"Послание из ада (Одержимая)" - читать интересную книгу автора (Хупер Кей)1– Ей это не понравится. – В голосе Энди Бреннера звучало беспокойство. Было совершенно очевидно, что он не одобряет намерений своего приятеля, но Джон Гэррет не обратил на это внимания. Бесцеремонно отодвинув Энди в сторону, он вошел в небольшую, совершенно пустую комнатку, отделанную звукоизолирующими панелями. – Я ей сам все объясню, – отмахнулся он, глядя на широкое стекло с односторонней прозрачностью, занимавшее почти всю дальнюю стену. За стеклом было еще одно помещение. Там стоял ободранный стол и несколько казенного вида стульев. За столом сидели три женщины. Две из них лицом к стеклу, в их позах было что-то такое, от чего казалось, будто они крепко прижались друг к дружке. На самом деле они даже не держались за руки. Та, что выглядела моложе, была в черных очках в толстой оправе, какие носят слепые. Она сидела очень прямо, почти не касаясь спинки стула, а ее тонкие, бледные руки неподвижно лежали перед нею на столе. Вторая женщина то и дело на нее поглядывала. В ее взгляде читались беспокойство и страдание. Третья женщина сидела спиной к стеклу, и нельзя было видеть ее лица. Просторная фланелевая рубаха скрывала ее фигуру, но если судить по волосам – темно-рыжим, пушистым, похожим на невесомое облако, – она была скорее худой, почти тощей. Энди протяжно вздохнул. – Я не скандала боюсь, – сказал он. – Лейтенант только делает вид, будто Мэгги – такой же коп, как и остальные, однако всем в участке отлично известно: мисс Барнс всегда получает то, что захочет, и очень быстро. Мэгги много раз предупреждала, что, когда она допрашивает потерпевших, ей никто не должен мешать. – Но как она узнает, что мы за ней наблюдаем? – Узнает, можешь не сомневаться. – Но как?! – повторил Джон. – Если я нажму вот эту кнопку, мы будем слышать все, что она говорит, но она-то не сможет нас услышать. К тому же с той стороны нас не видно… Так как же она узнает, что мы здесь? – Не спрашивай меня – как. Просто узнает – и все. – Увидев, что Джон шагнул к стеклу, Энди вновь сокрушенно вздохнул. В другой ситуации он бы ни за что не нарушил служебную инструкцию, но Джон Гэррет принадлежал к тому типу людей, которые умеют добиваться своего. Сказать ему «нет» было совершенно невозможно. Прежде чем Энди успел придумать новый довод, который помог бы ему убедить приятеля, Джон нажал кнопку, и в комнате зазвучал негромкий, на удивление приятный женский голос: – …Поверьте, Эллен, я хорошо понимаю, как вам сейчас тяжело. Если бы я могла, я бы ждала, сколько нужно, чтобы… – …Чтобы я могла прийти в себя? – Женщина в черных очках сухо и коротко рассмеялась. – Боюсь, мисс Барнс, вам пришлось бы ждать слишком долго. Мой муж уже давно ночует на диване в гостиной, а сын пугается одного моего вида. Даже в своей комнате я не могу сделать ни шага, чтобы не налететь на стол или кресло. Сестре приходится готовить на всю мою семью и одевать меня каждое утро… – Но, Эллен, ведь я только рада помочь! – вмешалась сестра, но ее голос звучал устало. – И Оуэн спит в гостиной только потому, что ты так захотела. – Ты отлично знаешь, что дело не в этом, Линдси! – В голосе Эллен зазвучали истерические нотки. Ее руки, до этого неподвижно лежавшие на столе, пришли в движение; она то сплетала пальцы, то сжимала кулаки. – И я не могу его винить! Я знаю – ему противно прикасаться ко мне после того, что случилось! Мэгги Барнс перегнулась через стол и накрыла ее руки ладонью. – Выслушайте меня, Эллен… – сказала она. Голос ее по-прежнему звучал негромко и мягко, но теперь в нем появился какой-то новый, властный, почти гипнотический ритм. – Того, что сотворил с вами этот негодяй, уже не исправишь, но вы не должны сдаваться. Не дайте ему уничтожить вас! Вы слышите меня? Не позволяйте ему взять над вами власть. Вы же не хотите, чтобы