"Госпожа моего сердца" - читать интересную книгу автора (Кинсейл Лаура)

Глава 13

Если для Меланты одежда из полотна (с украшениями или без них) была достаточно естественной и обычной, то для Рука она являлась своеобразной роскошью. Ему очень редко удавалось побыть без лат — так за последние две недели он не снимал их ни днем, ни ночью. Сейчас же выпала редкая возможность немного расслабиться и отдохнуть от постоянно режущего подмышкой шва куртки, которую он носил под доспехами и кожа которой, завернувшись в одном месте по шву, сильно натерла ему тело. Ему не приходилось теперь ощущать постоянное давление впивающихся в ногу ремней на икрах и задней части бедер, постоянной давящей тяжести брони на каждый дюйм своего тела. Он чувствовал такую легкость, словно был сам сделан из пуха.

В голове он тоже ощущал не меньшую легкость, однако по другой причине — всю вторую половину дня он провел у Генри за столом. Рук отправился туда один, а принцесса Меланта осталась в их комнате. Глядя на очередную порцию вина, налитого в его кубок, он думал о ней, и его охватывало теплое чувство.

Обстановка в зале была явно холостяцкой — полно охотничьих собак, оружия, нет никого, кто бы навел порядок или удерживал гостей от недостойных забав. После обильной, но достаточно простой еды, никто и не подумал выйти из-за стола, чтобы отправиться на богослужение или во двор для тренировки. Вместо этого они просидели в зале весь остаток дня, рассуждая об охоте и сражениях, споря о достоинствах и недостатках бордосской и германской стали и временами затевая борьбу либо между собой, либо с переполненными энтузиазмом дамами.

Рук не стал участвовать в обсуждении лучших сортов стали, хотя к нему все время обращались, желая узнать его мнение по этому вопросу. Он старался больше слушать, чем говорить сам. У присутствующих была неутомимая буйная энергия юности. Они много говорили об оружии и сражениях, но при этом чувствовалось, что они знакомы с дисциплиной не более, чем необученные дворняжки. Им не приходило в голову, что именно потому, что они так долго сидят за столом, пьют вино и говорят о ратных делах, они, следовательно, сами-то и не знакомы с высоким военным искусством. Со временем он, возможно, и мог бы сделать кое-что достойное из этого сброда, сейчас же рассчитывать на что-нибудь путное явно не следовало. Они слишком упивались собой и своей значимостью, чтобы им можно было доверять.

Да, будут сделаны во-время бойницы в стенах или нет, но Джефри Торбекский быстро покончит с этой детской ватагой, когда вернется из Гасконии. Впрочем, какие бы чувства Рук не испытывал, но сейчас, находясь в одиночестве и имея на руках принцессу Меланту, он ни в коем случае не собирался ворошить это осиное гнездо.

Он сидел за столом, по возможности отмалчивался, хотя, конечно, не до такой степени, чтобы показаться нелюбезным. Поэтому он смеялся вместе со всеми, пил достаточно много и покинул компанию довольно поздно.

Уже начали сгущаться сумерки, когда он наконец-то вернулся. Меланта, буквально обезумев от ожидания, была в ярости. Она поднялась и медленно направилась к Руку, которого пропускал в этот момент слуга, освещая ему проход целой охапкой свечей. Словно нежная возлюбленная, Меланта красивым движением обхватила его за плечи, встала на цыпочки и прошептала по — французки в самое ухо:

— Здесь есть потайные «глазки». Он стал смотреть на нее. В сгущающихся сумерках его лицо стало очень привлекательным, от него сильно пахло вином. Воспринял ли он ее предупреждение и услышал ли он ее вообще, было неясно. Он лишь глубоко вздохнул и тоже обнял ее. Вскоре его руки опустились на ее бедра.

— Я уже стар, — сказал он печально. Меланта жестом приказала слуге удалиться.

Она намеревалась теперь как-нибудь указать сэру Руку на резную маску в стене, в которой были устроены потайные «глазки», но колебалась.

— Стар, — снова пробормотал он. — Три десятка лет.

Она отстранилась от него.

— Не старше меня, — ответила она по-французски. — Так что пощади мои чувства и не говори более об этом. Проходи и садись.

