трудно относиться к этому серьезно, как и ко всему остальному, исходящему от Бруно. Что ж, таким уж он уродился. У него действительно серьезный авторитет - недаром он состоит в консультативной комиссии и так далее. Там, наверху, к нему прислушиваются. Одному Богу известно, какие критерии серьезности у них в ходу.

-  Бутылку вина, киска, - сказал Блад Митси, разливавшей по тарелкам густой гороховый суп с кусочками колбасы.

- Большую? - спросила Митси.

- Скорее, полную, киска. Вы, наверное, уже изучили мои привычки.

Николай тоже заказал графин местного красного.

-   Кого и что можно вообще принимать всерьез? - повторил он воинственно.

- Мне иногда предоставляется сомнительная привилегия отужинать с известными политиками, - молвил Блад. - Недаром я - "девушка по вызову" с приставкой "лауреат"! Вот кого никогда нельзя принимать всерьез! Я хочу сказать, как людей, что бы это ни означало... Власть-то у них есть, а вот личности никакой. Они напоминают мне дрессированных тюленей в цирке: крутят носом мячи, а в мячах-то динамит.

-  Ту же самую метафору можно применить и к ученым, - сказал Николай. Когда Эйнштейн провозгласил эквивалентность энергии и массы, это никто не принял всерьез, не считая кучки умственных фокусников, жонглирующих абстрактными уравнениями в научном цирке. А потом он уронил свой мяч...

Харриет, перешептывавшаяся с Клэр, но не упускавшая ни слова из этого обмена репликами, постучала по стакану мокрой суповой ложкой.

- Если в вашей беседе есть хотя бы доля здравого смысла, то она в следующем: оба вы озадачены и смущены тем, что некие шишки по неведомой пока что причине приняли эту конференцию всерьез. Не малыша Бруно, а НАС. Вам страшно это признать.

- Интересно... - молвила Клэр.

- Прошу меня простить, миледи, - сказал Блад со вздохом, - но лично я решительно не в состоянии принимать самого себя всерьез. Неудивительно, что я напуган. Моя смелость исчерпывается способностью признать собственную трусость.

Харриет, упорно его игнорируя, снова обратилась к Николаю:

-  Николай Борисович Соловьев, отец-наставник, вот и настал ваш звездный час! Не является ли эта телеграмма ответом на ваши молитвы? Смотрите, они сами выпрашивают у нас "письмо президенту"!

-  Еще интереснее, - сказала Клэр, кладя руку Николаю на плечо - редкое для нее публичное проявление супружеской привязанности. - Я согласна с Харриет. Возможно, Бруно и не герой моего романа, но ты должен признать, что он - настоящая находка.

Николай в сомнении покачал головой.

- Я все гадаю, чем вызван этот внезапный интерес к нашему побитому молью собранию...

-  Вот вам притча как попытка объяснения, - сказал Блад - Один из самых позорных эпизодов моей жизни - трехмесячное пребывание в Голливуде. По-моему, между Голливудом и американской столицей есть много общего. И там, и там царит атмосфера сенсационности, интриги, истерии, борьбы за теплое местечко, виляния хвостом перед бульварной прессой, и там, и там дня не проходит без кризиса. В очередной кризисный момент, в совершенно неподобающее время - в шесть утра! - в моей лондонской квартире раздался телефонный звонок. Я решил, что это один из моих юных друзей-гомосексуалистов с сообщением о только что проглоченной чрезмерной дозе снотворного - любят они это дело! Но нет, звонил президент одной из кинокомпаний-гигантов, названия которых звучат в киноиндустрии как синонимы оглушительного успеха. Мы не были знакомы, но он, конечно, позволил себе обратиться ко мне по имени, чуть ли не разрыдался у меня на плече, если только трансатлантический кабель такое позволяет...

"Кризис, - хнычет, - весь Голливуд в кризисе, размазывает сопли, в билетных кассах всего мира затоваривание! - Дальше пошли откровения не для печати: - Мы сами виноваты, Ивлин, хотите верьте, хотите нет, сами виноваты: мы тащились по наезженной колее и штамповали МУСОР, вместо того, чтобы заняться ИСКУССТВОМ. Мы подсовывали публике ПОЛОВЫЕ ОРГАНЫ, а ей, умнице, ИСКУССТВО подавай! Но для этого, Ивлин, нам нужен ТАЛАНТ! В Голливуде теперь потребность не в сценаристах-скорострелыциках, сшибающих большую деньгу, а в ТАЛАНТИЩЕ, в людях вроде ВАС! Не в дешевках, а в ребятах с ТВОРЧЕСКИМ ВООБРАЖЕНИЕМ..."

Потом он перешел к делу. Новую эру ИСКУССТВА они решили начать фильмом о жизни "одного известного английского поэта, барона Байрона. Наверное, вы о нем слыхали, Ивлин - Джордж Гордон Ноэл Байрон, шестой барон. Еще он был лордом..." Им уже выдали на заказ пять сценариев подряд, но все пять никуда не годятся, "Это все не ИСКУССТВО. Нам нужны вы, Ивлин!"

Я вежливо отвечаю в том смысле, что не лучше ли ему пойти и совершить акт содомии с самим собой? Но тут он назвал цифру - я прикусил язык и вдобавок прожег сигаретой дыру в своей пижаме...

Блад очень наглядно все это продемонстрировал: в одной руке, якобы, сигарета, в другой - телефонная трубка. Даже Харриет пришлось согласиться, что презренный писака может быть забавным. Тот скомкал завершение:

- Тут и притче конец. Вашингтон, подобно Голливуду, пребывает в КРИЗИСЕ. Коллективное рыдание и размазывание соплей. Сценаристы истории оказались несостоятельными. Идет поиск свежего ТАЛАНТА для спасения политиков. Возникла потребность в ребятах с ТВОРЧЕСКИМ ВООБРАЖЕНИЕМ. Вот вы и подвернулись под руку.

Он поднес к губам бокал с вином, изящно держа тонкую ножку толстыми пальцами, довольный произведенным эффектом.

-  Возможно, в этом что-то есть, - согласился Николай.

- Очень милая притча, - сказала Клэр. - Чем же все кончилось?

- Кто-то раскопал, что Байрон спал с единокровной сестрой и имел гомосексуальные наклонности. Надо же, еще до зари порнографии! Но им все равно пришлось со мной расплатиться. Чтобы компенсировать им убытки, я вписал в Золотую гостевую книгу президента компании единственное рифмованное двустишие, которое сложил за всю свою сознательную жизнь:

Мне только и осталось, что наорать На все, что вы пытаетесь снимать!

- А вот это дурной вкус, - сказала Харриет. - Испортить такую хорошую историю!

-  Я всегда так поступаю, - признался Блад. - Мазохистские наклонности, знаете ли.

VI

Жизнь развивается по собственной хаотической схеме. Поздним вечером в зале для коктейлей задержались только профессор Бурш и Хорас Уиндхем. Ханси с Митси отправились на боковую, оставив, впрочем, "девушкам по вызову" целую батарею бутылок на полках бара. Такова традиция симпозиумов - жаль, что далеко не всех, - способствующая междисциплинарному общению.

Уиндхем осторожно, едва ли не на цыпочках, подошел к бару и налил себе большой стакан виски с водой. Бурш, прилепившийся к стойке, что-то чиркал в своей корректуре, задевая локтем недопитый стакан. Уиндхем заметил, что часть его бумаг изрядно забрызгана, и что глаза Бурша за очками без оправы больше обычного похожи на рыбьи.

- Лучшие моменты дня, - сказал Уиндхем с учтивым хихиканьем. Буршу пришлось обратить на него внимание.

- Что вы хотите этим сказать? - осведомился он подозрительно.

-  Просто прибег к эвфемизму, - объяснил с улыбкой Уиндхем, прихлебывая виски. - Надоело говорить: "стаканчик на сон грядущий". Боюсь, выпивать после ужина вошло у меня в привычку.

Бурш обдумал услышанное и изрек:

- Я предпочитаю расслабляться с помощью бурбона. Но здесь его нет. - Он взял из-под локтя стакан и, недолго думая, осушил его, словно там была одна вода. На корректуре добавилось желтых пятен.

Уиндхем вскарабкался на табурет у стойки и стал заметно выше. У него был развитый торс, но коротковатые ноги.

- Надеюсь, я не помешаю вашей медитации? - спросил он. Находясь ближе к бутылке, он налил стакан, машинально протянутый Буршем. Тот бросил в жидкость льда, но пренебрег содовой.

- Слово "медитация" не из моего словаря, - предупредил он.

- Назовем это "созерцанием", - уступил Уиндхем. Бурш покрутил головой, истратив на этот жест гораздо больше энергии, чем требовалось.

- Тоже не то. Все это мягкотелая терминология. Мы называем это неполноценным речевым поведением, или, если угодно, сублимационной вокализацией.

- Знаю, - сказал Уиндхем. - Но не всегда же мы мыслим четкими терминами!

- Нет. То, что вы называете мышлением, есть неслышная вибрация голосовых связок. - Он позвенел ледяными кубиками в стакане и умудрился хлебнуть виски, не разжав губ. Жидкость каким-то чудом очутилась у него во рту. Уиндхем попытался представить себе, как Бурш занимается любовью с женщиной, и возникшая в его голове картина потребовала, чтобы он срочно выпил еще.

- Дети! - неожиданно выпалил Бурш. - Ребятишки... Вы педиатр?

- Вроде того. Моя специализация - младенцы.

- Младенцы вырастают в детей, дети во взрослых... Естественный процесс, - проговорил Бурш задумчиво, словно пытаясь в чем-то убедить себя самого.

- У вас есть дети?

Для утвердительного жеста Бурш снова истратил столько энергии, что хватило бы на сто таких же кивков, и уставился в свой стакан. Уиндхем уже догадывался, что будет дальше.

- Двое.

- Вы пытались применить к ним свою образовательную инженерию? Предсказывать и контролировать их поведение?

-  Конечно. - Бурш еще раз кивнул и осушил стакан. Уиндхем снова налил ему и себе. - Конечно. Вот вы педиатр, может, хоть вы объясните? Сыну, Гектору-младшему, двадцать один год, блестяще закончил юридический факультет Гарварда. Год назад пристрастился к гашишу. Полгода назад перешел на героин. Дважды попадал в больницу с приступами психопатии. Двое из его дружков покончили с собой. Один бросился с моста. Дочь - Дженни, семнадцать лет. Хорошо училась в школе, потом втюрилась в поп-гитариста. Потащилась за его группой через все Штаты. Сделала гипсовый слепок члена своего гитариста, потом остальных членов в группе... Достигла в этом занятии большого мастерства. Миссис Бурш обнаружила коллекцию слепков, устроив обыск ее шкафа. Представляете впечатление?.. По-моему, это естественно: сексуальное поведение имеет разные формы. Индуисты ставят в своих храмах лингамы. Не собираюсь навешивать ярлыки, но выглядит все это странновато. Вы как педиатр...

-   Может, вам подлить содовой? - дружески предложил Уиндхем.

- Нет, от газа пучит живот. Я накидал вам вопросов... У вас есть объяснение?

- Мой контингент - грудные дети. Молодежью я не занимаюсь.

-  Может, это влияние миссис Бурш? Она - новообращенная католичка, истово во все это верит, ходит к мессе. Посещает спиритические сеансы. Не иначе, о коллекции Дженни она узнала от духа великого вождя Чингачгука.

- Семей без проблем не бывает. Будем надеяться, что все рано или поздно утрясется, - проговорил Уиндхем утешительно. Он тоже начал хмелеть. Откровения Бурша в сочетании с алкоголем вызывали у него непривычные ощущения.

-   Так  и   есть,   ненаучное   влияние   миссис Бурш... - тянул свое профессор Бурш. - Павлов своими методами парадоксальной психологической обработки превращал собак в неврастеничек. При одновременной обработке двумя взаимопротиворечащими методами реципиент обязательно свихнется.

-  Ничего, они обязательно возьмутся за ум, - пробормотал Уиндхем и сполз с табурета. - Не беспокойтесь. Что ж, благодарю за интересную беседу.

- Вы не ответили на мои вопросы! - возмутился было Бурш, крутя пустой стакан.

-  Пора в постельку! - жизнерадостно заявил Уиндхем. - Наверное, надо выключить свет. - Он подал Буршу руку, помогая ему встать. Вываливаясь из стеклянных дверей, они походили на сержанта и майора, покидающих плац после парада.

Среда

I

На третий день симпозиума разразилась, наконец, давно ожидавшаяся словесная дуэль Отто фон Хальдера и Харриет Эпсом. Это было не первое их столкновение - в текущем году они уже дважды встречались и ссорились: сначала на экологическом конгрессе в Мехико, потом на симпозиуме футурологов в Стокгольмской академии.

Хальдер выступил на утреннем заседании и произвел на слушателей сильное впечатление, хотя прочитал примерно тот же самый, не считая нескольких парафразов и экспромтов, доклад, что в Мехико и Стокгольме. Его нисколько не смутило, что Харриет присутствовала и там, и там, так как он не без оснований предполагал, что она тоже будет повторять неоднократно говоренное. Никто и не ожидал от ученых, что они всякий раз будут радовать аудиторию свежатинкой. Все они считали себя разъездной командой профессиональных борцов, знакомых с приемами друг друга и исполняющих на научном татами подобие балета, разыгрывая то удивление, то гнев.

Тезисы Хальдера мало отличались от речений старозаветных пророков, от Исайи до Иеремии; впечатление дополняла его растрепанная седая грива и пафосная речь. Человек, с его точки зрения, относится к особому виду убийц, Homo Homicidus. Это и есть главное человеческое свойство. Другие звери убивают только представителей других видов. Ястреба, поймавшего полевку, вряд ли можно обвинить в убийстве. Закон джунглей позволяет кормиться особями других видов, но категорически запрещает уничтожение себе подобных. Единственным нарушителем этого закона является Homo Homicidus, жертва эндемической агрессивности, направленной на своих же сородичей, вместилище страшных инстинктов...

- Вздор! - фыркнула Харриет.

- Ach so? - Хальдер картинно передернул плечами. - У вас еще будет возможность высказаться. Сейчас выступаю я. А вам, зоологу, я предлагаю назвать хотя бы одно животное, которое убивало бы себе подобных, своих биологических собратьев. Да, среди животных тоже случаются конфликты - из-за территории, самок, пищи, стремления стать вожаком. Но они дерутся, как боксеры, в перчатках. До убийства никогда не доходит. Это больше ритуал, вроде боя на рапирах. Выглядит это дико, но на деле является блефом: стоит одному из соперников просигнализировать "туше", как другой замирает. Собака или волк признают себя побежденными, валясь на спину и задирая лапы (для пущей выразительности Хальдер помахал в воздухе руками), рыбы уплывают, олень бежит с места боя (движение ладонью, изображающее уплывающую рыбку, пальцы на макушке в виде рожек). Победитель позволяет побежденному уйти. И только человек (он рубанул ладонью у горла бедняги Тони, сидевшего рядом с ним)... Только человек не останавливается перед убийством - из-за денег, из ревности, ради власти, территории...

Он отчаянным жестом растрепал себе волосы, хотя, казалось, они и так находятся в образцовом беспорядке. Как помешать Homo Homicidus довершить самоуничтожение? Как не дать совершиться самогеноциду? Он воздел руки, окончательно уподобившись библейскому пророку.

- Недаром Фридрих Шиллер напоминает:

Gefahrlich ist's den Leu zu wecken Gefahrlich 1st des Hegers Zahn Doch der schrecklichste der Schrecken 1st der Mensch in seinen Wahn...

To есть:

Опасно льва будить, Опасен клык тигриный, Но во сто крат опаснее Безумный человек...

Аудитория отозвалась смешками.

- Ach so? - произнес Хальдер, сдерживая гнев. - Вы находите это смешным? Можете думать что угодно, а тем временем инстинкт убивать - это научный факт. Этот инстинкт отравляет нашу кровь, он сидит в нашем теле, под кожей, от него не избавлен ни я, ни все вы. Если мы будем это отрицать, .если не посмеем взглянуть в лицо фактам нашей собственной природы, то прощай, надежда на противоядие...

Его перебил Петижак.

-  Программа! Где позитивная программа? Не ее ли вы сами требовали у меня вчера?

- Вы ответили, что ваша программа - это отсутствие программы... А моя в ее наличии. Но мы только начинаем усваивать уроки, преподанные наукой. Наука учит, что все звери, за исключением одного человека, не убивают себе подобных, потому что их сражения превращены в ритуал, это потешные бои, розыгрыш. Так и для человека логичным лекарством было бы ритуализировать свою агрессивность, направить свой инстинкт убийства в русло символических действий. Этим мы преобразовали бы Homo Homicidus в Homo Ludens, "человека играющего", превратившего свой инстинкт убийцы в драматически напряженный, но безвредный ритуал, подобно тому, как два оленя-самца разыгрывают дуэль, но никогда не наносят друг другу ударов, так сказать, ниже пояса.

Наконец-то Хальдер оседлал своего излюбленного конька. Да, заверил он Петижака, у него есть программа, и название ее легко запомнить: это два "А", "Абреакция агрессии", принцип, изложенный в его последней книге. Абреакционная терапия стара, как само человечество. Еще у Еврипида описано, как женщины Фив доводили себя до исступления и совершали символический акт разрывания на кусочки рогатых богов, после чего переставали пилить мужей. В "Темные века" люди занимались самобичеванием и плясали на пауках мазохистские приемы, позволяющие выплеснуть агрессивность, все равно более предпочтительные, чем сдерживание агрессивности до тех пор, пока она не прорвется сама. Усовершенствованием стали кулачные бои и рыцарские турниры, так напоминающие ритуальные бои оленей-самцов. В наше время ту же роль играет спорт: футбол, регби, бокс, фехтование. Все это - великолепные, совершенно безвредные способы дать выход инстинкту убийства...

Но этого мало. Требуются более эффективные способы абреакции. Некоторые американские психиатры излечивают своих пациентов, обучая их грубости, В подтверждение своих слов Хальдер взял книгу и с чувством зачитал выделенный абзац:

-  "Не стесняйтесь говорить людям все, что вы о них думаете, невзирая на правила приличия. Долой все ограничения, выпускайте пар! Выбрасывайте, а не принимайте эмоции! Никогда не играйте в чужие игры, только в свои собственные!" Я цитирую книгу прекрасного американского психотерапевта, обращающегося с такими призывами к своему пациенту. С другим он говорит еще решительнее: "Никогда не проявляйте рассудительности! Немедленно избавляйтесь от своего раздражения. Не копите в себе чувства, немедленно развязывайте каждый образовавшийся внутри узелок. Помните, плюющие унаследуют Землю!"

Он сделал паузу для вящего эффекта.

-  Рад сообщить, что у этого специалиста много последователей у него в стране. Но действовать на индивидуальном уровне недостаточно...

Оставшиеся пятнадцать минут Хальдер посвятил изложению своих грандиозных проектов, впервые обозначенных в "Homo Homicidus", по созданию отдушин для массового излияния человеческой агрессивности. Начинать надо с детского сада, вводя там обязательную дисциплину - "коллективная возня". Следует возродить несправедливо опороченные братства дуэлянтов немецких университетов (тут Хальдер кокетливо потрогал два горизонтальных шрама на своей правой щеке). Будущие массовые развлечения должны включать гладиаторские бои, противостояния спортсменов и роботов, запрограммированные на причинение боли, но не на убийство. Далее, каждое лето (а это, как известно, сезон бунтов) необходимо проводить широкомасштабные и реалистичные военные игры с массированным отражением вторгшихся извне сил, тоже состоящих из человекоподобных роботов, запрограммированных на потерю крови Под конец Хальдер не преминул напомнить уважаемым коллегам о ежедневных сеансах ненависти и ежеквартальных Неделях ненависти в романе Джорджа Оруэлла "1984". Сам писатель относился к ним как к жуткой выдумке Большого Брата. Но возможен и иной взгляд на данную проблематику. Вот послушайте!

