"Яик – светлая река" - читать интересную книгу автора (Есенжанов Хамза)

Глава первая

Хаким кончал в этом году реальное училище.

В городе у него были излюбленные места, которые он посещал каждый день. Никакая непогода не могла удержать его. Этими местами были клуб медиков и дом на Губернаторской улице с высоким крыльцом и зеленой крышей. Едва на землю опускались сумерки, как он спешил в клуб потанцевать с Мукарамой, а потом провожал ее по тихим, заснувшим улицам. Мартовские события, взбудоражившие город, нисколько не волновали Хакима. Он почти не ходил на съезды, куда стремились попасть все учащиеся; как-то случайно зашел с Мукарамой, но она сказала «скучно!», – и он уже больше не помышлял об этом. Его не увлекали ни бурные споры товарищей, проходившие в общежитиях и ученических клубах, ни разговоры на улицах, Хаким отделился от друзей.

Сегодня он лениво лежал на кровати и, заложив руки под голову, вспоминал, как вчера вечером танцевал с Мукарамой, как провожал ее. Шли по освещенной стороне улицы, как хотелось Хакиму; ему было лестно на виду у всех идти рядом с Мукарамой. Возле дома с зеленой крышей и высоким крыльцом остановились. Мукарама пригласила его войти.

– Хаким, – негромко спросила она, когда они уже сидели в просторной и богато убранной коврами комнате, – что вы думаете делать после окончания училища, останетесь в Уральске или поедете в свою, как ее… Джамбейту? Какое нехорошее название! – в голосе девушки и ласка и тихая, затаенная грусть.

– Когда я возле вас, моя звезда всегда надо мною, – сказал Хаким. – Работать в хорошем или жить в плохом городе – все равно, лишь бы быть с вами вместе, – он улыбнулся, довольный своим удачным ответом. – Но почему вы считаете Джамбейту плохим?

– Некрасивое название. Что это слово означает?

– Я же не словесник, чтобы знать значение каждого слова. В нашем языке много подобных слов: Анхата, Шидерты, Бульдурты, Уленты, Калдыгайты, Кокпекты…

– Ой-ой-ой! Какое множество «ты-ты-ты»!

– Можно сказать и Анхали, Шидерли, Бурдурли, Уленди, Калдыгайли! – добавил Хаким. – Со временем ученые напишут пудовые тома об окончаниях «ты» и «ли», доказав происхождение этих звуков своими тончайшими аргументами. Но что нам до этого!

– Вы не ответили на мой вопрос, Хаким.

– Где пожелаете, там и останусь. Только сначала надо окончить институт.

– Институт?! – воскликнула Мукарама и задумалась. Она вспомнила одного знакомого. – Хаким, вы знаете доктора Ихласа?! Он, кажется, тоже из Джамбейты. Красивый такой…

– Знаю, из наших мест. Да, он красивый человек. И жена у него красивая. И сын, должно быть, будет красивый.

– У него есть жена и сын? – удивилась Мукарама.

«Зря я все-таки сказал, подумает, что ревную…» – мысленно упрекнул себя Хаким.

– Мальчик у них совсем маленький. Ему около года. Они нам доводятся дальними родственниками.

Обоим стало неловко, и к этому разговору они больше не возвращались. Хаким все еще лежал в кровати и улыбался – так приятны были ему эти воспоминания. Но размышления о докторе Ихласе настораживали его. «Почему она так интересовалась доктором? Странно… – думал Хаким. – Но нет, не может этого быть, чтобы доктор ей… Нет, Мукарама любит меня. Конечно же, только меня».

За окном – весна! Тает. С крыш звонко, одна за другой, падают крупные капли; в косых лучах солнца, щедро льющихся через окно на пол, кружатся тысячи мельчайших пылинок. Беспрерывно чирикают воробьи. Рядком усаживаясь на карниз, они то вдруг с шумом взлетают ввысь, то опять возвращаются и клювами расправляют взъерошенные перья.