За ней наблюдали целый день. Она боялась говорить ему открыто даже по-французски. А поскольку она раньше никогда не видела его в состоянии изрядного подпития, то сейчас не знала, насколько от него можно было ожидать разумности и сдержанности. Может быть, лучше постараться сделать так, чтобы он как можно меньше говорил? Уложить его поскорее спать?

Она взяла его за руку. Их пальцы переплелись. Вместо того чтобы сесть на кровать, он уставился на нее с таким выражением, словно это была могила его любимой верной борзой, которую он давным-давно потерял. Он потряс своей головой, освободил руку и потянулся за мечом, лежавшим поверх его доспехов.

— Дверь, — сказал он по-английски. — Ради вашей безопасности, моя госпожа.

— Да, да, безопасности! — ответила она шутливым тоном, делая вид, что воспринимает его слова как балагурство. — А что мне даст большую безопасность, чем твои крепкие объятия? Любовь моя, давай же, поспеши лечь в постель.

— В постель? — его взгляд прояснился, и он остановился на полпути к кровати.

Она кивнула, продолжая улыбаться в направлении масок на стене. Он лишь продолжал смотреть на нее с преувеличенным вниманием выпившего человека.

— Моя любовь, моя услада… — она снова обхватила его шею своими руками и так навалилась на него, что он инстинктивно сделал шаг назад. — Сладкий мой, не будем же терять времени на болтовню. Я вся пылаю и не могу себя сдержать. Я жажду — ну поцелуй же скорее. — Она с горячностью снова приникла к нему, с силой прижимаясь и опять выводя его из равновесия. Затем она обрушила на него целый шквал ласк, целуя шею и подбородок, и все время оттесняя его к стене. Он вынужден был отступать, чтобы не упасть, и вскоре оказался прижатым спиной к стене под масками со смотровыми глазками.

Прежде чем она успела указать ему на них, теперь уже не опасаясь, что ее будет видно оттуда, он вдруг крепко сжал ее в своих объятиях. Она покачнулась. Его руки опустились к ней на поясницу и, удерживая от падения, потянули, крепко прижимая к его телу. Из его груди вырвался хриплый стон, и он припал губами к ее шее. Она ощутила в нем желание и похоть.

Это явно была уже не игра. В его поведении больше не ощущалось навязываемого самому себе монашеского самоограничения. Его пальцы страстно впились в ее тело, в ее ягодицы, лаская и сжимая их. Еще ни один мужчина не осмеливался это делать с ней. Он с силой вдавил колено между ее ногами, заставляя ее развести их в стороны, словно она была гулящей девкой, потаскухой, которая почему-то вдруг заупрямилась в последний момент.

Меланта почувствовала, как его руки дотронулись до места, которое у нее никто вообще не трогал, и резко выдохнула. Он откинул голову, прислонившись затылком к стене, но по-прежнему крепко держал ее, не отпуская. Его бедра и нижняя часть тела страстно рванулись к ее телу, бесстыдно скользя и с силой прижимаясь к ней. Поцелуи она изведала и хорошо освоила в придворных играх флирта и интрижек, но еще никогда ей не доводилось ощущать жесткость и тяжесть мужского члена в таком жутком порыве. Опыт интимного общения со своим, намного старше ее, мужем был совсем другим, скорее, доставлявшим ей неудобство и тщательно скрывавшимся ее равнодушием. К тому же, это было уже так давно. Поэтому теперь все, что происходило с ней, было для нее совершенно новым и необычным. По ней вдруг пробежала восхитительно приятная волна. Это грубое прикосновение вдруг наполнило ее восторгом, низменные телесные пороки показались милыми и желанными. Она позволила чувству захватить себя и превратилась в самую обыкновенную девицу-простолюдинку, в его девку-любовницу, такую же легкомысленную и непритязательную, как все эти деревенские девы, любовь которых забывается мужчинами, как только те встают с кровати.

Он был безнадежно пьян. Она понимала это, но не стала сопротивляться или возражать, когда ощутила его жадные ищущие губы. Он страстно припал к ее губам, проникая внутрь ее своим языком, смело и уверенно, и обдавая винным дыханием. Она пустила его язык и встречным движением бедер прижалась к нему, признавая и приветствуя его желание.

Его руки двинулись по ее телу, скользя вверх и вниз, от бедер к груди.

— Я видел, — промолвил он, отрываясь от ее губ, — ваше белое тело. — В его голосе звучало восхищение. — Под вашей одеждой.