Хальдер взял еще одну книгу с пометками и зачитал: "Менее чем через тридцать секунд после начала занятий ненавистью половина людей в комнате начинала издавать непроизвольные крики ярости... На второй минуте ненависть доходила до безумия. Люди прыгали на месте и кричали во все горло... В момент просветления, Уинстон поймал себя на том, что и он кричит вместе с остальными и яростно ударяет каблуком по стальной ножке стула. Ужаснее всего в Двухминутке ненависти было не то, что в ней приходилось участвовать, а, наоборот, то, что к всеобщему помешательству невозможно было не присоединиться. Через полминуты необходимость в притворстве отпадала. Отвратительный экстаз страха и мстительности, желание убивать, мучить, разбивать лица кувалдой, овладевал всей группой, словно через нее пропустили электрический ток, так что каждый помимо собственной воли превращался в гримасничающего, орущего безумца. При этом ярость оставалась абстрактной, ни на кого конкретно не направленной эмоцией, которую можно было бы перенести с одного объекта на другой, как пламя паяльной лампы...

Иногда даже можно было усилием воли переключить направленность своей ненависти".

Хальдер отложил книгу.

- Перед вами классическая абреакционная терапия в массовом масштабе, оживший орфический культ. Под конец сеанса ненависти люди чувствуют изнеможение, их жажда насилия полностью утолена. Инстинкт убийства получает символическое удовлетворение. Достигается катарсис, очищение. Оруэлл, конечно, поставил все с ног на голову. Он ненавидел идею Ненависти, потому что сам умел ненавидеть, иначе не смог бы дать такое реалистичное описание этой сцены. Но его теоретическая интерпретация в корне неверна. Он, сам того не сознавая, описал сеанс массовой терапии. Однако, по меньшей мере, в одной развитой промышленной стране мысль Джорджа Оруэлла - правильнее сказать, идея Отто фон Хальдера - получила правильную интерпретацию и стала использоваться во благо. Позвольте процитировать свежее сообщение из известного американского еженедельника: "ЛЕЧЕБНЫЕ МАНЕКЕНЫ. Покидая рабочее место, расстроенный рабочий подходит к двум манекенам в натуральный человеческий рост. Вооружившись бамбуковой палкой, лежащей здесь же именно для этой цели, он яростно набрасывается на манекенов и колотит их, пока его ярость не будет утолена. Эти странные сцены, ежедневно разворачивающиеся на заводе в Осаке, принадлежащем концерну-гиганту "Мацусита Электрик Индастриэл", являются элементом терапии, предложенной председателем Совета директоров Коносуке Мацуситой и приносящей благотворные плоды. В "комнате самоконтроля" Мацуситы, куда заглядывают тысячи рабочих, можно без вреда для себя и для окружающих избавиться от напряжения, разочарования, злости".

Господин председатель, здесь прозвучало предложение, чтобы наша конференция выступила с конкретными рекомендациями по стратегии выживания, обращенными к руководителям вашей страны. Позвольте скромно предположить (при слове "скромно" кто-то из слушателей не удержался от смеха), что мое выступление содержит важные компоненты такой стратегии и, соответственно, итогового послания конференции.

II

"Дела оборачиваются все хуже, саго Guido, - писала Клэр. - На память приходит Ювенал: "Зачем я пишу сатиру? Лучше спроси, как я могу ее не писать?" Нико ругает себя за неправильный подбор участников, и даже я, верная и преданная Клэр, начинаю испытывать сомнения. Ему хотелось отсечь накрахмаленные рубашки и самодовольных знатоков, обласканных Системой, привлечь самые живые умы среди "девушек по вызову" мирового масштаба, известные своими провокационными идеями. Когда читаешь их труды или беседуешь с кем-нибудь из них с глазу на глаз, то их достоинства бросаются в глаза, но стоит собрать их вместе в зале заседаний - и они начинают вести себя, как школьники на любительском спектакле. Они еще хуже политиков, потому что политики - прирожденные лицедеи, тогда как серьезные ученые в большинстве своем страдают замедленным эмоциональным развитием. Политики рвутся произносить страстные речи и кидаются в риторические схватки, а ученые корчат из себя бесстрастных служителей Истины, свободных от каких-либо эмоций, хотя их постоянно точат амбиции и зависть. Да и что такое их Истина, саго Guido, что вообще есть истина?.. Сдается мне, каждый из них владеет маленьким ее осколком, принимая этот осколок за всю правду, таская его в кармане, как грязный комок жевательной резинки, и раздувая его по торжественным случаям в пузырь, чтобы доказать, будто в нем заключена вся истина Вселенной. Дискуссия, междисциплинарный диалог?.. То и другое существует исключительно в программке. Когда наступает время приступить к диалогу, каждый вынимает свою жвачку и раздувает из нее пузырь у других перед носом. После чего все удовлетворенно переходят в зал с коктейлями.

Возьмите, для примера, нашего дражайшего Отто фон Хальдера, снискавшего всемирную славу, - он раздувал свой пузырь как раз сегодня утром. Нам был предложен краткий пересказ его последней книги, вызвавшей такой скандал, с добавлением кое-каких красивостей, от которых волосы встают дыбом. По-моему, в его мыслях присутствует зерно правды - той простенькой правды, что полезнее выпускать пар, чем перегревать котел. Это почти что трюизм, но он знай раздувал его, пока не превратил в какую-то гротескную религию, в которой угадывается и Черная Месса, и нюренбергские шествия. Между прочим, в свое время Отто был членом нацистской партии - об этом все знают, хоть и изображают неведение. Активным нацистом он не стал, просто был вынужден вступить в партию, иначе пострадала бы его карьера. Или это не уважительная причина? Правда, еще он, рискуя жизнью, прятал двоих коллег-евреев... Или этого тоже недостаточно? Бесчисленные головоломки, оскал прошлого... Я бы не поднимала этой темы, если бы все не думали о том же - не знаю, справедливо ли... Возможно, это как-то связано с genius loci. В каждом тирольском завывании мне слышится "хайль!"...

Дискуссия вышла никчемной, как и предыдущие. Харриет крепилась до дневного заседания, когда должна была наступить ее очередь выступать. Уиндхем, не переставая хихикать, отрицал наличие у грудных детей инстинкта убийства. Его высмеяли Отто и дама-клейнианка. Получился словесный пинг-понг, занявший весь остаток времени. Бруно, все утро точивший кинжал в ожидании шанса на смертельный удар, в критический момент был вызван к телефону для не терпящих отлагательства трансатлантических переговоров; а поскольку связь то и дело прерывалась, он так и провисел на телефоне до конца заседания.

Все это страшно удручает. Мне жаль Нико. Он, конечно,, все это предвидел - половинка его сердца поражена цинизмом; но ведь в другой еще теплится вера в чудо... Пока что неоправданная".

III

После обеда слово взяла Харриет Эпсом. Ее манера представления заготовленного доклада резко контрастировала с ее кипучей натурой: она говорила сухим преподавательским голосом, словно обращалась к студентам. Для начала она призналась, что ее удивляет перераспределение ролей: профессор фон Хальдер, видный антрополог, опирался в своем выступлении на понятия, присущие зоологии, - хищник и жертва, ритуальная схватка, защита территории и так далее; она же скромный зоолог, наоборот, занята чисто человеческими свойствами. Однако это, по ее мнению, отвечает Zeitgeist: антропологи, как и психологи, упорно игнорируют человеческое в человеке и выстраивают свои теории человеческой природы на аналогиях, почерпнутых в зоологии, - собаки Павлова, крысы Бурша, гуси Конрада Лоренца. Харриет насмешливо округляла глаза и вопрошала, что за бес в них вселился...

Хальдер слушал бесстрастно, демонстрируя Харриет свой благородный профиль. Бурш с показной скукой чиркал в корректуре, Бруно деловито строчил в блокноте, Блад дремал. Петижак вообще не изволил явиться.

Но Харриет не было дела до настроения слушателей. Если животные способны подсказать человеку что-то полезное относительно его собственной природы, продолжала она, то обращаться за подсказкой надо не к крысам и не к гусям, а к родственным нам существам - узконосым и человекообразным обезьянам. Еще сорок лет назад Цукерман и другие зоологи, проводившие систематические наблюдения за поведением приматов в зоопарках, пришли к выводам, как будто соответствующим пессимизму фон Хальдера, считающего наши вид неизлечимо агрессивным. Обезьяны в вольерах были постоянно раздражены, все время дрались, были помешаны на совокуплении, управлялись насильниками-вожаками. Но, как выяснилось, делать обобщения на основании поведения обезьян в противоестественных условиях неволи и скученности также неправомерно, как описывать поведение людей, опираясь на поведение заключенных в концентрационном лагере. Новое поколение натуралистов-полевиков - Карпентер, Вошберн, Гудолл, Шаллер, Иманиши, годами наблюдавшие за обезьянами различных видов в природных условиях, - рисует совершенно иную картину. Они в один голос заявляют, что в свободно живущих сообществах приматов царит мир, почти полностью отсутствуют серьезные стычки - как внутри стаи, так и между стаями. Агрессивное поведение проявляется только при стрессе, вызванном теми или иными причинами например, в клетке зоопарка. Так что у наших предков нет и следа - ну ни малейшего! - того инстинкта убивать, о котором рассказывает нам фон Хальдер...

- Я и говорю, что это - видовой признак самого человека, - вставил Хальдер.

- Вздор! - отрезала Харриет, сразу вернувшись к своему привычному стилю. - Инстинкт убивать полностью отсутствует и у обезьяны, и у человека. Насилие - не биологическое побуждение, а реакция на стресс, превысивший пороговое значение.

-  Значит, войны - тоже выдумки? - спросил Хальдер.

- Не выдумки. Но люди воюют не из-за того, что каждый из них агрессивный индивидуум. Любой историк скажет, что количество людей, убитых по личных мотивам, статистически ничтожно по сравнению с миллионами убитых по сверхличным мотивам: из-за племенной вражды, патриотизма, взаимного неприятия между христианами и мусульманами, протестантами и католиками, и так далее. Фрейд провозгласил, что причина войн - в угнетенных агрессивных инстинктах, ищущих выхода, и люди ему поверили, потому что им надо чувствовать свою вину. Однако он не привел ни исторических, ни психологических доказательств в поддержку своего вывода. Солдаты не знают ненависти. Им страшно, скучно, хочется секса, они рвутся домой; они сражаются вяло, не имея другого выхода, или яростно - за царя и отечество, за правое дело или истинную веру, - ведомые не ненавистью, а ПРЕДАННОСТЬЮ. Умышленное убийство по эгоистическим соображениям - статистическая редкость в любой культуре. Зато бескорыстное убийство - доминирующий феномен человеческой истории. Трагедия человека - не в избытке агрессивности, а в избыточной лояльности. Если заменить ярлык "Homo Homicidus" на "Homo Fidelis", то, наконец, забрезжит истина. Именно лояльность и преданность рождают фанатичность...

-  Значит, фанатики не знают ненависти, - заключил Хальдер и развел руками, не в силах прокомментировать такое недомыслие.

- Знают, но это безличная, неэгоистичная ненависть, направленная против всего, что угрожает объекту поклонения. Они ненавидят не как личности, а как участники группы - племени, народа, церкви, партии, чего хотите. Их агрессивность - это вывернутая наизнанку лояльность.

- Ваше предложение тоже можно вывернуть наизнанку, - заметил Хальдер. То, что вы называете лояльностью, есть не что иное, как агрессивность вверх тормашками.

- Вздор! - сказал Харриет. - Приберегите такую диалектику для отсутствующего Петижака.

-  Я не стала бы полностью отвергать позицию герра фон Хальдера, подала голос Хелен Портер.

-  Конечно, не стали бы, - проскрежетала Харриет. - Змеи, прячущиеся в траве, никогда не славились своей лояльностью.

- По мнению фон Хальдера, - заметил Уиндхем со своим обычным виноватым хихиканьем, - акт любви - выражение агрессивности, а мужской половой орган орудие агрессии.

-  Так оно и есть, - искренне отозвалась Хелен. - Только ваша шутка неудачная.

Это почему-то вызвало у присутствующих взрыв веселья, в котором приняли участие и Харриет с Хальдером. Блад обвел собрание злобным взглядом и молвил:

- Школяры - они школяры и есть.

Харриет продолжила свое выступление атакой на другую модную теорию, которой отдавал должное фон Хальдер: что истоки войн гнездятся в заложенной в биологии многих видов жажде любой ценой отстоять свою территорию. По ее убеждению, это абсолютно ложная аналогия. За редчайшими исключениями, люди воюют не за индивидуальное владение клочками пространства. Человек, уходящий на войну, наоборот, бросает дом и семью, которые, вроде бы, должен защищать, и воюет вдали от них. И занимается он этим вовсе не из-за биологического побуждения сохранить за собой пашню или луг, а - не грех будет повторить из-за преданности символам племенной мифологии, продиктованной свыше необходимости, священным обязанностям. Войны ведутся не из-за территорий, а из-за слов.

- Ach so? Вы упоминали флаги, теперь - слова...

- Флаги - это оптические лозунги, гимны - музыкальные. Но самое смертельное оружие человека - язык. Человека гипнотизируют лозунги и символы, он перед ними беззащитен, как перед инфекционной болезнью. В случае эпидемии берет верх групповое сознание. Оно подчиняется собственным законам, отличным от правил поведения индивидуума. Когда личность идентифицирует себя е группой, то ее критические возможности снижаются, а страсть воспаляется в некоем эмоциональном резонансе. Индивидуум - не убийца, убивает группа; отождествляя себя с ней, индивидуум тоже превращается в душегуба. Это адская диалектика, подтверждаемая всей человеческой историей. Самовлюбленность группы питается альтруизмом ее членов, дикость - их преданностью. Наихудший безумец - это спятивший святоша, как выразился один наш поэт...

- Блейк? - спросил Тони, сидевший до того тихо, как мышь.

- Поуп, - подсказал Блад. - У него бывали моменты просветления.

- Я закругляюсь, господин председатель, - сказала Харриет. - Мне представляется, что беды всей нашей истории вызваны, главным образом, нашей неукротимой потребностью идентифицировать себя с группой, народом, церковью и так далее, некритично, с энтузиазмом перенимать общие верования. Если бы доктор Валенти и его коллеги сумели предложить синтетический фермент, создающий у человека иммунитет против подверженности лозунгам, демагоги лишились бы работы, и добрая половина сражений за выживание была бы выиграна. Но Валенти и его друзья подсовывают нам снадобья для промывки мозгов, погружения в гипнотическое состояние, в психоз. Лучше бы им заняться другим - найти средство, которое делало бы мореходов невосприимчивыми к пению сирен, массы - к лаю политиканов, Когда они решат эту задачу, пусть подмешают свою находку в водопроводную воду, подобно хлорке, благодаря которой мы не болеем тифом и прочими гадостями. Я серьезно! Если шишкам нужен наш совет, пусть пользуются - я не потребую вознаграждения. Все остальное - вздор.

На припудренном лбе и на верхней губе Харриет блестел пот. Она довела себя до контролируемого бешенства и заставила даже Хальдера повременить с иронией. Клэр, сидевшая позади нее вместе с другими слушателями, похлопала ее по широкому голому плечу...

Помолчав несколько секунд, доктор Валентн поднял ухоженную руку. Но его опередил Бруно: на утреннем заседании он упустил возможность размазать по стенке Хальдера, но Харриет тоже годилась на роль жертвы. Он сообщил уважаемому председателю, что не уверен в искренности д-ра Эпсом, или, иначе выражаясь, что она предлагает отнестись серьезно к ее предложению...

- Да, предлагаю, - заверила его Харриет.

В таком случае, продолжил Бруно, нелишне напомнить досточтимым коллегам о его скромном вкладе в дискуссию при открытии симпозиума, следы какового так и остались на доске, которую никто не удосужился вытереть. Вертикальная разделительная линия, символизирующая расщепленность сознания всех присутствующих, видна по-прежнему, как и слова "НЕЯВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ", "НЕ ПРИНИМАТЬ НА СВОЙ СЧЕТ" и "SUB.SP.AET. - ЗАВТРА?!" Бруно ткнул мелом в свои надписи. Не хотелось бы напоминать слушателям о предупреждении не впадать в одно из противоположных заблуждений: а) в самодовольное безразличие и б) в панику и истерику. Призыв д-ра Эпсом к фармакологической промышленности решить проблему человечества представляется ему примером из категории "б" (произнося эти оскорбительные слова, Бруно мудро ткнул пальцем в надпись "НЕ ПРИНИМАТЬ НА СВОЙ СЧЕТ"). Учитывая человеческую обреченность, о которой оба выступающих говорили нынче так выразительно (жест в сторону той же надписи), а в особенности грозящие эскалацией конфликты, свирепствующие в настоящий момент на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке, по поводу которых он всего час назад получил кое-какую конфиденциальную информацию; а также учитывая как долгосрочные проблемы, так и текущие кризисы, сейчас более, чем когда-либо, следует сохранять хладнокровие и вырабатывать суждения и рекомендации - если до последних дойдет, - сохраняя баланс между спокойной логикой и конкретными действиями. Среди таковых действий ведущее место должны были бы занять предложения по углублению взаимопонимания между правительствами и народами посредством расширения обмена информацией через национальные и международные агентства, уже созданные для этой цели...

-  ...при наличии соответствующих механизмов обратной связи, - вставил Джон Д. Джон.

- Совершенно верно. Мы, впрочем, находимся в привилегированном положении, так как механизмы обратной связи заложены в нашей избирательной системе, различных консультационных группах, помогающих властям, и международных организациях, таких как Совет Безопасности, Организация Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры, известная как ЮНЕСКО...

Соловьев постучал ладонью по столу.

- Простите, Бруно, но вы говорили все это на нашей первой дискуссии и будете иметь возможность повторить в пятницу...

Калецки замер, сжимая пальцами мел. Вид у него был жалкий, покаянный вундеркинд, которому велели не задирать нос.

- Извините, Нико, - пробормотал он пристыжено, - меня опять занесло...

У всех возникло томительное ощущение deja vu. Но Соловьев был непреклонен.

- Кажется, у доктора Валенти созрела реплика. Валенти грациозно поднялся.

- Все, что я хотел бы сказать на данном этапе, - это что я согласен с основными положениями, прозвучавшими в диагнозе доктора Эпсом. Надеюсь, вы позволите мне доставить вам удовольствие в пятницу,

продемонстрировав в подтверждение сказанного небольшой эксперимент. - И он с еще более неподражаемой грацией опустился в кресло. Блад скрипнул зубами.