Хаким смотрит в окно и сладко потягивается. Воробьиное чириканье напоминает ему родной аул, такие же солнечные мартовские дни – ту беспечную детскую пору, когда он сбивал сосульки с карнизов плоских крыш, когда, взобравшись на сено, сложенное на крыше, ложился на солнечную сторону и часами наблюдал за перелетными птицами в бездонном голубом небе. Он считал и пересчитывал их и всегда сбивался со счета. Вспоминалась теперь и пестрая деревянная чашка с курткоже[1]. Хаким словно держит в руках эту пеструю чашку, слышит запах, чувствует, как текут слюнки… «Вот бы увидела Мукарама, как я пил из той чашки…» – думает он.

В комнату вошел его товарищ по училищу Сальмен, с удовольствием растирая мохнатым полотенцем раскрасневшееся тело. Косо посмотрев на Хакима, он недоуменно пожал плечами и прошел к своей койке.

А Хаким ничего не слышал и ничего не видел. Воображение рисовало ему глиняную землянку с тухлым, прокисшим воздухом, в одном углу жалобно блеет только что окотившаяся двойняшкой овца, в другом – он и Мукарама – молодожены. Мукарама, с детства привыкшая к роскоши, меняет свой уютный четырехкомнатный деревянный дом на сырую полуразвалившуюся землянку?.. Его любимая Мукарама, привыкшая к кровати с пружиной, белоснежным простыням… Нет, аульная жизнь – не ее удел. Да и сам он вдруг почувствовал, что не сможет больше жить в такой землянке. «Я должен остаться в городе. Я буду в городе вместе с Мукарамой!»

– Эй, Онеке, ты все еще лежишь? Дорогой мой, уже десять часов! – войдя в комнату, проговорил гимназист с худощавым лицом и круглыми большими глазами.

Хаким, не обращая внимания на вошедшего, продолжал беспечно смотреть в окно.

Сальмен пригласил Амира сесть.

– Сегодня жумга – день молитвы и праздника. Некуда идти, нечего делать, вот и лежим, отсыпаемся, – как бы оправдывался Сальмен. Он уловил в обращении товарища к Хакиму какую-то иронию, но, не поняв ее, решил тут же спросить: – Скажи-ка, Амир, что это за Онеке?

– Можно сказать и Евеке вместо Онеке. Суть не изменится. Все равно – покоритель неприступных женских сердец, – сухо бросил Амир.

– А-а, вон оно что, – протянул Сальмен. – Понял, понял: Евгений Онегин… Это наш-то Хаким?!. – И, хлопнув себя по колену, громко рассмеялся.

– Эй ты, рыбак-баркин![2] Да знаешь ли ты вообще что-нибудь, кроме чудака рыбака да судака-рыбки! Слушай, я тебе сейчас новость расскажу: и Овчинникова, и Макарова, и всех этих Акчуриных и Кубжасаровых обложили налогом. Каково?.. Теперь-то, наверное, придется им распрощаться с мельницами, заводами и всем богатством. Одно осталось – бежать. А знаешь, куда нынче буржуи собираются? В Барса-Кельмесскую область[3], – продолжал неугомонный Амир, толкая в плечо Хакима.

– Оставь меня, пожалуйста, в покое, – хмуря брови, просил Хаким, – и без того не могу собраться с мыслями…

– Вставай, лежебока! Небось в любовной упряжке коренным идешь. Как по Абаю:

Нечего сказать, красивая у тебя девушка. Сам видел: в момент одурачивает простачков! Смотри, Хаким, чтобы и ты не попался на ее крючок. Оторвешься от друзей – туго придется…

– Довольно! Сколько можно подшучивать?..

Но Амир не унимался:

– Тьфу!..

– Ну, чего замолчал? Пропой уж до конца.

– Ты, видно, не собираешься идти на собрание, самовлюбленный Нарцисс!..

– У меня сегодня много неотложных дел.