он победил? Слушая ее, Джон непроизвольно наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то неодолимому, могущественному, странно убедительному, что звучало… нет, даже не в словах, а в интонации, в неуловимых обертонах и модуляциях ее по-прежнему тихого голоса. Ему казалось, что он уже когда-то слышал что-то подобное. Быть может, в далеком детстве, когда мать пела ему колыбельную, или во сне, в странном волшебном сне, который развеялся с приходом утра, оставив после себя лишь накрепко засевшую в памяти мелодию… Эллен слегка подалась вперед, и ее напряженная спина чуть заметно обмякла. – Я… не хочу вспоминать, – прошептала она. – Пожалуйста, не просите меня. Я… Я не могу! – Я вас понимаю, Эллен, но у меня нет другого выхода. – Сожаление, прозвучавшее в голосе Мэгги Барнс, казалось совершенно искренним. – Мне очень, очень нужны ваши воспоминания. Любая, самая незначительная деталь может оказаться важной. Каждый звук, запах, прикосновение!.. Эллен вздрогнула так, что Джону показалось – он услышал, как лязгнули ее зубы. – Он прикасался ко мне так, словно… Нет, не могу, не хочу об этом думать! Пожалуйста, не заставляйте меня!!! – Не заставляйте ее! – эхом повторила Линдси и, в свою очередь, положила руку на плечо сестры. Казалось, она страдает не меньше Эллен. – К сожалению, это необходимо, – возразила Мэгги спокойно, но твердо. – Полиция не сможет поймать этого ублюдка, пока не станет известно, как он выглядит и где его можно найти. Но хуже всего, что, пока он на свободе, в опасности другие женщины. Вот почему так много зависит от вас, Эллен. Любая деталь, которую вы припомните, может помочь мне создать хотя бы приблизительный портрет этого монстра. Мэгги внезапно обернулась, и Джон вздрогнул от неожиданности и удивления. На мгновение ему показалось, что Мэгги Барнс смотрит прямо на него, хотя с ее стороны стекло было совершенно непрозрачным. Лицо ее было приятным, хотя и не особенно примечательным. Единственная необычная черта – большие карие глаза, такие светлые, что при определенном освещении они могли показаться желтыми, как у кошки. И эти глаза смотрели на него в упор. Джон был в этом абсолютно уверен. Он почти физически чувствовал на себе их взгляд. – Говорил я тебе! – пробормотал у него за спиной Энди. – Она видит меня, – растерянно произнес Джон, не слушая его. – Интересно, как ей удается? – Рентгеновское зрение или что-то в этом роде, – буркнул Энди. – Откуда мне знать?! Этот вопрос и в самом деле его почти не занимал. Энди очень не любил, когда Мэгги на него злилась, а сейчас у нее были для этого все основания. Тем временем Мэгги снова повернулась к обеим женщинам и сказала ласково: – Извините, пожалуйста, но мне срочно нужно кое-что сделать. Подождите меня здесь, я вернусь через минуту. Линдси с упреком посмотрела на нее и наклонилась к сестре, словно хотела поддержать, но Эллен не пошевелилась и не проронила ни слова. У нее был вид человека, который стоит на узком карнизе над пропастью и не может двинуться ни вперед, ни назад. Мэгги быстро вышла из комнаты, и Джон повернулся лицом к двери. – Должно быть, она услышала нас, – сказал он неуверенно. – Чушь! – отмахнулся Энди. – У этой комнаты надежная звукоизоляция. Дело не в этом. Мэгги не слышала нас – она нас почувствовала! В следующую секунду дверь распахнулась и вошла Мэгги Барнс. К удивлению Джона, она оказалась довольно высокой – насколько он мог судить, в ней было не меньше пяти футов и десяти дюймов. Но относительно ее комплекции он не ошибся. Правда, Мэгги нельзя было назвать худой – она была просто очень хрупкой, изящной, почти бесплотной. Про таких обычно говорят – «эфирное создание». Не одевается ли она в мешковатую, просторную одежду нарочно, чтобы придать себе солидности? Но когда взгляд его упал на лицо Мэгги, Джон понял, что был не прав, когда счел его ничем не