"Расследование доктора Уотсона" - читать интересную книгу автора (Кинг Стивен)

Кинг СтивенРасследование доктора Уотсона

Стивен КИНГ

РАССЛЕДОВАНИЕ ДОКТОРА УОТСОНА

Насколько я помню, только однажды мне действительно удалось раскрыть преступление раньше моего знаменитого друга, мистера Шерлока Холмса. Я говорю "насколько помню", потому что, когда мне пошел девятый десяток, моя память стала сдавать, а теперь, с приближением моего столетия, прошлое видится прямо-таки в Тумане. Не исключено, что нечто подобное случилось еще раз, но если даже это было и так, я этого не помню.

Сомневаюсь, что когда-нибудь забуду тот случай, независимо от того, какими туманными становятся мои мысли и воспоминания, и все же я решил записать происшедшее, прежде чем Господь навсегда наденет колпачок на мою ручку. Видит Бог, мой рассказ не унизит Холмса. Мой друг уже сорок лет покоится в могиле, и мне кажется, это достаточный срок, чтобы позволить себе рассказать о случившемся. Даже Лестрейд, который время от времени прибегал к помощи Холмса, хотя никогда не испытывал к нему особого расположения, так и не нарушил молчания в отношении дела лорда Халла. Правда, принимая во внимание некоторые обстоятельства, он вряд ли мог сделать это. Впрочем, будь обстоятельства иными, я все же сомневаюсь, что он повел бы себя по-другому. Они с Холмсом постоянно подкалывали друг друга, и мне кажется, что в душе Холмса могла скрываться настоящая ненависть к полицейскому (хотя он никогда не признался бы в столь отвратительном чувстве), зато Лестрейд испытывал к моему другу странное уважение.

Был сырой мрачный день, и часы только что пробили половину второго. Холмс сидел у окна, держа в руках свою скрипку, по не играл на ней, а молча смотрел на падающую пелену дождя. Бывали периоды, главным образом после дней его увлечения кокаином, когда Холмс становился задумчивым, даже ворчливым, особенно если небеса упрямо наливались серыми на протяжении недели или дольше. В тот день Холмс был разочарован вдвойне, потому что барометр начал подниматься с позднего вечера и с уверенностью предсказал чистое небо и хорошую погоду не позже десяти утра. Вместо этого туман, висевший в воздухе, когда я встал, превратился в непрерывный дождь, и если что-то делало моего друга более мрачным, чем продолжительные дожди, так это случаи, когда барометр ошибался.

Внезапно Холмс выпрямился, дернул скрипичную струну ногтем, и на его лице появилась сардоническая улыбка.

- Посмотрите, Уотсон! Ну и зрелище! Самая мокрая ищейка, которую вам когда-либо приходилось видеть!

Разумеется, это был Лестрейд, он сидел на заднем сиденье кеба, и струйки дождя скатывались на его близко посаженные, отчаянно любопытные глаза. Не успела коляска остановиться, как он выскочил из нее, бросил кучеру монету и направился к дому 221 б по Бейкер-стрит. Он шел так быстро, что я опасался, как бы он не врезался в нашу дверь словно таран.

Не прошло и минуты, как я услышал голос миссис Хадсон, выговаривавшей ему за то, что он нанес в прихожую столько воды, а это не может не оказать неблагоприятного воздействия на ковры не только на первом, но и на втором этаже. Тут Холмс, способный при желании двигаться столь быстро, что Лестрейд начинал казаться медлительным как черепаха, рванулся к двери и крикнул вниз:

- Пусть поднимается, миссис Хадсон, - я подложу ему под ноги газету, если он задержится надолго, но мне почему-то кажется, да, я действительно считаю, что...

Лестрейд побежал вверх по лестнице, оставив миссис Хадсон вместе с ее упреками внизу. Лицо у него было красным, глаза горели, а зубы, заметно пожелтевшие от табака, ?anoyнулись в волчьей гримасе.

- Инспектор Лестрейд!

- добродушно воскликнул Холмс. - Что привело вас к нам в столь... Но он не закончил фразы. Тяжело дыша от бега по лестнице, Лестрейд выпалил:

- Цыгане утверждают, будто дьявол может исполнять задания. Теперь я этому верю. Если хотите принять участие, отправляемся немедленно, Холмс: труп еще не остыл и все подозреваемые на месте.

- Вы пугаете меня своей страстью, Лестрейд! - воскликнул Холмс, насмешливо приподняв брови.

- Не разыгрывайте из себя равнодушного, дружище. Я примчался сюда, чтобы предложить вам принять участие в том самом деле, о котором вы в своей гордыне говорили мне сотню раз: идеальная тайна закрытой комнаты!

Холмс было направился в угол, по-видимому, чтобы взять свою ужасную палку с золотым набалдашником, которая почему-то особенно нравилась ему в это время года. Однако слова Лестрейда заставили его повернуться и взглянуть на нашего гостя широко открытыми глазами.

- Вы серьезно, Лестрейд?

- Неужели вы считаете, что я, рискуя схватить воспаление легких, помчался бы сюда в открытом кебе, если бы не серьезное дело? - с негодованием ответил Лестрейд.

И тут я впервые услышал (хотя эту фразу приписывали Холмсу несчетное число раз), как мой друг, повернувшись ко мне, крикнул:

- Быстро, Уотсон! Игра началась!.

Лестрейд проворчал, что Холмсу дьявольски везет. Хотя он приказал кучеру подождать, тот все-таки уехал. Однако стоило нам появиться на крыльце, как послышался стук копыт - по пустынной улице под проливным дождем мчался наемный кеб. Мы сели в него и тут же тронулись. Как обычно, Холмс сидел слева. Его глаза видели все вокруг, все замечали, хотя в этот день смотреть было положительно не на что.., по крайней мере для таких, как я. Ничуть не сомневаюсь, что для Холмса каждый пустой угол, как и каждая залитая дождем витрина, был красноречивее всяких слов. Лестрейд направил кучера по определенному адресу на Сэвил-роу и затем спросил Холмса, был ли он знаком с лордом Халлом.

- Я слышал о нем, - ответил Холмс, - однако не имел удовольствия встречаться лично. Теперь, боюсь, такое удовольствие мне уже не представится. Он ведь был хозяином судоходной компании?

- Да, судоходной, - подтвердил Лестрейд, - но, полагаю, вы немного потеряли. Судя по тому, что о нем говорят, лорд Халл - а среди таких были его ближайшие друзья и гм.., родственники - был крайне неприятным человеком, отмеченным таким же слабоумием, как кроссворд в детском развлекательном журнале. Теперь он покончил с этим уже навсегда, потому что сегодня утром, примерно в одиннадцать часов, около... - Лестрейд достал из кармана свои карманные часы-луковицу и посмотрел на циферблат, - двух часов и сорока минут назад, кто-то вонзил ему нож в спину в тот момент, когда он сидел у себя в кабинете с завещанием на столе.

- Итак, - задумчиво произнес Холмс, раскуривая трубку, - по вашему мнению, кабинет этого отвратительного лорда Халла и является той идеальной запертой комнатой, о которой я мечтал, не так ли? - Его глаза сверкнули сквозь поднимающееся облако синего дыма, а лицо приобрело скептическое выражение.

- По-моему, - тихо сказал Лестрейд, - дело обстоит именно так.

- Мы с Уотсоном раньше копали подобные ямы и ни разу не сумели достичь воды, - заметил Холмс и посмотрел на меня, прежде чем вернуться к бесконечному перечислению улиц, по которым мы проезжали. - Вы помните "Пеструю ленту", Уотсон?

От меня вряд ли требовался ответ. В этом деле действительно фигурировала запертая комната, но там фигурировали еще и вентиляционное отверстие, ядовитая змея и жестокий убийца, настолько безжалостный, что выпустил змею в отверстие между комнатами. Это был замысел, созревший в воображении жестокого и блестящего ума, но мой друг разгадал его почти сразу.

- Каковы обстоятельства дела, инспектор? - спросил Холмс.

Сухим языком профессионального полицейского Лестрейд начал выкладывать факты. Лорд Альберт Халл был тираном в своей компании и деспотом в семье. Его жена смертельно боялась его, и, судя по всему, у нее были на то все основания. То обстоятельство, что она родила ему трех сыновей, ничуть не смягчило его свирепого подхода к домашним вообще и к ней в частности. Леди Халл неохотно говорила об этом, но ее сыновья не отличались подобной сдержанностью. Их папа, говорили они, пользовался любой возможностью, чтобы наводить критику на мать, насмехаться над ней или отпускать в ее адрес непристойные шутки.., и все это на людях, в обществе. А когда супруги оставались наедине, он просто ее не замечал. За исключением тех случаев, добавил Лестрейд, когда у лорда Халла появлялось желание избить ее, что случалось не так уж и редко.

- Уильям, старший сын, сказал мне, что мать всегда давала одно и то же объяснение, выходя утром к столу с распухшим глазом или разбитой скулой: она, дескать, забыла надеть очки и наткнулась на дверь. Так она натыкалась на двери раз, а то и два в неделю. "Я даже не подозревал, что у нас в доме столько дверей", - сказал Уильям.

- Г-м-м, - произнес Холмс. - Приятный мужчина. И сыновья не захотели положить этому конец?

- Она им запретила, - сказал Лестрейд.

- Патология, - проворчал я. Муж, способный избивать свою жену, вызывает чувство гадливости; жена, позволяющая такое, вызывает не меньшее отвращение и в то же время составляет загадку.

- Впрочем, в ее безумии просматривалась определенная система, - заметил Лестрейд. - Система и то, что можно назвать сознательным терпением. Дело в том, что она была на двадцать лет моложе своего мужа и повелителя. Кроме того, Халл сильно пил и любил поесть. К семидесяти годам - пять лет назад - он страдал от грудной жабы и подагры.

- Переждать, когда закончится шторм, а затем наслаждаться сиянием солнца, - образно заметил Холмс.

- Да, - кивнул Лестрейд, - но эта идея завела в ад многих мужчин и женщин.