- Не пойму, зачем напускать столько загадочности! Валенти улыбнулся, но больше ничего не сказал. Настала очередь Уиндхема поднять пухлую руку. Он сказал, что готов поддержать многое из тога, что сказала Харриет. Он тоже считает агрессивность реакцией на стресс, а не первичным инстинктом, и согласен с предложением различать личное поведение, которое при нормальных условиях действительно вполне мирное, и групповое поведение, где доминируют эмоции и где в агрессивном режиме утверждаются коллективные привычки, традиции, язык и верования, а индивидуальные привычки и суждения со страстным презрением отвергаются. Сей парадокс является, возможно, главной причиной плачевной картины, каковую являет собой человеческая история. Но где искать корни парадокса? Доктор Эпсом предложила на их роль людскую внушаемость, готовность принять традиции и заблуждения группы, подпасть под их гипноз. По этому поводу у него, Уиндхема, есть своя гипотеза. Человеку приходится во младенчестве оставаться беспомощным и зависимым дальше, чем детенышу любого другого вида. Можно предположить, что этот ранний опыт полной зависимости хотя бы отчасти повинен в тенденции нашего вида подчиняться авторитетам, будь то индивидуальным или групповым, так покорно принимать навязываемые доктрины и символы...

- Промывка мозгов начинается с колыбели, - заключил Уиндхем и виновато хихикнул.

Его неожиданно поддержал Бурш. Ему, Буршу, доставляет удовлетворение, что "видный педиатр", как он назвал Уиидхема, отдает себе отчет в важности психологической обработки с младых ногтей, а значит, готов принять и доктрину социальной инженерии - иначе говоря, предсказания и контроля человеческого поведения с помощью положительных и отрицательных стимулов... На этом месте Бурша перебил фон Хальдер, неожиданно вскричавший на латыни:

- Quis eustodiet ipsos Custodes? Кто будет контролировать ваших контролеров, кто будет инженером для ваших инженеров?

Бурш, Джон Д. Джон и Харриет заговорили одновременно и пылко. Мисс Кейри отчаянно трясла седым пучком волос и нажимала по очереди на все клавиши магнитофона. Всех усмирил Соловьев: он постучал по столу зажигалкой и перекрыл гвалт зычным басом.

- Как представляется, профессор Бурш неверно интерпретировал слова двух предыдущих ораторов. Харриет и Уиндхем выступают не за активизацию ранней психологической обработки, а, наоборот, за полную ее отмену. Это можно выразить так: первое предложение гипнотизера пациенту - положительно относиться к его предложениям. Это уже обработка. В таком же положении находится беспомощный младенец: он превращается в покорного реципиента навязываемых извне верований. Система взглядов, которую ему пихают в глотку, - результат случайного стечения обстоятельств. Случайность рождения определяет будущие этнические и религиозные атрибуты человека. На какой цифре остановится шарик рулетки, с той цифрой ему и прожить всю жизнь, за ту и умирать. Pro patria mori dulce et decorum est - неважно, какую родину тебе определит разгильдяй-аист... Хальдер утверждает, что трагедия человека в том, что он прирожденный убийца; Харриет возражает, что трагедия в другом в том, что ему приходится бездумно заглатывать кредо, за которые надо убивать других и умирать самому в знак преданности...

-  Мне как-то сомнительно, - пробормотал Тони, краснея, - что слово "преданность" до того уж бранное, как это утверждает доктор Эпсом...

-  Хватит религиозного очковтирательства! - рявкнул Блад.

- Неужели мне придется расставить для молодежи все точки над "i"? Харриет презрительно покосилась на Тони. - Я толкую о ложной преданности. Но, цитируя ужасного Хальдера, кто поводырь поводыря? Кому решать, истинна или ложна ваша преданность? Ирландцам-католикам или ирландцам-протестантам? Индийцам или пакистанцам? Троцкистам или сталинистам? Истово верующий - отец фанатизма.

-  Вы хотите сказать, - подхватил Тони, - что критерий логического рассуждения неприменим, потом что вера и лояльность подчиняются чувствам, а не разуму?

-  Рада, что моя мысль упала на унавоженную почву, - фыркнула Харриет.

Блад тоже фыркнул, как носорог в луже.

- Я чую неладное, - сообщил он. - Здесь пахнет нечестивым сговором вакцинировать новорожденного против вируса веры! Так вам потребуются отдельные вакцины от трайбализма, фетишизма, маоизма, чрезмерной приверженности эстетике...

- Шут! - презрительно бросила Харриет.

- На мой взгляд, - хихикнул Уиндхем, - хватит одной вакцины.

- Объясните, против чего она будет? Против веры, преданности, страсти? Чтобы мы превратились в компьютеризированных роботов?

-  Наоборот, сэр, - примирительно молвил Валенти. - То, что мы так отчаянно ищем, - это метод устранения шизофренического состояния, нашедшего отражение во всей плачевной истории человечества, или, если воспользоваться вашей терминологией, примирение враждебных сфер - страсти и разума.

- Вы меня пугаете! - замахал руками Блад. - Клянусь Приапом, меня прошиб холодный пот! Хотя, признаться, меня нетрудно испугать. Можете считать это личным мнением или заявлением в защиту альтернативной культуры, которую я имею сомнительную честь здесь представлять. Однако по крайней мере в одном пункте я готов согласиться с нашей неподражаемой доктором Эпсом: войны ведутся ради слов. Очень правильное замечание! Как профессиональный словесный жонглер я знаю, что слова - самое смертельное оружие в человеческом арсенале. Нет нужды напоминать вам про маньяка с чаплинскими усиками, уроженца как раз этих буколических мест, чьи слова были даже более разрушительны, чем термоядерные бомбы, или о цепной реакции по всей Евразии, до самой Атлантики, вызванной словами лавочника из Мекки. Слово "Аллах" состоит из трех компонентов, а стало повинным уже в тридцати миллионах смертей. То ли еще будет? Если составлять список причин человеческой обреченности, то на первое место надо поставить именно язык. Это страшный яд, убивающий наш вид!

-  Так отменим же язык! - Хальдер радостно хлопнул себя по коленке. Обязательно включим это предложение в наш итоговый документ.

-  Но такой документ давным-давно существует, - напомнил Тони. - "Да будет слово ваше: "да, да", "нет, нет"; а что сверх этого, то от лукавого". Матфей, глава пятая, стих тридцать седьмой. - И он снова покраснел, словно сказал непристойность.

-  Хорошо рыкнул, лев! - похвалил Блад, глядя на Тони розовыми влюбленными глазами.

- В сущности, - вмешался Соловьев, - человечество давно уже отказалось от языка - если вы подразумеваете под языком способ общения, объединяющий биологический вид. Другие виды имеют общую систему коммуникации - движения, звуки, запахи, - понятную для всех особей вида. Дельфины преодолевают большие расстояния, но, встречая в океане дельфинов-незнакомцев, не нуждаются в переводчиках. Только человечество расколото на три тысячи разных языковых групп. Каждый язык служит связующей силой внутри группы и разделяющей силой между разными группами. Штат Махараштра ненавидит Гуджират, валлонцы презирают фламандцев, английская знать смотрит сверху вниз на тех, кто "неправильно" говорит, коллега Блад терпеть не может наш жаргон...

Язык, продолжил он, представляется главным средством, позволяющим силам разрушения торжествовать над силами созидания на протяжении всей истории нашего вида. Можно даже усомниться, применим ли термин "вид" к человечеству. Хальдер напомнил, что инстинкт не позволяет животным убивать особей своего вида; но как быть с греками, убивавшими варваров, маврами, резавшими "христианских собак", нацистами, истреблявшими "недочеловеков" - может быть, они не считали жертв особями одного с собой вида? Человеку свойственно гораздо большее разнообразие в облике и поведении, чем всем другим созданиям, и язык, вместо того, чтобы становиться мостиком над различиями, превращается в дополнительную преграду. Показательно, что в век, когда, благодаря спутникам связи, любая весть может разнестись на всю планету, не существует общего языка, благодаря которому эта весть была бы понята всеми. Еще более парадоксально, что всевозможные международные институты, о которых говорит профессор Калецки, никак не сообразят, что простейший способ улучшить взаимопонимание - это распространение языка, который был бы доступен всем... Калецки тут же вскинул руку.

- Если мне позволено будет вас перебить, господин председатель, у нас как раз есть подкомитет...

-  Ваш подкомитет, - пророкотал Соловьев, - занимающийся эсперанто, последний раз собирался полтора года назад и так и не сумел решить, на каком языке общаться между собой - на английском или на французском.

-  Значит, вы информированы лучше меня, - обиженно ответил Бруно. Могу вас заверить, что наведу по этому поводу справки в соответствующих структурах.

- Удачи! - бросил Нико.

Блад высказал ожидаемое возражение, что не собирается читать Верлена на эсперанто, но Соловьев успокоил его, сказав, что оснований для тревога нет: хорошим прецедентом можно считать сосуществование в средневековой Европе местных наречий и латыни в качестве lingua franca.

Далее он сказал, что в итоговом документе симпозиума надо особо указать на насущность этой проблемы в мировом масштабе. Даже самым тупоголовым в Объединенных Нациях должно быть понятно, что мир без границ должен иметь общий язык.

На этом дискуссия завершилась.

IV

"Сегодня было получше, - писала Клэр. - Во всяком случае, Нико снова заинтересовался происходящим, хоть и трудно понять, насколько серьезно он как и все остальные - относится ко всему предприятию. На дискуссии забрезжил лучик света, как будто позволяющий лучше понять, что же представляет собой Человек, но лучик оказался слабоват, или это я такая глупая? А может, у пациента столько же болезней, сколько диагностов? Нико говорил о необходимости языка, понятного всем народам, но у нас нет даже языка, который помог бы понять друг друга специалистам из разных областей...

Из Азии поступают пугающие вести: мир снова висит на волоске. Но нет худа без добра: туристы собирают рюкзаки, в горах становится менее людно. Старающаяся, как всегда, увидеть хорошую сторону, ваша преданная..."

В своих письмах она никогда не упоминала юношу посреди рисового поля образ, преследующий и Нико, и ее. Это было похоже на привычную, не замечаемую, но не отпускающую боль. Тема не подлежала обсуждению.

Четверг

I

Лекция, прочитанная на утреннем заседании в четверг, стала полным фиаско. Возможно, Нико заранее знал, что так произойдет, но теперь он сожалел, что пригласил Бурша на симпозиум. А ведь тот был в науке Соединенных Штатов одной из самых заметных фигур, его книги получали статус обязательных учебников, а направление психологии, в котором он специализировался, недавно было названо опрошенными студентами самым популярным, сильно обогнав все другие.

Его лекция называлась "Технология поведения" и состояла по большей части из слайдов с крысами, которых обучают нажатием на клавишу получать пищу, и голубей, умеющих летать восьмеркой. Подачка именовалась положительным стимулом, лишение подачки - отрицательным стимулом, скорость реакции измерялась электронными приборами, а вся процедура была окрещена действенной психологической обработкой. При первом упоминании этого термина Блад широко зевнул, а Нико негромко постучал по столу. В последние три минуты своего выступления Бурш заявил, что его метод можно, внеся кое-какие мелкие технические усовершенствования, успешно применять для управления человеческим поведением, ибо поведение это подчиняется тем же самым элементарным законам, что и поведение голубей и крыс. В качестве способа решения всех человеческих проблем предлагалась научно обоснованная программа положительной и отрицательной стимуляции. Все разговоры о добре и зле, свободе, достоинстве, целеустремленности отвергались как устаревшие. Если симпозиум обратится с письмом к Белому дому, то в нем надо настоятельно рекомендовать внедрение в школах обучающих машин профессора Скиннера, основателя инженерии поведения, запрограммированных на международном языке, за который ратует профессор Соловьев.

Лектору хлопал один-единственный человек - Джон Д. Джон-младший. Блад, растекшийся по креслу, сказал сонным голосом:

-  В зеленой юности я допустил слабость и прослушал курс лекций по биологии. В те дни было модно стращать юнцов ересью антропоморфизма приписывания животным человеческих мыслей и чувств. Теперь Бурш проповедует нам противоположную ересь - что нельзя приписывать человеку мысли и чувства, которых нет у крыс. Как сказал бы один мой любимый писатель, приверженцы школы Бурша заменили антропоморфное представление о крысе крысоморфным представлением о человеке. Остается удивляться, что крысы не отращивают бакенбарды.

-  Непочтительность доктора Блада, - откликнулся Бурш с похвальной сдержанностью, - указывает на то, что в ранней юности на него действовали в основном отрицательные стимулы.

-  Мне нравился кнут и не устраивал пряник, - заявил Блад. - Как тут быть?

-  Непредсказуемость человеческой натуры! - хихикнул Уиндхем. Бурш молча пожал плечами, на чем дискуссия, ко всеобщему облегчению, прекратилась.

II

В обеденный перерыв в деревне испытывали недавно установленную систему оповещения о воздушной тревоге. Коренное население Шнеердорфа сомневалось в полезности этой системы, полагая, что на них вряд ли сбросят бомбу - разве что сподобятся конкуренты из соседней деревни Шнеерберг, говорящие на чуждом, отвратительном для шнеердорфского уха диалекте; на счастье, бомб в их арсенале не было. Кроме того, колокола на местной церкви отличались звучностью, и их звон при пожаре долетал до самых отдаленных ферм. Плюс к тому в каждом хуторе имелась симпатичная каланча, на которой тоже можно было поднять трезвон, если церковным колоколам вдруг настанет kaputt. Тем не менее, мудрые власти распорядились, чтобы в каждом населенном пункте была сирена, что и было выполнено путем установки сирены на пожарной каланче - за счет денег налогоплательщиков, разумеется  По случаю учений бойцы добровольной пожарной команды нарядились в свою славную форму с галунами Наряднее остальных смотрелись герр Пфарре, деревенский бургомистр, усач Густав из Конгресс-центра и некоторые другие начальники. Великан-бургомистр трудился в деревне кузнецом и отличался слабоумием; руководить деревней его выбрали как последнего кузнеца в округе, смекнув, что он будет еще одной туристической достопримечательностью.

Завыванию сирены внимала небольшая кучка людей на главной площади. Когда вой кончился, из громкоговорителя зазвучала сентиментальная песенка с припевом "Auf Wiedersehn", обращенном к туристам в последнем отъезжающем автобусе. Площадь опустела. Местное население, привыкшее к толпам чужаков, почувствовало себя брошенным.

Нико и Клэр, вышедшие прогуляться, подошли к Густаву и осведомились о последних новостях по радио.

-  Новости очень плохие! - откликнулся Густав жизнерадостно. Туристскому сезону kaputt. - Ощущая себя привилегированным деятелем пожарной команды в мундире, он презрительно поглядывал на односельчан, хозяев пансионов.

-  А в Азии? - спросила Клэр. Густав пожал плечами.

- Терке плохо. Стреляют!

Соловьевы устроились на пустой террасе кафе на площади и заказали вино с двумя порциями Wurstl. Горчица казалась на солнце жидким золотом. Соловьевы впервые пренебрегли трапезой в Конгресс-центре.

-  Не буду тебя успокаивать, - сказала Клэр. - Утреннее заседание было неудачным.

- Всей конференции kaputt, - сказал Нико.

- Остаются еще доклады Тони и Валенти, - напомнила Клэр. - А также общая дискуссия.

-  Заранее знаю, что это будет: обычный лепет слепцов. Удивительно другое: мне почему-то все равно!

- Мне тоже, - сказала Клэр, поднимая рюмку. - За крыс Бурша!

Они вдруг почувствовали себя отпускниками. Местное население называло это Galgenhumor.

III

Выступление Тони тоже не очень удалось. Его невинность, сочетающаяся с дерзостью, могла бы очаровать Харриет и Блада, но на остальных произвела неважное впечатление.

Тони еще не открыл рта, а Бурш уже поднял руку и потребовал от него объяснений, что вообще представляет собой его Орден, о котором лично Бурш никогда ничего не слышал.

Тони с радостью пустился в объяснения. Орден копертинианцев назван так в честь святого Иосифа Копертино - мужественного святого, жившего в семнадцатом веке и совершавшего неподражаемые деяния левитации практически одновременно с провозглашением Исааком Ньютоном закона всемирного тяготения. При решении папской курией вопроса о его канонизации роль "адвоката дьявола" исполнял кардинал Ламбертини, позднее ставший папой Бенедиктом XIV, известный как "король философов". Ламбертини прославился также как эксперт-скептик, разоблачавший всяческие чудеса.

Это всего лишь первый шаг. Но и он доказывает, что в один прекрасный день сознание полностью подчинит своему контролю механизм под названием "тело".

- Переходите ко второму шагу, - поторопила его Харриет. - И, пожалуйста, без картезианских измышлений.

-  Второй шаг всем вам хорошо известен, но вы привыкли относиться к этому, как к игрушке, а мы нашли ей более достойное применение. Речь идет об управлении собственными мозговыми импульсами. Новые штучки, выброшенные на рынок в начале 70-х годов, демонстрировали человеку альфа-волны, излучаемые его мозгом. Среди различных типов волн, излучаемых мозгов, медленные альфа-волны с частотой примерно десять импульсов в секунду давно известны как показатель умственного покоя. Когда человек занят напряженной умственной деятельностью - например, математическими вычислениями, - альфа-ритм сменяется частыми сбивчивыми волнами; когда задача решена, ритм снова становится плавным. Йоги, дзен-буддисты и другие мастера созерцания научились увеличивать количество альфа-излучения. Новые игрушки действуют по принципу электроэнцефаллографа, с той разницей, что настроены на прием только альфа-волн, преобразуемых в "бип-бип" динамика. Нескольких часов тренировки достаточно, чтобы научиться повышать процент альфа-волн...

-  ...и погружаться в созерцательный транс? - спросил Бурш.

- И погружаться в созерцательный транс, - подтвердил Тони.

- Почему бы не принять немножко ЛСД и не забыть про все приборчики?

-  Потому что мы преследуем противоположные цели. Нас не интересует наркологическое отключение.

- А что вас интересует?

- Истоки Нила, - с готовностью ответил Тони.

- Лев издал рев, - одобрил Блад.

- Детские шалости! - отмахнулся Бурш. - Когда мы доберемся до левитации?

-  Пока что мы добрались только до Омдурмана, - сказал Тони. - То есть до псевдолевитации, продемонстрированной в конце шестидесятых годов коллегой доктора Валенти Греем Уолтером из Бристоля. Два электрода на голове, телевизионный экран, кнопка. При нажатии на кнопку на экране появляется что-нибудь заманчивое. Перед нажатием кнопки мозг излучает характерную "волну намерения" - всплеск напряжения порядка двадцати микровольт. Электроды подают этот всплеск на усилитель, тот включает ток, телевизор включается - за долю секунды ДО того, как испытуемый нажмет на кнопку. Выясняется, что давить на кнопку нет нужды - достаточно пожелать картинку, чтобы она появилась. Потом испытуемый обучается выключать картинку волевым актом... По-моему, это отчасти приближает нас к истокам Нила. Уолтер сообщает, что двое взрослых добровольцев были так воодушевлены открывшейся в них способностью управлять усилием мысли картинками на экране, что даже напустили в штаны...

Фон Хальдер взъерошил себе гриву в знак протеста, потом вскинул руку.

- Где же тут магия? Электроды, сеть... Чистая механика!

- Совершенно верно, - ответил за Тони Нико, - за исключением пожелания, производящего волну.

Далее начинается механика. Перед этим - никакой механики.

- Вы правильно уловили, куда я клоню, - молвил Тони. - Можете считать сам эксперимент просто трюком, метафорой. Провода заменяют нервы, кнопка мышцы, которые в нормальных условиях осуществляют волю. Но в нормальных условиях мы считаем очевидным, что воля приводит в действие нервы и мышцы, то есть от нас ускользает магия процесса. Механическая метафора Уолтера ставит все на свои места. Неудивительно, что у испытуемых не выдерживает мочевой пузырь. Перед ними внезапно предстает голая загадка - власть сознания над материей.

- Я соглашусь изумиться только тогда, когда вы сумеете включить телевизор без электродов на голове, - предупредил Хальдер.