– Конечно, конечно, – к Курбановым зайти…

Хаким отвернулся. «Завидует…» – подумал он. Но прямодушный и находчивый весельчак Амир, несмотря на то, что Хаким отвернулся от него, продолжал со смехом:

– Хаким, дружище, зачем нам городские чиновничьи дочери? Неженки… Зачем ты спешишь с женитьбой? Повремени, мы найдем себе без восьми черных!..[4] Наших, простых, степных!

– Нет, Амир, твое деление на простых – степных – и городских – чиновничьих – неверное, – возразил Сальмен. – Ты как будто не невест, а скакунов себе выбираешь. И там и здесь есть хорошие и плохие девушки.

– В спорах рождается истина, как говорил наш филолог. Правильно, Сальмен, вступай в спор. Под простыми я подразумеваю дочерей трудового народа! Понял? То-то! – Амир назидательно поднял палец. Немного помолчал и заговорил совершенно о другом: – Вчера на заводе был митинг. Выступал Дмитриев. Жаль, что вас там не было. Вот оратор так оратор! Хорошо говорил, народу собралось много. После собрания его рабочие на руках вынесли… А сегодня состоится митинг фронтовиков. Одевайтесь, пойдемте! Будет очень интересно! Опять должен выступать Дмитриев.

Хаким встал с постели и начал одеваться, не поддерживая разговора Амира с Сальменом.

– Хаким, давай и мы сходим. Ты слышал, что Амир говорил? Там будут все студенты. А после митинга втроем зайдем в чайную и пообедаем.

Хаким отрицательно покачал головой и вышел.

Доктор Ихлас Шугулов, приехавший в город из Джамбейты, остановился у толмача – переводчика Минхайдара Курбанова. Встал он в это утро рано. Торопливо позавтракав, пошел на заседание земства, где вторую неделю обсуждались вопросы землеустройства.

– До скорого свидания, аже![5] – Доктор почтительно склонил голову перед бойкой старушкой с узкими, плутоватыми глазами.

– Счастливого пути, доктор! Не опаздывайте на обед, – ласково ответила старуха, провожая гостя.

– Постараюсь, постараюсь…

Когда за доктором захлопнулась дверь, старуха начала на все лады расхваливать его:

– Воспитанный человек, благородный, учтивый… Уходит – прощается, приходит – здоровается. Среди теперешней молодежи это клад, а не человек.

Молодой доктор нравился старухе не только своей учтивостью и изысканностью манер, но и щедростью. Старуха, хорошо знавшая цену деньгам, умела оценить и такое благородство гостя. На деньги, что давал доктор, можно было купить продуктов на целую неделю.

– Видимо, правду говорили, что отец его – богатый человек. Да, видно, и сам он получает немалое жалованье, если имеет возможность давать деньги без счета… Красивый, очень красивый человек, – бормотала старуха, складывая в аккуратную стопку обесценивающиеся керенки. – С образованными людьми никогда не пропадешь…

Мукарама стояла перед трюмо и поправляла свои пышные волосы. Минхайдар просматривал «Уральский вестник». Они не обращали внимания на старуху. Толмач скользил глазами по заголовкам – неинтересно. Взгляд его остановился на объявлениях, набранных крупным шрифтом. Но и здесь он прочел только приказ наказного о поголовном взятии всех казаков на учет.

Свернув газету, Минхайдар положил ее на стол и несколько минут сидел молча, нервно покусывая ногти. Затем встал, прошел в свою комнату, переоделся и, вернувшись, задумчивым взглядом посмотрел на Мукараму. Она все еще стояла возле трюмо. Минхайдар позвал сестренку в свой кабинет.

– Мукарама, иди-ка сюда!

– Что скажешь, абый?[6] – спросила девушка, входя вслед за ним в комнату.