примечательным. Ее правильные, не лишенные приятности, но в общем-то довольно заурядные черты одухотворялись взглядом чуть раскосых, золотисто-коричневых глаз, придававших лицу Мэгги непередаваемое выражение. В нем было нечто большее, чем сострадание, большее, чем просто жалость. Джон назвал бы это сопереживанием, умением поставить себя на место другого, которое – он знал – встречается реже и ценится выше, чем безупречная внешность. Тем временем Мэгги окинула его с ног до головы быстрым, но ничего не упускающим взглядом (при этом у Джона появилось ощущение, что его подвергли глубокому исследованию) и повернулась к Энди, который невольно попятился назад, словно не прочь был скрыться в толще стены. Но, разумеется, это ему не удалось. – Энди?.. – голос Мэгги звучал обманчиво ласково. Прежде чем ответить, Энди, точно отгораживаясь от ее пронзительного взгляда, поднял перед собой обе руки и беспомощно пожал плечами. – Извини, Мэгги… – Он с беспокойством переступил с ноги на ногу. У Энди был вид школьника, которого перед всем классом отчитывает директор, и Джон, не выдержав, выступил вперед. – Боюсь, это моя вина, мисс Барнс. Я попросил Энди нарушить правила. Меня зовут… – Я знаю, кто вы и как вас зовут, мистер Гэррет. – Ее взгляд был прямым, а голос был спокойным и ровным. – Но некоторые правила распространяются и на вас, вне зависимости от того, нравится вам это или нет. – Дело вовсе не в прихоти, – возразил Джон. – Вы, вероятно, еще не знаете, что я получил официальное разрешение наблюдать за ходом расследования. Ему стоило большого труда произнести эти слова твердо, чтобы она, не дай бог, не подумала, будто он оправдывается, и это изрядно удивило его самого. – …И вы решили, будто это дает вам право подглядывать, как несчастная женщина пытается припомнить подробности происшедшей с ней трагедии? – холодно осведомилась Мэгги. – Именно это вы называете «наблюдать за ходом расследования»? Услышав эти слова, Джон резко выпрямился, но возразить ему было нечего. Несколько мгновений он молчал, не зная, что сказать, но Мэгги, казалось, и не ждала ответа. Выдержав паузу, она ледяным тоном добавила: – Поставьте себя на место Эллен, мистер Гэррет… Смогли бы вы рассказать, как вас искалечил зверь в человеческом облике, если бы знали, что за вами наблюдают двое совершенно посторонних мужчин? Это был удар не в бровь, а в глаз. Джон перевел дыхание и ответил: – Вы правы, и я прошу меня извинить. – Мне показалось, – вмешался Энди, – ты пыталась установить с ней контакт. Скажи откровенно – мы помешали? – Да. Пожалуй, да… Я, конечно, надеюсь снова ее разговорить, но у меня такое впечатление, что сегодня мне уже не удастся вызвать Эллен на откровенность. В ее словах Джону послышался упрек. – Я еще раз прошу прощения за… за мою ошибку, – сказал он. – Поверьте, я вовсе не хотел вам мешать! – Очень хорошо. В таком случае вы, наверное, не будете возражать, если я попрошу вас уйти. – Мэгги отступила в сторону и широко распахнула дверь, приглашая… нет, приказывая им обоим немедленно удалиться. Энди вышел из комнаты первым. Джон последовал за ним, но на пороге ненадолго остановился и пристально посмотрел Мэгги в глаза. – Я бы очень хотел поговорить с вами, мисс Барнс. Если можно – сегодня. – Вам придется подождать, пока я освобожусь. – Она произнесла это почти равнодушно, но ее глаза продолжали пристально изучать его лицо. – Я подожду, – сказал Джон. Холлис проснулась, но продолжала лежать неподвижно. В последнее время ей требовалось время, чтобы вынырнуть из мрачных глубин сна, стряхнуть владевшее ею напряжение и страх и вернуться к реальности. Впрочем, реальность была почти такой же страшной, как и преследовавшие ее кошмары. Бинты на глазах, то есть там, где когда-то были ее глаза, уже стали для Холлис привычными. Ей было трудно примириться не с ними, а с мыслью о том, что