- Следующий шаг в наших невинных играх будет именно таким, - сказал Тони виновато. - Я должен был с самого начала оговориться, что мы не рассматриваем созерцательный транс как самоцель. Просто мы считаем его благоприятным состоянием для достижения главной своей цели - открытия источника той силы, которой обладает сознание. Мы начали с того места, где Раин и другие исследователи-парапсихологи допустили, по нашему мнению, ошибку. Они двинулись вспять, доказывая современность и статистическую безупречность своих методов, вследствие чего погрязли в скучном педантизме. Они потратили тысячи часов на наблюдение за отгадыванием правильной карты и бросанием костей - остается удивляться, как они не перемерли от тоски! Тем не менее, степень случайных отклонений оказалась астрономически высока, так что теперь достоверно доказано, что телепатия и психокинез - реальность, нравится нам это или нет...

Бурш выразительно пожал плечами, Хальдер воздел руки к потолку. Пришлось Соловьеву вмешаться, чтобы Тони не досталось,

- Я знакомился со статистикой, - сказал он тихо, - и согласен, что с ней не поспоришь. Я не возражаю против факта, противоречащего так называемым законам мироздания в том виде, в каком они известны нам на сегодня; то же самое было с теорией относительности и с квантовой теорией: та и другая противоречили законам природы,, продержавшимся со времен Ньютона. Но у меня есть сомнения относительно явлений, которые, при всей их реальности, чересчур капризны и непредсказуемы.

- Вот именно! - воскликнул Хальдер.

- Эксперимент, который нельзя повторить, - не научный эксперимент, сказал Бурш.

-  Знаете, профессор, - возразил Тони, краснея, - если бы вас попросили заняться любовью с красивой женщиной посреди деревенской площади на глазах у пожарной команды, эксперимент тоже провалился бы.

-  Изволите шугать? - рявкнул Бурш, обозленный смехом присутствующий.

-  Нет, просто пытаюсь ответить на возражение профессора Соловьева. Пси-фактор - или шестое чувство, как это раньше называлось, - коренится, видимо, в глубинах сознания и не подлежит волевому управлению, как и секс. По этому поводу даже у Фрейда с Юнгом не было разногласий. Проблема в теш, чтобы докопаться до этого источника. Тут-то и пригодится релаксация с альфа-волнами.

-  Как же глубоко вы копнули? - осведомился Уиндхем.

-  Мы добились некоторых показательных результатов, - ответил Тони с невинной улыбкой.

- Что же они показывают? - спросила Харриет.

- Лучше проведите эксперимент с нами, - предложил Бурш. - Прочтите мои мысли.

- Это не трудно. Читаю: "Чушь!" В зале развеселились.

- Демонстрация мало что доказывает, - продолжил Тони. - Принцип неопределимости, сформулированный Гейзенбергом в физике, применим и в нашей сфере: наблюдатель взаимодействует с наблюдаемым явлением, чем влияет на результат. Есть у нас один пожилой монах, брат Ионас, который, когда ему приходит охота и когда хватает альфа-волн, может без ошибки предсказать, на какой цифре остановится шарик рулетки. Возможно, он просто заставляет шарик остановиться на этой цифре... Сам он не знает, как это у него выходит, и не желает знать. Но в Монте-Карло этот фокус у него не получился бы - пока. Снова помешала бы глазеющая пожарная команда.

- Прошу прощения, - сказал Уиндхем, - но раз вы не способны продемонстрировать результаты своих экспериментов, то не надейтесь, что вам удастся кого-то убедить.

- Совершенно верно. Мы и не надеемся - до поры до времени. Пока что мы просто играем в игры. Как тот плут из собора Парижской Богоматери, который, оставаясь в соборе один, заставлял улыбаться Богоматерь на алтаре.

-  Должен сознаться, - медленно проговорил Нико, - я наблюдал некоторые эксперименты друзей Тони, относящиеся к телепатии и кое-каким физическим явлениям, и считаю, что в них кое-что есть. Мое мнение разделяют некоторые из коллег, которых никак нельзя назвать легковерными, а также ряд коллег Валенти. Понятно, что Орден побаивается преждевременной огласки. Существует также опасность вмешательства военных. Надо учитывать, что и НАСА, и русская Академия Наук активно развивают исследования в этом направлении. А уж они-то знают, что к чему.

-  Все это просто еще раз доказывает... - начал Бурш.

- Что это доказывает? - подстегнул его Блад.

- Силу старых суеверий.

-  Самое монументальное суеверие нашего века, - процедил Блад, - это наука, относящаяся к человеку, как к собаке Павлова с неумеренным слюноотделением, как к скиннеровской крысе-переростку или к роботу Крика с генетическим кодом. Ваша наука - просто систематизированная паранойя.

-   Какую же альтернативу вы предлагаете? - взвился Хальдер. Астрология, Махариши, хиппи, гашиш - или что посильнее?

-  Я уже пытался объяснить, - снова заговорил Тони, - что нам предстоит суровый тренинг, чтобы застраховаться от легковерности и от современного варианта nostalgic de la boue - увязания в топком мистицизме. Нас влечет свет, а не туман. Стремясь к свету, мы должны понять, как непроглядна окружающая нас тьма. Мы готовы использовать весь арсенал науки, чтобы достигнуть тех уровней реальности, которые выходят за пределы науки. Великие ученые, от Пифагора до Эйнштейна, всегда отдавали себе отчет в той непреложной истине - они даже относились к ней, как к трюизму, - что научный подход может пролить свет на один, ограниченный аспект реальности, оставляя все остальное во тьме, подобно тому, как глазу человека доступна лишь небольшая часть спектра радиации, окружающей нас и проникающей в нас...

С этого момента Тони разошелся. Он сравнивал фырканье, которым встречали пионеров пси-исследований, со смехом, который раздается во всей истории науки - настолько часто высмеивали еретиков, пытавшихся штурмовать новые высоты. Уж он-то знает, он хорошо подкован в истории науки, о которой у большинства ученых самое смутное представление... Он указал, что, вопреки распространенному заблуждению, канонник Коперник был баловнем католических священнослужителей, смертельно боявшимся коллег-ученых; что Галилей оставался близким другом папы Урбана VIII, пока не начал высказываться по теологическим вопросам, но был гоним современным ему научным сообществом; что вывод Кеплера о том, что морской прилив вызван притяжением Луны, был отвергнут тем же самым просвещенным Галилеем как оккультная фантазия. И так далее: Гарвей, Пастер, Планк, Эйнштейн...

-  Хорошо, хорошо! - не выдержал Хальдер. - Мы уже уяснили, что гению, пионеру всегда нелегко. Но на одного гения всегда приходится по миллиону бездарей.

- Так и есть, - согласился Тони. - Но, к сожалению, только будущее способно показать, гений человек или бездарь.

- Иногда он и то, и другое одновременно, - хихикнул Уиндхем. - Даже, при всем почтении, наш уважаемый Николай нынче склонен к...

-  Ваш дорогой Николай, - ответил Соловьев без тени улыбки, - не Галилей, но с физикой знаком не хуже всякого успевающего студента. А всякий успевающий студент скажет вам, что девиз современной физики, сформулированный великим Нильсом Бором - "Чем безумнее, тем лучше!" Согласен, от пси-фактора, о котором толкует Тони, волосы могут встать дыбом. Но те же самые утверждения теряют часть своей нелепости в свете столь же диких концепций субатомной физики. Позвольте еще раз напомнить, что нас не смущает постулат о том, что электрон может находиться в двух местах одновременно, что он способен перемещаться вспять во времени, что в космосе есть дыры, что масса может быть отрицательной и что столь дорогая материалистам материя, в конечном счете, состоит из колебаний, производимых несуществующими струнами. Иногда я испытываю соблазн буквально воспринять эпиграмму Эддингтона: "Вещество мира - это мозговое вещество". А тут еще Жан с его обмолвкой, что Вселенная больше похожа на мысль, чем на машину... Так почему же у вас встают дыбом волосы, когда вы слушаете Тони или меня?

- Вам надо было стать поэтом, - заметил Блад.

-  Простите мне мое упрямство, - пропищал Уиндхем, - но даже если бы вам удалось меня убедить, что эти странные явления действительно имеют место, я бы все равно не смог понять, какое это имеет отношение к стратегии выживания или к посланию городу и миру, которым должны завершиться наши бдения.

Тони вопросительно взглянул на Нико, но тот всего лишь пожал тяжелыми плечами. Тони пришлось искать лазейку.

- У меня нет даже подобия конкретного ответа на ваш четкий вопрос, сказал он. - Будем надеяться, что нам удастся стабилизировать явления и научиться их контролировать. Но последствия такого прорыва пока что непредсказуемы. Вместо ответа я могу предложить вам разве что аналогию. Греки знали, что если потереть кусок "электрона", то есть янтаря, шелковой тряпочкой, то у него появится занятное свойство: он станет притягивать мельчайшие предметы. Однако они считали это паранормальным явлением, не вписывающимся в рамки ортодоксальной физики Аристотеля и, следовательно, недостойным внимания. Посему на протяжении последующих двух тысяч лет об электричестве не имели представления. Только под конец восемнадцатого века оно было допущено в респектабельные научные лаборатории, а это, в свою очередь, вызвало революцию, перевернувшую мир. Но и в восемнадцатом веке никто не мог даже помыслить о таких грандиозных последствиях. Если бы доктор Уиндхем задал свой вопрос Гальвани или Вольта, те не знали бы, что ответить, и придумали бы отговорку: мы, мол, просто забавляемся с лягушачьими лапками и лейденскими банками... Им и в самом страшном сне не могло привидеться, что паранормальное явление, которое они изучают, превратится в основу всего сущего, в источник энергии и света...

- Значит, вас, молодой человек, окрыляет мечта, что этот ваш пси-фактор изменит мир и сдернет покров тайны с загадки Вселенной? - Казалось, волосы Хальдера трещат от статического электричества.

- Мечты, - ответил Тони кокетливо, - это частная собственность. Однако никто не может a priori исключить возможность того, что мы живем, погруженные в океан пси-сил, в своеобразном психо-магнитном поле, о котором ничего не знаем, как раньше не ведали об электромагнитным полях. Когда нас, наконец, осенит, это может оказаться эквивалентно новой революции Коперника. Мир это, положим, не изменит, но наш взгляд на мир - вполне. Мне казалось, что никто здесь не спорит: такая перемена - насущнейшая потребность.

- Может быть, - встрепенулся Джон Д. Джон, - вы намекаете, что это может привести к появлению новых систем коммуникационных каналов? С точки зрения теории информации это заманчивый проект, если он не окажется контрпродуктивным.

-  Аминь, - сказал Тони. - Хотите видеть это так - ваше право.

- Я бы изложил это следующим образом, - начал Соловьев. - Наша главная беда в том, что мы более не имеем связного мировоззрения - ни религиозного, ни научного. Бог мертв, но и материализм не живее, раз материя превратилась в бессмысленное слово. Причинность, детерминизм, работающая, как часы, Вселенная Ньютона - все это без всяких церемоний предано земле. Возможно, друзья Тони безумны, но тем они мне и симпатичны. Вдруг эта их машинка с альфа-волнами окажется новой лейденской банкой?

- Значит, вы предлагаете, - сухо резюмировала Харриет, - запросить Конгресс о предоставлении средств на выяснение, действительно ли тот святой, забыла его имя, летал над головой испанского посла?

Преданность Харриет Николаю была общеизвестна, тем сильнее и болезненнее был ее сарказм: она выразила всеобщее неудовольствие Николаем, оказавшимся приверженцем безумных теорий.

- А что, не такая уж плохая идея, - спокойно парировал Нико. - Тем более что, как я уже сказал, военные держат нос по ветру. Что ж, кажется, пришло время коктейля.

Все разошлись в крайнем смущении, словно их заставили посмотреть до крайности непристойный кинофильм.

IV

Бруно Калецки отозвали в Вашингтон. Он отсутствовал на лекции Тони и провел почти все дневное заседание в стеклянной телефонной будке Конгресс-центра, дожидаясь звонка. Звонившие ему люди никак, впрочем, не могли к нему прорваться, а если прорывались, то их мгновенно разъединяли нервные телефонистки. Тем не менее, Бруно забежал в коктейль-холл, чтобы проститься, прежде чем Тустав отвезет его вниз, в долину, где он сядет на ночной поезд, а дальше - в самолет. Он умудрился с каждым попрощаться за руку, пожимая по две руки одновременно; при этом образовывались перекрестья, словно заимствованные из кадрили, однако набитый портфель все время оставался у него под мышкой, как приклеенный. Наконец, он убежал - маленький суетливый человечек, трогательный в своем наивном зазнайстве, невозможный и одновременно неотразимый.

Другие участники-американцы тоже получили телеграммы из консульства с рекомендацией не затягивать пребывание за границей ввиду обострения международной ситуации и возможных трудностей с транспортом. Деревня за окнами выглядела обезлюдившей и темной: после отъезда туристов местные жители экономили на электричестве. Один Конгресс-центр сиял под звездами, как одинокий маяк

"Девушки по вызову" растерянно бродили по коктейль-холлу, надеясь, что второй или третий мартини позволит им увидеть происходящее в радужном свете. Некоторые - в основном, персонал - слушали по радио новости, но большинству не было дела до новостей. Соловьевы стояли в углу одни. Их оставили в покое, так как никому не хотелось продолжать дискуссию о безумном Ордене Тони и о бегстве Нико в оккультную тьму.

- Ты считаешь, что на этот раз ситуация действительно серьезная? спросила Клэр.

Соловьев выразительно пожал плечами

- Я задал тот же самый глупый вопрос Бруно перед тем, как он удрал. Знаешь, что он ответил? Схватил меня за руку выше локтя, как всегда делает, - сильно так схватил, - заглянул в глаза и говорит: "Как сказать... Это все, что я могу ответить",

Соловьев взял с подноса у Ханси еще одни стакан с мартини, хотя так и не выпил предыдущий.

- Не помню, спрашивала ли я тебя когда-нибудь, серьезно ли ты относишься к Бруно?

Нико поморщился.

- Как сказать... В этих краях есть национальный герой - Малыш Мориц, этакий двойник Алисы из Страны Чудес, только гораздо более циничный. И поговорка: "История складывается так, как ее себе представляет Малыш Мориц".

- Значит, все серьезно?

- Что ты! Зубная боль - вот это серьезно. Когда зуб вовсю разболится, человек перестает беспокоиться за судьбу человечества. Вот только наоборот никогда не бывает...

- В таком случае я - сторонница зубной боли. У тебя случайно не болит зуб?

Иногда с ним приходилось обращаться, как с ребенком. Они оба добросовестно исполняли свои роли - больного и сиделки.

К ужину настроение участников стало более приподнятым. Густав договорился с хозяином гостиницы "Пост", где не осталось ни одного гостя, чтобы фольклорный ансамбль выступил там специально для "девушек по вызову". Выступление всем понравилось; пожарная команда издавала оглушительные тирольские йодли и звонко шлепала ладонями по задницам. Фон Хальдер не выдержал и присоединился к танцорам, сорвав аплодисменты. Танец с притопом он исполнил как заправский профессионал; судя по всему, к танцам он относился серьезнее, чем к науке.

Пятница

I

Последнее утреннее заседание симпозиума было посвящено выступлению доктора Сезаре Валенти. Все ждали от него сочетания драмы и развлечения и не обманулись в ожиданиях.

От него веяло самоуверенностью, как от всякого опытного хирурга; к тому же он был изощренным шоуменом. Он был заносчив и одновременно внушал доверие пациентам-слушателям - от его бодрой улыбки все начинали ощущать себя пациентами.

Валенти начал с изящного комплимента в адрес Тони, чье владение такими невнятными материями, как альфа-ритмы и "волны намерений" внушило ему, Валенти, искреннее уважение. Он симпатизирует области исследований, избранной Тони, которая направлена, если он правильно понял, на достижение уровня сознания или состояния ума, возносящихся над рутиной повседневного существования. Его собственный труд на поприще нейрохирургии преследует гораздо более скромную цель: помочь пациентам, страдающим умственными нарушениями, вернуться к нормальности, к той самой рутине. Однако он считает необходимым с самого начала признаться в сильном подозрении, что самому роду человеческому свойственен некоторый умственный сдвиг. Так что если в самом ближайшем будущем не будет найдена какая-то форма массовой терапии, то сам вид Homo Sapiens не просто окажется под угрозой, а вообще угаснет. Впрочем, он хотел бы сперва продемонстрировать некоторые последние достижения в методах индивидуальной терапии, а уж после этого "поболтать о проблемах человечества вообще". (Английский Валенти был таким же наманикюренным, как его ногти, однако в нем присутствовали некоторые шероховатости,, как, например, неспособность провести различие между глаголами "обсудить" и "поболтать".)

- Для начала я покажу вам кадры весьма странной корриды, хотя некоторые их уже, вероятно, видели. Это пленку отснял мой уважаемый коллега Хосе Дельгадо из Йельского университета в середине шестидесятых годов. Животное, которое вы увидите, принадлежит к специально выведенной породе особо свирепых быков. В отличие от ручного быка, не реагирующего на людей, такой бык начинает злобно атаковать первого же попавшегося ему на глаза человека. Сейчас вы сами все увидите...

Валенти сделал грациозный жест вездесущему Густаву. Тот проворно опустил экран, нажал кнопку, управляющую автоматическими жалюзи на окнах, и включил проектор. На экране возникла пустая арена, залитая солнцем, и безлюдные трибуны. Потом на арене появилась одинокая человеческая фигура в джинсах и водолазке. В качестве оружия человек взял на арену не мулету, а что-то вроде маленького радиоприемника с выдвинутой антенной. Через секунду на арену выпустили грозного быка. Стоило ему заметить экспериментатора, как он устремился к нему, с каждой секундой набирая скорость. Казалось, этот живой локомотив ничем не остановить. Но буквально в последний момент, когда между ним и человеком оставалось всего несколько ярдов, и расправа могла быть предотвращена только чудом, чудо произошло. Камера показала крупным планом, как профессор крутит на своем радиоприемнике какой-то тумблер. Кончики бычьих рогов уже отделяли от живота отважного профессора считанные дюймы, как вдруг бык резко затормозил, словно внутри у него сидел водитель, вспомнивший о необходимости ударить по тормозам перед выросшей впереди стеной. Медленный разворот со скучным видом, полная апатия... Поворот другого тумблера на приборе - и бык издал жалобное мычание. Сколько раз экспериментатор крутил этот тумблер, столько же раз животное принималось мычать. Грозный бык на глазах превратился в покорного теленка.

Валенти подал сигнал Густаву, и жалюзи на окнах снова взлетели вверх, словно по волшебству. Роскошная горная панорама вернулась на положенное место. Валенти продолжил:

- Вы наблюдали, как работает метод электрической стимуляции мозга, сокращенно ЭСМ. В мозг быка вживлены в определенных участках и на разную глубину электроды - тонкие платиновые иглы. Электроды подсоединены к миниатюрному приемо-передающему устройству, прикрепленному стоматологическим цементом к черепу животного. Благодаря этому прибору, экспериментатор получает информацию о мозговой деятельности быка, а также стимулирует мозг в избранных участках с помощью электрических импульсов. Вы могли наблюдать, как профессор Дельгадо принудил быка прервать бег и развернуться - это было сделано через электроды в моторной коре свода головного мозга; одновременно произошла стимуляция центров в средней части мозга, управляющих агрессивностью. Как видите, можно не только управлять движениями быка, но и резко менять его эмоциональное состояние: только что он был настроен на насилие, а уже через секунду покорен, как овечка...