Халл заранее принял меры, чтобы членам его семьи были известны как размеры его состояния, так и условия, оговоренные им. Родные Халла практически были его рабами.

- Связанными условиями завещания, - пробормотал Холмс.

- Совершенно верно, старина. К моменту смерти состояние Халла составляло триста тысяч фунтов стерлингов. Он даже не просил членов своей семьи верить ему на слово; раз в квартал его главный бухгалтер приходил к нему в дом и отчитывался в финансовых делах фирмы "Халл Шиллинг", хотя он сам твердо держал в руках шнурки, которые стягивали кошелек.

- Сущий дьявол! - воскликнул я, подумав о жестокосердных мальчишках, которых иногда можно увидеть в Истчипе или на Пикадилли, мальчишках, которые держат перед носом голодной собачки лакомство, чтобы заставить ее служить, а потом засовывают его себе в рот перед печальными глазами несчастного животного.

Скоро выяснилось, что это сравнение еще ближе к истине, чем я думал.

- После его смерти леди Ребекка должна была унаследовать сто пятьдесят тысяч фунтов; Уильям, старший сын, - пятьдесят тысяч; Джори, средний сын, сорок и Стивен, самый младший, получил бы тридцать тысяч фунтов. - А остальные тридцать тысяч? - поинтересовался я.

- Далее идут небольшие суммы, Уотсон: кузине в Уэльсе, тетушке в Бретани (между прочим, ни одного цента родственникам леди Ребекки), пять тысяч распределяются между слугами. Ах да, вам это понравится, Холмс: десять тысяч фунтов - приюту миссис Хэмфилл для брошенных котят.

- Вы шутите! - воскликнул я, но если Лестрейд ожидал аналогичную реакцию от Холмса, его постигло разочарование. Холмс всего лишь снова закурил свою трубку и кивнул, будто заранее ожидал этого.., или чего-то подобного. - В Истсайде младенцы умирают от голода и двенадцатилетние дети работают по пятьдесят часов в неделю на текстильных фабриках, а этот человек оставляет десять тысяч фунтов кошачьему приюту?

- Совершенно верно, - улыбнулся Лестрейд. - Более того, он оставил бы в двадцать семь раз больше покинутым котятам миссис Хэмфилл, если бы сегодня утром что-то не произошло и кто-то не принял участия в этом деле.

Я смотрел на него с открытым ртом, пытаясь перемножить эти цифры в уме. Пока я приходил к заключению, что лорд Халл намеревался лишить наследства как жену, гак и всех детей ради приюта для котят, Холмс мрачно посмотрел на Лестрейда и произнес нечто показавшееся мне совершенно не относящимся к делу:

- Я ведь собираюсь чихнуть, правда?

Лестрейд улыбнулся. Его улыбка показалась мне необыкновенно доброй.

- Да, мой дорогой Холмс! Боюсь, что вы будете это делать часто и глубоко.

Холмс достал изо рта трубку, которую только что хорошенько раскурил (я понял это по тому, как он откинулся на спинку сиденья), посмотрел на нее и затем выставил под дождь. Более ошеломленный, чем когда-либо, я наблюдал за тем, как Холмс выбивает из трубки влажный и дымящийся табак.

- Сколько? - спросил Холмс.

- Десять, - ответил Лестрейд теперь уже с дьявольской улыбкой.

- Я сразу заподозрил, что потребовалось нечто большее, чем тайна этой вашей знаменитой запертой комнаты, чтобы вы примчались в открытом кебе в столь дождливый день, - недовольно пробормотал Холмс.

- Подозревайте сколько угодно, - весело отозвался Лестрейд. - Боюсь, что мне следует находиться на месте преступления - меня, видите ли, призывает долг, - но если вам так хочется, я могу допустить туда и вас вместе с любезным доктором.

- Вы единственный человек из всех, кого я встречал, - заметил Холмс, - чье настроение улучшается при плохой погоде. Неужели это как-то связано с вашим характером? Впрочем, сие не имеет значения - эту проблему мы можем отложить, пожалуй, на другой раз. Скажите мне, Лестрейд: когда лорду Халлу стало ясно, что он скоро умрет?

- Умрет? - удивленно воскликнул я. - Мой дорогой Холмс, откуда у вас появилась мысль, что он пришел к такому выводу...

- Но ведь это очевидно, Уотсон, - ответил Холмс. - Характер влияет на поведение, как я говорил уже вам тысячу раз. Ему доставляло удовольствие держать их в кабале с помощью своего завещания... - Он взглянул на Лестрейда. - Там нет никаких договоров о передаче имущества третьему лицу на ответственное хранение, насколько я понимаю. Никаких иных ограничений?

- Абсолютно никаких, - отрицательно покачал головой Лестрейд.

- Невероятно! - воскликнул я.

- Отнюдь, Уотсон: характер влияет на поведение, не забывайте. Ему хотелось, чтобы они послушно повиновались ему в надежде, что после его смерти все состояние достанется им, но он никогда не собирался так поступать. Подобное поведение, по сути дела, полностью противоречило бы его характеру. Вы согласны, Лестрейд?

- Говоря по правде, согласен, - ответил тот.

- Итак, мы приступили к сути дела, Уотсон, не так ли? Вам все ясно? Лорд Халл понимает, что смерть близка. Он выжидает.., хочет быть абсолютно уверенным, что на этот раз не произойдет ошибки, что это не ложная тревога.., и затем он собирает свою любимую семью. Когда? Этим утром, Лестрейд?

Лестрейд утвердительно кивнул.

Холмс уперся пальцами в подбородок.

- Итак, он собирает их и говорит, что составил новое завещание, которое лишает их состояния.., всех до единого... За исключением слуг, его дальних родственников и, разумеется, котят.

Я открыл рот и попытался что-то возразить, но тут же понял, что слишком рассержен, чтобы произнести хоть слово. В моем воображении то и дело появлялся образ этих жестокосердных мальчишек, что заставляли голодных ист-эндских собак прыгать за куском свинины или пирога. Должен добавить, что мне не пришло в голову поинтересоваться, не будет ли такое завещание оспорено судом. Нынче человеку чертовски трудно лишить своих ближайших родственников денег в пользу кошачьего приюта, но в 1899 году завещание было завещанием, и если родственникам не удалось бы привести множество убедительных примеров безумия не эксцентричности, а настоящего безумия - и доказать это, воля человека, подобно воле Бога, должна была быть исполнена.

- Это новое завещание было должным образом подписано в присутствии свидетелей? - спросил Холмс.

- Совершенно верно, - ответил Лестрейд. - Вчера адвокат лорда Халла и один из его помощников пришли в дом, их провели в кабинет хозяина, и они оставались там около пятнадцати минут. Стивен Халл рассказывает, что адвокат в какой-то момент запротестовал - он не разобрал, о чем идет речь, - но Халл заставил его замолчать. Джори, средний сын, находился наверху и занимался живописью, а леди Халл была в гостях у знакомых. Но оба других сына - Стивен и Уильям - видели, как появились юристы и вскоре уехали. Уильям сказал, что они ушли с опущенными головами. Больше того, когда Уильям спросил мистера Барнса, адвоката, хорошо ли он себя чувствует, и сделал вежливое замечание относительно непрекращающегося дождя, Барнс промолчал, а его помощник, казалось, даже как-то съежился. Создалось впечатление, что им стыдно, заметил Уильям.

Да, этой юридической закавыкой воспользоваться не удастся, подумал я.

- Раз уж мы заговорили об этом, расскажите мне о сыновьях, - попросил Холмc.

- Как вам будет угодно. Вряд ли стоит говорить о том, что их ненависть к отцу уступала лишь безграничному презрению отца к ним.., хотя я могу понять, что он мог презирать Уильяма... Ну ладно, я буду говорить по порядку.

- Да, пожалуйста, продолжайте, - сухо заметил Холмc.

- Уильяму тридцать шесть лет. Если бы отец давал ему хоть немного карманных денег, я полагаю, он стал бы гулякой. А поскольку денег у него практически не было, Уильям проводил свободное время в гимнастических залах, нанимаясь тем, что, насколько я понимаю, называется "физической культурой". Он стал на редкость мускулистым парнем и по вечерам большей частью сидел в дешевых кафе. Когда у него появлялись деньги, он тут же отправлялся в игорный дом и просаживал их в карты. В общем, не слишком приятный человек этот Уильям. У него не было цели в жизни, никакой профессии, никакого хобби, он ни к чему не стремится - разве что ему хотелось пережить отца. Когда я допрашивал его, у меня возникло какое-то странное ощущение, будто я говорю не с человеком, а с пустой вазой, на которой легкими мазками нанесено лицо лорда Халла.

- Ваза, ждущая, чтобы ее наполнили фунтами стерлингов, - заметил Холмс.

- А вот Джори - он совсем другой, - продолжал Лестрейд,. - Лорд Халл презирал его больше всех остальных, называл его с раннего детства "рыбьей мордой", "кривоногим", "толстопузым". К сожалению, нетрудно понять, откуда такие прозвища: Джори Халл ростом не больше пяти футов двух дюймов, с кривыми ногами и удивительно безобразным лицом. Он немного походит на того поэта... Пустышку.

- Оскара Уайлда? - спросил я.

Холмс взглянул на меня с легкой улыбкой.

- Думаю, Лестрейд имеет в виду Элджернона Суинберна, - заметил он, который, как мне кажется, ничуть не большая пустышка, чем вы сами, Уотсон.

- Джори Халл родился мертвым, - сказал Лестрейд. - Он оставался посиневшим и неподвижным в течение минуты, и врач признал его мертворожденным. Накрыл салфеткой его безобразное тело. Леди Халл, проявив редкое мужество, села, сбросила салфетку и окунула ноги младенца в горячую воду, принесенную для родов. Младенец зашевелился и заплакал.

Лестрейд ухмыльнулся и закурил маленькую сигару.

- Халл заявил, что погружение в горячую воду привело к искривлению ног у мальчика, и, напившись, обвинял в этом свою жену. Лучше бы ребенок родился мертвым, чем жил таким, каким он оказался, говорил он, - существо с ногами краба и лицом трески.