под повязкой теперь находятся глаза другой женщины. Об их бывшей хозяйке Холлис знала только, что та погибла в автомобильной катастрофе, оставив после себя нотариально заверенную и подписанную донорскую карточку. Врач, осуществивший пересадку, очень гордился проделанной работой. Он был ужасно раздосадован тем, что Холлис задала ему только один вопрос, который самому хирургу казался второстепенным. – Какого они цвета? – озадаченно переспросил он. – Знаете, мисс Темплтон, мне кажется, вы не вполне осознаете всю сложность… – Я все осознаю, доктор, – перебила Холлис. – Я отлично понимаю, как вы гордитесь достижениями современной медицины, благодаря которым у меня появился шанс снова обрести зрение. Да, я знаю, что пройдут недели, может быть, месяцы, прежде чем выяснится, насколько успешной была операция. Но пока мне хотелось бы знать, какого цвета… мои… новые глаза. – Кажется, они голубые, – сухо ответил врач. Холдис вздохнула. Раньше ее глаза были карими. Она была достаточно умна, чтобы понимать – цвет действительно не имеет значения. Главный вопрос заключался в том, будет ли она видеть? Ей казалось, что, несмотря на всю уверенность, звучавшую в голосе хирурга, он не может обещать ей это со всей определенностью. Врачи, конечно, не сомневались, что все сделано правильно и отторжения не произойдет. Холлис повезло – ее организм был идеально совместим с донорской тканью, к тому же ей постоянно вводили специальные препараты, блокировавшие процессы отторжения и ускорявшие заживление ран. И все же никто не мог дать ей стопроцентных гарантий. В целом – если не считать глаз – Холлис пострадала не особенно сильно, что было достаточно удивительно. Сломанные ребра уже почти срослись. В больнице ей прооперировали легкое и наложили с полдюжины швов в разных местах. Что касалось множества синяков и мелких ссадин, то они давно зажили, не оставив почти никаких следов. Ах да, теперь она никогда не сможет иметь детей, но если разобраться, это не так уж страшно. Слепая, эмоционально ущербная женщина с расшатанной нервной системой не годится в матери – в любом случае она вряд ли сумеет воспитать своего малыша душевно здоровым, так что беда невелика. «Я знаю, что ты не спишь, Холлис». Она не пошевелилась, даже не повернула головы. Снова этот голос, тихий, но отчетливый. На протяжении тех трех недель, что Холлис провела в больнице, она слышала его чуть не каждый день. Однажды Холлис даже спросила сиделку, кто это приходит и подолгу сидит в палате, но та ответила, что не видела никого, кроме полицейских, которые действительно являлись довольно регулярно и задавали вежливые вопросы, но Холлис им не отвечала. Впрочем, с этим странным голосом Холлис тоже разговаривала крайне редко. Она вообще старалась больше молчать, ограничиваясь короткими фразами или кивками, когда ее о чем-то спрашивали сиделки или врачи. Она по-прежнему не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы вспоминать о том, что с ней случилось, не говоря уже о том, чтобы обсуждать это. «Скоро тебя выпишут, – сказал голос. – Что ты собираешься делать?» – Броситься под грузовик, – холодно ответила Холлис. – По-моему, неплохая идея, как тебе кажется? Она нарочно произнесла эти слова вслух, чтобы напомнить себе – она одна в палате, и, кроме нее, здесь никого нет. Холлис давно решила, что голос, который раздается у нее в ушах, – просто игра больного воображения. «Если бы ты действительно хотела умереть, – возразил голос, – ты бы просто осталась в том заброшенном доме». – Лучше умереть, чем выслушивать банальности от собственного больного воображения! – фыркнула Холлис. – Впрочем, я, наверное, сплю – сплю и вижу очередной идиотский сон. Точнее, слышу… «Тебе лучше знать». – Безусловно, мне лучше знать. Постой-ка, а может быть, я просто сошла с ума? Вместо того чтобы ответить, голос спросил: «Скажи, Холлис, если бы у тебя были глина или пластилин, что бы ты вылепила?» – Ну надо же! – возмутилась она. – Не хватало еще, чтобы собственное воображение проводило со мной сеанс психоанализа! Или это ассоциативный допрос? «Что бы ты вылепила, Холлис? Ведь ты – художница». – Была… «Вне зависимости от того, насколько удачно прошла операция, у тебя остались руки. И мозг». Похоже, решила Холлис, ее воображение тоже не верит, что когда-нибудь она снова сможет видеть. А может быть, это вовсе не воображение, а подсознание?.. – Ты, кажется, предлагаешь мне переквалифицироваться в скульпторы? – едко осведомилась она. – Боюсь, это не так просто, как тебе кажется. «Я не говорила, что это просто. Напротив, тебе будет очень нелегко, и все же это будет жизнь, Холлис! Насыщенная, творческая жизнь, а не жалкое существование инвалида». Холлис ответила не сразу. Немного подумав, она медленно проговорила: – Не знаю, смогу ли я… хватит ли мне мужества начать все сначала. «Что ж, если чего-то не знаешь, надо это выяснить». Холлис улыбнулась. Кажется, воображение пытается ею командовать. Но в его последнем предложении несомненно присутствовал здравый смысл. И вызов: Вызов, который неожиданно затронул в душе Холлис какую-то чувствительную струнку. – Что ж, можно попробовать, – произнесла она задумчиво. – Либо это, либо броситься под грузовик. Другого выхода, кажется, нет… – Вы что-то сказали, мисс Темплтон? – раздался голос дневной сиделки. Немного помешкав на пороге, она неуверенно подошла к койке. За три недели, проведенных в больнице, Холлис научилась неплохо различать шаги – даже шаги сиделок, ступавших почти бесшумно. Иногда по звуку ей удавалось определить, о чем думает тот или иной человек. Эта сиделка уже давно опасалась за ее рассудок, и сейчас Холлис совершенно отчетливо уловила ее страх. Уже не в первый раз Дженнет слышала, как Холлис разговаривает сама с собой. – Нет, Дженнет, я ничего не говорила. Наверное, я опять думала вслух, – ответила Холлис. – Впрочем, когда я проснулась, мне показалось – рядом со мной кто-то сидит. – Нет, мисс Темплтон, кроме вас и меня, в палате никого нет, – сказала сиделка. – Значит, мне показалось, – быстро добавила Холлис. – Не волнуйтесь, Дженнет, со мной все в порядке. Я еще не спятила. Просто у меня такая привычка. Я всегда любила размышлять вслух и часто разговаривала сама с собой даже до… нападения. На этом последнем слове Холлис слегка запнулась, хотя она уже привыкла называть то, что с ней случилось, «нападением». Так говорили врачи, сиделки, полицейские, и только ей это слово все еще давалось с трудом. – Вам что-нибудь нужно, мисс Темплтон? – Нет, Дженнет, спасибо. Пожалуй, я еще немного вздремну. – Хорошо, мисс Темплтон, я предупрежу, чтобы вас не беспокоили. Холлис некоторое время прислушивалась к ее удаляющимся шагам, потом повернулась на бок и притворилась спящей. Это было нетрудно. Гораздо труднее было удержаться и не спросить что-нибудь у таинственного голоса. Она, однако, понимала, что вряд ли дождется ответа. Если, конечно, на самом деле не сошла с ума. – Прошло уже полтора месяца, но я вынужден с сожалением констатировать, что мы пока не продвинулись в расследовании ни на шаг, – сердито сказал лейтенант Люк Драммонд, возглавлявший следственный отдел полицейского участка. Он привык отчитываться перед вышестоящим начальством, но его коробило от одной мысли, что приходится посвящать в детали расследования постороннее – и к тому же гражданское – лицо. Вот почему лейтенант даже не пытался скрыть свое раздражение, которое было особенно сильным от того, что похвастать ему было решительно нечем. – Насколько мне известно, с тех пор жертвами насильника стали еще две женщины, – сказал Джон Гэррет. – Вы хотите сказать, что у вас по-прежнему нет ни одной улики, ни одной зацепки, которая позволила бы вам установить личность