За последние десять лет, продолжал Валенти, электростимуляция мозга с помощью вживленных радиоуправляемых электродов была испробована на крысах, кошках, обезьянах, дельфинах, сверчках и быках. Оказалось, что таким способом можно управлять движениями животных, их позами, вызывать ярость, страх, покорность, любовное и материнское поведение, а также их противоположности. В очередной раз был приведен в действие Густав, показавший под управлением Валенти несколько коротких сюжетов, иллюстрирующих возможности умных электродов. Игривые киски под воздействием стимуляции их бокового гипоталамуса превращались в диких тигриц, а потом так же внезапно - опять в урчащих пушистых зверюшек. А вот обезьяна, с наслаждением лакомящаяся бананом. Когда от банана остается ровно половина, экспериментатор нажимает кнопку. Обезьяна мгновенно перестает жевать и выбрасывает банан.

- В данном случае импульс подействовал на ядро центральной нервной системы, - прокомментировал Валенти, тыкая указкой в анатомическую таблицу на стене, где означенное ядро имело вид оранжевого зернышка в глубине вязкой массы.

...Кошка, лакавшая молоко, внезапно прерывала свое занятие и замирала с вываленным языком. Обезьяны-самцы, только что игнорировавшие заигрывания самок, молниеносно превращались в неутомимых секс-маньяков. Бойких шимпанзе усыпляли за полминуты, простимулировав область мозговой перегородки. Самки макак-резусов, не жалевшие времени на кормление и уход за своими малышами, мгновенно теряли к ним интерес и отвергали их попытки обратить на себя материнское внимание, так что малышам приходилось уповать только на нежность других мамаш; угнетенный материнский инстинкт восстанавливался спустя десять минут.

Последний сюжет, называвшийся "Укрощение диктатора", всех развеселил. "Диктатором" оказалось существо с дурным нравом по кличке Нерон, признанный вожак стаи из дюжины обезьян в большом вольере. Половину вольера Нерон считал своей личной вотчиной, куда не допускались прочие смертные, которым предписывалось обитать в обстановке невыносимой скученности в дальнем углу. Кроме того, вожаку принадлежало преимущественное право утоления голода и удовлетворения похоти. Авторитет его держался на угрожающих жестах и звуках, которыми он встречал любой признак нарушения субординации. Одного его взгляда на нарушителя оказывалось достаточно, чтобы несчастного охватил ужас. Прочие подданные лишь испуганно косились на тирана.

Но в один прекрасный день Нерона выволокли из клетки, усыпили и оснастили электродами. Проснувшись, он почувствовал нарост на черепе, что-то вроде шишки, от которой никак не избавиться и к которой он очень быстро привык; что касается электродов в самом черепе, то их объект вообще не чувствует. Но не прошло и часа после их задействования, как Нерону пришлось сложить власть. Стимуляция длилась не больше пяти секунд в минуту, но и этих пяти секунд хватало, чтобы морда Нерона от раза к разу утрачивала свирепость, угрожающие жесты и взгляды забывались, рычание стихало. Подданные мгновенно улавливали перемены. Всего за час они забыли о страхе перед вожаком, стали вторгаться на его территорию и в результате сильно потеснили, наплевав на его былой авторитет.

Победа была такой сокрушительной, что в нее было трудно поверить. Но куда деваться от фактов?

-  Перед вами, друзья, только первый акт драмы, - предупредил Валенти. - Готовьтесь ко второму.

Второй акт оказался короток и печален. Мозг Нерона перестал получать стимуляцию, и по истечение десяти минут он снова превратился в вожака. С каждой минутой его взгляд обретал все больше свирепости, оскал клыков становился все более хищным, лапы снова громко барабанили по полу. В итоге граждане едва народившейся демократии опять вобрали головы в плечи и ретировались в свой загаженный угол.

- А теперь - акт номер три! - провозгласил Валенти. - Сейчас произойдет самое интересное.

Трансформация характера Нерона была постепенной, но самые резкие перемены в его поведении происходили за те пять секунд раз в минуту, когда его мозг подвергался стимуляции. На протяжении этих пяти секунд он походил на йога в состоянии "самад-хи". Когда Нерон вернулся к власти, экспериментатор устроил ему новое испытание - установил на заметном месте в клетке рычаг. При нажатии на этот рычаг мозг бедняги получал очередную пятисекунд-ную дозу электричества, после чего он временно терял свою неумолимость. Одна сообразительная обезьянка, самка по кличке Долорес, быстро обнаружила, как благотворно влияет на постылого тирана нажатие

-170

на рычаг. Стоило Нерону повести себя в отношении нее угрожающе - и она моментально приводила его ч чувство. У нее даже появилась привычка смотреть ему прямо в глаза, что до появления рычага расценивалось как наихудшее оскорбление, брошенное властелину. Нерон остался вожаком, но перестал быть абсолютным монархом, поскольку Долорес научилась не только предотвращать нападения на нее лично, но и спасать других: при первых признаках агрессивного настроения у Нерона она хваталась за рычаг.

- После этого, - резюмировал Валенти, - маленькая обезьянья стая обрела покой. Здесь завершается и моя притча, как назвал бы этот развернутый пример доктор Каспари. Пришло время перейти от зверей к людям. Через несколько минут я с удовольствием продемонстрирую вам контролируемое по радио поведение нормального человека. Но сперва я должен исполнить процедуру успокоения, подобно стюардессе, напоминающей о необходимости пристегнуть ремни безопасности, хотя в такой блестящей компании в этом вряд ли существует необходимость...

Далее Валенти скучным голосом поведал, что вживление электродов в человеческий мозг преследовало чисто лечебные цели, а новые научные данные, которые благодаря этому удалось получить, - это всего лишь побочное удачное приобретение. В мире насчитывается много тысяч и в ус не дующих людей, живущих с двадцатью-сорока электродами в мозгу. Вживление производится при местной анестезии, электроды могут оставаться в черепе по несколько лет, не причиняя реципиенту ни малейших неудобств. Мозг нечувствителен к прикосновению: его можно резать, замораживать, прижигать без ведома пациента. Мозг так хорошо защищен черепом, что в нем самом отсутствуют сенсорные и болевые рецепторы. Нейрохирурги давно проводят операции на открытом мозге, болтая при этом с оперируемыми, не чувствующими никакой боли. Однако методы, применявшиеся в прошлом, - лоботомия, лейкотомия, электрошоковая терапия - были мясницкими приемами по сравнению с использованием тонких электродных игл. Они соединены с цоколями, вцементированными в череп, которые можно скрыть повязкой, париком, головным убором. Нарушения, врачуемые таким способом, - это эпилепсия, неустранимые боли, бессонница, острая тревога, депрессия, неконтролируемая жестокость и некоторые формы шизофрении. Ряд нарушений удается лечить диспансерно, проводя с регулярными интервалами электростимуляцию мозга. Часть пациентов носят в кармане портативный электростимулятор и пользуются им при приступах боли, ярости и так далее. Иглы, вживленные в так называемые "центры удовольствия" гипоталамуса, дают пациенту ощущение эйфории или сексуального возбуждения, иногда приводящего к психологическому эквиваленту оргазма.

- А это тоже имеет лечебный смысл? - встрепенулся Блад.

- В некоторых случаях, представьте, да, - осторожно ответил Валенти, смекнув, что перегнул .палку, знакомя аудиторию с некоторыми экзотическими направлениями своих изысканий.

- Чем же плоха добрая старая мас-тур-бация? - не отставал Блад. - Зачем какие-то платиновые иглы?

Улыбка Валенти стала еще более вежливой, но вопрос Блада остался без ответа.

-  Кроме того, успешными оказались эксперименты по установлению двусторонней радиосвязи между мозгом реципиента и компьютером. Компьютер запрограммирован на узнавание нарушений в электроэнцифалограмме мозга, указывающих на приближение эпилептического припадка или вспышки неконтролируемого гнева. Компьютер, получив сигнал, подает радиоимпульс, приводящий в действие иглы в центрах, блокирующих развитие приступа... Что ж, теперь, имея всю необходимую информацию, вы сможете оценить демонстрацию. Вызовите мисс Кейри! - велел он Густаву.

Большинство участников не обратили внимание на отсутствие мисс Кейри и на то, что магнитофон доверен Клэр.

- Мисс Кейри, - объяснил Валенти в ожидании ее появления, - моя пациентка. Она поступила ко мне с жалобами на острую тревогу вперемежку с приступами жестокости, нападениями на членов семьи, особенно на младшую замужнюю сестру...

Напряженное молчание аудитории напоминало тишину в приемной зубоврачебной клиники, где все знают, что их ждет неприятное испытание. Наконец, стеклянные створки двери распахнулись, и Густав учтиво пропустил в зал мисс Кейри. Она улыбалась и теребила седой узел на затылке. Все дружно уставились на узел, потом смущенно зашелестели блокнотами.

- Доброе утро, мисс Кейри! - сказал Валенти с улыбкой. - Будьте добры, сядьте вот здесь.

Он указал на кресло в углу, поставленное туда еще до начала заседания. Мисс Кейри послушалась, явно наслаждаясь всеобщим вниманием к своей персоне. Половина участников развернулись в креслах.

-  Скажите, мисс Кейри, - начал Валенти, поправляя чересчур большие наручные часы, - вы не возражаете поучаствовать в маленьком демонстрационном эксперименте?

- С удовольствием! - ответила она, - Я к вашим услугам, доктор.

- Как вы себя чувствовали до поступления в нашу клинику?

- Ужасно!

- На что вы жаловались?

- У меня было много жалоб...

- Извольте рассказать.

- Я была дурочкой, - сказала мисс Кейри, хихикая.

- Вы чего-то боялись? Чего именно?

- Не хочу вспоминать. Разных глупостей.

- Придется вспомнить. Теперь вы здоровы и знаете, что, участвуя в таких сеансах, помогаете выздоровлению других пациентов.

Мисс Кейри кивнула, не переставая хихикать.

- Конечно, доктор, просто мне не хочется вспоминать...

- Может быть, вам помочь? - Он тронул какую-то кнопку на своих часах. Итак, Элеонора, расскажите нам о своих страхах.

С мисс Кейри произошла перемена. Лицо стало пепельным, дыхание тяжелым, как при приступе астмы, худые пальцы вцепились в подлокотники кресла, словно она находилась в самолете, который вот-вот врежется в землю.

-  Не надо... - прошептала она. - Пожалуйста, прекратите!

- Что вас пугает?

- Не знаю, У меня ощущение, что сейчас случится что-то страшное. - Она стала крутиться в кресле, вглядываясь в углы зала. - Мне кажется, что у меня за спиной стоит человек...

- Там всего лишь стена,

- Знаю, но ничего не могу с собой поделать. Перестаньте, умоляю! Ради Христа!

- Еще вам казалось, что за ваши грехи вас отправят в ад. А ведь вам известно, что ада не существует.

- Откуда вы знаете? Я видала такие картины... - Она задрожала всем телом.

- Какие картины?

- Перестаньте!

Она истошно заорала. Блад шумно встал из-за стола и покинул зал. Мисс Кейри взвизгнула еще раз. Казалось, сейчас с ней начнется истерика. Валенти еще раз прикоснулся к своим часам - и испытуемая сразу размякла, сделала несколько глубоких вдохов, порозовела.

- Вот видите, Элеонора! - сказал Валенти. - Все опять хорошо.

Она кивнула. Оба улыбались.

-  Вы не жалеете, что согласились на эксперимент?

-  Ни в коем случае, доктор! Просто небольшой

приступ глупости.

- Вы не испытываете ко мне враждебности? Мисс Кейри отрицательно покрутила головой. Ей

уже владело воодушевление.

-  Мне хочется целовать вам руки, доктор. - Опять смешок. - Вы - мой спаситель! - Она наблюдала, как он жмет кнопку на часах. - Ах!.. - вздохнула она. - Какое дивное ощущение... Это, наверное, та самая противная иголочка... Противная, противная... А вы... На ее лице появилось выражение экстаза.

- Вздор! - не выдержала Харриет. - Прекратите! Это неприлично!

Соловьев постучал по столу.

- Кажется, вы все нам доказали, доктор Валенти. Но мисс Кейри уже вернулась в нормальное состояние. Врач и пациент снова друг другу улыбались.

-  Кое-кто из джентльменов - и леди - огорчен, - сказал ей Валенти. Вы понимаете, что так на них повлияло?

Она потрясла головой, снова превратившись в благодушную монахиню средних лет.

-  Нет, доктор. Просто заметила, что сэр Ивлин вышел.

Валенти отвесил своей пациентке учтивый поклон.

-  Большое спасибо, мисс Кейри. Итак, леди и джентльмены, демонстрация состоялась. Вы, видимо, обратили внимание, что наши чудо-электронщики уменьшили радио-стимулятор до размера наручных часов. - Он положил свой прибор на стол. - Если это кому-то интересно, я с радостью объясню, как он работает. А теперь, подводя итоги сказанного, мы можем сделать несколько заключительных замечаний по поводу исследований, касающихся не только отдельных пациентов, но и, не побоюсь этого слова, человечества в целом...

Увы, после демонстрации с участием мисс Кейри диагноз состояния человечества в исполнении Валенти был встречен не очень охотно, даже несколько враждебно. Он указал, что мисс Кейри полностью сознавала, что с ней происходит под действием электростимуляции, и помнила свои ощущения потом, однако эти воспоминания ее нисколько не смущали. Она помнила свои МЫСЛИ, но не переживала ЭМОЦИИ, которые их сопровождали. Точно так же суеверия, вроде вечного проклятия, которые до смерти ее пугали в период болезни, теперь, когда она выздоровела, представляются ей просто "глупостями". Однако даже теперь, после выздоровления, эти страхи можно снова возродить стимуляцией глубоких участков мозга, где они зарождались. Вместе со страхом, из соседних глубинных участков можно извлечь и чувства восторга, любви, преданности; эти участки мозга сходны у человека и у его предков из животного царства, в них коренятся инстинкты, страсти, биологические побуждения. Эти допотопные структуры в коре мозга почти не подверглись влиянию эволюции. В отличие от анахронической коры, более свежие структуры мозга человека - новая кора или неокортекс - развивались в последние полмиллиона лет чрезвычайно быстро, со скоростью, не имеющей прецедента во всей эволюции. Некоторые анатомы старой школы даже называют этот рост злокачественным. Такие взрывы, всплески нарушают природный баланс, поэтому "мозговой взрыв" в середине плейстоцена привел к появлению вида единственными нарушениями. Несогласным с этим утверждением предлагалось взглянуть на человеческую историю глазами бесстрастного зоолога с другой планеты. История так плачевна, что указывает на биологические нарушения, точнее, свидетельствует, что свежие в эволюционном масштабе мозговые структуры, благодаря которым человек владеет логикой и языком, так и не научились взаимодействовать с более древними структурами, управляющими эмоциями, которые оказались подавленными при бурном развитии поверхностных структур. Из-за этой ошибки в эволюции старый мозг и новый мозг, эмоция и разум, то вступают друг с другом в острый конфликт, то мучительно сосуществуют. С одной стороны - рационализм и логика, подвешенные на тонкой ниточке, которая все время лопается; с другой - страстное следование иррациональным воззрениям, которое, как верно указала доктор Эпсом, приводило и приводит людей к катастрофам. Неокортекс сравнивают с компьютером; но когда компьютер получает неверные данные, то результат его работы катастрофичен...

-  Дружище, - перебил оратора Блад, вернувшийся на свое место после завершения возмутившей его демонстрации, - во всем этом нет ни капли новизны. Если хотите, я процитирую сотни звучных заклинаний, принадлежащих перу самых лучших, профессиональных диагностов - поэтов, - всегда утверждавших, что человек был и остается безумцем.

- Прошу меня простить, - с улыбкой возразил Валенти, - но поэтов не принимали и не принимают всерьез. Однако ныне мы обладаем доказательствами, предоставленными анатомией, психологией, исследованиями головного мозга, и все они гласят, что наш вид как таковой подвержен параноидальным психическим отклонениям не в метафизическом, а в самом что ни на есть клиническом смысле и что это явление, ошибка эволюции, коренится в наших мозгах. Мой уважаемый коллега доктор Пол Маклин предложил термин "шизофизиология". Позвольте его процитировать: "Дихотомия функций филогенетически старой и новой коры приводит к расхождению в эмоциональном и умственном поведении. Наши интеллектуальные функции осуществляются новыми, высокоразвитыми участками мозга, тогда как эмоциональное поведение по-прежнему зависит от относительно малоразвитой, примитивной системы, архаических мозговых структур, почти не претерпевших фундаментальных изменений за весь процесс эволюции от крысы к человеку..."

Отсюда логически вытекает заключение моего выступления. Эволюция наделала много ошибок: палеонтологические раскопки демонстрируют, что на каждый выживший вид приходится не одна сотня погибших. Черепахи очень красивы, но так неуклюжи, что если случайно окажутся на спине, то им не избежать гибели. Многие симпатичные насекомые являются жертвой схожей генно-инженерной ошибки. Если эволюцией руководит Божий промысел, то уважаемый Бог, видимо, большой любитель поэкспериментировать... Если же это естественный процесс, то в нем доминируют пробы и ошибки. Что касается человека, то он, при всем своем безумии, а может, именно из-за своего безумия вступил а диалог с Создателем, научился преодолевать биологические границы и исправлять ошибки и недостатки в своем природном оснащении. Первый и необходимый шаг во всяком лечении - это, как известно, правильный диагноз. На мой взгляд, дорогие друзья, современная наука о мозге в силах его поставить. Если наш диагноз окажется верным, то не замедлят появиться и методы лечения. Мы уже в состоянии излечивать некоторых пациентов, являющих собой крайние случаи нашего коллективного плачевного состояния. Вскоре мы соберемся с силами и атакуем корень проблемы, чтобы методом генной инженерии добиться искусственной мутации. Как я уже говорил, в отчаянной ситуации нужны отчаянные средства. Позвольте под конец процитировать другого моего выдающегося коллегу, профессора Мойна: "Создается впечатление, что знатоки человеческого мозга стоят на пороге открытия, близкого тому, что было сделано ядерными физиками в начале сороковых годов". Благодарю за внимание.

Как и все "девушки по вызову" до него, Валенти начал неуклюже, с затертых клише и ораторских фокусов, но постепенно воодушевился и закончил искренним, даже страстным аккордом. Но не гнездилась ли эта страсть в той же самой архаической структуре мозга, не искажались ли данные, поступающие на компьютер, в этой глубинной, не реформированной структуре?

II

Дискуссия после доклада Валенти получилась, как всегда, хаотической, но завершилась на неожиданно драматической ноте. Первым заговорил фон Хальдер, повторив то, что уже говорил: агрессия биологически свойственна Homo Homicidus; индивидуальной терапии - при всем хитроумии методов Валенти и его коллег - совершенно недостаточно; насущно необходима М.А.Т. - массовая абреакционная терапия, организованная во всемирном масштабе.

Харриет поинтересовалась, не могут ли иглы Валенти блокировать, наряду с агрессией, уродливые привязанности, чтобы создавать иммунитет к фигурам вроде обольстительных цирцей или кровожадных дуче.

Джон Д. Джон выступил против сравнения нео-кортекса с компьютером, получающим искаженную информацию. С точки зрения кибернетики, вся нервная система представляет собой компьютер, который нельзя запрограммировать на самообман, иначе он даст сбой.

- Не уверен, - хихикнул Уиндхем.

-  Теоретик коммуникаций так не сказал бы, - сухо ответствовал Джон Д. Джон.