Она засмеялась, откинула голову назад.

— И как, я хороша собой?

— Восхитительна, — прошептал он, продевая пальцы сквозь ее волосы. — Клянусь Богом, восхитительна.

Сверху послышалось женское хихиканье, тихое, но явно различимое. Его руки рванулись прочь от Меланты. Он дернулся, выпрямился и стал с возмущенным удивлением осматривать комнату.

Меланта сжала руку в кулак и засунула этот свой кулачок ему под подбородок, заставляя поднять голову. Из потайных глазков в их затемненную комнату падал неясный свет, образуя слабые, но заметные тени на масках.

Она не знала, поймет ли он в этом состоянии, что все это означает. Но в тот самый момент, когда она уже собиралась прошептать объяснения, странное сияние вдруг исчезло — это наблюдатель снова приник к глазкам и заслонил собою свет. Сэр Рук напрягся, повернулся боком к стене и, опершись плечом о нее, стал пристально вглядываться.

— Чтоб они горели вечным огнем, — выдохнул он наконец.

Она быстро накрыла ладонью его рот и, приблизившись к самому уху, еле слышно произнесла:

— Здесь мы им не видны, но они могут слышать нас.

Он немедленно стал осматривать комнату поверх ее головы. Оказывается, вино не утопило его способности быстро и здраво рассуждать, когда дело шло о безопасности. Он быстро сообразил, что в стенах должны быть и другие глазки, предназначенные для того, чтобы избежать образования «мертвой зоны». Меланта уже давно обнаружила вторую смотровую щель и сумела закрыть ее, как бы случайно слишком далеко потянув кроватный полог. Теперь это место оттуда также не просматривалось.

Его ресницы задрожали. На него снова опускался винный угар. Он посмотрел на нее, затем с усилием заморгал, словно пытаясь отогнать от себя тяжелую сонливость, которая случается у людей на марше, Она скромно откинула черную прядь волос, упавшую ему на лицо. Хоть и наглая из нее вышла девка, но все же…

— Я приготовлю постельку, мой распрекрасный господин, и уложу тебя спать. Пошли.

Если бы он не был так пьян, то нашел бы способ достойно разобраться с этими шпионскими щелями. По крайней мере, он уже было намеревался прикрыть их, когда она отвлекла его и задула все свечи. Теперь оставался только свет огня камина, который образовал малиновую дугу над складками ее платья. Платье имело низкий вырез, почти обнажая ее плечи и большую часть спины. Она повернулась, ее волосы водопадом устремились вниз, ему стала видна верхняя линия ее груди. Он почувствовал, что снова погружается в сладкую истому желания, и тут вдруг вспомнил, что с ее стороны это всего лишь игра, чтобы обмануть шпионов за стеной.

Обмануть их было бы легче, если бы в комнате было совсем темно, но горел огонь. Он мог бы загасить его и занять место у двери, сторожа проход, но ему никак не удавалось сосредоточиться на той последовательности действий, которые нужно было предпринять. Она сама, как малиновый огонь, слепила и отвлекала его. Его тело казалось невесомым. Он позволил ей стащить с себя одежду через голову. Он успел испытать стыд за те многочисленные шрамы и небольшие боевые увечья, которые покрывали его тело и делали, по его мнению, недостойным ее красоты и изящества. А тут еще и его похотливость. Но легкость в голове заставила его снова переключить свое внимание на нее.

Она набросила ему на плечи нагретую у огня накидку, и он обернулся ею. Меланта встала рядом с ним на колени и стала раздевать его. Ее руки двинулись по икрам, бедрам. Она сейчас совсем походила на заботливую жену. Он чувствовал полную беспомощность перед нею и перед тем, что она станет делать в следующий момент. Как много он все же выпил. Совсем не способен теперь ничего сообразить.

— Я очень редко употребляю так много вина, — пробормотал он.

— Увы, но это, надеюсь, не нанесло тебе ущерба на сегодняшнюю ночь. — Она дотронулась до него под накидкой, смело и ласково. Он инстинктивно втянул в себя воздух и схватил ее за запястье.

— Все в порядке! — засмеялась она и стала гладить его своей мягкой ладонью, несмотря на его сопротивление.

— Моя госпожа… — сумел наконец вымолвить он.

Она встала на колени на сплетенный из тростника коврик и другой рукой обхватила его за шею.