этого подонка? – Он очень осторожен и внимателен, – неохотно признал Драммонд. – А вы – нет? Лейтенант недобро прищурился и откинулся на спинку кресла. Его большое тело, казалось, излучало спокойствие, но это впечатление было обманчивым. – В моем отделе работают высококвалифицированные и опытные детективы, мистер Гэррет, – сказал он. – У нас имеется отличная криминалистическая лаборатория, укомплектованная первоклассным оборудованием и специалистами. Но вы должны понимать: от самого лучшего оборудования и самых лучших людей не будет толка, если им не с чем работать. А у нас нет ни одной улики, которую можно было бы исследовать, ни одного свидетеля, которого можно было бы допросить. Что касается пострадавших, то они пережили сильное психическое потрясение, и это еще очень мягко сказано. Они не в состоянии дать нам ничего, что мы могли бы использовать. – А Мэгги Барнс? – Что – Мэгги Барнс? – Разве и она не сообщила вам ничего полезного? – То, чем она занимается, является творческой работой, поэтому ее нельзя торопить. Мне постоянно об этом твердят… – Лейтенант пожал плечами. – Приходится признать, что ей тоже почти не с чем работать. Двое не выжили. Третья пострадавшая все еще чувствует себя достаточно скверно, но она, по крайней мере, в состоянии говорить. Мэгги с ней работает, но результатов по-прежнему нет. Что касается последней пострадавшей, Холлис Темплтон, то она в больнице и не желает отвечать даже на самые простые вопросы. Конечно, можно было бы попытаться на них нажать, но у нас связаны руки: все психотерапевты в один голос твердят, что если мы попробуем форсировать события, то потеряем все шансы получить от этих двух женщин хоть какую-то информацию. – Почему вы не обратились в ФБР, лейтенант? – требовательно спросил Гэррет. – Потому что федералы – не боги и не могут ничего такого, что было бы не по плечу моим ребятам, – резко ответил Драммонд. Джон вовсе не был в этом уверен, но спорить не стал. Ему было ясно, что еще немного, и он наживет в лице Драммонда смертельного врага. Чтобы получить возможность наблюдать за расследованием, Джону пришлось использовать все свое влияние, нажать на все рычаги, и все-таки лейтенанту ничего не стоило ограничить ему доступ к служебной информации, просто шепнув пару слов своим подчиненным. Постаравшись взять себя в руки, Джон спросил как можно спокойнее: – Правильно ли я понял, что Мэгги Барнс – это ваша единственная возможность получить от пострадавших какие-то конкретные сведения? – Если кто и способен еще раз провести несчастных женщин через тот кошмар, который они пережили, и не нанести им еще больший вред, то это только Мэгги, – убежденно ответил лейтенант. – Другой вопрос, сумеет ли она узнать что-нибудь. Увы, нам остается только ждать. Драммонд посмотрел на Гэррета в упор. Тот беспокойно заерзал в кресле, и лейтенант впервые почувствовал к нему что-то вроде симпатии. Разумеется, он бы предпочел, чтобы этот бизнесмен, глава огромной финансово-промышленной империи, не лез в дела полиции, однако причины, заставившие Гэррета применить политический нажим, чтобы получить доступ к расследованию, были по-человечески понятны и объяснимы. Драммонд, во всяком случае, не мог обвинить Гэррета ни в праздном любопытстве, ни в попытке сколотить политический капиталец на расследовании, которое с каждым днем приобретало все большую огласку. Сам Драммонд давно мечтал о политической карьере, которая привела бы его в особняк губернатора штата. Своих амбиций он никогда не скрывал и реагировал на любую сложную ситуацию скорее как Политик, а не полицейский. Впрочем, он всегда был осторожен и старался избегать промахов, способных испортить его репутацию и омрачить перспективы на будущее. Со своей работой начальника детективного отдела он, во всяком случае, справлялся, и справлялся неплохо. Но только до тех пор, пока