Бурш возразил против различия, которое Валенти проводит между так называемым разумом и так называемой эмоцией, а также против постоянного упоминания так называемого сознания, гипотетического "призрака в машине", которого никто никогда не видел. Все эти термины относятся к словарю устаревшей психологии; современная наука имеет дело только с измеряемыми данными по наблюдаемому поведению - одни они являются законными объектами наблюдения, составляющими основу для социальной инженерии.

Когда наступила очередь Петижака, он картинно вытащил из кармана моток клейкой ленты и залепил себе рот. Все гадали, что символизирует этот жест, но впечатление было не очень сильным. Страсти никак не разгорались, всем хотелось побыстрее приступить к дневной трапезе. Особенно не сиделось Хальдеру: при нарушении режима питания у него начиналась резь в желудке.

Уиндхем признался, что демонстрация Валенти произвела на него глубокое впечатление, однако предположил, что направление терапии избрано не совсем верно. Он по-прежнему придерживается мнения, что будущее нашего вида решается на другом поле битвы - в утробе, в процессе "революции в колыбели", а оружие, кующее победу, - это, конечно, новые методы воспитания, изложенные в его докладе...

Тони попросил прощения за фривольное замечание, которое ему захотелось сделать. В Средние Века проводили - и не без оснований - четкое различие между белой и черной магией. В ходе последнего заседания он обратил внимание, что аналогичное различие можно провести между экспериментами, представленными в его докладе, и ужасами, продемонстрированными доктором Валенти...

Мисс Кейри все больше ерзала на месте, слушая участников дискуссии. При этом взгляд ее оставался прикован не к выступающим, а исключительно к Клэр, занявшей ее законное место при магнитофоне. Клэр, заметив ее взгляд, попробовала радушно улыбнуться, что не произвело на мисс Кейри ожидаемого впечатления. Напротив, эта лицемерная улыбка напомнила мисс Кейри о ее замужней сестре. Сначала она щупала узел у себя на затылке, потом вынула из сумки полуфабрикат шерстяного свитера кошмарной расцветки и принялась за вязание.

Валенти ответил критикам кратко, слегка охрипшим голосом. Сославшись на недостаток времени, он предупредил, что сосредоточится на наиболее существенных возражениях. Он выразил уверенность, что нейрофизиология вот-вот получит ответ - если он еще не получен одним из многочисленных коллективов, работающих на этом поприще, - на вопрос, как подавлять не только агрессивные инстинкты, но и то, что доктор Эпсом назвала "уродливыми привязанностями", что бы ни было объектом привязанности - человек, истукан или догма. Что касается возражения фон Хальдера, то он всецело согласен с тем, что индивидуальной терапии совершенно недостаточно. Однако концепция "абреакционной терапии" вызывает у него несогласие. Методы, предлагаемые Хальдером, не помешают агрессивности, а наоборот, подстегнут ее. Его методы и методы его коллег нацелены в другую сторону: они должны помочь "новому мозгу" взять под контроль архаические структуры "старого". Успехи в этом направлении достигнуты как с подопытными животными, так и с человеком. Но это только начало. Наука только начинает исследовать и наносить на карту неведомый континент под названием "мозг". По мере накопления знаний и уточнения этих карт3 будут совершенствоваться наши методы психологического контроля. Мы уже продвинулись от скальпеля хирурга к радиоуправляемому электроду. Следующим шагом станет, видимо, переход к биохимическим методам контроля. Некоторые мозговые центры агрессии и центры, блокирующие агрессию, чувствительны к гормональному воздействию. Уже в 60-е годы удалось показать, что дикая макака-резус может быть превращена в дружелюбного зверька путем введения либриума. Речь идет не об успокоении, а именно о приручении. Кое-какие препараты оказывали аналогичное воздействие на буйных психопатов...

Помолчав, Валенти продолжил, стараясь, чтобы его голос звучал небрежно:

- Нельзя исключать, что через несколько лет, после еще нескольких войн и боен, люди поймут, что единственное спасение нашего вида - это подмешивание веществ, подавляющих агрессивность, в питьевую воду, как мы добавляем в нее хлорку и другие разрешенные обеззараживающие вещества. Нет нужды говорить...

Валенти уже закруглялся, когда Хазйдер снова попытался его прервать, не догадываясь, к каким ужасным последствиям это приведет. Взъерошив свою седую гриву привычным лировским жестом, он крикнул, указывая на ерзающую мисс Кейри:

- Ach so! Сначала вы превращаете мозг этой несчастной в подушечку для булавок, потом всех нас собираетесь превратить в зомби! Я не...

Увы, конец реплики так и остался неведом. Мисс Кейри не смогла выдержать всего происходящего. Сначала она была центром всеобщего внимания, потом о ее существовании забыли. Все эти ужасные люди критикуют ее доктора, вместо того, чтобы целовать ему, спасителю, руки! Слова о подушечке для булавок и зомби оказались последней каплей. Мисс Кейри вскочила, опасно вращая вязальной спицей. Свободной рукой она схватила хронометр, который Валенти оставил на столе. Вооружившись, она бросилась в атаку - но не на Хальдера, а на ни в чем не повинную Клэр, так напоминавшую ее ненавистную сестру.

Все произошло настолько стремительно, что впоследствии оказалось, что у каждого свидетеля сформировалась собственная версия короткой сцены. Из предплечья Клэр в том месте, куда мисс Кейри воткнула свою спицу, хлынула кровь, но раненая не издала ни звука. Атлет Хальдер схватил визжащую и вырывающуюся мисс Кейри за плечи и ловко заломил ей за спину обе руки. Бледный Валенти разжал ей кулаки, чтобы отнять спицу и зловещий прибор. Последний, впрочем, не выдержал столь грубого обращения и утратил все магические свойства. Мисс Кейри пришлось силой удалить из зала и чуть ли не на руках отнести в ее комнату. Она так визжала и бранилась, что Валенти пришлось вступить с ней в безобразную драку. Наконец, он усыпил непокорную пациентку инъекцией. За сценой наблюдали, тараща глаза, Ханси и Митси, а также бесстрастный Густав и трое членов добровольной пожарной бригады, попивавших до того пивко в кухне Конгресс-центра. Однако для санитаров "скорой помощи", прибывших из долины, работы не нашлось: мисс Кейри уже крепко спала, улыбаясь во сне, как праведная Христова невеста, каковой наверняка стала бы, если бы не физиологический дефект где-то в глубинах мозга.

III

После торопливого обеда, состоявшего из супа, успевшего остыть и покрыться жирной пленкой, пережаренного гуляша и фруктового салата из банок, признанных лишними на американских военных складах, "девушки по вызову" опять собрались в зале, чтобы провести заключительное заседание. Согласно повестке дня, предстояло выступление профессора Соловьева с обобщением прослушанных докладов, далее - общая дискуссия и составление резолюции или Обращения. Идея Нико о формировании "комитета действия" была давно и благополучно забыта.

Атмосфера была чопорная, даже торжественная - ни дать ни взять шайка хулиганов, решившая блеснуть воспитанием в воскресной школе. Все выложили перед собой на полированный стол папки, блокноты, ручки. Клэр снова был доверен магнитофон, и она изуродовала свои каштановые волосы наушниками. Ей перевязали руку и сделали инъекцию пенициллина, 'как она ни сопротивлялась; сопротивление было, впрочем, наигранным, потому что при одной мысли о том, что вязальная спица мисс Кейри могла оставить в ее крови какие-то следы, ей делалось нехорошо. Сама мисс Кейри по-прежнему спала у себя в комнате.

Перед выступлением Соловьева Валенти принес прочувственные извинения всем свидетелям недавней неприятной сцены, в особенности "нашей прелестной хозяйке, чуть было не ставшей жертвой науки". Шутка была встречена без энтузиазма. Валенти уже чувствовал себя не так неловко, однако у него поубавилось самоуверенности. Он взял на себя всю ответственность за инцидент, объяснив, что вот уже два года поведение мисс Кейри полностью контролируется, и что она с честью прошла через аналогичные демонстрации на нескольких научных мероприятиях. Утреннее происшествие было вызвано кратковременным сбоем в работе прибора, который теперь опять функционирует, как положено. Он еще раз извинился и позволил себе обратиться к присутствующим с просьбой (без которой вполне можно было обойтись) не третировать мисс Кейри, когда она очнется, и сделать вид, будто ничего не произошло. Сама она отнесется к инциденту просто как к "глупому поступку", не испытывая угрызений совести.

Заявление Валенти было встречено молчанием, Соловьев сухо его поблагодарил и немедленно приступил к суммированию сказанного на конференции.

Сначала он напомнил слушателям о своем собственном вступительном слове, в котором он перечислял известные всем обстоятельства, ставящие под вопрос выживание Homo Sapiens, и сформулировал главную задачу конференции разобраться в причинах человеческой обреченности, сформулировать диагноз и предложить варианты лечения.

Первую часть задачи пытались решить многие участники, предлагавшие взаимодополняющие пункты, синтез которых пока что вряд ли возможен. Так, доктор Уиндхем предполагает, что беды человека начинаются с предродового сжатия эмбриона с матке, с травмы при болезненном появлении на свет и, что еще важнее, с длительного периода младенческой беспомощности и уязвимости. Другая теория гласит, что источник бед - в резком росте взаимозависимости и племенной солидарности в тот критический период, когда предки современного человека выходили из лесов на равнины и принимались охотиться на существ, превосходящих их самих скоростью и силой. Объединение этих двух факторов и превратило человека в склонное создавать себе кумиров, запуганное, фанатичное создание. Сообщества других приматов тоже цементируются социальными законами, но у них семейные связи не перерастают в невротические привязанности, а связующие силы внутри группы не достигают ревностности племенной спайки; возникающая время от времени межгрупповая напряженность не перерастает в войну и геноцид. Как подчеркивала доктор Эпсом, эти братоубийственные тенденции не только не ослабли, но и обострились вследствие овладения речью с ее способностью к возведению внутривидовых барьеров, пропаганде догматических верований, формулированию взрывных воинственных лозунгов. Четвертый фактор - это одновременное признание разумом неизбежности смерти и ее инстинктивное отторжение, из-за чего в коллективном сознании закручивается болезненная двойная спираль тревоги и вины. Наконец, доктор Валенти попытался нащупать причины физиологических нарушений, приводящих к параноидальным эксцессам в человеческой истории, к хроническому конфликту между чувством и разумом, инстинктом и умом; к побуждению жить, умирать и убивать ради иррациональных представлений, не подчиняющемуся логике и подминающему под себя инстинкт самосохранения.

Нико сделал паузу. Ему не давала покоя Клэр: он боялся инфекции. Ей тоже было тревожно из-за его утомленного вида. К тому же он все время откашливался - раньше она не замечала. За ним такой привычки.

- Таковы, - продолжил он, - патогенные факторы, превратившие нас в то, чем мы являемся. Конечно, многого из того, что говорилось по этому поводу, я не упомянул, но у нас есть магнитофонные записи, поэтому из печатных трудов симпозиума не выпадет ни одного произнесенного здесь слова.

Спорить с председателем было трудно, тем не менее, некоторые - в частности, Хальдер и Бурш - не преминули высказать сожаление из-за того, что они не были упомянуты. Ведь главная задача председателя на заключительном заседании любого симпозиума - раздать всем по шоколадке.

Однако у Нико шоколадок не оказалось. Если это цирк, то он - инспектор манежа. Он считал своей обязанностью предпринять последнее усилие, принудить их вспомнить об ответственности. Он опустил голову, собираясь с силами и наливаясь свойственной ему прежде воинственностью. В следующую секунду его голос обрел пророческую звонкость.

Он согласен с теми, кто называет человека ошибкой эволюции, выдающимся уродцем, строящим соборы и созывающим симпозиумы, но все же уродцем с родовыми изъянами, подгоняющими его на пути к самоуничтожению. Фон Хальдер напоминал слушателям, что общественным животным присущи безобидные дуэли, в которых решается, кто завладеет самкой и территорией; человек же поступает наоборот: в борьбе за миражи он использует жидкий фосфор, отстаивает лозунги с помощью ядерных бомб.

Доктор Калецки неоднократно предостерегал конференцию от катастрофизма в оценке складывающейся ситуации. Нико предложил противоположный подход в качестве единственного реалистичного в контексте ситуации, не имеющей исторических прецедентов. Во всех предшествовавших поколениях человек стоял только перед перспективой своей индивидуальной смерти, и только теперешнее поколение столкнулось с опасностью исчезновением всего вида. Homo Sapiens возник всего сто тысяч лет назад - коротенький срок, который трудно даже разглядеть на эволюционной шкале. Если мы исчезнем, то взлет и падение человечества станет незначительным эпизодом, мигом, не воспетым и не оплаканным Вселенной, где наверняка и без нас хватает обитаемых планет...

- Позвольте спросить, господин председатель, - перебил Соловьева Хальдер с иронической грустью, - вы предлагаете нам резюме выступлений или реквием?

- Резюме, - ответил Нико сухо. - И свой главный вывод: меры спасения, которые мы можем предложить. Раз мы называем себя учеными, то должны набраться смелости и выступить с радикальными предложениями, в которых человечество могло бы увидеть шанс на выживание. Мы не можем прождать еще сто тысяч лет в надежде на благоприятную мутацию, которая излечит наши болячки. Придется самим вызвать необходимую мутацию, прибегнув к биологическим методам, которые либо уже есть в нашем арсенале, либо скоро появятся...

- Что вы подразумеваете под "биологическими методами"? - крикнул Хальдер. - Иголки Валенти? Либриум в воде из крана? Манипуляции с хромосомами?

Соловьев устремил на Хальдера холодный взгляд. Казалось, в шевелении его густых бровей можно расслышать ответ: "Не совсем, но что-то в этом роде. Знаю, это звучит страшновато, но еще страшнее ничего не предпринимать и отдаться на ход предсказуемых событий..."

Блад необычным для себя тихим голосом спросил:

-  Как насчет снадобий, ограничивающих способность плодиться, в питьевой воде индусов? Вы бы его туда подмешали?

Прежде чем ответить, Соловьеву пришлось побороть внутренние противоречия. Присутствующим была заметна эта борьба.

- Подмешал бы, - ответил он наконец.

- В этом я бы вас поддержал, - подал голос Бурш.

- И я, - произнес Джон Д. Джон. Остальные промолчали. Клэр вспомнила старую

солдатскую поговорку: "С врагами я справлюсь сам, но избави меня Бог от союзников!"

Блад, обретя свою обычную развязность, бросил:

- Я тоже, Терпеть не могу сопливую ребятню! Уиндхем повернулся к Нико. Он уже не хихикал,

даже ямочки на лице разгладились.

-  Вы предлагаете включить это в рекомендации конференции? В таком случае вынужден вас огорчить: я под этим не подпишусь.

- Предлагаю, - медленно ответил Нико, - но с некоторыми оговорками. Все правительства обязаны предпринять последнее, мощное усилие остановить взрывной рост населения, призвав к добровольному контролю рождаемости. Если призыв не принесет результатов - в прошлом именно так и происходило, и надеяться на чудо нет оснований, - то правительствам надо предложить заняться принудительным контролем во имя предотвращения катастрофы. Причем это должно относиться ко всем странам без исключения, независимо от уровня рождаемости, в качестве жеста солидарности. Эксперты должны разработать план моратория на рождения с разбивкой на периоды и на интервалы, который должен действовать до тех пор, пока не прекратится демографический взрыв. Затем можно будет на какое-то время вернуться к добровольному контролю - возможно, с более заметным результатом.

-  Или наоборот, - вставила Харриет. - После конца моратория все начнут яростно плодиться.

- Не исключено. В этом случае периоды принудительной бездетности назовем это "годами поста" - придется сделать постоянным условием человеческого существования, чем-то вроде социального календаря в дополнение к биологическому календарю, заведенному самой природой.

- Не родившиеся миллионы будут нам благодарны за то, что их избавили от голодной смерти, - сказал Блад. Было трудно понять, шутит он или говорит серьезно.

- Об этом я затрудняюсь судить, - сказал Нико. - Но разве хотя бы один эксперт, отдающий себе отчет в серьезности ситуации, предложил альтернативу?

- Нет! - выкрикнул Хальдер. - Знаете, почему? Потому что антропологи и социологи уважают права и свободы человека! Не то, что физики, привыкшие дробить атомы.

Нико пожал плечами. По его мнению, Отто фон Хальдер в роли поборника свободы был удачным примером того, что Валенти назвал "шизофизиологией". Что касается самого Валенти, то его молчание вызывало удивление. Поняв, в чем причина этого молчания, Нико улыбнулся: тот был еще более выразительным примером того же явления.

Он расправил полечи и перешел к следующему пункту, зная, что он вызовет еще более яростный протест. Даже по относительно безопасной теме принудительного контроля за рождаемостью его старый друг Уиндхем выразил несогласие, Харриет тоже проявила несвойственную ей уклончивость. Теперь ему предстояло швырнуть в зал настоящую динамитную шашку с подожженным фитилем: проблему принудительного обуздания агрессивности... О том, чтобы их убедить, не приходилось и мечтать; однако он считал своей обязанностью попытаться хотя бы для очистки совести. Он ухватился за ниточку, которой оказалась реплика Валенти о биохимическом контроле. Эту проблему нельзя откладывать на будущее, ибо подобные способы контроля уже являются реальностью...

-  Накопление знаний нельзя остановить. По мере познания человеком механизмов, которым подчиняется его мозг, ускоренными темпами появляются технологии контроля его функций. Вопрос уже не в том, нравится нам это или нет, а в том, как правильно воспользоваться этим прогрессом и его неограниченными возможностями. Существование нервных газов и галлюциногенов, вызывающих коллективный психоз, ни для кого не секрет, но любые предложения, как использовать эту новую алхимию во благо, принято встречать испуганными криками и обвинениями в покушении на человеческую природу. Такие же вопли пришлось в свое время выслушивать создателю вакцины против сифилиса...

-  Творите с бациллами, что вам вздумается, но СЮДА ни ногой! подтвердил Блад, постучав себя по голове.

Нико повторил его жест.

- Именно ЗДЕСЬ и гнездятся все наши проблемы. Об эту кочку и споткнулась эволюция.

- А вот ЗДЕСЬ, - сказал Валенти, снова обретший способность улыбаться и указывающий на то место на шее, где прячется щитовидная железа, зарождаются кретинизм и зоб. В связи с чем власти, не спрашивая вашего дозволения, добавляет в столовую соль йод.

-  Согласен, это ложные аналогии, - подхватил Уиндхем. - Одно дело профилактика и лечение болезней, и совсем другое - вмешательство в сознание, да простит меня Бурш за употребление неприличного слова.

-  Но как же быть, если болезнь эндемична для сознания всего вида? Кажется, мы с этого и начали. - Соловьев взволнованно раздавил в пепельнице сигару. - Позвольте вам напомнить, что мы дискутируем не на абстрактную академическую тему. Взгляните хотя бы на заголовки сегодняшних газет! - Ему стоило труда не перейти на крик.

-  Избыточная эмоциональность никуда нас не приведет, - заметил Хальдер с усмешкой здравомыслящего дядюшки, вразумляющего не в меру бойкого племянника.

-  Вздор! - заявила Харриет. - Нико и Валенти говорят о том, что эмоциональность хороша до тех пор, пока она остается в гармонии с разумом. Но при этом они утверждают, что произошел сбой в схеме, - она тоже постучала себя по голове, - из-за которого чувство вступает в противоречие с разумом...

-  Значит, самое время добавить гормонов или ферментов в водопроводную водичку, чтобы превратить всех нас в ягнят, кастрированных баранов!