Единственной реакцией на это крайне необычное (и для меня как врача весьма сомнительное) повествование было замечание Холмса, что Лестрейду удалось собрать поразительно много сведений за столь короткое время.

- Это указывает на один из аспектов дела, к которому вы проявите особый интерес, мой дорогой Холмс, - сказал Лестрейд, когда мы свернули с Роттен-роу, с плеском разбрызгивая грязные лужи. - Чтобы получить от них показания, их не нужно принуждать; от принуждения они замолкают. Слишком долго им пришлось молчать. А затем становится известно, что новое завещание исчезло. По опыту знаю, что от облегчения люди полностью развязывают языки.

- Принято! - воскликнул я, но Холмс пропустил мой возглас мимо ушей; его внимание все еще было сосредоточено на Джори, безобразном среднем сыне.

- Значит, этот Джори действительно уродлив? - спросил он Лестрейда.

- Его не назовешь красавцем, но мне приходилось видеть людей пострашнее, успокоил Лестрейд. - Мне кажется, что отец постоянно проклинал его потому...

- .

Потому, что он был единственным в семье, кому не нужны были его деньги, чтобы пробиться в жизни, - закончил за него Холмс.

Лестрейд вздрогнул.

- Проклятие! Откуда вы это знаете?

- Именно по этой причине лорду Халлу пришлось выискивать у Джори физические недостатки. Какое раздражение, должно быть, вызвало у старого дьявола то, что противостоящая ему потенциальная цель так хорошо защищена в других отношениях. Издеваться над юношей из-за его внешнего вида или его осанки пристало школьникам и пьяным дуракам, но негодяй вроде лорда Халла привык, вне сомнения, к более благородной добыче. Я осмелюсь высказать предположение, что он, возможно, несколько побаивался своего кривоногого среднего сына. Итак, каков был ключ Джори к двери камеры?

- А разве я не сказал вам? Он рисует, - ответил Лестрейд.

- Ага!

Джори Халл, как это позднее стало ясно по его полотнам, выставленным в нижних залах дома Халла, был действительно очень хорошим художником. Нет, он не принадлежал к числу великих мастеров, я совсем не это имел в виду. Но его портреты матери и братьев были настолько точны, что несколько лет спустя, впервые увидев цветные фотографии, я тут же вспомнил тот дождливый ноябрьский день 1899 года. А портрет его отца был, наверное, просто гениален. Несомненно, он потрясал (даже запугивал) той злобой, которая, казалось, исходила от полотна подобно сырому кладбищенскому воздуху. Возможно, сам Джори напоминал Элджернона Суинберна, но его отец и походил - по крайней мере в исполнении среднего сына - на одного из героев Оскара Уайлда, этого почти бессмертного повесу - Дориана Грэя.

Полотна Джори писал долго, однако рисунки был способен делать с такой невероятной легкостью и точностью, что порой приходил из Гайд-парка к вечеру субботы с двадцатью фунтами в кармане.

- Готов поспорить, что отцу это не нравилось, - сказал Холмс. Он машинально сунул руку за своей трубкой, но тут же убрал ее. - Сын британского пэра рисует богатых американских туристов и их спутниц в лучших традициях французской богемы.

Лестрейд от души рассмеялся.

- Можете себе представить, как он бесился от злости! Но Джори - молодчина - не собирался отказываться от своего мольберта в Гайд-парке.., по крайней мере до тех пор, пока его отец не согласится выплачивать ему тридцать пять фунтов в неделю. Отец, конечно, назвал это "низким шантажом".

- Мое сердце обливается кровью, - заметил я.

- Мое тоже, Уотсон, - сказал Холмс. - А теперь о третьем сыне, Лестрейд, и побыстрее - я вижу, мы уже почти приехали к дому Халлов. Как объяснил Лестрейд, Стивен Халл имел больше всех оснований ненавидеть своего отца. По мере того как подагра стала развиваться все быстрее, а умственные способности старого лорда ухудшались, все больше дел своей судоходной компании он поручал Стивену, которому к моменту смерти отца исполнилось всего двадцать восемь лет. На плечи молодого человека взвалилась огромная ответственность, а если его решение - даже самое незначительное - оказывалось неверным, вина тоже падала на него. И несмотря на все это, он не извлекал никакой финансовой выгоды от удачно проведенных торговых операций и улучшения дел отцовской компании.

Лорду Халлу следовало относиться к Стивену с благодарностью, поскольку молодой человек оказался единственным сыном, проявлявшим интерес и склонность к работе в компании, которую он основал. Стивен был идеальным примером того, что Библия называет "хорошим сыном". Но вместо любви и благодарности лорд Халл расплачивался за успешные усилия молодого человека презрением, подозрительностью и ревностью. За два последних года жизни старик не раз высказывался на его счет, утверждая, что Стивен способен "украсть пенни с глаз мертвеца".

- Вот ублюдок! - не в силах сдержаться, воскликнул я.

- Давайте пока не станем принимать во внимание новое завещание, - сказал Холмс, снова упершись подбородком в пальцы, скрещенные на набалдашнике палки, - и вернемся к старому. Даже принимая во внимание несколько более щедрые условия этого документа, можно заключить, что у Стивена Халла имелись основания для недовольства. Несмотря на все свои усилия, которые не только спасли семейное состояние, но и увеличили его, он должен был получить всего лишь долю, причитавшуюся самому младшему сыну.

Кстати, как должны были распорядиться судоходной компанией в соответствии с условиями документа, который мы назовем "кошачьим завещанием"?

Я внимательно посмотрел на Холмса, но, как всегда, трудно было сказать, пытался он шутить или нет. Даже после многих лет, проведенных с ним рядом, и всех приключений, в которых мы принимали участие, юмор Холмса продолжал оставаться недоступным даже для меня.

- Ее должны были передать в распоряжение совета директоров, и в этом пункте ни слова не было о Стивене, - ответил Лестрейд и выбросил в окно недокуренную сигару как раз в тот момент, когда кучер свернул на подъездную дорогу, ведущую к дому, который показался мне на фоне зелени, поникшей под потоками проливного дождя, на удивление безобразным. - Но теперь, когда отец скончался и новое завещание найти не удалось, у Стивена Халла есть то, что американцы называют "средством для достижения цели". Компания назначит его исполнительным директором. Они сделали бы это в любом случае, однако нынче это произойдет на тех условиях, которые выставит Стивен Халл.

- Да, - согласился Холмс. - "Средство для достижения цели". Хорошее выражение. - Он высунулся под струи дождя. - Остановитесь, кучер! - крикнул он. - Мы еще не закончили разговор!

- Как скажете, хозяин, - ответил кучер, - но здесь, на облучке, дьявольски мокро.

- У вас в кармане будет достаточно, чтобы сделать такими же дьявольски мокрыми и ваши внутренности, - пообещал Холмс, что, судя по всему, удовлетворило кучера. Он остановил кеб в тридцати ярдах от главного входа. Я слушал, как дождь барабанил в стенки кеба, пока Холмс раздумывал. Наконец он подал голос: - Старое завещание - то, которым он дразнил их, - никуда не исчезло?

- Нет, разумеется. Старое завещание лежит на столе, рядом с его телом.

- Великолепно, четверо подозреваемых! Слуг не станем принимать во внимание.., пока. Заканчивайте побыстрее, Лестрейд, - финальные обстоятельства и запертая комната.

Лестрейд заспешил, время от времени заглядывая в свои записи. Месяц назад лорд Халл заметил маленькое черное пятно на правой ноге, прямо под коленом. Вызвал семейного доктора. Тот поставил диагноз - гангрена - неожиданное, но довольно часто встречающееся следствие подагры и плохого кровообращения. Врач сообщил лорду Халлу, что ногу придется отнять, причем значительно выше пораженного места.

Лорд Халл смеялся так, что по его щекам текли слезы. Врач, ожидавший любой реакции пациента, кроме такой, потерял дар речи.

- Когда меня положат в гроб, пилильщик костей, - сказал Халл, - обе ноги все еще будут у меня на месте, учтите это.

Доктор сказал ему, что сочувствует несчастью, понимает, что лорд Халл хочет сохранить ногу, но без ампутации он не проживет больше шести месяцев и последние два будет страдать от мучительных болей. Тогда лорд Халл поинтересовался, каковы его шансы выжить, если он согласится на операцию. При этом лорд Халл не переставал смеяться, сказал Лестрейд, словно это была самая удачная шутка, которую ему приходилось слышать. Доктор после долгих колебаний сказал, что шансы те же.

- Чепуха, - заметил я.

- Именно эта сказал и лорд Халл, - ответил Лестрейд, - только он употребил слово, больше распространенное в ночлежных домах, чем в гостиных.

Халл сказал доктору, что сам считает, свои шансы не более одного к пяти.

- Что касается боли, не думаю, что до этого дойдет, - заключил он, - пока есть настойка опия и ложка поблизости, чтобы размешать ее.

На следующий день лорд Халл сделал свое потрясшее всех заявление, что он собирается изменить завещание. Как именно, не сказал.

- Вот как? - Холмс вонзил в Лестрейда взгляд спокойных серых глаз, так много повидавших на своем веку. - И кто, позвольте спросить, был потрясен?

- Думаю, ни один из них. Но вам знакома человеческая природа, Холмс, надежда умирает последней.

- Это верно - и некоторые тут же принимают меры против катастрофы, мечтательно сказал Холмс.

Итак, утром лорд Халл собрал свою семью в гостиной и, когда все заняли свои места, осуществил акт, который удается лишь немногим завещателям, акт, который обычно исполняют их адвокаты своими болтающимися языками после того, как их собственные замерли навсегда.

Короче говоря, он прочитал им свое новое завещание, оставляющее почти все состояние несчастным котятам в приюте миссис Хэмфилл.