Мукарама знала: если брат вызывал ее в кабинет, то разговор предстоял серьезный. Она с нескрываемым любопытством смотрела в бледное лицо брата, стараясь угадать, о чем он будет говорить. Но лицо Минхайдара было непроницаемо – он умел скрывать свои чувства. Тонкие морщинки на нахмуренном лбу и всегда сжатые губы придавали его лицу суровый вид. Но Мукарама все же заметила внезапную перемену в брате за последнюю неделю: под глазами у него появились синие круги, и сам он казался помятым и измученным, словно не спал несколько ночей подряд. Брат теперь был холостым человеком, и Мукарама подумала: «Может, засиделся где-нибудь на гулянке?..» Но тут же отбросила эту мысль – ведь она видела, что всю ночь напролет в кабинете Минхайдара горел свет.

Толмач подошел к окну и, резко обернувшись, в упор посмотрел на сестру. Скрестив руки на груди, он медленно начал говорить:

– Когда умер ати[7], ты была еще маленькая. Растить тебя, воспитывать и учить – все эти обязанности легли на мои плечи. Ты это сама прекрасно знаешь. Вот и сейчас я частично выполняю эти обязанности. Ты окончила медицинские курсы. Это хорошо. Но достаточно ли это образование? Нет. И это ты тоже отлично понимаешь. Ты должна поступить в институт. Но!.. Но что теперь делается в мире?! Все перевернулось вверх дном, все перемешалось и перепуталось, и учиться в такой обстановке, конечно, нет никакой возможности. Гражданская война!.. Долго ли продлится она, скоро ли кончится – известно одному аллаху. Я говорю это к тому, что тебе нужно начать работать по специальности. Кое-что я уже придумал на этот счет и хочу дать тебе сегодня совет, а заодно и предложить место, которое я подыскал, где можно хорошо устроиться.

Этот нравоучительный тон брата Мукарама знала отлично. «Опять советы…» – недовольно подумала девушка. Ей хотелось теперь поскорее уйти куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не слышать монотонного голоса брата.

– Я все выполню, что бы вы мне ни сказали! – выпалила она и схватилась за ручку двери. Но тут же отдернула руку, испугавшись своих необдуманно сказанных слов: «Выполню все… А вдруг он что-нибудь предложит такое… Родной брат, а обязательно идет наперерез твоим желаниям…» Невозмутимый вид брата, его серьезный и настойчивый взгляд не на шутку встревожили Мукараму.

– Я присмотрел тебе место, где ты получишь хорошую практику, – снова начал Минхайдар. – Ты будешь работать с доктором Ихласом. Он согласен руководить твоей практикой. Этот человек – видный хирург.

– Здесь, в Уральске? – вырвалось у Мукарамы.

– Нет. В Джамбейте… Скоро этот человек, по всей вероятности, станет министром казахского правительства… Во всяком случае, доктор Ихлас и сейчас заведует уездной больницей. У него впереди большая перспектива, и, если ты захочешь, эта перспектива будет и у тебя.

– Абый, зачем иметь огромную перспективу где-то? Для меня как для медицинской сестры вполне достаточно и здешней городской больницы, – начала было возражать Мукарама, но брат тут же перебил ее:

– Ты же только что дала обещание, что будешь выполнять все, что я скажу.

Голос брата звучал властно и твердо, и Мукарама с гневом подумала: «Жестокий, безжалостный человек! Почти выгнал свою жену, заставил ее уехать к родителям. Теперь надо мной хочешь властвовать?..» Она презирала брата в эту минуту, ненавидела его всем своим существом, но не могла сейчас открыто высказать ему свое негодование. Стараясь скрыть нахлынувшие чувства, Мукарама отвернулась и тихо проговорила:

– Куда ты меня посылаешь? В глушь, с незнакомым человеком, одну…

– Не в глушь, а в уездный центр. Там у нас много знакомых татар. Я напишу письмо Валию Черному, ты у него остановишься и будешь жить. И не вздумай плакать, Мукарама, ты уже не девочка. Люди в восемнадцать лет государством управляют!.. Тебе необходимо ехать в Джамбейту и по другой причине, но… об этом разговор будет после. Так вот, слышала, что я тебе сказал? Все!