- Наоборот, - заметил Блад, - так мы, чего доброго, превратимся в кентавров - существ, в которых сочетается мудрость греческого жреца и страсть племенного жеребца.

Нико представил себе Блада за отправлением функций названного жеребца и повеселел.

- Мне кажется, - изрек он, - что эмоциональные речи Хальдера о водопроводной воде являются современным преломлением архитипического страха перед отравлением воды в колодце. Валенти очень своевременно напомнил, что мы бы давно перемерли от эпидемий, если бы не начали хлорировать воду. Одновременно мы успешно отравляем реки и озера ртутью, серой, кадмием, ДДТ и прочими ядами. Но стоит обмолвиться о том, чтобы добавить к этому достойному списку полезное вещество, не транквилизатор, а, так сказать, умственный стабилизатор, - как поднимается визг.,.

-  Собираетесь ли вы спросить мнение населения, прежде чем пускаться в такие рискованные предприятия? - спросил Уиндхем неожиданно тонким голоском.

- Разве кто-нибудь спрашивает у населения, стоит ли объявлять войну? Или вести переговоры о мире? Может, мы консультируемся с детьми, прежде чем давать им витамины?

Вместо ответа Уиндхем покачал головой. Его огорчало легкомыслие Нико или глубина его отчаяния, А может, то и другое вместе взятое.

Зато Блад откровенно веселился.

- Как я погляжу, мы собрались здесь, чтобы выслушать проповедь о пользе демократии! В таком случае смею вам напомнить, что в 1932 году нация Гете и Рильке в обстановке образцовой демократии проголосовала за приход к власти Адольфа Гитлера. Нет, демократия - слишком серьезная штука, чтобы доверить ее избирателям.

Фраза произвела впечатление на Бурша.

- Чье это изречение? - спросил он.

- Мое! - гордо ответил Блад. - И все же я готов согласиться, что это меньшее зло в сравнении с другими вариантами. Главное, не превращать девицу Демократию в фетиш.

- Так или иначе, - нетерпеливо продолжил Нико, - вы перепрыгиваете через несколько ступенек за один раз. Никто не предлагает с завтрашнего дня подмешивать к поваренной соли или питьевой воде умственные стабилизаторы, независимо от того, порекомендуем мы что-то в этом духе или нет. Первый этап - эксперимент на большом количестве добровольцев. Вчера вечером Валенти поведал мне о задуманном им пилотном проекте. Может быть, он сам расскажет, о чем речь?

Валенти встал и поправил галстук-бабочку.

-  Все очень просто, дорогие коллеги. Собираем тысячу добровольцев, платим им, но не говорим, в чем будет состоять эксперимент. Пусть думают, что таблетки просто навеют им сладкие сны. В опытный период подстраиваем различные происшествия. Скажем, испытуемому грубит начальник, "провокатор" толкает его в метро, жена начинает флиртовать с лучшим другом.,. Меню ситуаций, провоцирующих агрессию и насилие, бесконечно. Ну, несколько роковых женщин для вящего соблазна, молитвенное собрание в ашраме калифорнийского гуру... Если испытуемые стоически прореагируют на все эти провокации, продукцию можно будет выбрасывать на рынок. Стоит показать по телевизору ее действие, как спрос превысит все ожидания. Не устоят ни "железный занавес", ни Китайская стена. Вот вам вариант, как добиться общественного согласия на "манипуляции", как вы это называете. Иначе манипулировать придется втихую.

- Вы это серьезно? - не поверила Харриет, Валенти ослепил ее свой фирменной улыбкой,

-  Возможно, вам трудно поверить, что о таких вещах можно говорить всерьез, но я изложил традиционный способ тестирования нового препарата так называемое "двойное ослепление". Контрольная группа получает препараты плацебо. Ни врач, ни испытуемые не знают, кому что досталось.

Внезапно Петижак, до того слушавший обмен мнениями молча, с презрительной усмешкой, обрел дар речи.

-  Мне эта идея нравится! Она сюрреалистична, абсурдна и потому хороша.

-  Как вы понимаете, - снова заговорил Нико, - Валенти сознательно спародировал собственный проект, сознавая, видимо, что говорить серьезно все равно, что метать бисер... В порядке исключения я готов согласиться с Петижаком: в созданном нами сюрреалистическом мире необходимы сюрреалистические мероприятия. В биологическом смысле, человек - это искусственное изделие, и существовать он может только в искусственной среде. По-моему, единственный выход - сделать эту среду еще более искусственной в положительном смысле. Чтобы выжить как вид, нам придется изменить химию, весь метаболизм планетарной биосферы. Все остальное не поможет, проповеди в том числе.

- Нет-нет, - замахал руками Хальдер, - именно побольше проповедей - вот что нам нужно! Только не про подушечки для булавок, алхимию и дантов ад, а про мир, образование, абреакцию, сотрудничество. Как жаль, что Бруно покинул нас в трудную минуту! Не пора ли садиться за послание граду и миру? Калецки его одобрил бы...

Хальдера так возмутило отрицательное отношение к его "терапии ненавистью", что он даже забыл, что на дух не переносит Бруно. Воздев руки в привычном для себя пророческом воодушевлении, он вскричал:

- Ах, если бы люди прислушались к голосу разума...

- Вся штука в том, что этого никогда не произойдет! - резко напомнил Нико. - В противном случае мы бы не собрались здесь и не тратили бы время на хождение по кругу. Довольно этой философии по принципу "если бы..." Если бы лев согласился на трогать ягненка, все бы шло как по маслу... Вспоминается старая поговорка: "Будь у моей бабушки колеса, она бы стала автобусом".

- Господин председатель, - ответил на это Хальдер, дрожа от волнения, предлагаю вам закончить резюме. Пора переходить к обсуждению резолюции или послания, ради которого все это и было затеяно. Нико попытался взять себя в руки. Почему он сошел с привычных рельсов, в какой момент увлекся идеей "биологического манипулирования"? ЕСЛИ путь к выживанию существует, то он ведет в эту сторону. Но верит ли он сам в это ЕСЛИ? У него снова защемило сердце, и он сделал жест, словно снимая паутину с лица.

- Должен попросить прощения, - заговорил он спокойным тоном, - если слишком настойчиво подчеркивал один-единственный, гипотетический путь выхода из тупика, в который загнало себя человечество. Другие участники предлагали другие способы, так хорошо нам запомнившиеся, что я не стану утомлять вас их повторением. С некоторыми, например, с предложениями Хальдера и Бурша, я не могу согласиться, другим - например, предложениям Уиндхема и брата Тони, симпатизирую. Однако и то, и другое - способы долгосрочного воздействия, а историческое время обманчиво: оно не течет с одинаковой скоростью, а ускоряется, как река с приближением к порогам. Понадобилось две тысячи лет, чтобы осуществилась мечта Икара о воздухоплавании, а полет на Луну отделяют от братьев Райт какие-то шестьдесят пять лет! Если угроза, нависшая над нашим видом, столь серьезна, как это нам видится в моменты просветления (потом мы расслабляемся и предпочитаем об этом не думать), то мы обязаны набраться смелости, призвать на помощь воображение и постараться нащупать способ выживания планетарного масштаба.

Все решили, что это финал выступления, но Соловьев, сделав короткую паузу, сказал скороговоркой:

-  В заключение позвольте еще раз напомнить вам о знаменитом письме Эйнштейна, о котором я говорил в своем вступительном слове, как о примере, способном нас вдохновить. - Наступил самый ответственный, пугающий момент. Посему готов выслушать ваши предложения, каким может быть наше коллективное послание.

Он откинулся на спинку кресла. Он сделал все, что мог. В тишине снова стал слышен колокольный звон за окнами. Сейчас он казался ироничной строчкой восклицательных знаков. Небо над горами слепило безупречной голубизной, ледники, как обычно, не имели ни малейшего отношения к заботам рода человеческого.

Первой заговорила Харриет.

-  Господин председатель, я предлагаю вообще отказаться от идеи послания.

- А я, - проскрежетал Бурш, - предлагаю назначить редакционный комитет, который подготовит подробное и беспристрастное изложение прозвучавших здесь предложений и запросит выделения существенных финансовых средств.

-  Бурш прав, - сказал Блад. - Требование денег - признак респектабельности.

-  Господин председатель! - взвился Хальдер. - Мое предложение оставить неуместные шутки.

- Я поддерживаю предложение профессора Бурша, - сообщил Джон Д. Джон.

Петижак повторил свое невразумительное шоу с клейкой лентой. Теперь Нико был готов пожать ему руку. Наступила пауза. Внезапно двери распахнулись, и перед участниками конференции предстал Густав, любитель театральных эффектов: щелкнув по-военному каблуками, он подал председателю телеграмму.

- Гермес, посланец богов, - хихикнул Уиндхем.

- Оплачен ответ в тысячу слов, - торжественно провозгласил Густав и удалился.

Нико пробежал глазами текст и скорчил недоверчивую гримасу.

- Оплачен ответ в тысячу слов, - повторил он. - Гермес не ошибся. И как вовремя! Это, конечно, Бруно: он предлагает нам проект обращения. Вот что здесь говорится. - И он приступил к чтению: - "Господин президент..."

Петижак вскочил, постоял несколько минут по стойке смирно с заклеенной скотчем физиономией и снова уселся.

-  "Господин президент, в этот критический момент, когда могущественные армии Вашей страны готовятся выступить на защиту свободы Вашего народа и всей планеты, мы, представители различных направлений науки и искусства, спешим заверить Вас и Ваше правительство в нашей единодушной и безоговорочной поддержке..." Текст длинный, но суть уже ясна.

-  Господин председатель, - важно проговорил Бурш, предлагаю одобрить проект.

-  Поддерживаю, - немедленно отозвался Джон Д. Джон.

Петижак оторвал от лица скотч и сказал:

- Merde!

У Нико усилилось ощущение нереальности происходящего. Неожиданно для себя самого он перешел на французский:

- Mais ce n'est pas serieux...

- Господин председатель, - сказала Харриет, - я категорически против такого проекта. Это политическая декларация, не соответствующая целям конференции.

Ее слова были встречены одобрительным гулом.

-  Поддерживаю, - сказал Нико. - Проект Калецки снимается с обсуждения. Что у нас есть помимо него?

Все "девушки по вызову", за исключением Бурша и Джона Д. Джона, так обрадовались, что отпала необходимость занимать политическую позицию, что не потрудились сделать из сообщения Бруно главный вывод. Атмосфера разрядилась. Уиндхем поднял пухлую руку. В сходные с этим критические моменты в истории оксфордской дипломатии его поднятая рука часто утихомиривала страсти.

-  Как представляется, господин председатель, перед нами два предложения: доктора Эпсом - никаких обращений, и профессора Бурша учредить редакционный комитет. Однако в редакционном комитете должно быть не меньше трех человек, а я сомневаюсь, что среди нас наберется даже трое, одинаково относящиеся к желательности тех или иных прозвучавших здесь предложений и к приоритетности их осуществления. Если вы со мной согласны, то остается одно: отказаться от обращения. Тем не менее, обращение, так или иначе, уже существует - я имею в виду записанные на магнитофон выступления. Предлагаю незамедлительно опубликовать труды конференции и считать этот том единственным обращением. Пусть заинтересованный читатель сам решит, какой из предложенных "принципов выживания" ему больше импонирует...

Все дружно издали вздох облегчения. Предложение Уиндхема было принято без дальнейшего обсуждения. Идея повторения письма Эйнштейна бесславно почила: с ней безболезненно покончила изощренная дипломатия Уиндхема. Нико было стыдно смотреть на Клэр; он так оцепенел, что даже не сумел высказать сожаление. Он с самого начала знал, что конференция окажется бесплодной, что пресловутое письмо так и останется недосягаемой мечтой. Глупо было, уподобляясь школьнику, рассказывать Клэр о конспиративных полуночных бдениях. Все это не имело ни малейшего значения. Се n'est pas serieux...

Время близилось к шести вечера, коктейль-холл за дверью уже оказывал свое магнетическое действие. Нико оставалось сделать рабочие сообщения об уплате гонораров и процедуре отъезда. На следующий день в одиннадцать утра в долину должен был выехать специальный автобус. Перед этим для желающих в деревенской церкви будет отслужена специальная месса. Выпалив все это, Соловьев без лишних церемоний объявил симпозиум завершенным.

IV

Вечером проводился индивидуальный разбор полетов.

Отто фон Хальдер пригласил Ханси и Митси в отель "Пост", выпить пива. Он надеялся затащить туда одну Ханси, сливочную блондинку, но та соглашалась на одном условии - только за компанию с Митси. Хальдер был в расточительном настроении, его переполняли любовь и дружелюбие. И немудрено: резолюция, предложенная Бруно, отвергнута, Валенти опростоволосился, Нико вообще оказался стареющим, нездоровым человеком. За ужином в Конгресс-центре вовсю гремело радио, чтобы все могли внимать новостям. Противоречивые сообщения об азиатском конфликте и опасности его эскалации почему-то вызвали у него знакомое воодушевление, пропитанное чувством вины. Откуда это чувство? Видимо, просто естественная абреакция; к тому же он не властен над ситуацией. Он развлекал девиц двусмысленными рассказами, пользовавшимися популярностью в его студенческие годы. Ханси исправно хихикала, Митси, как того требовало распределение ролей, хмурила личико. Зато у обеих обнаружилась феноменальная способность поглощать пиво. Когда обе удалились в дамскую комнату - приличия принуждали их все делать вместе, - Хальдер немного подремал, потом грубо потребовал счет. Домой он тащился позади юных дев, державшихся за руки и репетировавших подробный отчет о вечере, который им придется держать перед Густавом. Обе были беззаветно преданы усачу, несколько лет назад снявшему с них сливки.

Хорас Уиндхем и Гектор Бурш опять задержались в баре дольше остальных и напились вдрызг: Бурш - целеустремленно и стремительно, в духе Дикого Запада, Хорас же - в соответствии с принципом "тише едешь, дальше будешь". Несвязная беседа была посвящена войне: Бурш выступал с патриотических позиций, Уиндхем впал в философичность; оба логично полагали, что садам Академ в Гарварде и Оксфорде ни при каких условиях не грозит дефолиация. После третьего коктейля Бурш резко свернул в глубокого пропаханную колею своего главного интереса - коллекции гипсовых слепков малышки Джейн.

- Вот вы - педиатр... - затянул он. - По-моему, в этом нет ничего такого...

Увы, Уиндхем оказался неспособен оказать ему моральную поддержку Его больше беспокоили муки совести из-за Нико. Он не исключал, что в позиции Нико есть резон; но разве биосферу уже не начали изменять? К тому же инстинкт и воспитание не позволяли ему поставить подпись под таким диким документом. И вообще, какой смысл в беспомощных воззваниях?

Харриет Эпсом сидела перед туалетным столиком и удаляла с лица косметику с тщательностью реставратора, священнодействующего с античной мозаикой. Ее тоже не отпускало чувство вины из-за Нико. Его аргументы наполовину ее убедили, просто перевесила старая привычка трепать языком. Сыграл роль и чересчур оруэлловское звучание его предложений, плохо совместимых с ее либеральными, гуманистическими принципами. К черту либерализм вместе с гуманизмом - достаточно взглянуть, куда они нас завели...

В дверь постучали. Хелен Портер не вошла, а вплыла на волнах головокружительного аромата. На ней была полупрозрачная фиолетовая пижама, свежевыбритая шея пламенела. Она решительно улеглась в постель Харриет и накрылась огромным пуховым одеялом.

- Наконец-то! - молвила Харриет, не прерывая реставрацию. - Почему не раньше?

- Лучше расскажи про своего усатого егеря.

- С ним вышла промашка, - мужественно призналась Харриет. - Он так спешил, будто опаздывал на поезд. Я и охнуть не успела, как все завершилось.

Раймон Петижак лежал в постели, как паинька, и отдавал должное своему потайному грешку - страсти к сладкому. Запасшись целой коробкой шоколадных конфет, он с наслаждением читал "Трех мушкетеров".

Джон Д, Джон отжался двадцать раз от пола и приступил к составлению мысленного отчета об экспериментах доктора Валенти. Наибольшее впечатление на него произвели последствия вживления электродов в центры удовольствия в гипоталамусе и возможности, открывающиеся в этой связи по части эротической самостимуляции, секса без слез. С одной стороны, приходилось сожалеть о лишении сексуального акта элемента межличностного контакта, добавляющего остроты ощущениям. С другой стороны, этот самый межличностный контакт создает всяческие сложности, препятствующие продуктивному труду. Электроды позволили бы парам, упрямо настаивающим на важности такого контакта, стимулировать друг друга на расстоянии и не делить ложе. Более того, метод открывал безграничные перспективы блуда. Джон представил себе Клэр с вживленными под каштановые волосы электродами и с этой мыслью счастливо отошел ко сну.

На доктора Валенти снизошла благодать. Он установил переносной аналой, повесил над кроватью старинное серебряное распятье и сотворил вечерние молитвы. Из памяти не выходила улыбка Нико во время дискуссии о контроле за рождаемостью: Нико все понял. Ну и что? Сэр Джон Экклз, Нобелевский лауреат в области физиологии и медицины, тоже католик.

Ему было совестно, что пришлось описывать эксперименты со стабилизатором сознания в шутливом ключе. Однако его безжалостно провоцировали, и он не сдержался. Что ж, эксперимент уже начат, вскоре после его возвращения будут получены и обработаны первые результаты. Тогда и станет ясно, кто прав... Только бы избежать смертного греха гордыни! Пора исповедаться. Отец Витторио любит послушать про электроды и мечтает имплантировать иглы Иисуса всей своей пастве. Да и то сказать, кто нынче обходится без крючка в голове?

Брату Тони никак не удавалось уснуть. Где вы, умиротворяющие альфа-волны? Он возлагал на симпозиум слишком большие надежды и теперь испытывал горчайшее, детское разочарование. Конечно, не судите и не судимы будете - но что за ярмарка тщеславия! Самым невыносимым разочарованием оказался сам Соловьев, на которого Тони уповал больше, чем на всех остальных. Его доходчивая и логичная аргументация не убедила Тони. Не исключено, что и сам Нико питает сомнения. Не иначе, архаичный "внутренний" мозг обладает слишком зычным голосом, перекрикивающим писклявую "крышу".

Ему страсть как хотелось поскорее вернуться в обитель на холодной вершине Атласских гор, вздыбившихся посреди теплой страны, чтобы и дальше наблюдать за братом Ионасом, заставляющим шарик рулетки замирать в нарушение Ньютоновых законов на предсказанном номере. Зачем? А зачем резчик по камню из Помпеи, о котором рассказывал за ужином Блад, продолжал трудиться над статуэткой, даже когда надвинулась огненная лава, а с небес обрушился вулканический пепел?

Сэр Ивлин Блад - продавливающая кровать слоновья туша, ночной колпак на лысеющей голове - листал глянцевый журнальчик с фотографиями мускулистых нагих натурщиков и пытался слагать вирши. В голове брезжили два смутных образа, которые он хотел противопоставить один другому в словесном коллаже. Во-первых, тот самый обреченный резчик, продолжавший свой вдохновенный труд, зная, что покупателя на статуэтку уже не найдется. Но статуэтка сохранилась, и теперь ей нет цены; сохранился и ее мумифицированный творец, вырванный из пепельного плена. Во-вторых, современный вариант Валтасарова пира. Во время ужина в Конгресс-центре был момент, когда все замерли, уставившись на динамик под потолком, который должен был вот-вот огласить смертный приговор всему сущему. Синтез двух этих образов получился злобным: взрыв динамика, огонь и вонючая сера, хоронящая заживо все обреченное собрание "девушек по вызову"... Увы, это больше смахивало на мультфильм, чем на стихотворение.