В тишине, которая последовала за этим, он встал - не без труда - и благосклонно одарил их всех улыбкой помертвевшей головы. Опершись на свою трость, он сделал следующее заявление, которое я и сейчас нахожу столь же отвратительным, как и тогда, когда Лестрейд рассказал о нем в кебе, за спиной кучера:

- "Все прекрасно, не правда ли? Да, поистине прекрасно! Вы служите мне преданно, женщина и молодые люди, почти сорок лет. Теперь я намерен с самой чистой и безмятежной совестью, какую только можно вообразить, вышвырнуть вас на улицу. Но не расстраивайтесь! Все могло быть гораздо хуже! Фараоны заблаговременно убивали своих любимцев, до собственной смерти, для того, чтобы любимцы были уже там, в потусторонней жизни, и приветствовали своих повелителей, которые могли их пинать или ласкать.., согласно собственной прихоти, и так всегда.., всегда, всегда, - рассмеялся он, глядя на них. Они смотрели на его одутловатое умирающее лицо, на новое завещание - должным образом оформленное, с подписями свидетелей, как все они видели, - которое он сжимал в руке, похожей на клешню.

Поднялся Уильям, который произнес:

"Сэр, хотя вы являетесь моим отцом и без вашего участия я не появился бы на свет, но я должен сказать, что вы самое низкое существо из всех ползавших по лицу земли с тех пор, как змий соблазнил в райских кущах Еву".

"Ошибаешься!

- возразило престарелое чудовище, все еще смеясь. - Мне известны четыре существа, которые еще ниже. А теперь, если вы меня извините, мне нужно положить в сейф кое-какие важные бумаги.., и сжечь в камине те, что уже не имеют никакого значения".

- У него все еще было старое завещание, когда он стоял перед ними? спросил Холмс. Он казался не столько потрясенным, сколько заинтересованным.

- Да.

- Он мог бы сжечь старое завещание, как только новое было подписано и засвидетельствовано, - задумчиво произнес Холмс. - Для этого у него оставался весь день и весь вечер. Но он не сделал этого, правда? Почему? Каково ваше мнение по этому вопросу, Лестрейд?

- Думаю, даже тогда он еще хотел над ними поиздеваться. Он ввергал их в искушение, хотя и полагал, что они не поддадутся ему.

- Может быть, по его мнению, один из них поддался, - предположил Холмс. Вам не приходила в голову такая мысль? - Он повернулся ко мне и одарил меня мгновенным взглядом своих проницательных - и отчасти леденящих - глаз. Кому-нибудь из вас? Разве можно исключить вероятность того, что подобное отвратительное сходство могло до последнего момента искушать их? Что, если кто-то из членов его семьи, поддавшись искушению, избавит его от страданий судя по тому, что вы сообщили, вероятнее всего, Стивен, - его могут арестовать.., и повесить по обвинению в отцеубийстве?

Я с безмолвным ужасом смотрел на Холмса.

- Впрочем, ладно, - сказал Холмс. - Дальше, инспектор, - пришло время, насколько я понимаю, появиться на сцене запертой комнате.

- Все четверо сидели молча, словно парализованные, глядя на старика, который медленно шел по коридору к своему кабинету. Стояла полная тишина, которую нарушали только стук трости, тяжелое дыхание лорда Халла, жалобное мяуканье кошки на кухне и ритмичное тиканье часов в гостиной. Затем они услышали визг петель - Халл открыл дверь кабинета и вошел внутрь.

- Одну минуту! - воскликнул Холмс, наклонившись вперед. - Никто не видел, как он вошел в кабинет, не так ли?

- Боюсь, что вы ошибаетесь, старина, - возразил Лестрейд. - Мистер Оливер Стэнли, камердинер лорда Халла, услышав в коридоре шаги хозяина, вышел из гардеробной, приблизился к перилам галереи, наклонился вниз и спросил у Халла, не понадобится ли его помощь. Халл поднял голову - Стэнли видел его так же отчетливо, как я вижу вас сейчас, старина, - и ответил, что все в полном порядке. Затем он потер затылок, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

- К тому моменту, когда его отец подошел к двери кабинета (коридор очень длинный, и лорду Халлу могло потребоваться не меньше двух минут, чтобы добраться до кабинета без посторонней помощи), Стивен стряхнул с себя оцепенение и подошел к двери гостиной. Он был свидетелем разговора между отцом и камердинером. Разумеется, лорд Халл находился к нему спиной, но Стивен слышал голос отца и описал характерный жест: Халл потер затылок.

- А не могли Стивен Халл и этот Стэнли поговорить до прибытия полиции?

- задал я вопрос и проявил, как мне показалось, высокую проницательность.

- Могли, конечно, - устало ответил Лестрейд. - И, наверное, поговорили. Но они не могли вступить в сговор.

- Вы уверены в этом? - спросил Холмс, но без видимого интереса.

- Да. Стивен Халл мог, по моему мнению, оказаться искусным лжецом, но Стэнли вряд ли способен лгать достаточно убедительно. Надеюсь, Холмс, вы согласитесь с моей профессиональной точкой зрения.

- Да, я согласен.

- Итак, лорд Халл вошел в свой кабинет, в знаменитую запертую комнату, и все слышали щелчок замка в двери. У лорда Халла был единственный ключ к замку в эту святая святых. Затем они услышали еще более неожиданный звук - Халл задвинул засов. Наступила тишина.

Леди Халл и трое ее сыновей - четверо нищих благородного происхождения молча обменялись взглядами. Кошка снова замяукала на кухне, и леди Халл заметила растерянным голосом, что если кухарка не даст кошке молока, ей придется пойти на кухню и сделать это самой. Она сказала, что кошка сведет ее с ума, если будет продолжать мяукать. Она вышла из гостиной. Через несколько мгновений, не говоря друг другу ни слова, гостиную покинули и три ее сына. Уильям пошел наверх, в свою комнату, Стивен направился в музыкальный салон, а Джори присел на скамью под лестницей. Он объяснил Лестрейду, что делал так с раннего детства, когда ему бывало грустно или требовалось обдумать что-то неприятное.

Меньше чем через пять минут из кабинета донесся крик. Стивен выбежал из музыкального Салона, где он рассеянно наигрывал на фортепьяно. Джори столкнулся с ним у двери кабинета. Уильям спускался по лестнице, когда эти двое уже взламывали дверь. Стэнли - камердинер лорда Халла, вышел из гардеробной и снова подошел к перилам галереи. Стэнли показал, что видел, как Стивен Халл ворвался в кабинет, как Уильям сбежал по лестнице и едва не упал, поскользнувшись на мраморных плитах, а леди Халл вышла из двери столовой с кувшином молока в руке. Через мгновение собрались все слуги.

Лорд Халл лежал грудью на письменном столе, а вокруг стояли три брата. Глаза старика были открыты, и взгляд их.., думаю, выражал удивление. В данном случае вы можете согласиться с моим мнением или отклонить его, но я убежден, что в его глазах отражалось нечто очень похожее на удивление. В руках он сжимал свое завещание.., старое завещание. Никаких следов нового завещания не было. Из его спины торчал кинжал.

Произнеся эту фразу, Лестрейд постучал по перегородке, отделяющей их от кучера, и скомандовал ехать дальше.

Мы прошли в дом мимо двух констеблей, каменные лица которых сделали бы честь часовым у Букингемского дворца. Дальше простирался очень длинный зал, пол которого, устланный черными и белыми плитами, походил па шахматную доску. У открытой двери в дальнем конце зала стояли еще два констебля: это был вход в кабинет, пользующийся теперь такой дурной славой. Слева наверх вела лестница; справа находились еще две двери: я решил, что они ведут в гостиную и в музыкальный салон.

- Семья собралась в гостиной, - сообщил Лестрейд.

- Отлично, - приятным голосом отозвался Холмс. - Но, может быть, мы с Уотсоном сначала осмотрим место преступления?

- Мне сопровождать вас?

- Нет, пожалуй, - сказал Холмс. - Тело уже увезли?

- Когда я поехал к вам па квартиру, оно все еще было в кабинете, но теперь его почти наверняка увезли.

- Очень хорошо.

Холмс направился к двери кабинета. Я последовал за ним.

- Холмс! - окликнул его Лестрейд.

Холмс повернулся, удивленно подняв брови - Там нет ни потайных дверец, ни выдвижных панелей. Вы не можете не согласиться со мной.

- Думаю подождать с выводами, пока... - начал Холмс и часто задышал. Он поспешно сунул руку в карман, нашел салфетку, которую по рассеянности унес из ресторана, где мы ужинали прошлым вечером, и оглушительно высморкался в нее. Я посмотрел вниз и увидел большого кота, всего в шрамах, который показался мне так же неуместен в этом огромном зале, как и какой-нибудь уличный мальчишка, о которых я думал раньше. Он терся о ноги Холмса, одно его ухо торчало на покрытой шрамами голове, другое отсутствовало вовсе, утраченное в какой-то давнишней уличной драке.

Холмс несколько раз чихнул и ткнул кота ногой. Тот пошел прочь, с упреком глядя через плечо вместо яростного шипения, которого можно было ожидать от старого забияки. Холмс слезящимися глазами укоризненно посмотрел поверх салфетки на Лестрейда. Тот, ничуть не смутившись, вытянул голову вперед и широко, по-обезьяньи, ухмыльнулся.

- Десять, Холмс, - сказал он. - Десять. Дом полон кошек. Халл любил их. После этого он повернулся и ушел.

- Вы давно страдаете от этого недуга, старина? - спросил я, слегка обеспокоенный.

- Всегда, - ответил он и снова чихнул. Слово "аллергия" тогда, много лет тому назад, вряд ли было известно, но именно этой болезнью страдал Холмс.

- Вы не хотите уйти отсюда? - предложил я. - Однажды я был свидетелем случая, когда дело едва не кончилось смертью от удушья - виной всему оказалась овца, но во всем остальном недуг развивался очень похоже.

- Ему это очень понравилось бы, - сказал Холмс. Не нужно было объяснять, кого он имел в виду. Холмс чихнул еще раз - на обычно бледном лбу моего друга появился большой красный рубец. Затем мы прошли между констеблями, стоявшими у входа в кабинет. Холмс закрыл за собой дверь.