Не успела Мукарама опомниться, как Минхайдар вышел из кабинета. Она не слышала, как брат одевался в передней, как он вышел на улицу, громко хлопнув дверью; девушка стояла неподвижно, затуманенным взглядом смотрела в окно и обдумывала, что теперь будет делать. Брат тверд, он постарается выполнить все, что сказал.

Едва Минхайдар вышел из дому, в кабинет колобком вкатилась старуха.

– Ты поезжай, Мукарама, поезжай! Не противься своему брату. С доктором Ихласом не только в Джамбейту – в Стамбул можно ехать! Такой симпатичный человек, э-э-э… – протянула она.

Мукарама внимательно поглядела на старуху и мысленно отметила, что и она в последние дни как-то изменилась: оживилась, бойчее двигала руками, громче и торопливее разговаривала, и в глазах ее светился какой-то подозрительный блеск.

– Его отец, говорят, богатый-пребогатый, – тараторила старуха. – И сам он человек щедрый-прещедрый! Среди нас, татар, редко встречаются такие люди. Разве только Акчурины?.. Но они все семейные…

И Мукараме вдруг все стало ясно. «Неужели они меня за этого доктора?.. Вдвоем решили?.. Доктор Ихлас!.. «Жена… Ребенок…» – вспомнила она слова Хакима. – Нет, этого не может быть!» Она на миг увидела перед собой Хакима. «Нет, это невозможно!..»

– Знаю, трудно в молодые годы… Вместе гуляли, ходили на танцы, привыкли друг к другу, – словно угадывая мысли девушки, говорила старуха. – Но ты не унывай, таких студентов еще встретится много, ой как много! А такой милый человек, как доктор, встречается в жизни один раз, да и то только счастливой девушке.

– Я же, бабушка, не просила вас подыскивать мне счастливого человека! Женатого… с ребенком… – Губы девушки дрогнули. – Если бы была жива мама… – Она не договорила и стремглав выбежала из кабинета.

– Э-э, ты еще молода. Не понимаешь ты ничего, – сказала вслед ей старуха и покачала головой.

Никто не откликнулся в доме Курбановых, когда Хаким постучал в дверь. «Неужели Мукарамы нет дома? Но если ее нет, где же тогда старуха?» Он постучал еще раз, не очень сильно, но настойчиво. По-прежнему ни звука. Прислушался: в сенцах будто заскрипели половицы, и снова тихо. «Неужели ослышался?» Хаким громко застучал в дверь и прислонился ухом к замочной скважине. Молчание. Тогда он надавил плечом – дверь поддалась. Заглянув в небольшую щель, Хаким ничего не смог увидеть. Еще сильнее надавил плечом, но массивная зеленая дверь больше не поддавалась. Юноша растерянно стоял перед нею, не зная, что предпринять. Но вдруг его взгляд упал на перила, и он решил взобраться на них и оттуда заглянуть в окно. Прохожих не было, только в конце улицы маячила одинокая фигура. Хаким быстро вскарабкался на перила и заглянул в окно. Там в знакомом ему трюмо он увидел отражение девушки. Это была Мукарама. Она сидела на корточках, обхватив голову руками. Лица ее не было видно.

«Что с ней?.. Плачет?..» Хаким ясно видел, как поднимаются и вздрагивают плечи Мукарамы, и не мог оторвать взгляда от окна. Но с минуты на минуту могли появиться на улице люди, и это заставило его спрыгнуть вниз и снова подойти к двери.

По обеим сторонам крыльца стояли две скамейки. Чтобы не вызвать подозрений у прохожих, Хаким сел на скамейку с видом человека, который живет в этом доме. «Почему не открыли дверь? Мукарама, конечно, видела меня в окно… Может быть, случилось какое-то несчастье и она не хочет, чтобы я видел ее с заплаканными глазами? Но это глупо. Может, из-за меня что?.. Может, с братом поссорилась? Из-за чего? Они всегда жили мирно».