Вместо стихотворения в полном смысле этого слова у него получилось трехстишие "хайку":

После раската грома Только болтливый дождик Поведает о беде.

Сочинение "хайку" успокаивало, как разгадывание кроссвордов. Он решил, что разошлет свое творение по еженедельникам, выдав за перевод шедевра шестнадцатого века. Двадцать фунтов стерлингов тоже на дороге не валяются.

Соловьевы сидели на своем балконе, посеребренные луной. Нико объяснял законы отражения и рефракции на примере наблюдения за Луной через цилиндрическую линзу - его стакан со скотчем пополам с водой, хотя Клэр больше занимала игра красок в ее стакане. Симпозиум, мальчик на рисовом поле и боли Нико обсуждению не подлежали. Они поджидали Хоффмана, директора академических программ, Хоффман просидел весь симпозиум в кресле без ручек у стены. Ему еще предстояло решить кое-какие административные вопросы с персоналом, однако он заранее напросился к Соловьевым на дружескую неофициальную беседу.

-  Мне нравится, как американцы используют слово "неофициальный", сказал Нико. - Вас приглашают на "неофициальный ужин", который оказывается банкетом на полсотни персон, плюс три оратора на полный желудок. Того и гляди, министерство юстиции начнет рассылать приглашения на неофициальную церемонию казни на электрическом стуле.

- Или на неофициальную секс-оргию, - подсказала Клэр.

- Я бы предпочел с ним не встречаться.

- Ничего, он довольно приятный и совершенно безобидный человек.

- Вот-вот! Ведь я его подвел.

- Не ты, а они.

- Я, они, мы, вы... Беда, милый Брут, кроется не среди наших звезд, а в нехватке воображения. Когда у меня похмелье, я не могу вспоминать радости подпития. Сама представь, Клэр, разве можно, набив живот клецками, так напрячь воображение, чтобы ощутить муки голода?

-  Не напоминай мне о клецках! - взмолилась Клэр с содроганием.

- То же самое бессилие воображения лишает нас способности поверить в завтрашний апокалипсис, как бы громко ни били копытами черные кони. В 1939 году, когда началась Вторая мировая война, всем раздали противогазы, но люди носили в контейнерах бутерброды, а маски оставляли дома. Всем приходилось соблюдать затемнение, но это казалось игрой. Закон инерции распространяется и на воображение: мы не в состоянии поверить, что завтра будет отличаться от сегодня. В этом смысле мудрецы ничем не лучше дураков. Это блестяще продемонстрировал наш симпозиум...

- Я рада, - сказала Клэр, - что ты не обвиняешь одного себя.

- Но ответственность на мне.

-  Любой на твоем месте точно так же провалился бы.

Бессвязный диалог был прерван громким стуком в дверь. В следующую секунду долговязый гладколицый Хоффман уже стоял на балконе. Он напоминал Клэр сразу нескольких представителей интеллектуальной элиты, когда-то заставлявших трепетать женские сердца.

- Добрый вечер, - сказал он, опускаясь в шезлонг и принимая стакан. - Я ненадолго. Просто мне надо кое-что сказать вам, Нико. Пусть и Клэр послушает.

-  Не тяните, - попросил Нико устало. Он уже решил, что не станет возражать, что бы ни пришлось выслушать.

- Хочу вам сообщить, дорогой Николай, что присутствую по долгу службы на самых разных междисциплинарных конгрессах и конференциях, но никогда еще не имел счастья стать свидетелем таких ярких, насыщенных и своевременных дебатов, как те, что развернулись на вашем симпозиуме. Я просто счастлив, что присутствовал при столкновении таких блестящих умов, как брат Каспари и профессор Бурш...

- Столкновение?..

- А как же! Уверен, что, ознакомившись с трудами симпозиума, вы поразитесь, как поразился я - непредубежденный человек, простой администратор. Позвольте выразить вам от имени Академии нашу благодарность и искреннее восхищение! - И он с важным видом отхлебнул из стакана.

Короткую паузу можно было назвать неловкой, а можно - неофициальной.

- Очень мило с вашей стороны, Джерри, - проговорила Клэр.

- Вы долго репетировали? - спросил Нико.

-  Вы неизлечимы! - сказал Хоффман и не понял, почему Клэр вздрогнула. - Какое легкомыслие! Не верится, что вы способны к чему-то относиться серьезно.

- Да, я - неизлечимый плейбой, - согласился Нико. - А теперь прошу меня извинить: я лягу. День был незабываемый и утомительный.

Но незабываемый день еще не кончился. Ближе к полуночи в Конгресс-центре поднялась суматоха. Густава, спавшего в подвале, но даже во сне державшего ухо востро, разбудили непонятные звуки, доносящиеся из зала заседаний, и горький, ядовитый дым. Накинув армейскую шинель, выглядевшую гораздо внушительнее простого халата, он помчался в зал, где его ожидала зловещая картина. Стопка магнитофонных кассет, аккуратно сложенная Клэр, горела, как факел; огонь уже подбирался к занавескам. В углу одиноко сидела мисс Кейри, наблюдавшая за пожаром со смиренной улыбкой. Из-под ее седого узла текла тонкая струйка крови, на коленях она держала выпотрошенный электроприбор, засыпанный цементной пудрой. Рядом с ней стояли канистры с какой-то жидкостью. Встретившись глазами с Густавом, она медленно, словно обращаясь к ребенку, объяснила, что усомнилась, горит ли магнитофонная пленка сама по себе, и на всякий случай прибегла к парафину.

-  Это бензин! - поправил ее чопорный Густав, срывая с окон занавески, прежде чем они вспыхнут.

- Нет, бензин заливают в бак автомобиля, - терпеливо ответила мисс Кейри. - Он может взорваться. Бензином я бы ни за что не воспользовалась.

К счастью, Густаву удалось растолкать двух пожарников, коротавших ночь в спальнях Митси и Ханси, и те быстро справились с неприятностью. Конгресс-центр был спасен, в отличие от стенограммы докладов и дискуссий на симпозиуме "Принципы выживания": от пленок с записями осталась черная зола.

Суббота

I

Соловьевы решили задержаться еще на один день и спокойно погулять в горах, воспользовавшись бегством туристов. Остальные уезжали одиннадцатичасовым автобусом. Густав должен был доставить их на вокзал в долине, откуда они доберутся поездом до аэропорта. Харриет и фон Хальдер торопились в Австралию, на сиднейский симпозиум "Человек и его среда"; Петижак боялся опоздать на шумную сходку единомышленников в Калифорнии, Валенти - на нейрологический конгресс в Рио-де-Жанейро, Блад - на конгресс пен-центра в Бухаресте. После оплаты расходов по переездам, его чистый заработок должен был составить 50 фунтов - что ж, лучше немного, чем совсем ничего. Однако, ввиду создавшегося в мире положения, никто не мог быть уверен, что достигнет места назначения, Это добавляло нервозности к меланхолическому состоянию, в котором обычно разъезжались "девушки по вызову". Как бы они ни действовали друг другу на нервы, всякий симпозиум превращался как минимум в клуб, а иногда и в сплоченную семью - со своими правилами, сплетнями, понятными только посвященным шуточками. И вот теперь все это кончилось, каждый снова оказался предоставлен самому себе. Никто не возражал бы провести в таком же составе лишнюю недельку.

До отъезда оставалось десять минут. Желтый автобус уже стоял у бетонных ступенек Конгресс-центра. Соловьевы наблюдали за погрузкой багажа со своего балкона. Николай готовился спуститься, чтобы пожелать уезжающим счастливого пути.

- Я тут поразмыслил... - произнес он.

- Неужели?

- Да. И придумал загадку. Как можно по-настоящему утешить человека, знающего, что завтра в девять утра его вздернут на виселицу?

- Сразу сдаюсь.

- Начальник тюрьмы входит в камеру смертника и говорит: "Простите, но мы вынуждены ускорить момент вашей казни на полчаса. Только что сообщили, что ровно в девять утра Земля столкнется с кометой и взорвется".

- Не очень-то приятная шутка.

- Зато с изрядной долей правды. - Помолчав, он тихо закончил: - Просто ты должна знать, что мне теперь все равно.

Автобус издал три оглушительных гудка: Густав уселся за руль. Он раздумывал, не подстроить ли "застревание" внутри одного из тоннелей, именуемых "девственницами с колючками", чтобы как следует пугнуть напоследок пассажиров.

Клэр погладила Нико по руке.

- Тебя ждут внизу.

- Сейчас я поблагодарю их за неоценимый вклад в науку - неофициально.

Нико нехотя спустился вниз по лестнице и занял позицию в стеклянных дверях - там, откуда вышел шесть дней назад, чтобы приветствовать прибывших. Неужели прошло всего шесть дней? Или целых шесть? Богу достаточно этого времени, чтобы создать из хаоса твердь, человеку же требуется куда меньше, чтобы погубить Его творение нажатием нескольких кнопок. Может быть, до конца уже осталось меньше шести дней? Впрочем, ему действительно не было до этого дела.

"Девушки по вызову" выходили из Конгресс-центра по одному, увешанные камерами, с портфелями в руках. Карман Хальдера оттопыривала магнитофонная кассета. На пленке было его выступление. Он выудил ее из золы единственную, чудом уцелевшую в пламени.

Каждый тряс Нико руку, поставив на бетонное крыльцо портфель. Харриет с чувством чмокнула его в обе щеки.

-  Иуда ограничился одной щекой, - напомнил ей Нико.

-  Вздор! - выдавила она и, к его смущению, смахнула с глаз две крупные слезинки.

Хальдер попробовал на руке Нико свой чудовищный захват, после которого у людей обычно долго не восстанавливалось кровообращение, но без заметного эффекта: он забыл, что Нико много лет играл на фортепьяно.

Уиндхем хихикал, Тони краснел, Петижак приложил к губам указательный палец, подразумевая, видимо, что слова бессмысленны; Нико только сейчас начал его понимать. Блад, глядя на него налитыми кровью глазами, сказал с неожиданным дружелюбием:

- Получился не такой плохой цирк, как вам кажется.

Валенти вывел мисс Кейри за локоть, что выглядело, скорее, как простая учтивость, потому что мисс Кейри снова имела безмятежный вид, седой узел на затылке снова был безупречен. Видимо, в элегантном кожаном портфеле доктора оказался запасной комплект, включая стоматологический цемент.

Бурш и Джон Д. Джон были увлечены беседой и обменялись с Нико формальным рукопожатием. Они вышли последними, с подобающей победителям скромностью.

Харриет и Уиндхем, поднимаясь по ступенькам в автобус, одновременно обернулись, чтобы помахать массивной фигуре в мятом темном костюме, одиноко стоящей в дверях Конгресс-центра.

- Совершенно больной вид, - сказал Уиндхем.

-  Вид капитана тонущего корабля, - поправила его Харриет. - Кажется, он решил не покидать борт.

Эпилог

Химеры

Успокойтесь, - сказал доктор Гроб. - Как может успокоиться человек, преследуемый химерами? - простонал Андерсон, ворочаясь на кушетке.

-  Очень просто, - сказал д-р Гроб. - Закройте глаза. Произнесите первое слово, которое пришло вам в голову.

- Химера, - сказал Андерсон.

-  Значит, вы плохо успокоились, - сказал д-р Гроб с терпеливым, почти незаметным зевком. - Попробуйте еще разок.

-  Химеры, - повторил Андерсон. - Они меня преследуют. Меня и вас. Только вы этого не сознаете, потому что сами страдаете несильной химерной инфекцией - я бы назвал это инфекцией третьей или четвертой категории. Вы их не видите, потому что для инфекции характерно появление слепого пятна.

- Вы забыли, кто здесь пациент, кто врач?

- Это мне неизвестно, - пробормотал Андерсон.

-  И поэтому вы обратились ко мне и обязались платить по сто долларов за час?

- Да, чтобы разговаривать о химерах, - подтвердил Андерсон. Немного подумав, он кивнул. - Цель именно в этом.

- Как хотите. - Д-р Гроб перестал делать записи, убрал ручку и развалился в кресле. - Что представляет собой химера? Животное, растение, минерал?

-  Трудно сказать, - ответил Андерсон. - Всем известно, что у греческих химер были львиные головы, козлиные туловища и змеиные хвосты. А еще они сидят в мозгу.

- В чьем мозгу?

- Например, в вашем. Надеюсь, пока что инфекция слабая, но если вы проявите халатность, она разовьется, и вы сами превратитесь в полномасштабную химеру. И вообще, вам не мешает постричься.

Д-р Гроб мельком посмотрел в зеркальце, которое прятал в верхнем ящике своего стола, и представил себя на секунду с львиной головой. Думать об этом оказалось довольно приятно: в конце концов, лев - благородный зверь. А что касается козлиного туловища и змеиного хвоста, то в этом было повинно больное воображение пациента.

- Вы можете думать о чем-нибудь, кроме химер? Это у вас навязчивая идея, - сказал он вкрадчиво.

- А как же! - подхватил Андерсон. - Как же мне не бояться химер, если они собрались сосать мою кровь?

- Так мы ни к чему не придем, - сказал д-р Гроб, размышляя, стоит ли ему и дальше заниматься этим больным. Хотя, нынче большинство пациентов одержимы химерами, а он должен зарабатывать на жизнь... Его приемную украшали чудесные чучела львов, на которые он истратил кучу денег.

- Не придем, - согласился Андерсон. - Потому что я еще не убедил вас, что в мире, завоеванном химерами, одержимость химерами - это нормальное, здоровое состояние рассудка.

- Одержимость и нормальность - взаимоисключающие понятия, - сказал д-р Гроб.

- Вы отрицаете существование химер?

- И да, и нет, - терпеливо ответил д-р Гроб. - Я не ставлю под сомнение факты. Мы имеем дело со статистически значимой генетической мутацией, приводящей к некоторым явлениям, для обозначения которых вы прибегаете к совершенно ненаучной терминологии и грешите преувеличениями. Приходится также согласиться, что некоторые мутанты являются носителями вируса необычного типа, вызывающего аналогичные изменения у зараженных. Вот и все. Остальное - фантазии. А с фантазиями идут к психотерапевтам.

- Вы сами тоже подхватили инфекцию! - упрямо повторил Андерсон, стуча кулаком по койке.

-  Хорошо. Значит, я болен, - спокойно согласился д-р Гроб. - А теперь скажите, кто, по-вашему, еще здоров.

- Таких нет. Просто у всех разная степень поражения. Всего степеней семнадцать. Чем выше степень, тем обширнее слепое пятно. Зараженный уже не видит перемен, происходящих с ним и с другими. Химера представляется другой химере нормальным человеком.

- Хорошо, все это я уже от вас слышал. Кто же все-таки, по-вашему, избежал заражения?

- Я.

- Разве не странно, что вы один такой?

- Странно? Это трагедия! Я был бы несравненно счастливее, если бы у меня тоже появилось слепое пятно.

- Если вы - единственный здравомыслящий человек, зачем же вам лечиться?

Андерсон лукаво покосился на врача.

- Я же говорю: со слепым пятном я был бы гораздо счастливее. Жизнь стала бы куда приятнее...

-  Вы хотите сказать, что обратились ко мне не для лечения, а чтобы стать безумцем?

- Не совсем безумцем. Все, что мне нужно, - это маленькое слепое пятно. Невозможно жить, видя, что вокруг тебя творится!

- Невероятно! - проговорил д-р Гроб.

- Послушайте! - Возбуждение Андерсона росло на глазах. - Предположим, что в нашей части Вселенной ускорился ход времени. Это значит, что часы тикают все быстрее, у всех людей одновременно ускоряется пульс. Ни один часовщик, ни одни врач не сможет заметить неладное. Понимаете?

- Не понимаю, - буркнул д-р Гроб.

- Как же вы можете мне помочь, если не понимаете, что происходит? крикнул Андерсон. - Инфекция распространяется все стремительнее. Что вы намерены предпринять?

- Я намерен вас лечить, - сказал Гроб. - Такая у меня работа. Интеграция личности. Приспособление к обществу. Примите ближних - и они примут вас. Сотрудничайте, учитесь позитивной реакции.

- Что значит "позитивная"?

- Обратная негативной, - ответил д-р Гроб и неуклюже поднялся. Голова с взъерошенной шевелюрой так отяжелела, что с трудом держалась на плечах. Боюсь, время сеанса истекло. Познакомьтесь перед уходом с моим ассистентом. Когда я в отпуске, меня заменяет ассистент.

Он позвонил в звонок, и в дверях появился молодой блондин с улыбкой во весь рот.

-  Доктор Миллер, - представил его Гроб. - Один из самых многообещающих психотерапевтов молодого поколения.

Д-р Миллер подошел, чтобы пожать пациенту руку. Андерсон вскочил и спрятался под кушетку. На Миллера смотрели из-под нее два обезумевших глаза. Врачи переглянулись, и Миллер молча вышел.

- Ну-ну, - проговорил д-р Гроб. - Простите, что я вас огорчил. Вы заметили в докторе Миллере что-то необычное?

-  Разумеется! - простонал Андерсон, не желая вылезать из-под кушетки. - Разве вы не видите, что он - почти полная химера? Наверное, у вас все-таки инфекция десятой степени.

Д-р Гроб успокоительно засмеялся.

- Признаться, я как-то не замечаю у него змеиного хвоста. Он что, просунут в дыру в штанах?

- Ни в коем случае! Они обматываются хвостом, как кушаком.

- Что ж, в следующий раз мы попросим доктора Миллера раздеться. Это вас убедит?

- Вы его не заставите.

- Посмотрим. А сейчас уже поздно. До свидания.

- Заставьте сейчас.

- Уже поздно, - в третий раз повторил д-р Гроб и издал звук, похожий на рычание.

В следующую секунду с улицы донесся, как эхо рычания, неотчетливый гул. Он так быстро нарастал, что любопытство пересилило в Андерсоне страх. Он вылез из-под койки, отряхнул брюки и занял позицию рядом с доктором у окна. По всей ширине улицы валила орда химер, распевая воинственную песню, смахивающую на львиный рык, разбивая по пути стекла, колотя по фонарным столбам чешуйчатыми хвостами. Смрад от козлиных туловищ, превращаясь в ядовитое облако, поднимался все выше.

- Так я и думал, - молвил д-р Гроб, благодушно кивая. - Демонстрация скаутских бригад "Мир и любовь". Славные ребята, такие бойкие...

- Как же вы не видите?! - крикнул Андерсон. В ужасе взглянув на врача, он поспешно отвернулся, чтобы не ужаснуться еще больше,

- Вы испуганы? - участливо спросил д-р Гроб. - Что с вами?

Вместо ответа Андерсон бросился к выходу. Его проводил улыбчивый доктор Миллер: расстегнув молнию на брючном кармане, он выпустил наружу хвост и открыл им дверь, Доктор Гроб встал на задние лапы и на прощанье лизнул пациента в щеку.

- Больной выглядит гораздо лучше, - сказал он ассистенту.

Андерсон ехал вниз в лифте, не зная больше, мужчина он или женщина, человек или химера. Когда он вышел на затянутую смрадными парами улицу, было уже темно; его окружили тени - то ли реальные, то ли воображаемые, как лица среди листвы, которые можно узнать, а можно вообще не заметить,

При мысли об очередном сеансе у доктора Гроба (следующая пятница, шесть вечера) он содрогнулся. Стоит ли тратить понапрасну целых сто долларов? А с другой стороны, что еще остается?

КОНЕЦ