Комната была длинной и относительно узкой. Она примыкала к основной части здания и в длину составляла три четверти длины зала. На противоположной стене кабинета имелись окна, так что внутри было достаточно светло даже в столь серый дождливый день. Между окнами висели цветные судоходные карты в красивых рамах, а посреди в бронзовой коробке со стеклянной крышкой был установлен великолепный набор метеорологических инструментов. Там были анемометр (по-видимому, на крыше дома находились маленькие вращающиеся чашечки), два термометра (один показывал температуру снаружи, а другой - внутри кабинета) и барометр, очень похожий на тот, что ввел в заблуждение Холмса, заставив его поверить в предстоящее наступление хорошей погоды. Я заметил, что стрелка барометра по-прежнему поднимается, и выглянул наружу. Дождь лил как из ведра, сильнее прежнего, в полном противоречии со стрелкой барометра. Мы считаем, что со всеми нашими инструментами и приборами так много знаем об окружающем нас мире, но даже тогда я был в том возрасте, чтобы сознавать, что нам не известно и половины из этого, а теперь я стар и понимаю, что всего мы никогда так и не узнаем.

Мы с Холмсом повернулись и посмотрели на дверь. Засов был сорван и свисал внутрь, как и полагается в таких случаях. Ключ торчал в замочной скважине и был по-прежнему повернут.

Глаза Холмса хотя и слезились, но осматривали все вокруг, все замечали, заносили в память.

- Вам, по-видимому, немного лучше, - заметил я.

- Да, - сказал он, опуская салфетку и небрежно засовывая ее в карман пиджака. - Он, похоже, любил кошек, но в кабинет к себе не пускал. По крайней мере чаще всего. Ну, как по-вашему, Уотсон?

Хотя моя наблюдательность уступала наблюдательности Холмса, я тоже осматривался вокруг. Двойные окна были закрыты на задвижки и длинные бронзовые штыри, которые, поворачиваясь, захватывали крюками вделанные в рамы петли. Стекла в окнах были целы. Большинство судоходных карт в рамках и бронзовая коробка с инструментами висели между ними. Две остальные стены были заняты книжными полками. В кабинете стояла чугунная печка, отапливаемая углем, но не было камина. Таким образом, убийца не мог спуститься по каминной трубе подобно Санта-Клаусу, разве что он был таким тощим, что мог втиснуться в печную трубу и был одет в асбестовый костюм, поскольку печка все еще была очень горячей.

Письменный стол стоял в одном конце этой длинной узкой, хорошо освещенной комнаты. В противоположном конце находились книжные шкафы, два глубоких кресла и кофейный столик между ними. На столике высилась стопка томов. Пол покрывал турецкий ковер. Если убийца проник в кабинет через люк в полу, я не мог представить себе, как он мог это сделать, не сдвинув ковра, а ковер не был сдвинут - тени от ножек кофейного столика лежали на нем совершенно прямые, без малейшего искажения.

- Вы верите в это, Уотсон? - спросил Холмс, вырвав меня из почти гипнотического транса, вызванного чем-то.., чем-то, связанным с этим кофейным столиком...

- Верю во что, Холмс?

- Что все четверо просто вышли из гостиной за четыре минуты до убийства и отправились в четыре разные стороны?

- Не знаю, - тихо произнес я.

- Я не верю в это, не верю даже на ми... - Он замолчал. - Уотсон! С вами все в порядке?

- Нет, - сказал я голосом, который сам едва слышал. Я опустился в одно из глубоких кресел. Мое сердце билось слишком часто. Я задыхался. Кровь пульсировала в висках; глаза внезапно стали слишком большими для глазниц. Я не мог отвести их от теней ножек кофейного столика, протянувшихся через ковер. Со мной.., вовсе не все.., в порядке.

В этот момент в дверях появился Лестрейд.

- Если вы уже насмотрелись, Хол... - Он замолчал. - Что за чертовщина с Уотсоном?

- Мне представляется, - произнес Холмс спокойно и размеренно, - что Уотсон раскрыл эту тайну. Не так ли, Уотсон?

Я молча кивнул. Не всю тайну, пожалуй, но ее основную часть. Я знал, кто... Я знал, как...

- С вами это тоже обычно так происходит, Холмс? - спросил я. - Когда вы.., узнаете?

- Да, - кивнул он, - хотя обычно мне удается оставаться на ногах.

- Уотсон раскрыл эту тайну? - нетерпеливо спросил Лестрейд. - Ха! За, последнее время Уотсон предлагал тысячи разгадок сотен преступлений, Холмс, как это хорошо вам известно, и все они оказались ошибочными. Это его любимое занятие. Я помню только нынешним летом...

- Я знаю Уотсона лучше, чем вам удастся когда-нибудь узнать, - прервал его Холмс, - и на этот раз он попал в точку. Мне знаком этот взгляд. - Он снова принялся чихать; кот с оторванным ухом вошел в кабинет через дверь, которую Лестрейд оставил открытой. Он направился прямо к Холмсу с выражением преданности на обезображенной морде.

- Если с вами так происходит всякий раз, - сказал я, - больше никогда не стану вам завидовать, Холмс. Мое сердце едва не разорвалось.

- Постепенно к этому привыкаешь, - в голосе Холмса не было самодовольных ноток. - Ну, рассказывайте.., или мы должны привести сюда подозреваемых, как это обычно случается в последней главе детективного романа?

- Нет! - воскликнул я с ужасом. Я не видел никого из них и не имел ни малейшего желания. - Я только покажу вам, как это было сделано. Если вы с инспектором Лестрейдом выйдете на минуту в коридор... Кот добрался до Холмса и, мурлыкая, прыгнул ему на колени, изображая самое довольное в мире существо.

Холмс принялся безостановочно чихать. Красные пятна у него на лице, начавшие было бледнеть, вспыхнули снова. Он сбросил кота и встал.

- Поторопитесь, Уотсон, чтобы мы могли побыстрее уйти из этого проклятого дома, - сказал он приглушенным голосом и вышел из комнаты, как-то странно сгорбив спину, опустив голову и ни разу не оглянувшись. Поверьте мне, я почувствовал, что вместе с ним ушла часть моего сердца.

Лестрейд стоял, опираясь плечом о притолоку. От его влажного пальто поднимался легкий парок, на лице играла малоприятная улыбка.

- Хотите, я заберу с собой нового поклонника Холмса, Уотсон?

- Оставьте его здесь, - сказал я. - Закройте дверь, когда выйдете из кабинета.

- Готов поспорить на пятерку, что вы напрасно тратите время, старина, заметил Лестрейд, но в его глазах я увидел что-то иное: если бы я принял его ставку, он нашел бы способ как-то уклониться от пари.

- Закройте дверь, - повторил я. - Я недолго.

Он закрыл дверь. Я был один в кабинете Халла.., за исключением кота, разумеется, который сидел теперь посреди ковра, аккуратно уложив хвост между лапами и следя за мной зелеными глазами.

Я пошарил в кармане и нашел свою собственную заначку, оставшуюся от вчерашнего ужина. Мужчины вообще-то весьма неопрятный народ, но причина, по которой в моем кармане оказалась корка хлеба, объясняется не просто неопрятностью. Я почти всегда ношу в кармане хлеб, потому что мне доставляет удовольствие кормить голубей, опускающихся на то самое окно, у которого сидит Холмс, когда к нам приезжает Лестрейд.

- Киса, - сказал я и положил хлеб под кофейный столик - тот самый кофейный столик, спиной к которому сидел лорд Халл, когда расположился за письменным столом, положив перед собой два завещания - презренное старое и еще более подлое новое. - Кис-кис-кис.

Кот встал и лениво вошел под столик, чтобы обнюхать хлебную корку.

Я подошел к двери и открыл ее.

- Холмс! Лестрейд! Входите, быстро!

Они вошли в кабинет.

- Подойдите вот сюда, - сказал я и подошел к кофейному столику.

Лестрейд оглянулся по сторонам и нахмурился, не увидев ничего. Холмс, разумеется, снова начал чихать.

- Когда наконец мы выгоним отсюда эту мерзкую скотину? - пробормотал он из-за салфетки, которая стала теперь совсем мокрой.

- Надо бы побыстрее, конечно, - согласился я. - Но где вы видите эту мерзкую скотину?

В его влажных глазах промелькнуло изумленное выражение. Лестрейд стремительно повернулся, подошел к письменному столу Халла и заглянул под него. Холмс понимал, что реакция полицейского не была бы столь стремительной, если бы тот знал, что кот находится на противоположной стороне кабинета. Он наклонился, заглянул под кофейный столик, не увидел там ничего, кроме ковра и нижних полок, стоящих напротив двух книжных шкафов, и снова выпрямился. Если бы его глаза не искали кота так напряженно, он, конечно, все сразу бы увидел: в конце концов, он стоял совсем рядом. Но нужно отдать должное художнику иллюзия была дьявольски хороша. Пустое пространство под кофейным столиком отца стало подлинным шедевром Джори Халла.

- Я не... - начал Холмс и тут увидел кота, решившего, что мой друг нравится ему куда больше черствой корки хлеба. Кот вышел из-под столика и снова стал в экстазе тереться о ноги Холмса. Лестрейд вернулся к нам от письменного стола лорда Халла и выпучил глаза до такой степени, что мне показалось, они вот-вот вывалятся из глазниц. Даже хорошо понимая, как все это произошло, я был все-таки потрясен. Покрытый шрамами кот появился, казалось, из ниоткуда - голова, тело и, наконец, хвост с белым пятном на конце.

Он терся о ногу Холмса, мурлыкал, а Холмс продолжал непрерывно чихать.

- Достаточно, - сказал я. - Ты сделал свое дело и можешь уходить.

Я взял кота, отнес к двери (получив за это по пути немало царапин) и бесцеремонно выбросил его в коридор. Затем закрыл дверь.

Холмс опустился в кресло.

- Боже мой! - произнес он гнусавым голосом. Лестрейд молчал, неспособный произнести ни единого слова. Его глаза были устремлены на кофейный столик и выцветший турецкий ковер под его ножками: пустое пространство, откуда каким-то образом появился кот.

- Странно, что я не заметил этого, - пробормотал Холмс. - Да, но вы.., как вы так быстро догадались? - В его голосе прозвучали едва ощутимое неудовольствие и обида, но я тут же простил его.