Немного повременив, Хаким снова настойчиво постучал в дверь. Но теперь, чтобы его не могли увидеть из окна, он плотно прижался к двери. Постучал второй раз, третий – нетерпение росло. Вот скрипнула дверь, и по полу легко зашуршали шаги. «Идет!..» Сердце гулко забилось в груди. «Обниму и крепко-крепко поцелую», – подумал он и уже приготовился выполнить свои намерения, но дверь открылась, и на пороге появилась старуха.

– Вам кого? – сухо спросила она, словно никогда раньше не знала Хакима.

– Аже, я… Мне надо поговорить с Мукарамой по одному делу… – робко сказал Хаким и хотел войти, но старуха преградила дорогу.

– Мукарамы нет дома, – оборвала она Хакима и стала закрывать дверь.

Хаким не сразу нашелся что сказать; он успел просунуть руку, так, чтобы дверь не могла закрыться, и, собравшись с мыслями, проговорил:

– Аже, вы должны впустить меня. Я всего только на одну минуту. Одно только слово скажу и уйду. Ведь Мукарама дома, вон в той комнате сидит. Я ее видел…

Хаким замечал и раньше, что старуха с неприязнью относится к нему, но чтобы захлопывать перед ним дверь – этого не было. «В чем дело?..»

– Оказывается, ты не только под чужими дверьми околачиваешься, но и в чужие окна подглядываешь! – обрушилась старуха на Хакима. – Как это так – ни с того ни с сего ломиться и дверь к девушке? Где это видано? Вас только допусти, вы и в девичью спальню ворветесь!.. Мукарама больна и не велела никого впускать к себе. Убери руки и не хватайся.

Хаким вспыхнул, но сдержал себя и тихим извиняющимся голосом проговорил:

– Прошу прощения, аже. Я долго стучался, но никто не ответил. Вот и заглянул в окно. Ничего в этом плохого нет. Если Мукарама больна, то тем более я обязательно должен повидать ее.

– Нет, нет. Не велено!..

Но тут из комнаты в сенцы вышла Мукарама – Хаким увидел ее в просвет двери.

– Добрый день, Мукарама! Я хотел к тебе только на минутку, но аже не пускает меня. Мы никак с ней не можем договориться.

Девушка приоткрыла дверь, но молчала. Она безразличным взглядом обвела старуху и так же безразлично посмотрела на Хакима. Ее глаза, казалось, потускнели и были безучастными ко всему происходящему. Хаким растерялся. «Может, и в самом деле больна?» – мелькнула догадка. Он пристальней взглянул в лицо девушки, стараясь поймать ее взгляд, но она, как и в первый день их знакомства, смотрела куда-то поверх Хакима. Маленькая ямочка на правой щеке, которая всегда появлялась, когда она смеялась, теперь была еле заметна. Брови нахмурены, нижняя губа поджата. «Это что за перемена?» Робким, взволнованным голосом он спросил:

– Что случилось, Мукарама, что с тобой?

– Я вас не приглашала, – словно сдерживая гнев, ответила девушка.

– Да, мы условились встретиться в клубе, но вы же не запрещали мне приходить к вам домой! Я торопился увидеть вас!..

– Одного вашего желания недостаточно. Я в этом окончательно убедилась, – холодно проговорила девушка, все так же глядя поверх головы Хакима.

– Мукарама! – голос Хакима прозвучал умоляюще. – Что это? Я ничего не понимаю…

– Придет время – поймете.

– Мукеш, я ни в чем не провинился перед вами, чтобы так загадочно и холодно со мной разговаривать.

– Я никого не обвиняю, виновата сама…

Мукарама резко повернулась и ушла в комнату, Хаким ощутил на себе самодовольный взгляд старухи. Пока он раздумывал, входить или не входить, старуха захлопнула дверь.

Он все еще стоял перед дверью, когда его окликнули:

– А-а, молодой человек! Ты ко мне? Что, никого нет дома? – Вверх по ступенькам поднимался доктор Ихлас.

– Да, – растерянно ответил Хаким.

– Ну, садись на скамейку, присаживайся, побеседуем…