в городе не появился этот маньяк. А поскольку у Драммонда пока не было ни богатства, ни политического влияния, в его интересах было обращаться с Гэрретом как минимум вежливо. – Чтобы допросить последних двух пострадавших, Мэгги нужно время, – сообщил он почти дружелюбно. – Придется потерпеть, мистер Гэррет… – На Холлис Темплтон этот психопат напал три недели назад. Как вам кажется, сколько времени пройдет, прежде чем ему понадобится новая жертва? – На этот раз в голосе Джона отчетливо прозвучало раздражение, которое ему не удалось скрыть. Драммонд вздохнул: – Психологи говорят, что это может произойти и завтра, и через полгода. Между первым и вторым нападением прошло два месяца, но на третью женщину он напал всего две недели спустя. После этого преступник выжидал почти три месяца и только потом нанес четвертый удар. – Да, это не похоже на четкую схему, – согласился Джон. – Сами видите, абсолютно не за что зацепиться, – снова посетовал лейтенант. – Вся кровь, которую мы обнаружили, принадлежала жертвам, к тому же этот ублюдок пользовался презервативами, так что образцов спермы у нас тоже нет. Под ногтями жертв нет никаких следов эпителия, не найдено никаких посторонних волосков или волокон. Мы даже не знаем толком, где преступник совершил насилие. В каждом из четырех случаев он бросал жертву в каком-нибудь заброшенном доме. Эллен Рэндалл смутно помнит, что ее как будто везли в багажнике машины, но в том месте, где ее нашли, не обнаружили никаких следов покрышек. – А как перевозили Холлис Темплтон? – Пока неизвестно. Как я уже сказал, она отказывается отвечать на наши вопросы. Ее лечащий врач предполагает, что Мэгги может попытаться поговорить с ней через несколько дней, опять же при условии, что мисс Темплтон сама этого захочет, в чем я лично сомневаюсь. До сих пор она не выказывала ни малейшего желания сотрудничать с полицией. – И что вы собираетесь предпринять? – Мы разработали и осуществляем широкомасштабный план оперативных мероприятий, но он пока ничего не дал… – Драммонд снова вздохнул. – Послушайте, Гэррет, мне очень жаль, но на данный момент я действительно не могу сообщить вам ничего существенного. Мы делаем все, что можем. Когда Гэррет вышел из кабинета лейтенанта, за углом его поджидал Энди. Бросив взгляд на лицо друга, он невесело усмехнулся. – Я же тебе говорил!.. – сказал он. – Сдается мне, я ему не очень понравился, – заметил Джон. – Не обращай внимания. Драммонд неплохой парень, во всяком случае – для политика. При желании с ним всегда можно поладить. – Я бы предпочел, чтобы он был не политиком, а полицейским. – Многие из наших ребят думают так же, но, увы, остается только терпеть. Впрочем, можно надеяться, что Драммонд не задержится в участке надолго. Я уверен, что как только у него появится шанс подняться выше – фьюить! – только его и видели. Но пока приходится как-то приспосабливаться. С этими словами Энди провел Джона к своему столу в отгороженном небольшой ширмой углу общей комнаты. Как старший детектив, он имел право на собственный закуток. По дороге Энди выцедил из электрокофеварки две последних порции кофе для себя и Джона, и сидевший поблизости молодой полицейский недовольно проворчал: – Эй, Энди, другие тоже хотят пить! Приготовь по крайней мере новый кофе, раз уж тебе приспичило угостить своего приятеля. – Между прочим, этот кофе готовил я, так что теперь твоя очередь, – бросил на ходу Энди и скрылся в своем уголке за перегородкой. Джон опустился в одно из кресел и взял из рук Энди бумажный стаканчик. Глотнув кофе, он поморщился и сказал: – А кофе-то паршивый, Энди!.. – Качество здешнего кофе не зависит от того, кто его готовит, – парировал тот и, пожав плечами, сделал из своего стакана большой глоток. – Значит, ты собираешься ждать Мэгги? – Да. Как ты думаешь, захочет она со мной разговаривать? Энди немного