- Вот из-за этого, - сказал я и показал на ковер.

- Ну конечно! - едва не простонал Холмс. Он шлепнул себя ладонью по лбу. Я идиот! Полный идиот!

- Чепуха, - резко возразил я. - Когда в доме тысяча котов - и один из них воспылал к вам кошачьей любовью, - я полагаю, вам виделся десяток вместо одного.

- О каком ковре вы говорите? - нетерпеливо спросил Лестрейд. - Нельзя отрицать, что ковер очень хороший и, наверное, дорогой, но...

- Ковер здесь ни при чем, - сказал я. - Дело в тенях.

- Покажите ему, Уотсон, - устало сказал Холмс, опуская салфетку на колени.

Тогда я наклонился и поднял одну из них с пола. Лестрейд рухнул в соседнее кресло, словно человек, получивший неожиданный удар в живот.

- Видите ли, я смотрел на них, - сказал я голосом, который даже мне казался извиняющимся.

Все шло не так, как надо. Это было делом Холмса - в конце расследования объяснять, что и как. И, несмотря на то, что теперь он отлично понимал происшедшее, я знал, что он откажется объяснять, как все случилось. И что-то во мне - я знал это наверняка, никогда не позволит мне поступить подобным образом. Я, наоборот, стремился все объяснить. А кот, появившийся ниоткуда, должен признаться, был превосходной иллюстрацией. Фокусник, вытаскивающий кролика из своей шляпы-цилиндра, не мог придумать бы ничего лучшего.

- Я знал, что здесь что-то не так, но потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что именно. Эта комната обычно очень светлая, но сегодня на улице льет как из ведра. Оглянитесь вокруг, и вы увидите, что ни один предмет в кабинете не отбрасывает тени.., за исключением ножек этого кофейного столика.

Лестрейд выругался.

- Дождь шел почти целую неделю, - продолжал я, - но, судя по барометрам Холмса и вот по этому, принадлежавшему покойному лорду Халлу, - я указал на него, - можно было ожидать сегодня солнечную погоду. Более того, в этом можно было быть уверенным. Поэтому для большей убедительности он дорисовал тени.

- Кто?

- Джори Халл, - сказал Холмс тем же усталым голосом. - Кто же еще?

Я наклонился и просунул свою руку под правый угол кофейного столика. Она исчезла из вида подобно тому, как кот появился словно ниоткуда. Лестрейд, потрясенный, снова выругался. Я постучал по обратной стороне холста, туго натянутого между передними ножками кофейного столика. Книги и ковер выгнулись, покрылись морщинами, и иллюзия, прежде почти идеальная, мгновенно исчезла.

Джори Халл нарисовал пустоту под кофейным столиком своего отца, затем спрятался позади этой пустоты, когда отец вошел в кабинет, запер дверь и сел за стол, положив перед собой два завещания. В это мгновение Джори выскочил из-за кажущейся пустоты с кинжалом в руке.

- Он был единственным, кто мог нарисовать пустоту между ножками столика настолько реалистично, - сказал я, проводя на этот раз ладонью по лицевой части холста. Мы все слышали тихое шуршание, напоминающее мурлыканье очень старого кота. - Джори был единственным, кто мог нарисовать пустоту между ножками столика с таким потрясающим реализмом, и только он мог спрятаться за ним: сутулый кривоногий Джори Халл ростом не больше пяти футов двух дюймов. Как справедливо заметил Холмс, появление нового завещания оказалось не такой уж неожиданностью. Даже если бы старик пытался сохранить в тайне, что лишает родственников состояния - а он отнюдь не скрывал этого, - то только простаки могли не оценить важность приезда адвоката и к тому с помощником. Для того чтобы верховный суд Великобритании признал документ законным, требуются два свидетеля. То, что сказал Холмс о мерах, принимаемых против катастрофы, оказалось совершенно верным.

Холст был изготовлен настолько идеально, что он не мог быть сделан за одну ночь или даже за месяц. Пожалуй, мы могли бы выяснить, что он был готов на случай необходимости еще за год...

- Или за пять, - добавил Холмс.

- Пожалуй. Как бы то ни было, когда Халл объявил, что хочет встретиться со своей семьей этим утром в гостиной, думаю, Джори понял, что час пробил. После того как его отец прошлой ночью отправился спать, молодой человек спустился в кабинет и установил свой холст. Полагаю, он мог в то же самое время добавить фальшивые тени. Будь я на его месте, то непременно тихонько спустился бы по лестнице рано утром, чтобы еще раз взглянуть на барометр перед заранее объявленным собранием всей семьи - просто чтобы убедиться, что стрелка продолжает подниматься. Если бы дверь кабинета была заперта, полагаю, он мог бы выкрасть ключ из кармана отца и потом вернуть его обратно.

- Дверь кабинета не запиралась, - лаконично заметил Лестрейд. - Как правило, лорд Халл закрывал ее, чтобы туда не ходили коты, но запирал дверь очень редко.

- Что касается тенен, то, как вы заметили, это всего лишь фетровые полоски. У Джори превосходная зрительная память - эти тени были бы именно на том месте в одиннадцать утра.., если бы его не обманул барометр.

- Но если он рассчитывал, что будет солнечная погода, зачем он положил фальшивые тени? - проворчал Лестрейд. - Солнце само положило бы их на нужное место, или вы раньше не обращали на это внимания, Уотсон?

Я был в замешательстве. Я посмотрел на Холмса, который был только рад принять участие в объяснении замысла преступника.

- Разве не понятно? В этом и заключается вся ирония!

Если бы солнце ярко светило, как предсказывал барометр, холст не позволил бы теням появиться на ковре. Нарисованные красками ножки столика не могут отбрасывать тени, понимаете? Он просто забыл про тени, потому что рисовал столик в тот день, когда было пасмурно и теней не было. И испугался, что отец увидит тени повсюду в комнате, поскольку барометр предсказывал их появление.

- Я все еще не понимаю, как Джори сумел попасть сюда таким образом, что Халл не заметил его, - покачал головой Лестрейд.

- Мне это тоже непонятно, - сказал Холмс - добрый старый Холмс. Сомневаюсь, что это было ему непонятно, что именно эти слова он произнес. Уотсон?

- Гостиная, где лорд Халл встретился со своей женой и сыновьями, соединяется дверью с музыкальным салоном, не так ли?

- Да, - сказал Лестрейд, - а в музыкальном салоне есть дверь, ведущая в будуар леди Халл, которая является следующей комнатой, если идти к задней части дома. Но из будуара можно выйти только в коридор, доктор Уотсон. Если бы в кабинет лорда Халла вели две двери, я вряд ли так поспешно примчался бы к Холмсу.

Лестрейд произнес все это тоном самооправдания.

- Ну, Джори вышел, разумеется, обратно в коридор, в этом нет сомнения, заметил я, - но отец не видел его.

- Чепуха!

- Сейчас я покажу вам, как это произошло, - сказал я, подошел к письменному столу и взял стоявшую там трость Халла. С тростью в руке повернулся к своим слушателям. - В тот самый момент, когда лорд Халл вышел из гостиной, Джори вскочил и бросился к двери в музыкальный салон.

Лестрейд изумленно посмотрел на Холмса, тот ответил инспектору взглядом, полным иронии. Я не понимал смысла этих взглядов, да и, говоря по правде, не придавал им значения. Я все еще не понимал скрытого смысла картины, которую рисовал. По-видимому, я был слишком увлечен воссозданием происшедшего.

- Он проскочил через дверь, соединяющую две комнаты, а потом через музыкальный салон в будуар леди Халл Там он подошел к двери, ведущей в коридор, и, чуть приоткрыв ее, осторожно выглянул. Если подагра лорда Халла зашла так далеко, что привела к гангрене, он успел бы за это время пройти не больше четверти коридора, и это еще оптимистичная оценка. А теперь обратите внимание, инспектор Лестрейд, я покажу вам ту цену, которую платит человек за злоупотребление крепкими напитками и обильной пищей.

Если у вас возникнут сомнения в моих словах, я готов провести перед вами десяток людей, страдающих подагрой, и каждый продемонстрирует те же симптомы, которые вы увидите сейчас. Прежде всего следите за тем, на что я обращаю свое внимание и где... С этими словами я медленно направился к ним вдоль комнаты, обеими руками сжимая набалдашник трости. Я высоко поднимал одну ногу, опускал ее, делал паузу, а затем повторял то же самое другой ногой. При этом я ни разу не оторвал своего взгляда от пола. Я перемещался между тростью и ногой, находящейся впереди.

- Да, инспектор, - кивнул Холмс, - уважаемый доктор совершенно прав. Сначала наступает подагра, затем развивается потеря равновесия, далее (если страдалец проживет достаточно долго) - характерная сутулость, вызванная тем, что приходится все время смотреть вниз.

- Джори очень хорошо знал, куда смотрит его отец, когда ходит, - сказал я. - Таким образом, то, что случилось этим утром, выглядит чертовски просто. Когда Джори подбежал к двери будуара, он взглянул в коридор, увидел, что взгляд отца, как всегда, устремлен на ноги и кончик своей трости, и понял, что ему ничто не угрожает. Он выскользнул в коридор прямо перед своим ничего не замечающим отцом и преспокойно вошел в его кабинет. Дверь кабинета, как сообщил нам Лестрейд, была открыта, да и вообще - чем рисковал Джори? Он находился в коридоре не больше трех секунд - а то и меньше. - Я замолчал. Пол в коридоре выложен мраморными плитами, не так ли?

Джори, должно быть, снял ботинки.

- У него на ногах были шлепанцы, - произнес Лестрейд каким-то странно спокойным голосом и вторично взглянул на Холмса.

- Ага, - сказал я. - Понятно. Джори вошел в кабинет намного раньше отца и спрятался за своей хитро задуманной декорацией. Затем он достал кинжал и стал ждать. Отец подошел к концу коридора. Джори слышал, как Стэнли обратился к нему, и ответ отца, что все в порядке. Далее лорд Халл вошел в свой кабинет в последний раз.., закрыл дверь и.., запер ее.