— Ты целый день называл меня своей девкой, так что теперь не обессудь, что я ею стала.

Затем она приблизилась к нему почти вплотную и прошептала:

— Эти шпионы должны видеть любовные игры, а то они заподозрят что-нибудь.

Они должны видеть это? Ему показалось странным, зачем обязательно сегодня им надо было все увидеть. Здесь была какая-то ошибка, но он не смог додумать это, так как ее рука все гладила его там, и он терял последние остатки разума. Движения ее руки были не очень нежными и совсем неумелыми, так что она даже причиняла ему боль. Но ведь это была ее рука. Ее тело почти соприкасалось с ним. Наверное, поэтому ему было так тяжело дышать, каждый вздох требовал огромного усилия.

— Ты бесстыдна… — промолвил он наконец. — А… Мария и Иисус.

Она спрятала свое лицо у него на плече, но не прекратила своего в высшей степени нецеломудренного поведения. Затем она высвободила свою руку и, захватив его ладонь в свою, положила его руку себе на живот. После этого она замерла в ожидании. Странно, но все это получилось у нее совсем неумело и даже как-то невинно.

Его сила воли была побеждена, оборона рухнула. Он встал и поднял ее на руки. Дальше его конечности действовали как бы сами по себе, отдельно от его головы. Он уложил ее в кровать. Накидка слетела с его плеч. Он лег рядом с ней.

Затем снова отпустил ее, сел и стал задергивать полог, укрываясь от смотровых глазков.

Он все же нашел в себе силы больше не ложиться и остался сидеть. Он просидит так до тех пор, пока огонь не потухнет. Тогда в темноте он возьмет свой меч, подойдет к двери и уляжется поперек входа. А до тех пор он будет молиться. Он даже попытался начать это делать, обхватив колени руками и упершись в них лбом, но его голова была затуманена вином и страстью, и у него ничего не вышло.

Тогда он решил, что будет думать о другом. О важных вещах. Например, о том, что он будет делать, когда обнаружат сокола. О том, как далеко за Лиерпуль могла распространиться чума, если только она вообще вышла за его пределы.

Ее нога была прижата к его ноге. Он почувствовал, как она приподнимается. Меланта села рядом с ним, прижалась губами к его уху. Все мысли исчезли из его головы.

— Я больше не могу себя сдерживать, — прошептал он. — Госпожа, я пьян. Не целуйте меня больше.

— Я не нравлюсь тебе? — пробормотала она.

— Вы убиваете меня, моя госпожа. — Он отвернулся. — Вы туманите мой рассудок. Я обесчещу вас.

Она прижалась лбом к его обнаженному плечу и провела пальцем по его спине.

— Я желаю этого, — сказала она так тихо, что он с трудом расслышал ее.

— Нет, я не сделаю этого.

Ее рука легла на его руку. Она стала раскачивать его, все еще упираясь лицом в его плечо — совсем как ребенок, который просит позволить ему сделать что-то.

— А, госпожа. Я слишком люблю вас.

Ее рука соскользнула, но сама она осталась в той же позе, по-прежнему упираясь головой в его плечо.

— Никто никогда не узнает об этом, — произнесла она сдавленным голосом. — Один раз. Только один раз. Этой ночью.

— Моя прекрасная госпожа. В вас иногда вселяется какой-то дьявольский дух и говорит вашим языком. Он прельщает меня тогда и манит сделать то, чего я не могу.

— Это не демон. Это я сама. — Ее рука снова скользнула к нему и сжала его ладонь. — Я была так одинока. Ты не можешь себе представить. — Она сжимала его пальцы. — Я этого не ощущала в полной мере, пока не встретила тебя.

— Моя ласточка, моя драгоценная госпожа. У меня же есть жена.

Она замерла.

— Из-за этого, из-за своей жены ты отвергаешь меня?

— Из-за жены. И из-за того, что я обесчещу вас.

— Ты все еще ее любишь? Он усмехнулся.

— Вот уже тринадцать лет прошло с той поры. Я не могу даже вспомнить ее лицо. Но ведь она мне жена, перед Богом и людьми, так как мы обвенчались по всем нашим законам.

— Мне казалось, она стала монахиней.

— Да, — согласился он.

Она приподняла голову. В темноте за тяжелыми занавесями он совсем не видел ее, а мог только чувствовать.