подумал. – Трудно сказать, ведь ты помешал ей работать, и она этого еще не забыла. Впрочем, многое будет зависеть от того, о чем ты собираешься ее спрашивать. В ответ Джон только покачал головой. Он и сам еще не сформулировал вопросы, которые собирался задать Мэгги. – Почему вы все так уверены, что только Мэгги Барнс способна поймать этого негодяя? Что в ней особенного? – спросил он наконец. Энди задумчиво откинулся на спинку своего кресла и сделал еще один глоток кофе. Некоторое время он разглядывал сидевшего напротив Гэррета, прикидывая, как много он может ему рассказать, чему Джон поверит, а чему – нет. Энди неплохо его знал – знал, что Джон Гэррет был трезвым, прагматичным и расчетливым бизнесменом. Он составил состояние благодаря тому, что лучше других постиг математически холодную логику мира финансовых инвестиций и бухгалтерских проводок, и здравый смысл подсказывал Энди, что Джон вряд ли способен принять на веру то, что нельзя потрогать руками или увидеть глазами. – Итак, Энди?.. – Я, право, не знаю, что тебе сказать, Джон… – неуверенно начал Энди. – У Мэгги есть, э-э-э… дар. Особый дар. Она наделена исключительной, почти гениальной способностью к сочувствию, к сопереживанию, к полной эмпатии… называй как хочешь. Но главное заключается в том, что иногда ей достаточно просто поговорить с жертвой, чтобы взять в руки карандаш и нарисовать портрет преступника. – Я не знал, что полицейские художники все еще существуют, – усмехнулся Джон. – По-моему, составлением фотороботов уже лет сто занимаются компьютеры. Удивительно умные и эффективные машины, мой зять когда-то ими занимался!.. Чем они-то вас не устраивают? – Тем, что они гораздо хуже Мэгги, – серьезно ответил Энди. – Она действительно так талантлива? – с сомнением спросил Джон. Энди немного поколебался. – Художественные способности, Джон, – это только часть ее дара. Впрочем, они одни могли бы принести ей целое состояние, не говоря уже об известности, о славе. Но вместо того, чтобы малевать красивые картинки для рекламных агентств, Мэгги предпочла работать в полиции. Бывает, она по целым дням просиживает в комнате для допросов и выслушивает кошмарные подробности убийств или изнасилований, от которых у любого нормального человека кровь стынет в жилах. Но Мэгги слушает, разговаривает с потерпевшими. Ей часто удается помочь им преодолеть последствия глубокой психической травмы. А после допроса она хватает свой альбом и начинает рисовать, и в девяти случаях из десяти у нее получается портрет преступника, причем настолько точный, что его можно наклеивать на водительские права вместо фотографии. – Просто чудеса, – сухо заметил Джон. – Да, – согласился Энди. – Ты совершенно прав. Никто не знает толком, как она это делает, но… Мы привыкли доверять ей, Джон. – О'кей, допустим, ты прав. Тогда почему Мэгги до сих пор не нарисовала портрет этого насильника? – Потому что даже Мэгги нужен для работы хоть какой-то материал, а эти женщины не видели ничего. Первая из потерпевших умерла раньше, чем Мэгги успела с ней поговорить. Холлис Темплтон все еще в больнице. Что касается Эллен Рэндалл, то ты сам видел – она далеко не в лучшей форме. – Ты не упомянул Кристину. – Джону пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти слова. Энди внимательно посмотрел на него. – Кристина очень старалась нам помочь, но… К сожалению, она тоже ничего не видела. – Но ведь Мэгги Барнс разговаривала с ней? Ты сам мне это сказал, да и в полицейском отчете об этом тоже упоминается. – Да, она разговаривала с Кристиной. – Без свидетелей? Энди нахмурился. – Во время допроса в наблюдательной комнате действительно никого не было, если ты это имеешь в виду. Джон кивнул. – Вот я и надеюсь, что мисс Барнс скажет мне что-то такое, чего никто, кроме нее, не знает. – Например?.. – Например, почему Кристина покончила с собой. |
||
|