Оба пристально смотрели на меня, и теперь я понимая божественную власть, которую Холмс, должно быть, чувствовал в подобные моменты, говоря остальным о том, что мог знать лишь он один. И все-таки я должен повторить: мне не хотелось бы слишком часто испытывать это чувство. Мне кажется, что такое ощущение превосходства развратило бы подавляющее большинство людей - людей, не обладающих такой железной волей, какую имел мой друг Холмс.

- Кривоногий парень постарался как можно лучше укрыться за сделанной им декорацией до того, как отец запрет дверь, по-видимому, зная (или подозревая), что лорд Халл внимательно осмотрится вокруг, прежде чем запереть дверь и задвинуть засов. Он мог страдать от подагры и стоять одной ногой в могиле, но это вовсе не значит, что он был слеп.

- Стэнли говорит, что у него было отличное зрение, - сказал Лестрейд. - Я спросил его об этом почти сразу.

- Значит, Халл огляделся вокруг, - произнес я и внезапно увидел это, как, полагаю, случалось с Холмсом, - воссоздание происшедшего, основанное лишь на фактах и дедукции, превращалось в почти реальное зрелище. - Халл огляделся вокруг и не заметил ничего, что могло его встревожить. Кабинет был пуст, как обычно, если не считать его самого. Это на редкость просматриваемая во всех направлениях комната - я не заметил даже дверец в шкафах, а расположенные по обе стороны окна не оставляли темных уголков и щелей даже в такой пасмурный день.

Убедившись, что он один в кабинете, лорд Халл закрыл дверь, повернул ключ в замке и задвинул засов. Джори наверняка слышал, и как отец подошел к столу, и его тяжелое дыхание, когда он опускался на подушку кресла - человек, награжденный подагрой в такой стадии, садится, не выбирая мягкое место. Теперь Джори мог наконец выглянуть и посмотреть на отца.

Я поглядел на Холмса.

- Продолжайте, старина, - тепло заметил он. - У вас все получается великолепно. Прямо-таки первоклассно. - Я понял, что он говорит совершенно серьезно. Тысячи людей называли его холодным, и они были бы вообще-то правы, если бы у него не было еще и щедрого сердца. Холмс просто скрывал это лучше многих.

- Спасибо. Джори увидел, как его отец отложил в сторону свою трость и придвинул к себе две бумаги. Он не сразу убил своего отца, хотя мог бы сделать это. Во всем этом деле слишком много грустного, именно поэтому я отказываюсь войти в гостиную, где они собрались, даже за тысячу фунтов. Я не войду туда, разве что вы со своими людьми силой втащите меня.

- Откуда вы знаете, что он не убил своего отца сразу? - поинтересовался Лестрейд.

- Крик раздался через несколько минут после того, как в замке повернулся ключ и был задвинут засов. Вы сами сказали это, и я полагаю, что у вас собрано немало надежных доказательств. И все-таки от двери до письменного стола не больше двенадцати шагов. Даже для страдающего подагрой понадобится не более половины минуты, самое большее сорок секунд, чтобы подойти к креслу и сесть. Добавим к этому пятнадцать секунд на то, чтобы поставить трость там, где вы нашли ее, и положить перед собой два завещания.

Что было дальше?

Что произошло за последние одну или две минуты, за это короткое время, которое должно было казаться - Джори Халлу по крайней мере - почти бесконечным? Мне думается, лорд Халл просто сидел там, переводя взгляд с одного завещания на другое. Джори мог легко увидеть разницу между ними: разные оттенки бумаги ясно свидетельствовали об этом. Он знал, что его отец намерен бросить одно из завещаний в печку. Полагаю, Джори ждал, чтобы убедиться, какое именно он бросит в огонь. В конце концов оставалась вероятность, что, старый черт намерен был сыграть со своей семьей жестокую шутку. Может быть, он сожжет новое завещание и положит старое обратно в сейф, а затем выйдет из кабинета и скажет семье, что в сейфе спрятано новое завещание. Вы знаете, где находится его сейф, Лестрейд?

- Там, где пять книг в этом шкафу выдвигаются, - коротко ответил Лестрейд, указывая на полки библиотеки.

- В этом случае и семья, и старик остались бы довольны, - продолжал я, семья знала бы, что унаследованные ими деньги в безопасности, а старик лег бы в гроб, будучи уверенным, что ему удалось сыграть одну из самых жестоких шуток за все времена.., но он лег бы в гроб по Божьей воле, умер своей смертью, а не пал бы жертвой Джори Халла.

И в третий раз между Холмсом и Лестрейдом произошел обмен взглядами: полуизумленным и полубрезгливым.

- Сам я считаю, что старик всего лишь наслаждался собственным торжеством подобно тому, как в разгар рабочего дня можно предвкушать рюмку ликера после ужина или сладкое блюдо после долгого периода воздержания. Как бы то ни было, прошла минута, лорд Халл начал вставать из-за письменного стола.., но в руке он держал более темный лист и повернулся к печке, а не к сейфу. Какие бы надежды он ни питал, с этого момента Джори больше не колебался. Он выскочил из укрытия, мигом преодолел расстояние между кофейным столиком и письменным столом и вонзил кинжал в спину отца еще до того, как тот успел встать.

Думаю, вскрытие покажет, что лезвие перерезало правый желудочек сердца и вонзилось в легкое - этим объясняется большое количество крови, хлынувшей на поверхность стола. Это объясняет также, почему лорд Халл сумел закричать перед смертью, и одновременно кладет конец творчеству мистера Джори Халла.

- Что это значит? - спросил Лестрейд.

- Запертая комната - плохое дело, если только вы не собираетесь выдать убийство за самоубийство, - сказал я, глядя на Холмса. Он улыбнулся и кивнул, соглашаясь с собственным афоризмом. - Джори никогда не хотел, чтобы все обернулось таким образом.., запертая комната, закрытые окна, человек вонзает нож в такое место, куда сам, считал он, никогда не может его вонзить. Думаю, Джори никак не рассчитывал, что его отец умрет, издав предсмертный крик. Он предполагал заколоть отца, сжечь новое завещание. Позже перерыть стол, открыть одно из окон и выпрыгнуть и него. Затем он вошел бы в дом через черную дверь, занял свое место под лестницей, и, когда тело было бы наконец обнаружено, все походило бы на ограбление.

- Но не для адвоката лорда Халла, - покачал головой Лестрейд.

- Не исключено, адвокат счел бы за лучшее помалкивать, однако... - Холмс сделал паузу, а затем добавил с улыбкой: - Готов поспорить, что наш друг, наделенный "артистическим талантом, намерен был кое-что прибавить. Из опыта мне известно, что наиболее талантливые убийцы почти всегда пытаются запутать следствие, уводя его от места преступления с помощью таинственных следов. Холмс издал какой-то странный звук, больше похожий на хрип, чем на смешок, и посмотрел на ближнее к нам с Лестрейдом окно. - Думаю, мы все согласны с тем, что это убийство казалось бы подозрительно удобным для наследников, особенно принимая во внимание обстоятельства. Но даже если бы адвокат поднял шум, доказать бы ничего не удалось.

- Лорд Халл своим криком все испортил, - сказал я, - так же как он портил все в течение всей своей жизни. Весь дом пришел в движение. Джори был, по-видимому, в состоянии полной паники, замер на месте, как это случается с оленями, попавшими под яркий свет. Положение спас Стивен Халл.., или по крайней мере обеспечил алиби брату, который должен был сидеть под лестницей; когда убили отца, Стивен выскочил из музыкального салона в коридор, выбил дверь и успел, должно быть, шепнуть Джори, чтобы тот немедленно бежал вместе с ним к столу - создать впечатление, будто они взломали дверь вместе... Я замолчал, словно пораженный молнией. Лишь теперь я понял смысл взглядов, которыми обменивались Холмс и Лестрейд. Я понял, что увидели они с того самого момента, когда я показал им место, где скрывался убийца: сделать это в одиночку невозможно.

Убить - да, но все остальное...

- Стивен сказал, что они с Джори встретились у двери кабинета, - медленно произнес я. - Что он, Стивен, взломал дверь, что они вместе вбежали в кабинет и вместе обнаружили мертвое тело. Он солгал. Он мог сделать это, чтобы спасти брата, но лгать так умело, когда неизвестно, что случилось в действительности.., кажется мне...

- Невозможным, - закончил Холмс. - Вот слово, которое вы ищете, Уотсон.

- Значит, Джори и Стивен задумали убийство вместе, - произнес я. - Они планировали его вместе.., и в глазах закона оба виновны в убийстве своего отца! Боже мой!

- Нет, вы ошибаетесь, Уотсон, - сказал Холмс тоном какой-то странной доброты. - Виновны все, все четверо.

От удивления у меня приоткрылся рот.

Холмс кивнул.

- Сегодня утром, Уотсон, вы продемонстрировали удивительную проницательность. Говоря по правде, вы горели детективным огнем, который, я уверен, вы больше никогда не сможете воспроизвести. Снимаю перед вами шляпу, дорогой друг, как перед человеком, сумевшим выйти за рамки своей обычной натуры, не важно, что на такое короткое время. Однако в одном вы остались тем же добрым человеком, которым были всегда. Вы понимаете, насколько хорошими могут быть люди, но вы не имеете представления, какими отвратительными они бывают.

Я молча, почти униженно посмотрел на него.

- Я не хочу сказать, что в этом доме мы встретимся с плохими людьми, если даже половина того, что говорили о лорде Халле соответствует истине, продолжал Холмс. Он встал и начал в раздражении расхаживать по кабинету. - Кто подтверждает, что Джори был вместе со Стивеном, когда взламывали дверь? Джори и, конечно, Стивен. Но в этом семейном портрете есть еще два лица. Одно принадлежит Уильяму, третьему брату. Вы согласны, Лестрейд?

- Да, - кивнул инспектор. - Если события развиваются в соответствии с нарисованной нами последовательностью, Уильям тоже замешан в них. Он утверждает, что успел спуститься до середины лестницы, когда дверь была взломана, а Стивен и Джори уже вбежали в кабинет, причем Джори немного опережал брата.