— Но я еще никогда не прелюбодействовал и не нарушал своего слова и своих клятв. — Он замолчал, затем сжал ее руку и продолжил. — Я имел в виду свое тело, не мысли.

Она стала гладить его волосы, затем спину.

— Что только они делают с тобой, эти святоши? — сказала она грустно. — И ты никогда не сомневался в том, что это справедливо: жить в браке и, тем не менее, быть обязанным хранить целомудрие? И ты так жил все это время с тех пор?

— По правде говоря, я жил с мыслями о вас. — Он отстранился от нее. — Когда я спал и когда я бодрствовал, я думал о вас. Иначе я бы давно умер от отчаяния. Только мысли о вас позволяли мне выносить свою непорочность. — Он потряс головой. — Я не монах. Уверяю вас, госпожа.

Она удивленно засмеялась.

— Это я-то помогала тебе оставаться непорочным? Да ты подшучиваешь надо мной.

— Я дал клятву верности вам еще тогда, в Авиньоне. Когда вы прислали мне те камни. Наверное, я тогда был не в себе, но как бы там ни было, я поклялся своей жизнью вам в верности. Я продал меньший из изумрудов и купил коня и доспехи. Затем я стал участвовать во всех турнирах, чтобы завоевать побольше призов. Затем, скопив немного средств, я поступил на службу моему сеньору. Я выбрал себе герб в виде вашего сокола и цвет от вашего камня. Когда мое тело смущало меня, я думал о вас и об Изабелле, моей жене. Я думал о том, как вы обе были чисты, невинны и добродетельны, насколько вы превосходили меня, и о том, что я должен иметь ради вас обеих, потому что я был ее мужем и вашим слугою.

— О Боже, — прошептала она. — Твоя жена и я? Невинные и чистые? Да ты совсем слеп.

— А что еще мне оставалось делать? — он прижал руки к глазам. — Конечно, все совсем не так. Теперь, когда… — он резко оборвал себя.

— Когда ты узнал меня ближе, — продолжила она каким-то таким тоном, что он не понял, означает ли это усмешку, грусть или горечь. А может быть все вместе.

— Я люблю вас, моя госпожа, — произнес он сдавленным голосом. — Это я знаю наверняка. Люблю душой и телом, хотя я знаю, что не имею на это никакого права — ведь вы так высоки, — он с шумом сглотнул. — Я не смогу достичь вас и от этого меня сжигает адское пламя. Да простит меня Господи за такие слова. Сейчас я пьян и не совсем себя сдерживаю.

Она легла рядом с ним, совсем близко, частично даже на него и обхватила его рукой.

— Ты любишь меня? — прошептала она прерывающимся голосом и с таким сильным волнением, что он быстро повернул к ней свое лицо, хотя и ничего не видел.

Он поднял руку и, отвечая на ее жалобную просьбу, прозвучавшую в ее голосе, провел пальцем по ее лицу.

— Как сумасшедший.

— О, — вырвалось у нее, и она снова уткнулась лицом в его плечо. — Вчера ты считал меня ведьмой.

— Да, а сейчас ты полная соблазнов девица, а через мгновение станешь надменной принцессой и еще Бог знает кем, чтобы мучить и терзать меня.

— Твоей любовницей.

— Нет, госпожа. — Он начал вставать. Она ухватилась за него, заставляя остаться с нею.

— Нет. Не уходи.

— Я буду на часах у двери.

— Нет, я не смогу заснуть, если ты будешь так далеко, и я не смогу к тебе прикасаться во сне.

— Госпожа, — ответил он, — если принять во внимание, сколько часов сна вы провели или еще проведете во сне, эта ночь не покажется вам такой уж большой потерей.

Она все не отпускала его.

— Я не могу спать. — Ее голос был мягким и спокойным, но пальцы сжимали его с настоящим отчаянием.

— Великий Боже! Да неужели вы хотите, чтобы я пролежал рядом с вами всю ночь в постели? Поимейте жалость ко мне!

— Не могу. — Она все не отпускала его. Напротив, стала потихоньку тянуть назад — в постель. — Не могу пожалеть. Умоляю, останься.

— Хорошо, — сказал он снова хриплым голосом. Он откинулся и лег. — Но только молю, не дотрагивайтесь до меня.

Она отпустила его и отстранилась всем телом. Она, наверное, разозлилась. Она так непостоянна в своем настроении, как бывает только у высоких особ. Но она требовала от него уж очень многого — лежать с ней рядом в постели, совсем без одежды, словно они поженились.