- Как интересно! - воскликнул Холмс, сверкнув глазами. - Стивен взламывал дверь - как и надлежит самому молодому и сильному из братьев, - и по логике действий можно ожидать, что в комнату он должен ворваться первым. И тем не менее Уильям, находясь на середине лестницы, видит, что первым в кабинет врывается Джори. Интересно почему? Как вы думаете, Уотсон?

Я покачал головой, ничего не понимая.

- А теперь задайте себе вопрос, чьи именно свидетельства имеют наибольший вес, на кого мы можем положиться. Ответ прост: все это видел лишь один человек, не являющийся членом семьи Халл, - камердинер лорда Халла, Оливер Стэнли. Он подошел к перилам галереи в тот момент, когда в кабинет вбежал Стивен, как и должно быть, потому что Стивен был единственным, кто взламывал дверь. Но Уильям находился на середине лестницы и, следовательно, наблюдал за происходящим под более благоприятным углом зрения. Он утверждает, что Джори, вбежал в кабинет, опередив Стивена. Уильям сказал это потому, что он увидел Стэнли и знал, что должен сказать. Все сводится вот к чему, Уотсон: мы знаем, что Джори находился в кабинете. Поскольку два других брата утверждают, будто он был снаружи, значит, между ними по меньшей мере существует предварительная договоренность. Но вы сами сказали, что, судя по тому, как гладко все протекало, это нечто гораздо более серьезное.

- Заговор, - сказал я.

- Да. Теперь вспомните, Уотсон, как я задавал вам вопрос, верите ли вы, что все четверо молча вышли из гостиной, не сказав друг другу ни единого слова после того, как услышали щелчок ключа в двери кабинета.

- Да. Теперь я вспоминаю.

- Все четверо. - Он взглянул на Лестрейда, который кивнул, и снова повернулся ко мне. - Мы знаем, что Джори приступил к своему делу в тот момент, когда старик вышел из гостиной, для того чтобы успеть к дверям кабинета раньше его. Но все четверо - включая леди Халл - утверждают, будто они находились в гостиной, когда лорд Халл запер дверь своего кабинета. Убийство лорда Халла было совершено всей семьей, Уотсон.

Я был слишком потрясен, чтобы сказать что-нибудь. Я посмотрел на Лестрейда и увидел на его лице выражение, которого прежде никогда не видел и не видел потом: усталую, болезненную гримасу.

- Что их ждет? - спросил Холмс едва ли не сочувственно.

- Джори, несомненно, повесят, - ответил Лестрейд. - Стивен будет приговорен к пожизненному заключению. Уильям Халл, может быть, тоже получит пожизненное заключение, но скорее всего его отправят на двадцать лет в Бродмор, а это хуже смерти.

Холмс наклонился и погладил холст, растянутый между ножками кофейного столика. Послышался странный хриплый мурлыкающий звук.

- Что касается Леди Халл, - продолжил Лестрейд и вздохнул, - то она проведет, по-видимому, следующие пять лет своей жизни в Бичвуд-Мэнор, который известен среди его заключенных как "дворец сифилитиков". Правда, поговорив с леди Халл, я полагаю, она сумеет найти другой выход из положения. Думаю, этот выход предоставит ей настойка опия, принадлежавшая ее мужу.

- И все потому, что Джори Халлу не удалось нанести точный удар, - заметил Холмс и вздохнул. - Если бы старик проявил благородство и сумел умереть молча, все было бы в порядке. Джори докинул бы кабинет, как считает Уотсон, через окно, захватив с собой, разумеется, свой холст.., не говоря уже о мишурных тенях. Вместо этого лорд Халл встревожил весь дом. Все слуги побывали в кабинете, оплакивая мертвого хозяина. Семья не знает, что предпринять. Как жестоко обошлась с ними судьба, Лестрейд! Насколько далеко находился констебль, когда Стэнли позвал его?

- Ближе, чем вы думаете, - сказал Лестрейд. - Говоря по правде, он спешил к двери дома. Он совершал свой обычный обход участка и услышал крик. Да, им действительно не повезло.

- Холмс, - спросил я, чувствуя себя более уверенно в прежней роли, откуда вы знали, что констебль был совсем рядом?

- Все очень просто, Уотсон. Если бы не было констебля, семья разогнала бы слуг на те несколько секунд, необходимых, чтобы убрать холст и фальшивые тени.

- А также приоткрыть по крайней мере одно окно, пожалуй, - добавил Лестрейд необычно спокойным голосом.

- Они могли забрать холст и тени, - внезапно сказал я.

Холмс повернулся ко мне.

- Пожалуй, - кивнул он.

- Перед ними был выбор, - сказал я ему. - У них было достаточно времени, чтобы сжечь новое завещание или убрать фальшивую декорацию... Это должны были сделать Стивен или Джори, разумеется, за те мгновения, когда Стивен взламывал дверь. Они, если вы правильно оценили их характеры, - а я считаю, что вы правы, - решили сжечь завещание и надеяться на удачу. Я полагаю, Стивену едва хватило времени сунуть завещание в печку.

Лестрейд повернулся, взглянул на печку и снова посмотрел на нас.

- Только человек с такой черной душой, как у Халла, нашел в себе силы закричать с приближением смерти, - сказал он.

- И только такого черного человека, как Халл, мог убить собственный сын, добавил Холмс.

Он переглянулся с Лестрейдом, и снова что-то промелькнуло между ними, что-то бессловесное, из чего меня исключили.

- Вам когда-нибудь доводилось сталкиваться с нечто подобным?

- спросил Холмс, словно подхватывая нить прежнего разговора.

Лестрейд отрицательно покачал головой.

- Однажды я оказался совсем близко, - сказал он. - В дело была вовлечена девушка, причем она вряд ли была виновата. Но все-таки.., это было только один раз.

- А здесь их четверо, - добавил Холмс, понимая все, что имел в виду Лестрейд. - Четыре человека, над которыми издевался мерзавец, которому уже шесть месяцев следовало лежать в могиле.

Наконец я понял, о чем они говорят.

Холмс перевел на меня взгляд своих серых глаз.

- Как вы считаете, Лестрейд? Это дело раскрыл Уотсон, хотя он не сумел увидеть все осложнения. Позволим Уотсону принять решение?

- Согласен, - проворчал Лестрейд. - Только пусть поторопится. Мне хочется уйти из этого проклятого кабинета.

Вместо ответа я наклонился, поднял фетровые тени, свернул их в комок и сунул в карман пальто. Поступив так, я испытывал какое-то странное чувство вроде того приступа лихорадки, который едва не прикончил меня в Индии.

- Молодец, Уотсон! - воскликнул Холмс. - Вы успешно провели свое первое расследование, стали соучастником убийства - и все это еще до завтрака! Вот это сувенир и для меня - подлинный Джори Халл. Сомневаюсь, что на холсте стоит его подпись, но нужно быть благодарным богам, посылающим нам такие дары в дождливые дни.

Своим перочинным ножом он отделил холст, приклеенный к ножкам кофейного столика. Холмс проделал все это очень быстро, меньше чем за минуту, и засунул трубочку холста в глубокий карман своего пальто.

- Это нарушает все правила юриспруденции, - проворчал Лестрейд, но все-таки подошел к одному из окон и после недолгого колебания, выдвинув задвижки, на полдюйма приоткрыл его.

- Лучше скажем, что мы исправили юридическую ошибку, - произнес Холмс голосом, едва ли не исполненным ликованием. - Ну что же, джентльмены, пошли?

Мы подошли к двери. Лестрейд открыл ее. Один из констеблей спросил, сумели ли мы добиться успеха.

При иной ситуации Лестрейд поставил бы его на место, однако на этот раз всего лишь заметил:

- Похоже, что это была попытка ограбления, превратившаяся в убийство. Я увидел это сразу, конечно, Холмс - секунду спустя.

- Очень жаль! - осмелился добавить второй констебль.

- Это верно, - согласился Лестрейд, - но по крайней мере крик умирающего старика спугнул вора, прежде чем он успел что-то украсть. Продолжайте работу.

Мы вышли в коридор. Дверь, ведущая в гостиную, была открыта, но я опустил голову, когда мы проходили мимо. Холмс, разумеется, заглянул в гостиную; он не мог не сделать этого. У Холмса просто такой характер. Что касается меня, я не видел ни одного из членов семьи и не хотел видеть. Холмс снова начал чихать его четвероногий друг вился вокруг ног, самозабвенно мяукая.

- Пошли отсюда поскорей, - сказал Холмс и направился к выходу.

***

Час спустя мы были уже дома, на Бейкер-стрит, 221 б, и занимали те же места, что и в тот момент, когда к дому подъехал Лестрейд: Холмс сидел у окна, я - на диване.

- Ну, Уотсон, - спросил наконец Холмс, - как вы будете спать сегодня ночью?

- Как бревно, - сказал я. - А вы?

- Я тоже, - ответил он. - Я так рад, что мы отделались от этих проклятых котов!

- А как, по-вашему, будет спать Лестрейд?

Холмс посмотрел на меня и улыбнулся.

- Этой ночью плохо. Всю неделю, пожалуй, будет спать не слишком хорошо. Но в конце концов он справится с собой. Среди многих своих талантов Лестрейд обладает превосходной способностью забывать прошлое.

Я рассмеялся.

- Посмотрите, Уотсон! - воскликнул Холмс. - Какое зрелище!

Я встал и подошел к окну, почему-то ожидая снова увидеть Лестрейда, подъезжающего к дому. Вместо этого я увидел, как из-за облаков показалось солнце, заливая Лондон ослепительным вечерним светом.

- Видите, солнце все-таки показалось, - сказал Холмс. - Великолепно, Уотсон! Приятно все-таки жить на свете! - Он взял скрипку и начал играть, освещенный солнцем.

Я подошел к барометру. Увидел, что стрелка падает, и рассмеялся так громко, что упал на диван. Когда Холмс спросил - с легким раздражением, - в чем дело, я только покачал головой. Говоря по правде, я не уверен, что он меня понял. Его ум работал не так, как у остальных людей.