Она лежала совсем тихо, не двигаясь. Ему вдруг пришло в голову, что она плачет. Он затаил дыхание, но так ничего и не услышал.

Меланта сказала, что была одинока, пока она не нашла его. Он закрыл глаза. Он сам был одинок в жизни, живя между мечтою и реальностью. Сейчас им было обоим плохо — все из-за ее прихотей. Он злился на нее и даже ненавидел ее из-за этого. Но ненависть совсем не мешала любить ее. Оба эти чувства так сильно срослись, что трудно было понять, где что. Совсем так, как он бы не смог вразумительно объяснить, красива ли она или нет. Ни то, ни другое. Она как бы срослась с ним самим, а самим можно быть недовольным или нет, но нельзя бросить до самой могилы.

Он протянул к ней свою руку, нащупал ее волосы и положил на них ладонь. Она молчала. Тогда он медленно и осторожно начал продвигать руку к ее лицу. Он осторожно нашупал ее висок, ее брови. Щека, ресницы, теплые слезы.

— Я, кажется, не позволяла тебе щупать меня, когда это тебе заблагорассудится, — произнесла она резко.

Он повернулся и обнял ее.

— Я знал, что вы скоро снова станете высокородной принцессой, — сказал он с невеселой усмешкой. Он притянул ее и прижал к своей груди. — Моя госпожа-королева, ваши слезы пронзают мое сердце, как стрелы.

— Фу, — ответила она, — жалкий монах.

Он с такой силой прижал ее к себе, что у нее перехватило дыхание.

— Вы хотите мою честь? Я отдаю вам ее. Я сделаю эту глупость и несуразнобть, которую вы хотите от меня. Я стану прелюбодействовать с вами, моя госпожа, а потом… пусть меня судит и Небо и Ад, как они только пожелают.

Он почувствовал, как она повернула голову. Затем, после долгой паузы, вдруг как-то странно сказала:

— А если бы я стала твоей женой, то это бы не было грехом?

Он горько рассмеялся.

— Да, если бы я был королем Англии, и еще Франции, да вдобавок не женат.

Она подняла руки и обхватила своими ладонями его лицо.

— Слушай.

Необычная для нее настойчивость моментально взволновала его, и он весь превратился в слух. Он ждал, но она почему-то молчала. Ее пальцы нервно дрожали, она стала сжимать их в кулаки, а затем снова разжимать, касаясь его щек.

— Не знаю, как мне начать… Я боюсь, что нанесу тебе рану, причиню страдания. Мой дорогой и самый любимый, единственный и верный друг, неужели ты за все эти годы так и не понял, зачем я тогда обвинила тебя в Авиньоне?

Где-то в глубине души у него начало формироваться подозрение, но он еще плохо понимал, что оно означало, и покачал головой.

— Твоя жена… Ты думаешь, что ее отпустили и поместили в монастырь в Сент-Клауде? Да нет же, они поместили ее под стражей в святую конгрегацию в папской курии и призвали инквизиторов. И с тобой поступили бы точно так же, если бы выяснилось, что ты верил ее проповедям и откровениям. Они же не могли допустить того, чтобы женщина проповедовала, поясняла Святые Писания. Для них было неприемлемо уже то, что она могла требовать от тебя клятв против замужества.

— Боже, нет, — выдохнул он. — Нет же, ведь епископ… он сказал, что ей выделяется место в Сент-Клауде. Я же заплатил за него! И отдал на ее содержание своего коня и доспехи!

Она ничего не ответила. Он подумал о всех своих письмах к ней, о деньгах, которые посылал год за годом, не получая никакого ответа.

— О, Мария, Мария, матерь Божья… где же она?

Он сел.

Она приподнялась, продолжая гладить его Щеки.

Рук застонал. Он отпустил ее руки, которые 'машинально схватил раньше, и обнаружил, что ему нечем дышать.

— Она в тюрьме?

Но он сам уже знал, что она не в тюрьме. Молчание Меланты, то, как она вдруг опустила руки, подтвердило это.

— Я не уберег ее. — Его тело вдруг затряслось, он сжимал и разжимал кулаки, пытаясь взять себя в руки, но ничего не выходило. — Я бросил ее.

— Послушай, — холодный и резкий тон Меланты полоснул его, словно нож. — Это она бросила тебя. Я слышала тогда все, что она говорила. И если ты забыл, то я напомню. Она не была ни святой, ни даже очень верующей. И еще очень плохой женой.

— Но ее видения…

— Ха! Да они возникали не более от Бога, чем от хвоста павлина. Когда я вышла замуж, я не любила своего мужа, но я отдавала ему ту же честь и долг, которые он отдавал мне. Я не рыдала, не визжала, не требовала от Бога, чтобы он ниспослал мне видений, которые освободили бы меня от произнесенных клятв. Не делают этого и миллионы других женщин, хотя добрая половина из них живет в таком подчинении мужу, о котором ты не можешь даже и вообразить, а лишь только одной из тысячи при этом повезло в жизни так, как ей. — Голос Меланты перешел в шипение. — Я полюбила моего мужа в конце концов, но жизнь, которую мне пришлось вести ради него… Да я продала бы свою душу за то, чтобы поменяться местами с твоей женой. Чтобы иметь подле себя такого верного человека, готового защищать свою жену и детей. А она предала тебя, ради глупого честолюбия, и только-то. Ради того чтобы ее называли святой такие же глупцы, как и она сама. Да я бы сама сожгла ее, если бы она еще и тебя затащила в эту губительную трясину, что она всеми силами и пыталась сделать.

— Значит, ее сожгли?

— Да, — ответила она, успокаиваясь. — Мне очень жаль. Ей ничем уже нельзя было помочь. Она сама привела себя к своей гибели. Они заключили, что она член секты, почитающей Святого Духа.

— Изабелла, — сказал он, и его сердце охватил холод страха. — Во имя Господа — сжечь! — У него перед глазами стали возникать жуткие сцены видений, и он стал судорожно дышать.

— Она избежала страданий, — произнесла принцесса твердым голосом. — Ей дали посеет, и она совершенно ничего не понимала. Даже приговор. И такой она оставалась до самого конца. Я уверена, что она так и умерла, полагая, что все считают ее святой.

— Откуда это известно вам, моя госпожа?

— Известно.

Он внимательно смотрел на нее в темноте.

— Я не верю вам.

— Тогда я скажу тебе имя того священника, которого подкупила, чтобы он опьянил ее. Его звали тогда Фра Маркус Ровере, сейчас он декан в Авиньоне.

— Вы… Но зачем?

— Зачем? Я не знаю этого сама! Может быть потому, что ее безмозглый муж любил ее, глупец. А может быть потому, что мое окно выходило на здание суда, и я не желала, чтобы мой сон обеспокоил женский визг. Кто знает.

Он лежал, откинувшись на подушку. Он не плакал. Он вспоминал, как хотел иногда, чтобы Изабелла умерла и освободила его. Он думал о том, что она была дочерью торговца, и он никогда не смог бы открыто привести ее ко двору Ланкастера. Даже одно то, что он был женат на такой простолюдинке, наверняка помешало бы ему быть признанным рыцарем. Он думал о первых веселых днях после свадьбы, о ее улыбке и красивом теле, о конце своего одиночества, как ему казалось тогда. О страхе, позорном страхе, который охватил его тогда. Страхе не боли, которую он изведал очень хорошо в своей жизни, и не самой смерти, а смерти до того момента, когда он сможет снова оказаться с ней вместе в постели.

Она до сих пор оставалась единственной женщиной, с кем он спал в постели. И, как выяснилось теперь, она была мертва уже тринадцать лет. Пепел и обгоревшие кости — вот и все, что осталось от нее.

Он услышал стон и понял, что это стонет он сам.

Ему надо было поплакать. Но слезы почему-то застряли у него в горле. Сейчас он мог только лежать, сжимая голову руками, словно таким образом мог удержать ее на месте от карусели мыслей.

— Я не могу вспомнить ее лица! — закричал он. — О, Святая дева Мария, спаси меня, я вижу тебя вместо нее.

— Ш-ш, — она приложила палец к губам. — Тихо. — Она дотронулась до его щеки и стала тихо тереть ее — это совсем не удивительно. Я ведь рядом с тобой, мой любимый. Вот и все объяснение.

Он судорожно схватил ее руку.

— Не покидай меня. Не уходи с моего щита, моя госпожа.

— Никогда, — ответила она. — Если это только будет в моей власти — никогда.

Он чувствовал у себя на лице ее дыхание. Она лежала рядом.

— Я тоже тебя не покину. — Он взял ее за руки. — Никогда, если только ты сама не прогонишь меня.

Она лежала совсем близко, ее волосы растрепались и упали на его плечо. Она была сейчас такой покорной и послушной, словно простая девушка. Или словно его жена.

— Госпожа, — прошептал он. — У меня в голове такие мысли, которые — само сумасшествие.

— Как твое настоящее имя и место, откуда ты родом? — спросила она тихо.

Какая-то часть его сознания вдруг подсказала, что случится сейчас, и возликовала. Какой дар величайшей ценности он обретает, безумный и потрясающий дар. Но его язык вдруг почти онемел и он с трудом произнес:

— Руадрик. — В горле все пересохло. — Вулфскар.

Его руки, которыми он сжимал ее, дрожали. Он бы затрясся весь, но она была спокойна и уверенна и поэтому сдерживала его.

— Сэр Руадрик из Вулфскара, — произнесла она. — Здесь объявляю я, что по своей доброй воле и не против воли твоей, беру тебя себе в мужья, чтобы стать и быть тебе женою, в постели и дома, в дни удач и неудач, в болезни и во здравии до тех пор, пока не разлучит нас смерть. И в этом я тебе клянусь и доверяю тебе свою веру. Согласен ли ты принять меня в жены?

По ее телу пробежала дрожь, голос дрогнул, и это показало, что она страшно волнуется, а совсем не бесстрастна.

— Моя госпожа, но это же и есть безумие. Ее тело страшно напряглось.

— Согласен ты принять меня в жены?

Он только смотрел на ее темные очертания, не способный вымолвить ни слова.

— Ты не веришь, что это не шутка? — Ее голос звенел, как хрупкое стекло. — Я сказала тебе, что принимаю на себя, если стану женой тебе. Ты согласен взять меня в жены?

— Не бросайтесь словами. Не играйте со мной, потому что я собираюсь ответить вам честно, всей душой и всем сердцем.

— Я была искренна и правдива. Здесь, сейчас, я принимаю тебя своим мужем, если ты пожелаешь этого.

Он поднял свою правую руку, вытянув ее пальцами по направлению к ней.

— Леди Меланта, принцесса… — Его голос задрожал, когда вся невозможность того, что сейчас происходило, обрушилась на него. Он судорожно сглотнул. — Принцесса Монтеверде, графиня Боулэндская… моя госпожа… я беру тебя… беру тебя… а, Господи, прости меня, но я принимаю тебя всем своим сердцем, хотя и не достоин тебя, беру тебя в жены, чтобы никогда не расставаться с тобой и быть тебе мужем в хорошие и плохие времена, в болезни и во здравии… всю свою жизнь, пока я на этом свете. В этом я тебе клянусь. — Он с силой сжал свою руку поверх ее пальцев. — У меня нет кольца. Своей правой рукой я клянусь тебе, всем золотом и серебром, всем имуществом, что имею.

Они долго лежали молча. Потрескивал огонь.

Он повернулся и прижался губами к ее мягким губам. Вначале она казалась напряженной, холодной и твердой, как мрамор, и по нему прокатилась волна страха. Что, если это все-таки была шутка — издевка? Но потом она всхлипнула и поцеловала в ответ. Ее поцелуй был безумным и беспощадным. Она обняла его за плечи и крепко прижалась к нему.

Он лежал на спине, испытывая величайшее счастье и в то же время безграничный ужас. Мир вокруг стал вертеться у него перед глазами, и он не мог понять — было ли это вызвано вином или счастьем.

Затем он обнял ее, повернул на спину, лег сверху, и при помощи рук и бедер стал быстро распутывать комок, в который сбились ее юбки. Он вошел в нее со стоном, словно зверь. Сладкая бодь наслаждения пронзила его всего. Она заглушила все остальные чувства. Откуда-то издали до его сознания дошло, что она тоже сжимает его, донеслось ее частое дыхание, но сейчас им управляла бешеная сила. В последнем жутком объятии он пролил в нее свое семя.

Он обладал ею по праву, данному ему теперь от Бога. И когда он отпустил ее из своих объятий, он положил голову ей на грудь и заплакал. От горя по утрате Изабеллы, от радости, от ужаса перед тем, что они только что совершили.